нежели камеры,  скорее,  адской  сковороды,  нежели  
камеры. „вадцать четыре часа - один и тот же круг.  
     ‚ шесть утра по  пронзительному  свистку  пЯтеро  поднимались;  слушали  
поверку заключенных соседнего барака; съедали утренний  рацион,  принесенный  
итальЯнцами; выходили по очереди в сортир; вернувшись,  ложились  на  койки,  
закинув за голову сцепленные руки; вставали и, словно звери в клетке, шагали  
по камере из угла в угол; съедали обед; дремали в  пору  сиесты,  лежали  на  
койках, одурев от жары, смачиваЯ матрацы потом; вставали и,  не  знаЯ,  куда  
себЯ деть, снова шагали из угла в угол, обменивались вЯлыми  обрывками  фраз  
на избитые темы, думаЯ совсем о другом;  в  третий  раз  на  дню  поЯвлЯлись  
итальЯнцы, пЯтеро съедали ужин; кому выпадал черед - шел мыть посуду;  затем  
слушали вечернюю поверку в соседнем бараке; по сигналу отбоЯ ложились спать;  
в шесть утра по пронзительному свистку поднимались... и так каждый день...  
     “тром девЯтого  днЯ  Љапитан,  придерживаЯ  коленЯми  миску  с  овсЯной  
размазней, внезапно сказал;  
     - ’ак больше нельзЯ. Ќадо найти какое-то занЯтие.  
     ‚рач, ломавший голову над этой проблемой во времЯ прогулок  по  камере,  
предложил с налета:  
     - Њожно организовать учебу. †урналист не преминул сострить:  
     -  Ђ  где  вы  возьмете  учебники?  ‚  библиотеке,  котораЯ  называетсЯ  
сортиром? ’ретьего днЯ по дороге туда Я спросил  конвоира:  "‚  этой  тюрьме  
разрешены книги?" Ћн заЯвил: "ЌаходЯщиесЯ в строгой изолЯции не имеют  права  
читать книги. ‚ы - в строгой и золЯции. —то, этого не знали?"  
     - ЋбойдемсЯ без книг, - сухо возразил Љапитан.  
     - “ каждого из нас что-то осталось в памЯти, - поддержал его ‚рач.  
     ’ут  же   начали   составлЯть   программу   и   расписание,   назначать  
преподавателей.  
     - џ могу вести уроки английского, если вы хотите  учить  этот  Язык,  -  
предложил Ѓухгалтер, еще помнивший то, что усвоил на коммерческих курсах и в  
переписке с чикагской торговой фирмой "Diamond T.".  
     ‚се с удовольствием согласились.  ‡а  исключением  †урналиста,  немного  
разбиравшегосЯ в английском, никто не знал этого Языка.  
     - џ буду читать курс алгебры, - сказал Љапитан. - Ђрифметика, которой Я  
учил солдат в казарме, слишком примитивна длЯ вас,  а  вот  алгебра,  в  том  
объеме, как Я преподавал ее кадетам военного училища, вполне  подойдет.  ‚ас  
интересует алгебра?,  
     - Љонечно, нас интересует алгебра ,- ответил за всех  ‚рач.  -  Ќо  нас  
интересуют также основы стратегии и тактики, Љапитан.  
     - —то касаетсЯ менЯ, - сказал †урналист, - то не  взыщите.  Ќи  полноты  
знаний, ни системы. „овольствуйтесь отрывочными сведениЯми из  литературы  и  
истории. Љое-что Я знаю, правда. ќпизоды из Ѓиблии, а также из "Ѓожественной  
комедии"  в  моем  изложении  увидите,  как  наЯву.  Ђ  вот,  например,  что  
происходило в ходе войны Ђлой и Ѓелой розы - понЯтиЯ не имею.  
     - †аль! - искренне расстроилсЯ Џарикмахер, чем вызвал всеобщий смех.  -  
‚ойна с таким красивым названием - и ничего о ней не знать.  
     ‚ противоположность †урналисту, ‚рач, как преподаватель, отвечал  самым  
строгим требованиЯм. „о недавнего времени он вел занЯтиЯ в  лицее  и  помнил  
наизусть тщательно подготовленные лекций по биологии и химии, которые  читал  
своим юным воспитанникам.  
     - Љроме того, - намекнул он  шутливо,  -  мое  настоЯщее  призвание  не  
медицина, а политическаЯ экономиЯ. ’ак что готов подкинуть вам еще недельный  
курсишко политэкономии, идет?  
     - ‚оспользовавшись тем, что нам некуда детьсЯ, хочешь  обратить  нас  в  
марксистскую веру? - поддел его Ѓухгалтер.  
     Џарикмахеру недоставало гребенки и ножниц, без  них  он  не  мог  учить  
своих товарищей единственной доступной ему науке  -  стричь  волосы.  Ќо  он  
ничем не выдал огорчениЯ и покорно согласилсЯ быть только  учеником  четырех  
учителей. Џравда, эта самаЯ алгебра, о  которой  упомЯнул  Љапитан,  заранее  
представлЯлась ему несусветной головоломкой, и он решил, что  уж  как-нибудь  
от нее увильнет.  
     “роки начинались утром, сразу после завтрака, потом следовал перерыв на  
обед и сиесту, а  за  два  часа  до  ужина  уроки  возобновлЯлись.  Ќе  было  
учебников, не было карандашей и тетрадей, подчас  нельзЯ  было  ручатьсЯ  за  
точность упоминаемых названий и дат. € все же это был класс, где учитель вел  
урок, а четверо учились.  
     ‚ тот день, когда ‚рач заговорил о себе, было  особенно  жарко:  глотки  
воздуха  обжигали  легкие.  ‚  галерее,  где  солнце  разгуливало  свободно,  
цементный пол походил на раскаленный утюг, волны зноЯ накатывались на  стены  
и крышу, и казалось, вот-вот задымитсЯ картон на решетках. ‘идЯ на  койке  в  
центре камеры, ‚рач вел урок естествознаниЯ. —етверо остальных -  обнаженные  
до поЯса, в одних трусах, потные, словно пеоны на тЯжелой работе, - слушали,  
усевшись на полу. ђучьи пота стекали с плеч по рукам, свисавшим между колен,  
добирались до пЯток; пот пропитывал трусы,  и  вокруг  сидЯщих,  темнели  на  
цементном полу причудливые пЯтна.  ‚рач  медленно  перечислЯл  кости  нижних  
конечностей, но слушатели, одурманенные жарой, никак не могли взЯть  в  толк  
отличительные особенности большой и малой  берцовых,  плюсны  и  предплюсны,  
фаланг.  
     †урналист не выдержал и сказал с грубоватой откровенностью:  
     - Џослушай, ‚рач,  сегоднЯ  чересчур  жарко,  чтобы  работать  головой.  
Џочему бы тебе не отложить на времЯ коленные чашечки да  не  рассказать  нам  
свою историю?  
     - Љакую историю? - не понЯл сразу ‚рач.  
     - Ћ том, как тебЯ арестовали, как пытали.  
     ‚рач старательно протер полой рубашки цвета  хаки  свои  очки  -  жест,  
собственно, ненужный в тюремной камере,  где  нечего  читать  и  не  на  что  
смотреть.  
     - Љогда декретом диктатуры наша партиЯ была  объЯвлена  вне  закона,  -  
начал ‚рач,  -  это  не  застало  нас  врасплох,  и  мы  сравнительно  легко  
приспособились к новым условиЯм. Ћпыт подпольной жизни у нас немалый  -  мы,  
как  говоритсЯ,  родились  и  выросли  в  гонениЯх  да  преследованиЯх.  ‚се  
сводилось к тому, чтобы извлечь из пыли старые ротаторы, почистить и смазать  
шрифты нашей старушки  типографии,  ввести  в  действие  Ячейки  и  районные  
комитеты, несколько подзаржавевшие от легальной жизни. ’руднее обстоЯло дело  
с  сетью  конспиративных   квартир   длЯ   наших   руководЯщих   работников,  
преследуемых полицией, и с помещением длЯ типографии,  но  спустЯ  несколько  
месЯцев и этот механизм, плохо ли, хорошо ли, был налажен, хотЯ немало самых  
способных наших организаторов было схвачено в первых же  облавах.  ЊенЯ  эта  
участь  миновала.  џ  заблаговременно  закрыл  свою  клинику  и   вместе   с  
руководством партии ушел в подполье. Њне поручили пропаганду, редактирование  
листовок и прокламаций, сбор материалов длЯ нашей нелегальной газеты:  
  
          (ЊоЯ историЯ, как назвал ее †урналист,  началась,  конечно,  много  
      раньше, если Я стал бы рассказывать все по порЯдку. ЌачинаетсЯ  она  в  
      тот день, когда Я, учащийсЯ колледжа, впервые  увидел  своего  отца  -  
      больного, исхудавшего  человека  с  жидкой  седой  бородой  по  грудь.  
      †енщины моего дома - моЯ мать и две сестры отца, - стоЯ в  коридоре  у  
      входной двери, плачут от радости, по крайней мере, они так говорЯт: от  
      радости. џ не знаю отца, его арестовали много лет назад, когда  Я  еще  
      делал только первые шаги по кафельной мозаике  коридора,  направлЯемый  
      добрыми руками тетушек. ‚ернее, Я не знаю  его  в  лицо,  но  все  мое  
      детство протекает  под  сенью  его  имени,  его  личности,  его  дела,  
      воспоминаний о нем. ‚ нашем доме только и говорили что о  заключенном,  
      о письме длЯ заключенного, о лекарстве  длЯ  заключенного,  о  бутылке  
      молока длЯ заключенного. Ћтцу инкриминировали или то, что  в  открытом  
      письме он писал о произволе властей, или то, что он говорил о политике  
      с людьми, не угодными властЯм; длЯ обвинениЯ это было все  равно.  …го  
      насильно увели, как это издавна делают с порЯдочными людьми  у  нас  в  
      стране, и  целых  двенадцать  лет  он  гнил  в  подземелье  приморской  
      крепости,  закованный  в  ножные  кандалы,  подтачиваемый  голодом   и  
      дизентерией. Ќи наши письма,  ни  лекарства,  ни  молоко  до  него  не  
      доходили --это Ясно; однако сейчас, страстно желаЯ  видеть  улыбку  на  
      увЯдшем лице матери, он уверЯет, что получил все посылки до единой. Ћн  
      оброс бородой, ужасно худ и  совсем  не  похож,  на  представительного  
      кабальеро, чей портрет в полный рост висит  у  нас  в  доме  на  самом  
      видном месте, -  кабальеро,  к  которому  мать  и  тетки  привили  мне  
      безмерную любовь. џ не успеваю  как  следует  познакомитьсЯ  с  отцом.  
      ‡доровье его до такой степени подорвано, что спустЯ несколько дней  по  
      приезде он умирает на руках у женщин моего дома,  завещаЯ  им  менЯ  в  
      качестве единственного наследства. џ же получаю от отца свЯтой  завет:  
      следовать его примеру, - иначе говорЯ, боротьсЯ  за  интересы  народа,  
      против несправедливости. Ќо в этой  борьбе  Я,  однако,  пошел  другим  
      путем.)  
  
     - Ђгенты ‘егурналЯ несколько раз наведывались ко мне  домой.  ‚  первый  
свой набег они конфисковали литературу  по  революционной  теории,  а  также  
медицинские книги на французском Языке, лишь на  французском.  Ђ  после  они  
обнаружили только молитвенники, эстампы с изображением девы Њарии да  черную  
тетрадь,  в  которой  моЯ  младшаЯ  тетка  угловатым   почерком   записывала  
кулинарные рецепты. Ћбыски прекратились, а через два  месЯца  было  снЯто  и  
наружное наблюдение за домом: полициЯ убедилась,  что  мне  и  в  голову  не  
придет безрассуднаЯ идеЯ скрыватьсЯ в стенах собственного дома .  Ќо  именно  
потому, что это было  безрассудством,  Я  вернулсЯ  домой.  ђабочий  стол  Я  
перетащил в заднюю комнату и там же, в стене  за  шкафом,  сделал  небольшую  
нишу,  чтобы  спрЯтатьсЯ  в  случае  необходимости.  Њой  дом  не  был  моим  
постоЯнным убежищем, Я  приходил  туда  от  случаЯ  к  случаю,  когда  шпики  
бросались искать менЯ в отдаленных от нашей  улицы  районах  города.  ‚ерно,  
менЯ сх ватили дома, Ќо не  потому,  что  подвела  моЯ  тактика,  -  Я  могу  
доказать, что был прав, вопреки убеждению в обратном некоторых товарищей  из  
руководства, - а потому, что на менЯ кто-то донес, это  значит,  что  провал  
мог произойти и в каком-нибудь другом месте, где Я скрывалсЯ.  Ќочью  агенты  
оцепили квартал патрульными  машинами.  —ерным  ходом,  не  дав  себе  труда  
постучатьсЯ во входную дверь, они ворвались в дом и направились  прЯмиком  в  
мою комнату. “слышав шум, Я заперсЯ на ключ, проглотил  список  телефонов  и  
конспиративных адресов и нырнул в нишу за  шкафом.  Ђгенты  уже  ломились  в  
дверь, били прикладами. Џод ударами дверь рухнула.  Ћни  сразу  бросились  к  
шкафу,  отодвинули  его  и  уткнули  в  менЯ  дула  автоматов.   Џровокатор,  
по-видимому, проник в нашу организацию, иначе  нельзЯ  было  бы  представить  
полиции столь подробные и точные сведениЯ о  моем  местонахождении.  Ђгентов  
было больше двадцати. ЊенЯ повели к  машинам,  стоЯвшим  метрах  примерно  в  
пЯтидесЯти от дома. Њать и обе тетки, босиком,  в  длинных  ночных  рубахах,  
бежали  вслед  за  охранниками  и  громко  кричали:  "Ќе  убивайте  его!  Ќе  
убивайте!" ‚ соседних домах люди распахивали двери, высовывались  в  окна  -  
это и нужно было женщинам из моей семьи. ‚есь город уже давно  говорил,  что  
агентам дан приказ не брать менЯ живым, а пристрелить  на  месте,  -  и  эти  
слухи, конечно, дошли до моих старушек. Џоэтому они, босые, в  одном  белье,  
бежали за конвоем и кричали изо всех сил, надеЯсь, что  на  глазах  у  людей  
агенты ‘егурналЯ не решатсЯ менЯ расстрелЯть.  
  
          (‡акончить среднюю школу и поступить на медицинский факультет  мне  
      удаетсЯ  только  благодарЯ  самоотверженности   женщин   моего   дома.  
      „ень-деньской у нас дома стучит швейнаЯ машинка, этакий  трудолюбивый,  
      металлический зверек с черной спинкой и золотыми  буквами,  помогающий  
      моей старшей тетке мастерить женские юбки и мужские сорочки по  заказу  
      турка - владельца  галантерейной  лавки.  €з  кухни  доноситсЯ  аромат  
      вареньЯ и конфитюров - там, склонившись над  огромной  кастрюлей,  моЯ  
      младшаЯ  тетка  помешивает  деревЯнной  ложкой  булькающее   фруктовое  
      варево. ЊоЯ мать не обладает портнЯжными и  поварскими  способностЯми.  
      Ќо она ведет хозЯйство, ходит за покупками, доставлЯет  готовое  шитье  
      турку и торгуетсЯ с ним за каждый сентимо, разносит банки  с  вареньем  
      по  ближайшим  лавкам  и  рыночным  палаткам,  моет  до  блеска  полы,  
      ухаживает за зеленым папоротником в нашем патио - маленьком внутреннем  
      дворике. Џри всем этом она  еще  ухитрЯетсЯ  выкраивать  времЯ,  чтобы  
      прочесть на ночь молитву, помочь мне выучить урок по всемирной истории  
      купить и отнести лекарство соседу-беднЯку. ‚ один из июльских  дней  Я  
      получаю  диплом  бакалавра.  ‚еликое  событие!  †енщины   моего   дома  
      преподносЯт мне серый чистошерстЯной костюм с жилетом - Я в жилете!  -  
      и бисквитный торт собственного приготовлениЯ. ‚ечером мы  наслаждаемсЯ  
      тортом, сбрызнутым  мускателем,  шутим  и  смеемсЯ  -  и  у  всех  нас  
      поЯвлЯютсЯ слезы при мысли, что нет отца, он уже не может разделить  с  
      нами это маленькое счастье.)  
  
     - “ дверей  ‘егурналЯ  дожидалсЯ  специалист  по  пыткам,  толстобрюхий  
великан по прозвищу Ќегр. ‚нешне он скорее светлый мулат или, если судить по  
гладким волосам, метис, но, как говорЯт, ему самому больше  нравитсЯ  кличка  
Ќегр. Ћн уже знал о моем аресте и с торжествующим видом встречал менЯ в Ярко  
освещенном подъезде. ‚озглавлЯЯ процессию а гентов, Ќегр привел нас  всех  в  
просторную камеру дознаний. ’ам он присел на край письменного стола и  начал  
довольно  вежливым  тоном:  "€так,  доктор,  сейчас  вы  нам  сообщите,  где  
скрываетсЯ ‘антос Ќорме и где находитсЯ типографиЯ, печатающаЯ газету  вашей  
партий'". џ ответил заранее обдуманной и крепко сидевшей в голове фразой,  -  
она годилась длЯ ответа на любой вопрос полицейского следователЯ. џ  заЯвил:  
"Њне нечего сказать". Ќо едва Я до говорил эту фразу, как  Ќегр,  неожиданно  
оттолкнувшись от стола, качнулсЯ ко мне и ударил наотмашь  кулаком  в  лицо.  
Њои очки отлетели куда-то в угол и, очевидно, разбились  вдребезги.  Џока  Я  
был в очках, мне удалось заметить, что в камере  дознаний,  кроме  кресла  и  
стола, о который опиралсЯ Ќегр, был еще  один  стул,  в  противоположном  от  
входа углу чернели автомобильные диски "рингов", на полу валЯлось  несколько  
растерзанных томов энциклопедии ќспаса - похоже, в них что-то  искали  и  не  
найдЯ, грубо швырнули прочь. Ќа столе стоЯла  бутылка  кока-колы,  на  стене  
висел цветной портрет диктатора. Љогда  очков  не  стало,  все  вещи  вокруг  
потерЯли четкость очертаниЯ, Я видел их словно сквозь залитое дождем стекло.  
Ћглушенный  ударом,  Я  с  трудом  уловил  резкий  голос  Ќегра:   "Џринести  
раскладную кровать!" € затем: "ђаздеть этого дьЯвола!" Ђгенты навалились  на  
менЯ, сорвали одежду и, заломив руки за спину, надели наручники.  
  
          (Џуть  к  вершинам  медицинской  науки  начинаетсЯ  медленно,  под  
      тЯжестью объемистых томов по анатомии, перегруженных  описанием  сотен  
      костей, мускулов, нервов, вен,  артерий,  желез,  внутренних  органов,  
      полостей, швов черепной коробки. ‚се это необходимо  выучить  назубок,  
      если не хочешь  навлечь  на  себЯ  апокалипсический  гнев  профессора.  
      “чебник анатомии - пЯть тысЯч с лишним страниц, по-французски -  мы  с  
      двумЯ студентами покупаем в складчину; каждый из  нас  в  одиночку  не  
      может осилить эту покупку. Њы и штудируем ее втроем при свете уличного  
      фонарЯ  на  скамье,  на  площади.  Љак-то,  перелистываЯ  учебник,  мы  
      останавливаемсЯ на разделе "ЂнатомиЯ женщины". џ говорю  друзьЯм,  что  
      ни разу не был близок с женщиной. Ћни  принимают  мое  п  ризнание  за  
      шутку - настолько это кажетсЯ им невероЯтным... € вот однажды - прошло  
      с тех пор уже несколько месЯцев - Я  встречаюсь  с  Ђнхелиной.  Ћна  -  
      студентка четвертого курса, старше менЯ,  но  очень  милаЯ  девушка  и  
      даже, как только снимет очки, миловиднаЯ. Љак-то после лекций Ђнхелина  
      приглашает менЯ к себе - а живет она одна, - чтобы дать  мне  почитать  
      ”рейда. Ќа самом деле ”рейд тут оказалсЯ ни при чем,  ей  нужен  Я,  с  
      этого  и  началась  наша  дружба.  џ  числюсь  хорошим  студентом,  на  
      экзаменах получаю высокие оценки, преподаватели  относЯтсЯ  ко  мне  с  
      уважением, однокурсники любЯт, хо тЯ Я никогда не участвую в их шумных  
      пирушках, попойках и спорах. ‘ерый шерстЯной костюм служит мне верой и  
      правдой вплоть до окончаниЯ третьего курса.  Џотом  Я  ходатайствую  о  
      месте преподавателЯ в лицее -  не  столько  ради  приобретениЯ  нового  
      костюма, сколько из желаниЯ  помочь  женщинам  моего  дома:  пусть  не  
      стучит так лихорадочно швейнаЯ машинка, пусть не взбивает с утра  до  
      ночи деревЯннаЯ ложка сладкое варево!)  
  
     - Љогда Я был раздет, разут и скован  наручниками,  Ќегр  приказал  мне  
встать на "ринг". џ отказалсЯ. ’огда трое агентов силой  поставили  менЯ  на  
диск. Љак и †урналисту, мне "ринг" не показалсЯ вначале  таким  уж  страшным  
орудием пытки. Љроме тог о, в глубине души Я даже хотел, чтобы она  началась  
как можно скорее. —ас сурового испытаниЯ, к которому Я готовил  себЯ  долгие  
месЯцы тревожной жизни подпольщика, пробил. ’еперь они  убедЯтсЯ,  что  ‚рач  
способен выдержать физические муки  и  встретить  смерть,  не  произнесЯ  ни  
слова, кроме тех трех, врезавшихсЯ в мозг, неизменных: "Њне нечего сказать".  
‚сЯкий раз в ответ на эту фразу Ќегр наносил мне удар в  лицо,  в  живот,  в  
грудь, всюду поЯвились багровые пЯтна от его мЯсистых ладоней -  он  бил  не  
кулаком, а открытой ладонью. ‘пустЯ час острые краЯ диска выдавили  на  моих  
подошвах глубокие, набухшие кровью канавки, и теперь Я испытывал раздирающую  
боль в ступнЯх - казалось, их рвет зубами собака.  џ  взорвалсЯ:  "Џочему  Я  
позволЯю им пытать себЯ? Џочему допускаю надругательства? €ли Я  признаю  за  
этими животными право подвергать менЯ издевкам и страданиЯм? Ќет! ’ысЯчу раз  
нет!" џ решительно соскочил с "ринга" и бросилсЯ на пол, но в ту же  секунду  
на мои бока и бедра посыпались  удары  резиновых  дубинок,  и  палачи  снова  
поставили менЯ на острые ободьЯ. Ќегр бил менЯ до утра, пока  не  обессилел,  
потом лег на раскладную кровать, оставив  при  мне  двух  своих  помощников,  
готовых переломать мне кости дубинками,  если  Я  попытаюсь  опЯть  сойти  с  
"ринга". Љаждую четверть часа он срывалсЯ с брезентовог о ложа, где с трудом  
умещалось его лошадиное тело,  осыпал  менЯ  нецензурной  бранью,  плевал  в  
лицо," требовал сказать, где скрываетсЯ ‘антос Ќорме. Џосле каждого  вопроса  
следовал удар, потому что на каждый вопрос Я  отвечал  без  колебаний:  "Њне  
нечего сказать".  
  
          (ђеволюционные  книги  попадают  мне   в   руки   одновременно   с  
      учебниками. “ниверситет - это улей, где каждаЯ Ячейка сот  носит  свое  
      название:  консерваторы,   социал-христиане,   либералы,   социалисты,  
      коммунисты... †енщины моего дома, как ни старались, не смогли  привить  
      мне слепой веры в бога и  свЯтых.  ЊенЯ  захватила  страстнаЯ  вера  в  
      революцию,  в  революционную  теорию.   Џроблемы,   казавшиесЯ   ранее  
      неразрешимыми, во всей своей глубине и причинности становЯтсЯ  Ясны  в  
      свете философской науки, препарирующей  историю  ланцетом  неоспоримой  
      диалектики.  ђеволюционное  учение  не  только  дает  мне  возможность  
      правильно, материалистически, анализировать все сущее и  происходЯщее,  
      оно помогает, больше того, требует выполнить завет отца  -  добиватьсЯ  
      свободы и справедливости длЯ моего народа.  Ћчень  рано  Я  вступаю  в  
      партию. ‘трогаЯ дисциплина менЯ отнюдь не  пугает,  она  соответствует  
      моим естественным наклонностЯм - Я вижу в ней одно  из  самых  главных  
      средств решениЯ такой грандиозной  задачи,  как  кореннаЯ  перестройка  
      человеческого общества. ’огда наша партиЯ  существовала  легально,  но  
      даже если бы она подвергалась  гонениЯм,  это  не  изменило  бы  моего  
      решениЯ, - пожалуй, даже наоборот. ђабочий-каменщик вносит мое  имЯ  в  
      книгу с коричневой обложкой и вручает мне красный  членский  билет  за  
      номером 829. џ взволнован до глубины души: этот  день  запечатлелсЯ  в  
      моем сердце, как и тот, когда вернулсЯ из тюрьмы отец, и тот, когда мы  
      в семейном кругу отмечали мой диплом бакалавра. џ вступаю в партию и с  
      каждым днем все больше убеждаюсь  в  правильности  сделанного  шага  -  
      самого важного  шага  в  моей  жизни.  џ  останусь  верным  партии  до  
      последнего  дыханиЯ,  Я  подчиню  ее  интересам  все  свои  помыслы  и  
      поступки. Ђ если в застенках палачи подвергнут менЯ пусть  даже  самым  
      страшным пыткам, они услышат лишь одно: "Њне нечего сказать".)  
  
     - Ћколо полуднЯ Ќегр  удалилсЯ,  и  на  сцену  вышел  новый,  не  менее  
отвратительный персонаж: агент в костюме английского джентльмена, с  трубкой  
в зубах, говоривший с кубинским или, скорее,  с  пуэрто-риканским  акцентом.  
ќтот тип своим видом показывал, что пришел не бить,  а  убеждать.  Ћн  играл  
человека культурного, он не просто говорил, он  уговаривал,  журил,  внушал:  
"Љак это вы, такой интеллигентный человек... „а вы просто  заблуждаетесь!  џ  
специально изучал революционную теорию  и  с  полной  ответственностью  могу  
сказать, что вы заблуждаетесь... ’акой способный врач не имеет права  ломать  
свою карьеру, приносить себЯ в жертву  неизвестно  чему.  ‚ы  нужны  тысЯчам  
больных... Љонфиденциально откройте мне все,  что  вам  известно,  и,  слово  
чести, это останетсЯ между нами. “же не говорЯ о членах вашей  партии,  даже  
мое начальство никогда не узнает, кто сообщил мне эти сведениЯ...  Џодумайте  
о трех несчастных старушках, длЯ них вы  единственнаЯ  опора  в  жизни,  они  
умрут от голода, лишившись вашей помощи... ‚зглЯните на вещи разумно, -  как  
цивилизованный  человек..."  џ  растерЯнно  слушал  его   проповеди,   из-за  
отсутствиЯ очков почти не видЯ этого проповедника, и времЯ от  времени  сухо  
прерывал его вкрадчивую речь:  "Њне  нечего  сказать".  Ќаконец  он  потерЯл  
терпение, куда только девались манеры джентльмена! Ћн плюнул мне  в  лицо  -  
слюна пахла трубочным табаком - и, задыхаЯсь от хлынувшей наружу  ненависти,  
прорычал: "Њы приведем сюда твоих старух и у тебЯ перед глазами поставим  их  
на "ринг". ’огда ты заговоришь, коммунистическаЯ сволочь!"  “  менЯ  сжалось  
сердце. џ собрал всю силу воли, чтобы сказать без дрож и в губах: "‚ы можете  
пойти на такое преступление, Я знаю. Ќо мое поведение не изменитсЯ!"  €  все  
же, когда он ушел, Я долго не мог совладать с  обуЯвшим  менЯ  страхом.  Џри  
малейшем шуме в коридоре Я весь напрЯгалсЯ, ждал, что сейчас в камеру введут  
женщин моего дома и поставЯт, разутых, на заточенные ободьЯ "ринга".  
  
          (Џартийным делам Я отдаю не меньше  сил,  чем  изучению  медицины.  
      ‘пустЯ шесть месЯцев партийнаЯ Ячейка избирает менЯ своим  секретарем,  
      и почти через год Я вхожу в состав районного комитета.  џ  не  чураюсь  
      никаких  заданий:   расклеиваю   на   стенах   домов   наши   плакаты,  
      распространЯю на улицах наши листовки,  продаю  у  ворот  фабрик  нашу  
      газету, выступаю на митингах в рабочих кварталах,  веду  теоретические  
      занЯтиЯ   с   рабочими,   объЯснЯю    революционное    учение    своим  
      друзьЯм-студентам и вообще всем, кто беседует со мной. Џервой, кого  Я  
      увлек нашими идеЯми, была Ђнхелина, к  этому  времени  уже  получившаЯ  
      диплом врача. Њы с ней по-прежнему дружны, но отнюдь не  ее  отношение  
      ко мне, а мои убедительные доводы приводЯт ее  к  решению  вступить  в  
      партию.   Ђнхелина   относитсЯ   к   своим   партийным    обЯзанностЯм  
      исключительно  серьезно,  выполнЯет  важные  заданиЯ  и  подчас   даже  
      критикует менЯ: "’ы, мой дорогой, еще не до конца вырвал  из  сознаниЯ  
      корни мелкобуржуазного сентиментализма".)  
  
     - ‘ледующий день был самым тЯжелым. Ќакануне Ќегр, просматриваЯ у  себЯ  
в кабинете мои бумаги, взЯтые при обыске, наткнулсЯ на рукопись листовки,  в  
которой Я бичевал диктатора и состоЯщих  у  него  на  службе  заплечных  дел  
мастеров. ‘реди последних фигурировал и сам Ќегр, названный полным именем  и  
фамилией. ‘о скомканным листком в руках огромный метис ворвалсЯ в камеру  и,  
занесЯ ногу как бы длЯ очередного шага,  сходу  ударил  менЯ  ботинком  ниже  
живота. Ћт нестерпимой боли все поплыло перед глазами, Я упал,  поливаЯ  пол  
кровью, и тут же потерЯл сознание. ЋчнулсЯ Я, по-моему, от мысли,  что  менЯ  
сейчас  убьют,  как  убивали  обычно  революционеров,  отказавшихсЯ   давать  
показаниЯ. Ќочью мои предположениЯ подтвердились.  Ћдин  из  агентов,  менее  
бессердечный, чем другие, воспользовавшись короткой отлучкой  Ќегра,  шепнул  
мне на ухо: "„октор, скажите ему что-нибудь, ну хоть пустЯк какой,  что  ли!  
Џолучен приказ убить вас, если не заговорите, клЯнусь моей матерью!"  Њир  и  
покой вдруг потекли по моим жилам. ‚се  мое  существо  стремилось  прочь  от  
этого допроса, от  издевательств.  “йти,  забытьсЯ,  пусть  даже  в  наркозе  
смерти. Љонечно мне  было  больно  умирать  на  полпути,  не  сделав  ничего  
существенного  длЯ  революции,  больно   сознавать,   что   партиЯ   лишитсЯ  
безгранично преданного ей солдата... ‚прочем, самой властной  в  эти  минуты  
была мысль не о жизни и смерти, а о воде.  ЉаплЯ  воды  в  моем  воображении  
вырастала в глоток воды, в стакан воды, в кувшин воды,  в  водоем,  в  реку,  
пока не обрушилась водопадом, подобно Ќиагаре, Љак-то, сопровождаЯ одного из  
своих пациентов в поездке  по  ‘оединенным  татам  и  Љанаде,  Я  любовалсЯ  
Ќиагарским водопадом и вот теперь снова увидел его в камере дознаний и  даже  
услышал его мощный грохот... —асы шли, а палачи все еще тЯнули  со  смертью.  
„вое агентов опЯть поставили менЯ на "ринг", встали с боков, держа  наготове  
дубинки.  Ќеожиданно  из  соседнего  помещениЯ  донеслись  людские   голоса.  
‚озможно, это были женщины, пришедшие узнать о своих близких,  или  мужчины,  
ЯвившиесЯ по вызову длЯ свидетельских показаний; -  не  знаю.  Ќо  только  Я  
очень Ясно слышал шум голосов,  и  он,  реально  существующий,  был  сильнее  
иллюзорног о гула Ќиагарского водопада. Ќе раздумываЯ,  Я  закричал  во  всю  
силу легких: "џ политзаключенный, врач, революционер! ЊенЯ пытают, Я  умираю  
от жажды... Ћни хотЯт менЯ убить!" ум за стеной усилилсЯ,  -  видимо,  люди  
задвигались, какаЯ-то женщина ист ерически вскрикнула.  ђывком  распахнулась  
дверь камеры. ‚бежали Ќегр,  Ѓакалавр,  Ћднорукий,  Ѓешеный  -  все  мастера  
пыток. Ћни навалились  на  менЯ,  стащили  с  "ринга"  и,  прошипев:  "’ише!  
Њолчать!" - заткнули мне рот носовым платком. ‚ечером,  много  спустЯ  после  
того, как утихли голоса  в  соседнем  помещении,  менЯ  перенесли  в  камеру  
подвала. Ћдин из агентов держал за ноги, другой - под мышки. Џо дороге Я  им  
сказал: "Џеред смертью хочу воды", - но они не соизволили  мне  ответить.  ‚  
темной камере, где Я лежал на полу, продолжали низвергатьсЯ потоки  Ќиагары.  
†ажда томила сильнее всех других мук, и Я уже не чувствовал избитого в кровь  
дубинками тела, изрезанных ободьЯми "ринга" ступней, расплющенного  кулаками  
агентов носа, изодранных наручниками запЯстий, не ощущал боли  от  зверского  
удара Ќегра в живот.  
  
          (†енщины  моего  дома,  невзираЯ  на  мои  протесты,  отдают  свои  
      многомесЯчные сбережениЯ, чтобы отметить окончание мною  университета.  
      ‚ садике над папоротниками одна за другой летЯт пробки  из  двенадцати  
      бутылок настоЯщего французского шампанского, что приводит в  изумление  
      гостей - моих товарищей по курсу и  моих  двоюродных  братьев.  †елтаЯ  
      лента через грудь,  свисающаЯ  с  нее  золоченаЯ  медаль  и  диплом  с  
      безукоризненно выведенными именем и фамилией  свидетельствуют  о  том,  
      что государство отныне разрешает и одобрЯет  мою  практику  в  области  
      медицины. Џразднество в домашнем кругу, слишком сдержанное, приходитсЯ  
      не по  вкусу  моим  шумливым  друзьЯм,  они  стеснены  благопристойной  
      обстановкой  и   уходЯт   ранее   намеченного,   навернЯка   проклинаЯ  
      шампанское, длЯ них - это микстура, настой лекарственных  трав.  „вумЯ  
      неделЯми позже Я уезжаю на работу в глухое  провинциальное  селение  и  
      вскоре  убеждаюсь,  что  профессиЯ  врача  никогда  не  принесет   мне  
      капитала: мне как-то неловко брать гонорар с больных. џ уже не  говорю  
      о бедных, с них Я, разумеетсЯ, не беру ни сентимо - но и с  более  или  
      менее обеспеченных пациентов не беру, а если и возьму, то  лишь  когда  
      они настаивают, да и то самую пустЯковую сумму. ‚ селении  нет  членов  
      нашей партии, и мои усилиЯ сколотить там Ячейку ни к чему не приводЯт.  
      …динственный, кто выслушивает не  моргнув  глазом  мои  идеологические  
      высказываниЯ, это аптекарь, но и  тот  под  конец  Ћбезоруживает  менЯ  
      откровенным признанием: "‚аши взглЯды очень интересны, доктор, но  мне  
      больше нравитсЯ анархизм". ‡десь Я убеждаюсь в прописной, но от  этого  
      не менее глубокой истине: медицина познаетсЯ не по книгам, а у постели  
      больного. Ђнхелина работает в клинике, в Љаракасе, и  дважды  в  месЯц  
      пишет мне письма, где  сообщает  о  положении  в  стране,  об  успехах  
      партии. ‚ конверты она вкладывает вырезки из газет, а заканчивает свои  
      посланиЯ  волнующими  намеками.  "Џримите  поцелуй,  коллега,   и   не  
      забывайте, что Я жду вас с женским нетерпением, чтобы с вашей  помощью  
      разрешить мои некоторые личные  проблемы".  Ћт  этого  стилЯ  менЯ  не  
      сколько коробит, но Я не решаюсь упрекнуть Ђнхелину, - опЯть она будет  
      высмеивать мою сентиментальность".)  
  
     - Љамеры подвала представлЯют собой пещеры, вытЯнувшиесЯ в рЯд с  одной  
стороны коридора, ширина которого не более метра. ‘ другой стороны  коридора  
поднимаетсЯ стена. Ђгенты заперли на замок мою камеру, первую в рЯду, и один  
из них  предупредил  надзирателЯ:  "‘трожайший  приказ  -  не  давать  этому  
заключенному ни глотка воды, ни крошки хлеба!" ‡атем  крикнул,  обращаЯсь  к  
соседним камерам: "Љто попытаетсЯ передать этому заключенному еду или питье,  
тот подвергнетсЯ такому же наказанию, какое испытал он". џ сделал вывод, что  
во внутренней тюрьме, кроме менЯ, были  другие  заключенные.  ‚ыждав,  когда  
агенты уйдут, Я подполз к решетке и сказал  громко:  "ЊенЯ  зовут  ‘альвадор  
‚алерио. …сли кто из вас выйдет отсюда живым, расскажите моим товарищам, что  
Я умер с честью, не сказал под пытками ни  слова".  Ќикто  мне  не  ответил,  
только надзиратель с издевкой буркнул: "‡аткнись, дурьЯ голова!" џ лег лицом  
на пол и попыталсЯ уснуть. ЏогружаЯсь в  сон,  Я  чувствовал,  как  зубчатые  
рейки наручников впиваютсЯ в запЯстьЯ. Ќо  истощение  и  страшнаЯ  усталость  
брали свое, и, несмотрЯ на боль,  Я  забывалсЯ  несколько  раз  в  кошмарной  
дремоте, а когда приходил в себЯ, то обнаруживал, что стальные зубьЯ впились  
в тело еще глубже. џ потерЯл счет днЯм и неделЯм, помнил только месЯц.  
     - Љакой месЯц был? - спросил Џарикмахер.  
     - ЌоЯбрь, - ответил ‚рач.  -  Џогода  стоЯла  прохладнаЯ.  ‘  вечера  Я  
начинал дрожать от холода, а скорее - от озноба. ‘тучал зубами всю  ночь  до  
утра. “тром солнце разливалось по стене Ярким пЯтном, тепло от его отражениЯ  
проникало в мою камеру, и Я переставал  дрожать.  Ќо  страшнее  холода  были  
ночные битвы с крысами,  обитавшими  неподалеку,  очевидно,  в  загрЯзненной  
нечистотами реке. Љ вечеру они пробирались по  сточным  трубам  в  здание  и  
заползали в камеру  -  их  влекли  мои  кровоточащие,  гноЯщиесЯ  раны.  ќти  
огромные зверюги, длинномордые, щетинистые, разжирели на отбросах и  падали.  
џ прилагал все усилиЯ, чтобы скрыть от  их  горЯщих  глаз,  оградить  от  их  
острых зубов раны. џ ложилсЯ вниз лицом, прижималсЯ животом к полу. ‚  таком  
положении запоры наручников, словно лезвие рубанка в  древесину,  входили  в  
ткани предплечьЯ, и это вызывало столь нестерпимую  боль,  что  Я  почти  не  
чувствовал, как крысы кусали мои искромсанные ступни.  
  
          (џ  возвращаюсь  в  Љаракас  и  открываю  консультацию  в  том  же  
      квартале, где помещаетсЯ наш  районный  комитет.  †енщины  моего  дома  
      вышивают скатерти длЯ приемной,  мой  врачебный  диплом  вывешивают  в  
      золоченой рамке рЯдом с портретом отца. Њои первые пациенты -  беднЯки  
      из соседних домов и партийные товарищи. € тех и других Я,  разумеетсЯ,  
      лечу бесплатно. € те и  другие  хвалЯт  менЯ,  где  только  можно,  за  
      бескорыстие, а заодно  -  так  уж  устроены  люди  -  приписывают  мне  
      исцеление неизлечимых недугов и, к моему искреннему огорчению, создают  
      славу какого-то чудодеЯ. ‘ловно Я знахарь, а не врач!  Ћдно  утешение:  
      среди десЯтков страждущих, потЯнувшихсЯ ко мне "на исцеление",  немало  
      вполне обеспеченных людей. €м-то Я с  чистой  совестью  могу  посылать  
      счета за лечение. Ћдновременно менЯ  выдвигают  по  партийной  работе,  
      называют мое имЯ как  имЯ  кандидата  в  члены  –ентрального  Љомитета  
      партии. Ќекоторые товарищи недовольны моими критическими выступлениЯми  
      на собраниЯх. „ействительно, Я не устаю напоминать, что дело революции  
      требует труда и дисциплины, что членство в нашей партии несовместимо с  
      убиванием времени в игорных домах, ресторанах  и  прочих  сомнительных  
      местах. ‡а критику Я приобретаю репутацию "сухарЯ и  пуританина".  —то  
      ж, репутациЯ в известной степени справедливаЯ,  и  она  мало  тревожит  
      менЯ.  ‚о  всЯком   случае,   значительно   меньше,   чем   другаЯ   -  
      медика-исцелителЯ.  џ  всего-навсего  средний,  рЯдовой   терапевт   и  
      возвращаю здоровье  лишь  тем  больным,  чьи  недуги  вполне  излечимы  
      средствами современной медицины.)  
  
     -  €  все  же  страшнее  ночных  ознобов,  страшнее  крыс  и   зловониЯ  
экскрементов, пропитавшего камеру, была жажда. Ћна душила  мою  глотку,  эта  
лиана с острыми шипами, она высушила слюнные железы, она рисовала  на  стене  
странные фигуры и приводила их в движение, она  сделала  мой  Язык  тЯжелым,  
словно Язык церковного колокола, превратила его в неуклюжую огромную  чушку,  
и эта чушка давила на зубы, не помещаЯсь во рту.  
     †урналист поднЯлсЯ - темное пЯтно пота натекло под ним на полу  за  это  
времЯ - и до конца рассказа стоЯл, скрестив руки на груди.  
     - Љак-то ночью, - продолжал ‚рач, - пошел сильный дождь. џ слушал -  не  
ушами, нет, а выжженным жаждой Языком! - слушал и слушал частый стук  капель  
по навесу, по стене. „ождь шел  долго,  бесконечно  долго,  несколько  часов  
подрЯд, и вот наконец, когда рассвело, в углу под сводчатым  потолком  робко  
показалась тоненькаЯ струйка воды и медленно поползла  по  стене  камеры.  џ  
подполз к стене, подставил рот и поймал  на  Язык  несколько  капель.  ‚ода,  
проникшаЯ сквозь слой извести, была горько-соленой и не  только  не  утолила  
жажды, но распалила ее еще больше.  
  
          (Џрием больных, преподавание в лицее, вечерние беседы за  семейным  
      столом, встречи с Ђнхелиной -  со  всем  этим  приходитсЯ  проститьсЯ,  
      когда власть в  стране  захватывает  верхушка  армии.  џ  перехожу  на  
      нелегальное положение. Ћб этом Я уже говорил моим  нынешним  товарищам  
      по камере. Џравда, Я не сказал им, как отразилась, подпольнаЯ жизнь на  
      моей нервной системе. ‚начале все  идет  гладко:  Я  спокойно,  как  и  
      раньше, выполнЯю заданиЯ, по ночам выезжаю в свЯзной машине на встречи  
      с товарищами, пишу листовки и,  если  нужно,  сам  же  печатаю  их  на  
      гектографе,  анализирую  экономическую  и  политическую  обстановку  в  
      стране, посылаю в иностранную прессу материалы о коррупции и произволе  
      диктатуры Ќо проходЯт месЯцы, и в мой мозг - через вены висков,  через  
      слуховые  каналы,   через   кончики   пальцев   -   проникает   психоз  
      преследованиЯ. ’Яжело жить, да еще неопределенное  времЯ,  когда  твое  
      подсознание находитсЯ в состоЯнии постоЯнной тревоги, нервы  вздыблены  
      и, вибрируют, словно антенны, все твое существо ждет, не следуют ли за  
      тобой агенты, чтобы даже не схватить, а просто убить тебЯ  тут  же  на  
      месте. Њой слух обострен  до  предела,  Я  улавливаю  самые  слабые  и  
      далекие звуки: лЯзганье чьего-то ключа в  чьей-то  замочной  скважине,  
      шаги пешеходов на перекрестке, рокот мотора и скрип тормозов на улице,  
      выкрики продавца лотерейных билетов на дальнем углу. Џеред рассветом Я  
      просыпаюсь от легких ударов ветра в оконную  раму,  от  лаЯ  собаки  и  
      пениЯ петуха, от шороха снующего в углу таракана. Њысль о снотворных и  
      успокаивающих Я отвергаю, пытаюсь обуздать нервы силой воли и  логики.  
      Ќо в конце концов убеждениЯ врача берут верх над  предрассудком,  и  Я  
      назначаю себе самый простой режим. Џравда, от психоза Я не  избавлЯюсь  
      полностью, но все же усмирЯю его. €ногда Я спрашиваю себЯ, не  вызвано  
      ли мое состоЯние страхом, тайной боЯзнью сдать под пытками, если  менЯ  
      схватЯт?  Ќо  мое  второе  "Я"  гневно  отвергает  это  оскорбительное  
      предположение. Ќет, дело не в страхе перед арестом, дело во  временной  
      психической неустойчивости,  порождаемой  именно  затЯжкой  в  аресте.  
      Њинутами Я страстно хочу, чтобы полициЯ нагрЯнула, чтобы  Я  избавилсЯ  
      наконец от затЯнувшегосЯ ожиданиЯ удара, который  может  быть  нанесен  
      каждую минуту, а его  нет  и  нет.  Љстати,  только  этим  напрЯженным  
      состоЯнием духа Я и могу объЯснить странный  эпизод  в  моей  жизни  -  
      женщину в туфлЯх коринфского цвета.)  
  
     - Ќочные бои с крысами, ознобы, нескончаемаЯ резь в запЯстьЯх,  тошнота  
от зловониЯ, которое распространЯло мое тело,  покрывшеесЯ  коркой  грЯзи  и  
экскрементов, безумный голод и еще более жажда доводЯт менЯ  до  прострации,  
до полуобморочного состоЯниЯ, прерываемого галлюцинациЯми... ЏроцессиЯ  крыс  
пересекает наискось коридор, крысы  несут  в  зубах  простыню,  но  вот  они  
отходЯт подальше, и простынЯ оказываетсЯ вражеским флагом. ѓенеральные штабы  
двух маленьких государств -  ѓватемалы  и  Ќикарагуа,  ведущих  между  собой  
войну, - размещены в наручниках, терзающих  мои  запЯстьЯ.  Џо  моим  ребрам  
ползут вверх и вниз соединениЯ обеих армий, завЯзываю| бои  на  уровне  моих  
прижатых к бокам локтей, ищут укрытиЯ в оврагах  подмышек,  а  в  это  времЯ  
никарагуанские и гватемальские генералы вонзают огромные  стальные  шпаги  в  
мои  воспаленные  запЯстьЯ.  ‹юдовик  —етырнадцатый  и  мадам  де  Њонтеспан  
чванливо, даже не кивнув надзирателю, входЯт  в  коридор  и  останавливаютсЯ  
напротив моей камеры. €х беседа переходит  в  бурную  сцену  ревности,  дама  
обвинЯет монарха в изменах, а тот, презрительно морщась, просит оставить его  
в покое и кончиками пальцев разворачивает батистовый  платок.  ’ем  временем  
мадам де Њонтеспан, не спускаЯ с рук собачонки по кличке ‡лоба,  принимаетсЯ  
плакать, шмыгаЯ носом, как  простаЯ  крестьЯнка.  †алобный  голос  красавицы  
доходит до моих ушей: "‚аше величество, за что вы менЯ так терзаете?" “тром,  
едва  солнце  начинало  пригревать  стену  напротив  камеры,   от   ‹юдовика  
—етырнадцатого оставалось о громное мокрое пЯтно с двумЯ длинными  подтеками  
- ногами в туфлЯх на высоких каблуках и еще одним  пЯтном  повыше  -  черным  
париком; мадам де  Њонтеспан  оказывалась  куском  штукатурки,  уцелевшим  в  
середине  выщербленного  круга  кринолина,  а  мадам  де  ‹авальер  лишалась  
очаровательной улыбки, лазурных очей и одеЯний кармелитки и  превращалась  в  
темный подтек под потолком. Ћднако  источником  самых  упорных  галлюцинаций  
были все же не эти фантасмагорические тени и пЯтна, а  нечто  гораздо  более  
конкретное и прозаическое. ќто был отрезанный  кружочек  сваренног