нейшее
впечатление. ‘читаю так, потому что сатира ‘вифта слишком далеко  уходит  от
реального факта - бедственного положениЯ ирландских детей и предлагает нечто
ужасное  -   альтернативу   куда   более   страшную   тому,   что   есть   в
действительности. ‘колько бы прав ни имела сатира на преувеличение  -  здесь
она терпит провал. Џровал состоит  в  том,  что  ее  подводЯт  те  средства,
которые она использует длЯ достижениЯ  своих  целей,  и  создаетсЯ  картина,
превосходЯщаЯ по своей жути реальный повод. € детскаЯ нищета не кажетсЯ  уже
такой страшной, ужас вызывает сатирическое предложение ‘вифта.
     џ не верю, что в этом случае можно сказать, будто  писатель  с  помощью
подобного приема кого-то там заклеймил; тут скорее сатира  сама  разоблачила
себЯ; она наглЯдно доказала неспособность сатирика на сочувствие и  участие;
сатирический  прием  преувеличениЯ  выходит  здесь  за  рамки  дозволенного.
‚ыходит потому, что, как видно из цитаты, - не только из нее, это  видно  по
всем многочисленным сатирам ‘вифта, да и не только ‘вифта, - ей  свойственна
бесчеловечность  или,  говорЯ  мЯгче  -  бессилие  взглЯнуть  на  выраженную
преувеличенно  идею  глазами  реалиста,  а  тем   более   преобразовать   ее
доказательно и литературно.
     ’акой потрЯсающий метод можно назвать не иначе, как изгнанием  черта  с
помощью десЯтка дьЯволов. Ћбщий набор адских сатирических приемов этого типа
- должен признать, что использование их требует от автора часто  виртуозного
мастерства, - позволЯет утверждать, что сатира с крайней да притом еще  и  с
поистине сатанинской последовательностью приводит  неожиданно  к  той  самой
бесчеловечности, против которой она, собственно, и призвана боротьсЯ.

                                  <> 7 <>

     ‚едь ни один писатель-сатирик не может быть уверен, что он будет  иметь
дело только со зрелым читателем. Џочему  же  тогда  сатира  отказываетсЯ  от
психологичности,  почему  избегает   стремлениЯ   к   совершенству,   всЯких
полутонов, почему, наконец, понЯтиЯ "преуменьшение" и  "сатира"  никогда  не
стоЯт рЯдом? Ђ потому что сатира - отвлечемсЯ теперь от ее свойства искажать
действительность - стремитсЯ быть примитивной, жесткой, грубой;  она  должна
доходить и  до  читателЯ  в  литературном  смысле  непритЯзательного,  даже,
возможно,  <I>именно</I>  до  него.  Ђ  "доходить"  значит  здесь  то  же,  что   и
воздействовать. ‚ нашем случае  -  воздействовать  через  авторский  приступ
человеконенавистничества.
     Ѓеда в том, что в названной сатире ‘вифта  изображаетсЯ,  не  некоторое
антигуманное Явление, существующее как реальный факт,  а  за  реальный  факт
выдаетсЯ заведомо  несуществующее  антигуманное  Явление.  €  это  та  вещь,
котораЯ именно в самых удачных сатирах не, может не  беспокоить.  Џричем  не
важно, служит ли,  как  это  считаетсЯ,  антигуманность  длЯ  более  четкого
выЯвлениЯ чего-либо или же она оказываетсЯ самоценной; мгновенное восприЯтие
со   стороны   непритЯзательного   читателЯ   ей   уже   обеспечено.    ‚едь
бесчеловечность всегда провоцирует бесчеловечность, это истина стараЯ,  хотЯ
и подтверждающаЯсЯ с пугающей частотой вновь и вновь.
     ’ут Я и вправду никак  не  могу  отделатьсЯ  от  ощущениЯ,  что  многие
сатирики,  включаЯ  ‘вифта,  впадают  в  данном  случае   в   принципиальное
заблуждение. •отЯ Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что вводит  их  в  это
заблуждение сам характер сатиры как жанра. € все-таки: ведь можно было  хотЯ
бы  попытатьсЯ  обойти  как-то  причину,  порождающую  заблуждение.  џ  хочу
сказать: вполне мыслим и такой путь, на котором с Явлением бесчеловечным  мы
боремсЯ средствами человечности.
     Џочему же сатирики постоЯнно совершают эту ошибку и изображают зло  еще
более злым, а дурное - еще более дурным? „лЯ большей  наглЯдности,  да,  это
понЯтно; Ќо где написано, будто большую наглЯдность дает только  огрубление?
‚едь можно же определить какое-то  Явление,  вскрыть  определенное  душевное
состоЯние, разложить некоторую ситуацию на основные элементы и лишитсЯ таким
образом и той Ясности, и  той  наглЯдности,  какую  никогда  не  получишь  с
помощью прЯмолинейных сатирических средств; да, Я утверждаю, что  и  сатирик
может решать свои задачи художественно. € насколько  достовернее,  насколько
интереснее, насколько увлекательнее могло бы быть его произведение, если  бы
он отказалсЯ от попытки писать только  в  плакатной,  искаженной,  грубой  и
преувеличенной манере.
     Љонечно, тогда неизбежно изменилась бы и структура сатиры. Џотому  что,
как  уже  было  сказано,  она  сама  и  вызывает  на  преувеличение   и   на
бесчувственность.   Ѓесчеловечность,    подменЯющаЯ    авторское    участие;
злорадство, выдаваемое за юмор;  бессердечие,  принимаемое  за  рационализм;
холодность, понимаемаЯ как отстраненность, - все это скрыто в сердце сатиры,
как бациллы в ампуле; а ампула легко разбиваетсЯ при первой же, и далеко  не
самой  удачной,   возможности,   бациллы   поражают   кровеносную   систему,
объединЯющую между собой писателЯ и читателЯ. €менно эту  опасность  Я  вижу
даже в самых удачных сатирах ‘вифта. € это именно  то,  в  чем  Я  могу  его
упрекнуть и что убивает во мне желание следовать его примеру.

                                  <> 9 <>

     Ћднако Я уже упоминал о том, что Я и сам написал несколько сатирических
произведений. Љак же дело обстоит со <I>мной</I>? Ќе попал ли и Я, несмотрЯ на  все
теоретические декларации, в  ловушку  антигуманизма,  свойственного  сатире?
ђазве Я в тех своих произведениЯх, которые можно  рассматривать  скорее  как
сатирические, не совершил ошибок, приписываемых  мною  другим,  не  ушел  от
реальности,  не  позволил  ненависти  завладеть  собой,  не   отказалсЯ   от
сочувствиЯ? Ђ главное: как это свЯзать  с  моими  собственными  призывами  к
созданию гуманистической  литературы,  котораЯ  учитывает  уроки  Ћсвенцима?
ђазве мне не казалось, что если следовать по такому пути, то сатира ЯвлЯетсЯ
наименее пригодным средством?  „а;  и  последнее  утверждение  соответствует
действительности. Ќо все-таки именно сатира - хотЯ  и  не  та,  которой  так
умело владел  ‘вифт,  -  оказала  мне  неоценимую  услугу.  —тобы  объЯснить
возникший парадокс, надо остановитьсЯ на этом вопросе более подробно.
     џ вспоминаю, как начинали мы, теперь сорока-пЯтидесЯтилетние  писатели.
Ѓыл сорок пЯтый год; только что кончилась война, которую мы  часто  поневоле
прошли всю. “ нас не было времени, чтобы оглЯдетьсЯ, вникнуть в  окружающее,
переработать и обдумать его.  Ќе  было  и  потребности  в  этом;  видели  мы
предостаточно. Ђ что нам действительно  было  нужно  -  справитьсЯ  в  своем
творчестве, насколько возможно, с чувством  своей  вины,  со  своим  гневом,
своим потрЯсением; хотЯ слово "справитьсЯ" оказалось понЯтием, которое  было
выделено слишком поспешно. Џримерно такой была отправнаЯ точка  послевоенной
немецкой литературы, то есть литературы, возникшей не в результате  процесса
органического развитиЯ, не восходЯщей к некоторой предшествующей традиции, а
благодарЯ катастрофе, войне.

                                  <> 10 <>

     ‚едь писали-то мы вовсе не потому,  что  собирались  стать  писателЯми.
Џисали мы потому, что годы войны  Явились  длЯ  нас  страшным  уроком  и  мы
чувствовали  себЯ  обЯзанными  предупредить  других.  ќто  было  не  обычное
творчество; мы были в нем полностью предоставлены сами себе. Ќе было никакой
этической подсказки, никаких литературных эталонов, никаких традиций.  „а  и
что могло нас поддержать? ‚ера в ту злополучную ѓерманию, котораЯ  оказалась
страной столь пагубной длЯ других народов и котораЯ  при  нашем  вынужденном
участии  искалечила  миллионы  человеческих  жизней?  Ђ  кого   принЯть   за
литературный образец? Ќе тех ли представителей "внутренней"  эмиграции,  что
воспевали бег улитки и узоры на камнЯх, пытаЯсь  этой  изЯщной  занавесочкой
отгородитьсЯ от концлагерей и полей сражений? €ли настоЯщих  эмигрантов?  Ќо
те были слишком далеко, чтобы понимать нас; и мы чувствовали себЯ перед ними
слишком отЯгченными своим прошлым, слишком виновными. „а и в  чем  мы  могли
найти опору, если сами были разбиты так же, как и все вокруг?  ‚  творчестве
ѓете или †ана ЏолЯ? ќйхендорфа и ѓейне? Ѓюхнера или Љлейста? Ќо  ведь  между
ними  и  нами  в  любом  случае  оставалась  непреодолимаЯ  пропасть  -  эра
гитлеризма.
     „аже и сам Язык врЯд  ли  на  что-то  еще  годилсЯ.  Ќацизм  и  военнаЯ
пропаганда засорили его; его надо было, не пожалел усилий, перетрЯсти и  как
следует выколотить каждое слово. Ђ новый  Язык,  полученный  таким  образом,
вовсе не был красив. Ћн не был приспособлен длЯ  выражениЯ  чувств.  Ћн  был
скуден, как кашель, в нем любое благозвучие, любое громкое  слово  старались
обойти, потому что они вызывали недоверие. Љороче говорЯ, это идеальный Язык
длЯ сатирика. Ќо только длЯ сатирика,  который  обЯзан  своим  рождением  не
человеконенавистничеству, а отчаЯнию.
     ‚едь мы <I>хотели</I> писать о человеке и захватывающе, и правдиво.  Ќо  часто
нам это просто не удавалось. ‚ наших произведениЯх человек всегда  получалсЯ
искалеченным,  чего-то  ему  всегда  не   хватало,   нередко   даже   просто
соответствующей формы, так что выглЯдел он как заготовка, с острыми  краЯми,
топорно, часто и неестественно. Њы были неверующими и  склонЯлись  скорее  к
цинизму, а так как все чувства, кроме чувства голода, воспринимались нами  в
виде, некоторого почти бесплотного дуновениЯ и оставались бездоказательными,
то сатира напрашивалась сама  собой  в  качестве  единственного  приемлемого
жанра. Ћна помогла нам найти наконец-то и свое литературное знамЯ, ту форму,
в которую мы могли отлить и свое негодование, и свой ужас. ‡десь, наконец, в
наскоро написанных памфлетах, обозначалась  некотораЯ  исходнаЯ  позициЯ,  с
которой мы могли начинать свое наступление.
     Џотому что послевоеннаЯ литература научилась не  только  правдивости  и
недоверчивости, она умела и волновать, и воздействовать на читателЯ.  €  она
не только знала, <I>против кого</I> направить горькую сатиру или  скупой  на  слова
рассказ, она знала еще, <I>ради кого</I> это делаетсЯ. ‚едь  это  была  литература,
котораЯ создавалась по определенному заказу, имела свои цели; ее целью  было
убедить, целью было изменить. Ђ вот дальше действительно, как  мне  кажетсЯ,
много похожего на ‘вифта и  его  сатиру.  ‚о  всЯком  случае,  это  касаетсЯ
подхода и постановки целей. Љак и в предыдущем случае, приведу пример.

                                  <> 11 <>

     € здесь речь идет о детЯх; перед глазами автора  еще  стоЯли  последние
мобилизации перед самым концом  войны.  „лЯ  иллюстрации  Я  приведу  начало
написанного мной в 1946 году рассказа "‚ыступление":
     "‚ шесть они построились. Ѓыло еще темно. Ћни стоЯли напротив Ящика. Ќа
нем было расстелено знамЯ. Ќа знамени лежало распЯтие. ђЯдом с  распЯтием  -
книга.  ‘ветили  прожекторы.  ‘тоЯщие  в  строю  терли  глаза  и  жмурились.
Ќекоторые прислонились друг к другу и досыпали стоЯ. ‚интовки они держали  в
руках; они не умели еще составлЯть их в козлы. ‘наружи, за воротами,  стоЯли
матери; молча. —асовой ходил взад и вперед. Ќа  голове  у  него  поблескивал
стальной шлем. Њоросил дождь. ‚о дворах стоЯл туман.
     ‚ казарме горел свет. “нтер-офицеры бегали,  по  спальнЯм  и  подгонЯли
тех, кто задержалсЯ. ‡аспанные, с  винтовками  в  одной  руке  и  со  своими
куклами и медвежатами - в другой, спускались они на заплетающихсЯ  ногах  по
лестнице.   "†ивей,   живей!"   -   крикнул   фельдфебель.   Ћни   побежали.
"ђассчитайсь!" -  крикнул  фельдфебель.  Џриказ  рассыпалсЯ  по  строю,  как
молоточек ксилофона; казалось, что кто-то пальцами  постукивает  по  рюмкам,
так нежно звучали голоса. "Ќу?" - крикнул фельдфебель. ђасчет  застопорилсЯ.
"Ќам ведь только четыре, - сказал номер первый. - Њы еще не умеем  считать".
- "ќтого не хватало, - буркнул  фельдфебель.  ‚ынул  карандаш.  Џробежал  по
рЯдам. Џосчитал сам:. - Џоправь противогаз", - сказал он одному из  них.  €з
казармы вышли унтер-офицеры. Ћтдав честь, они встали на левом фланге. Њатери
у ворот неотрывно смотрели сквозь решетку. "•айни, малыш!" -  крикнула  одна
из них.
     ЏоЯвилсЯ капитан. Ћн был на протезах. Ѓорода его светилась "‘мир-рна! -
крикнул фельдфебель. „ети прижали к себе своих медвежат и кукол  и  серьезно
уставились прЯмо перед собой. - ђавнение направо!"
     ‚ первой шеренге на землю упал клоун. "„оложите капитану!"  ”ельдфебель
подбежал к офицеру и вытЯнулсЯ, щелкнув каблуками: "„етский  батальон  номер
шестьсот восемьдесЯт длЯ  выступлениЯ  построен".  -  "Ѓлагодарю,  -  сказал
капитан. - „айте команду "вольно". - "‚ольно, - сказал фельдфебель. Љрикнул:
- ‚ольна!" Љапитан облокотилсЯ на  помост;  без  опоры  стоЯть  он  не  мог.
"‡дравствуйте, дети!" - "‡дравиЯ желаем, дЯдЯ!" - прокричали  дети.  Љое-кто
хотел выбежать из шеренги,  чтобы  пожать  ему  руку.  Ќо  другие  удержали.
"‘егоднЯ вы отправлЯетесь в поход". - "„а, дЯдЯ", - отозвались дети. -  "„лЯ
вас это великий день". - "„а, дЯдЯ". - "Ќадеюсь, вы проЯвите себЯ достойно и
храбро, как ваши отцы, павшие  на  поле  чести".  -  "„а,  дЯдЯ".  -  "‚ы  -
последние", - сказал капитан. "„а,  дЯдЯ",  -  ответили  дети".  Ќа  этом  Я
заканчиваю отрывок из написанного мною в 1946 году рассказа "‚ыступление".

                                  <> 12 <>

     ђазумеетсЯ, Я понимаю, что так скупо, так прЯмолинейно  сегоднЯ  писать
уже нельзЯ. Ќо такаЯ манера письма была первым  шагом;  кроме  того,  сатира
всегда была длЯ менЯ нечто преходЯщее, временное, а именно в этом смысле  мы
и использовали ее  в  послевоенные  годы:  горЯчо,  сумбурно,  частично  как
защиту, частично как оружие, меньше всего  нас  увлекала  форма,  мы  только
хотели высказатьсЯ однозначно. Џоскольку психологическаЯ сторона от нас  еще
чаще всего  ускользала;  поскольку  описание  характеров  мы  считали  делом
слишком долгим и вообще отвлекающим от главного; поскольку существенными длЯ
нас были ситуации, и не какие-нибудь, а именно <I>исключительные</I>  ситуации,  то
сатира и оказывалась наиболее подходЯщим жанром. Ќо не сатира  ‘вифта;  нет,
новаЯ, хотЯ и, конечно, не лучшаЯ,  но  более  человечнаЯ,  менее  жестокаЯ,
более реалистическаЯ, чем у ‘вифта. Џотому что те, кто получил  такой  урок,
какой получили мы,  с  самого  начала  исходЯт  из  необходимости  признаниЯ
человечности, а в своих  памфлетах  мы  с  мучительной  точностью  следовали
правде жизни.
     Љонечно, тем мальчишкам, которые в Ѓерлине, охваченные самоубийственным
порывом,  бросались  с  гранатами  в  руках  под  русские  танки,  было   по
двенадцать-четырнадцать лет; а в моем рассказе детЯм всего по  четыре  года.
„опустимо ли такое преувеличение; искажение ли это?  џ  думаю,  врЯд  ли.  џ
думаю, что указанный мной возраст соответствует действительности.  ђазве  не
погибли во времЯ войны тысЯчи детей, которые были еще меньше? Ќо  даже  если
этот возраст и воспринимаетсЯ другими как неправильный, Я указываю его еще и
длЯ того, чтобы читатель не отмахнулсЯ от моего рассказа. —тобы  у  него  не
было права заЯвить сразу:  "ќто  мне  давно  известно".  ‘начала  он  должен
ужаснутьсЯ. Ќо и ужас не должен быть опЯть-таки слишком  велик,  потому  что
иначе читатель  потерЯет  способность  к  сопереживанию,  к  сопричастности.
Џримерно  это  Я  имею  в  виду,  когда  предлагаю  задуматьсЯ  о  том,  что
писатель-сатирик может боротьсЯ с бесчеловечными обстоЯтельствами средствами
гуманизма; но только длЯ этого надо изменить и основную структуру сатиры.

                                  <> 13 <>

     Ћднако все изменениЯ, происходЯщие с сатирой, ее  временное  возвышение
не должны нас обманывать в том отношении, что, как уже отмечалось выше,  она
с литературной, с критической точки  зрениЯ  не  выходит  за  рамки  чего-то
временного, второстепенного, во всЯком случае, какого-то  исходного  пункта,
переходной стадии. …сть еще кое-что и по ту  сторону  сатиры;  ведь  имеетсЯ
хорошо накатанный путь к самой ее сердцевине, но есть и  нехоженаЯ,  ,  едва
заметнаЯ тропинка, пересекающаЯ ее. Људа ведет эта тропа?  Ћна  приводит  на
литературную  ничейную  землю,  что  начинаетсЯ  за  пределами  сатиры.  ’ам
тропинка и терЯетсЯ; но тот, кто добираетсЯ  туда  и  начинает  растворЯтьсЯ
вдали где-то между двумЯ  заросшими  бурьЯном  воронками  от  снарЯдов,  тот
постепенно приобретает способность понЯть, что такое настоЯщаЯ  правдивость.
Ћна-то и помогает двигатьсЯ дальше.
     Ќо этот особый путь никогда не уведет уже писателЯ от людей;  длЯ  него
вкус росы ранним утром будет теперь навсегда прохладным и чистым;  в  каждом
пейзаже будут ему теперь видетьсЯ надгробные камни. Ћни будут присутствовать
и в волнующем огне заката, и в лопающемсЯ от смеха  Ярмарочном  балагане.  ‚
этом странном литературном краю, где в особенно Ясные дни  над  городами  их
призрачным отражением  в  небе  возникают  заборы  из  колючей  проволоки  и
выстроенные ровными рЯдами  плоские  лагерные  бараки,  есть  и  достаточный
горизонт длЯ фантазии и уличные ущельЯ длЯ тех, кто жаждет  реальности.  ’ам
есть смерть в тысЯчах своих  обличий;  но  там  есть  и  жизнь  в  неменьшем
количестве своих воплощений. ’олько одного здесь нет:  иронии,  свойственной
сатире. Ђ поскольку Я как писатель в этом краю - у себЯ  дома,  и  поскольку
мой  литературный  долг  заставлЯет  менЯ  выступать  в   защиту   человека,
заставлЯет помогать ему в сохранении чувства достоинства,  и  поскольку  мой
творческий опыт научил менЯ тому, что всегда лучше, если читатель увидит мое
настоЯщее лицо, а не гримасу, и  что  лучше  не  искажать  человека,  -  вот
поэтому Я не могу и не хочу писать, как „жонатан ‘вифт.


        „ЋЏЋ‹Ќ…Ќ€… 

     Њне кажетсЯ, что до сих пор на избитый вопрос об отношении  писателЯ  к
политике Я отвечал слишком декларативно.  ќто  можно  высказать  однозначно;
больше того - выразить все в одной очень короткой формуле: мою  причастность
к политике объЯснЯют несколько дат из биографии.  Љоторые,  конечно,  теперь
надо расшифровать. ‘кажем так:
     ђодилсЯ Я в двадцатом. ‚ шесть  лет  в  Ђвстрийских  Ђльпах  Я  впервые
услышал песню "‘вастика на шлеме". „вое мужчин в  солдатских  обмотках  и  в
толстых  шинелЯх  громовыми  голосами  выкрикивали  ее  слова,  горное   эхо
грохотало им в ответ.  —ерез  год  Я  познакомилсЯ  с  Џинкусом  ѓрюнбаумом,
дружили мы с ним до тех самых пор, пока нам не пришлось проводить  и  его  и
всю его семью на кладбище. ‚осьми лет Я попал в социалистическую школу.  ’ам
был ученический парламент,  где  мы  учились  демократии.  ‚  одиннадцать  Я
подружилсЯ  с   Љарлом   Њункачем,   цыганским   мальчишкой,   который   был
непревзойденным дрессировщиком морских свинок. Њы играли с ним всего  четыре
месЯца, а потом Я видел, как их пестрые фургоны прицепили к своим грузовикам
эсэсовцы. Њне было тринадцать, когда  арестовали  наших  учителей;  директор
школы умер в концлагере. ‚ том  году  в  Ѓерлине  стрелЯли;  в  предвыборной
борьбе  погиб  тогда  пЯтьдесЯт  один  человек;  двоих  из  них  мы   видели
собственными глазами: пожарникам пришлось потратить почти три четверти часа,
чтобы смыть их кровь с асфальта. € Я видел костер, который два месЯца спустЯ
горел на площади Ћпернплатц; в костер бросали те самые книги, которые дома у
нас стоЯли на полках. Ђ в 1934 году мертвые  оставались  скрытыми  от  наших
глаз; мы только, слышали ружейные залпы  возле  казарм  в  ‹ихтерфельде.  Ќо
•айни все  знал  навернЯка;  в  "Љрасном  факеле"  происходЯщее  описывалось
абсолютно  точно.  Љогда  мне  было  пЯтнадцать,  Я  видел  шесть   согнутых
человеческих  спин,  от  которых  менЯ  отделЯл  десЯток   блестЯщих   лаком
прикладов; спины гнулись к земле вслед за покрытыми  синими  жилами  руками,
державшими зубные щетки. ќто были евреи, которых  заставили  так  до  блеска
вымести улицу перед синагогой. …ще через три года мы нашли в  ее  развалинах
обугленный "ковчег завета". Ђ вечером Я увидел  выставленные  ненадолго  длЯ
прощаниЯ тела всех  членов  семьи  ѓрюнбаумов.  Љогда  мы  проводили  их  на
кладбище, раввин сказал, что это далеко не единственный  случай.  …ще  через
год, когда  мне  исполнилось  девЯтнадцать,  мы  расчищали  в  Џольше  места
прошедших боев от трупов. Ќа наших руках были резиновые перчатки, а с ног до
головы нас покрывала белаЯ известь, которой мы присыпали могилы. ‚  двадцать
лет Я училсЯ попадать примкнутым к винтовке штыком в болтающийсЯ на  веревке
мешок. Ќа мешке была поперечнаЯ, полоска, обозначавшаЯ поЯс; выше и ниже его
несколько пронумерованных кружков, указывали места длЯ наиболее  действенных
ударов. ‚ двадцать один Я видел, как на коньке  дома  в  украинской  деревне
повесили веснушчатого парнЯ; на картонной табличке, которую  ему  прицепили,
четко и аккуратно было выведено: "Partisan". Њне было двадцать два, когда  в
лембергской тюрьме Я всю ночь напролет слушал великолепный  тенор:  немецкий
солдат - он попыталсЯ спрЯтатьсЯ у русской  -  продолжал  петь  даже  тогда,
когда его поставили к стенке. ‚ 1943-м,  зимой,  юго-восточнее  •арькова,  Я
думал, что  сойду  с  ума.  ’огда  русские  ударили  по  нашим  позициЯм  из
огнеметов. •айни хотел перебежать к ним; он угодил прЯмо в пламЯ.  ‘ледующей
весной Я оказалсЯ в штрафной роте и обезвреживал мины. ЊиноискателЯ у нас не
было, мы ловили кур и собак и гнали их перед собой. Ђ мартовским утром сорок
пЯтого, когда Я в краденом гражданском костюме пробиралсЯ талыми  тропинками
от хутора к хутору западнее Љюстрина {Ќыне г. Љостшин  в  ѓ„ђ.},  Я  впервые
понЯл, что значит мир.
     „умаю, что длЯ размышлений о политике этого вполне достаточно; а  каких
взглЯдов Я придерживаюсь - легко определить по этим датам.


        „‹џ ‚…—ЌЋѓЋ ‚ђ…Њ…Ќ€ Ќ…’ 

     Ѓог не питает  симпатии  к  точному  времени,  иначе  бы  он  не  давал
останавливатьсЯ часам, по крайней мере на колокольнЯх.

     ’арахтЯщий  будильник  похож  на  разгневанного  ребенка,  топающего  -
ногами; в обоих случаЯх цель одна: заставить капитулировать.

     ђучные часы - это партийные значки подданных •роноса. ЏриветствуЯ  друг
друга, они вытЯгивают руку из рукава. "Ќет времени" - их пароль.

     ‘мотреть на часы в обществе должно считатьсЯ столь же предосудительным,
как публично справлЯть свою нужду; подобно тому,  как  последнее  оскорблЯет
чувство приличиЯ, человеческое достоинство  не  должно  позволЯть  совершать
первое.

     —еловек подобен стрелке часов: он, как и она, непостоЯнен,  он,  как  и
она, ни на чем не может остановитьсЯ. „аже  цифра  двенадцать  не  может  ее
удержать.

     ’арахтЯщие будильники напоминают судьбу тиранов: тот, кто поставил  их,
их же и проклинает.

     ‚ладеть карманными часами на цепочке, прикрепленной к пуговице  жилета,
еще не значит быть хозЯином времени; самоубийце,  повесившемусЯ  на  стрелке
башенных часов, удаетсЯ это куда лучше.

     Ћдно успокаивает: что времЯ от времени все  часы  надо  заводить.  Ћдно
беспокоит: что это приходитсЯ делать снова и снова.

     Ќа вечеринке одного из  гостей  спросили  о  значении  черного  кусочка
дерева, который он носил на цепочке вокруг запЯстьЯ.  Ћн  ответил,  что  это
щепа от его собственного гроба. "Ђ что тут такого, - сказал он  пришедшей  в
ужас от его ответа женщине, показав на ее ручные часы. -  ‚ы  считаете,  что
истину лучше всего принимать ежедневно в небольших  и  слабых  дозах,  Я  же
предпочитаю проглатывать ее разом".

     Ћн был настолько щедр в отношении своего  времени,  что  вместо  ручных
часов носил на руке отрывной календарь.

     “ часовщиков (почти всегда маленьких и  хрупких)  часто  такой  лукавый
вид, что можно подумать, будто времЯ, которое не отмерЯли поврежденные часы,
застрЯло в механизме и оставалось нетронутым, и часовщики обращались  с  ним
по своему усмотрению.

     –ейтрафер  {Џрибор  длЯ  замедленной  кадровой   киносъемки   с   целью
ускоренного показа движений.}  -  человек,  нацепивший  на  себЯ  семнадцать
ручных часов от запЯстьЯ до локтЯ.

     €з одной сказки; каждый раз в полночь калиф выбрасывал из  окна  своего
дворца часы, использованные днем, и  мамелюк,  всегда  поЯвлЯвшийсЯ  в  этот
момент, протЯгивал ему на бархатной подушке совершенно новые.

     "‘лишком поздно" - столь метко мог сказать только часовщик.

                         —асы обращаютсЯ с сердцем,
                    как кулак с подбородком: бьет один,
                       а другой сносит удары кротко.

     "Ѓоже мой, что же вы  такое  делаете!"  -  крикнули  одному  господину,
разбившему каблуком  дорогие  карманные  часы.  "џ  реабилитирую  времЯ",  -
ответил тот.

     ‘ветЯщийсЯ циферблат - отражатель вечности.

     Ћдин часовщик-мизантроп представил себе гибель мира следующим  образом:
два огромных меча часовых стрелок гудЯт, кружа, как  пропеллер  над  землей.
‚начале они срубают вершины гор, затем головы блох. €  под  конец  разрезают
землю на ломти, а самый большой ломоть, внешнЯЯ окружность которого ЯвлЯетсЯ
экватором, до тех пор, пока вообще будет возможно  вести  речь  о  том,  что
называть верхом, а что низом, останетсЯ вертикально висеть в пространстве  и
будет служить циферблатом длЯ постоЯнно вращающихсЯ стрелок-мечей.

     Ѓезвременно только Ќичто. „аже Ѓог, согласно писанию, сотворил землю за
шесть дней.  "‘частливые  часов  не  наблюдают"  -  это  крылатое  выражение
следовало бы считать неудачным; навернЯка имеетсЯ  в  виду:  "‘частливые  на
часы не смотрЯт", что, конечно, же не одно и то же.

     —еловек, всегда готовый заверить вас, что у него есть времЯ,  действует
успокаивающе, как остановившиесЯ часы.

     Љак бы точно ни шли часы, - чему пробил час, знает лучше всего тот, кто
не стал рабом времени.

     ‘олнечные часы преподносЯт небесным телам урок земного педантизма.

     ‚ременем располагаешь странным образом  как  раз  больше  всего  тогда,
когда меньше всего на него скупишьсЯ.

     "‚ремЯ бешено мчитсЯ" - еще одно ложное  заключение.  Љогда  Я  сижу  в
едущем поезде и телеграфные столбы мелькают мимо менЯ, могу ли Я называть их
мчащимисЯ? ‚ремЯ - данность. Ѓешено мчатьсЯ в нем можем только мы сами.

     ѓоворЯт, раз в год на циферблатах присутствует счастье. ‘ гипнотическим
выражением глаз смотрЯт люди на цифру двенадцать. Ќо странно, именно на этот
раз они желают, чтобы,  указательнаЯ  стрелка  поторопилась.  Љогда  же  это
происходит, они, чокаЯсь, ощущают себЯ убийцами времени.

     "‚ыиграть времЯ", - так говорЯт, поднимаЯсь в реактивный самолет. Ђ что
Я выиграю, если прилЯгу на лесной лужайке?  Ћчевидней  всего,  то  же  самое
времЯ.

     "‚ремЯ  остановилась".  ќта  пустаЯ   фраза   обозначает   чрезвычайную
ситуацию;. Ќа самом же деле она передает само положение вещей,  изобличающее
в грубом обмане того, кто носит часы.


        ќЉ‘Љ“ђ‘ ЌЂ ’…Њ“ “’Љ€ 

     —то такое литературнаЯ шутка? Џраво, не знаю.
     Њне, конечно, можно возразить: "Љак же так; не знать того, что означает
собственнаЯ  фамилиЯ?"  {Џо-немецки  фамилиЯ  автора  совпадает  со   словом
"короткий смешной рассказ" или "шутка". ‘м. в предисловии о  значении  этого
слова.}
     „а так! џ могу строить какие угодно догадки и все равно  не  докопатьсЯ
до смысла этого понЯтиЯ.  Џравда,  Я  подозреваю,  что  шутка  есть  все  то
правдоподобное, что, на  взглЯд  людей,  не  вполне  правдоподобно,  другими
словами, все забавное,  несерьезное,  вызывающее  улыбку.  Ђ  также  все  то
предположительное, что не так  просто  подвести  под  установленные  правила
упорЯдочениЯ, поскольку чувство собственного  достоинства  мешает  историкам
литературы снизойти до шутки. Ќо, с другой стороны, сюда входит  еще  и  все
то, что, в конце концов, не настолько уж выходит  за  рамки  упорЯдоченного,
чтобы его нельзЯ было куда-нибудь пристроить;  пусть  даже  между  Љафкой  и
ђингельнатцем.
     •отЯ почему, собственно, "‡аботе главы  семейства"  Љафки  нельзЯ  быть
шуткой? ђавным образом почему невозможно назвать  шуткой  "‚ечернюю  молитву
простуженной негритЯнки" ђингельнатца? Ќу а поскольку мы все еще не ответили
на риторические вопросы:  чем  была  жизнь  „он-Љихота;  чему  доверил  свои
разрозненные  листки  ‹ихтенберг;  что   Њоргенштерн   дал   перечувствовать
Џальмстрему; чему посвЯтил свою живопись и прозу
     „жеймс   ’ербер;   чем   €оганн   Џетер   ѓебель   вынудил   заниматьсЯ
–ундельфридера; что братьЯ  ѓримм  вытЯгивали  из  прЯжи  Џарок;  что  Ѓрехт
заставлЯет проделывать г-на Љойнера, восточные евреи - раввина, …фраим Љишон
- израильтЯнина? - то неужели и это все не шутка? Џодозреваю  даже,  что  не
одна. Ђ разве не шутки все басни ќзопа, не говорЯ уже о баснЯх  ‹афонтена  и
‹ессинга  и  о  сочинениЯх  старика  ”юрхтеготта   ѓеллерта?   Ѓолее   того,
подозреваю, что шуток среди произведений литературы гораздо  больше,  нежели
хотелось бы допустить строгим господам германистам. ‚о  всЯком  случае,  те,
кто наклеивает Ярлыки "шутка", считают, что последнЯЯ должна быть веселой  и
безвредной,  без  особых  претензий,   утешительной,   временами   несколько
грубоватой, но ни в коем случае не двусмысленной и, уж конечно, не сбивающей
с толку.
     Ћднако будучи по природе своей непослушной, шутка, боюсь,  не  очень-то
прислушиваетсЯ к этим требованиЯм. Љонечно, можно  допустить,  что  когда-то
она была несложной и постигалась без труда. Ќе  подлежит  сомнению:  в  ходе
литературно-исторического процесса шутка  выделилась  из  семейства  шванков
{ванк  -  жанр   немецкой   городской   средневековой   литературы,   часто
сатирического характера.}. Ќо полагаю, нам следует тут  же  провести  четкую
грань. €бо шванк - это грубиЯн, это мужик,  рыгающий  вслух.  утка  же  чем
дальше, тем становилась все  более  многоречивой,  культурной,  городской  и
самодовольной. ванк с рожденьЯ имел мало общего с литературой, он, попросту
говорЯ, отбросы. утка же с  первого  своего  днЯ  -  дитЯ  литературы,  ибо
требует от рассказчика остраненности {ЋрфографиЯ оригинала. Џрим.  OCR.},  а
порою и большего, ибо она философична; философична по  существу,  по  стилю.
€так, когда же поЯвилась шутка?
     ‚ тот  час,  думаетсЯ  мне,  когда  любителю
поболтать, порассказать, попоучать наскучило  рассказывать  <I>только</I>  заведомо
пошлое,  <I>только</I>  развлекательное,  только  длЯ  потехи.  Љогда   необходимые
человечеству горькие капли истины пришлось сдобрить <I>острой приправой</I>.  утка
родилась  в  тот  самый  момент,  когда,  сознательно  или   бессознательно,
сочинители пришли к выводу, что мудрее (а главное, действеннее) пользоватьсЯ
юмором висельника, чем писать трактаты на темы морали. ‚едь условием  шутки,
если помнить о ее философичности, ЯвлЯетсЯ, и иначе быть не  может,  процесс
внутренней  переработки  определенного  материала  действительности.   —тобы
вызвать у собеседника улыбку, ухмылку, хохот, шутник должен сам  столкнутьсЯ
с подобным материалом или услышать о нем; в противном случае шутка  окажетсЯ
плоской. ‘тало быть, шутка по своей сути - это жизненный опыт,  переведенный
на Язык юмора висельника. ’ут должен присутствовать и сардонический смех,  и
шарм. Џоэтому вначале шутка не слишком далеко отстоЯла от анекдота,  хотЯ  и
была точнее нацелена исторически. Ћднако о  виселицах,  над  которыми  шутка
осмеливаетсЯ насмехатьсЯ, анекдот, как  правило,  умалчивает,  а  высочайшие
особы, что проворными руками сооружают эти самые виселицы, предстают в  нем,
к некоторому утешению угнетенных, в отблеске мелкобуржуазного добронравиЯ  и
доморощенной гуманности.
     утка  миндальничает   меньше;   и   уж   вовсе   отсутствует   в   ней
аристократическаЯ слащавость. Џрежде чем стать светской,  то  есть  уместной
как в исправительном заведении, так и в салоне, она, уже  понаторевшаЯ  и  в
блатном жаргоне, и в  идише,  помеченнаЯ  жандармскими  саблЯми,  украшеннаЯ
тайными воровскими  знаками,  исходила,  набиваЯ  себе  мозоли  и  постоЯнно
ввЯзываЯсь  в  драки,  множество  проселочных  дорог.  ‚  одной  компании  с
ландскнехтами, цыганами и их медведЯми,  с  торговцами-евреЯми  и  бродЯчими
акробатами. € только потом перешла на оседлый образ жизни. ‚ гетто,  где  ее
прибежищем  не  раз  становилсЯ  ’алмуд.  ‚  городах,  где  она  тЯготела  к
моралистам. ‚ деревнЯх, где она подрЯжалась  придумывать  всЯческие  истории
длЯ настенных календарей. Ќо чаще всего, и с наибольшей  длЯ  себЯ  пользой,
пристраивалась она  возле  выдающихсЯ  шутов  и  проповедников.  Ђбрагам  из
‘анта-Љлары, ‘анчо Џанса, “леншпигель, Њюнхгаузен приютили ее  у  себЯ;  сам
‹ютер колотил ею направо и налево. €бо поначалу шутка стремилась  преодолеть
все чересчур свойственное человеку и его чересчур серые будни. ‘нова и снова
удавалось шутке, негромко посмеиваЯсь или хохоча, шумЯ или чуть слышно  если
не преодолевать действительность, то хотЯ бы возвышатьсЯ над нею.
     Љак же обстоЯт дела сегоднЯ? Ѓоже правый, что только  не  именует  себЯ
шуткой! „аже самаЯ  низкопробнаЯ  разновидность  псевдолитературы,  та,  что
претендует на отдаленное родство и ведет свое  происхождение  из  офицерских
казино: юмореска. € она-то, к несчастью, чаще всего.  Ђ  ведь  различие  тут
сразу бросаетсЯ в глаза. ћмореска имеет такое  же  отношение  к  шутке,  как
кулак к подбородку: кулак лупит, подбородок терпит.
     Џотому что  шутка  стала  пацифисткой.  Ћна  не  нападает,  она  только
констатирует. € все-таки  она  побеждает.  Ќо  при  посредстве  духа.  утка
подобна сосуду,  в  котором  <I>суть  мировых  событий</I>  и  жизненные  принципы,
освоенные на опыте, варЯтсЯ до тех пор, пока  не  поЯвЯтсЯ  пузырьки  смеха.
ЉвинтэссенциЯ этого варева -  специи.  ‚  последнее  времЯ  шутка,  к  своей
выгоде, идет  в  направлении  формального  немногословиЯ.  Џравда,  это  еще
далековато от острословиЯ.
     Ѓывают афоризмы, похожие на шутки. Ќо  это  отнюдь  не  шутки.  Ђфоризм
существует длЯ кивка головой - словно бы слушатель согласно  хмыкнул.  утка
же стремитсЯ нас развлечь. ђазвлечь за счет обстоЯтельств, которые  сами  по
себе часто ничего не значат длЯ нас. "ѓосподи, еще ближе к тебе!" - вскричал
атомщик под грохот взрыва.
     ќто не афоризм, не юмореска, не анекдот, не острота. ќто шутка. Ќо  это
так, к примеру.
     P. S. ’еперь Я  вижу,  что  наперекор  своему  изначальному  пессимизму
написал <I>все же</I> нечто на тему шутки. € это  тоже  ЯвлЯетсЯ  признаком  шутки,
поскольку, если о ней ничего доподлинно не известно и тем не менее  про  нее
пишут, пока ты  корпел  над  бумагой,  тебе  на  ум  пришло  нечто,  имеющее
отношение к ней. уточный рассказ.


        ‘ЋЃђЂЌ€… ЊЋ€• ‘Ћ—€Ќ…Ќ€‰ 

     ‘ восьми лет Я хотел стать писателем. “  менЯ  было  совершенно  точное
представление об этой профессии. Ќадо быть добрым, грустным  и  способным  к
самопожертвованию.  ‚семи   этими   качествами   Я   обладал.   џ   довольно
осмотрительно принЯлсЯ за работу. Ќо  длЯ  начала  моему  сердцу  требовалсЯ
фильтр. Џотому что оно было слегка  засорено:  никуда  не  денешьсЯ  -  душа
поэта. „лЯ этой цели нужен был дневник. џ  вел  его  очень  наглЯдно  и  был
чрезвычайно  точен  в  фактах.  „остойное  вниманиЯ  подчеркивалось   синим,
достойное поэтического воплощениЯ - красным. €списав две тетради, Я начал их
просматривать.  ‚  них  оказалось  много  ценного.  Ќужно  было  только  все
подсократить. џ проделал это самым непреклонным  образом.  Џолугодовой  опыт
вылилсЯ в следующее двустишие: "џ мышь поймал, и  вот  средь  бела  днЯ  она
сбежала крысой от менЯ".
     Џокончив со злободневной эпиграммой, Я обратилсЯ к чистой поэзии. ђифму
на этой стадии Я уже освоил. ’еперь на очереди были аллитерациЯ и  свободный
размер. „оказательством того,  что  Я  на  правильном  пути,  было  всеобщее
внимание к одной из моих поэм. Ћдин детский журнал,  осознав,  с  кем  имеет
дело,  напечатал  мою   самую   загадочную   вещь.   Ќазывалась   она   так:
"Љарлики-близнецы и карлики-щипцы ‚ольфдитриха  нурре,  Ѓерлин,  ‚айсензее,
‘трасбургштрасее, 32, второй этаж направо, спросить •иршбергера". ‡атем  шел
текст:     "„вое     карликов-юнцов-близнецов     вцепились      в      двое
карликов-щипцов-близнецов".
     Џосле этого успеха Я бросилсЯ в эпику. „лЯ начала  Я  хотел  выбить  из
седла ѓермана ‹енса, ‘венда ”лерона и Ѓенгта Ѓерга {ѓ. ‹ене, ‘. ”лерон и  Ѓ.
Ѓерг - немецкий, шведский и датский писатели, авторы известных  рассказов  о
животных.}. џ сочинил биографию ’аксы, Љабана, ‘овы и Ђиста. Ћни снискали  в
компетентных кругах заслуженное признание: мой отец тиранил отрывками из них
каждую свою очередную подругу.  ‡атем  Я  замыслил  более  гуманный  вариант
"Џесни о Ќибелунгах". Ќо  здесь,  видимо,  что-то  не  получилось.  Џробежав
глазами законченный манускрипт, Я понЯл, что  моЯ  версиЯ  гораздо  кровавее
оригинала.
     € вот наступает мой самый плодотворный  период,  так  называемаЯ  эпоха
ЉасперлЯ {Љасперль - персонаж немецких народных кукольных представлений.}. ‚
школе на уроках немецкого Я развил эту тему в сочинении  с  двадцатью  семью
продолжениЯми. Џосле этого учитель вызвал моего отца длЯ беседы. ’от в  свою
очередь убедил менЯ  в  том,  что  работать  над  образом  ЉасперлЯ,  против
которого он лично ничего не имеет, все же лучше дома.
     џ последовал совету и за короткое времЯ исписал три  черновые  тетради.
Џо сто страниц  каждаЯ;  с  захватывающими  иллюстрациЯми,  естественно.  Ќа
четвертую тетрадь ушло немного больше времени. ‚ промежутках  между  работой
мне пришлось изучать суахили. ‚едь мой Љасперль отправилсЯ путешествовать по
Ђфрике,  а  у  Љарла  ЊаЯ  {Љ.  Њай  -  автор  приключенческих  романов  длЯ
юношества.} Я научилсЯ точности.
     ‚ пЯтой тетради Я отошел от образа главного героЯ.  Џомешал  английский
лорд, охотившийсЯ на крупного зверЯ. “же на одиннадцатой странице  он  выжил
моего ЉасперлЯ. Ћн просто околдовал менЯ. Ќо оставшихсЯ восьмидесЯти страниц
не хватило длЯ полного раскрытиЯ проблематики его образа. Џравда, Я заставил
его бежать от цивилизации. Ќо то  еще  не  была  по-настоЯщему  выстраданнаЯ
усталость от культуры.
     Љ счастью, тем временем Я, достигший десЯтилетнего возраста, влюбилсЯ в
исполнительницу главной роли в пьесе  "Џутешествие  Џетерхена  на  ‹уну".  џ
написал ей, что настаиваю на несчастной любви.  ‚о  взаимности  есть  что-то
пошлое. ‹юбовь должна приносить страданиЯ, иначе всЯ эта штука ни к чему. €з
этого-то опыта Я и исходил теперь. ѓерой  определилсЯ:  богатый  независимый
английский лорд. Ћн был влюблен во всемирно известную балерину. Ћна в  общем
не возражала против его ухаживаний. ’ут Я использовал смелый  художественный
прием: придал  лорду  некоторые  черты  своего  собственного  характера.  Ќе
хватало теперь только одного - самопожертвованиЯ. џ  инсценировал  его  так:
кажетсЯ, Я где-то читал,  что  сифилис  существенное  препЯтствие  в  любви.
‘ловом, Я заставил лорда страдать этой  загадочной  болезнью.  ђезультат:  в
один ненастный день лорд, движимый страданием, отправлЯетсЯ на остров  Ѓали,
остров блаженных. ’ам ему удаетсЯ - на это  у  менЯ  ушло  по  меньшей  мере
страниц двести - занЯть место настоЯтелЯ храма. ‚о  времЯ  попытки  отменить
петушиные бои (Я был тогда членом общества по охране животных)  он  получает
удар  кинжалом  между  ребер.  €скупление  было  необходимо.  ‚едь  сифилис,
говорЯт, нечто ужасное.
     ‚торой мой роман о самопожертвовании был менее  суровым.  Ћн  называлсЯ
"ѓертруда и Љонрад". ѓертруда была дочерью рыбака. Ћна жила на берегу  морЯ.
Љонрад хотел стать старшим лесничим. Њежду ними происходили  непринужденйые,
но очень эмоциональные беседы о природе. Љаждый круг затрагиваемых  тем  шел
под номерами и подзаголовками,  такими,  как  "елест  камыша"  или  "‡арево
вечерних облаков". Ћни приближались  к  благополучному  завершению.  Ќо  тут
Љонрад объЯснЯет ѓертруде, что последовательно воплощеннаЯ любовь вредит  не
только духовному, но  и  профессиональному  росту.  ѓлотаЯ  слезы,  ѓертруда
вынуждена с ним согласитьсЯ.
     Ѓольше ничего не происходит. •эппи энд  отпал  сам  собой.  ‚  конечном
итоге ход мыслей обоих героев должен был найти у читателЯ  живейший  отклик.
Џоэтому Љонрад сел на велосипед и укатил, видимо,  навсегда.  Ђ  ѓертруда  -
конечно же, плача - пошла жарить картошку: у нее на руках был парализованный
отец.
     ’еперь Я был этически вооружен длЯ дальнейшего броска. Џосыле  короткой
творческой паузы Я  немедленно  принЯлсЯ  за  работу.  Ђнглийский  полковник
колониальных войск ранен в ногу  отравленной  стрелой.  Ќеобычайно  красиваЯ
сестра милосердиЯ выхаживает его. Љ моменту его  выписки  из  госпиталЯ  она
заражаетсЯ проказой. Ќикакой проблемы длЯ полковника тут нет, конечно же, он
навсегда поедет с Њери на остров прокаженных.  Џоначалу  она  упрЯмитсЯ,  но
потом соглашаетсЯ.
     Џервые девЯносто три страницы Я написал одним духом. ’еперь Я знал, что
такое обуздание страстей. Ќо с того  места,  где  Њери  обнаруживает  первые
симптомы болезни и мне пришлось обратитьсЯ к специальной литературе,  работа
грозила застопоритьсЯ. џ вынужден был слишком часто прерыватьсЯ. ’о и дело Я
выходил из комнаты и проверЯл в зеркале, в порЯдке ли мой нос и уши. € когда
однажды вмЯтина, которую Я длЯ проверки сделал в  щеке,  не  сразу  исчезла,
стало Ясно: Я заразилсЯ.
     „рожа, обливаЯсь п