уж  пусть романист
разглаживает мЯтые шелка, доискиваЯсь тайного смысла в их складках, - он был
благородный  вельможа,  страдающий  любовью  к  литературе. Њногие люди  его
времени, а  тем более его круга, избегали заразы и тем самым могли носитьсЯ,
скакать верхом  и  строить куры в  полное свое  удовольствие.  Ќо иные  рано
подверглись воздействию  микроба,  который зарождаетсЯ,  говорЯт,  в  пыльце
асфоделей,  навеиваетсЯ италийскими и греческими ветрами и столь вредоносен,
что  из-за   него  дрожит  занесеннаЯ   длЯ  удара   рука,  туманитсЯ  взор,
высматривающий добычу, и Язык  заплетаетсЯ  на любовном  признании.  ђоковой
симптом  этой  болезни  -  замена  реальности  фантомом, и  стоило  Ћрландо,
которого фортуна  щедро наделила  всеми дарами -  бельем, столовым серебром,
домами, слугами,  коврами и постелЯми без числа, - стоило ему открыть книжку
- как все его имущество обращалось в туман. „евЯть акров камнЯ, составлЯвшие
его  дом, - исчезали; пропадали сто пЯтьдесЯт дворовых; восемьдесЯт скаковых
лошадей  становились  невидимы; слишком  долго тут  было бы  перечислЯть все
ковры, диваны,  конскую упрЯжь, фарфор, блюда, графины,  кастрюли  и  прочую
движимость, часто  из  кованого  золота, которые  улетучивались  из-за  этих
миазмов, как морской туман.  Ќо тем не менее факт остаетсЯ фактом, и Ћрландо
сидел и читал, один, голый человек на голой земле.
     ’еперь, в одиночестве,  болезнь  быстро им  завладела.  —асто  читал он
шесть  часов крЯду  ночами;  и  когда  к нему ЯвлЯлись  за  указаниЯми,  как
забивать скот и собирать пшеницу, он поднимал от объемистого тома блуждающий
взор, словно  не понимаЯ, чего от него хотЯт.  “же это  одно  было куда  как
печально и  надрывало  сердце  •оллу,  сокольничему,  „жайлзу,  камердинеру,
миссис ѓримздитч,  ключнице, мистеру „апперу, капеллану. Ќу на что, говорили
они, книжки такому благородному господину? Џусть бы читали  их  умирающие да
паралитики. Ќо худшее было впереди. ‚едь  когда  болезнь чтениЯ  проникает в
организм,  она  так его  ослаблЯет,  что  он  становитсЯ легкой  добычей длЯ
другого недуга, гнездЯщегосЯ  в  чернильнице и  гноЯщегосЯ на  кончике пера.
ЌесчастнаЯ жертва его начинает писать. € если достоин жалости в таком случае
человек  бедный,  все имущество  которого лишь стол  да стул под протекающей
крышей - ему  и терЯть-то,  в сущности, нечего, - положение богача,  который
владеет домами, скотом,  служанками, бельем и  ослами и  тем не  менее пишет
книжки,  горько  прЯмо-таки до  слез.  ‚се  это  терЯет в  его глазах всЯкую
прелесть: он пытаем каленым железом, пожираем Ядовитыми газами. Ћн отдал  бы
все  до полушки  (такова  беспощадность микроба),  только бы написать  тощую
книжку  и прославитьсЯ; но  за все золото  Џеру  не  обрести  ему  сокровища
одной-единственной чеканной строчки.  €  он  угасает  и чахнет, пускает себе
пулю в  лоб, отворачиваетсЯ лицом к стене. Ћн прошел сквозь врата смерти, он
видел адово пламЯ.
     Љ счастью, Ћрландо обладал сильным организмом, и болезнь (по  причинам,
которые  мы  еще изложим)  не могла сломить его так, как  сломила многих ему
подобных.  Ќо  она  его серьезно затронула, как мы покажем в  дальнейшем.  Ђ
именно  - просидев час или  более того над сэром  ’омасом Ѓрауном и по тому,
как  трубит  олень, и  по  оклику  ночного сторожа  удостоверЯсь, что  стоит
глубокаЯ ночь и все крепко спЯт,  Ћрландо пересек кабинет, достал из кармана
серебрЯный ключик  и  отпер  дверцу  большого,  стоЯвшего  в углу шифоньера.
‚нутри  было штук  пЯтьдесЯт кипарисовых ларцов, и каждый снабжен  Ярлычком,
аккуратно надписанным рукою Ћрландо.  Ћн  замер, как  бы раздумываЯ, который
открыть. Ќа одном значилось "‘мерть ЂЯкса", на другом  - "ђождение  Џирама",
на  другом  "€фигениЯ  в  Ђвлиде", на  другом "‘мерть  €пполита", на  другом
"Њелеагр", на  другом  "‚озвращение  ЋдиссеЯ", - словом,  едва ли  хоть один
ларец  не  был  украшен именем мифологического  лица  на  роковом изломе его
жизненного пути.  € в  каждом  лежал объемистый  документ,  исписанный рукою
Ћрландо. „а, Ћрландо страдал своим недугом уж много лет. Ќикогда еще мальчик
так не клЯнчил Яблока, как Ћрландо бумаги, ни  сластей, как  клЯнчил Ћрландо
чернил. “скользнув  от  игр и бесед, он прЯталсЯ за  портьерами, в  тайниках
свЯщенников или в чулане за  спальней своей матери, где в полу была  большаЯ
дыра, кошмарно пропахшаЯ птичьим пометом,  -  с чернильницей в одной руке, с
пером в другой и  с бумажным свитком на коленЯх. ’аким образом были написаны
еще  до  его  двадцатипЯтилетиЯ  сорок  семь  трагедий,  историй,  рыцарских
романов, поэм: кое-что в стихах,  иное в прозе; кое-что  по-французски, иное
по-итальЯнски, все романтическое, все  длинное. Ћдно сочинение  тиснул  он в
печати у „жона Ѓолла в —ипсайде; но хоть и любовалсЯ книжицей в  несказанном
восторге,  он, разумеетсЯ, не решилсЯ показать ее матери, ибо  писать, а тем
более издаватьсЯ, он знал, длЯ дворЯнина неискупимый грех.
     ‘ейчас, однако,  в  уединении, под глухим прикрытием ночи, он извлек из
тайника толстую рукопись, озаглавленную "Љсенофила.  ’рагедиЯ" или  что-то в
таком  духе, и  тонкую, озаглавленную просто "„уб" (единственное односложное
название среди множеств),  придвинул к  себе чернильницу,  потеребил  перо и
проделал  еще  рЯд  телодвижений,  с  которых  все  страдающие этим  пороком
начинают свой ритуал. Ќо тут он запнулсЯ.
     Џоскольку  заминка эта имела длЯ  его  истории исключительное значение,
больше  даже,  нежели  многие  деЯниЯ,  повергающие  людей   на   колени   и
окрашивающие  реки  кровью,   нам  надлежит  задатьсЯ  вопросом,  отчего  он
запнулсЯ,  и  ответить  по  должном размышлении,  что  произошло  это,  мол,
потому-то  и  потому.  Џрирода,  так  лукаво  над нами  подтрунивающаЯ,  так
разнообразно  творЯщаЯ  нас из сора  и бриллиантов,  из гранита и  радуги  и
норовЯщаЯ  все это сунуть в самый несуразный  сосуд,  -  и  вот поэт ходит с
лицом  мЯсника, а  мЯсник с  лицом поэта; природа,  вечно  балующаЯсЯ тайным
кознодейством,  так  что  и сегоднЯ  даже (первого ноЯбрЯ  1927 года) мы  не
знаем, зачем поднимались вверх по лестнице и зачем снова  спускаемсЯ вниз; и
большаЯ  часть  повседневных наших  поступков  -  как скольжение  кораблЯ  в
незнаемом море, и матросы на  топ-мачте кричат, направлЯЯ подзорные трубы на
горизонт:  "…сть  там  землЯ или  нет?" -  на что  мы ответим "да", если  мы
пророки; если мы честны, ответим "нет"; природа, котораЯ за многое в ответе,
кроме,  пожалуй,  громоздкого  построениЯ  этой  фразы,  еще усложнила  свою
задачу, а нас окончательно сбила с панталыку, не только напичкав наше  нутро
чем  попало - подпихнув пару  полицейских штанов к подвенечной фате королевы
Ђлександры,   -   но  ухитрившись  все  это  вдобавок  кое-как  сметать   на
одну-единственную живую нитку. ЏамЯть  - белошвейка,  и капризнаЯ белошвейка
притом.  ЏамЯть водит  иголкой так-сЯк, вверх-вниз, туда-сюда. Њы не  знаем,
что  за чем  следует,  что из чего проистекает. € вот простейший, обычнейший
жест - сесть  к столу, придвинуть к себе чернильницу - взметает бездну самых
диковинных,  самых  несуразных  обрывков -  то  светлых,  то темных,  -  они
сверкнут, исчезнут, взовьютсЯ, вспенЯтсЯ, опадут, как исподнее семейства  из
четырнадцати человек,  висЯщее  на  буйном ветру. Ќет  чтобы  стать простым,
откровенным,  нехитрым делом, за которое  не придетсЯ краснеть, - обычнейшие
наши  поступки обставлЯютсЯ  трепетом и  мерцанием крыл, взметом и дрожанием
огней. ’ак, когда Ћрландо обмакнул перо в чернильницу, он увидел насмешливое
лицо утраченной кнЯжны и тотчас задалсЯ миллионом вопросов, и каждый был как
омоченнаЯ желчью стрела. ѓде она и почему его  бросила? Џосол ей правда дЯдЯ
- или ее любовник? Њожет  быть, они  сговорились? €ли ее принудили? €ли  она
замужем? €ли умерла? € все они до того отравлЯли его, что, даваЯ выход своей
муке,  он  в сердцах вонзил перо  в чернильницу, разбрызгав чернила на стол,
каковой жест, как это ни объЯснЯй  (а возможно, тут и нет объЯснениЯ: памЯть
необъЯснима), тотчас подменил лицо кнЯжны другим, совершенно иного свойства.
Ќо  чье же  это  лицо? - спрашивал себЯ Ћрландо. € ему пришлось ждать, может
быть,  целых полминуты, глЯдЯ на  новый, легший поверх прежнего портрет, как
следующаЯ картинка волшебного фонарЯ сквозит уже под прежней, - пока он смог
себе ответить. "ќто лицо того обшарпанного толстЯка, который сидел в комнате
’уитчетт,  тому  много-много лет, когда стараЯ  королева Ѓесс приезжала сюда
обедать;  и Я  его видел,  -  продолжал  Ћрландо, цеплЯЯсь  за свой  пестрый
лоскут, - он  сидел за столом, когда Я спускалсЯ, Я  шел мимо  и  заглЯнул в
дверь, и у  него еще были такие немыслимые глаза, Я больше таких не видывал,
да, но кто  же  он,  кто, черт,  побери?" - спросил  Ћрландо, ибо тут ЏамЯть
вдобавок ко лбу и глазам подсунула ему сперва дешевое засаленное жабо, потом
темный камзол и, наконец, пару грубых башмаков, какие носЯт жители —ипсайда.
"Ќе дворЯнин, нет, не из наших", - сказал Ћрландо (чего он, конечно, никогда
не  сказал бы вслух,  ибо  был учтивейший  молодой человек,  и что,  однако,
доказывает,  как  благородное  происхождение определЯет строй мыслей  и как,
между прочим, нелегко стать дворЯнину писателем).  "Џоэт, не иначе". Џо всем
законам ЏамЯть, вдоволь над  ним  поизмывавшись,  могла  бы сейчас  взЯть  и
стереть  всю  картину или притЯнуть  сюда что-нибудь  вовсе  уж  идиотское -
собаку,  например, гонЯющуюсЯ за кошкой, или старуху, сморкающуюсЯ в красный
фулЯр, - и понЯв, что ему не  угнатьсЯ за всеми ее скачками, Ћрландо побежал
бы пером по бумаге. (Њы ведь можем, можем, надо только решитьсЯ,  вышвырнуть
нахалку ЏамЯть за дверь со всеми ее прихвостнЯми.) Ќо Ћрландо медлил. ЏамЯть
все держала перед ним образ обшарпанного толстЯка с сиЯющими глазами. Ћн все
смотрел,  все  медлил.  Ћн  запнулсЯ.  Ђ  запинатьсЯ нельзЯ,  тут-то  нам  и
погибель. ’ут-то вползает в нашу крепость мЯтежный дух и поднимает войска на
восстание.  Ћрландо  уже разок так запнулсЯ, и этим  тотчас  воспользовалась
‹юбовь,  вломившись  к  нему  со  всей  своей  чудовищной ордой,  с гобоЯми,
цимбалами  и  сорванными с плеч головами в кровавых патлах. Љак  он терзалсЯ
тогда! € вот он снова запнулсЯ,  и  в пробитую брешь скакнула ‘уетность, эта
карга, и эта  ведьма ЏоэзиЯ, и †ажда ‘лавы -  стараЯ потаскуха;  взЯлись  за
руки  и  устроили из  его  сердца танцульку.  ‘тоЯ  навытЯжку в тиши  своего
кабинета, он поклЯлсЯ, что станет первым поэтом  в своем роду и покроет свое
имЯ  немеркнущим блеском. Ћн  говорил (перечислЯЯ  имена и подвиги предков),
что вот сэр Ѓорис разбил в бою  поганых, сэр  ѓэвин -  полЯка,  сэр Њайлз  -
турка,  сэр  ќндрю - франка, сэр ђичард - австриЯка, сэр „жордан -  галла, и
сэр ѓерберт  - испанца.  „а,  они  умели битьсЯ  и побеждать,  бражничать  и
любить, охотитьсЯ и транжирить, пировать и волочитьсЯ - а что осталось? —то?
—ереп, палец. ’огда как,  сказал он, обращаЯсь  к распахнутому на столе сэру
’омасу  Ѓрауну... € тут он снова запнулсЯ. Ћт всех стен комнаты, от  ночного
ветра,  от лунного  света  чародейно отдалась  божественнаЯ мелодиЯ из таких
слов,  которые,  чтобы  они совсем не  затмили  нашу  бедную страницу,  мы и
оставим  лежать  там, где они лежат,  погребенными, но  не  мертвыми, скорее
набальзамированными, так  свежи  их  краски,  так  глубоко  их  дыхание, - и
Ћрландо, сравнив этот подвиг с  подвигами своих предков, воскликнул, что  те
со  всеми  своими  делами - прах и  тлен,  этот  же  человек  и слава  его -
бессмертны.
     ‘коро, однако, он  понЯл,  что битвы, которые вели  сэр  Њайлз и прочие
против вооруженных рыцарей, дабы завоевать королевство,  и вполовину не были
так свирепы, как те, что  вел  ныне он против родного Языка, дабы  завоевать
бессмертие.  ‚сЯкого, кто хотЯ бы шапочно знаком  с пытками  сочинительства,
можно  избавить от подробностей: как  он писал и  испытывал  удовлетворение,
читал и  испытывал омерзение; правил и рвал, вымарывал, вписывал; приходил в
восторг, приходил в отчаЯние; с вечера почивал на лаврах  и утром  вскакивал
как ужаленный; ухватывал мысль и ее терЯл; уже видел перед собою всю  книгу,
и  вдруг она  пропадала;  разыгрывал  за  едою  роли  своих  персонажей,  их
выкрикивал на ходу; вдруг плакал, вдруг хохотал; металсЯ  от одного стилЯ  к
другому:  то  избирал  героический,  пышный,   то  бедноватый,  простой,  то
темпейские  долины,  то  полЯ  Љента и Љорнуолла -  и никак  не  мог решить,
божественнейший ли он гений или самый жуткий дурак на всем белом свете.
     ђади ответа на этот последний вопрос он, после месЯцев  упорных трудов,
почел нужным нарушить многолетнее уединение и сообщитьсЯ с внешним  миром. “
него был в ‹ондоне приЯтель, некто „жайлз €шем Ќорфолкский, который,  хоть и
знатного  рода  юноша,  водил знакомство с  писателЯми и, без сомнениЯ,  мог
свести Ћрландо с кем-нибудь из  этого благословенного, да что там -  свЯтого
братства. €бо длЯ  Ћрландо,  в  нынешнем  его  состоЯнии,  человек,  который
написал книжку и  увидел ее в  печати, был осиЯн блеском, затмевавшим  блеск
всЯкой  знатности  и положениЯ в  обществе.  …му  представлЯлось, что  столь
божественные идеи преобразуют  даже и самые  тела своих  обладателей. ‚место
волос у  них  нимбы,  дыхание благоухает  ладаном, и розы растут из их уст -
чего, конечно, он не мог сказать ни о себе самом, ни о мистере „аппере. Ћн и
не воображал  большего счастьЯ, как, сидЯ за  кулисами, послушать их беседы.
Џри  одной лишь мысли  об  этих  острых  и смелых речах даже воспоминаниЯ  о
разговорах  с  друзьЯми-придворными  -  собаки,  лошади,  женщины,  карты  -
наводили на него  несносную  тоску. Ћн с гордостью вспоминал, как его всегда
дразнили книжником, как  смеЯлись над его страстью к уединению и литературе.
Ћн был не мастер на ловкие фразочки. ‚ дамских гостиных стоЯл столбом, шагал
как гренадер, то и дело краснел. „ва  раза, по чистой рассеЯнности, свалилсЯ
с  конЯ.  Ћднажды  сломал  леди  ‚инчилси  ее  веер,  сочинЯЯ  стихи.  Ћн  с
удовольствием  перебирал эти и  другие  свидетельства своей  непригодности к
светской   жизни,  и  сладостнаЯ  надежда,  что   все  метаниЯ  юности,  его
неловкость, склонность  краснеть, долгие прогулки и любовь к сельской  жизни
доказывают, что сам он  принадлежит скорее к избранному,  нежели к  знатному
племени,  -  скорей  писатель,  нежели аристократ,  - завладела  его  душой.
‚первые после той ночи ‚еликого потопа он чувствовал себЯ счастливым.
     €  вот  он  упросил  мистера  €шема Ќорфолкского  препроводить  мистеру
Ќиколасу ѓрину, проживающему на постоЯлом дворе Љлиффорда, письмо, в котором
Ћрландо  выражал восхищение его  трудами  (Ќик  ѓрин был  в то времЯ  весьма
знаменитый поэт) и желание свести с ним  знакомство, о каковой чести он едва
осмеливалсЯ просить, ибо ничего не может предложить взамен; но, ежели мистер
Ќиколас  ѓрин великодушно согласитсЯ  его посетить, карета  четверкой  будет
ждать  на  углу  ”еттер-лейн в  любой  час,  какой  мистер  ѓрин  благоволит
назначить, и  его  препроводЯт в дом Ћрландо.  ‘ледующие фразы  добавьте  по
вкусу  и  сами вообразите  восхищение  Ћрландо,  когда,  в  довольно  скором
времени, мистер ѓрин  принЯл  приглашение Ѓлагородного ‹орда,  занЯл место в
его карете и  был доставлен в зал южного крыла главного зданиЯ ровно  в семь
часов пополудни в понедельник двадцать первого апрелЯ.
     ‡десь принимали  многих королей, королев и послов; здесь стаивали судьи
в своих горностаЯх. ‘амые очаровательные дамы страны приходили сюда, и самые
суровые  воины. ‡десь были  вывешены знамена ”лоддена и Ђзенкура. ‡десь были
выставлены гербы со львами, леопардами и коронами. ‡десь трещали, бывало, от
золотых и серебрЯных  блюд длинные  столы и в  огромных каминах  италийского
драгоценного  мрамора  целый  дуб  с миллионом  своих  листочков,  со  всеми
гнездами воробьев и грачей, еженощно сжигалсЯ дотла. ‘ейчас здесь стоЯл поэт
Ќиколас ѓрин, дурно одетый, в мЯтой шлЯпе,  потрепанном камзоле, с маленьким
саквоЯжем в руке.
     ‹егкое  разочарование  в  поспешившем  к  нему навстречу  Ћрландо  было
неминуемо.  ђосту  поэт был не  выше среднего: неказистый, щуплый,  какой-то
сутулый;  входЯ,  он наступил  на  лапу  догу, и  тот  его  укусил. ‚добавок
Ћрландо, при всем  своем  знании  человечества,  не знал  толком,  куда  его
отнести. —то-то в нем было такое:  и не слуга,  и не помещик, и не вельможа.
ѓолова  с выпуклым  лбом и  резкий нос  - благородной  как  будто  формы; но
скошенный  подбородок.  ‘иЯющие  глаза, но  распущенные, дрЯблые  губы. Ќет,
смущало скорее общее  выражение этого  лица.  Ќе было в нем  того величавого
покоЯ,  который  так  приЯтно  опечатывает  высокородное  чело,  не  было  и
благопристойного раболепства, проЯснЯющего  черты  вышколенной челЯди, - это
было  рыхлое, сморщенное, вытЯнутое  лицо. •оть и  поэт, он, кажетсЯ, скорей
умел   распекать,  чем  льстить;   дутьсЯ,  чем  ластитьсЯ;   ковылЯть,  чем
пришпоривать конЯ; суетитьсЯ,  чем предаватьсЯ неге; ненавидеть, чем любить.
ќто,  кстати,   сквозило   и   в   торопливости  его   движений,   в  острой
настороженности  взглЯда.  Ћрландо  несколько  смешалсЯ.  Њеж тем они  пошли
обедать.
     ’ут  Ћрландо,  обычно  принимавший  такие  вещи  как  должное,  впервые
безотчетно устыдилсЯ количества своих  слуг  и великолепиЯ  стола. …ще более
удивительно - он не без гордости вспомнил (обычно эта мысль ему претила) про
свою прародительницу  Њолл,  котораЯ доила коров. Ћн  уже  готов был навести
речь на эту скромную женщину с ее подойником, но поэт его опередил, заметив,
что, как ни странно, при  всей затасканности фамилии ѓрин предки его Явились
сюда  вместе  с ‡авоевателем и  принадлежали  к  цвету  французской знати. Љ
несчастью, род захирел и  мало что оставил в  веках, разве  что подарил свое
имЯ  королевскому  округу ѓринвич. „альнейшие наблюдениЯ в том же духе  - об
утраченных замках, гербах, родичах, баронствующих на севере, брачных узах  с
аристократией на востоке, о том, как одни ѓрины пишут свою фамилию с двойным
"н",  а другие  с одинарным,  -  продолжались до  тех  пор, покуда не подали
оленину. ’ут Ћрландо ухитрилсЯ вставить несколько слов насчет бабушки Њолл с
ее коровами и успел  слегка  облегчить душу к тому времени, когда перед ними
Явились  фазаны. Ќо только когда рекой полилась мальвазиЯ, осмелилсЯ Ћрландо
перейти к теме, которую, увы, не  мог не считать еще более важной, чем ѓрины
или коровы, а именно к свЯщенному предмету поэзии. …два было произнесено это
слово,  глаза  поэта загорелись;  он  отбросил  заемные повадки благородного
господина,  стукнул  рюмкой  об  стол и разразилсЯ  такой длинной,  путаной,
пылкой и  горькой  повестью,  каких  Ћрландо не слыхивал  иначе,  как из уст
обманутой женщины, - об одной своей пьесе, о другом поэте, об одном критике.
—то  же до существа самой поэзии, Ћрландо уловил  только,  что  продавать ее
труднее, чем прозу, и строчки хотЯ и короче,  их дольше писать. ’ак разговор
шел с бесконечными ответвлениЯми, покуда Ћрландо не отважилсЯ намекнуть, что
и сам он, грешный, имеет дерзость писать, - но тут поэт вскочил со стула. ‡а
панелью пискнула мышь, сказал он. Ќервы у него, объЯснил он, совсем сдали, и
мышиный  писк  на  недели  его  выводит из строЯ. „ом, без  сомнениЯ,  кишит
паразитами, просто Ћрландо не  замечал.  „алее  поэт  поведал Ћрландо все  о
своем здоровье за последние десЯть лет. Ћно было столь расшатано, что просто
удивительно, как он  выжил. Ћн перенес паралич, подагру, малЯрию, водЯнку  и
три  вида  лихорадки  по  очереди;  сверх  того, у  него  расширение сердца,
увеличение селезенки и больнаЯ  печень. Ќо  мало этого, сказал он Ћрландо, у
него бывают  ощущениЯ в  хребте,  не поддающиесЯ  описанию.  Ћдин  позвонок,
приблизительно  третий сверху, горит  как  в  огне,  другой,  приблизительно
второй  снизу, холодеет  как  лед.  €ной  раз он  просыпаетсЯ  буквально  со
свинцовой головой, а  то  как  будто  внутри  у него жгут  тысЯчи  свечей  и
запускают фейерверки. Ћн  различит, он сказал, розовый лепесток через перины
и  может пройти через весь ‹ондон с завЯзанными  глазами: его стопы наизусть
помнЯт   все   мостовые.  Љороче  говорЯ,   он   представлЯет   собой  столь
чувствительный, столь  тонко сработанный механизм  (тут он  как бы невзначай
поднЯл руку,  и  рука была в самом деле безукоризненной  формы),  что просто
диву  даетсЯ,  как  поэма  его  разошлась всего  в пЯтистах  экземплЯрах,  -
впрочем, это, разумеетсЯ, козни. Ћдним  словом, заключил он, стукнув кулаком
по столу, - искусство поэзии в Ђнглии отжило свой век.
     Љак могло это случитьсЯ, когда експир, Њарло, Ѓен „жонсон, Ѓраун, „жон
„онн еще писали или только что перестали  писать, Ћрландо, высыпавший  имена
своих любимцев, решительно не постигал.
     ѓрин сардонически  расхохоталсЯ.  Џоложим, у експира, согласилсЯ он, и
сыщетсЯ несколько недурных  сценок, но ведь все почти содраны у  Њарло. ќтот
Њарло  кое-что  обещал, но как  можно  судить о  мальчишке, который умер, не
дожив до  тридцати?  —то  до Ѓрауна, этот  вздумал писать  поэзию  прозой, а
подобный   вычуры   скоро   набивают  оскомину  публике.  „онн  -  шарлатан,
маскирующий убогость смысла темным слогом. Џростаки ловЯтсЯ на эту  наживку,
но через каких-нибудь  двенадцать месЯцев стиль  выйдет из  моды.  Ќу  а Ѓен
„жонсон - Ѓен „жонсон его друг, а он никогда не хулит своих друзей.
     Ќет,  заключил  он,  прошел  великий  век  литературы,  -  великий  век
литературы  был при  греках, елизаветинский  век во всех отношениЯх уступает
ќлладе. ‚ великий век  поэты  устремлЯлись  к  божественной цели, которую он
назвал  бы  La  Gloire (он  произносил "ѓлор",  и  Ћрландо не сразу  ухватил
смысл). ’еперь молодые сочинители все на жалованье у книгопродавцев и готовы
сострЯпать любой вздор, лишь бы  те  могли его  сбыть. експир тут первейший
мерзавец,  но  ничего, он  уже  поплатилсЯ.  Ќынешних, объЯснил  ѓрин,  всех
узнаешь по жеманности притЯзаний и дерзкой дикости опытов  - греки такого бы
и секунды  не потерпели. Љак  ни больно ему  в  этом  признаватьсЯ - он ведь
любит литературу больше жизни, - он  ничего  не видит хорошего в настоЯщем и
не питает никаких надежд на будущее. € с тем он налил себе еще стакан вина.
     ќти откровениЯ потрЯсли Ћрландо; однако он замечал невольно, что самого
критика нисколько они не  печалЯт. Ќапротив, чем  больше бранил он свой век,
тем больше казалсЯ доволен. Ћн как сейчас помнит, рассказывал он, один вечер
в  таверне "Џетух" на ”лит-стрит,  когда там собрались  Љит Њарло и  кое-кто
еще. Љит расходилсЯ, нализалсЯ, ему это было недолго, и молол чепуху. Ћн так
и видит, как  Љит икает, тыча стаканом в приЯтелЯ: "‚от хоть ты  менЯ  режь,
Ѓилл (это он  експиру), набегает большаЯ  волна, и ты на гребне", - чем  он
хотел  сказать,  поЯснил  ѓрин,  что мы  на пороге великого века  английской
литературы, а из  експира может выйти толк. Њарло повезло, он был  убит два
днЯ  спустЯ  в  пьЯной  драке  и  не увидел, чем обернулись его пророчества.
"„урак несчастный! - сказал ѓрин. - ’акое молоть! Џодумать только  - великий
век! ќто елизаветинский-то век - великий!"
     - ’о-то, любезный лорд, - продолжал он, поуютней устраиваЯсь в кресле и
крутЯ меж пальцев стакан, -  не  будем  унывать, будем  дорожить  прошлым  и
честию  воздадим  тем авторам - немного  уж  их  осталось, -  которые  берут
античность  за образец  и  пишут  не ради  презренной пользы,  но  длЯ ѓлор.
(Ћрландо  желал  бы  ему  лучшего  выговора.)  ѓлор,  -  продолжал  ѓрин,  -
вдохновлЯет  возвышенный дух.  ‚от  имел бы  Я пенсион в  три тысЯчи фунтов,
выплачиваемый поквартально, Я  бы жил  длЯ  одной  лишь  ѓлор.  Љаждое  утро
валЯлсЯ бы в  постели, перечитываЯ –ицерона.  ЌаучилсЯ бы так  подражать его
слогу,  что вы не  отличили  бы менЯ от него. ‚от что называю Я  благородной
изЯщной словесностью, - сказал ѓрин. - ‚от что  называю Я ѓлор. Ќо длЯ этого
надобен пенсион.
     Ћрландо  меж  тем оставил  всЯкую  надежду поговорить  с поэтом о своих
собственных трудах,  но  ничего, ничего:  разговор перекинулсЯ  на  личности
експира, Ѓена „жонсона и прочих, - всех их ѓрин близко знал и о  каждом мог
порассказать немало забавных анекдотов. Ќикогда Ћрландо так  не смеЯлсЯ. ‚от
они каковы, его божества! Џоловина из  них пьЯнчуги, все волокиты! ‚се почти
собачатсЯ  с  женами; ни  один  не  побрезговал ложью,  ни  самой презренной
интригой. Ћни могут царапать стишки на обороте счета из прачечной, прислонив
его к затылку наборщика в дверЯх печатни. ’ак ЯвилсЯ в свет ѓамлет, и ‹ир, и
Ћтелло. Ќемудрено,  как  заметил  ѓрин, что в пьесах  этих столько  огрехов.
Џрочее   времЯ   тратитсЯ  на  попойки,  пирушки  по  кабакам,  и  при  этом
выкрикиваетсЯ  такое,  что  превосходит  самое бурное воображение,  и  такое
вытворЯетсЯ,  что и не снилось самым отчаЯнным  придворным  шалунам. ‚се это
ѓрин  рассказывал с воодушевлением, совершенно пленЯвшим Ћрландо. Ћн обладал
подражательным  даром  и воскрешал  к жизни мертвых,  а  порой высказывал  и
прелестные суждениЯ о книгах, если те были написаны три века тому назад.
     ’ак  проходило времЯ, и Ћрландо испытывал к своему гостю странную смесь
приЯзни и презрениЯ, восхищениЯ и жалости и еще что-то столь смутное, что не
покрывалось  точным описанием, но слегка отдавало ужасом и слегка восторгом.
Ћн непрестанно  говорил о себе, но  был столь увлекательный собеседник,  что
можно было заслушатьсЯ  повестью о его подагре. € он  был так остроумен, так
невоспитан, так запанибрата  с  Ѓогом и †енщиной;  сочетал  в  себе  столько
невероЯтных способностей; был начинен такими увлекательными сведениЯми; умел
приготовить салат на триста разных ладов; знал все, что только можно знать о
букетах  вин; играл на полудюжине музыкальных инструментов и был первым,  и,
вероЯтно, последним, по части запеканиЯ сыра  в большом итальЯнском  камине.
’о, что он не  отличал герани от  гвоздики,  дуба от березы, дога от борзой,
суЯгной овцы от  Ярочки,  пшеницы от ЯчменЯ, пашни от залежи; не слыхивал об
урожае  и недороде; считал,  что  апельсины  растут  под землей,  а репа  на
дереве;  предпочитал  сельскому любой городской пейзаж,  - все это и  многое
другое  поражало  Ћрландо,  никогда  не  встречавшего подобных  людей.  „аже
горничные, презираЯ  его, прыскали при его  шуточках, и лакеи, ненавидЯ его,
топтались поблизости,  прислушиваЯсь к его историЯм. ‚  самом деле,  никогда
еще в доме не  царило  такое оживление -  и  все это давало Ћрландо пищу длЯ
раздумий и побуждало сравнивать новый  образ  жизни с прежним.  Ћн вспоминал
привычные беседы  об  апоплексическом  ударе  королЯ €спанского  или  случке
кобелЯ;  вспоминал,  как  делил  свое  времЯ  между   туалетным  столиком  и
конюшнЯми; как лорды задавали храпака  над своим вином и ненавидели всЯкого,
кто их  будил; как мощны и  бодры  они  телесно, как умом - ленивы  и робки.
ђастревоженный  этими  мыслЯми,  не  в силах  их уравновесить,  он пришел  к
заключению, что впустил в  дом пагубный  дух беспокойства, который впредь не
даст ему мирно спать по ночам.
     ‚ тот же самый  миг Ќик  ѓрин пришел к прЯмо  противоположному  выводу.
‹ежа как-то  поутру  в мЯгчайшей  постели,  на  тончайших простынЯх и  глЯдЯ
сквозь свое эркерное  окно  на  дерн, в течение трех  веков  не знававший ни
щавелЯ, ни одуванчика,  он  подумал, что, если тотчас не унесет отсюда ноги,
его здесь заживо  уморЯт. ‚ставаЯ  и слушаЯ воркование  голубей, одеваЯсь  и
слушаЯ  шелест  струй, он  чувствовал,  что без  грохота  ломовых  телег  по
булыжникам  ”лит-стрит  ему не написать  больше  ни  строчки. …сли  это  еще
немного продлитсЯ, подумал он, слушаЯ, как лакеи поправлЯют огонь в камине и
уставлЯют за  дверью скатерть серебрЯными приборами, Я усну  (тут он  истово
зевнул) и никогда не проснусь.
     Ђ потому он отыскал Ћрландо в его кабинете и объЯвил ему, что  всю ночь
не сомкнул глаз из-за тишины. (‚ самом деле, замок на пЯтнадцать миль во все
стороны был окружен парком и обнесен стеной в десЯть футов высотою.) ’ишина,
сказал он, всего губительней длЯ  его нервов. ‘ разрешениЯ Ћрландо, он нынче
же  утром  откланЯетсЯ.  Ћрландо испытывал  известное облегчение,  но  ему и
ужасно было  жаль его отпускать. „ом без него, думал  он, покажетсЯ скучным.
Џри  расставании (ибо  до сих пор речь  об  этом предмете  не  заходила)  он
отважилсЯ  всучить  поэту  свою  пьесу о  смерти  ѓеракла  и  попросить  его
суждениЯ.  Џоэт  пьесу  взЯл, что-то принЯлсЯ мЯмлить  о ѓлор и –ицероне, но
Ћрландо  прервал его,  пообещав поквартально выплачивать пенсион, после чего
ѓрин, рассыпаЯсь в изъЯвлениЯх преданности, вскочил в экипаж и был таков.
     Ќикогда еще большой зал не казалсЯ таким огромным, пышным и пустым, как
когда  откатывала колЯска. Ћрландо знал, что уж ему  не решитьсЯ поджаривать
сыр  в  итальЯнском  камине;  не  отважитьсЯ  отпускать  шуточки  по  поводу
итальЯнской  живописи; не  изловчитьсЯ так смешивать пунш,  как положено его
смешивать;  тысЯчи милых колкостей и острот навсегда длЯ  него  утрачены. Ќо
зато какое счастье больше не слышать этого бранчливого голоса, какаЯ роскошь
снова  вкусить одиночество  - так  невольно он  рассуждал,  отвЯзываЯ  дога,
который шесть недель просидел на цепи, ибо он стремилсЯ куснуть поэта,  едва
его завидит.
     Ќик ѓрин в тот же вечер водворилсЯ на углу ”еттер-лейн и застал там все
приблизительно таким же, как и оставил. Њиссис ѓрин разрешалась от бремени в
одной комнате;  ’ом ”летчер пил  джин  в другой. Џовсюду  валЯлись  по  полу
книги; обед  -  какой-никакой  - подавалсЯ на  туалетном столике, на котором
дети  пекли  свои куличики  из  песка. ’ут, ѓрин чувствовал,  была  истиннаЯ
атмосфера  длЯ  творчества;  тут  ему  хорошо  писалось, и  он  писал.  ’ема
напрашивалась сама. Ѓлагородный  лорд у  себЯ  дома.  "‚ гостЯх в поместье у
вельможи" - так как-нибудь будет называтьсЯ его поэма. ‘хватив перо, которым
сынишка щекотал кошке ухо, и вонзив его в  служившую чернильницей рюмку  длЯ
Яйца, ѓрин тотчас настрочил  вдохновенную сатиру. Ћна была столь меткой, что
ни  у кого не  могло ЯвитьсЯ  сомнений,  что разделываемый в ней лорд  - это
Ћрландо; интимнейшие его замечаниЯ и сокровеннейшие поступки,  его  порывы и
прихоти, самый цвет волос и манера на иноземный  лад раскатывать "эр"  - все
было представлено публике. …сли же сомнениЯ все-таки могли  зародитьсЯ, ѓрин
их  рассеивал,  вводЯ  в  текст,  почти  без   камуфлЯжа,  отрывки  из  этой
аристократической трагедии  "‘мерть  ѓеракла", которую  он, в точности как и
ожидал, нашел напыщенной и многословной донельзЯ.
     Џамфлет,  тотчас  выдержав несколько изданий и оправдав затраты  миссис
ѓрин на десЯтые роды, вскоре был  препровожден друзьЯми, всегда пекущимисЯ о
подобных   материЯх,   самому   Ћрландо.   Џрочитав   его   со   смертельным
самообладанием  от  начала и  до конца, он позвонил лакею,  протЯнул ему сей
документ на кончике каминных  щипцов, приказал как можно глубже засунуть его
в самую зловонную помойку поместьЯ. Љогда  лакей направилсЯ к двери, Ћрландо
его окликнул.
     -  ‘едлай  самого быстрого  конЯ в конюшне, - сказал он. - ‚о весь опор
скачи  в  •арвич. ‘адись на корабль, какой пойдет  в  Ќорвегию. ’ам  купи на
псарне  у самого королЯ  отборнейших борзых королевских кровей, обоего пола.
Ѓезотлагательно доставь их сюда. €бо,  -  пробормотал он  едва слышно, вновь
принимаЯсь за чтение, - с людьми Я покончил.
     ЏонЯтливый  слуга  поклонилсЯ  и  исчез.  Ћн  неукоснительно   выполнил
поручение  своего  господина  и вернулсЯ в день три  недели спустЯ,  ведЯ на
сворке  превосходных борзых,  из которых одна,  пола женского,  в ту же ночь
произвела на свет под обеденным  столом восьмерых прелестных щенков. Ћрландо
велел принести их к нему в опочивальню.
     - €бо, - сказал он, поглаживаЯ милых зверушек по головкам, - с людьми Я
покончил.
     Ћднако он поквартально выплачивал пенсион.

     ’ак к тридцати годам или около того, наш юный вельможа не только вкусил
от всех предлагаемых  жизнью  плодов,  но  вполне  познал их тщету.  ‹юбовь,
честолюбие, женщины,  поэты - Ѓог  с ними со всеми! ‹итература -  фарс. ‚ ту
ночь, когда он прочитал ѓринов пасквиль "‚ гостЯх у вельможи в поместье", он
устроил большой  костер из пЯтидесЯти семи сочинений,  пощадив  лишь  "„уб":
юношескаЯ проба  пера,  и  совсем коротенькаЯ  к  тому  же. „ве вещи  теперь
оставались, в какие он верил:  собаки и природа - борзаЯ и  розовый куст. Ћт
пестрого многообразиЯ мира, от  капризной сложности  жизни ничего  более  не
оставалось. ‘обака и куст - вот и все.  €, стрЯхнув с себЯ тЯжелые  лохмотьЯ
иллюзий, совсем  себЯ, следовательно, оголив, он  подзывал  к  себе собак  и
шагал через парк.
     ’ак долго он просидел затворником над рукописЯми и книгами, что чуть не
забыл  об  обольщениЯх природы,  которые  бывают  в  июне  столь неотразимы.
ЏоднЯвшись на вершину холма, откуда в  Ясные дни открывалсЯ вид  на половину
Ђнглии с каемкой отландии и “эльса, он бросалсЯ на землю  под любимым своим
дубом  и  чувствовал,  что, если  ему  до  конца  дней  не  придетсЯ  больше
беседовать ни с мужчиной, ни с женщиной, если  борзые его не разовьют в себе
дара речи, если  судьба не подсунет ему еще поэта или  кнЯжну,  он  довольно
сносно проведет отпущенный ему срок.
     ’ак он приходил сюда день за днем, неделю за неделей, месЯц за месЯцем,
год за годом. Ћн видел,  как буки занимаютсЯ золотом и расправлЯютсЯ молодые
папоротники; видел лунный серп  и  потом  круглую луну;  видел...  но,  быть
может, читатель  и сам вообразит все причитающеесЯ ему дальше  и  представит
себе, как каждое деревцо, каждый кустик  в округе сперва будут обрисованы  в
зеленом виде, затем в золотом; как восходит луна и заходит солнце; как весна
следует  после  зимы  и  осень за летом;  как  день сменЯетсЯ ночью,  а ночь
сменЯетсЯ днем; как  разражаетсЯ гроза  и затем вновь проЯснЯетсЯ небо;  как
все остаетсЯ, в общем, без  перемен  и  двести,  и  триста  лет,  разве  что
накопитсЯ  немного  пыли  и  паутины,  с которой  за  полчаса  сладит  любаЯ
старушка,  -  умозаключение, к которому  мы,  нельзЯ не признатьсЯ, могли бы
прийти и быстрей, с помощью простейшей фразы "Џрошло времЯ" (в скобках точно
означив срок), - и ничего решительно не случилось.
     Ќо,  к сожалению,  ‚ремЯ  с  такой  завидной пунктуальностью диктующее,
когда  цвести и  когда  увЯдать цветку  или животному,  на  душу человека не
оказывает столь Явственного воздействиЯ. Ѓолее того - человеческаЯ душа сама
непонЯтным  образом влиЯет на ткань времени. Љакой-нибудь час,  вплетаЯсь  в
непостижимую   вЯзь   нашего  ума,  может  пЯтидесЯти-,  а  то  и  стократно
растЯнутьсЯ против своих  законных  размеров; с другой стороны, какой-нибудь
час  может  пробежатьсЯ по  циферблату  сознаниЯ  с  быстротой  молнии.  ќто
разительное  расхождение  между  временем на часах и временем  в нас  покуда
недостаточно изучено и заслуживает дальнейшего пристального исследованиЯ. Ќо
биограф, интересы которого, как мы уже  упоминали, строго ограничены, вправе
удовлетворитьсЯ  здесь  одним   простым  суждением:  когда  человек   достиг
тридцатилетнего  возраста,  вот как  Ћрландо,  то  времЯ,  когда он  думает,
становитсЯ  неимоверно  долгим;  то времЯ,  когда  он действует,  становитсЯ
неимоверно  коротким.  Ћрландо  отдавал распорЯжениЯ  по своему  гигантскому
хозЯйству  в мгновение ока;  но, едва он уединЯлсЯ на холме под своим дубом,
секунды  начинали взбухать и наливатьсЯ  так,  будто им  вовек  не  пробить.
Ќаливались  они к тому  же чем-то уж  вовсе невообразимым. €бо его не просто
одолевали вопросы,  ставившие  в тупик величайших  мыслителей, например: что
такое  любовь?  что  такое  дружба? что  такое  истина? Ќо  стоило  ему  ими
задатьсЯ, все его прошлое, такое,  казалось  бы, бесконечное  и  насыщенное,
устремлЯлось к  готовой  пробить  секунде, раздувало  ее во много раз против
натуральной величины, окрашивало  всеми  цветами радуги  и какой  только  не
начинЯло дребеденью.
     ‚ подобных  раздумьЯх (или как их там ни  назови) проводил он  месЯцы и
годы своей жизни.  Ќе будет преувеличением сказать, что  ему случалось выйти
из дому после завтрака  тридцатилетним и воротитьсЯ к обеду пЯтидесЯтилетним
человеком. €ные  недели  старили его  на  сто лет,  иные  и трех  секунд  не
прибавлЯли к его возрасту. ‚ообще, о продолжительности человеческой жизни (о
сроке, отпущенном животным, лучше  тут  умолчим)  мы  рассуждать не беремсЯ,
потому что  стоит  заЯвить,  что  жизнь  бесконечно длинна,  и  тут-то нам и
напомнЯт,  что промельк  ее мгновенней  опаданиЯ розового лепестка.  €з двух
сил, которые  вперемежку и,  однако  же,  что  особенно  странно, обе  разом
командуют нашим убогим рассудком - краткость и долгота, - Ћрландо то попадал
во  власть  тЯжкого  слоноподобного  божества,  то  легкокрылой  мухи. †изнь
казалась ему нескончаемой. €  все равно промелькнула  как миг. Ќо даже когда
она особенно  простиралась вдаль, и секунды  особенно разбухали, и  он будто
блуждал один по бескрайним  пустынЯм вечности, и то ему  не  хватало времени
разгладить  и  разгадать  петлистые,  тесные  пергаментные  строки,  которые
тридцатилетний обиход с мужчинами и женщинами тугим свитком свил в его мозгу
и сердце.  Ћн вовсе еще  не покончил с мыслЯми о ‹юбви  (дуб за  этот период
успел много раз зазеленеть и  отрЯхнуть листву), а  —естолюбие уже вытолкало
ее с полЯ и заместило „ружбой и ‹итературой. € поскольку первый вопрос - что
такое ‹юбовь? - не  был решен, она по всЯкому поводу и без повода врывалась,
оттирала Љниги, и Њетафоры, и Љаков смысл нашей жизни? - на кромку полЯ, где
они и выжидали, когда  снова  смогут ринутьсЯ в  игру.  Џроцесс решениЯ  еще
запутывалсЯ и разбухал из-за  того, что был роскошно  иллюстрирован и притом
не  только картинками  - стараЯ  королева  …лизавета,  в розовой  парче,  на
гобеленовом  диване,  в  руке  табакерка  из слоновой  кости, рЯдом  золотаЯ
рукоЯть кинжала, - но и запахами - как она была  надушена! - и  звуками: как
трубили олени  в ђичмонд-парке тем зимним днем... € мысль о любви сливалась,
сплавлЯлась с зимой и снегом, с  жаром камина; с русскими кнЯжнами, золотыми
кинжалами, зовами  оленей;  со  слюнЯвым лепетом старого  королЯ џкова, и  с
фейерверками, и с мешками сокровищ  в трюмах елизаветинских кораблей. ЉаждаЯ
часть, едва он пробовал  сдвинуть  ее  с места, упиралась в другую,  - так в
кусок  стекла, год пролежавший на  дне морском,  врастают кости, стрекозы, и
монеты, и кудри утопленниц.
     -  Ћ  ѓосподи,  опЯть метафора,  -  воскликнул он при этих словах  (что
показывает,  как  беспорЯдочно  кружила его мысль, и объЯснЯет,  почему  дуб
столь часто зеленел и осыпалсЯ,  покуда Ћрландо бесплодно билсЯ над решением
вопроса  о ‹юбви).  -  ‚от уж зачем  они нужны?  - спросил он себЯ. - Џочему
просто-напросто  не  сказать, ну...  - € тут он думал  полчаса, - или, может
быть,  это два с половиной  года?  - как просто-напросто сказать,  что такое
‹юбовь. - Ћбраз, кстати, Явно натЯнут, - рассуждал он, - никакаЯ стрекоза не
станет  жить  на дне  морском, разве  что  в силу  совершенно исключительных
обстоЯтельств. Ђ если ‹итература  не ‘упруга и Ќаложница €стины - что же она
такое? Ђх, надоело! - крикнул  он. - Џри чем тут Ќаложница, если уже сказано
- ‘упруга? Џочему нельзЯ просто назвать вещи своими именами и успокоитьсЯ?
     € он попыталсЯ сказать, что трава зеленаЯ, а небо синее, и тем ублажить
суровый дух поэзии, которому, хоть и с  почтительного расстоЯниЯ, он все еще
невольно поклонЯлсЯ.
     - Ќебо синее, - сказал он. - ’рава зеленаЯ.
     Ќо,  поднЯв  голову,  он убедилсЯ, что, совершенно даже  напротив, небо
было  как  покровы,  опадающие с  голов  тысЯчи  мадонн, а трава  темнела  и
стлалась, как бег девичьей стайки, спасающихсЯ от объЯтий  волосатых сатиров
из очарованного леса.
     - …й-богу, - сказал он (потому что взЯл скверную привычку разговаривать
с  самим  собою  вслух), - хрен  редьки  не слаще. € то и другое -  фальшиво
донельзЯ.
     € он отчаЯлсЯ  в собственной способности определить, что такое поэзиЯ и
что такое правда, и впал в глубокое уныние.
     ’ут мы воспользуемсЯ  паузой в его монологе,  чтобы порассуждать о том,
как  странно  видеть Ћрландо,  распростертого на  траве в июньский  день,  и
почему  столь прекрасный собою молодой  человек, в  полном  обладании своими
способностЯми, столь  здоровым телом,  столь образцовыми щеками и  ногами  -
человек, без  раздумьЯ  бросающийсЯ  в  атаку впереди  войска  и принимающий
поединок,  -  почему он страдает таким бессилием мысли  и  так этим мучитсЯ,
что,  когда дело  доходит до  вопроса  о поэзии  и его  неспособности  с ним
сладить,  он  робеет, как  маленькаЯ  девочка  под  маменькиной  дверью?  Њы
подозреваем, что насмешка ѓрина над его трагедией уЯзвила его не меньше, чем
насмешка ‘аши над его любовью. Ќо мы, однако, слишком отвлеклись...
     Ћрландо  все раздумывал. Ћн  продолжал всматриватьсЯ  в небо  и  траву,
стараЯсь угадать, что сказал бы про них истинный поэт,  чьи стихи напечатаны
в ‹ондоне. Ђ ЏамЯть меж тем (повадки ее нами уже описаны) все совала ему под
нос  лицо Ќиколаса ѓрина, как будто этот вислогубый зоил, и, как выЯснилось,
еще и предатель,  был  Њуза собственной персоной и  это его  обЯзан ублажать
Ћрландо. € Ћрл