енный, с подстриженной бородкой,
облаченный в праздничные одежды, и  шел в свою ђезиденцию, где под обожающим
и преданным  взглЯдом  ’эна  садилсЯ за трапезу  при свете  факела  из  Ярко
пылающих
     смолистых веток.
     ќтот период энергичных  военных приготовлений сменилсЯ коротким сезоном
проливных дождей, заставивших ђобинзона тЯжко  потрудитьсЯ над укреплением и
переделкой  своих  строений.  Џотом наступило  времЯ сбора  урожаЯ,  который
оказалсЯ столь обильным,  что ђобинзону пришлось оборудовать под амбар грот,
берущий начало в глубине большой пещеры, -- грот был настолько узок и доступ
в него так труден, что  до сих пор он не  решалсЯ им воспользоватьсЯ. Ќа сей
раз  ђобинзон  не  отказал  себЯ  в удовольствии испечь хлеб, отделив с этой
целью часть нового урожаЯ. Ќаконец-то он разжег  давно уже готовую печь. ќто
Явилось длЯ него волнующим событием, важность  которого  он, конечно, хорошо
понимал и  сейчас, но лишь позже смог оценить во  всей полноте. …ще  раз  он
приобщилсЯ  к одной  из материальных и  вместе с  тем духовных сторон  жизни
утраченного им  человеческого сообщества. Ќо перваЯ выпечка  хлеба не только
позволила ему, в силу своего универсального и таинственного значениЯ, глубже
познать  источники человеческого духа: двуединое это действо содержало также
и нечто  иное, влекущее  его как  мужчину; скрытые,  интимные,  затерЯвшиесЯ
среди прочих постыдных  тайн раннего  детства ощущениЯ  неожиданно  расцвели
пышным цветом именно здесь, в горестном и безнадежном одиночестве.
     „невник. Ќынче  утром, когда Я впервые  замешивал тесто длЯ  хлеба,  на
менЯ  вдруг  нахлынули  образы,  вроде  бы  навсегда  затерЯвшиесЯ  в  вихре
прошедшей жизни, но  возродившиесЯ  благодарЯ одинокому моему существованию.
Њне было лет десЯть, когда отец спросил, кем Я хотел бы стать. Ќе колеблЯсь,
Я  ответил:  булочником.  Ћн  задумчиво поглЯдел на менЯ и  кивнул  с  видом
ласкового одобрениЯ. џсно было, что, по его разумению,  скромное это ремесло
носило  отпечаток   особого   достоинства,   освЯщенного  всеми   символами,
свойственными  хлебу -- наилучшей пище длЯ тела, но, главное,  длЯ  духа, --
согласно христианской морали,  которой отец, быть может, сторонилсЯ,  будучи
истовым приверженцем учениЯ квакеров, но свЯщенную суть которой тем не менее
почитал.
     „лЯ  менЯ  же дело обстоЯло совсем иначе, но тогда Я мало  заботилсЯ  о
необходимости  обоснованиЯ: престижности,  отличавшей в  моих глазах ремесло
булочника. Љаждое утро по пути  в школу Я проходил мимо окошечка, откуда шел
теплый, сдобный, какой-то матерински-ласковый дух; он поразил менЯ с первого
же  раза  и  с  тех  пор  неодолимо  притЯгивал к  себе,  заставлЯЯ  подолгу
простаивать у прикрывавшей окно решетки. ‡десь,  снаружи, было только  серое
слЯкотное утро, грЯзнаЯ улица, а в  конце ее -- ненавистнаЯ школа  с грубыми
учителЯми. ‚нутри же этой сказочно влекущей пещеры Я видел помощника пекарЯ:
голый по поЯс, весь припудренный мукой, он месил белое тесто, по ло-
     коть погружаЯ в него руки. џ всегда  отдавал  предпочтение не формам, а
материи. ЋсЯзать  и вдыхать --  эти два способа  познаниЯ  мира волновали  и
посвЯщали менЯ в  его сущность куда больше, нежели зрение и слух. Ќе  думаю,
что  свойства  эти  говорЯт в пользу  моих душевных  качеств; готов смиренно
признать обратное. Ќо длЯ  менЯ цвет -- не что  иное, как обещание жесткости
или мЯгкости,  форма --  всего  лишь свидетельство  гибкости  или  твердости
предмета, попавшего  в руки. ’ак  вот,  Я никогда не  видывал  ничего  более
маслЯнистого,  более  женственного  и ласкового,  чем  это  пухлое  тело без
головы,  теплаЯ  податливаЯ  плоть,  покорно  поддающаЯсЯ  в  глубине квашни
тискающим ее сильным рукам  полуголого мужчины. ’еперь-то Я понимаю, что мне
смутно чудилось тогда  загадочное соитие хлебной ковриги  и  пекарЯ;  Я даже
грезил о  некоей новой, неведомой  закваске, котораЯ придала  бы этому хлебу
мускусный привкус и аромат весны.
     ’аким  образом,   длЯ  ђобинзона  лихорадочное  переустройство  острова
сочеталось  со свободным  --  хотЯ вначале  и робким  -- расцветом  неЯсных,
безотчетных  побуждений. €  в самом деле:  казалось, все  внешние,  видимые,
искусственно созданные творениЯ рук -- непрочные, но непрестанно и энергично
обновлЯемые -- служили оправданием и защитой длЯ  рождениЯ нового  человека,
который  станет жизнеспособным  много позже.  Ќо  ђобинзон не желал ждать  и
остро страдал  от  несовершенства  своей системы. „ействительно,  соблюдение
•артии  и  “головного кодекса,  отбывание  вмененных самому себе  наказаний,
строгое  следование   раз  и  навсегда  установленному  распорЯдку  днЯ,  не
оставлЯвшему  ни единой  передышки,  церемониал,  руководЯщий  его основными
действиЯми, -- словом,  всЯ эта  теснаЯ бронЯ  установлений и предписаний, в
которую  он  втиснул  себЯ,  чтобы  не  скатитьсЯ в пропасть,  была, однако,
бессильна перед тоскливым страхом соседства с дикой, неукротимой тропической
природой и внутренней, разъедающей его душу цивилизованного человека эрозией
одиночества.  ’щетно  ђобинзон   пыталсЯ  избавитьсЯ  от  некоторых  чувств,
некоторых  инстинктивных  выводов  --  его  все равно без конца преследовали
нелепейшие   суевериЯ,  замешательство   и  растерЯнность;   они   неумолимо
расшатывали здание, где он надеЯлсЯ укрытьсЯ и спастись.
     ’ак, например,  он не мог  запретить себе  вкладывать  зловещий смысл в
двойной крик анй (ЉлещеЯднаЯ  кукушка, водЯщаЯсЯ в ћжной Ђмерике). ќта птица
всегда старательно прЯталась в зарослЯх, ее невозможно было разглЯдеть, даже
когда она находилась под самым носом; в ушах ђобинзона  перваЯ  высокаЯ нота
ее крика  звучала  посулом счастьЯ и удачи,  а втораЯ --  низкаЯ --  мрачным
предвестием надвигающихсЯ  бедствий. ‚ конце концов ђобинзон стал смертельно
боЯтьсЯ этого скорбного звука, и все же какаЯ-то неодолимаЯ сила влекла  его
в темные  сырые заросли -- любимое укрытие ани, где он с заранее бьющимсЯ от
ужаса сердцем снова и снова вслушивалсЯ в тоскливые птичьи пророчества.
     ђобинзон  также  все чаще сомневалсЯ  в  подлинности своих ощущений;  с
большим  трудом он заставлЯл себЯ не  обращать вниманиЯ на  те  из  них, что
внушали ему смутную  боЯзнь. €ли же, напротив,  он  неустанно возвращалсЯ  к
впечатлению,  показавшемусЯ  ему странным,  подозрительным, необычным.  ’ак,
однажды, проплываЯ  в  пироге  близ юго-западного  берега,  он  был  поражен
оглушительным птичьим гомоном и стрекотом  насекомых -- звуки  достигали его
слуха мерными волнами. Ќо когда он причалил к берегу и  вошел в лесную чащу,
то убедилсЯ,  что там  царит мертваЯ тишина, повергнувшаЯ его  в беспокойный
страх. ‹ибо шум  слышалсЯ только издали,  на  некотором расстоЯнии  от леса,
либо все живое умолкло при его поЯвлении. ђобинзон вернулсЯ к пироге, отплыл
от   берега,  причалил  вновь  и   повторил   свой  маневр  несколько   раз,
взволнованный и подавленный невозможностью разрешить странную загадку.
     ’очно   так   же   не  давали  ему  покоЯ  дюны  с  крупным  песком  на
северо-востоке  острова:  при первых  же его шагах песок издавал нечто вроде
глухого  утробного  мычаниЯ,  словно сама землЯ испускала  стон, наполнЯвший
душу  ђобинзона  холодным ужасом уже  по той причине,  что  невозможно  было
определить источник  звука.  ђазумеетсЯ,  в  —или он узнал  о  существовании
холма,  названного El Bramador --  ЉричащаЯ ѓора,  пески которого издают под
ногами людей гулкое ворчание.
     Ќо  вправду  ли  он слышал  эту  историю  или сам сочинил ее  невольно,
неосознанно, с единственной целью  избавитьсЯ от тоскливого страха? ќтого он
понЯть не мог и с  маниакальным  упорством мерил шагами дюны,  по известному
всем морЯкам способу широко открываЯ рот, чтобы лучше слышать голос песков.
     „невник. ’ри часа ночи.  ‚ещаЯ бессонница. џ блуждаю в сырых галереЯх в
глубине пещеры. ‚  детстве  Я бы  умер от испуга при виде  всех этих мрачных
теней,  мечущихсЯ  под уходЯщими во  тьму  сводами, при стуке капли,  тЯжело
разбивающейсЯ  о  каменный  пол. Ћдиночество  пьЯнит, как  вино.  Ќевыносимо
страшное  длЯ  ребенка,   оно  терпкой  радостью  наполнЯет  душу  взрослого
человека,  сумевшего  обуздать, коль  скоро  он  поставил  себе  такую цель,
судорожный  трепет  трусливого  сердца. €стинно  так:  ‘перанца -- достойный
венец судьбы, Ясно  обозначившийсЯ  с  первых  же  лет моего  существованиЯ.
Ћдиночество  и Я... мы спознались  еще  во времена  долгих мечтательных моих
прогулок  по берегам “за, во времена бесконечных  ночных бдений в библиотеке
отца, где Я, запасшись свечами, читал до рассвета;  Я  познал его в ‹ондоне,
когда отказалсЯ от рекомендательных писем, которые  открыли  бы передо  мною
двери  домов  друзей  нашей  семьи.   €  как  после  детского  неосознанного
благочестиЯ человек естественно приобщаетсЯ к серьезной, глубокой вере,  так
и  Я окончательно  приобщилсЯ к  одиночеству  в  ту  ночь,  когда "‚иргиниЯ"
завершила свое существование на рифах ‘перанцы. Ћно поджидало менЯ здесь, на
этих  берегах,  со днЯ  сотворениЯ  мира,  поджидало вместе  со своим верным
спутником -- безмолвием...
     Ћ, Я  стал  тут  большим  специалистом по безмолвию, вернее сказать, по
безмолвиЯм. ‚сем  своим существом, настороженным,  как  одно  большое ухо, Я
оцениваю,  измерЯю, смакую  особое качество безмолвиЯ,  в  которое  погружен
отныне. Ѓывают безмолвиЯ воздушные  и  душистые, как июньские ночи в Ђнглии,
бывают другие -- вЯзкие и затЯгивающие,  как кабанье болото, бывают и третьи
--  твердые  и  звонкие,  как  эбеновое  дерево.  џ  научилсЯ  поверЯть  ими
погребальную глубину  ночного молчаниЯ  пещеры  и  предаюсь этому с каким-то
сладостным отвращением, смутно пугающим менЯ самого. Џри свете днЯ мне не за
что ухватитьсЯ, ибо нету менЯ здесь ни жены, ни детей, ни друзей, ни врагов,
ни слуг, ни покупателей -- словом, никого, кто, подобно  Якорю, удерживал бы
менЯ  на  земле.  ’ак  отчего  же  среди  ночи  Я  безвольно  и неостановимо
погружаюсь  в бездну мрака?  Ќе  случитсЯ  ли однажды  так, что  Я бесследно
исчезну, поглощенный небытием, которое сам же и создал вокруг себЯ?
     ђастущие из года в  год урожаи  зерна вскоре  поставили ђобинзона перед
серьезной  проблемой защиты кладовых от крыс. Љазалось, численность грызунов
возрастала прЯмо пропорционально  прибывающим запасам,  и  ђобинзон поневоле
восхищалсЯ  этой  способностью  животных  размножатьсЯ  в   соответствии   с
окружающим изобилием, не в пример роду человеческому, который умножаетсЯ тем
скорее, чем  скуднее  его  ресурсы.  Ќо,  поскольку  он твердо  вознамерилсЯ
собирать и накапливать,  пока у  него  хватит сил, урожай за  урожаем, нужно
было боротьсЯ с паразитами.
     ђобинзон  знал,  что  растущие  на  острове  белые  грибы   с  красными
крапинками  Ядовиты: многие из его козлЯт погибли, съев их вместе  с травой.
Ћн приготовил из этих грибов отвар и пропитал им небольшое количество зерна,
которое  и рассыпал  там, где обычно  бегали  крысы Ћтрава  не причинила  им
никакого вреда. ’огда он соорудил клетки-крысоловки.  Ќо их понадобились  бы
тысЯчи, и,  кроме того, он  не  мог преодолеть отвращениЯ,  когда,  погружаЯ
клетку с пойманной крысой  в воду, чувствовал  на себе ее острый ненавидЯщий
взглЯд. Ћдиночество сделало его крайне чувствительным к малейшему проЯвлению
враждебности, пусть даже со стороны самого презираемого из живых существ. ’а
бронЯ равнодушиЯ  и  невежества, которой  люди прикрываютсЯ,  общаЯсь  между
собой,  более длЯ  него  не существовала,  подобно мозоли,  котораЯ сходит с
руки, ставшей праздной.
     Ћднажды ђобинзон оказалсЯ свидетелем Яростной драки двух крыс. ‘лепые и
глухие  ко  всему  окружающему,  они  вцепились  друг  другу  в  горло  и  с
душераздирающим визгом катались по земле. Ќаконец обе они, одинаково жестоко
истерзанные,  подохли, так  и не ослабив мертвой хватки. ‘равниваЯ погибших,
ђобинзон  заметил,  что  они принадлежали к разным видам: перваЯ --  чернаЯ,
толстаЯ, облезлаЯ,  очень  походила на тех судовых крыс, которых  он  привык
травить в плаванье  на кораблЯх.  ‚тораЯ -- сераЯ, тощаЯ,  более  волосатаЯ,
скорее относилась к виду  полевых грызунов, обитавших на  засеЯнных им полЯх
острова.  ‘омневатьсЯ  не  приходилось:  эта  была  коренной  обитательницей
здешних мест, тогда как перваЯ происходила из крысиного племени,  пришедшего
с "‚иргинии" и быстро размножившегосЯ благодарЯ обильному урожаю зерновых.
     ЉаждаЯ из групп имела свой ареал и источники питаниЯ. ђобинзон убедилсЯ
в этом, выпустив однажды вечером на луг  черную  крысу, пойманную  в пещере.
‘перва  только расступавшиесЯ  травы  выдавали  направление  невидимого бега
крысы и многочисленных ее преследователей. ‡атем охота продолжилась в дюнах,
где взметнувшийсЯ  песок обозначил  место жестокой схватки.  Љогда  ђобинзон
подоспел туда, от его бывшей пленницы остались только лапки да клочок черной
шерсти. ’огда  он рассыпал на лугу два мешка зерна,  предварительно проложив
туда от пещеры узенькую дорожку из зерна. Љонечно, столь тЯжкаЯ жертва могла
и не  дать  никаких результатов. Ћднако  расчет  его  оправдалсЯ.  …ще ночью
черные грызуны целыми полчищами ринулись пожирать  то, что по  праву считали
своим  достоЯнием. € завЯзалась жестокаЯ  битва.  Љазалось,  на поле  бушует
ураган,  выбрасывающий  вверх   бесчисленные  песчаные  гейзеры.  ‘цепившись
попарно, крысы катались по  земле, словно живые Ядра, испускаЯ пронзительный
визг, как будто  здесь вершилсЯ адский шабаш. ‚ мертвенном лунном  свете всЯ
равнина бурлила и ходила ходуном, издаваЯ мучительные стоны.
     €сход  боЯ был  предрешен  заранее.  †ивотное,  вступившее в схватку на
территории противника,  обречено  на смерть.  ‚  тот  день все  черные крысы
погибли.
     „невник. Ќынче  ночью моЯ праваЯ рука, свесившаЯсЯ с постели,  затекла,
словно отнЯлась. ‹евой  рукой Я приподнЯл ее  -- эту ставшую чужой вещь, эту
тЯжелую, крупную  массу омертвевшей плоти, эту вЯлую  и грузную  конечность,
незнакомую,  постороннюю,  ошибкой  соединенную  с  моим телом. € мне  не то
приснилось, не то  пригрезилось: вот так же  Я поднимаю и переворачиваю  мой
труп,  дивЯсь его неживой тЯжести, терЯЯсь перед этим парадоксом  --  вещью,
котораЯ ЯвлЯетсЯ мной. Ќо  впрЯмь ли это Я? ‚о мне просыпаетсЯ давно забытое
детское волнение, испытанное при виде витража в нашей церкви,  изображающего
‘вЯтого „ениса: тело, обезглавленное на ступенЯх храма, наклонЯетсЯ и обеими
руками поднимает собственную отсеченную голову... Ќо менЯ восхищала вовсе не
эта сверхъестественнаЯ живучесть. Џри  моей детской набожности подобное чудо
казалось сущим пустЯком --  видел же Я,  как  летает по двору обезглавленнаЯ
утка. Ќет, истинное чудо состоЯло в том, что, лишившись головы, ‘вЯтой „енис
подбирает ее в ручье, куда она скатилась,  и держит так бережно, так любовно
и заботливо. Ќу и ну! -- да если бы  менЯ обезглавили, Я, уж будьте уверены,
не побежал бы за  своей  головой  с давно осточертевшими  рыжими  патлами, с
веснушками на физиономии. Ћх, эти веснушки! -- как  же Я их ненавидел вместе
со  своей  огненной  башкой,  длинными  костлЯвыми  руками, тощими  ногами и
белой-пребелой,  точно  у  ощипанного  гусЯ,  кожей с пробивающимсЯ  кое-где
розоватым  пушком!  €  это  неодолимое  отвращение воспитало  во мне  особое
восприЯтие  самого себЯ, восприЯтие, которое  открылось  мне во всей полноте
лишь здесь, на  ‘перанце. ‚  самом деле, с некоторого  времени Я осуществлЯю
над самим собой операцию, котораЯ заключаетсЯ в том,  чтобы последовательно,
один за другим, срывать с себЯ все покровы, -- Я подчеркиваю: именно все, --
так сдирают шелуху с луковицы. ЏроделываЯ это, Я словно бы создаю поодаль от
себЯ  некоего индивидуума по фамилии  Љрузо,  по имени ђобинзон, шести футов
ростом  и  так далее. џ  наблюдаю  со стороны, как он  живет и  трудитсЯ  на
острове, и не пользуюсь больше  его удачами, не страдаю от его несчастий. Ќо
кто же этот Я? ‚опрос далеко не праздный. € даже не неразрешимый. €бо если Я
-- не он, значит, Я -- это ‘перанца. € отныне существует это  порхающее, как
птица,  Я, которое воплощаетсЯ то в человеке,  то в острове, делает  из менЯ
одно или другое.
     „остойно  ли все, что  написано выше, названиЯ "философиЯ"? ‘транную же
переживаю  Я  метаморфозу,  если,  будучи  в  высшей  степени  положительным
человеком,  отнюдь  не склонным к отвлеченным размышлениЯм, нынче задаю себе
подобные вопросы,  да еще  и  разрешаю их или  по крайней  мере  думаю,  что
разрешаю. Ќужно будет позже вернутьсЯ к этой теме.
     ЂнтипатиЯ к собственному лицу, а также воспитаннаЯ с детства  неприЯзнь
к   самолюбованию   долгое  времЯ  мешали  ђобинзону   подойти   к  зеркалу,
принесенному с "‚иргинии", которое  он повесил  снаружи, на задней, наименее
доступной стене ђезиденции.  Ќо бдительное внимание, с которым он  следил за
своей эволюцией, однажды утром все же привело его к  зеркалу  -- более того,
он  даже вынес самое  любимое кресло  и  уселсЯ,  чтобы со всеми  удобствами
изучить то единственное человеческое лицо, которое ему дано было созерцать.
     ЌикакаЯ  существеннаЯ перемена  как будто  не  коснулась  его  черт, и,
однако, он  с трудом узнал себЯ. ‚печатление выразилось в одном-единственном
слове: обезображен.  "џ обезображен", -- произнес он  громко,  и  сердце его
больно сжалось. ’щетно пыталсЯ он найти в своих давно известных  ему изъЯнах
--  вульгарном очерке  рта,  тусклом взглЯде, отнюдь не сократовском  лбе --
объЯснение  низменного  уродства  маски,  глЯдевшей  на него  из  съеденного
сыростью  зеркала.  Ќо нет, преображение было не  внешним, оно  шло изнутри,
придаваЯ  лицу  застылую  окаменелость, какую он подметил в давние времена у
одного  узника,  выпущенного  из  одиночки  после  долгих  лет заключениЯ  в
темноте.  Љазалось, будто  безжалостнаЯ  ледЯнаЯ зима  иссушила  этот  столь
знакомый лик, стерев с него всЯкое выражение, навсегда лишив трепета чувств,
упростив до первобытной  грубости.  „а,  конечно...  разве  борода  лопатой,
обрамлЯющаЯ подбородок от уха до уха, походила на мЯгкую шелковистую бородку
ЌазареЯнина? Ќет,  она Явно вела свое происхождение от  ‚етхого  завета,  от
этого  примитивного канона "око  за  око..." -- так же, как  и этот  взглЯд,
пугающе упорный и беспощадный.
     Ќарцисс наоборот, Ќарцисс, убитый печалью, преисполненный отвращениЯ  к
собственному облику... ђобинзон  долго вел  с самим собою немой разговор. Ћн
постиг  простую  истину:  наше  лицо  есть  та часть  нашей  плоти,  которую
непрестанно  лепит,  стирает  и  лепит  по-новому, согревает и  воспламенЯет
присут-
     ствие  нам подобных. ‚от/например,  человек, только что  расставшийсЯ с
собеседником после оживленного  разговора: на лице  его  некоторое времЯ еще
торит отблеск душевного подъема, он долго не гаснет, а поЯвление  следующего
собеседника  способно  вновь раздуть  его в  Яркий  огонь. "Џотухшее лицо...
ЋпускалсЯ ли кто-нибудь из рода человеческого  до такой  степени  угасаниЯ?"
ђобинзон произнес фразу в полный голос. Ќо даже при этих тЯжелых, как камни,
словах  ничто не  дрогнуло в его лице,  словно оно было вырезано из рога. Ћн
попыталсЯ  вспомнить  что-нибудь  веселое и улыбнутьсЯ.  Ќевозможно. ‹ицо  и
впрЯмь  застыло,  задубело,  точно  на  морозе,  и  понадобились  бы  долгие
радостные встречи  с близкими, чтобы оно оттаЯло. ’олько улыбка  друга могла
вернуть ему способность улыбатьсЯ...
     ђобинзон  оторвалсЯ  от зловеще-чарующего  зеркала  и  оглЯделсЯ. ђазве
остров  не  дает  ему все  необходимое? ђазве не  позволЯет  утолЯть жажду и
голод, не дарит приют и безопасность? ’еперь он живет здесь  с удобствами, а
длЯ духовных нужд у него есть ЃиблиЯ. Ќо кто  же, кто, обладающий простейшей
из добродетелей -- улыбкой, сможет когда-нибудь растопить лед, сковавший его
лицо? ђобинзон обратил взглЯд к ’эну, сидевшему справа, и тот поднЯл голову.
—то  это,  не  галлюцинациЯ  ли?  ’эн улыбалсЯ  своему хозЯину.  …го чернаЯ,
красиво изогнутаЯ пасть чуть приоткрылась и растЯнулась, обнажив двойной рЯд
клыков. Ћдновременно пес уморительно  склонил голову набок, и ђобинзон готов
был поклЯстьсЯ, что его карие глаза иронически сощурились. Ћн стиснул обеими
руками мохнатую собачью голову, слезы умилениЯ затуманили ему  взглЯд. „авно
забытый жар волнениЯ окрасил румЯнцем щеки, по губам  пробежала еле ощутимаЯ
дрожь,   напомнившаЯ   ему  берега  родного   “за,  первое   дыхание  марта,
предвещавшее скорый приход весенних дней. ’эн по-прежнему весело скалилсЯ, и
ђобинзон  с  обожанием   глЯдел  на   него,  жаждаЯ  обрести  сладчайшую  из
человеческих  привычек  -- улыбку.  ‘  тех пор  это стало их  любимой игрой.
ђобинзон внезапно  прерывал  работу, охоту, хождение по берегу или  по лесу,
ночной сон -- тогда он зажигал смолистый  факел  -- и, приблизив  теперь уже
только наполовину  омертвевшее  лицо  к  морде  ’эна,  смотрел ему  в  глаза
особенным, настойчивым взглЯдом.  Ќаклонив  голову, пес  улыбалсЯ в ответ, и
собачьЯ улыбка  чем дальше, тем Явственнее отражалась на  человеческом  лице
хозЯина.
     Ќебосвод уже окрасилсЯ  в розовое,  но громкий концерт птиц и насекомых
еще  не  началсЯ. Ќи одно дуновение ветерка не коснулось пока резных листьев
пальм, росших по обе стороны широко распахнутых  дверей ђезиденции. ђобинзон
проснулсЯ гораздо позже  обычного.  Ћн  тотчас понЯл  это,  но  совесть его,
окутаннаЯ дремотой, молчала, и он принЯлсЯ мысленно  перебирать  предстоЯщие
на сегоднЯ дела. ‘перва  утренний туалет, потом  чтение Ѓиблии,  лежащей  на
пюпитре, затем поднЯтие флага и "открытие" крепости. Ћн  спустит мост  через
ров и уберет каменные блоки, преграждающие, дорогу. ‚ первой половине днЯ он
займетсЯ стадом. Љоз  под номерами  Ѓ-13, ‹-24,  ѓ-2 и  3-17 нужно случить с
козлом. ђобинзон заранее испытывал отвращение к этой процедуре, представлЯЯ,
с  какой бесстыдной поспешностью эти дьЯволицы, болтаЯ  выменем, поскачут на
тонких ногах к загону  длЯ самцов. Ќу и ладно, пусть себе  блудодействуют до
обеда. Ќужно также  наведатьсЯ к кроличьему садку, устроенному им  недавно в
песчаной  ложбине, заросшей  вереском  и  дроком;  он окружил  ее  невысокой
каменной загородкой и выращивал дикую репу,  люцерну  и овес, длЯ того чтобы
заманить туда семейство агути -- нечто вроде короткоухих зайцев с золотистой
шерсткой: с первого днЯ пребываниЯ  на ‘перанце  ђобинзону  удалось  поймать
всего двух-трех из них. Ђ еще  необходимо  успеть  до  обеда наносить  в три
рыбьих садка  пресной воды, котораЯ  в  засуху  быстро испарЯлась. ‡атем  он
наскоро перекусит и  облачитсЯ в генеральский  мундир, ибо после полуднЯ ему
предстоЯт  многочисленные  официальные  церемонии:  внесение  коррективов  в
список морских  черепах, председательствование  на  законодательной комиссии
•артии и  “головного кодекса  и,  наконец, торжественное  открытие моста  из
лиан, дерзко переброшенного  через овраг глубиною в сто  футов прЯмо посреди
тропического леса. ђобинзон уныло раздумывал о том, хватит ли у него времени
закончить беседку из древовидного папоротника, которую  он начал строить  на
опушке  леса,  подступавшего  к  бухте;  ей  предназначалась  двойнаЯ  роль:
наблюдательного пункта --  чтобы следить за морем -- и прохладного тенистого
укрытиЯ  в самые жаркие  часы;  и вдруг ему стала  понЯтна причина  позднего
пробуждениЯ: накануне  он  забыл  налить  воду в  клепсидру и  та  перестала
действовать. Џо  правде  говорЯ, он осознал  непривычную  тишину,  царЯщую в
комнате, только после  того, как в  медный таз упала последнЯЯ каплЯ воды из
бутыли"  ‚зглЯнув на  нее, ђобинзон  увидел  еще одну  -каплю --  она  робко
показалась из отверстиЯ, удлинилась, принЯв грушевидную форму, потом, как бы
поколебавшись, снова сократилась и втЯнулась  в  бутыль, решительно раздумав
падать вниз и тем самым возвратив времЯ вспЯть.
     ђобинзон с наслаждением  потЯнулсЯ  на своем  ложе. ‚первые  за  многие
месЯцы  назойливо-мерный  ритм  капель,   их  всплеск  в  тазу,  звучащий  с
неумолимой   размеренностью   метронома,   перестал  руководить   всеми  его
действиЯми. ‚ремЯ остановилось. “ ђобинзона наступили каникулы. Ћн присел на
край своего ложа. ’эн любовно положил морду на его  колено. €так, могущество
ђобинзона  над  островом   --  детищем   его   абсолютного  одиночества   --
распространилось даже на само времЯ! Ћн  с радостью думал о том,  что в  его
воле заткнуть клепсидру и сознательно остановить бег времени...
     Ћн встал и, подойдЯ к двери,  приостановилсЯ  на пороге.  Ћслепительное
сиЯние  солнца,  ударившее  в  глаза, вынудило его пошатнутьсЯ  и  оперетьсЯ
плечом о косЯк. Џозже, размышлЯЯ над опьЯнением, одурманившим его в тот миг,
и пытаЯсь подыскать ему имЯ,  он назвал его мгновением невинности. ‘перва он
решил,  что  остановка клепсидры всего  лишь  разрушила строгие  каноны  его
распорЯдка днЯ и отодвинула неотложные дела. Ќо теперь он заметил, что пауза
эта менее всего была его личным делом -- она касалась всего острова в целом.
€ными словами, вещи, стоило  им вдруг  прекратить  соотноситьсЯ меж собой, в
зависимости  от   их  назначениЯ  и  применениЯ,  вновь  вернулись  к  своей
первоначальной  сути,  обогатились  в свойствах,  зажили длЯ  самих себЯ  --
наивно, невинно, не ища  своему  бытию  иных оправданий,  кроме собственного
совершенства.  Ќебеса  сиЯли  кротко  и  приветливо,  словно  ‘оздатель,  во
внезапном порыве любви, решил благословить земные свои творениЯ. ‚оздух  был
напоен  невыразимо  счастливым блаженством,  и ђобинзону, вдруг  охваченному
непонЯтным экстазом, почудилось, будто за этим островом, где  он столь долго
влачит  одинокое  свое существование,  встает другой --  более  юный,  более
жаркий,   более   гостеприимный,   доселе   скрытый   от  него  заурЯдностью
повседневных дел.
     ЏотрЯсающее  открытие:  оказываетсЯ, возможно уклонитьсЯ  от неумолимых
оков  времени и  строгого распорЯдка жизни и  при  этом не угодить в кабанье
болото!  ‚озможно изменитьсЯ и при этом не  пасть!  Ќарушить столь тщательно
установленное равновесие своего уклада и не деградировать! ‘омнений не было:
он  поднЯлсЯ ступенью  выше  в той метаморфозе, котораЯ  вершилась  в  самой
глубине  его  души.  Ќо  то  было  лишь краткое озарение,  мгновенный экстаз
личинки, которой открылось, что в один прекрасный день она сможет вспорхнуть
в небо пестрой бабочкой. ЋпьЯнЯющее, но преходЯщее видение!
     ‘ тех  пор  ђобинзон  частенько  останавливал клепсидру, чтобы  вновь и
вновь  повторить опыт, который позволит  ему  когда-нибудь  высвободитьсЯ из
кокона, где он  вел  свое дремотное существование, и стать новым ђобинзоном.
Ќо его час еще не пробил. „ругой остров ни разу больше не возникал в розовом
мареве рассвета, как в  тот памЯтный день. € ђобинзон,  облачившись в старую
одежду,  вернулсЯ к прежней игре в работу,  позабыв за множеством  мелких  и
скучных  занЯтий,  за правилами своего  этикета  о том, что  он мог  некогда
мечтать об ином.
     „невник. џ совершенно не  сведущ в философии,  но долгие размышлениЯ, к
коим приводит жестокаЯ необходимость и особенно некие нарушениЯ мыслительных
процессов, проистекающие из вынужденного моего одиночества, наталкивают менЯ
на  определенные заключениЯ,  касающиесЯ  древней  проблемы  познаниЯ. ‘кажу
коротко: мне  кажетсЯ,  что присутствие  других  людей  --  и их  незаметное
вмешательство во все существующие теории --  есть вескаЯ  причина путаницы и
неЯсности в отношениЯх познающего к объекту познаниЯ.  ЌельзЯ сказать, чтобы
другим  отводилась  в  этих  отношениЯх  ведущаЯ  роль, -- просто  им  нужно
выступать  на сцену  в свое времЯ  и только при полной Ясности,  а не  когда
заблагорассудитсЯ и как бы украдкой.
     ‘веча,  зажженнаЯ  в  темной  комнате  и  поднесеннаЯ  к  тем или  иным
предметам, освещает их, оставлЯЯ другие во мраке. Ќа один миг они выныривают
из потемок,  затем вновь погружаютсЯ  в  черное ничто. Ќо тот факт, освещены
они или нет,  ровно ничего не менЯет ни  в  природе их, ни  в существовании.
Љакими они ЯвлЯютсЯ в момент,  когда их залил Яркий свет, такими они были до
и будут после этого момента. Џримерно  так  же  выглЯдит длЯ  нас и  процесс
познаниЯ, где  орудием его ЯвлЯетсЯ свеча, а предметом -- освещаемые вещи. €
вот чему научило менЯ одиночество: подобнаЯ схема приложима  лишь к познанию
мира другими, иначе говорЯ, она касаетсЯ лишь весьма узкого и специфического
аспекта проблемы познаниЯ. Џредположим, чужой человек, введенный  в мой дом,
видит там те или иные предметы, разглЯдывает их, затем отворачиваетсЯ, чтобы
посмотреть на другие, -- вот точное соответствие мифу о  зажженной  свече  в
темной   комнате.   ЋбщаЯ   же   проблема  познаниЯ   должна   ставитьсЯ  на
предшествующей, гораздо более фундаментальной стадии -- ведь длЯ того, чтобы
можно   было  говорить  о  незнакомце,  проникшем  в  мой  дом  и  изучающем
находЯщиесЯ  там вещи,  нужно и  мне  при  том присутствовать,  держа в поле
зрениЯ всю комнату и следЯ за действиЯми чужака.
     €так, существуют две проблемы познаниЯ  или, вернее, два вида познаниЯ,
которые  крайне важно четко различать  и которые  Я,  без всЯкого  сомнениЯ,
продолжал  бы  путать,  если  бы  не  страннаЯ  моЯ  участь,  подарившаЯ мне
абсолютно  новый взглЯд на  вещи: познание  через  других  и  познание через
самого себЯ. ‘мешиваЯ  их  под тем предлогом,  что другой есть другой Я,  мы
ничего не достигаем. Ћднако же именно  это и происходит,  когда  воображаешь
себе  орудие познаниЯ в виде некоего индивидуума, который,  войдЯ в комнату,
смотрит,  трогает,  нюхает,  короче  сказать,  изучает  природу  вещей,  там
находЯщихсЯ. Ќо ведь индивидуум этот --  другой человек, предметы же знакомы
мне, наблюдателю сей сцены. —тобы вполне корректно поставить  задачу, нужно,
следовательно, описать ситуацию не от  лица пришельца, проникшего в комнату,
а от моего собственного, то есть говорЯщего и  наблюдающего владельца данной
комнаты. —то Я и попытаюсь сделать.
     ‚от первый  вывод,  который приходит  на  ум:  стоит  начать  описывать
понЯтие  "Я", не сливаЯ его с понЯтием "другие", как убеждаешьсЯ, что оно --
это "Я"  -- существует лишь урывками и, в общем-то,  встречаетсЯ  достаточно
редко.   Џрисутствие   его  соотноситсЯ   со  способом  вторичного,  как  бы
рефлективного  познаниЯ. —то же происходит при  первичном,  непосредственном
знакомстве с  внешним миром? Ђ вот  что: все предметы имеютсЯ в наличии, они
блестЯт  на солнце или упрЯтаны  в тень,  они  тверды или мЯгки,  тЯжелы или
легки,  они  обследованы,  измерены,  взвешены,  более  того:  сварены,  или
обструганы, или согнуты пополам и так далее, -- но при том сам Я -- тот, кто
обследует, измерЯет, взвешивает,  варит и так далее, -- не  существую никоим
образом, если акт рефлексии, позволЯющий мне возникнуть из  небытиЯ, не имел
места,  а происходит этот акт крайне редко.  Ќа первичной стадии познаниЯ то
впечатление, что  Я  получаю  от  предмета,  и есть сам предмет;  его  можно
увидеть,  пощупать,  понюхать и так далее,  -- можно, хотЯ при  этом  и  нет
человека, который  смотрит,  щупает,  нюхает  и  прочее.  ‡десь  не  следует
говорить  о  свече,   озарЯющей  своим   пламенем   некие   вещи;   уместнее
воспользоватьсЯ  другим  сравнением:  самопроизвольно  светЯщиесЯ  предметы,
которые не нуждаютсЯ в освещении извне.
     ќту примитивную, первичную, чисто импульсивную стадию познаниЯ, котораЯ
и  ЯвлЯет  собою  наш обычный  способ  существованиЯ,  отличает,  счастливое
одиночество познанного, девственность вещи в себе, обладающей всеми внешними
свойствами -- цветом, запахом,  вкусом  и формой, --  равно как и атрибутами
своей скрытой сути. Ћтсюда  неизбежный вывод:  ђобинзон -- это  ‘перанца. Ћн
осознает самого  себЯ лишь в трепете миртовых  ветвей, пронизанных огненными
стрелами солнца, лишь в шепоте пенной волны, ласкающей золотистый песок.
     € внезапно  словно  включаетсЯ  некий  сигнал.  ‘убъект  отрываетсЯ  от
объекта,  от предмета,  лишаЯ  его  части  веса и  цвета. —то-то  треснуло в
незыблемом доселе здании мира, и целаЯ глыба вещей обрушиваетсЯ, превращаЯсь
в  менЯ. Љаждый объект  лишаетсЯ своих  качеств  в  пользу  соответствующего
субъекта. ‘вет превращаетсЯ в глаз и более не существует  как свет -- теперь
это лишь раздраженнаЯ сетчатка. ‡апах становитсЯ носом --  и весь мир тут же
перестает  пахнуть.  Њузыка  ветра в  мангровых  корнЯх  более  не  достойна
упоминаниЯ: это просто колебаниЯ барабанной перепонки. ‚ конечном счете весь
мир собираетсЯ в моей душе -- она же одновременно и душа ‘перанцы, вырваннаЯ
из груди острова, который умирает без нее под моим скептическим взором.
     ЉонвульсиЯ,   сотрЯсающаЯ    мир...   Ћбъект   внезапно   деградировал,
превратившись  в  субъект.  ђазумеетсЯ,  он  того  и  заслуживал, ибо всЯкий
механизм наделен неким смыслом.  “зел противоречий, источник разногласий, он
был   вычленен   из  тела   острова,  отброшен,  растоптан.   Ќекий   сигнал
свидетельствуете процессе рационализации мира. Њир доискиваетсЯ  собственной
рационализации  и,  делаЯ  это,  избавлЯетсЯ от  ненужного старого хлама  --
субъекта.
     Ћднажды к ‘перанце приблизилсЯ испанский галион. Љазалось бы, что может
быть  правдоподобнее? Ќо такие  галионы уже  более  века  не  бороздЯт  воды
океана. Ќо на борту отмечалсЯ какой-то праздник. Ќо судно, вместо того чтобы
бросить  Якорь  и   спустить  шлюпку,  следовало  вдоль  берега,  как  будто
находилось в тысЯче миль от острова. € молодаЯ  девушка в старомодном платье
смотрела на менЯ из кормового портика, и это была  моЯ сестра, умершаЯ много
лет  тому  назад...  ‘только  странностей  разом  --  нет,  это  невероЯтно!
‘игнал... и галион мгновенно утратил все шансы на реальное существование. Ћн
стал галлюцинацией ђобинзона. Ћн  воплотилсЯ в этот  субъект -- обезумевшего
ђобинзона в нервной горЯчке.
     ‚ другой раз Я брел по лесу. Ќа тропинке, в сотне шагов от менЯ, торчал
огромный пень. ‘транный косматый  пень, смутно похожий на стоЯщего  боком ко
мне зверЯ. Ђ потом пень шевельнулсЯ. Ќо ведь  это  нелепость, пни шевелитьсЯ
не могут! Ђ потом пень превратилсЯ в козла. Ќо каким же образом  пень мог бы
превратитьсЯ в  козла? ’ребовалсЯ  тот  самый  сигнал.  € он прозвучал. Џень
исчез окончательно и даже ретроактивно. ‡десь всегда стоЯл козел. Ќу а пень?
Ћн стал оптической иллюзией, обманом зрениЯ ђобинзона.
     €так,  субъект есть дисквалифицированный объект.  Њои глаза -- это труп
света, цвета. Њой вес  -- все,  что осталось  от запахов,  после того как их
нереальность точно доказана. ЊоЯ рука опровергает  вещь, которую держит. € с
этих  пор  проблема  познаниЯ  рождаетсЯ  из  анахронизма.  Ћна   утверждает
одновременность субъекта и объекта.
     чьи таинственные отношениЯ хотела бы выЯснить. Ќо субъект и  объект  не
могут сосуществовать,  поскольку они  и есть одно  и то  же Явление,  сперва
интегрированное  в реальный  мир,  затем  выброшенное  из  него  на  свалку.
ђобинзон -- это отбросы ‘перанцы.
     ‘ие Ядовитое, вызывающее неприЯзнь  определение наполнЯет менЯ  мрачной
радостью. €бо оно  указывает на тЯжкий тернистый путь к спасению, по крайней
мере к частичному спасению плодородного  и гармоничного острова, великолепно
обработанного и управлЯемого,  могущественного  в идеальном  равновесии всех
своих атрибутов, живущего своей  жизнью -- но без менЯ, именно оттого, что в
нем и так слишком много менЯ, -- менЯ, которого  следовало бы свести к  тому
скрытому  сиЯнию,  что делает каждую  вещь познаваемой  без  того, чтобы  ее
кто-то познавал...  Ћ это хрупкое,  чистое  равновесие,  столь нежное, столь
драгоценное!
     Ќо ђобинзону не  терпелось отвлечьсЯ от своих мечтаний и  умозрительных
построений,  чтобы  исследовать  подробнее  сушу  ‘перанцы.  €  однажды  ему
показалось,  что  он нашел  наконец верный ход, открывающий  доступ в свЯтаЯ
свЯтых острова.

        ѓ‹Ђ‚Ђ Џџ’Ђџ
     ђасположеннаЯ в самом центре острова  пещера, вход в которую у подножиЯ
гигантского кедра зиЯл, как широко разинутаЯ  пасть посреди каменного хаоса,
всегда  вызывала  интерес ђобинзона. Ћднако  она довольно долго  служила ему
лишь кладовой, где он с вожделением скупца прЯтал все свои самые драгоценные
сокровища: урожаи  зерна,  сушеные  фрукты и вЯленое  мЯсо;  еще  дальше,  в
глубине, находились  сундуки  с  одеждой,  инструменты, оружие,  золото;  и,
наконец,  в самом укромном  уголке  он  хранил  бочонки  с  порохом, запасов
которого  вполне  хватило  бы на то,  чтобы  взорвать весь  остров.  €  хотЯ
ђобинзон,  охотЯсь  на  диких  дверей,   давным-давно  уже  не   пользовалсЯ
огнестрельным оружием, он берег этот порох, сознаваЯ себЯ могущественным его
повелителем, и это давало ему утешение и уверенность в  безграничной власти.
‘идЯ на своем взрывоопасном троне, он чувствовал себЯ ћпитером -- всесильным
хозЯином острова и всего живого на нем.
     Ќо вот уже несколько недель, как пещера обрела в глазах ђобинзона новый
смысл. ‚ его второй  жизни -- той, что начиналась  с прекращением полномочий
генерал-губернатора  и  остановкой клепсидры,  --  ‘перанца переставала быть
областью  управлениЯ, превращаЯсь  в живое существо,  несомненно  , женского
пола,  и к  ней обращались  теперь  и  его философские  построениЯ, и  новые
потребности  сердца и  плоти.  ‘  некоторых  пор ђобинзон  часто  недоуменно
спрашивал себЯ, что ЯвлЯет  собою пещера -- рот, глаз  или иное естественное
отверстие этого  гигантского тела, и не заведет  ли его чересчур настойчивое
исследование  в  такое  потайное место,  которое  слишком  Ясно  ответит  на
вопросы, заданные им самому себе.
     ‡а  пороховым  складом туннель  переходил  в  почти отвесный лаз,  куда
ђобинзон  не  отважилсЯ спускатьсЯ до  того  периода своей жизни, который он
окрестил теллурическим  (земной, свЯзанный  с землей). ‚прочем, обследование
этого хода представлЯло значительную трудность, а именно проблему освещениЯ.
     Ѓлуждать в этих  каменных недрах со смолистым факелом в руке -- а ничем
иным  ђобинзон  не располагал --  означало подвергать  себЯ  крайнему  риску
взорватьсЯ  вместе с запасами  пороха: переносЯ бочонки в пещеру,  он вполне
мог рассыпать часть его на пол. Љ тому  же застоЯвшийсЯ, разреженный  воздух
неизбежно  будет  вытеснен  чадЯщим  дымом  факела,  и  ему  грозит  удушье.
‚озникший  было  проект  пробить  отверстие  из глубины пещеры  наверх,  длЯ
освещениЯ и проветриваниЯ, также пришлось отвергнуть, и ђобинзону оставалось
последнее  --  освоитьсЯ  с темнотой, иными словами,  покорно применитьсЯ  к
условиЯм,  продиктованным   той  средой,  которую  он  собиралсЯ  осваивать;
подобнаЯ  мысль навернЯка не  пришла бы ему  в  голову  еще несколько недель
тому;  назад.  ђобинзон осознал ту  метаморфозу, что  претерпел за последнее
времЯ, и  приготовилсЯ  к еще более разительным  переменам, лишь бы получить
ответ на все вопросы, поставленные перед ним новым его призванием.
     ‘начала  он  попыталсЯ  просто  привыкнуть   к  темноте,  чтобы  ощупью
передвигатьсЯ в глубине пещеры, но сразу же понЯл тщетность этих усилий: ему
предстоЯла  куда  более  солиднаЯ  подготовка. Ќужно было преодолеть  стадию
альтернативы "свет -- тьма", на  которой  обычно останавливаетсЯ  нормальный
человек,  и вступить в мир  слепых -- по-своему полный, совершенный мир,  --
конечно, гораздо  менее удобный  длЯ  существованиЯ,  нежели мир  зрЯчих, но
отнюдь  не  обделенный  иным  светом  и  вовсе  не  погруженный  в  зловещий
беспросветный мрак, как это  воображают зрЯчие. ‚зглЯд, воспринимающий свет,
изобретает  также и  тьму, но лишенный зрениЯ не знает ни того ни  другого и
потому  не  страдает  от  отсутствиЯ  первого.  —тобы  приобщитьсЯ  к  этому
состоЯнию, нужно было только долгое времЯ провести в темноте, что ђобинзон и
сделал, запасшись маисовыми галетами и кувшинами козьего молока.
     Ђбсолютный,  ничем не нарушаемый покой окружал его.  Ќи  один  звук  не
проникал сюда, в чрево пещеры. Ћднако  ђобинзон был заранее уверен, что опыт
его удастсЯ, ибо он  отнюдь  не чувствовал себЯ  изолированным  от ‘перанцы.
Ќапротив, он  активно жил одной  жизнью с  ней. ЏрислонЯсь к каменной стене,
широко  открыв глаза во  мраке, он видел  белые Языки пены, лижущей песчаные
берега острова, благословлЯющий жест пальмы, ласкаемой ветерком, алую молнию
--  колибри,  пролетевшего  по  зеленому  лесу.  Ћн  обонЯл  йодистый  запах
водорослей  ва  отмелЯх,  обнаженных  при  отливе. ђак-отшельник,  пользуЯсь
удобным  случаем,  высовывалсЯ  из  своей  раковинки, чтобы  подышать свежим
воздухом.  —ерноголоваЯ  чайка,   замерев  на  лету,  резко   пикировала  на
рыбу-бабочку,  забившуюсЯ в  красные  водоросли,  которые  отхлынувшаЯ  вода
уложила  коричневой  стороной  книзу. Ћдиночество  ђобинзона  было побеждено
весьма необычно -- не  сторонним образом, когда находишьсЯ в толпе или рЯдом
с другом  и  касаешьсЯ  людей боком,  локтем, но центральным,  Ядерным, если
можно  так выразитьсЯ.  Ћн, вероЯтно,  почти достиг сердцевины  ‘перанцы, ее
средоточиЯ,   откуда   во  все  стороны  отходили  нервные  окончаниЯ  этого
гигантского тела и  куда поступала всЯ  информациЯ извне. ’ак в некото-t рых
соборах  есть  точка,  где благодарЯ игре  звуковых  волн, их интерференции,
слышны малейшие шорохи  и звуки,  доносЯщиесЯ из апсиды и нефов,  с хоров  и
амвона.
     ‘олнце  медленно   клонилось   к   горизонту.  “   подно