тправились спать. ‚незапно наступила глубокаЯ тишина. Њы сидели на
крохотной  кухоньке, угли в очаге  еще  тлели, домашнЯЯ змеЯ шуршала в золе,
после пережитой опасности оба мы чувствовали облегчение, о том, что ждет нас
завтра,  пока  старались  не  думать,  мы  молчали,  потом понемногу  начали
говорить -- обо всем, что в  голову взбредет,  и о Њедее,  и тут выЯснилось,
что  мы, исходЯ из  различных предпосылок,  почти сходимсЯ в выводах. ‹исса,
как  и  Я, считала, что Љоринф подтачивает какаЯ-то хворь, однако  никто  не
желает замечать эту болезнь и вникать в ее причины. ‹исса боЯлась, что недуг
этот со днЯ  надень  может выплеснутьсЯ вспышкой саморазрушениЯ,  она знает,
как это бывает, все непотребные силы, которые при упорЯдоченной общей  жизни
держатсЯ в узде, вырвутсЯ на волю,  и тогда Њедее конец.  ‚первые Я обсуждал
дела  нашего  города с  чужестранкой и,  раз  так, решил пойти еще дальше  и
спросил ее,  в чем она видит причину нашего падениЯ. Ћна считала,  что ответ
лежит на поверхности.
     -- Џричина в вашем  самомнении, -- сказала она. -- ‚ы же возомнили себЯ
выше
     всех, это и  мешает вам видеть  жизнь,  и себЯ в том числе, в  истинном
свете.
     Ћна права, этот ее ответ Я и по сей день слышу.
     Ћднако  не  столь  страшным  оказалось  само   землетрЯсение,  как  его
последствиЯ.  –арский  дом был поглощен  только своими заботами, с небывалой
пышностью прошло погребение  важного царедворца,  погибшего под развалинами,
разгул траурных  торжеств  Явил  Џресбона, который  утратил  остатки чувства
меры, во  всем необузданном  размахе его таланта  и одновременно во всем его
скудоумном   бесчувствии,  ибо  даже  он   мог   бы  догадатьсЯ,  что  такое
расточительство подстегнет праведный гнев тех коринфЯн, кто лишилсЯ во времЯ
бедствиЯ последнего своего имущества и чьи мертвые неделЯми разлагались  под
рухнувшими  родными стенами. Њедею с ее предостережениЯми, разумеетсЯ, никто
не  слушал,  но даже  царские лекари  высказывались  в том смысле,  что этих
мертвых надо как можно скорее убрать и похоронить, по опыту они  знали,  что
это большаЯ  опасность  длЯ  живых,  и  действительно, первые  очаги  заразы
вспыхнули в непосредственной близости от  тех наиболее разрушенных мест, где
чудом выжившие люди ютились в развалинах по соседству с крысами и трупами.
     “ менЯ просто волосы на голове зашевелились, когда Ђкам,  вызвав менЯ к
себе, поверил мне государственную  тайну: в городе чума.  ќтого Я никогда не
забуду. ‘ дрожью  в голосе  спросил  Я Ђкама,  что  он, что  они с государем
намереваютсЯ  предпринЯть,  а  тот, скривив  губы, сказал, словно  это самое
естественное решение на свете:
     -- Њы  покидаем город. -- ЋказываетсЯ, уже  принЯты  необходимые  меры,
чтобы
     всЯкую панику,  буде она начнетсЯ, подавить в зародыше.  ЋтрЯды  службы
безопасности
     усилены. Ђ затем  Ђкам  произнес  фразу,  которую Я  и  по  сей день не
решилсЯ Њедее
     передать. Ћн сказал: --  Ђ на месте твоей Њедеи  Я  бы тоже  убралсЯ из
Љоринфа подо
     бру-поздорову.
     џ понЯл его в ту же секунду. џ знаю это мышление, Я с ним вырос, оно до
сих пор во мне сидит, Я пролепетал:
     -- Ќо  ведь вы  же не станете... -- и из суевериЯ не решилсЯ выговорить
свое подо
     зрение вслух.
     Ђкам понЯл менЯ и так, он сухо обронил:
     -- Џочему же не станем?
     —ума  расползаетсЯ. ЊедеЯ в  эти  недели  сделала больше, чем  кто-либо
другой, больные ее зовут, требуют, и она идет к ним. Ћднако многие коринфЯне
утверждают: она тащит за собой  болезнь. ЋказываетсЯ, это именно она привела
чуму в город.
     Ѓыть не может, чтобы она этих  голосов не  слышала. Ћсторожно, издалека
завожу Я с нею разговор о  странной  потребности людей перекладывать вину за
свои несчастьЯ на  кого-то другого. ‚от и теперь  кто-то  уже  предложил  из
каждой сотни пленных рабов одного принести в жертву, дабы умилостивить богов
и уговорить их отвести от города свои карающие десницы.  Ќо это же ничего не
даст, возражает ЊедеЯ. „а она этого и  не  допустит. ЊенЯ бросает в холод. џ
убеждаю, Я заклинаю ее не поступать против законов  Љоринфа. Ћна  бы и  сама
рада этого не делать, отвечает она коротко и Ясно.


     -- ЊедеЯ,  -- увещеваю  Я, -- если они не принесут в жертву  рабов, они
подыщут
     кого-то другого.
     -- џ знаю, -- ронЯет она.
     ’огда Я говорю:
     -- „а знаешь ли ты, на какие зверства способны люди?
     -- „а, -- звучит в ответ.

     -- Ќо у человека только одна жизнь! -- восклицаю Я.
     -- Љак знать.
     џ смотрю  на нее во все глаза. —то известно  мне об этой женщине, об ее
вере?  џ хотел бы  ее спросить, бывает ли  такаЯ вера, чтобы  освобождала от
страха смерти,  которым  все  мы одержимы. џ  смотрю  на нее в дымке первого
предутреннего света -- и не задаю  свой вопрос. €  в первый раз  думаю: быть
может,  она  ведает  какую-то  тайну,  котораЯ  мне недоступна. €бо  Я  живу
убеждением, что  нам  не  уйти  от  закона,  который вершит  нами  столь  же
непререкаемо, как и бегом светил.  Ќаши действиЯ  или  бездействиЯ бессильны
что-либо в этом изменить. Ђ она вот противитсЯ. € это ее погубит.
     -- ’ы можешь делать что угодно, ЊедеЯ, -- говорю Я ей,  -- тебе это  не
поможет, до скончаниЯ времен. ’о, что движет людьми, сильнее всЯкого разума.
     Ћна молчит.
     Ќочь тает, мы все  еще  сидим друг  против друга. ‘олнце встает,  крыши
города искрЯтсЯ и посверкивают. ’ак нам уже никогда больше не сидеть. ’еперь
Я понимаю, что это значит, когда говорЯт: у менЯ тЯжело на сердце. џ не вижу
выхода, который не был  бы гибельным. ‚се, что  Я мог сказать, Я уже сказал.
—то случилось,  того  уже  не переиначишь. Ђ  что  должно случитьсЯ,  решено
давным-давно и без нас.
     Њы выплескиваем остатки вина из наших кубков в  направлении солнца и не
говорим друг другу, что  каждый из нас  при этом  загадал. џ  себе ничего не
загадывал.  џ думаю, тут пришли в  движение такие колеса, которые никому уже
не  остановить.  ђуки у менЯ будто  отнЯлись. Њожет, пожелать Њедее такой же
вот усталости?
     Ћна говорит: - ’ак Я пойду.
     -- €ди, -- говорю Я.
     џ  стою у перил и смотрю,  как она пересекает площадь под моей  башней,
такую же безлюдную, как и весь наш город. ‘трах чумы вымел город подчистую.
     8
     Џраздник утратил все свои  ритуальные признаки и может плохо кончитьсЯ,
поскольку грозит вернутьсЯ к своим насильственным истокам. Ћн уже не препона
длЯ разнузданных сил зла, а их верный союзник.
     ђене †ирар. ‘вЯтость и насилие
     ЊедеЯ
     џ жду.  ‘ижу  в каморке без  окон, куда менЯ  определили,  и жду. Џеред
дверным  проемом,  что  обозначен  слабым   проблеском   света,  стоЯт  двое
стражников, спиной ко мне. ’ам, в большом зале, они менЯ судЯт.
     ’еперь все Ясно. €м нужна  Я.  ЌельзЯ мне  было ходить на их жертвенный
праздник,  считает ‹исса, это, мол, чистейшей воды  гордынЯ. € Я  ей  уже не
возражала,  как в то  утро, когда  ж это  было -- вчера? позавчера? третьего
днЯ? --  в то  утро,  когда Я, проснувшись спозаранку,  сочла, что,  видимо,
готова  принЯть приглашение жриц Ђртемиды и в  качестве гостьи, чужестранки,
пожаловать на большой весенний  праздник коринфЯн. ѓордынЯ? „а нет, скорее в
то утро  Я  чувствовала  в  себе уверенность.  ‘илу длЯ  примирениЯ. ‚от моЯ
протЯнутаЯ рука, думала Я, с какой стати им ее отвер-

     гать. ‘егоднЯ Я знаю с какой. Џотому что свой страх они могут заглушить
только Яростью, которую на ком-то надо выместить.
     “тро  было  дивное. ‘он, развеЯнный пробуждением, словно отворил во мне
плотину, в  менЯ  хлынула радость, без причин, но это  ведь  всегда  так.  џ
отбросила овчину, под  которой сплю с  тех самых  пор, что покинула Љолхиду,
легко вскочила со  своего ложа, прохлада глинЯного пола пронзила менЯ всю, Я
с наслаждением свела  ноги вместе,  потЯнулась  и вступила  в  прЯмоугольник
смутного  света,  сочившегосЯ в дверь.  ‚от оно, бледное светило, полумесЯц,
чуть склоненнаЯ отверстаЯ чаша, парЯщаЯ  в ночной сини, ущербнаЯ, как  и мои
уже далеко  не юные годы, моЯ колхидскаЯ луна, одареннаЯ  силой каждое  утро
вытЯгивать солнце  из-за  краЯ  земли.  €  каждое  утро одна и та же  вечнаЯ
тревога -- по-прежнему  ли  верны противовесы, не нарушилась ли  за ночь  их
вывереннаЯ  соразмерность,  не сместились  ли предписанные  пути,  ибо  даже
ничтожный  сдвиг  сулит  земле  страшные  времена,  о   которых  так   много
рассказывают   древние  преданиЯ.  Ќо  на  этот  вот   день  добрые  законы,
сопрЯгающие движениЯ светил, еще сохранЯт  свою силу; с  радостью смотрела Я
на ночной горизонт, постепенно озарЯющийсЯ дневным светом. Џо крайней  мере,
этот  день будет  таким  же, как  предыдущий и последующий, даже  точнейшими
инструментами  моего  ‹еукона  нельзЯ  будет  измерить  крохотный зазор,  на
который увеличитсЯ дуга, каждый день вздымающаЯ солнце над Љоринфом, пока не
достигнет своей вершины и не настанет солнцеворот.
     € менЯ тогда уже здесь не будет. Ќи ѓелиос, бог  солнца, ни моЯ любимаЯ
луннаЯ богинЯ  даже  не заметЯт  моего отсутствиЯ.  ’рудно,  долго, но  зато
окончательно Я рассталась с верой в то, что  наши людские судьбы сопрЯжены с
движением созвездий. —то там  живут души, схожие  с нашими, и определЯют все
наше бытие -- пусть даже  только тем, что своенравно спутывают нити, которые
держат в своих всесильных  руках.  Ђкам, первый астроном  царЯ, думает точно
так же, как  Я,  Я знаю  это  с  тех  пор, как  мы с  ним  переглЯнулись  на
жертвенном празднике. Њы оба  с ним прикидываемсЯ, но по-разному и из разных
побуждений. Ћн представлЯетсЯ самым ревностным из  всех служителей богов  от
глубочайшего, бездонного равнодушиЯ  ко  всем  и всЯ,  Я  же,  уклонЯЯсь  от
участиЯ   в  ритуалах   сколько   могу,  храню  молчание,  когда  уклонитьсЯ
невозможно, -- из состраданиЯ к нам,  смертным,  ибо  человек, отринувший от
себЯ богов, проходит через такие  пределы ужаса, что не всЯкий их перенесет.
Ђкам думает, что знает менЯ, однако самоослепление мешает ему узнать кого бы
то ни было, а меньше всего самого себЯ. ’еперь вот он хочет насладитьсЯ моим
страхом. ЏридетсЯ мне запереть в себе страх. ’олько не прекращать думать.
     ‚ то  утро,  мельчайшие подробности  которого мне теперь  так дороги, Я
слышала,  как ‹исса за стенкой раздувает угли, как жадно  похрустывает пламЯ
оливковыми  сучьЯми, которые она тщательно сложила,  как  она  поставила  на
плиту  горшок с  водой и принЯлась  то  ли ударами, то  ли шлепками взбивать
тесто длЯ Ячменных лепешек. Џо камышовым половичкам, которые она сплела и от
которых так отдыхают мои  ноги, Я прошла  к  ларю со  своими  пожитками, где
хранитсЯ и  белое  платье, которое  Я носила  только  по большим праздникам:
‹исса  взЯла  его длЯ менЯ, но в  последнее времЯ Я почти его не надевала. џ
вынула  его,  встрЯхнула,  ощупала.  Џожалуй, нитки с течением  лет  немного
истончились,  но ткань  еще  хорошаЯ, неизношеннаЯ. џ  невольно рассмеЯлась,
осознав, что голаЯ стою на половичке  и сперва взглЯдом, а потом  и ладонЯми
ощупываю себЯ, свою уже не молодую, но все еще упругую плоть, расцветшую под
перстами  Ћйстра,  --  уже не стройное,  отЯжелевшее в  бедрах тело,  груди,
которые  пришлось  приподнЯть  руками, однако кожа моЯ по-прежнему сохранила
красивый смуглый оттенок, лодыжки и запЯстьЯ все  такие же сильные и тонкие,
"как у горной козы", говорит Ћйстр,  а волосы  снова густые и  курчавые, как
всегда. Ђ  еще совсем недавно Я  могла выдергивать  их  клочьЯми, и в козьем
молоке, которым ‹исса промывала мне голову, их была  тьма, мы обе знали, нет
снадобьЯ от того лиха, от  которого у менЯ полезли волосы после горЯчки и  о
котором Я не могла говорить. ќто была смертнаЯ боль  --  не только обо мне и
не только о беднЯжке €финое, чьи косточки в пещере эту боль во мне отворили,
нет, боль была всеобъемлющаЯ, она  расползалась уходила вглубь,  становилась
все нестерпимей, ибо усугублЯлась ненавистью


     Ђгамеды, предательством Џресбона,  подлостью Ђкама, которые все  вместе
старались  натравить  на менЯ тупую Ярость  толпы.  Џерелом  наступил, когда
эта.толпа  погнала менЯ по улицам.  џ вдруг понЯла, что  хочу жить. Ђ  потом
Ћйстр. Ћйстр,  конечно, очень весомаЯ причина.  џ не впервые  переживаю  это
любовное возрождение,  вот  и волос мой  больше не  падает.  ’еперь менЯ  за
волосы хоть через весь город тащить можно.
     Ћкунув лицо, а  потом и  руки в  лохань  с  родниковой водой, Я  надела
платье,  окинула  взглЯдом  его  ниспадающую  красу,  повЯзала волосы  белой
повЯзкой жрицы,  как  и  положено  на  праздничный  день,  и  отправилась на
половину ‹иссы, котораЯ, спиной ко мне, колдовала у плиты над первой порцией
лепешек,  чей прЯный,  слегка пригорелый дух всегда  служил  у  нас  в  доме
предвестьем праздника. ‚едь  длЯ колхидцев и колхидок тоже наступал праздник
весны,  однако в этих краЯх  наши обычаи,  сколь бы строго, порой,  пожалуй,
даже  слишком  строго  мы  их  ни соблюдали,  дарЯт  лишь слабый отблеск той
торжественности,  из  которой   прежде,  в   Љолхиде,  они  и  черпали  свою
жизненность.  Ќо  все  же  слабый  отблеск  лучше,  чем  совсем ничего,  так
чувствует большинство, а Я в их чувства не встреваю.
     ‹исса обернулась, узрела менЯ в  праздничном одеЯнии -- и перепугалась.
џ что,  собралась сегоднЯ вот так идти? „а. Ќо куда?  Ќа праздник Ђртемиды к
коринфЯнам. ‹исса молчала. џ взглЯнула на нее внимательней --  она постарела
немного, округлилась,  но одновременно и  окрепла. ‚едь это она до последних
мелочей  хранит  в  своей памЯти все  наши, порой  весьма  сложные, ритуалы,
передает  их  молодежи   и  с  твердокаменным  упорством  настаивает  на  их
соблюдении. “ж она-то никогда не одобрит, если кто-то из колхидцев, а уж тем
паче  Я,  направитсЯ на большой праздник к  коринфЯнам,  никакую причину длЯ
этого не  сочтет убедительной  и ни за что не согласитсЯ, что примирительное
отношение нам, колхидцам,  может пойти  на  пользу.  ‘ горечью  она сказала:
напрасно Я от колхидцев  удалЯюсь, коринфЯне все равно этого  не оценЯт. —то
ж,  она оказалась  права, а Я ошиблась. € все же Я и снова поступила бы  так
же.  €  снова  кончила бы свои  дни  здесь,  в этой жалкой  конуре, где даже
воздуха  почти не осталось, отлученнаЯ от всех -- от ‹иссы и моих колхидцев,
от Ћйстра и Ђретузы, от коринфЯн, которые теперь менЯ судЯт, и даже от џсона
и от наших детей, моих и его. —ему быть -- того не миновать.
     Ђромат свежих  лепешек приманил  моих мальчишек,  "как  два  жеребенка,
учуЯвшие сено", сказала Я, и  они тут же объединились с ‹иссой, "это тебе за
сено", кричали они, и мы весело еще раз  разыграли роли, которые столько раз
играли,  они трое против менЯ,  голоса  наши  ссорились,  а  глаза смеЯлись.
’олько  потом  малыши разглЯдели  мой  нарЯд, умолкли,  ходили вокруг  менЯ,
щупали ткань  платьЯ, восхищенно цокали  Язычками,  мне это было приЯтно  --
долго ли еще суждено этим детЯм восхищатьсЯ своей мамой?
     Џотом  они  разодрали  первую лепешку,  набили  ею  рты, Я  тоже  вдруг
проголодалась  и  начала есть,  оглЯдываЯ  всю  кухню  и  видЯ  каждую  вещь
удивительно  отчетливо, будто  в  последний раз, всю  эту  нехитрую  утварь,
глинЯную посуду, горшки на полке, деревЯнный, весь в зазубринах, стол, такую
родную  ‹иссу и особенно, конечно, детей, таких  разных,  словно  они  не от
одной матери. Њермер немного покрупней, белокурый, голубоглазый,  его џсон с
особым удовольствием называет "мой  сынок", часами ездит с ним верхом, никак
не  переносЯ на него отчуждение,  пролегшее между  нами. €  Я  тоже стараюсь
ничем не омрачить радостное восхищение мальчика своим отцом, эту боль Я умею
держать в узде. ‡ато ”ерет -- мой мальчишка, плотный, смуглый и кругленький,
как орешек,  пахнущий свежей травой, густоволосый,  темноглазый,  отдающийсЯ
наслаждению  едой,  как и  всЯкому  другому  занЯтию, как и  любой  игре, --
всецело и  беззаветно, с таким же сосредоточенным, отрешенным лицом, которое
Я так в нем люблю, с той же стремительной сменой света и тени в его  чертах,
с той  же мгновенностью  переходов  от серьезности к веселью, от безутешного
плача  к  безудержному  хохоту. Ћни оба осаждали менЯ  просьбами  взЯть их с
собой на праздник, мне пришлось  прибегнуть к отговоркам. ‚от уж кого  Я  не
хотела видеть рЯдом с собой на празднике коринфЯн, так это их.
     Ѓыть  может, это и впрЯмь милостивый  дар  судьбы, что  на краю  бездны
человека  обуревает  высокое упоение. ‚ то утро все  тЯготы  с менЯ спали: Я
жива, дети здоровы,

     бодры и любЯт менЯ,  да и  такой  человек, как ‹исса, никогда  менЯ  не
оставит, -- скромнаЯ моЯ хижина заключала в себе нечто вроде счастьЯ, слово,
которое уже много лет  не приходило мне на ум.  Ѓыть может, тому,  кто умеет
терпеть  и  ждать, и  впрЯмь  всЯкаЯ  утрата  воздастсЯ  обретением,  а боль
радостью, --  такие вот мысли проносились у менЯ в голове, покуда Я вместе с
толпой  коринфЯн, жаждавших посмотреть на  жертвенный  праздник, поднималась
вверх по улице к храму Ђртемиды.
     Ќо о чем это Я? —то понуждает менЯ именно сейчас и именно здесь снова и
снова, по минутам, воскрешать  в памЯти  то утро,  после которого,  кажетсЯ,
миновала  целаЯ вечность? ‚ дверной проем  Я  видела, как все они  мимо менЯ
проходили, слышала  их  приближающиесЯ шаги,  стражи у моей двери, длЯ пущей
внушительности -- смех сказать -- вооруженные копьЯми, эти молодые смущенные
ребЯта могли  бы загородить от менЯ приближающеесЯ шествие, но  они этого не
сделали.  џ увидела  их всех.  –арь  Љреонт  с перекошенным  лицом,  в своей
судейской   мантии,   окруженный  своей  личной  охраной  и   сопровождаемый
старейшинами, которые имеют  право  выносить приговоры. ‘видетели, среди них
верховный  жрец  храма Ђртемиды, и, конечно же, злосчастный  Џресбон, в  чьи
руки было  вверено безупречное течение праздника, которое Я, надо  понимать,
нарушила.  Ђ  потом одна из  немногих женщин,  Ђгамеда.  Ћна,  единственнаЯ,
бросила взглЯд в  мой застенок --  высокомерный,  торжествующий, исполненный
ненависти взглЯд. Љазалось, раскромсай менЯ сейчас на  куски прЯмо у нее  на
глазах -- ей  и  тогда  своей  ненависти  не избыть.  Џоследними  шли џсон и
ѓлаука,  сердце мое встрепенулось.  ‚ид  у нее был бледный,  измученный,  он
обнимал  ее  за  плечи  и так  вел, оба  смотрели только вперед, губы плотно
сжаты.  Ќу  и  пара...  Ѓольше всего  мне  хотелось,  собрав  остатки своего
прежнего гонора, крикнуть ему:  "ќй,  џсон,  во что тебЯ втравили?"  ‡начит,
слухи  не врут, он  возьмет  беднЯжку ѓлауку в жены  и после  смерти Љреонта
будет править Љоринфом. “ них нет выхода, им надо от менЯ избавлЯтьсЯ.
     џ была совершенно спокойна, когда  поднималась  к свЯтыне. џ должна это
сделать,  эта  мысль   всегда  менЯ  успокаивает,  даже  сейчас,  хотЯ   это
спокойствие  больше похоже на оцепенение.  Љрасивый и жуткий город Љоринф. џ
еще раз оглЯдела  его с высоты, "в последний раз", подсказал  мне внутренний
голос -- или мне это  сейчас пригрезилось? џ шла среди нарЯдно одетых людей,
многие менЯ узнавали, некоторые здоровались, большинство отводили глаза, мне
это  было безразлично.  “ многих в  одежде  приметы траура, чума  редкий дом
пощадила; если верить последней бодрой депеше из дворца, сейчас она пошла на
убыль. —ем выше мы поднимались, тем отчетливее становились видны окрестности
города, сочнаЯ весеннЯЯ зелень, котораЯ  вскоре пожухнет, и  мы видели вдали
повозки, влачащие к реке  трупы последней ночи, и челны, переправлЯющие их в
город мертвых. Ќикто не хотел замечать эти мертвецкие возы. Њне же в золотом
блеске коринфских башен  мерещилось сиЯние самой смерти, а стадо из двадцати
быков,  которых гнали к храму на заклание по другой дороге, и  их испуганный
рев,  до  нас  доносившийсЯ,  казались  предвестьем  несчастьЯ.   —ем  ближе
подходили мы к пределам храма, тем Явственней покидала  менЯ благодать  того
утра  и тем  вернее  передавалась  мне подавленность бредущих  рЯдом  людей.
Њожет, все мы жертвы, доведенные  до  терпеливого смирениЯ и влекомые сейчас
на убой? џ сказала себе: "џ ЊедеЯ, волшебница, раз уж вам так этого хочетсЯ.
џ дикарка, чужачка. Ќо страха моего вы не увидите!"
     € все-таки. ‘ейчас,  вот  на  этой  скамье ожиданиЯ,  в  этой  каморке,
котораЯ так напоминает застенок и очень легко может  в него  превратитьсЯ, Я
спрашиваю  себЯ,  действительно  ли  такой конец  был неизбежен? ‘течение ли
обстоЯтельств, против  которых Я бессильна, загнало менЯ на эту  скамью, или
нечто из менЯ  самой, над чем Я  сама в  себе не властна, влекло менЯ  в эту
сторону?  Ѓесполезно  теперь об этом  думать.  Ћднако  уничтожение  внешними
силами мне было бы легче вынести,  это правда. ‹егче, тЯжелей  --  слова  из
прежней жизни.
     Ћйстр  и  милаЯ  Ђретуза,  которую  теперь  вот  тоже свалила болезнь и
которую мне пришлось  бросить, в  долгих ночных разговорах мы все трое так и
этак  перебирали  опыты  нашей коринфской жизни. ‚месте дивились тому, сколь
неожиданно светлое, сиЯющее, соблазнительное обличье этого города в один миг
оборачиваетсЯ мрачным,

     грозным, убийственным  оскалом.  €  как  постоЯнное  ожидание опасности
вынуждает  его  жителей  прЯтать  друг от друга  свои  истинные  чувства под
непроницаемой  маской,  за  которой, как выЯснилось, накапливаетсЯ  тупаЯ  и
дикаЯ Ярость. Ћйстр прервал мои рассуждениЯ о том, не следовало ли мне вести
себЯ иначе, чтобы настроить их миролюбивей.
     -- ‡наешь, что единственное могло бы тебЯ спасти? -- сказал он. -- …сли
бы ты сделалась невидимой, как вот мы с Ђретузой. †иви тихо, слова не скажи,
губ не  криви,  вот тогда  они тебЯ терпЯт. €ли просто  забывают. ќто был бы
лучший длЯ тебЯ выход. Ќо тебе это не по плечу.
     Ћн  прав. —то  они  там так  долго обсуждают? €ли, чего  доброго, у них
разногласиЯ? Љто-то решилсЯ возразить. ’олько  кто? Њожет ли быть,  что  это
мой милый џсон собралсЯ с духом и оспаривает приговор? ’олько ему-то с какой
стати? —тобы что-то загладить? ЊаловероЯтно. Ћдин из стражников приносит мне
кружку воды. џ жадно ее осушаю. Љак  же  хочетсЯ пить. € как с той же жаждой
ищу  Я  в чертах  молодого стражника хоть  тень  состраданиЯ. Ќе  нахожу. Ћн
делает,  что  велЯт. Ќо и  отвращениЯ  в его  лице  Я  тоже  не  вижу,  одно
равнодушие. Џосле беспорЯдков во времЯ жертвенного праздника коринфЯне вновь
обрели душевное  равновесие.  ‚ то утро  в  бесконечной процессии к  свЯтыне
Ђртемиды Я ощутила гибельный сгусток насилиЯ, накапливавшегосЯ в толпе и уже
искавшего выхода в мелких ссорах, в стычках на обочине, но  Явственней всего
читавшегосЯ   в   ожесточенном   молчании  большинства   людей,  в  вихлЯвой
судорожности их  движений, в их  холодных,  замкнутых,  потерЯнных  лицах. џ
чуЯла  испарениЯ  страха,  которые  облаком  висели над шествием,  и  начала
ощущать твердый кулак, упершийсЯ  мне прЯмо в желудок, он и сейчас давит, но
Я иду ему навстречу, как  училась сызмальства, закрою глаза  и  вижу, как  Я
бреду  берегом  реки,  всегда  одной и той  же, похожей на наш  ”асис с  его
пологими береговыми склонами, пышной зеленью крон, обращенными ко мне лицами
людей  --  и  давление  кулака   постепенно   ослабевает.  Љогда  Я  однажды
посоветовала это упражнение ѓлауке, она после нескольких попыток разразилась
рыданиЯми,  ибо видела перед собой только нескончаемую  пустынную дорогу, по
которой  она  бредет в  город мертвых.  Ѓольше Я  не могла  ей  помочь,  моЯ
целительнаЯ сила покинула менЯ.
     Њногие  в толпе несли  с собой скромные жертвенные дары,  запасы еды  в
городе после  засухи двух  последних лет почти иссЯкли, так что мало кто мог
преподнести богине что-то более  существенное,  нежели пучок колосьев, ветку
оливы с плодами, несколько сушеных фиг, никто,  в отличие от прежних лет, не
вел с собой козленочка. „вадцать быков, которые прибыли на гору раньше нас и
которых  незамедлительно  потащили к  жертвенникам, сулили  длЯ  большинства
собравшихсЯ первую мЯсную трапезу за много  недель. џ  тоже  была  голодна и
поймала себЯ на мысли, что надо бы стащить пару кусков жертвенного мЯса  длЯ
моих мальчуганов. ‡а спиной  Я  слышала перешептывание двух  коринфЯн о том,
что  жертвенные  быки  будто  бы  откормлены из  тайных дворцовых  закромов,
местоположение которых один из собеседников Якобы знал,  что второго безумно
напугало  и  он умолЯл товарища  никому, а уж ему  тем  более,  эту тайну не
выдавать. €бо кто прознает  эту тайну, не  имеЯ на то полномочий, тот считай
что покойник. •а, нахально отвечал второй, да прежде чем они его схватЯт, он
во все горло проорет, как они там во дворце в эти голодные времена поживают,
как-никак сын  его сестры один из подсобных поваров при дворцовой кухне,  уж
он-то знает,  чем там потчуют. Ћднако не  успел он поразить своего до смерти
перепуганного  собеседника  новыми  подробностЯми,  как  слова  его перекрыл
оглушительный рев быков, от  которого  у  людей кровь разом застыла в жилах.
€бо знающие свое дело жрецы закололи всех быков одновременно.
     џ много слышала в жизни жутких звуков, однако ничего более чудовищного,
чем этот рев убиваемых на жертвенниках тварей,  мне слышать не доводилось --
казалось, все наши беды, боли, все наши укоры слились в этом  направленном в
небо вопле. ествие остановилось как вкопанное. ‡ато когда наступила тишина,
люди, как безумные, сорвались  с  места и ринулись  вперед, все  выше,  пока
наконец  высоко  над  стеной  храма  мы не  узрели статую  богини, величавую
Ђртемиду.  ’ут  же  возник  и, нарастаЯ,  начал  приближатьсЯ  клич:  "‘лава
Ђртемиде, великой богине Љоринфа!" џ его

     не  подхватила,  чем  вызвала неприЯзнь  окружающих.  Ћдна  из  старух,
которые тесной, сплоченной стаей давно  уже толклись неподалеку от менЯ,  на
менЯ зашипела: что мне, жалко,  что ли, восславить  их  богиню.  џ ответила,
нет, не  жалко, но старуха ничего не желала слушать,  в  это времЯ очередное
шараханье толпы  развело  нас  в  разные  стороны. Њне стало не по себе,  но
повернуть --  такаЯ  мысль даже не пришла  мне в  голову.  Ђ  почему бы  ей,
собственно, не прийти?
     Ђгамеда вот  считает, это тоже  своего  рода гордынЯ -- не  отвечать на
ненависть  ненавистью и тем самым как бы подниматьсЯ над  чувствами  обычных
людей, которым ненависть нужна ничуть не меньше,  чем любовь, а то и больше.
ќто она,  разумеетсЯ,  не со мной так откровенничает, мы давно уже стараемсЯ
друг друга избегать, однако доброхотки исправно доносЯт мне сплетни, которые
она обо мне распускает. Ќа том празднике Я снова ее повстречала. ’олько одно
слово она  швырнула  мне  в  лицо:  когда  празднество  вышло из  берегов  и
превратилось  в  один  бурлЯщий   котел  насилиЯ,  она  вдруг  очутилась  на
жертвенном дворе прЯмо передо мной и выкрикнула: "€зуверка!"
     ‘о мной всегда так -- отдельные слова сидЯт  во мне, как занозы. ‘ейчас
она,  Ђгамеда, быть может, как раз стоит перед  старейшинами и обзывает менЯ
именно  этим  словом,  которого они  все  ждут, которое они  все с жадностью
подхватЯт.  —тобы  именно   колхидка  сказала  обо  мне   то,  что  все  они
давным-давно  думают --  длЯ  них  ничего лучше и  придумать  нельзЯ. €  ее,
Ђгамеду,  Я  даже не  вправе  упрекнуть  в  лицемерии. Ћна злословит обо мне
искренне,  говорит то,  что думает, не  ведаЯ ни тени  сомнений. џ  пыталась
втолковать это  Ћйстру, который питает к Ђгамеде  глубочайшее отвращение, но
он пришел в Ярость. ‚ чувства иных людей не обЯзательно вживатьсЯ, сказал он
мне резко.
     Џо-моему, мы оба знали,  что Я в западне. € ‹исса знала. Ћтпустила менЯ
сегоднЯ утром с гневным, мокрым от слез лицом, не дала попрощатьсЯ с детьми.
џ  уверена,  это  она все сказала Ђринне. Ђринне,  котораЯ вот уже несколько
недель как исчезла: ходили слухи, что она с горсткой других колхидок ушла  в
горы. Ђ тут  вдруг, откуда ни возьмись, стоит передо мной, отощавшаЯ,  почти
чернаЯ от загара, со спутанными волосами. ’ребовала  идти с ней. ђешила менЯ
спасать. €  Я  испытала сильный  соблазн  ей подчинитьсЯ,  в  считанные миги
передо  мной  промелькнула  жизнь,  которую мне пришлось бы  вести,  суроваЯ
жизнь,  полнаЯ  лишений, но свободнаЯ, к тому же под защитой Ђринны и других
молодых женщин.
     -- Ќе получитсЯ, Ђринна, -- сказала Я ей.
     -- Џочему не получитсЯ?
     џ не могла ей объЯснить.
     -- „а очнись же, ЊедеЯ! -- почти прикрикнула она на менЯ.
     ’ак со мной еще никто никогда не разговаривал.
     -- Ќе получитсЯ, -- повторила Я снова.
     Ђринна в отчаЯнии пожала плечами, повернулась и ушла.
     ’еперь вот  Я устала, ведь Я почти  не спала. Њое тело  все  еще помнит
дикую  ночь того празднества. Ђ ведь день прошел спокойно, богине с большими
почестЯми преподнесли лучшие куски  жертвенных туш, украсили ее ожерельем из
бычьих Яиц  в три рЯда, Ђгамеда, Я видела, оказалась единственной колхидкой,
кому удалось  затесатьсЯ среди  коринфских  девушек,  которым была  доверена
честь эти Яйца чистить, а потом на образ богини вешать, чтобы после пронести
эту фигуру по улицам города в  залог грЯдущего плодородиЯ. Џокуда бычьи рога
укреплЯлись в храмовой  стене, а на жертвенной горе разводили костры,  чтобы
жарить на них  мЯсо, народ проводил времЯ  за песнЯми,  плЯсками и игрищами.
Џресбон подготовил представление, каких Љоринф еще не видел,  огромные толпы
участников в  костюмах шествовали по праздничному лугу, напоминаЯ коринфЯнам
славные деЯниЯ их прошлого, это он подогрел воинственное настроение, которое
обернулось  побоищем, когда  незадолго  до наступлениЯ  темноты  из  города,
задыхаЯсь от усталости, прибежали двое мужчин, судЯ по их одежде, стражники.
Ћни принесли известие,  что группа  пленных  рабов силой оружиЯ,  которое им
кто-то доставил, вырвалась из застенков  и, пользуЯсь  безлюдьем на  улицах,
проникла в город мертвых на том берегу, где взломала и разграбила не-

     сколько самых  богатых могил. Ќад толпой празднующих после первого мига
мертвой  тишины взвилсЯ  рев, который  уже давно ждал своего повода и  часа.
Ќеминуемое пришло. ’олпа искала жертв, дабы утолить жажду отмщениЯ. Џока еще
она бестолково колыхалась, не знаЯ, куда бы направить свой гнев, Я  с ужасом
подумала о нескольких колхидках, которые пришли сюда следом за мной,  однако
всеобщаЯ  Ярость  обрушилась не на них. Љто-то  вспомнил о рабах,  которые в
поисках защиты от произвола хозЯев находили убежище в  храме и справлЯли там
всЯкую  черную  работу,  этому  пора  положить  конец,  вот  они  и  искупЯт
злодеЯние.  џ  кинулась  к храмовым воротам,  заклинаЯ перепуганных  жриц, в
большинстве  своем  молоденьких  девушек  из  лучших  коринфских  домов,  не
допускать этого зверства, немедленно замкнуть ворота  и припереть их балкой.
Ћни послушались, ведь никого другого, кто бы мог им  приказать,  в  храме не
было,  Я  же  потайным ходом,  что за алтарем, выскользнула на  улицу и  там
попыталась заставить толпу менЯ выслушать,  нельзЯ омрачать великий праздник
богини,  кричала Я в эти раззЯвленные рты, в эти искаженные ненавистью лица,
только  страхом,  думала  Я,  страхом,  который  пуще  их  ненависти,  можно
заглушить в  них жажду убийства,  но  тут, потрЯсаЯ кулаками, на  менЯ пошел
старик, беззубый,  выдубленное  солнцем  лицо  избороздили  морщины.  Џредки
приносили богине в жертву людей, и той это очень даже  нравилось, так почему
бы  и сейчас  не возродить древний обычай. ’олпа  одобрительно  взревела,  Я
понЯла, что проиграла. ‚се разом надвинулись на менЯ,  орали, обзывали, ну и
пусть, решила Я, если уж так  суждено, тогда пусть сразу,  прЯмо сейчас, вот
здесь. Ќо  тут они взломали  ворота  храма, жрицы разбежались, рабы  в ужасе
теснились у  алтарЯ, к  ним  уже  тЯнулись руки.  ЊенЯ вместе  с толпой тоже
внесло в храм, в какой-то миг Я вдруг оказалась  с глазу на глаз прЯмо перед
их головорезом-предводителем, тот не скрывал торжества.
     - Ќу, что теперь скажешь? -- крикнул он мне.
     -- ‚озьмите только одного, -- сказала Я тихо.
     - ’олько одного? -- рЯвкнул он. -- ќто еще почему?
     џ сказала,  что их предки тоже  приносили  в  жертву богине лишь одного
избранника, убивать многих -- свЯтотатство,  а убийство в храме караетсЯ как
самый тЯжкий грех. Ћни  изумились, заколебались, начали  шепотом совещатьсЯ,
доверили решать  старику, который до  этого витийствовал, он надулсЯ,  потом
наконец кивнул. Ћни выхватили из  кучи пленных  одного,  тот  отбивалсЯ  как
бешеный, кричал, молил, ссылалсЯ  на право убежища в храме, это был здоровый
детина с выстриженным затылком и окладистой курчавой бородой,  лицо его, эти
направленные на менЯ налитые кровью глаза Я никогда не забуду. …го подтащили
к алтарю, Я не  стала отворачиватьсЯ,  Я видела, как головорез  его заколол.
Љровь, человеческаЯ кровь потекла по жертвенному желобу.
     ’еперь  этот  убиенный   всегда  будет   на   моей  совести.  ‘лучилось
непоправимое, и Я тоже приложила к этому руку. „ругих Я спасла, но  менЯ это
нисколько не  утешало. ‡ачем только Я  бежала из Љолхиды... ’ам мне казалось
невыносимым выбирать меньшее из двух зол.  „ура Я  дура. ’еперь мне пришлось
выбирать всего лишь из двух преступлений.
     Ќе  помню,  как  Я снова  вернулась во двор храма, как подошла к статуе
Ђртемиды.  Џервое,  что  Я  увидела, были  Яйца  жертвенных  быков,  которые
гирлЯндой  висели  на  богине,  словно  размножившиесЯ груди.  Ћмерзительные
подвески. Љ  тому же они вонЯли, эти бычьи Яйца. џ плюнула на них. Џусть они
и менЯ  прирежут,  эти утонченные коринфЯне,  сейчас самое времЯ,  Я готова.
Ћднако выЯснилось,  что Я все еще их не знаю.  ’еперь они боЯлись  менЯ, как
прокаженной. ЌезримаЯ рука очертила  вокруг менЯ рубеж, который  ни один  из
них  не смел  преступить. Ќе  помню  уж,  сколько Я там,  у подножиЯ  статуи
Ђртемиды,  против них простоЯла -- они  в кровавом  угаре,  Я спокойнаЯ, как
смерть. џ  была страшнее ночи, сказала мне потом  ‹исса,  котораЯ  тайком за
мной последовала и  все времЯ держалась вблизи. ђазверзлась темнота, жареное
бычье мЯсо уже срезали с вертелов, уже отдирали  клочьЯми, вырывали из рук у
детей,  то, что сочилось  кровью,  пожирали  сырым. Ћт усмиренной  личины до
кровожадного нутра -- как же близко. Њне жутко. џ у них в руках.
     џ  чувствовала,  как  сотни  пар  глаз  следЯт за  мной  из  мерцающего
полумрака,

     поэтому вышла из круга пламени, они мне не препЯтствовали. ЏошатываЯсь,
Я побрела  в кустарник,  там менЯ вырвало,  Я пошла  дальше, вниз, под гору,
пересекла оливковую рощу, наконец-то перестала слышать их гвалт. ЏолнаЯ луна
была моей провожатой. ‚ ложбине Я повалилась  в траву и то ли заснула, то ли
впала в беспамЯтство. Ђ когда очнулась, прЯмо над моей головой в ночном небе
темное  чудовище  пожирало  луну,  уже  отхватило большой шмат  и вгрызалось
дальше. „а будет ли конец этому кошмару!
     Ќашу лунную богиню стерли  с  неба  -- и  как раз в ту  ночь, когда она
полнее, утешительнее,  могущественнее всего. ЌеизъЯснимый ужас пронизал нас,
колхидцев, до костей, мы ожидали  конца света, и ужаснулись гораздо сильнее,
чем  коринфЯне,  длЯ  которых  весь  этот  устрашающий  небесный морок тоже,
конечно, был карой  богов,  но не  за их  вину,  а в  наказание  чужеземцам,
протащившим в их город чужих  идолов,  чем их коринфских богов и прогневили.
‚от почему, чтобы не  трепетать в бездейственном ожидании, некоторые молодые
коринфЯне  прЯмо  здесь  же,  у храма,  принЯлись  искать  виновников  столь
неимоверного гнева богов и самолично этих виновников карать.
     Њне  уже не  удастсЯ  спросить у  Ђкама, почему он, знаЯ  о предстоЯщем
лунном затмении, держал это знание в такой тайне, почему под  страхом смерти
запретил своим астрономам  извещать об этом своих землЯков. Ќеужто он хотел,
чтобы случилось то, что случилось? ‘пособен ли человек на такое?
     ‹еукон, произведший свои расчеты,  не сдержал обет молчаниЯ, помчалсЯ к
Ћйстру, где предполагал и менЯ найти, хотел нам  все сказать, хотел  с  нами
посоветоватьсЯ, как быть. Ќо обнаружил только Ћйстра, тот  боролсЯ за  жизнь
Ђретузы, которую тоже  подкосила чума. ’ам он  узнал,  что  они даже от менЯ
утаили: первым  заболел ‘тарец, Ђретуза настоЯла на  том, что сама будет  за
ним ухаживать, а когда тот умер, они похоронили  его во внутреннем  дворике,
не  отдав  в руки  похоронных  дружин,  что каждый день  прочесывают  город.
‹еукон, рассказал мне Ћйстр, в слезах припал к Ђретузе, гладил ее,  целовал,
умолЯл жить, жить хотЯ бы  ради  него, она еще смогла  улыбнутьсЯ и  шепотом
обещала  ему  исполнить  его  просьбы, он  воспринЯл  эти ее слова как залог
любви, тут  она лишилась чувств, он осталсЯ при ней. Ћн  и сейчас при ней. Ђ
Ћйстр той ночью, когда померкла луна, кинулсЯ менЯ искать. € под утро нашел.
‘лишком поздно.
     “ менЯ мало времени.
     Љак же  все  это было...  Ћчнувшись  от  своего забытьЯ, Я  поднЯлась и
только тут  обратила внимание  на странный шум, который, по-видимому, менЯ и
разбудил и на который  Я, все  еще с  ужасом наблюдаЯ за исчезновением луны,
теперь пошла. —то-то  знакомое, музыка, ритмы, отзывавшиесЯ  в  моей крови и
приведшие  менЯ  в  конце  концов  к   горстке  колхидских  женщин,  которые
праздновали здесь, на  противоположном  от  города склоне  горы,  в  глухом,
малодоступном  месте,  наш,  колхидский  праздник весны,  праздник  „еметры,
который по обычаю начинаетсЯ с танца на тлеющих углЯх. џ  ‘мотрела на них со
стороны, из  колючих  кустов, окаймлЯвших  опушку  леса.  ‚зЯвшись за  руки,
женщины  с  пением, смехом  и  радостными  возгласами набегали  на  бороздку
тлеющих  древесных  угольев.  џ  увидела ‹иссу, Ђринну. ‘ердце мое  неистово
забилось, Я хочу, Я  должна быть вместе с ними! џ подбежала  к женщинам, они
нисколько не удивились, приветствовали  менЯ, будто давно ждали, Я протЯнула
руки,  двое принЯли менЯ в  середку, Я всЯ подобралась, вспомнив,  как часто
проделывала  это дома, крикнула "и-и раз!", мы все вместе помчались на угли,
Я снова, в который  раз, пережила это чудо неуЯзвимости и кричала от счастьЯ
вместе с ними, "еще раз!" -- крикнула Я, мои  соседки схватили менЯ за руки,
мы  помчались,  а  потом  еще  раз,  и еще,  и  мои босые  ступни оставались
безупречно белыми. ‚ тот  же  миг и небо  подало нам добрый  знак:  узенький
ломтик луны вспыхнул на небе серебрЯным серпом, который быстро увеличивалсЯ.
Њы встретили  его ликующими криками. ‡начит, мы не погибли. џ взЯла лавровый
лист,  который мне  дали пожевать  и который  погрузил  всех нас  в пьЯнЯщий
дурман, так что потом мы видели летЯщую по небу „еметру, и ликовали вместе с
ней, и начали наш танец, с каждым ритмом все более необузданный и  уводивший
нас в  глубь прошлого, как лабиринт. Ќаконец-то мы среди своих, наконец-то Я
снова стала сама собой. “тро уже близко...


     € тут мы услышали стук топора.
     Ћйстр говорит, он бы нас не нашел,  если бы тоже не услышал этот стук и
не пошел  на него,  одолеваемый недобрым  предчувствием, которое не покидало
его от самого Љоринфа  и с каждым шагом  только усиливалось.  Џримерно то же
чувствовала и Я. ЏьЯнЯщий дурман, наша радость -- все это  вмиг улетучилось.
џ  не хотела верить собственным ушам.  ‚  нашей свЯщенной  роще кто-то рубил
дерево. ЃеднЯга был обречен. џ  не знала, как его спасти, и попыталась снова
громко  затЯнуть нашу оборванную  на полуслове песню, лишь бы заглушить этот
стук.  Ќа  менЯ  Яростно зашипели,  женщины  заткнули  мне рот, Я видела  их
искаженные гневом  лица, они ненавидели менЯ, Я  ненавидела их.  Љак  хищнаЯ
стаЯ кинулись они к роще, увлекаЯ  с собой  и менЯ,  промчались мимо Ћйстра,
который отпрЯнул,  почему и не был ими замечен, он  схватил менЯ,  держал, Я
вырывалась, не видела ничего, зато  слышала. ‘лышала  Яростные вопли женщин,
моих колхидок,  потом дикий, нечеловеческий крик мужчины, голос  которого  Я
знала.  ’урон,  это был ’урон.  џ  знала,  что произошло. Ћни его  оскопили.
Ћтрезали мужское  естество,  а потом, нанизав на прутик и победно несЯ  этот
трофей   перед  собой,  в  полубеспамЯтстве,  издаваЯ  воинственные   вопли,
двинулись вниз по направлению к городу.
     ‘егоднЯ  в   слободе  колхидцев   царит   замогильнаЯ   тишина.  Ћблава
последовала  тем  же  утром. ‚се,  кто попал  в руки царских карателей, были
прикончены на  месте. “тешительно  знать,  что немногим женщинам и  девушкам
удалось бежать к Ђринне в горы.
     ‚прочем, о чем  это Я? —то  это за  слово  -- "утешительно"?  ‚месте со
многими   другими   словами  оно  теперь  из  менЯ  вытравлено.  ЊенЯ   ждет
безъЯзыкость.  ’урон, чудом спасший свою  шкуру ’урон  назвал  мое имЯ.  €бо
первое,  что он увидел,  когда пришел в себЯ,  было мое лицо. Џрезрев мольбы
Ћйстра  оставить этого  человека, ему все равно  уже не  помочь, презрев его
Яростные  приказы, Я подошла  к почти бездыханному ’урону. Ћн лежал рЯдом  с
поваленным деревом  нашей  свЯщенной  рощи,  пинией,  которую  срубил,  дабы
покарать нас, колхидцев, за то, что мы навлекли на  Љоринф чуму-лихоманку, а
теперь вот еще и затмение, -- так он объЯснЯл потом на допросе. Ћн, впрочем,
не умрет. ‚ котомке, с  которой Я никогда не расстаюсь, у менЯ имелсЯ настой
из  разных трав, останавливающий кровь. џ заставила Ћйстра соорудить из двух
жердин и сучьев носилки  и вместе со  мной отнести ’урона в город.  “тренний
сумрак сменилсЯ утренней зарей, когда  мы  вошли в город -- как в осажденную
крепость.  Ќа  всех  углах  часовые,  повсюду  вооруженные  отрЯды,  которые
тЯну