регущие   чернильницу   биографа,  восклицают:   "Ќет!
Ќикогда!"  Џриложив  к  устам  серебрЯные  трубы, они  единым  духом трубЯт:
"Џравду!"  €  опЯть:  "’олько  Џравду!"  - и в третий раз,  дружно: "Џравду!
Ќичего, кроме Џравды!"
     Џосле  чего  -  и  слава  Ѓогу, мы  хоть  успеем  передохнуть!  -  тихо
отворЯютсЯ двери, словно раздвинутые  нежнейшим дуновением  зефира, и входЯт
три фигуры. Џервой входит ЏресвЯтаЯ  „ева  —истота;  чело  ее  увито шерстью
белоснежных агнцев, волосы - как лавина свежевыпавшего снега, в руке - белое
перо гусыни-девственницы. ‡а нею следом, но более  державной поступью входит
ЏресвЯтаЯ „ева Ќевинность;  на челе ее  неопалимой купиной горит  диадема из
драгоценных льдышек, глаза - как  две звезды, а пальцы, если вас коснутсЯ, -
прожгут вам холодом насквозь. ђЯдом, как бы ища защиты в ее державной  тени,
ступает ЏресвЯтаЯ „ева ‘кромность, самаЯ нежнаЯ и прекраснаЯ из сестер;  она
едва показывает свое  лицо - так  юный месЯц  кажет из-за  туч  свой  робкий
серпик.  ЉаждаЯ  выходит  на  середину  комнаты,  где  все еще лежит  спЯщий
Ћрландо,  и,  молЯ и  вместе  повелеваЯ,  первой держит речь ЏресвЯтаЯ  „ева
—истота:
     -  џ  стерегу сон фавна; мне дорог снег,  и восходЯщаЯ луна, серебрЯное
море. Џод моим покровом прЯчу Я крапчатые  Яйца кур, пЯтнистые ракушки морЯ;
Я прЯчу порок и нищету. Ќа  все, что ломко, зыбко  и непрочно, Я опускаю мой
покров. Ђ потому - не говори, не надо. €збави нас! €збави!
     ’ут трубы трубЯт:
     - €зыди, —истота! „олой!
     € тогда говорит ЏресвЯтаЯ „ева Ќевинность:
     -  џ  та,  чье касание  леденит,  чей  взор  все обращает в  камень.  џ
останавливаю  танцы  звезд, смирЯю падение волны.  Њое  пристанище - далекие
вершины Ђльп. € молнии в моих сверкают волосах. Ќа что бы ни упал мой взор -
он убивает, убивает.  Ќет,  чем будить Ћрландо  -  Я бы лучше заморозила его
насмерть! €збави нас! €збави нас!
     € снова трубЯт трубы:
     - €зыди, Ќевинность! „олой!
     € тогда  говорит ЏресвЯтаЯ „ева ‘кромность, так тихо, что слова ее едва
слышны:
     - џ та, кого люди  зовут ‘кромностью. џ  дева и вечно пребуду девой. Ќе
длЯ менЯ - богатые  дары полей и плодоносность  вертограда. Њне чуждо всЯкое
произрастание;  едва  нальютсЯ Яблоки,  стада плодЯтсЯ -  Я  убегаю, убегаю.
Ћкутавшись плащом.  ‚олосы  мои скрывают мое  лицо. џ ничего не вижу. €збави
нас! €збави!
     € снова - трубы:
     - €зыди, ‘кромность! „олой!
     “ныло, обреченно сестры берутсЯ за  руки, танцуют, и в медленном веЯнье
своих вуалей они поют:
     - Ќе выходи, о Џравда, из своего  ужасного  логова. ‘прЯчьсЯ  подальше,
страшнаЯ  Џравда!  ’ы  подставлЯешь  грубым  лучам  солнца такое,  что лучше
оставлЯть сокрытым, несодеЯнным;  ты  обнажаешь стыдное, высветлЯешь темное.
ЏрЯчьсЯ, прЯчьсЯ, прЯчьсЯ!
     € они хотЯт укутать Ћрландо своими покрывалами. Ќе  тут-то было, трубы,
знай, трубЯт свое:
     - Џравда, только Џравда, ничего, кроме Џравды!
     ‘естры пытаютсЯ  заткнуть свои вуали в жерла труб, заглушить их. Љакое!
’рубы гремЯт все вместе:
     - Њерзкие сестры! “ходите!
     ‘естры  терЯютсЯ,  плачут  хором,   снова  кружат,  помаваЯ  вуалЯми  -
вверх-вниз.
     - ђаньше  то  ли  было!  Ќо мужчины больше  нас не  жалуют. †енщины нас
ненавидЯт. Њы уходим, уходим. џ (это —истота говорит) - на куриный насест. Ђ
Я  (это  Ќевинность)  -  к  еще не поруганным  ‘уррейским  высотам.  џ  (это
‘кромность) - в любой уютный уголок, где много  покрывал.  €бо там, не здесь
(это они говорЯт хором,  взЯвшись за руки и киваЯ в знак отчаЯниЯ и прощаниЯ
постели  со  спЯщим Ћрландо), все  еще  обитают -  в гнездах и в будуарах, в
канцелЯриЯх  и  в  залах суда  -  те,  кто  нас  любит,  те,  кто нас  чтит;
девственницы и деловые  люди, законники  и доктора;  те, кто  запрещает, кто
опровергает,  не  признает; кто  чтит, не  знаЯ почему; кто  поклонЯетсЯ, не
понимаЯ; все еще многочисленное (слава Ќебесам) племЯ достопочтенных -  тех,
кто предпочитает  не  видеть, не  хочет знать, любит темноту, они-то все еще
нас чтут, и не  без причины: мы и даем им Ѓогатство, Џроцветание, „овольство
и  Џокой. Љ ним мы уходим, тебЯ мы  покидаем.  €демте, ‘естры! ‡десь нам  не
место!
     Ћни  поспешно удалЯютсЯ, помаваЯ вуалЯми, как бы отгонЯЯ что-то, на что
они боЯтсЯ взглЯнуть, и прикрывают за собою дверь.
     Ђ мы остаемсЯ в спальне, совершенно одни со спЯщим Ћрландо и трубачами.
’рубачи, выстроившись в один рЯд, надсаживаютсЯ:
     - Џравду!
     € тут Ћрландо проснулсЯ.
     ЏотЯнулсЯ.  ‚стал. Ћн стоЯл,  вытЯнувшись перед нами, совершенно голый,
и,  поскольку трубы  трубЯт: "Џравду! Џравду! Џравду!" -  у  нас  нет  иного
выбора, кроме как признать - он стал женщиной.
     ‡вук  труб замер,  а Ћрландо стоЯл в спальне совершенно  голый. Ќикогда
еще  от  сотворениЯ   мира   ни  одно  человеческое  существо  не  выглЯдело
пленительней. ЊужскаЯ крепость сочеталась с  женским очарованием. ‘еребрЯные
трубы  длили  свою  ноту,  не  в  силах  расстатьсЯ с  дивным  видом, ими же
вызванным на свет; а Ќевинность, —истота  и  ‘кромность, подстрекаемые,  без
сомнениЯ, ‹юбопытством, заглЯнули  за  дверь,  попытались  накинуть какую-то
тунику  на эту наготу,  но туника, увы, не долетела. Ћрландо окинул взглЯдом
свое   отражение  в   высоком  зеркале   и,  не  выказав  никаких  признаков
растерЯнности, вышел, вероЯтно в ванную.
     Њы  можем  воспользоватьсЯ  паузой  в  нашем  повествовании  и  сделать
несколько сообщений. Ћрландо стал  женщиной - это невозможно отрицать. Ќо во
всем  остальном никаких решительных перемен в Ћрландо не произошло. Џеремена
пола, изменив судьбу, ничуть не изменила личности. ‹ицо, как свидетельствуют
портреты, в  сущности  осталось прежним. ‚  его памЯти - но в дальнейшем мы,
условности ради,  должны  говорить "ее" вместо  "его" и "она" вместо "он", -
итак,  значит,  в  ее памЯти прошли все событиЯ  прошедшей жизни, ничуть  не
натыкаЯсь  на  препЯтствиЯ.  ‹егкаЯ  нечеткость  была,  конечно,  как  будто
несколько темных пЯтен  упали в  прозрачный пруд памЯти; иные вещи чуть-чуть
замутились,  но  и  только. Џеремена  совершилась,  кажетсЯ, безболезненнаЯ,
полнаЯ, да  так,  что сама Ћрландо  ничуть  не  удивилась. Њногие, исходЯ из
этого и заключаЯ,  что такаЯ перемена пола  противоестественна, изо всех сил
старались доказать,  что  1)  Ћрландо  всегда была женщиной и  2)  Ћрландо и
сейчас еще остаетсЯ мужчиной. ќто уж решать биологам и психологам. Ќаше дело
- установить факт: Ћрландо был  мужчиной до тридцати лет, после чего он стал
женщиной, каковой и пребывает.
     Ќо  пусть  про  пол   и  сексуальность  рассуждают  другие;  мы  спешим
расстатьсЯ с этой неприличной темой. Ћрландо помылась, облачилась в турецкий
кафтан  и  шальвары,  равно носимые  мужчинами и женщинами, и вынуждена была
призадуматьсЯ о своем положении. ‚сЯкий читатель, с участием следивший за ее
историей, тотчас же поймет, сколь оно было двусмысленно  и  опасно. ЊолодаЯ,
красиваЯ, знатнаЯ, она, проснувшись, оказалась в таком положении, что  более
щекотливого длЯ молодой  светской дамы и  представить себе невозможно. Њы бы
ничуть ее не  осудили, если бы она схватилась за колокольчик,  завизжала или
упала в обморок. Ќо никаких таких признаков  смЯтениЯ Ћрландо не выказывала.
‚се ее действиЯ  были чрезвычайно  обдуманы,  точны, будто выверены заранее.
Џервым  делом она тщательно просмотрела бумаги  на столе, взЯла  те, которые
были исписаны стихотворными строками, и спрЯтала  за  пазуху; далее кликнула
верного салюки, все эти  дни не покидавшего ее постели, хоть он чуть не умер
от голода,  накормила его и расчесала; потом сунула за поЯс  пару пистолетов
и, наконец,  намотала  на  себЯ  несколько  снизок  отборнейших изумрудов  и
окатных жемчугов, составлЯвших непременную часть посланнического  гардероба.
‘делав все это,  она высунулась  из окна, тихонько свистнула и спустилась по
расшатанным  ступенЯм,  обагренным  кровью и  усеЯнным бумагами,  грамотами,
договорами,  печатЯми, сургучом  и прочим,  и  вышла во  двор.  ’ам, в  тени
огромной  смоковницы, ожидал ее старик  цыган на осле. „ругого он держал под
уздцы. Ћрландо занесла  на  него ногу. ’ак, сопутствуемый  отощалым  псом, в
обществе   цыгана,   посол   ‚еликобритании   при  дворе   султана   покидал
Љонстантинополь.
     Ћни шли несколько дней и ночей, сталкиваЯсь на своем пути со множеством
приключений  то по  воле людей, то по  прихоти природы,  и Ћрландо неизменно
выходила  из них  с  честью. —ерез  неделю достигли  они  возвышенности близ
Ѓурсы, где располагалось главным табором  цыганское племЯ, с которым свЯзала
свою  судьбу  Ћрландо.  —асто смотрела она на эти вершины с  балкона  своего
посольства;  часто  стремилась  туда  мечтой; а если вы оказались там,  куда
стремились,  это  дает  пищу  длЯ  размышлений  вашему  созерцательному уму.
Ќекоторое времЯ Ћрландо, правда,  так радовалась переменам, что не хотела их
портить  размышлениЯми. Ќе надо  было подписывать  и  припечатывать  никаких
бумаг,  не надо делать никаких росчерков, не надо платить никаких визитов, -
кажетсЯ, чего же  боле? –ыгане шли,  как их вела трава: выщиплет ее скот - и
они  бредут дальше. Ћрландо  мылась в ручьЯх,  когда мылась вообще;  никаких
ларцов  -  красных,  синих, ни зеленых - ей не приносили; во  всем таборе не
было ни единого ключа, не говорЯ уж о золотых ключиках; что же до "визитов"-
тут и слова-то такого не знали. Ћна доила коз, собирала валежник; могла иной
раз  стЯнуть  куриное  Яйцо,  но  неизменно  его   возмещала  монеткой   или
жемчужиной;  она пасла  скот,  собирала виноград,  топтала грозди; наполнЯла
козьи меха вином, из них пила; и,  вспомнив, как в эту пору днЯ она, бывало,
с пустою чашкою в руке и с трубкою  без табака  прикидывалась, будто курит и
пьет  кофе,  она  громко  хохотала,  отламывала  себе  еще  ломоть  хлеба  и
выпрашивала у старого ђустума длЯ затЯжки трубку, пускай набитую навозом.
     –ыгане, с  которыми она, совершенно очевидно, имела тайные сношениЯ еще
до революции,  считали  ее своей  (а эта  самаЯ  высокаЯ честь,  какую может
оказать  любой  народ),  темные  же  ее  волосы   и  смуглость   подкреплЯли
подозрение, что  она  и  родилась  цыганкой, в  младенчестве  была  похищена
английским герцогом  с  орехового дерева и увезена в дикую страну,  где люди
укрываютсЯ  в  домах, ибо до  того больны  и  слабы, что  не выносЯт свежего
воздуха.  €  потому,  хотЯ  во  многих отношениЯх она им  была не ровнЯ, они
всЯчески  старались поднЯть ее до себЯ:  учили своим искусствам (варить сыр,
плести корзины), своим наукам (красть, улавливать в силки птиц) и даже были,
кажетсЯ, чуть ли не готовы к браку ее с цыганом.
     Ќо в Ђнглии Ћрландо понабралась  привычек, или болезней (уж как  хотите
назовите), которые, кажетсЯ, было не вытравить ничем. Ћднажды вечером, когда
сидели вокруг костра и закат опалЯл фессалийский холмы, Ћрландо воскликнула:
     - Љак вкусно!
     (“ цыган нет слова "красиво". ќто ближайший синоним.)
     ‚се молодые мужчины и женщины  громко расхохотались.  Ќебо - вкусно! Ќу
каково? Ћднако люди постарше, понавидавшиесЯ иностранцев, насторожились. Ћни
и раньше замечали, что Ћрландо часто сидела часами без дела, только смотрела
туда-сюда;  они натыкались на нее,  когда  она  стоЯла  на вершине, вперивши
взглЯд  в одну точку,  не замечаЯ,  пасутсЯ  ли,  разбредаютсЯ  ли  ее козы.
‘таршие  мужчины  и  женщины начали  подозревать,  что она привержена  чужим
поверьЯм и  даже,  может  быть,  попала в  когти  ужаснейшего,  коварнейшего
божества  - Џрироды.  €  ведь они  не очень ошибались.  ЂнглийскаЯ болезнь -
любовь к Џрироде  - досталась ей с молоком матери, и здесь, где Џрирода была
куда  щедрей  и  безоглЯдней,  чем  в  родном  краю, Ћрландо,  как  никогда,
оказалась  в  ее  власти.  Ќедуг  этот  слишком  хорошо изучен  и  -  увы! -
описывалсЯ так  часто,  что нам нет нужды  опЯть  его  описывать, разве  что
совсем  кратко. ‡десь  были горы,  были долы, ручьи. Ћна взбиралась на горы,
бродила  по  долам,  сидела  на  берегах  ручьев.   ѓоры  сравнивала  она  с
бастионами,  скаты  -  с  крутыми  коровьими боками.  –веты  она  уподоблЯла
самоцветам; стертым турецким коврам  уподоблЯла дерн. „еревьЯ были  у нее  -
старые ведьмы,  серыми валунами были овцы. ‘ловом,  все на свете было чем-то
еще.  ‡авидЯ горное озерцо на вершине, она едва удерживалась  от того, чтобы
не  нырнуть  за  помстившейсЯ ей на дне  истиной; а  когда в дальней дали за
Њраморным морем  она видела с горы  долины ѓреции  и  различала (у  нее было
замечательное зрение)  афинский Ђкрополь и  белые  полосы на нем -  конечно,
Џарфенон,  - душа ее  ширилась,  как  и взор,  и она  молилась  о том,  чтоб
причаститьсЯ величию гор,  познать  покой равнин и  прочее,  и  прочее,  как
водитсЯ у ее единоверцев. Џотом она опускала глаза,  и алый гиацинт, лиловый
ирис исторгали у нее крик о благости, о прелести природы; опЯть она смотрела
вверх и, видЯ парЯщего орла, воображала  и примерЯла на себЯ его блаженство.
Ќа пути домой  она здоровалась  с каждой звездою, сторожевым огнем и  пиком,
будто ей одной они указывали  путь; и, бросаЯсь наконец на половик в  шатре,
она невольно восклицала: "Љак вкусно! Љак  вкусно!"  (‹юбопытно, кстати, что
даже когда люди располагают до того несовершенными средствами сообщениЯ, что
вынуждены говорить "вкусно" вместо "красиво" и наоборот, они скорей выставЯт
себЯ на посмешище, чем оставЯт при себе свои чувства.) Њолодежь хохотала. Ќо
ђустум ќль ‘ади, старик, который вывез Ћрландо из ЉонстантинополЯ на осле, -
ђустум молчал. Ќос у ђустума был как Ятаган, щеки - будто десЯтилетиЯми биты
градом; он был темен  лицом и зорок, и, посасываЯ свой кальЯн, он не отрывал
взглЯда  от  Ћрландо.  Ћн питал  глубочайшее подозрение,  что  ее  Ѓог  есть
Џрирода. Ћднажды он  застал Ћрландо  в  слезах. ‘ообразив,  что,  видно, Ѓог
наказал ее,  он объЯвил, что ничуть не удивлен. Ћн показал ей свои пальцы на
левой руке, отсохшие из-за мороза;  он показал свою правую ногу, изувеченную
валуном. ‚от, сказал он, что ее Ѓог вытворЯет с людьми. Љогда она возразила:
"‡ато как красиво", употребив на сей раз  английское  слово, ђустум  покачал
головой, а когда она повторила свое суждение, он рассердилсЯ. Ћн понЯл,  что
она верит иначе, чем он, и этого было довольно,  чтобы он, как ни был стар и
мудр, пришел в негодование.
     ќти разногласиЯ огорчили  Ћрландо, котораЯ  до тех  пор была совершенно
счастлива. Ћна стала раздумывать - прекрасна  ли, жестока  ли Џрирода; потом
спрашивать себЯ - что есть красота, заключена ли она в вещах  или содержитсЯ
только  в   ней  самой;  далее  она  перешла  к   рассуждениЯм   о  сущности
объективного, что,  естественно, повело ее к вопросу об истине, а уж затем к
‹юбви, „ружбе, Џоэзии (как дома, на высокой горе, давным-давно), и  все  эти
рассуждениЯ,  из  которых  она  ни единого слова не могла  никому  поведать,
заставили ее, как никогда, томитьсЯ по перу и чернилам.
     - Ћ, если б Я могла писать!  - восклицала она (по  странному самомнению
всей пишущей братии верЯ  в доходчивость написанного слова). —ернил у нее не
было,  и  очень мало  бумаги.  Ќо  она  сделала  чернила из  вина и  Ягод и,
выискиваЯ  полЯ и пробелы в рукописи "„уба",  ухитрЯлась,  пользуЯсь  своего
рода  стенографическим  способом, описывать  пейзажи  в  нескончаемых  белых
стихах  и  увековечивать собственные диалоги  с собой  об €стине и  Љрасоте,
довольно,  впрочем,  выразительные. ќто дарило  ей  целые  часы безмЯтежного
счастьЯ. Ќо цыгане стали настораживатьсЯ. ‘перва они заметили, что  она  уже
не  так проворно доит коз и варит сыр; потом - что  она не сразу отвечает на
вопросы; а  как-то  один цыганенок проснулсЯ, перепуганный, под ее взглЯдом.
€ногда все племЯ, насчитывавшее десЯтки взрослых мужчин и женщин, испытывало
скованность в ее присутствии. Џроисходило это из-за ощущениЯ (а  ощущениЯ их
изощрены,  не  в  пример словарю),  что  все крошитсЯ в их  руках.  ‘таруха,
взЯвшаЯ корзину, свежевавший овцу мальчик мирно напевали за работой,  но тут
в табор ЯвлЯлась Ћрландо, ложилась  у костра и начинала пристально  смотреть
на пламЯ. Ћна на них  и  взглЯда не  бросала,  но  они чувствовали,  что вот
кто-то   сомневаетсЯ   (мы   делаем  лишь  грубый,  подстрочный  перевод   с
цыганского), что вот кто-то ничего не станет делать просто  деланиЯ ради; не
посмотрит просто  так,  чтобы смотреть; не  верит  ни в овечью  шкуру,  ни в
корзину, но видит (тут они опасливо косились на шатер Ћрландо) что-то еще. €
смутное, томЯщее  чувство росло в  том мальчике, росло в старухе. Ћни ломали
прутьЯ, ранили себе пальцы.  €х распирала Ярость. €м хотелось, чтобы Ћрландо
ушла подальше и  больше не возвращалась. Ђ ведь она была весела, добра - кто
спорит; и  за одну-единственную ее  жемчужину можно  было сторговать  лучший
гурт во всей Ѓурсе.
     Џостепенно она  начала  замечать между собою и  цыганами такую разницу,
что порой уж  даже сомневалась, стоит ли ей выйти  за цыгана  и навеки среди
них обосноватьсЯ. ‘начала она пыталась  объЯснить все это  тем, что сама она
происходит от древнего и культурного народа, тогда как цыгане - люди темные,
почти дикари. Љак-то вечером, когда они ее расспрашивали про Ђнглию,  она не
удержалась и стала с гордостью расписывать замок,  где родилась, упомЯнула и
триста  шестьдесЯт пЯть спален, и тот факт, что предки  им владели уже  пЯть
столетий. Џредки ее были графы; может быть,  добавила она, герцоги даже. ’ут
снова ей показалось, что цыганам как-то  не  по себе: они не сердились, нет,
как тогда, когда она восхвалЯла красоты природы. ‘ейчас они были учтивы,  но
приуныли, как люди тонкого воспитаниЯ, невольно вынудившие незнакомца выдать
свое  низкое  происхождение или нищету. ђустум один вышел  за нею из шатра и
посоветовал ей не смущатьсЯ тем, что отец ее был герцог и владел всеми этими
комнатами и мебелью. Ќикто  ее за это не осудит. € тут ее охватил прежде  не
изведанный стыд. ‘овершенно  очевидно,  ђустум и другие цыгане считают род в
пЯть-шесть  веков  нисколько  не старинным.  ‘обственные их  корни  уходЯт в
прошлое по меньшей мере на два-три тысЯчелетиЯ. ‚ глазах цыган, чьи  праотцы
строили  пирамиды  задолго  до  ђождества •ристова,  генеалогиЯ  ѓовардов  и
Џлантагенетов не лучше и не хуже родословной какого-нибудь „жонса или ‘мита:
обе  не  стоЯт  ни  полушки.  €  если  любой  подпасок  имеет  столь древнее
происхождение -  зачем кичитьсЯ древним родом? Љаждый нищий и бродЯга мог бы
козырЯть  тем же. ‚добавок,  хоть ђустум  из вежливости, конечно, не выражал
этого открыто,  Ясно было, что его  покоробила вульгарнаЯ  похвальба сотнЯми
спален  (они  теперь стоЯли  на  вершине  холма, была ночь,  вокруг высились
горы), когда всЯ землЯ -  наш дом. ‘ точки зрениЯ  цыгана,  какой-то герцог,
понЯла Ћрландо, просто разбойник и нахал, оттЯпавший земли и деньги у людей,
которые  не  придавали  им  цены, и  ничего  не  придумавший остроумней, чем
построить  триста шестьдесЯт  пЯть спален, тогда как довольно и  одной, а ни
одной -  и того лучше.  Ћрландо не  могла отрицать,  что  предки  ее копили,
собирали поле к полю, замок к замку, почесть к почести, отнюдь не будучи при
этом ни свЯтыми, ни героЯми, ни великими  благодетелЯми  рода человеческого.
Ќе могла она  опровергнуть и тот  довод (ђустум, как истинный джентльмен, от
него воздерживалсЯ, но она же  понимала), что каждый,  кто сейчас  повел  бы
себЯ так,  как  триста-четыреста  лет  назад  поступали  ее предки,  был  бы
заклеймен,  бесспорно (и в  первую очередь собственным  ее семейством),  как
выскочка, авантюрист и нувориш.
     Ћна  пыталась  ответить  на  эти  доводы  привычным,  хоть  и  окольным
возражением, что, это,  мол,  сами цыгане ведут грубую и варварскую жизнь, и
так очень  скоро между ними зародилась неприЯзнь. €з-за подобных разногласий
между людьми вспыхивают не то что ссоры, а войны и революции. …ще и не из-за
такого крушились города,  а миллионы  мучеников шли а плаху, лишь бы ни йоты
не уступить от отстаиваемых истин. Ќет в  нашей груди  страсти  сильней, чем
желание  заставить  другого думать так же, как думаем мы  сами. Ќичто так не
отравлЯет  счастье, так не приводит в Ярость,  как сознание, что другой ни в
грош  не  ставит  что-то  длЯ  нас  драгоценное.  ‚иги  и  тори, либералы  и
лейбористы за что  и  бьютсЯ,  как  не за  престиж? Ќе любовь  к истине,  но
желание  настоЯть  на  своем поднимает квартал  на квартал,  заставлЯет один
приход  мечтать о гибели  другого. Љаждый желает одержать  верх. ‘обственное
спокойствие, самоутверждение - важнее  торжества истины  и добродетели... но
оставим-ка  мы эти  прописи историку, ему сподручней ими  пользоватьсЯ, да и
нудны они, кстати, как стоЯчаЯ вода.
     - —етыреста  семьдесЯт  шесть  спален  -  это им  плевать,  -  вздыхала
Ћрландо.
     - ‡акат дороже ей козьего гурта, - ворчали цыгане.
     Ћрландо не знала, что делать. “йти от  них, снова стать послом? Ќет уж,
только не  это!  Ќо и  вечно  жить  там, где нет ни  бумаги,  ни чернил,  ни
почтениЯ  к  ’альботам,  ни  уважениЯ  к  такому  множеству  спален  -  тоже
невозможно. ’ак рассуждала она однажды утром на горе Ђфон, пасЯ своих коз. €
тут  Џрирода, которой она поклонЯлась, то ли выкинула шутку, то ли сотворила
чудо, - опЯть-таки мнениЯ тут расходЯтсЯ, так что  точно неизвестно. Ћрландо
довольно безутешно вперила  взор  в кручу  прЯмо  перед  собой. ‹ето было  в
разгаре;  и если  чему-то стоило уподоблЯть этот пейзаж, то уж  сухой кости,
овечьему  скелету,  гигантскому  черепу, добела вылизанному тысЯчей шакалов.
†ара  палила   немилосердно,  а  низкорослой  смоковницы,  под  которой  она
укрылась, только на то и хватало,  чтобы напечатлевать узор своей  листвы на
легком бурнусе Ћрландо.
     ‚друг какаЯ-то  тень, хоть решительно нечему было ее отбрасывать, легла
на лысый склон. Ћна быстро углублЯлась, и скоро зеленаЯ  лощина образовалась
там, где только что белела голаЯ скала.  ‹ощина росла, ширилась на  глазах у
Ћрландо,  и  вот уже на  склоне  раскинулсЯ  зеленый парк.  ‚  парке мрел  и
волнилсЯ муравчатый луг; там и сЯм стоЯли дубы; грачи порхали по ветвЯм. Ћна
видела, как из тени в тень переступали чинные олени, она слышал, как жужжал,
гудел,  журчал, плескалсЯ и вздыхал  английский  летний день. Ћна  смотрела,
зачарованнаЯ,  и вот начал падать  снег, и все, что только что было обтЯнуто
желтым  солнечным блеском,  оделось в фиолетовые тени. ’Яжелые телеги катили
по дорогам, груженные бревнами,  которые, она знала, распилЯт  на топку; вот
проступили крыши, коньки, башни  и дворы ее родного дома. ‘нег все валил,  и
уже она слышала влажный шелест,  с каким, соскальзываЯ с  крыши, он падал на
землю. €з тысЯч труб взвивалсЯ дым. ‚се было отчетливо, Ярко, она разглЯдела
даже, как галка  выклевывает из снега червЯка. Џотом мало-помалу  фиолетовые
тени сгустились и  поглотили телеги,  дороги, поглотили  дом. ‚се  скрылось.
Ќичего  не  осталось от  зеленой лощины:  на  месте  муравчатых  лугов  была
раскаленнаЯ скала, будто добела вылизаннаЯ  тысЯчей шакалов. € тогда Ћрландо
разрыдалась,  пошла  в  табор  и  объЯвила  цыганам,  что завтра  же  должна
вернутьсЯ в Ђнглию.
     Ћна  счастливо  отделалась.  Њолодежь уже замышлЯла  ее  убить.  —есть,
утверждали они,  того требует, ибо она  думает иначе,  чем  они. €м, однако,
было б жаль перерезать ей глотку, и они обрадовались известию  о ее отъезде.
Ђнглийский торговый корабль, как случаю  было угодно,  стоЯл уже  в  гавани,
готовый  воротитьсЯ  в Ђнглию;  и,  сорвав  еще  одну  жемчужину  со  своего
ожерельЯ, Ћрландо  не только сумела  заплатить  за  проезд, но  разжилась  и
несколькими  крупными банкнотами.  Ћна бы с радостью подарила их цыганам. Ќо
они, она знала, презирали богатство, и  потому она ограничилась поцелуЯми, с
ее стороны совершенно искренними.


        ѓлава 4

     Ќа  несколько  гиней,  оставшихсЯ  от  продажи  десЯтой   жемчужины  из
ожерельЯ, Ћрландо накупила себе всЯкой всЯчины по тогдашней моде и сидела на
палубе  "‚любленной  леди"  в  оснастке молодой  великосветской  англичанки.
‘транно, и, однако же, это так  - до сих пор она и думать не думала про свой
пол.  ‚озможно,  турецкие шальвары  уводили  от  него ее  мысли; да  и  сами
цыганки, за исключением двух-трех существенных пунктов, мало чем  отличаютсЯ
от  цыган.  ‚о всЯком случае, лишь когда  она ощутила прохладу  шелка вокруг
своих  колен  и капитан  сверхучтиво  предложил раскинуть ради нее на палубе
навес,  она  внезапно  вздрогнула  и  осознала все  выгоды и  тЯготы  своего
положениЯ.  Ќо испуг  ее  был,  кажетсЯ,  не  совсем  такого  свойства,  как
следовало ожидать.
     Ћн был вызван, надо сказать, не просто и не только мыслью о собственном
целомудрии и о  том,  как его сберечь. ‚ обычных обстоЯтельствах хорошенькаЯ
молодаЯ женщина  без провожатых  ни о чем другом бы  и не думала: все здание
женского  владычества держитсЯ на  этом краеугольном  камне; целомудрие - их
сокровище,  их краса,  они  блюдут его  до  остервенениЯ,  они умирают,  его
утратив. Ќо если вы тридцать лет были  мужчиной, а тем более послом, если вы
держали в объЯтиЯх Љоролеву и (если молва не лжет) еще  нескольких дам менее
возвышенного  ранга, если вы женились  на ђозине  Џепите и так далее, вы  не
станете  уж  очень волноватьсЯ  из-за  своего целомудриЯ. €спуг Ћрландо имел
весьма сложные корни, и  в два счета их было не осмыслить. ‘обственно, никто
никогда  и не  подозревал  Ћрландо в  быстроте ума, мигом постигающего  суть
вещей.  …й пришлось в  течение всего плаваниЯ рассуждать о том, что могло ее
так неожиданно испугать, и мы последуем за нею в том же темпе.
     "ѓосподи, - думала  она, несколько оправЯсь и растЯгиваЯсь в кресле под
навесом,  - ну  чем,  кажетсЯ, плоха  такаЯ праздность?  Ќо, - подумала она,
взбрыкнувши ножкой, - просто каторга эти юбки, прЯмо  стреноживают шаг. ‡ато
материЯ (легкий  гроденапль)  чудо  что такое. Ќикогда  еще  моЯ  кожа  (она
положила  руку на колено) так выгодно  не  оттенЯлась. „а, но как, например,
прыгнуть  за  борт  в таком  нарЯде?  ‘могу  ли Я плыть? Ќет! € стало  быть,
придетсЯ тогда рассчитывать на выручку  матроса. Ђ что? —ем плохо? ђазве мне
было бы  противно?" - думала она, наскочив на  первый узелок в гладкой прЯже
своих рассуждений.
     Ћна его еще не распутала,  когда настало  времЯ  обеда и сам капитан  -
Ќиколас Ѓенедикт  Ѓартолус, морской капитан достойнейшего вида,  собственной
персоной его сервировавший - потчевал ее солониной.
     - Ќемного сальца, сударынЯ? - надсаживалсЯ он. - ‘ вашего позволениЯ, Я
предложу вам крошечный кусочек, с ваш ноготок.
     Џри этих словах ее пробрал блаженный трепет. Џели птицы, журчали ручьи.
…й вспомнилось счастливое волнение, с каким  она  впервые увидала ‘ашу сотни
лет   назад.  ’огда  она   преследовала,  сейчас  -  убегала.   —ьЯ  радость
восхитительней - мужчины  или  женщины?  €ли,  быть может, они - одно?  Ќет,
думала  она, самаЯ прелесть  (она  поблагодарила капитана, но отказалась)  -
отказыватьсЯ и видеть, как  он хмуритсЯ. Ќу хорошо, если уж ему так хочетсЯ,
она   готова  съесть  самый-самый  тонюсенький  ломтик.  ЋказываетсЯ,  самаЯ
прелесть - уступать и видеть, как он рассиЯлсЯ.
     "‚едь  ничего,  -  думала она,  снова  растЯгиваЯсь на  своем ложе  под
навесом и принимаЯсь рассуждать, - нет ничего божественней, чем артачитьсЯ и
уступать, уступать и артачитьсЯ. …й-богу, это такой восторг, с каким ничто в
жизни не сравнитсЯ. € Я даже не знаю, - рассуждала она дальше, -  может, Я и
прыгну в конце концов за борт, лишь бы менЯ вытащил матрос".
     (Ќе следует забывать, что она была как ребенок, которому вдруг подарили
целый Ящик игрушек;  такие рассуждениЯ вовсе не  пристали взрослой даме, всю
жизнь ими забавлЯвшейсЯ.)
     "Ќо  как  это, бывало, мы, юнцы в кубрике "Њари  ђоз", называли женщин,
готовых  прыгнуть  в  воду,  чтобы  их спасал  матрос?  -  задумалась она. -
Љакое-то такое  слово...  Ђга!  ‚спомнила..." (‘лово, однако,  нам  придетсЯ
опустить: оно в высшей степени  неуважительное  и звучит чрезвычайно странно
на устах молодой леди.)
     -  Ћ   ѓосподи,  ѓосподи!  -  вскрикнула  она   снова,  заключаЯ   свои
рассуждениЯ. - —то же мне теперь? ‘читатьсЯ с мнением другого пола, каким бы
оно  мне ни казалось идиотским? Ђ  если Я в  юбке, и не могу плыть, и  хочу,
чтобы менЯ спасал матрос? Ћ ѓосподи! - крикнула она.  - —то же мне делать? -
€ тут  на нее  напала  тоска. Ћт природы искреннЯЯ, она ненавидела всЯческие
двусмысленности и терпеть  не могла врать. Ћкольные пути ей претили. Ћднако,
рассуждала она, если этого гроденаплЯ и удовольствиЯ быть спасаемой матросом
- если всего  этого можно добитьсЯ только  окольными  путЯми, тут ничего  не
попишешь, тут  не  ее  вина.  Ћна вспомнила,  как, будучи молодым человеком,
требовала, чтоб женщина была покорной,  стыдливой, благоуханной  и прелестно
облаченной. "‚от и привелось теперь на своей шкуре испытать, - думала она, -
ведь  женщины (судЯ по моему собственному  недолгому опыту)  не то  чтобы от
природы покорны, стыдливы, благоуханны и прелестно облачены. € сколько  надо
битьсЯ длЯ обретениЯ этих качеств, без которых и наслаждений  нам не видать!
Ќа прическу  одну, - думала она, -  утром целый час уходит. Џотом  в зеркало
глЯдетьсЯ - еще час, потом мытьсЯ, шнуроватьсЯ, пудритьсЯ, переоблачатьсЯ из
шелка в кружева, из кружев в гроденапль, из года в год хранить целомудрие...
-  ’ут она притопнула  ножкой, и показалась  часть  икры.  Њатрос  на мачте,
случайно  глЯнув вниз в эту минуту, так вздрогнул,  что потерЯл равновесие и
буквально чудом не свалилсЯ в  воду. - …сли вид моих лодыжек грозит  смертью
честному малому, у которого, конечно, на попечении жена и дети, Я обЯзана во
имЯ человеколюбиЯ их прЯтать", - подумала Ћрландо. Ђ ведь ноги были одним из
ее главных совершенств. € она стала  думать о том, какаЯ глупость, что почти
всю  женскую  красоту  приходитсЯ  скрывать,  чтобы  матрос  не  сорвалсЯ  с
топ-мачты.
     "Ђх, да ну их всех к  чертЯм!" - сказала она, впервые познаваЯ  то, что
при  иных обстоЯтельствах всосала  бы  с молоком  матери,  а  именно  свЯтую
ответственность женщины.
     "Ђ ведь Я, пожалуй, в последний раз  чертыхаюсь, - подумала она, - пока
не  ступила на  английскую  землю. Ќикогда  уже  не  суждено  мне  отпустить
какому-нибудь олуху затрещину, сказать  ему в лицо, что он бессовестно врет,
или  обнажить меч,  вспороть  ему  брюхо,  ни  сидеть среди  равных,  носить
герцогскую  корону,   выступать  в  процессии,  выносить  кому-то   смертный
приговор, ни увлекать  за собою войска,  ни гарцевать на  боевом скакуне  по
“айтхоллу,  ни  носить  на  груди  семьдесЯт две  медали  сразу.  ‘тупив  на
английскую землю, Я только и смогу, что разливать чай и спрашивать милордов,
какой они предпочитают. Ќе угодно ли сахару? ‘ливок? - €,  жеманно выговорив
свои  вопросы,  она  с  ужасом обнаружила,  какое  нелестное  мнение  начала
составлЯть  о другом поле, мужском, принадлежностью к  которому прежде столь
гордилась. - ‘валитьсЯ с мачты, - думала она, -  из-за  того, что  ты увидел
женские лодыжки, разрЯжатьсЯ, как  ѓай ”окс,  и расхаживать по улицам, чтобы
женщины  тобою любовались;  отказывать женщине в образовании, чтобы  она над
тобою не посмеЯлась;  быть  рабом ничтожнейшей  вертихвостки и в то же времЯ
выступать с таким видом, будто ты - венец творениЯ.  Ћ Ѓоже! - думала она. -
Љаких они  из нас делают дур и какие же  мы все-таки дуры!"  € по  некоторой
противоречивости ее суждений мы можем заключить, что она равно презирала оба
пола,  будто не  принадлежала  ни  к  одному;  она  и  в  самом  деле  будто
колебалась:  она  была мужчиной,  была женщиной, она знала тайны,  разделЯла
слабости  обоих.   “жасное,   двусмысленнейшее  положение.  ‚   утешительном
неведении  ей  было  отказано наотрез.  Ћна  была  как  листик  на ветру.  €
неудивительно, что, сравниваЯ один пол с другим, в каждом находЯ досаднейшие
пороки,  не  знаЯ,  к какому  сама она  принадлежит,  она  уже  готова  была
крикнуть, что лучше  она вернетсЯ в ’урцию, к цыганам, когда Якорь с громким
всплеском упал  в море, паруса повалились  на палубу и она заметила (она так
углубилась в свои мысли, что несколько дней вообще ничего не  замечала), что
корабль  стал  на  Якорь  у  берегов €талии.  Љапитан  тотчас послал  к  ней
смиреннейше просить сопровождать его на берег в шлюпке.
     ‚оротЯсь  наутро, она растЯнулась в кресле под навесом  и тщательнейшим
образом подобрала вокруг лодыжек юбку.
     "Џусть мы  с сравнении с  ними бедны и темны,  - думала  она, продолжаЯ
фразу, брошенную накануне неоконченной, - и  уж каким только не оснащены они
оружием,  а нам-то и грамоте не полагаетсЯ знать (из этих вступительных слов
уже  Ясно,  что за  ночь произошло кое-что,  приблизившее Ћрландо  к женской
психологии:  она  рассуждала  скорей  по-женски,  чем  по-мужски,  притом  с
известным удовлетворением), а вот поди же ты - они срываютсЯ с  мачт..." ’ут
она  широко зевнула и  погрузилась в  сон. Љогда она проснулась, корабль под
легким ветерком шел у самого берега, и деревушки по крутому  краю, казалось,
чудом с  него  не  сваливались,  удержанные где  скалой, где мощными корнЯми
древней оливы. ‡апах  апельсинов  с  несчетных,  увешенных плодами  деревьев
стекал на  палубу.  „ельфины веселой  синей  стайкой  били хвостами и высоко
взлетали  из воды.  ЏростираЯ руки  (руки,  она заметила, не обладали  столь
роковым воздействием, как  ноги),  она  благодарила Ќебеса,  что не  гарцует
сейчас  на боевом скакуне по “айтхоллу  и даже  никому  не выносит  смертный
приговор. "‘тоит, - думала она,  - облечьсЯ в  бедность и невежество, темные
покровы  женственности;  стоит другим оставить власть над  миром, не жаждать
воинских почестей, не домогатьсЯ  славы; вообще расстатьсЯ со всеми мужскими
желаниЯми, если зато полнее сможешь наслаждатьсЯ высшими благами, доступными
человеческому духу, а это, - сказала она вслух, как с ней водилось в  минуты
сильного волнениЯ, - а это созерцание, одиночество, любовь".
     -  ‘лава Ѓогу, Я  женщина! -  воскликнула она и  чуть было не  впала  в
крайнюю  глупость - нет  ни в мужчинах, ни в женщинах ничего противнее,  - а
именно  гордость  своим  полом; но  тут  она  запнулась  на странном  слове,
которое,  как ни  старались  мы  его  поставить на  место,  пролезло-таки  в
заключение последней фразы: ‹юбовь. "‹юбовь", - сказала Ћрландо. € тотчас же
-  до того  она прыткаЯ -  любовь  принЯла  человеческий облик: до того  она
нахальна. „ругие понЯтиЯ - пожалуйста, могут оставатьсЯ абстрактными, а этой
непременно подавай  кровь  и плоть, юбки  и мантильку, лосины  и  камзол.  €
поскольку  все возлюбленные Ћрландо раньше были  женщины, то и  сейчас из-за
постыдной косности человеческой  природы, не спешащей навстречу условностЯм,
хотЯ  Ћрландо стала женщиной сама,  предмет ее любви все равно была женщина;
ну а сознание принадлежности к тому же полу лишь углублЯло и обострЯло былые
ее мужские  чувства , только и всего. ’ысЯчи тайн  и намеков теперь длЯ  нее
проЯснились.  ‚ысветлилась  разделЯющаЯ  оба  пола  тьма, кишащаЯ  всЯческой
нечистью, и, если что-то есть в  словах  поэта о правде и красоте, то теперь
ее  любовь  обрела  в красоте все, что потерЯла  от неверности.  Ќаконец-то,
понЯла Ћрландо, она узнала ‘ашу,  всю как есть, и в пылу открытиЯ, в  погоне
за обретенным наконец-то сокровищем, она  так забылась в своих  восторженных
мечтаниЯх, что  будто  пушечный гром  грЯнул  у нее над  ухом, когда мужской
голос произнес:  "ђазрешите, сударынЯ", мужскаЯ рука поднЯла ее  на  ноги  и
мужские  пальцы  с  трехмачтовым  парусником,  вытатуированным  на  среднем,
указали ей на горизонт.
     -  ‘калы Ђнглии, сударынЯ, - сказал капитан и поднЯл  указующую длань в
знак  салюта. ‘нова Ћрландо вздрогнула, еще  сильнее даже, чем  тогда, в тот
первый раз.
     - ѓосподи €исусе! - крикнула она.
     Љ счастью, зрелище родных берегов после долгой разлуки  извинЯло и крик
этот,  и  эту дрожь,  не то  Ћрландо  нелегко  было  бы  объЯснить  капитану
Ѓартолусу сложные, противоречивые, вскипевшие в ее груди чувства. Ќу как ему
расскажешь, что она,  дрожащей  рукой теперь  опершаЯсЯ на его руку,  прежде
была  послом  и  герцогом?  Љак  объЯснишь,  что она,  лилией красующаЯсЯ  в
складках шелка, сносила головы  с плеч  и  леживала с уличными девками среди
тюков в  трюмах пиратских  кораблей  летними  ночами, когда цвели тюльпаны и
шмели  гудели  над  ‘тарой лестницей  в “оппинге?  Ћна  и себе-то  не  могла
объЯснить,  почему  она  так  вздрогнула,  когда рука морского  капитана  ей
указала на утесы Ѓританских островов.
     - ЂртачитьсЯ и уступать, - бормотала она, - как это дивно, преследовать
и побеждать - как это достойно, осознать и осмыслить - как благородно.
     Ќи одно из этих словосочетаний ей не  казалось неуместным, и однако, по
мере приближениЯ меловых утесов, она все больше себЯ чувствовала  виноватой,
обесчещенной;  нецеломудренной,  что в  человеке,  прежде  ни на секунду  не
задумывавшемсЯ  о  подобных  материЯх,  пожалуй,  и  странно.  Ѓлиже,  ближе
надвигались утесы,  и вот были уже видны невооруженным глазом повиснувшие на
их  полувысоте  сборщики  морского  укропа.  €  пока  она  на  них  глЯдела,
насмешливым эльфом, который  вот-вот  подберет  юбки и улизнет, их заслонЯла
‘аша - утраченнаЯ, незабытаЯ, в чьей реальности она  вдруг заново убедилась,
-  ‘аша кривлЯлась,  гримасничала и самым непочтительным жестом указывала на
утесы  и  сборщиков  укропа;  и  когда  матросы затЯнули:  "Џрощайте,  милые
испанки, и вспоминайте  нас", слова эти печалью отозвались в сердце Ћрландо,
и она подумала, что  при всей обеспеченности,  довольстве,  покое  и высоком
положении,  которые сулила ей эта высадка (ведь уж конечно она подцепит себе
какого-нибудь  принца крови и будет через него  править половиной ‰оркшира),
если  ей зато  придетсЯ подчинЯтьсЯ  условностЯм, унижатьсЯ,  кривить душой,
отрекатьсЯ  от  своей  любви, стреноживать  свои  члены,  поджимать  губы  и
прикусывать  Язык,  лучше уж, не  сходЯ  в  кораблЯ,  тотчас  отправитьсЯ  в
обратный путь, к цыганам.
     Ќад  невнЯтицей  этих  чувств,  однако,  вдруг  поднЯлсЯ  некий  образ,
подобный гладкому, беломраморному своду, который  - реальность ли? химера? -
был так приманчив, что она тотчас прилепилась  к  нему разгорЯченною мечтой,
как вот дрожащий  рой  стрекоз жадно облеплЯет укрывший прихотливое растение
стеклЯнный купол. …го форма необъЯснимой прихотью фантазии тотчас ей привела
на  памЯть давнее,  застрЯвшее: просторный лоб того, у ’уитчетт  в гостиной,
который тогда сидел, писал или, нет, скорей смотрел - не на нее, конечно же;
ее он даже не видел, застывшую там у дверей в своем пышном нарЯде, хотЯ она,
надо признатьсЯ, была чудесно  милым мальчиком; и, как случалось всЯкий раз,
в душе ее от этого воспоминаниЯ - как от вставшего над бурным морем месЯца -
серебрЯными  лучами разлилсЯ покой. …е  рука  (другаЯ оставалась во владении
капитана) сразу  потЯнулась к  груди, где была  надежно упрЯтана поэма.  Ћна
будто талисмана коснулась. ‚сех этих глупостей, свойственных полу - ее полу,
- как  не бывало; она помышлЯла  теперь только о поэтической славе, и гулкие
строки Њарло, експира, Ѓена „жонсона и Њильтона уже звенели и переливались,
будто  золотой колокол раззвенелсЯ  в  соборе ее души. Ћбраз  же  мраморного
купола, который ее глаза  различали сперва так  смутно, что он  ей привел на
памЯть лоб поэта и так некстати притЯнул еще  целую стайку непрошенных идей,
был не химера, но реальность; и, покуда корабль бежал под попутным  ветерком
по  ’емзе, образ этот, со всеми причиндалами, уступил место действительности
и  оказалсЯ не  чем  иным,  как  вставшим  среди  леса белых  шпилей куполом
огромного собора.
     -  ‘обор ‘вЯтого Џавла, - раздалсЯ голос капитана  Ѓартолуса у нее  над
ухом.  -  ‹ондонский  ’ауэр,  -  продолжал   он.  -  ѓринвичский  госпиталь,
воздвигнутый   в  памЯть  королевы  Њарии  ее   супругом,  покойным  королем
‚ильгельмом III. ‚естминстерское аббатство. ‡дание Џарламента.
     € покуда он говорил,  каждое из  этих прославленных  строений  вставало
перед ней. Ѓыло Ясное  сентЯбрьское  утро.  Њириады мелких суденышек сновали
меж берегов. Ѓолее веселое, более увлекательное зрелище редко когда ЯвлЯлось
взору  возвращающегосЯ путешественника. Ћрландо,  всЯ  недоуменное внимание,
замерла  на  палубе. ѓлаза ее, за столько  лет приглЯдевшиесЯ к  дикарству и
природе, не  могли  не  упиватьсЯ  городскими видами. €так,  это  был  собор
‘вЯтого Џавла, который мистер  ђен построил,  пока ее не  было.  ‚от золотой
сноп  лучей  взметнулсЯ  над  колонной,  и  капитан Ѓартолус, тут  как  тут,
сообщил, что это  "Њонумент"; в  ее  отсутствии тут разразилась чума, пожар,
сказал он.  Љак  она ни сдерживалась, из глаз у нее брызнули слезы, впрочем,
она  вспомнила, что  женщине  полагаетсЯ плакать,  и  уже их не  стеснЯлась.
‡десь,  думала она, был тот великий карнавал.  ‡десь, на  месте шумЯщих вод,
стоЯл  королевский павильон. ‡десь впервые  увидала она  ‘ашу.  ‡десь где-то
(она  заглЯдывала в искрЯщиесЯ волны) все, помнитсЯ,  любили  смотреть на ту
мороженую торговку  с Яблоками в подоле.  ‚сЯ эта роскошь,  тленность  - все
миновало. Њиновала и чернаЯ  ночь,  и страшный  ливень, и жуткий вой потопа.
ѓде, кружась,  метались  желтые