е  возвещено, что  она  сокрушит главу
змиЯ. Ћна превращалась  в свЯщенные врата благодати, через которые спаситель
мира уже снизошел  однажды  на  землю  и через которые  ему предстоЯло вновь
снизойти  в  последний день. ’о было смутное пророчество, возвещавшее новую,
еще более высокую роль девы Њарии и погружавшее ‘ержа в мечту о  возможности
беспредельного  раскрытиЯ  божественной любви. џвление женщины в ревнивом  и
жестоком  небе  ветхого  завета,  ее  сверкающий  белизной образ  у подножиЯ
вселЯющей трепет  троицы  --  все  это было  длЯ  него  истинной  благодатью
религии,  утешением  в трудностЯх и испытаниЯх  веры,  прибежищем  человека,
заблудившегосЯ среди  церковных  догматов. €  как  только он  шаг  за  шагом
доказал себе,  что она была  самым легким, коротким, совершенным  и надежным
путем ко •ристу, он с  новой силой отдалсЯ ей, весь целиком, не ведаЯ больше
угрызений  совести. Ћн старалсЯ теперь быть ее  истинным служителем, умереть
длЯ самого себЯ, растворитьсЯ в полном послушании.
     Џора блаженного сладострастиЯ. Љниги  о поклонении деве Њарии жгли  ему
руки.  Ћни говорили с ним Языком струившейсЯ, как ладан, любви. ’еперь ЊариЯ
не была больше юной девой в белом покрывале, со скрещенными руками, стоЯвшей
в нескольких шагах от его изголовьЯ. Ќет, она ЯвлЯлась ему  в сиЯнии  славы,
такою, какой увидел ее €оанн, окутанной светом солнца, в венце из двенадцати
звезд,  с луною под  ногами; она обдавала его своим благоуханием, зажигала в
нем  желание заслужить  царствие небесное, приводила его  в восторг  блеском
звезд, пылавших на ее челе. Ћн бросалсЯ перед ней на колени, называЯ себЯ ее
рабом, и ничто не было слаще длЯ него, чем слово "раб",  которое он повторЯл
трепещущими устами,  повергаЯсь  в прах перед  нею,  мечтаЯ стать ее  вещью,
ничтожеством,  пылинкой,  которой она касалась краем своего голубого платьЯ.
‚торЯ  „авиду, он говорил: "ђади менЯ создана ЊариЯ".  ‚месте с евангелистом
восклицал: "‚се мое благо в ней одной".

     €  называл  ее  "своей  дорогой госпожою".  €з-за  недостатка  слов  он
переходил к лепету младенца или  возлюбленного, к  прерывистому,  страстному
дыханию. ‘вЯтаЯ  дева была  присноблаженной, царицей небесной, прославлЯемой
девЯтью  чинами ангелов, матерью мудрого избраниЯ, сокровищем господа. ‚ его
душе  начинали  теснитьсЯ  живые  образы: он  сравнивал  ее с  раем  земным,
взросшим  на  девственной  почве,  с грЯдами цветов добродетели, с  зелеными
лугами надежды, с  неприступными твердынЯми крепости духа, с восхитительными
жилищами  упованиЯ. Ћна была  также  запечатленным  источником свЯтого духа,
местом, где  почиет  свЯтаЯ троица, божьим престолом, градом божьим, алтарем
божьим, храмом божьим, вселенною господней. € он прогуливалсЯ по этому саду,
то в  тени, то  на солнце,  очарованный зеленью;  он жаждал  испить из этого
источника; он обитал в покоЯх девы Њарии,  черпаЯ там силу и умиротворение и
без  остатка  растворЯЯсь  всем  своим  существом, вкушаЯ  млеко бесконечной
любви, стекавшее, каплЯ за каплей, с ее девственной груди.
     ‚ семинарии он каждое  утро, восстав ото сна, отбивал сто поклонов деве
Њарии, обратив взор  к той  полоске  неба,  что была видна ему  из окна;  по
вечерам он  прощалсЯ с  нею и кланЯлсЯ земно столько же раз, обратив глаза к
звездам.  —асто  в  Ясные  ночи,  когда  в  теплом  воздухе  сиЯла  бледнаЯ,
мечтательнаЯ ‚енера, он забывалсЯ, и с уст его струилсЯ умиленный  гимн "Ave
maris  stella" <sup>1</sup>;  он  слегка напевал  его, и  перед ним вставали
вдали голубые берега, тихое  море,  подернутое ласковой рЯбью  и  освещенное
улыбающейсЯ  звездой  величиною с  солнце. Ћн  читал  еще:  "Salve  Regina",
"Regina  Coeli",  "O  gloriosa  domina"<sup>2</sup>  --   все  молитвы,  все
песнопениЯ.  Ћн  читал  весь чин богородичной  службы, благочестивые  книги,
написанные в ее восхваление, малый псалтырь  св. Ѓонавентуры  и был исполнен
такого нежного обожаниЯ царицы небесной, что слезы мешали ему переворачивать
страницы  книги.  Ћн постилсЯ,  умерщвлЯЯ свою  плоть, приносЯ  ее в  жертву
пресвЯтой деве. “же с десЯти лет  он  носил одеЯние  ее служителЯ  -- свЯтой
нарамник с  двойным изображением Њарии, вышитым на  сукне --  и ощущал своей
обнаженной  кожей теплоту от него на спине и  на груди, трепеща при  этом от
блаженства. Џрошло несколько лет, и он  надел вериги, чтобы показать рабство
своей  любви.  Ќо  величайшим  деЯнием всегда оставалось длЯ него ангельское
прославление богородицы, "Ave  Maria" <sup>3</sup>, совершеннейшаЯ из молитв
его сердца. "Ѓогородица, дево радуйсЯ!"--возглашал он и видел, как
     1 "ђадуйсЯ, звезда над морем" <i>(лат.).</i>
     "‡дравствуй,  царица",  "–арица  небеснаЯ",  "Ћ  преславнаЯ  владычица"
<i>(лат.).</i>
     <i><sup>3</sup></i> Ѓогородица, дево радуйсЯ" <i>(лат.).</i>

     она шествует к нему,  исполненнаЯ благодати, благословеннаЯ в женах. Ћн
бросал  к ее  ногам свое сердце, чтобы она  прошла  по нему, и  это было ему
сладостно. ‘вое  приветствие он твердил  несчетное число раз, на сто  ладов,
стремЯсь сделать его как  можно более действенным. Ћн повторЯл по двенадцати
раз крЯду "Ave" в  воспоминание о венце из двенадцати звезд, горЯщих на челе
свЯтой девы, затем повторЯл еще четырнадцать раз -- в памЯть четырнадцати ее
радостей; вновь повторЯл семь десЯтков раз -- в честь числа лет, прожитых ею
на  земле.  € целыми  часами он перебирал в руках зерна четок. Ђ в иные дни,
дни  мистических   свиданий,  подолгу  предавалсЯ   бесконечному  бормотанию
акафистов "ђозариЯ".
     ЋставаЯсь на досуге один в своей келье, он преклонЯл колени на каменных
плитах, и  весь сад  девы  Њарии начинал зеленеть вкруг него, полный вышнего
цветениЯ целомудриЯ.  Ћн читал "ђозарий",  и  четки, перебираемые  пальцами,
словно нанизывали  целую  гирлЯнду "Ave" вперемежку с "Pater",  как гирлЯнду
белых роз,  переплетенных  лилиЯми  благовещениЯ,  кроваво-красными  цветами
ѓолгофы и звездами возложениЯ венца. Ћн медленно проходил аллеи, исполненные
благоуханиЯ, и останавливалсЯ после  каждого  из пЯтнадцати  десЯтков "Ave",
погружаЯсь  в  таинство,  соответствующее  им. Ћн  переходил от восторженной
радости  к  печали,  а  затем  к  славе  --  сообразно  тому,  как  таинства
распадались на  три вида:  таинства  радости,  печали  и славы. Ћн переживал
тогда в одну минуту несравненную легенду всю целиком, все земное  житие девы
Њарии, с улыбками, слезами и конечным торжеством. ‘начала он приобщалсЯ к ее
радости, входЯ в круг пЯти лучезарных таинств, омытых Ясным светом  зари. ’о
были:  благовещение архангела, плодоносный  луч,  соскользнувший  с небес  и
принесший   с   собою  божественную  истому  беспорочного  союза;  посещение
…лизаветы в светлое утро надежды,  в тот час, когда ЊариЯ впервые ощутила во
чреве своем  движение  младенца,  от  которого бледнеют  все  матери;  затем
рождение •риста возле Ясель  ‚ифлеема и длиннаЯ вереница пастухов, пришедших
приветствовать  божественное материнство; принесение  новорожденного во храм
на  руках роженицы, котораЯ,  еще усталаЯ, уже счастливо улыбалась тому, что
препоручает младенца правосудию божию, заботам ‘имеона-богоприимца и чаЯниЯм
мира. Ќаконец  -- €исус, подросший и  представший перед  книжниками, в кругу
коих встревоженнаЯ мать и находит его, гордЯсь сыном и утешаЯсь. Џосле этого
утра, полного нежного сиЯниЯ, ‘ержу всЯкий раз  казалось, что небо  внезапно
покрываетсЯ тучами. ’еперь  ему приходилось ступать  по терниЯм, пальцы  его
обдирались от зерен четок,  и он сгибалсЯ под ужасом пЯти таинств скорби. ’о
были: жестокие муки Њарии за сына своего в ѓефсиманском

     саду, боль, которую она вместе с ним испытывала под  ударами бича, раны
от  его  тернового  венца,  что, казалось,  жгли  ее  чело,  страшное  бремЯ
сыновнего креста  и  горе,  подобное смерти, испытанное  ею  у  ног  его  на
ѓолгофе.  ќта  необходимость  страданиЯ,  эти   жестокие   пытки   обожаемой
владычицы,  за которую он  охотно отдал бы кровь свою, как €исус, каждый раз
вызывали  в  нем  ропот  ужаса,  и  десЯть  лет  одних  и  тех  же  молитв и
благочестивых   упражнений  не  могли  подавить  его.  Ќо  зерна  четок  все
перекатывались под  пальцами, во тьме распЯтиЯ возникал внезапный просвет, и
радостным вольным светилом небесным вспыхивала ослепительнаЯ слава последних
пЯти  таинств. ЊариЯ, преображеннаЯ, пела  хвалу воскресению,  торжеству над
смертью,  вечной   жизни;   простерши   руки,   охваченнаЯ   восторгом,  она
присутствовала  при торжестве  своего сына,  возносЯщегосЯ на  небо  посреди
золотых, окаймленных пурпуром облаков; она собирала вокруг себЯ апостолов и,
как в день беспорочного зачатиЯ, вновь вкушала пламЯ духа любви, нисходЯщего
в  Языках  пламени;  затем  ее  самое  уносил  на  небо  ангельский  хор  на
белоснежных крылах  и бережно, точно киот,  помещал  среди  блеска  небесных
престолов; и там в знак  вышней славы, в таком ослепительном блеске,  что он
затмевал  солнце,  бог венчал ее  звездами с  тверди небесной. „лЯ выражениЯ
страсти существует немного слов. Ѓормоча вереницу из полутораста "Ave", ‘ерж
ни  разу не  повторЯлсЯ. Ћднообразное нанизывание одних и  тех же, постоЯнно
повторЯвшихсЯ слов походило на  непрестанное  признание в любви и всЯкий раз
приобретало все новое и  более глубокое значение. Ћн останавливалсЯ,  он без
конца  изъЯснЯлсЯ  при  помощи этой  единственной латинской  фразы  и как бы
познавал Њарию все ближе; когда же последнее зерно четок проходило через его
пальцы, он чувствовал, что изнемогает при мысли о приближении разлуки.
     Њного раз юноша проводил так целые ночи, по двадцать раз заново начинаЯ
вереницы "Ave" длЯ того, чтобы отдалить минуту расставаниЯ со своей  дорогой
владычицей.  ‡анималсЯ  день,  а  он  все еще шевелил  губами. "ќто  луна,--
говорил  он,  обманываЯ  самого  себЯ,--  затмевает  своим  светом  звезды".
Ќаставникам  приходилось бранить  его  за  эти бодрствованиЯ по ночам, после
которых  он  казалсЯ  таким  разбитым и бледным, точно  потерЯл много крови.
„олгое времЯ  на стене  его кельи висела цветнаЯ  гравюра "‘ердце  пресвЯтой
богоматери":  мадонна,  светло  улыбаЯсь,  приоткрыв  корсаж,  указывала  на
кроваво-красное отверстие в своей груди, где в венке  из белых роз горело ее
сердце, пронзенное  мечом. Њеч этот приводил его  в отчаЯние; он возбуждал в
нем невыразимый ужас перед страданием женщины, одна мысль о котором выводила
его из благочестиво-

     <b>го</b> послушаниЯ. €  он  стер  изображение меча, оставив на  картине  лишь
пылающее сердце  в  венке,  точно  рвущеесЯ  навстречу  ему.  €  тогда-то он
почувствовал себЯ  любимым.  ЊариЯ  отдавала ему  свое  сердце,  свое  живое
сердце, бившеесЯ в ее груди, источаЯ по капле розовую кровь. € теперь он был
полон уже  не  восторженным  благочестием,  а  чем-то более  чувственным  --
бесконечной нежностью,  заставлЯвшей  его во  времЯ молитвы  перед  гравюрой
благоговейно  простирать  руки  навстречу  этому  сердцу, исторгавшемусЯ  из
беспорочной груди. Ћн видел  это сердце, он слышал его биение. Ћн был любим:
это сердце  билось длЯ  него!  ‚се существо его как будто безумело от  жажды
поцеловать это  сердце, растворитьсЯ  в нем  и  покоитьсЯ рЯдом с ним в этой
отверстой груди. Ћна любила его горЯчо и в самой  вечности хотела  иметь его
постоЯнно  возле себЯ, при себе. …е любовь была действенной; она всегда была
занЯта  им,  всегда  следовала  за ним, охранЯЯ его от малейших  измен.  Ћна
любила его нежнее, чем все женщины вместе взЯтые, любовью  светлой, глубокой
и  бесконечной, как  небо. ѓде  мог  бы  он найти  себе возлюбленную,  столь
желанную? Љакую земную ласку можно было сравнить с этим дыханием девы Њарии,
которое повсюду  овевало  его? Љакую  жалкую  земную  свЯзь, какое  нечистое
наслаждение можно было положить на чашу весов, когда на другой чаше покоилсЯ
этот вечный цвет желаниЯ, постоЯнно распускающийсЯ и никогда не увЯдающий? €
из уст его  подымалсЯ, точно облако  фимиама,  "Magnificat" <sup>1</sup>. Ћн
пел  ликующую песнь Њарии,  трепетавшей от радости при приближении небесного
супруга. Ћн славословил господа, низвергающего владык с их  тронов,  который
посылал ему мадонну, ему, бедному, сирому ребенку,  умиравшему  от  любви на
ледЯном полу своей кельи.
     € когда  он все отдавал деве Њарии  -- свое тело  и душу, свои земные и
духовные блага,  когда  он  в  конце  молитвы представал перед  ней нагим  и
нищим,--тогда  из его  опаленных  уст вырывались акафисты свЯтой деве,  с их
повторными,  настойчивыми  и пламенными  призывами,  воззваниЯми  о небесной
помощи. …му чудилось,  что он постепенно преодолевает лестницу устремлениЯ и
при каждом ударе сердца всходит на новую ступень. ‘начала он называл Њадонну
--  свЯтою. ‡атем он  именовал ее матерью пречистою, пренепорочною, благостною
и  благолепною.  “двоив порыв своей любви, он  шестикратно  провозглашал  ее
девственною, и всЯкий раз уста его  точно освежались от  произнесениЯ  этого
слова  "дева", слова,  с  которым  он соединЯл представление  о  могуществе,
доброте и  верности. € по мере того, как сердце юноши возносило его ввысь по
ступенЯм света,
     <sup>1</sup> "‚еличит" <i>(лат.).</i>

     некий странный голос из самых недр его существа все Явственнее  начинал
говорить  в нем, распускаЯсь  сиЯющим  цветом.  …му хотелось растворитьсЯ  в
благоухании,  разлитьсЯ в  сиЯнии  света, растаЯть в музыкальном  вздохе. Ћн
называл  ее   "зеркалом   справедливости",  "храмом  мудрости",  "источником
радости" и видел сам себЯ в этом зеркале побледневшим от восторга, преклонЯл
колени на теплых  плитах  этого  храма и, пьЯнеЯ, пил  большими глотками  из
этого источника.  Ћн  готовил  ей новые  превращениЯ  и  впадал в  подлинное
безумие  нежности ради  все  более  и  более  тесного соединениЯ  с нею. Ћна
становилась прелестным сосудом, избранным господом,  лоном избраниЯ, где ему
хотелось  успокоитьсЯ  навеки   всем  своим  существом.   –арица   небеснаЯ,
окруженнаЯ  ангелами,  казалась  ему   мистической  розой,  дивным  цветком,
распустившимсЯ в раю, столь чистым и благоуханным,  что он вдыхал его аромат
из низин своего ничтожества с такой  радостью, что  даже ребра его  трещали.
Ћна превращалась последовательно в "золотой дом", в "башню „авида", в "башню
из  слоновой  "ости",  неоценимо  роскошную  и   дорогую,  чистоте   которой
завидовали лебеди, в высокую, крепкую,  круглую башню,  которой ему хотелось
коснутьсЯ  своими протЯнутыми руками в знак подчинениЯ. Ћна  возникала перед
ним  на горизонте и была вратами  неба,  которое проглЯдывало из-за ее плеч,
когда порыв ветра раздвигал  складки ее покрывала. Ћна всходила над горой, в
час,  когда  бледнеет  ночь,  утреннею   звездой,  пособницею  заблудившихсЯ
путников, зарею любви. € тогда, на этой высоте у него занималось дыхание. Ћн
еще  не  был  пресыщен, но  слова уже изменЯли ему,  силы его сердца уже  не
находили в них выхода, и он мог прославлЯть ее одним лишь титулом: "царица".
Ћн  бросал  его девЯть  раз, как  девЯть взмахов  кадила. €  его  песнопение
радостно замирало  в кликах конечного торжества: "–арица  дев,  царица  всех
свЯтых,   царица,  зачатаЯ  без  греха!"   Ћна,   по-прежнему  недосЯгаемаЯ,
распространЯла  вокруг свое сиЯние, а он, поднЯвшись  на  последнюю ступень,
которой  достигают  одни  только   приближенные  девы  Њарии,  на  мгновение
оставалсЯ там и терЯл сознание, опьЯненный горним воздухом; он никак  не мог
дотЯнутьсЯ до  краЯ ее  голубого покрова, дабы облобызать его, а уже ощущал,
что катитсЯ вниз, исполненный вечным желанием вновь взобратьсЯ
     на эту высоту, вновь испытать это сверхчеловеческое блаженство.
     Ќе  раз  после  акафистов деве Њарии,  произносившихсЯ хором в  церкви,
юноша оставалсЯ с разбитыми коленЯми, с  опустошенной  головой, точно  после
сильного падениЯ! Џо выходе  из  семинарии аббат Њуре научилсЯ любить свЯтую
деву еще  сильнее. Ћн оказывал  царице небесной такое  страстное поклонение,
что брат Ђрканжиа чуЯл в этом дух ареои. Џо мнению

     молодого аббата, деве Њарии  предстоЯло  спасти  церковь  путем некоего
великого  чуда,  от  скорого  ЯвлениЯ  которого  возликует  землЯ.  Ћна была
единственным  чудом в  наше  нечестивое времЯ, голубою  дамой, что  ЯвлЯлась
маленьким  пастушкам, белым ночным  видением,  проглЯдывавшим  меж облаков и
касавшимсЯ  краем  своего  покрова крестьЯнских хижин.  Љогда  брат Ђрканжиа
грубо  спрашивал его,  лицезрел ли он  ее  когда-нибудь,  аббат Њуре  вместо
ответа лишь улыбалсЯ  и плотнее сжимал губы как бы длЯ того, чтобы не выдать
своей тайны.  Ќа  самом деле он видел ее каждую ночь. Ќо теперь она ЯвлЯлась
ему  не  в образе сестры --  подруги игр и не в облике  прекрасной  набожной
девы, нет! Ќа ней было подвенечное платье, белые цветы в волосах, ресницы ее
были полуопущены, и  из-под них  сверкали  взоры, увлажненные  надеждой,  от
которых вспыхивали его  щеки. Ћн Ясно чувствовал, что она приходит именно  к
нему,  что она ему обещает не медлить  долее, что она говорит ему: "‚от и Я,
прими менЯ!". Џо три раза в день, на заре, когда звонили  "Angelas", в самый
полдень  и в  час,  когда  тихо  спускались  сумерки,  он  обнажал голову  и
произносил  "Ave", оглЯдываЯсь вокруг и  спрашиваЯ себЯ, не возвещает ли ему
наконец колокол пришествие Њарии. …му было двадцать пЯть лет. Ћн ожидал ее.
     ‚  мае  месЯце ожиданиЯ  молодого  свЯщенника были  исполнены  какой-то
счастливой надежды. Ћн  больше не обращал вниманиЯ даже на ворчание ’эзы. Ћн
оставалсЯ так поздно в церкви за молитвой потому, что лелеЯл безумную мысль:
быть  может, пресвЯтаЯ дева  в конце концов сойдет  к нему.  €,  однако,  он
страшилсЯ  ее, этой  большой золоченой статуи мадонны, походившей на царицу.
ђазличные изображениЯ мадонны он любил разной любовью. ќтот ее образ поражал
аббата, внушаЯ к себе  властное уважение. ’о  была  богородица; у  нее  было
царственное лицо,  широкий стан матери, сильные  руки божественной  супруги,
несущей €исуса.  Ћн  воображал  ее  себе  такою  посреди  небесного  дворца,
влачащей среди звезд шлейф своего царского плаща. ’акаЯ мадонна была слишком
недосЯгаема длЯ  него. Ћна была  столь могущественной, что испепелила бы <i>fro</i>
во  прах,  если бы удостоила  опустить на него свой  взор. Ћна  была  свЯтой
девой,  ЯвлЯвшейсЯ к нему в дни, когда  он  падал духом,  той суровой божьей
матерью, котораЯ возвращала его душе мир, показываЯ ему грозное видение раЯ.
     ‚  тот вечер  аббат  Њуре больше  часа  оставалсЯ на коленЯх  в  пустой
церкви.  ‘о сложенными руками,  устремив  взор на золоченую статую  мадонны,
подымавшуюсЯ  из  зелени,  как  светило  небесное,  он  старалсЯ  обрести  в
молитвенном  восторге успокоение от посторонних  волнений,  смущавших  его в
течение днЯ. Ќо на этот раз ему не удалось с привычной блаженной легкостью

     забытьсЯ в молитве. Њатеринство девы Њарии, как ни было оно преславно и
непорочно,  ее  округлый  стан  сформировавшейсЯ  женщины,  нагой  младенец,
которого  она  держала  на  руке,--  все  это  смущало  его,   казалось  ему
продолжением  на небе того  бьющего через  край  инстинкта продолжениЯ рода,
который преследовал его на  земле с самого утра. Љак виноградники каменистых
холмов,  как деревьЯ Џараду, как человеческое стадо Ђрто, дева ЊариЯ несла с
собой расцветание, порождала самую жизнь. Њолитва  замирала  на его устах, и
он отвлекалсЯ,  созерцаЯ то, на  что  раньше не  обращал  вниманиЯ  в облике
богоматери: мЯгкую волну ее каштановых волос, легкую припухлость подбородка,
размалеванного розовой краской. € тогда она становилась суровее, чем всегда,
дабы уничтожить  его блеском своего всемогущества и  побудить к  продолжению
прерванной молитвы. Ќаконец своей золотой короной, золотым  плащом, всем тем
золотом, что  превращало деву Њарию в грозную  владычицу, она в конце концов
привела  его  к  обычному рабскому  самоотречению,  и молитва  вновь  плавно
потекла с  его  уст,  дух же аббата потерЯлсЯ в глубинах привычного длЯ него
обожаниЯ мадонны.  ’ак, до одиннадцати часов он спал и  вместе  бодрствовал,
пребываЯ в экстатическом оцепенении, уже  не  чувствуЯ своих  колен;  он был
точно  ребенок,  которого  укачивают  в  колыбели.  Ќо  он  отдавалсЯ  этому
состоЯнию покоЯ,  все времЯ ощущаЯ тЯжесть, давившую ему  на сердце. –ерковь
позади  него  постепенно  темнела,  фитиль  лампады  обугливалсЯ,  и  листва
омрачала покрытое лаком лицо пресвЯтой девы.
     Љогда часы перед тем, как пробить, оборванно прохрипели, по телу аббата
прошла  дрожь.  Ћн  не почувствовал,  как  прохлада, воцарившаЯсЯ в  церкви,
остудила его  плечи.  Ќо сейчас он трЯссЯ  от  холода. Ћн  перекрестилсЯ,  и
внезапно неожиданное  воспоминание  нарушило  оцепенение полусна.  ‡убы  его
стучали,  и  это  напомнило ему  о  ночах,  которые он  когда-то проводил на
холодном полу своей кельи,  простершись перед изображением "‘ердца пресвЯтой
богоматери",  когда  все  тело его  била  лихорадка.  Ћн с  трудом поднЯлсЯ,
недовольный собою. Ћбычно он  покидал  алтарь с успокоенной  плотью,  ощущаЯ
нежное  дыхание девы Њарии  на  своем челе. Ќо в эту ночь, взЯв лампу, чтобы
осветить путь в  свою комнату, он ощутил шум  в висках. ‡начит,  молитва  не
подействовала;  после краткого облегчениЯ жар,  с самого утра  снедавший его
сердце, теперь охватил его  мозг. „ойдЯ до  двери  ризницы, аббат перед тем,
как выйти, обернулсЯ и машинально  поднЯл светильник,  чтобы в последний раз
взглЯнуть  на  мадонну.  Ћна  была  погружена  во мрак, спускавшийсЯ с балок
потолка, и всЯ потонула в зелени,
     сквозь которую просвечивал один только золотой крест на венце ее.

        XV
     Љомната  аббата  Њуре,  расположеннаЯ  в  углу  церковного  дома,  была
просторным покоем, освещавшимсЯ с  двух сторон огромными квадратными окнами.
Ћдно из них выходило  на скотный  двор „езире, другое -- на  деревню Ђрто, с
видом  на долину,  холмы  и  широкий  горизонт.  Љровать,  затЯнутаЯ  желтым
пологом,  комод  орехового дерева, три соломенных стула -- все это  терЯлось
под высоким потолком, державшимсЯ на оштукатуренных балках. Ќемного затхлый,
терпкий  запах, свойственный  старым  деревенским постройкам,  подымалсЯ  от
красноватого  пола,  блестевшего, как зеркало. Ќа комоде большаЯ  статуэтка,
изображавшаЯ непорочное  зачатие, кротко серела меж двух фаЯнсовых  горшков,
которые ’эза наполнила белой сиренью.
     Ђббат  Њуре поставил светильник  перед  мадонной, на  край  комода.  Ћн
чувствовал себЯ настолько дурно, что решил развести огонь; сухие виноградные
лозы  лежали  тут  же наготове. Ћн так и осталсЯ у огнЯ и со щипцами в руках
наблюдал за горЯщими головнЯми. ЏламЯ озарЯло его  лицо, он ощущал  глубокое
молчание  заснувшего  дома.  ‚ ушах у  него шумело само безмолвие, и в конце
концов из  него стали возникать  Явственные шепоты. Њедленно, но  неотразимо
голоса  овладевали им и усиливали тревогу, котораЯ не  раз в продолжение днЯ
заставлЯла  его  сердце  сжиматьсЯ.  Ћткуда  взЯлась  такаЯ  тоска?  —то  за
неведомое  смЯтение медленно росло в нем, сделавшись,  наконец, нестерпимым?
Ќе согрешил ли он? Ќет, он и  сегоднЯ казалсЯ себе точно таким же, каким был
по выходе из  семинарии;  он сохранил  всю пламенность веры  и осталсЯ столь
стойким пред мирскими соблазнами, что, шествуЯ среди людей, не
     видел никого, кроме бога.
     € ему представилось, будто он все еще находитсЯ в своей келье поутру, в
пЯть  часов,  когда надо подыматьсЯ  с постели.  „ежурный дьЯкон проходит  и
ударЯет палкою в его дверь с уставным возгласом:
     -- Benedicamus Domino <sup>1</sup>.
     --  Deo  gratias! --  отвечает  он, едва проснувшись,  с еще заспанными
глазами.
     Ћн  соскакивал на  узенький коврик, умывалсЯ, убирал  постель, подметал
комнату, наливал  свежую  воду  в  кувшин.  …жась  от  пробегавшего по  коже
утреннего  холодка, он с удовольствием выполнЯл  эти простые обЯзанности. Ћн
слышал,  как на платанах во дворе одновременно  с ним пробуждались  воробьи,
как они шумно хлопали крыльЯми  и чирикали. € ему  казалось, что они молЯтсЯ
на свой лад. ‡атем он спускалсЯ в
     1 Ѓлагословим во имЯ господа (лаг.),

     зал  благочестивых  размышлений  и  после молитвы оставалсЯ  там еще  с
полчаса на  коленЯх,  размышлЯЯ  над мыслью €гнатиЯ  ‹ойолы:  "ЉакаЯ  польза
человеку в том,  если  он  покорит вселенную, душу же свою погубит?" ’о была
благодатнаЯ почва длЯ добрых намерений, ибо эта мысль приводила его к отказу
от всех  благ  земных  и возвращала к  часто лелеемой  им  мечте  о  житии в
пустыне, единственным  богатством которой  было  бы безбрежное  синее  небо.
Њинут через десЯть колени его начинали неметь на каменном полу и так болели,
что мало-помалу  он  впадал  в полное  оцепенение  и  в  этом  экстатическом
состоЯнии видел себЯ великим  завоевателем, властелином  громадного царства,
который  срывает  с  себЯ  корону,  ломает  свой  скипетр,  попирает  ногами
неслыханные  сокровища  --  сундуки   с   золотом,   груды  алмазов,   шитые
драгоценными  каменьЯми ткани -- и отправлЯетсЯ в глубь ”иваиды, облачившись
во власЯницу, раздиравшую ему кожу на спине. Ќо обеднЯ отвлекала его от этой
игры воображениЯ, которую он переживал как возвышенную действительность, как
нечто,  случившеесЯ с ним самим во времЯ  оно. Ћн причащалсЯ, пел  с большим
усердием  полагающиесЯ   псалмы,  не  слыша  ничьего  голоса,  кроме  своего
собственного, такого кристально чистого и Ясного, что ему мнилось,  будто он
достигает  ушей самого господа.  ‚озвращаЯсь  к  себе  в келью, он ступал на
каждую ступеньку, как рекомендуют св. Ѓонавентура  и св.  ”ома Ђквинский; он
шел  медленно,  с  сосредоточенным  видом,  слегка  склонив голову  и находЯ
невыразимую радость в том, что  исполнЯет малейшие предписаниЯ отцов церкви.
Ќаступало  времЯ завтрака. ‚ трапезной гренки,  вытЯнувшиесЯ в рЯд вместе со
стаканами белого  вина,  приводили его  в  восхищение;  аппетит у  него  был
хороший,  нрав  веселый;  он  говаривал,  например,  что  вино   --   добрый
христианин:  это  было  весьма  смелым намеком на  то,  что эконом будто  бы
подливает воду в  бутылки. ќто не мешало ему входить в класс уже с серьезным
видом. Ћн делал заметки у себЯ на коленЯх, пока наставник, опершись руками о
кафедру, говорил на вульгарной латыни, времЯ от времени вставлЯЯ французское
слово, когда не мог подобрать нужного латинского выражениЯ. ‚озникали споры;
воспитанники  приводили аргументы на каком-то странном  жаргоне, но никто не
смеЯлсЯ.  ‡атем,  в десЯть  часов, минут двадцать читали  свЯщенное писание.
’огда  он  отправлЯлсЯ  за свЯщенной  книгой в богатом  переплете, с золотым
обрезом.  ЏрикладывалсЯ к ней с особым благоговением  и с непокрытой головой
читал из нее  тексты,  крестЯсь  каждый раз,  когда  ему  встречались  имена
€исуса, Њарии и €осифа. Ќаступало времЯ вторичных благочестивых размышлений.
’огда  он  снова преклонЯл колени, но на  более  продолжительный  срок,  чем
ранним утром: ради любви к богу он был готов

     на любые телесные лишениЯ. Ћн старалсЯ ни на  секунду не  присаживатьсЯ
на  пЯтки.  ќтот  искус он смаковал в  течение трех  четвертей  часа, силЯсь
открыть в себе  грехи,  и доходил до того, что  считал  себЯ  осужденным  на
гибель  только  за  то,  что  забыл  накануне  вечером  приложитьсЯ  к  двум
изображениЯм мадонны на  своем нарамнике, или же  за то, что заснул на левом
боку. ’о  были ужасные  проступки, искупить которые ему хотелось непрерывным
стоЯньем на коленЯх до самого вечера;
     то были вместе с тем счастливые  длЯ  него проступки,  ибо они занимали
его  ум,  и без  них  он  не знал  бы,  чем  наполнить  свою  невинную душу,
усыпленную непорочной  жизнью,  которую  он вел.  ‚  трапезную  он  входил с
облегченной душой, будто снЯв с груди своей тЯжесть настоЯщего преступлениЯ.
„ежурные семинаристы  с засученными  рукавами  рЯс и с  повЯзанными  у поЯса
синими бумазейными передниками разносили суп с вермишелью, вареную говЯдину,
нарезанную  тоненькими ломтиками,  и порции баранины  с  фасолью. ‚оцарЯлось
прожорливое  молчание,  сопровождаемое  страшным  чавканьем  и  ожесточенным
стуком  вилок; семинаристы  завистливо поглЯдывали  на большой  стол в  виде
подковы, где надзиратели ели более нежное  мЯсо и  пили более тонкое вино. ‚
это  времЯ  глухой  голос  какого-нибудь  крестьЯнского  малого,  обладателЯ
здоровых  легких, бубнил  без  точек  и  запЯтых,  покрываЯ  шумное  сопенье
обедающих,  какой-нибудь благочестивый  текст: письмо  миссионера,  послание
епископа или статью из церковного журнала. Ћн слушал, поглощаЯ обед. Ћтрывки
полемических статей, рассказы  о далеких странствиЯх удивлЯли  и даже пугали
его,  раскрываЯ перед ним кипение жизни  по  ту  сторону семинарской ограды,
безмерные горизонты, о которых он никогда и не помышлЯл. ‚о времЯ еды ударом
трещотки возвещалось начало рекреации. „вор был посыпан песком; летом восемь
развесистых платанов  отбрасывали прохладную тень. ‚доль южной стороны двора
тЯнулась стена высотою в пЯть метров, утыканнаЯ сверху осколками бутылок; за
нею лежал Џлассан, но  со двора семинарии был виден лишь верх колокольни св.
Њарка -- короткаЯ каменнаЯ игла, врезавшаЯсЯ  в голубое небо. Џо этому двору
он медленно прохаживалсЯ из конца в конец с группой товарищей; они шли ссе в
рЯд;  каждый  раз,  двигаЯсь  по  направлению  к  стене,  он  глЯдел  на эту
колокольню,  воплощавшую длЯ  него весь город,  всю землю под  вольным летом
облаков.  “  подножиЯ  платанов  образовывались  шумные   кружки.  Џо  углам
уединЯлись по  двое  друзьЯ, за  которыми зорко следил из-за  занавесок окна
какой-нибудь  надзиратель.  Ќекоторые затевали игры в мЯч  и в  кегли, мешаЯ
спокойным  игрокам в  лото,  полулежавшим на земле, уткнувшись в свои карты,
которые то и дело засыпал песком слишком сильно  кинутый шар или мЯч. ‡вонил
колокол, шум

     стихал,  с  платанов  поднималась  целаЯ  туча  воробьев. “ченики,  еще
запыхавшись, отправлЯлись на урок церковного пениЯ и стоЯли, скрестив руки и
понурив головы. ‘ерж заканчивал свой день в мире и  покое; он  возвращалсЯ в
класс; в четыре часа снова  трапезовал  и опЯть совершал неизменную прогулку
лицом  к шпилю  колокольни  св.  Њарка;  ужинал  среди  такого  же  чавканьЯ
челюстей, под  такой  же грубый голос,  оканчивавший  дневное чтение;  затем
вновь  отправлЯлсЯ  в часовню,  читал вечерние  молитвы  и  ложилсЯ  спать в
четверть   девЯтого,  предварительно  окропив  постель  свЯтой   водою   длЯ
предохранениЯ себЯ от дурных снов.
     ‘колько  таких  чудесных дней  провел он  в  древнем  монастыре старого
города  Џлассана, исполненном  вековечным духом благочестиЯ! –елых  пЯть лет
дни следовали за днЯми и текли, словно  тихое журчанье прозрачного потока. ‚
этот час он припоминал  множество мелочей и приходил  от них в умиление. …му
вспоминались  его первые  духовные  одежды,  которые  он  покупал  вместе  с
матерью: две  рЯсы, два  поЯса,  шесть пар брыжей, восемь пар черных  чулок,
стихарь,  треуголку. Љак  билось  его сердце в тот  тихий октЯбрьский вечер,
когда  затворилась  за  ним дверь  семинарии!  Ћн  вступил  туда  в возрасте
двадцати лет, по окончании коллежа, влекомый потребностью веры и любви. € со
следующего же днЯ уже ничего не помнил из прошлого,  будто  забывшись сном в
недрах  этого  большого  безмолвного  дома. Џеред  ним вновь предстала узкаЯ
кельЯ,  где  он провел  свои два  года  философского класса,--  нечто  вроде
кабинки, всю мебель  которой  составлЯли кровать, стол и стул. ќто помещение
было отделено от  соседних плохо сколоченной перегородкой. ѓромадный зал был
разгорожен  на  пЯтьдесЯт   таких  келий.  ‡атем  он  увидел  свою  комнатку
богословского  класса,  в  которой  прожил  три  следующих  года;  она  была
просторнее,  в ней  помещались  кресло,  туалетный  стол,  книжный шкаф.  Ћ,
счастливаЯ обитель, где он так сладко грезил, полный веры! ‚доль бесконечных
коридоров,  вдоль каменных  лестниц у него  были заветные уголки:  здесь его
осенЯли  внезапные  откровениЯ  и  нечаЯнные  радости.  ‘  высоких  потолков
доносились голоса ангелов-хранителей. Ќе было такой половицы в залах зданиЯ,
камнЯ в  его  стенах,  ветки  на  платанах, которые  не говорили  бы  ему  о
наслаждении,  доставлЯемом созерцательной  жизнью,  о радостЯх  умилениЯ,  о
длительной  поре посвЯщениЯ,  о ласках  неба,  даруемых за  самоотречение,--
словом, о счастии божественной первой любви. ’о, пробуждаЯсь, он видел живое
сиЯние,  купавшее его в своих  радостных лучах.  ’о вечером,  прикрыв  двери
своей  кельи,  он ощущал  теплые руки, обвивавшиесЯ вокруг его  шеи  с такой
нежностью, что он терЯл сознание; когда он приходил в себЯ,  то оказывалось,
что он лежит на полу и громко ры-

     дает. €ной  раз  -- чаще всего под сводом притвора часовни  -- ему даже
случалось ощущать, как  чьи-то гибкие  руки обнимают  его стан, возносЯт его
над землей.  ‚ такие минуты вое небо принимало в нем  участие,  окружало его
неотступным вниманием, вкладывало в  малейшие его поступки, в удовлетворение
самых обыденных  его потребностей особый смысл,  восхитительный  аромат,  от
которого одеЯние его и даже сама кожа, казалось,  навсегда сохранЯли смутное
благоухание. Ћн  вспоминал  также  прогулки по  четвергам. ‚  два  часа  днЯ
отправлЯлись куда-нибудь на лоно природы, за лье от Џлассана. —аще всего шли
на берег ‚ьорны, на луг, окаймленный ивами, склонЯвшими  ветви над убегавшей
лентой  воды.  Ќо он,  собственно, не замечал ничего --  ни  больших  желтых
полевых цветов, ни ласточек, которые  умудрЯлись пить  на лету, едва касаЯсь
крылами поверхности реки.  „о  шести часов он  и его товарищи, разбившись на
группы,  либо хором читали под  ивами  канон богородицы либо  на два  голоса
бормотали   "Њалый   часослов"   --   необЯзательный   требник    длЯ   юных
семинаристов...
     ЏереворачиваЯ  головни,  аббат Њуре улыбнулсЯ.  ‚  прошлом своем  он не
находил ничего, кроме великой  чистоты и совершенного послушаниЯ. Ћн походил
на лилию, благоухание которой восхищало его наставников. Ћн не мог вспомнить
за собой  ни одного дурного поступка. Ќикогда он  не злоупотреблЯл  свободой
прогулок,  во  времЯ  которых  оба  надзирателЯ уходили, бывало, поболтать к
свЯщеннику по соседству,  не курил где-либо за забором, не распивал  пива  с
кем-нибудь из приЯтелей. Ќикогда он не прЯтал романов под сенник; никогда не
запирал бутылок  с анисовой водкой в  Ящик  своего  ночного столика.  „олгое
времЯ он даже и не подозревал о грехах, совершавшихсЯ вокруг него: о куриных
крылышках  и пирожках, которые контрабандой приносились во  времЯ  поста;  о
греховных  письмах,  доставлЯвшихсЯ  служителЯми;  о  непристойных  беседах,
которые велись вполголоса где-нибудь  по углам двора. Ћн заливалсЯ  горючими
слезами в тот день,  когда обнаружил,  что из его товарищей мало  кто  любит
господа бога ради него самого. ‘реди семинаристов были крестьЯнские сыновьЯ,
решившие  стать  свЯщенниками  из  боЯзни  рекрутчины;  затем были  ленивцы,
мечтавшие о занЯтии, которое позволЯло бы им жить &bull;в праздности; были и
честолюбцы, которые грезили наЯву о  жезле и митре епископа. Ђ он, обнаружив
у самого подножиЯ алтарей столько суетных и грЯзных мирских помыслов, только
еще глубже ушел в самого себЯ, еще полнее посвЯтил себЯ  служению богу, дабы
утешить его в небрежении, в каком его оставлЯли другие.
     Њежду прочим, аббат  вспомнил, что однажды в классе он  заложил ногу за
ногу. Љогда профессор сделал ему замечание,

     он покраснел, как рак,  будто совершил нечто непристойное. Ћн был одним
из лучших учеников, не вступал  в споры, все  тексты  заучивал наизусть.  Ћн
доказывал  вечное  существование   бога   текстами  из  свЯщенного  писаниЯ,
изречениЯми  отцов  церкви и  единодушным  согласием по  этому  поводу  всех
народов  земли.  ’акого  рода  умозаключениЯ  исполнЯли   его  непоколебимой
уверенности.  ‚ первом философском классе он так прилежно работал над курсом
логики, что  профессор остановил его  замечанием, что самые  ученые вовсе не
ЯвлЯютсЯ  самыми свЯтыми.  Џоэтому  на  втором году  он  отнессЯ  к изучению
метафизики  лишь  как к предписанному уставом занЯтию, весьма мало значащему
среди прочих ежедневных обЯзанностей. “ него поЯвилось презрение к науке; он
желал   оставатьсЯ  невеждою,  дабы  сохранить  смирение  веры.  Џозднее,  в
богословском  классе,   он   изучал   "€сторию  церкви"  ђорбаше  только  из
послушаниЯ;  он  дошел  лишь   до  аргументов  ѓуссе  и  до   "Ѓогословского
наставлениЯ" Ѓувье, не  осмеливаЯсь  даже вникнуть  в рассуждениЯ Ѓелармина,
‹игори, ‘юареса  и  св.  ”омы  Ђквинского.  Ћдно  только  свЯщенное  писание
приводило  его  в восторг.  ‚ нем  находил он  вожделенное знание, повесть о
бесконечной любви, и  этого одного было уже  достаточно  длЯ  поучениЯ людей
благонамеренных.  Ћн  принимал   на   веру  толкованиЯ   своих   учителей  и
довольствовалсЯ  ими,  возлагаЯ  на  наставников  всю   заботу  критического
рассмотрениЯ и не  нуждаЯсь сам в этих ухищрениЯх длЯ того, чтобы любить; он
обвинЯл книги  в  том,  что они  крадут времЯ,  принадлежащее  молитве.  …му
удалось даже позабыть то,  чему он  выучилсЯ за годы, проведенные в коллеже.
Ћн  больше  ничего не знал  и был  воплощением кротости, словно малое  дитЯ,
которое заставлЯют лепетать догмы катехизиса.
     ’ак, шаг за шагом,  дошел он до рукоположениЯ. ’ут  воспоминаниЯ  стали
теснитьсЯ одно за другим,  трогательные, все еще полные  не  успевшей остыть
небесной  радости.  €з года в  год  он все  больше  приближалсЯ к  богу.  Ћн
праведно  проводил   каникулЯрное   времЯ  у   одного  из  дЯдей,  ежедневно
исповедуЯсь и причащаЯсь два раза в неделю. Ћн сам налагал на себЯ посты;
     прЯтал  на  дне  чемодана  Ящички  с  крупной  солью  и по  целым часам
простаивал обнаженными  коленЯми на ней. ђекреационные часы  он  проводил  в
часовне  или поднималсЯ  в  комнату к надзирателю, который  рассказывал  ему
благочестивые  и  чудесные  истории. Ђ когда подходил троицын день, он бывал
свыше  всЯкой меры  вознаграждаем тем восторженным волнением, которым всегда
охвачены семинарии накануне рукоположениЯ.  Ќаступал великий праздник, когда
небо словно  раскрывалось, дабы  избранные могли поднЯтьсЯ на  новую, высшую
ступень. “же за  две недели до этого днЯ он сажал себЯ на хлеб и на воду. Ћн
задвигал шторы на окне, чтобы не отвлекатьсЯ

     более даже дневным светом, и, простершись  ниц во мраке,  умолЯл €исуса
принЯть  его  жертву.  ‚  последние  четыре  днЯ  им  овладевала  тревога  и
мучительные  сомнениЯ в  себе,  заставлЯвшие  его  вскакивать  среди ночи  с
кровати, бежать и стучать  в  дверь  к какому-нибудь постороннему  семинарии
свЯщеннику, доживавшему свои дни на покое, к какому-нибудь  кармелиту, часто
даже к  обращенному протестанту,  о жизни которого  ходили легенды.  €  ‘ерж
начинал тогда прерывающимсЯ от рыданий голосом длинную-длинную исповедь всей
своей  жизни.  ’олько  полное  отпущение грехов  успокаивало и освежало его,
будто омовение в  купели  божественной благодати. ‚  утро  великого  днЯ  он
ощущал себЯ  непорочным, и  сознание этой непорочности было в нем  настолько
сильно, что ему чудилось, будто  от него исходит сиЯние. ‘еминарский колокол
звонил  с   кристальной   чистотой,   благоухание  июнЯ,   запахи   цветущих
кустарников,  резеды  и  гелиотропа  долетали  из-за высокой ограды двора. ‚
церкви  его  ожидали  разодетые,  взволнованные  родственники; женщины  даже
рыдали  под  вуалЯми.  ’рогалсЯ  в  путь  крестный   ход:  дьЯконы,  которых
рукополагали в  свЯщенники,  выступали в  золотых ризах;  за  ними следовали
иподиаконы в орарЯх, послушники и служки в развевающихсЯ стихарЯх, с черными
шапочками в руках. Ћрган гудел, затем изливалсЯ,  точно флейта,  в радостных
песнопениЯх.  ‚ алтаре епископ с  жезлом  в руке служил  с  двумЯ канониками
обедню.  ‚есь капитул был в сборе; толпились свЯщенники всех приходов. ѓлаза
слепили неслыханнаЯ  роскошь одеЯний и пылающее  золото,  зажженное  широким
лучом  солнца,  падавшим  из  окна  в  средней  части  храма.  Џосле  чтениЯ
"Ђпостола" начиналось пострижение.
     …ще и поныне аббат Њуре вспоминал холодок  ножниц, которые отметили его
тонзурой в начале  первого  года богословского  класса.  ’огда по  телу  его
прошла легкаЯ дрожь. Ќо в первый раз тонзура была  еще очень мала: кружок не
больше  монетки в два су.  Ђ позднее, с  каждым новым посвЯщением,  она  все
увеличивалась,  пока не  увенчала его  бледным  пЯтном  величиною с  большую
просфору.  Ћрган  гудел  все  тише;  кадила  качались  и  нежно  позвЯкивали
серебрЯными цепочками, испускаЯ  волны белого дыма,  который извивалсЯ точно
кружево.  €  вот  он видел себЯ  в стихаре,  молодым служкою.  ђаспорЯдитель
обрЯда подводил  его к алтарю. Ћн преклонЯл колено и  низко  опускал голову,
между тем  как епископ золотыми ножницами  отрезал  у него три  прЯди  волос
-- одну на лбу и две другие возле ушей. ‘пустЯ год  после этого он видел себЯ
снова в церкви среди  облаков фимиама: он получал четыре младшие степени. Ћн
шел,  ведомый архидиаконом, и запирал с шумом двери главного входа; потом он
раскрывал их снова, дабы пока

     зать, что ему поручено стоЯть на страже церкви. Ћн звонил в колокольчик
правой  рукой, чем возвещал, что долг его--созывать верующих к богослужению;
потом возвращалсЯ  в алтарь,  где епископ сообщал  ему новые привилегии  его
сана: прав