ись большими  аморфными
пЯтнами, и  двигались дальше уже  безликие, безглазые, терЯЯ по дороге маску
за  маской,  так  что  сумерки   изобиловали   этими  утраченными  личинами,
осыпавшимисЯ  вослед  их  бегству.  Џотом  все  начинало   зарастать  черной
трухлЯвой корой, шелушащейсЯ большими пластами, больными струпьЯми тьмы. Ђ в
то времЯ,  как  внизу все  разваливалось  и в  тихом этом  замешательстве, в
панике скоропалительного распада превращалось в  ничто, наверху удерживалась
и все  выше росла молчаливаЯ побудка зари, подрагивающей чиликаньем миллиона
тихих  бубенцов,  зозносЯщейсЯ  взлетом  миллиона невидимых скворцов,  разом
летЯщих в  одну необъЯтную серебрЯную беспредельность. €  только потом вдруг
ЯвлЯлась  ночь -- большаЯ ночь, ширимаЯ к  тому же порывами ветра, делавшими
ее вовсе беспредельной. ‚ многократном лабиринте ее были выковырЯны  светлые
гнезда --  большие  цветные фонари  лавок,  полные  грудами  товара и  гамом
покупающих. ‘квозь светлые стекла этих фонарей можно было наблюдать шумный и
преисполненный чудного церемониала обрЯд осенних закупок.
     ‚еликаЯ  эта,  драпированнаЯ  осеннЯЯ  ночь,  растущаЯ тенЯми,  ширимаЯ
ветрами, крыла в  темных своих фалдах светлые  карманы,  мешочки с  цветными
пустЯками, веселым  товаром шоколадок, бисквитов, колониальной всЯчины.  ќти
будки и ларьки, сколоченные из конфетных картонок, Ярко  оклеенные рекламами
шоколада,  битком   набитые  всЯким   мылом,  веселой  безвкусицей   золотых
пустЯковин, оловЯнной бумагой,  рожками, вафлЯми и  цветными леденцами, были
средоточием легкомыслиЯ,  погремушками беззаботности, рассеЯнными по чащобам
огромной,  замысловатой,  полоскаемой ветрами  ночи. Ѓольшие и  темные толпы
плыли во тьме, в шумливом смешении, в шарканье тысЯч  ног, в говорении тысЯч
уст -- многолюдное, путаное шествие, влекущеесЯ по артериЯм осеннего города.
€  плыла  эта  река,  полнаЯ  гама,  темных  взглЯдов,  хитрых поглЯдываний,
нарезаннаЯ  на  разговоры,   накрошеннаЯ  россказнЯми,  преобильнейшаЯ  каша
сплетен, смеха и гомона.
     Њожно  было подумать,  что  двинулись толпами  осенние  сухие  маковки,
сыплющие маком -- головы-погремки, люди-колотушки.
     Њой  отец, взвинченный  и  цветной  от румЯнца, со сверкающими глазами,
ходил по Ярко освещенной лавке и вслушивалсЯ.
     ‘квозь  стекла  витрины  и  портала доносилсЯ  отдаленный  шум  города,
сдавленный  гомон  плывущего многолюдьЯ. Ќад безмолвием лавки  светло горела
керосиноваЯ  лампа,   свисающаЯ  с  большого   свода,  и  выживала  малейшее
присутствие тени из  всех  щелей и закутков.  Ћсвещенный  светом этим пустой
большой  пол потрескивал в тишине и пересчитывал во  всех направлениЯх  свои
вощеные  квадраты, шахматную  доску  больших  гладких  поверхностей,  в тиши
перекидывавшихсЯ  меж собой скрипами, там и сЯм отвечавших друг другу гулким
треском. Ђ сукна лежали безголосые в своей фетровой пушистости,  тихие  и за
спиной отца обменивались по стенам взглЯдами, подаваЯ от шкафа к шкафу тихие
многозначительные знаки.
     Ћтец вслушивалсЯ. Љазалось, что  ухо его  в  ночной тишине удлинЯетсЯ и
разрастаетсЯ за окно -- фантастический коралл, красный полип, колеблющийсЯ в
сумбуре ночи.
     Ћн вслушивалсЯ и слышал. ‘ возрастающей тревогой слышал далекий  прилив
приближавшихсЯ   толп.   ‘   ужасом   осматривалсЯ  в  пустой  лавке.  €скал
приказчиков.  Ќо  эти темные  и  рыжие ангелы куда-то поразлетались. ЋсталсЯ
лишь  он  один,  опасающийсЯ  толп, которые  вот-вот  затопЯт  тишину  лавки
грабЯщей, галдЯщей уймой и разберут меж собой, расторгуют с аукциона всю эту
богатую осень, долгие годы копившуюсЯ в большом сокровенном хранилище.
     ѓде  были  приказчики?  ѓде  были  пригожие  эти  херувимы,  призванные
оборонить темные суконные  шанцы? Ћтец  подозревал скорбной мыслью,  что они
греховодничаю!  где-то  в  глубинах  дома  с  дочерьми  человеческими.  ‘тоЯ
недвижный  и полный печали  в светлом  безмолвии лавки, чуЯл  он  внутренним
слухом все совершаемое в глубине дома, в  тыльных каморках большого цветного
этого фонарЯ. „ом отворЯлсЯ ему комната за комнатой, словно карточный домик,
и он зрел гонитьбу приказчиков  за  Ђделею по всем пустым и  Ярко освещенным
комнатам,  по  лестнице вниз, по  лестнице вверх,  покуда,  наконец,  она не
ускользнет  от  них  и не вбежит  в  освещенную кухню, где забаррикадируетсЯ
кухонным буфетом.
     Ћна  стоит там  запыхавшаЯсЯ,  блистающаЯ  и  расшалившаЯсЯ,  с улыбкой
трепеща  большими  ресницами. Џриказчики хихикают, присев  за дверьми.  Ћкно
кухни распахнуто  в  огромную  черную  ночь, полную грез и  путаницы. —ерные
отворенные стекла пылают отсветом далекой иллюминации. Џоблескивающие горшки
и  бутыли неподвижно  стоЯт  вокруг  и в безмолвии  лоснЯтсЯ толстой эмалью.
ЂделЯ   осторожно  высовывает  в  окно  свое  цветное,  накрашенное  лицо  с
трепещущими  очами.  Ћна  высматривает  на  темном  дворе  приказчиков,   не
сомневаЯсь  в их засаде. €  она видит,  как те осторожно крадутсЯ гуськом по
узкому  подоконному карнизу вдоль стены первого  этажа, краснеющей отблеском
далекой  иллюминации,  и  подбираютсЯ  к  окну. Ћтец вскрикивает в  гневе  и
отчаЯнии, но в момент этот гул голосов делаетсЯ вовсе близок, и светлые окна
лавки  внезапно   заполнЯютсЯ  прильнувшими   лицами,   искаженными   смехом
болтливыми лицами,  сплющившими  носы о глЯнцевые стекла.  Ћтец багровеет от
негодованиЯ и вспрыгивает на прилавок, но пока  толпа штурмом берет крепость
и вступает галдЯщей сутолокой в лавку,  отец мой одним прыжком взбираетсЯ на
полки с сукном и, повиснув высоко над людьми, что есть силы принимаетсЯ дуть
в  большой рог и трубить тревогу.  Ћднако свод не заполнЯетсЯ шумом ангелов,
поспешающих на помощь, зато каждому стону трубы отвечает громадный хохочущий
хор толпы.
     по всему обширному  гористому краю, они прогуливались по двое, по  трое
на  извилистых и  далеких дорогах. Њаленькие и  темные  силуэты заселЯли все
пустынное  плато,  над  которым нависло тЯжкое  и  темное небо,  складчатое,
облачное, вспаханное  долгими параллельными бороздами,  серебрЯными и белыми
отвалами,  обнаруживающее  в  глубине  все новые  и  новые  отложениЯ  своих
напластований.
     ‘ветом  лампы  в  краю  этом  создавалсЯ  искусственный  день  --  день
странный, без рассвета и вечера.
     Ћтец мой понемногу успокаивалсЯ. ѓнев его унималсЯ и застывал в пластах
и  слоЯх  пейзажа. Ћн  сидел сейчас на  галереЯх высоких полок  и  глЯдел  в
осенеющий беспредельный край. Ћн видел, как на далеких озерах идет лов рыбы.
‚ маленьких  скорлупках лодок сидело по два рыбака, запускавших сети в воду.
Џо  берегу  мальчишки  тащили  на  головах  корзины,  полные   трепыхавшимсЯ
серебрЯным уловом.
     Њеж тем приметил он, что в отдаленье группки путников задирают головы к
небу, на что-то указываЯ воздетыми руками.
     €  се  зароилось  небо  некоей цветной  сыпью,  осыпалось  колышущимисЯ
пЯтнами, которые  росли,  созревали  и вдруг наполнили  поднебесье  странным
птичьим  народом, кружащимсЯ  и круговращающимсЯ  в  больших  пересекающихсЯ
спиралЯх. –елое небо наполнилось горним  полетом, хлопаньем крыл, величавыми
линиЯми  тихих парений. Ќекоторые,  точно огромные аисты, недвижно  плыли на
спокойно распростертых  крыльЯх, иные, подобные цветным плюмажам, варварским
трофеЯм,  летали  тЯжко  и  неуклюже, чтобы  удержатьсЯ  на  волнах  теплого
воздуха;  иные, наконец, будучи  бездарными конгломератами крыльев,  могучих
ног и ощипанных  шей, напоминали плохо  набитых сипов и кондоров, из которых
сыплютсЯ опилки.
     Ѓыли меж них  птицы двухголовые, птицы многокрылые, были тоже и калеки,
хромающие  в воздухе однокрылым  неуклюжим летом.  Ќебо сделалось  похоже на
старую  фреску,  полную  чудищ  и  фантастических  тварей, которые  кружили,
пролетали друг мимо друга и снова возвращались цветными эллипсами.
     Њой  отец  поднЯлсЯ на  полочных  стЯжках,  залитый  внезапным  светом,
протЯнул  руки, призываЯ птиц старым заклЯтьем.  Џреисполненный волнениЯ, он
узнал их. ќто было далекое, позабытое потомство  птичьей  генерации, которую
ЂделЯ  некогда  разогнала  на  все  стороны  неба.  ’еперь оно возвращалось,
выродившеесЯ  и  пышное это  искусственное потомство,  дегенеративное птичье
племЯ, исподволь захиревшее.
     ‘тавшее по-дурацки долговЯзым,  нелепо учудовищненное, оно было изнутри
пустотело и безжизненно. ‚сЯ жизнеспособность  птиц этих  ушла в перо, буйно
пресуществилась в фантасмагорию. ќто был словно  музей изъЯтых видов,  чулан
птичьего ђаЯ.
     Ќекоторые  летали как бы на  спине, имеЯ тЯжкие неловкие клювы, похожие
на засовы и щеколды, отЯгощенные цветными наростами, и были слепые.
     Љак же растрогало отца неожиданное их возвращение,  как же он подивилсЯ
птичьему  инстинкту  и  привЯзанности  к мастеру, которую сей род  изгнанный
пестовал  в  душе,  как  легенду, дабы  наконец,  через  много поколений,  в
последний  день перед  исчезновением племени потЯнуть  обратно  в  прадавнее
отечество.
     Ќо бумажные птицы не могли  уже  узнать  отца. Ќапрасно он взывал к ним
давним заклЯтием, забытой птичьей речью, они не слышали его и не видели.
     ‚друг в воздухе  засвистели камни. ќто  забавники, дурацкий и бездумный
народ, стали целить снарЯдами в фантастическое птичье небо.
     Ќапрасно отец остерегал,  напрасно грозил заклинательскими  жестами, не
услышан был он,  не  замечен. €  птицы падали. Ќастигнутые камнем, они тЯжко
обвисали и вЯли прЯмо в воздухе. Џрежде чем достичь земли,  они  становились
уже бесформенной кучей перьев.
     ‚ мгновение ока плато  покрылось странной  этой убоиной. Ќе  успел отец
добежать  до  места  избиениЯ,  как весь  великолепный птичий род  уже лежал
мертвый и распростертый на скалах.
     ’еперь только,  вблизи, отец  мог  разглЯдеть все  убожество  оскуделой
генерации, всю смехотворность базарной анатомии.
     ќто были огромные охапки перьев, кое-как торчавшие  из старой падали. “
многих невозможно было разглЯдеть  головы, поскольку  палковиднаЯ эта  часть
тела  не носила  никаких  признаков души. Ќекоторые  покрыты  были  лохматой
сбившейсЯ шерстью, точно  зубры,  и омерзительно  смердели, иные  напоминали
горбатых  лысых дохлых  верблюдов. Ќаконец, иные,  судЯ по  всему,  были  из
определенного  сорта  бумаги,  полые  внутри и отменно  цветные  снаружи,  а
некоторые оказывались вблизи  не чем иным, как большими павлиньими хвостами,
красочными  опахалами, в  которые  непонЯтным образом  было  вдохнуто  некое
подобие жизни.
     џ  видел  печальное  возвращение  моего  отца.  €скусственный день  уже
окрашивалсЯ понемногу красками обыкновенного утра. ‚ опустелой  лавке  самые
верхние  полки  вбирали  оттенки  раннего  неба. ‘реди небосклонов погасшего
пейзажа, среди разрушенных кулис ночной декорации отец увидел пробуждавшихсЯ
от сна приказчиков. Ћни вставали между  суконных колод и зевали, оборотЯсь к
солнцу.  ‚  кухне на  втором  этаже  ЂделЯ, теплаЯ  от сна и  со  спутанными
волосами, смалывала  в мельнице кофе, прижимаЯ  ее к белой груди, от которой
зерна набирали лоск и горЯчели. Љот умывалсЯ на солнце.