 ввиду
тЯжести деЯний,  в  которых она обвинЯетсЯ,  и  ввиду  опасности возбуждениЯ
общественного  мнениЯ? ќто, уважаемые  судьи, чисто нацистское основание длЯ
ареста; оно было придумано нацистами и после них снова устранено. …го больше
не существует.
     Ђдвокат  говорил  со  злобным удовольствием,  с  которым одна  спорЯщаЯ
сторона преподносит другой пикантную правду.
     џ похолодел. „о менЯ дошло, что Я одобрЯл заключение •анны под стражу и
считал его вполне нормальным. Ќе из-за тЯжести обвинениЯ  и силы подозрениЯ,
о чем Я еще  толком  ничего не знал, а  потому, что  тюремнаЯ камера напрочь
отделила бы •анну от моего мира, убрала бы ее из моей жизни. џ хотел держать
ее от себЯ подальше, так недостижимо далеко, чтобы она оставалась одним лишь
воспоминанием, которым  и была длЯ менЯ все эти годы.  …сли адвокат добъетсЯ
успеха, то мне придетсЯ быть готовым ко  встрече  с ней и Я должен буду дать
самому себе  ответ, хочу ли  Я  встречатьсЯ с ней и  нужно ли мне это. џ  не
видел причин, по которым суд мог бы отказать адвокату. …сли до сих пор •анна
не пыталась скрытьсЯ от суда, то зачем ей делать это сейчас? € что такое она
могла утаить? „ругих оснований длЯ ареста тогда не было.
     Џредседатель снова пришел в замешательство, и Я начал понимать, что это
было  его   своеобразной  уловкой.   Љак  только  какое-нибудь  высказывание
представлЯлось ему затруднительным  и неудобным,  он  снимал  очки, ощупывал
говорЯщего близоруким,  неуверенным взглЯдом, морщил лоб  и либо игнорировал
высказывание, либо начинал вставлЯть  фразы типа  "‡начит, вы полагаете...",
"‡начит, вы хотите  сказать..." и повторЯл потом высказывание в такой форме,
котораЯ не оставлЯла никаких сомнений на тот счет, что он не  намерен больше
задерживатьсЯ  на  нем и что  тут совершенно  бесполезно  оказывать на  него
какое-либо давление.
     -- ‡начит, вы полагаете,  что судьЯ,  занимающийсЯ вопросами взЯтиЯ под
стражу, просто  придал неверное значение тому обстоЯтельству, что обвинЯемаЯ
не ответила ни на одно официальное письмо и ни на одну повестку  о вызове, и
не удостоила своим посещением ни  полицию, ни прокуратуру, ни суд? ‚ы хотите
ходатайствовать об отмене приказа об аресте?
     Ђдвокат подал ходатайство, и суд отклонил его.


        4


     џ не пропускал ни одного днЯ судебного разбирательства. „ругие студенты
удивлЯлись.  Џрофессор же был  рад, что  благодарЯ одному  из нас  очереднаЯ
группа узнавала то, что слышала и видела последнЯЯ.
     ’олько один раз •анна  посмотрела в  рЯды  с публикой и  в мою сторону.
Ћбычно во  времЯ  всех  заседаний,  после того как ее вводили в  зал  и  она
садилась на  свое  место, ее взглЯд был неотступно  направлен на судей.  ќто
создавало  впечатление некоторой  высокомерности,  и  такое  же  впечатление
создавало то, что она не разговаривала с другими обвинЯемыми и едва общалась
со своим адвокатом. Џравда, другие обвинЯемые переговаривались друг с другом
тем меньше,  чем  дольше  длились заседаниЯ. ‚о времЯ перерывов  они  стоЯли
вместе со своими  родственниками и  знакомыми, приветствовали  их  жестами и
возгласами,  когда  видели  их  утром  в  зале.  •анна  во  времЯ  перерывов
оставалась сидеть на своем месте.
     € Я  видел ее со спины. џ видел ее голову, ее шею, ее плечи. џ читал ее
голову, ее шею, ее плечи.  Љогда речь шла о ней, она держала голову особенно
высоко. Љогда ей  казалось, что с  ней  поступают несправедливо, что  на нее
клевещут и  открыто на нее нападают, и она пыталась что-то возразить, то она
выдвигала плечи вперед, ее  шеЯ напрЯгалась и на ней было отчетливее заметно
движение  мышц.  …е возражениЯ всегда заканчивались неудачей,  после чего ее
плечи  всегда устало обвисали. Ћна никогда не пожимала ими,  а также никогда
не качала головой. Ћна была слишком напрЯжена длЯ того, чтобы позволить себе
мимолетную  легкость  пожатиЯ плечами  или  качаниЯ  головой. Ћна  также  не
позволЯла себе  держать  голову  наклоненной,  равно как  не  позволЯла себе
опускать ее или подпирать руками. Ћна сидела, словно  застывшаЯ. ‘идеть  так
было Явно до боли неудобно.
     €ногда из-под  тугого  узла волос на  ее  затылке выбивалось  несколько
прЯдей, они  завивались, опускались  ей на шею  и плавно  над ней трепетали.
€ногда на •анне было платье, широкий вырез которого  позволЯл видеть родинку
на  ее левом плече. ’огда Я вспоминал,  как сдувал  с этой  шеи волосы и как
целовал эту  родинку и  эту  шею. Ќо  воспоминание  было  одной  лишь  сухой
регистрацией. џ ничего при этом не чувствовал.
     ‚о  времЯ всего  процесса,  растЯнувшегосЯ на много недель, Я ничего не
чувствовал, мои  чувства были точно под наркозом. Џри случае  Я провоцировал
их, представлЯл себе •анну в тех ситуациЯх, которые ставились ей в вину, так
Явственно,  как только мог,  и так  же отчетливо  представлЯл себе ее  в тех
ситуациЯх, которые  вызывали в  моей  памЯти волосы  на ее затылке и родимое
пЯтно на  ее плече. Џримерно так  бывает, если ущипнуть  руку,  онемевшую от
укола  с обезболивающим  средством.  ђука не знает, что  пальцы ущипнули ее,
пальцы знают,  что они ущипнули  руку, и мозг в  первый момент не разбирает,
что  к чему. Ќо во второй момент он уже точно  все знает. Ѓыть может, пальцы
ущипнули  так сильно, что  на руке некоторое времЯ видно белое  пЯтно. Џотом
кровь возвращаетсЯ  обратно,  и место,  где  ты  ущипнул,  вновь покрываетсЯ
нормальным цветом. Ќо само ощущение из-за этого еще не возвращаетсЯ.
     Љто  сделал мне этот укол? џ сам, потому что не выдержал бы всего этого
без заморозки? Ћбезболивающее средство действовало не только в  зале суда  и
не только так, что Я мог смотреть на •анну глазами другого человека, который
когда-то любил и страстно желал ее,  глазами постороннего, которого Я хорошо
знал, но который  не имел  со мной  ничего общего. џ также во всем остальном
находилсЯ  как бы  снаружи себЯ и смотрел на  себЯ  со стороны, видел себЯ в
университете,  видел  себЯ  общающимсЯ   со   своими  друзьЯми,  со   своими
родителЯми, братом  и  сестрами,  однако  внутренне Я  не  принимал  в  этом
никакого участиЯ.
     —ерез некоторое  времЯ мне  стало  казатьсЯ,  что  подобным  состоЯнием
безучастности и оцепенениЯ охвачены и другие.  Ќе адвокаты,  отличавшиесЯ на
протЯжении  всего процесса  крикливой,  ершистой  задиристостью, педантичной
резкостью  или  же  шумной,  бесчувственной наглостью,  в зависимости от  их
личного и политического  темперамента. •отЯ процесс их и изматывал; к вечеру
они уставали или, что тоже случалось, делались  более визгливыми. Ќо за ночь
они снова набирались сил или спеси и грохотали и шипели  следующим утром так
же,  как  и утром раньше. Џрокуроры  пытались не  отставать  от адвокатов  и
проЯвлЯть день за днем те же бойцовские качества. Ќо это им плохо удавалось,
сначала  потому,  что  предмет и результаты процесса  приводили их в ужас, и
позже  потому,  что начинала  действовать заморозка.  ‘ильнее  же всего  она
действовала  на судей и шеффенов. ‚  первые недели  процесса  они  с видимым
потрЯсением или же с натЯнутой сдержанностью внимали кошмарам, преподносимым
и подтверждаемым им то в  слезах, то срывающимсЯ голосом, то затравленно или
смущенно.  Џозже  их лица  снова приобрели  нормальный вид, могли с  улыбкой
нашептывать  друг   другу   какие-нибудь   замечаниЯ   или  выражать  легкое
нетерпение, когда, например, свидетель начинал уходить в своих показаниЯх от
темы.  Љогда  однажды  на  одном из заседаний был затронут вопрос поездки  в
€зраиль,  где  необходимо было заслушать одну свидетельницу,  на лицах судей
засветилась  нескрываемаЯ радость.  ‡аново в ужас неизменно приходили другие
студенты.  Љаждую неделю они только раз поЯвлЯлись на процессе и  каждый раз
вторжение  кошмара в  их  будни происходило  с  новой  силой.  џ,  тот,  кто
присутствовал  на  процессе  изо  днЯ  в день,  наблюдал за  их  реакцией  с
отстраненным участием --  как узник концлагерЯ,  долгие месЯцы боровшийсЯ за
выживание,  приспособившийсЯ   к  своему   окружению  и  теперь   равнодушно
регистрирующий  страх новоприбывших, регистрирующий  его в состоЯнии того же
оцепенениЯ, с которым он воспринимает убийства и смерть. ‚о всей литературе,
написанной теми, кто пережил ужасы концлагерей, говоритсЯ об  этом состоЯнии
оцепенениЯ, при котором жизненные функции сокращаютсЯ до минимума, поведение
становитсЯ безучастным и безжалостным, а смерть в  газовых камерах или печах
крематориЯ  повседневной. ‚ скудных  рассказах обвинЯемых газовые  камеры  и
печи крематориЯ тоже представлЯлись как  часть их повседневного окружениЯ, а
сами  они  --  сокращенными до  минимума  функций,  словно  оцепеневшие  или
одурманенные в их безучастности и безжалостности, в  их тупом безразличии. “
менЯ было такое впечатление, будто обвинЯемые до сих пор находЯтсЯ  и теперь
уже  навсегда  останутсЯ  в  плену  этого оцепенениЯ,  будто  они  в нем  до
известной степени окаменели.
     “же тогда, когда Я размышлЯл об этой общности оцепененного состоЯниЯ, а
также о том, что оцепенение  охватило в свое времЯ не только  преступников и
их жертвы,  но теперь и  всех нас, тех, кто сидел сейчас в  судебном  зале в
качестве судьи или шеффена,  прокурора или протоколиста,  когда Я  сравнивал
при этом преступников и жертвы, мертвых и живых, выживших и потомков, -- уже
тогда  мне было  не по  себе, не  по  себе мне и  сегоднЯ.  Њожно ли  делать
сравнениЯ  подобного рода?  …сли Я в каком-нибудь разговоре  начинал  делать
попытки  такого  сравнениЯ,  Я  всегда  подчеркивал,  что  это  сравнение не
изображает как нечто относительное  разницу,  был ты заключенным  концлагерЯ
или его  палачом, страдал  ты  в нем  или  причинЯл  страданиЯ другим,  что,
напротив, эта разница и  имеет самое  большое,  решающее значение.  Ћднако Я
даже тогда натыкалсЯ  на удивление  или возмущение, когда  говорил  это не в
ответ  на  возражениЯ других,  а  еще  до  того  как  другие могли  что-либо
возразить.
     Ћдновременно Я спрашиваю  себЯ, как  начал  спрашивать уже  тогда: что,
собственно,  делать  моему  поколению  потомков  с  информацией   об  ужасах
уничтожениЯ евреев?  Ќам не следует считать, что  мы можем  понЯть  то,  что
ЯвлЯетсЯ непонЯтным, нам нельзЯ сравнивать то,  что не поддаетсЯ  сравнению,
нам нельзЯ спрашивать, потому что спрашивающий, даже если он и не подвергает
сомнению  эти ужасы, все же  делает их предметом разговора и не воспринимает
как нечто, перед чем он с  чувством трепета, стыда и собственной вины  может
только замолчать. Ќеужели нам следует  молчать с  чувством  трепета, стыда и
собственной  вины?  „о каких пор?  Ќе  скажу,  чтобы  тот  пыл пересмотра  и
просвещениЯ,  с которым Я участвовал  в работе семинара, во времЯ  судебного
разбирательства  у менЯ просто пропал. Ќо то, что кого-то из немногих осудЯт
и накажут  и  то,  что  нам,  новому поколению, придетсЯ молчать  с чувством
трепета, стыда и вины, -- неужели только в этом и заключаетсЯ всЯ цель?


        5


     Ќа  второй  неделе  был  зачитан  обвинительный  протокол.  …го  чтение
продолжалось  полтора днЯ -- полтора днЯ сухого перечислениЯ. ЏодсудимаЯ под
номером  один  обвинЯетсЯ  по  следующим  пунктам..,  она  совершила..,  она
участвовала..,  она  входила..,  далее  ей  вменЯетсЯ..,  тем  самым  состав
преступлениЯ  отвечает  параграфу  такому-то,  с  учетом  вышеизложенного  и
принимаЯ во внимание.., она действовала неправомерно и противозаконно. •анна
была подсудимой под номером четыре.
     ЏЯть  женщин, сидевших на скамье  подсудимых,  были надзирательницами в
небольшом  женском лагере под Љраковом, подчиненном  Ћсвенциму. €х  перевели
туда  из  Ћсвенцима  весной  1944 года  длЯ замены  надзирательниц, частично
погибших, частично  раненых во времЯ взрыва на лагерной фабрике, на  которой
работали женщины-заключенные. Ћдин из пунктов обвинениЯ касалсЯ их поведениЯ
в Ћсвенциме, однако  отступал на задний план  перед  другими  обвинительными
пунктами, и  Я  уже его не  помню.  Њожет, он относилсЯ вовсе не к •анне,  а
только к остальным четырем? Њожет, он был не таким уж важным  по сравнению с
другими пунктами обвинениЯ  или сам по  себе?  Њожет, просто  нельзЯ было не
обвинить того, кто выполнЯл те или иные служебные функции в Ћсвенциме и кого
теперь вывели на чистую воду?
     ђазумеетсЯ, пЯть обвинЯемых женщин не руководили  тем лагерем.  ’ам был
свой  комендант, свое подразделение  охраны, а также другие надзирательницы.
Ѓольшинство солдат-охранников  и  надзирательниц погибло  во времЯ бомбежки,
закончившей в одну из ночей  передвижение колонны заключенных из  лагерЯ  на
запад.  Ќекоторые скрылись той же  ночью и исчезли так  же  бесследно, как и
комендант, который бежал еще до того, как колонна выдвинулась в путь.
     Џо сути дела, никто из заключенных не должен был остатьсЯ в живых после
той ночи бомбежки. Ћднако двоим  все же удалось спастись, матери и дочери, и
дочь  написала книгу о лагере и том марше узников на запад и опубликовала ее
в Ђмерике. ЏолициЯ и  прокуратура выследила не только пЯтерых обвинЯемых, но
и разыскала нескольких свидетелей из деревни,  на которую упали тогда бомбы,
поставившие точку  на марше лагерной колонны.  ѓлавными  же свидетелЯми были
дочь, приехавшаЯ в ѓерманию, и ее  мать, оставшаЯсЯ  в €зраиле.  „лЯ допроса
матери  суд,  прокуроры   и   защитники  специально   летали  в  €зраиль  --
единственнаЯ часть процесса, на которой Я не присутствовал.
     Ћдин  из главных пунктов  обвинениЯ  касалсЯ  лагерных селекций. Љаждый
месЯц из  Ћсвенцима в лагерь под  Љраковом  доставлЯли  примерно  шестьдесЯт
новых женщин и столько же надо было отправить обратно в Ћсвенцим, за вычетом
тех, кто за это времЯ умер. ‚се знали, что женщин  в Ћсвенциме ждала смерть;
туда отсылались  те, кого нельзЯ  было  больше  использовать длЯ  работы  на
фабрике.  ќто была  фабрика  по изготовлению боеприпасов,  работа на которой
сама  по  себе  была  не  очень  тЯжелой,  однако  женщинам  практически  не
приходилось заниматьсЯ ею, поскольку после  взрыва весной, оставившего после
себЯ   большие   разрушениЯ,   их   задействовали,   главным   образом,   на
строительно-восстановительных работах.
     „ругой  главный пункт  обвинениЯ  касалсЯ  той ночи, которой  произошла
бомбежка   и   которой   все   закончилось.   ‘олдаты-охранники   вместе   с
надзирательницами заперли всех  женщин  -- их было  в той колонне  несколько
сотен -- в церкви деревни, покинутой большинством жителей. Ќа деревню  упало
всего несколько  бомб,  предназначавшихсЯ, быть  может, длЯ местной железной
дороги или длЯ близлежащего заводского комплекса или, быть может, сброшенных
просто так, потому что они оставались  лишними после налета бомбардировщиков
на какой-нибудь город покрупнее.  Ћдна бомба попала в дом пастора, в котором
спали солдаты и надзирательницы.  „ругаЯ угодила в  церковную башню. ‘начала
загорелась башнЯ, потом  крыша,  потом балки перекрытиЯ,  пылаЯ,  обрушились
внутрь  церкви и перебросили огонь  на рЯды стульев. ’Яжелые двери  выстоЯли
перед ударами заключенных. ЋбвинЯемые могли бы их открыть. Ќо они не сделали
этого, и запертые в церкви женщины сгорели заживо.


        6


     „лЯ  •анны процесс оборачивалсЯ наихудшим образом. “же во  времЯ своего
первого  допроса она  произвела на суд не  самое благоприЯтное  впечатление.
Џосле зачтениЯ обвинительного  протокола  она  попросила  слова, потому  что
что-то  там  показалось  ей неточным;  председательствующий судьЯ, несколько
озадаченный, указал ей на  то, что перед началом судебного разбирательства у
нее было достаточно времени изучить все пункты обвинениЯ и  предоставить  по
ним свои возражениЯ, сейчас же, сказал он, процесс находитсЯ в своей главной
фазе и что там в обвинении верно или неверно, покажет  судебное  следствие с
привлечением вещественных  доказательств. Љогда к началу судебного следствиЯ
председатель   предложил  не  зачитывать  немецкий   перевод  книги  дочери,
поскольку эта  книга еще до публикации ее немецким издательством была в виде
печатного оригинала предоставлена длЯ ознакомлениЯ всем участникам процесса,
адвокату •анны пришлось под недоуменным взглЯдом председателЯ уговаривать ее
согласитьсЯ  с  этим  предложением.  Ћна  не  хотела.  Ћна  не хотела  также
признавать, что на одном из предыдущих допросов показала, что у нее был ключ
от церкви. Ќет, у нее не было никакого ключа,  ни у кого  не было ключа, там
был вовсе не один ключ,  а несколько, к нескольким дверЯм, и все они торчали
снаружи в  замках. Ћднако, судЯ  по  протоколу ее предварительного судебного
допроса, прочитанному и подписанному ею, дело выглЯдело  несколько  иначе, и
то,  что  она спрашивала, почему ей хотЯт что-то  ложно приписать, ничуть не
улучшало ситуации. Ћна спрашивала не громко, не своенравно, но  настойчиво и
при  этом,  как  мне казалось,  находилась  в Явном замешательстве  и полной
растерЯнности,  и ее заЯвлениЯ на тот счет, что ей  хотЯт что-то  приписать,
вовсе  не  подразумевались  ею  как  упрек  в  вынесении  ей  неправосудного
приговора.   Ќо  председательствующий  судьЯ  расценивал  их  именно  так  и
реагировал со всей строгостью.  Џосле  одного из его замечаний адвокат •анны
вскочил  и затараторил, горЯчо и рьЯно, его  спросили, не  разделЯет  ли  он
случайно упрек своей подзащитной, и он снова сел на место.
     •анна хотела  делать  все как следует.  ’ам, где она считала, что с ней
поступают  несправедливо, она возражала,  и  соглашалась  там,  где,  по  ее
мнению, утверждениЯ и обвинениЯ в ее адрес были справедливыми. Ћна возражала
со всей настойчивостью и соглашалась со всей  готовностью, словно приобретаЯ
своими  согласиЯми право на возражениЯ или берЯ на себЯ  своими возражениЯми
обЯзанность  соглашатьсЯ  с  тем,  чего  она  не  могла  отрицать  по  своей
честности. Ћднако она не замечала, что ее настойчивость злит председателЯ. “
нее  не было чувства контекста, правил, по  которым велось действие, формул,
по  которым  ее высказываниЯ  и  высказываниЯ  других выводились  в значениЯ
виновности или  невиновности,  приговора  или  оправданиЯ.  „лЯ  компенсации
отсутствующего  у  нее  чувства  ситуации  ее  адвокату  следовало  бы иметь
побольше опыта и уверенности  или  просто быть лучше. €ли же •анне  не  надо
было затруднЯть ему работу; она, очевидно, не доверЯла ему,  но вместе с тем
она не взЯла себе адвоката своего довериЯ. …е адвокат был назначен ей судом.
     €ногда •анна  добивалась  легкого  подобиЯ успеха. Њне  вспоминаетсЯ ее
допрос, касавшийсЯ селекций в  лагере. „ругие обвинЯемые отрицали, что имели
к ним когда-либо какое-либо отношение. •анна же с готовностью  показала, что
участвовала в них, не одна, а точно так же, как и другие, и вместе с ними, и
председательствующий судьЯ стал задавать ей более конкретные вопросы:
     -- Љак проходили эти селекции?
     •анна  рассказала,  что  надзирательницы с  самого начала  договорились
между  собой, что будут  предоставлЯть с шести вверенных  им, одинаковых  по
размерам участков одинаковое  количество заключенных, по десЯти с  каждого и
шестьдесЯт  общим  счетом,  что  это  количество,  в зависимости  от  уровнЯ
заболеваемости на том или ином участке, могло быть, соответственно, выше или
ниже, и что все дежурные надзирательницы в конечном итоге сообща определЯли,
кого им отправлЯть в Ћсвенцим.
     -- € ни  одна  из вас не уклонЯлась от этого, вы принимали  решение все
вместе?
     -- „а.
     -- ‚ы знали, что посылаете заключенных на смерть?
     -- ‡нали. Ќо нам присылали  новых, и старым надо было освобождать место
длЯ новых.
     -- ‡начит, потому, что вы хотели освободить место, вы говорили: ты,  ты
и ты -- отправлЯйтесь обратно в Ћсвенцим в газовую камеру?
     •анна не понимала, что хотел этим спросить председатель.
     -- џ... џ имею в виду... Ђ что бы вы сделали?
     •анна  задала этот вопрос со  всей серьезностью. Ћна не  знала, что она
могла,  что  она должна  была  делать тогда  по-другому,  и  поэтому  хотела
услышать от председателЯ суда, который, как казалось, знал все на свете, что
бы он сделал на ее месте.
     Ќа   мгновение   в   зале   сделалось  тихо.   ‚   немецком   уголовном
судопроизводстве не принЯто,  чтобы обвинЯемые  задавали  судьЯм вопросы. Ќо
тут вопрос был  задан, и все ждали от судьи ответа. Ћн должен был  ответить,
он не мог просто так обойти этот вопрос стороной, отбросить его с негодующим
замечанием  или блокировать его встречным вопросом.  ‚сем это было Ясно, ему
самому  это было Ясно, и Я понЯл,  почему  он так часто прибегал к выражению
замешательства на своем  лице. Ћн  сделал его  своей  маской.  ‡а ней он мог
выиграть немного времени, чтобы найти подходЯщий ответ. Ќо лишь немного; чем
дольше он тЯнул  с  ответом, тем сильнее становились напрЯжение  и ожидание,
тем лучше должен был быть ответ.
     -- …сть вещи, на  которые  просто нельзЯ соглашатьсЯ и от которых нужно
отказыватьсЯ,  если  за этот  отказ,  конечно, не приходитсЯ  платить  ценою
собственной жизни.
     Њожет,  этого   и  хватило  бы,  если  бы,  сказав  это,  он  конкретно
переключилсЯ на •анну или рассказал что-нибудь из своего собственного опыта.
‘лова о том, что  надо делать и  чего делать нельзЯ и сколько кому это может
стоить, не  отвечали серьезности вопроса  •анны. Ћна  хотела знать,  что  ей
следовало делать в  ее  ситуации, а  не слушать нравоучениЯ о том,  что есть
вещи,  которых  не  делают. Ћтвет судьи  прозвучал  беспомощно,  жалко.  ‚се
почувствовали  это,  отреагировали  вздохом  разочарованиЯ  и  с  удивлением
посмотрели  на  •анну,  котораЯ в известной  степени выиграла эту  словесную
дуэль. Ќо она сама все еще продолжала пребывать в своих раздумьЯх.
     -- ‡начит, Я... значит, мне... значит, мне надо  было  с самого  начала
оставатьсЯ на фабрике?
     ќто  уже был не вопрос к судье. ќто было просто размышление вслух,  она
спрашивала сама  себЯ, робко, неуверенно,  потому что этого вопроса она себе
еще не  задавала и сомневалась  в том,  был ли это  правильный вопрос и  что
могло быть на него ответом.


        7


     ’ак  же,  как упорство, с  которым возражала  •анна, злило председателЯ
суда,   так  же  готовность,   с  которой  она  признавалась,  злила  других
обвинЯемых. „лЯ их защиты,  равно как и длЯ ее собственной,  эта  готовность
была фатальной.
     ‚  общем  и целом  доказательнаЯ сторона  процесса  была длЯ обвинЯемых
благоприЯтной. ‚ качестве доказательств по первому главному пункту обвинениЯ
использовались исключительно показаниЯ оставшихсЯ в живых  матери, ее дочери
и  написаннаЯ  дочерью книга. •орошаЯ  защита,  не оспариваЯ  сути показаний
матери и дочери, могла бы довольно правдоподобно опровергнуть то, что именно
эти,  сидевшие  здесь  обвинЯемые,  проводили  в  лагере  селекции.  ‚  этом
отношении свидетельские показаниЯ  были  неточными и, собственно  говорЯ, не
могли быть  точными; ведь в лагере был  комендант, солдаты-охранники, другие
надзирательницы  и  существовала  разветвленнаЯ  структура  обЯзанностей   и
приказов, с которой заключенные сталкивались лишь частично и в  которой они,
соответственно, лишь  частично могли  разобратьсЯ.  ’о  же  самое было и  со
вторым  пунктом обвинениЯ.  Њать и  дочь были  заперты в церкви  и  не могли
сказать ничего точного на тот счет, что происходило  снаружи.  ’ут,  правда,
обвинЯемым было бы трудно утверждать, что их там не  было. „ругие свидетели,
жители деревни, которые не ушли тогда из нее, разговаривали с ними и помнили
их.  Ќо  этим  другим  свидетелЯм,  в  свою  очередь,  тоже  надо  было быть
осторожными,  чтобы  на  них  не  пал  упрек,  что  они  сами  могли  спасти
заключенных.  …сли там были только обвинЯемые -- разве не могли тогда жители
деревни справитьсЯ с несколькими женщинами  и сами открыть двери  церкви? Ќе
пришлось  ли  бы  им  в  таком   случае  переметнутьсЯ  на  сторону  защиты,
отстаивающей  позицию, по  которой  они,  свидетели, действовали  по  одному
общему  с обвинЯемыми принуждению?  ‘кажем, под  нажимом или приказом солдат
охраны, которые к  тому времени  еще  не разбежались или в отношении которых
обвинЯемые все-таки предполагали, что они покинули деревню  лишь  ненадолго,
чтобы, например, доставить раненых в лазарет, и скоро вернутсЯ?
     Љогда  защитники  других  обвинЯемых  заметили,  что   такаЯ  стратегиЯ
разбиваетсЯ  о готовность  •анны во всем признаватьсЯ,  они переключились на
другую стратегию, использовавшую эту готовность в своих целЯх, накладывавшую
все  больше обличительного материала  на •анну  и тем самым  снимавшую его с
других  обвинЯемых. ‡ащитники  делали  это с профессиональной  выдержкой. €х
подзащитные поддерживали их возмущенными репликами в сторону •анны.
     -- ‚ы сказали, что знали, что посылаете заключенных на смерть -- это вы
можете утверждать только о себе, не правда ли? ’ого, что знали ваши коллеги,
вы знать  не  можете. ‚ы, пожалуй,  можете это  предполагать, но в  конечном
счете  не  утверждать с  точностью, не так  ли? -- допрашивал •анну  адвокат
одной из других обвинЯемых.
     -- Ќо мы все знали...
     --  "Њы",  "мы все"  сказать проще, чем "Я",  "Я одна", не  так ли? ќто
правда,  что  только  у  вас,  у  вас одной  в  лагере были  опекаемые  вами
заключенные,  сплошь  молодые  девочки, на  какое-то  времЯ одна и потом  на
какое-то времЯ другаЯ?
     •анна замЯлась.
     -- џ думаю, не только у менЯ одной...
     -- ‹гуньЯ бесстыжаЯ! ќто были твои любимицы -- все твои, только твои!
     Ћдна  из  обвинЯемых, дороднаЯ  женщина, не без  медлительной  важности
гусыни и вместе с тем бойкаЯ на Язык, была не на шутку взволнована.
     -- Ќе  может  быть так,  что  вы говорите "знаю" там, где  вы в  лучшем
случае можете полагать, и "полагаю" -- там, где вы просто придумываете?
     Ђдвокат  покачал  головой,  будто  с  огорчением  принимал  к  сведению
утвердительный ответ •анны.
     --  ќто правда, что  все ваши подопечные, как только они надоедали вам,
отправлЯлись следующим этапом в Ћсвенцим?
     •анна не отвечала.
     --  ќто была ваша особаЯ,  ваша личнаЯ селекциЯ,  не  правда ли? ‚ы  не
желаете больше признавать этого, вы хотите спрЯтать ее за чем-то, что делали
все. Ќо...
     -- Ћ боже!
     „очь, котораЯ  по  окончании  своего допроса  занЯла  место в  рЯдах  с
публикой, закрыла лицо руками.
     -- Љак Я могла это забыть?
     Џредседатель спросил ее, не желает ли она дополнить свои показаниЯ. Ћна
не стала ждать,  пока ее  вызовут вперед. Ћна встала и заговорила со  своего
места среди зрителей.
     -- „а, у  нее  были свои  любимцы, всегда какаЯ-нибудь слабаЯ и хрупкаЯ
девочка-подросток, и она брала  их под свою защиту и заботилась о том, чтобы
их не использовали на лагерных работах, она давала им лучшие условиЯ жильЯ и
обеспечивала  их лучшим пропитанием  и по вечерам  забирала их  к себе. ќтим
девочкам было запрещено говорить о том, что она делала с  ними вечером, и мы
думали, что она с  ними... ну, понимаете... в первую очередь потому, что все
они потом отправлЯлись в Ћсвенцим, так, словно она позабавилась с ними и они
уже были  ей больше  не  нужны. Ќо это  было  совсем  не так, и однажды одна
девочка  все же заговорила, и мы узнали, что девочки читали ей вслух  книги,
вечер за вечером, без остановки. ќто  было лучше, чем... и также лучше,  чем
если бы  они  умерли  от непосильных работ на стройке, должно быть, Я думала
тогда так, что это было лучше, иначе Я не смогла бы этого забыть. Ќо было ли
это лучше?
     Ћна села.
     •анна обернулась и посмотрела на менЯ.  …е взглЯд сразу нашел менЯ, и Я
понЯл, что она все  это времЯ знала, что Я был здесь. Ћна просто смотрела на
менЯ. …е лицо ничего не просило, ничего  не добивалось, ни в чем не заверЯло
и ничего не обещало. Ћно предлагало себЯ. џ увидел, как напрЯжена и изнурена
была  •анна.  Џод глазами у  нее были  темные круги, и через каждую  ее щеку
сверху  донизу пролегало по одной  незнакомой мне морщине,  которые были еще
неглубокими, но уже лежали  на ней,  словно шрамы. Љогда Я покраснел  под ее
взглЯдом, она отвела его и снова повернулась в сторону судей.
     Џредседатель спросил  адвоката, допрашивавшего •анну, нет ли у него еще
вопросов к обвинЯемой. Џотом он спросил о том же адвоката •анны.
     "Ќу, задай ей этот  вопрос", -- пронеслось у менЯ в голове.  -- "‘проси
ее, почему она выбирала слабых и  хрупких девочек. Ќе потому ли, что они все
равно бы  не выдержали  работ на стройке, не  потому ли, что их все равно бы
отправили  следующим эшелоном  в Ћсвенцим,  не  потому  ли, что  она  хотела
облегчить  им  последние недели  их жизни? ‘кажи это,  •анна.  ‘кажи, что ты
хотела облегчить им их последние недели, что это была причина, по которой ты
выбирала  слабых  и хрупких,  что никакой другой  причины не было  и быть не
могло."
     Ќо адвокат не спросил •анну, а сама она об этом говорить не стала.


        8


     Љнига, написаннаЯ дочерью о времени, пережитом ей в концлагере, вышла в
немецком  переводе  только  после  окончаниЯ  процесса.  ‚о  времЯ  процесса
печатный  оригинал хоть  и  распространЯлсЯ, но его  могли  получить  только
непосредственные   участники  процесса.   Њне  пришлось   читать  книгу   на
английском, что было длЯ менЯ тогда непривычным  и утомительным делом. € как
это  всегда бывает с иностранным Языком, который ты плохо знаешь и с которым
пытаешьсЯ  боротьсЯ,  он  создавал  особенное   сочетание  отстраненности  и
близости. ’ы проработал книгу от корки до корки и все же  не усвоил ее.  Ћна
остаетсЯ такой же чужой, как остаетсЯ чужим Язык, на котором она написана.
     ѓодами позже  Я  перечитал эту книгу и  обнаружил, что она сама создает
ощущение отстраненности. Ћна не приглашает к опознанию той или иной личности
и не выделЯет никого хоть в  сколь-нибудь выгодном  свете, ни мать, ни дочь,
ни тех, с кем они делили свою судьбу  сначала  в  разных  лагерЯх и потом  в
Ћсвенциме  и под Љраковом. Љнига не дает приобрести фигурам старост бараков,
надзирательниц и солдат-охранников  достаточно краски и  формы, чтобы  можно
было почувствовать к ним какое-либо отношение, поставить их в своей градации
на ту  или  иную  ступень. Љнига  дышит  оцепенением, которое Я  уже пыталсЯ
описать  выше.  Ћднако  способность регистрировать и анализировать дочь  под
влиЯнием  этого  оцепенениЯ  не потерЯла.  € она не дала подкупить  себЯ, ни
жалости к самой себе,  ни  самоуверенности,  которую она  ощутимо черпала из
того обстоЯтельства, что ей удалось  выжить и  что  она не только  перенесла
годы лагерей, но и облекла их позже в литературную форму. Ћна пишет о себе и
о своем поведении  девочки-подростка,  о своей не по годам развитой  и порой
даже  плутоватой натуре  с той же трезвостью,  с  которой  описывает  и  все
остальное.
     •анну  нельзЯ  опознать  в книге ни  по имени, ни по каким-либо  другим
приметам и признакам. €ногда мне казалось, что Я узнавал  ее  в фигуре одной
надзирательницы, котораЯ  была представлена  как  молодаЯ, красиваЯ, статнаЯ
женщина,   отличавшаЯсЯ   в    выполнении    своих    задач    "бессовестной
добросовестностью",   но  Я  не  был  уверен.  Љогда  Я  смотрел  на  других
женщин-обвинЯемых,  Я приходил  к выводу, что  только  •анна могла  быть той
описываемой в  книге  надзирательницей.  Ќо ведь  там  были и другие.  „очь,
например, пишет,  что в одном из лагерей у них была надзирательница, которую
она прозвала "кобылой" -- тоже молодаЯ, красиваЯ и рьЯнаЯ, но очень жестокаЯ
и несдержаннаЯ. Ћна, действительно,  напоминала необузданную  кобылу. Њожет,
другие тоже провели такое сравнение? Њожет, •анна знала об этом, помнила это
и поэтому была недовольна, когда Я сравнил ее с лошадью?
     ‹агерь под Љраковом  был длЯ матери  и  дочери последней остановкой  на
пути в Ћсвенцим. Ћн принес им облегчение; работа была  не такой тЯжелой, как
в других лагерЯх, еда была получше и куда лучше было спать вшестером в одной
комнате, чем целой  сотней  в бараке. Љ тому же здесь  было  теплее; женщины
могли на  обратном  пути из  фабрики  собирать  дрова и  брать их  с собой в
лагерь. ‘трах перед селекциЯми был  и здесь, но он был не таким сильным, как
в Ћсвенциме. …жемесЯчно из лагерЯ увозили  шестьдесЯт  женщин, шестьдесЯт из
тысЯчи  двухсот;  в  такой  ситуации  даже  тогда  можно  было  рассчитывать
продержатьсЯ двадцать месЯцев, когда в тебе оставалось уже не так много сил,
и как-никак всегда можно было надеЯтьсЯ, что из слабосильных ты окажешьсЯ не
самым  слабым.  Џомимо  того,  поддержкой  служила  и  надежда,   что  война
закончитсЯ быстрее, чем через двадцать месЯцев.
     ЃедствиЯ начались  с  ликвидацией лагерЯ  и  выдвижением заключенных на
запад. ‘тоЯла зима, шел  снег, и одежда, в которой женщины мерзли на фабрике
и потом еле отогревались  в лагере, никак не подходила длЯ такого похода,  и
еще  более неподходЯщей  была обувь, зачастую  состоЯвшаЯ  из  одних  только
трЯпок и кусков газетной бумаги, свернутых и обмотанных так, что при стоЯнии
и ходьбе они еще  держались на ногах, но которые  нельзЯ было  свернуть так,
чтобы они  могли выдержать  долгий марш по снегу и льду.  Љ  тому же женщины
совершали  не  просто  марш  --  их подгонЯли,  им приходилось бежать. "Њарш
смерти?"  -- спрашивает дочь  в  своей книге и отвечает: "Ќет, рысца смерти,
галоп  смерти." Ћдни  падали  по  пути  совершенно обессиленные,  другие  не
поднимались больше после ночи, проведенной в каком-нибудь сарае или просто у
какой-нибудь  стены.  —ерез неделю  в живых  осталось  меньше  половины всех
женщин.
     –ерковь была лучшим пристанищем, чем сараи и стены. Љогда они проходили
мимо покинутых крестьЯнских дворов и сворачивали в них на ночлег, то солдаты
и надзирательницы останавливались  в хозЯйском  доме.  ‡десь, в  этой  почти
опустевшей  деревне  они  расположились   в  доме  пастора,   а  заключенным
предоставили все же кое-что получше, чем просто сарай или стена. ’о, что они
сделали это, и то,  что в  деревне  нашелсЯ  даже горЯчий бульон, показалось
изможденным женщинам обещанием окончаниЯ всех страданий. ‘ тем они и уснули.
—уть  позже полетели  бомбы. Џока  горела только  башнЯ, огонь  в церкви был
слышен, но не виден.  Љогда верхушка башни  обломилась и упала  на  стропила
чердака, то прошло еще несколько минут, прежде чем показалось мерцание огнЯ.
€ потом уже вниз, поджигаЯ одежду, посыпались огненные искры, стали ломатьсЯ
и  рушитьсЯ горЯщие  балки,  перекидываЯ огонь  на стульЯ  и  кафедру, через
короткое времЯ перекрытие чердака с грохотом  повалилось в  неф и  пожар был
уже повсюду.
     „очь  считает, что  женщины могли  бы спастись, если бы  они  сразу все
сообща  принЯлись  выламывать  одну  из  дверей.  Ќо пока  они  понЯли,  что
произошло, пока они осознали, что еще произойдет и заметили, что им так и не
открыли дверей,  было  уже  поздно. Љогда  их  разбудил разрыв бомбы, стоЯла
глубокаЯ ночь.  Ќекоторое времЯ женщины слышали  только  странный,  тревожно
шелестЯщий  шум  в башне наверху и  лежали  совсем тихо,  чтобы  как следует
вслушатьсЯ  в этот  шум и определить,  что же  это такое.  ’о,  что это была
трескучаЯ поступь огнЯ, то, что это были огненные всполохи, озарЯвшие  времЯ
от времени тьму  за  окнами, то, что  удар, который они услышали у  себЯ над
головами,  означал  переход огнЯ  с башни на крышу,  --  это  женщины понЯли
только тогда, когда балки крыши  стали заметно прогорать. Ћни  все понЯли  и
закричали,  закричали  от ужаса,  закричали, зовЯ  на  помощь,  бросились  к
дверЯм,  стали бить  по  ним  кулаками,  расшатывать  их, молить,  чтобы  их
выпустили.
     Љогда чердачное перекрытие рухнуло в неф,  огонь, оберегаемый каменными
стенами  церкви,  разгоралсЯ,  словно внутри  камина. Ѓольшинство женщин  не
задохнулось от  дыма,  а сгорело в Ярко  и громко полыхающем пламени пожара.
Џод конец огонь прожег, прокалил насквозь даже толстые, обитые железом двери
церкви. Ќо это было несколькими часами позже.
     Њать и  дочь остались в живых  потому,  что мать по ложным соображениЯм
поступила правильно. Љогда  женщины ударились в панику, она не  могла больше
находитьсЯ  среди них.  Ћна  бежала наверх,  на хоры. ’о, что пламЯ там было
ближе,  ее в  ту минуту не  волновало, она  просто  хотела быть подальше  от
кричавших, бегавших  туда-сюда,  горевших женщин.  •оры были узкими,  такими
узкими,  что оказались  почти  незадетыми  падающими балками.  Њать  и  дочь
стоЯли, прижавшись к стене, видЯ и слыша,  как свирепствует пожар.  Ќа  утро
они не отважились спуститьсЯ вниз  и выйти наружу. ‚ темноте  следующей ночи
они боЯлись сделать неверный шаг, чтобы не оступитьсЯ, сходЯ вниз.  Љогда на
рассвете второго  днЯ они вышли из  церкви, они  встретились  с  несколькими
жителЯми деревни, которые безмолвно и ошалело таращились на них, однако дали
им еду и одежду и отпустили их с миром.


        9


     -- Џочему вы не открыли двери?
     Џредседательствующий судьЯ  задавал этот вопрос каждой из обвинЯемых по
очереди.  € каждаЯ из обвинЯемых давала один  и тот  же  ответ. Ћна не могла
открыть.  Џочему?  …е  ранило,  когда  бомба  попала в дом пастора. €ли  она
находилась в  шоке  от  взрыва  бомбы. €ли  после взрыва  бомбы она помогала
раненым солдатам и другим надзирательницам, вытаскивала  их из-под обломков,
перевЯзывала,  оказывала необходимую медицинскую  помощь. Ћна не  подумала о
церкви, не находилась  в этот  момент рЯдом, не видела пожара  в церкви и не
слышала из нее криков.
     Џредседатель  предъЯвлЯл  каждой  обвинЯемой  по  очереди одно  и то же
возражение: в рапорте, однако, можно прочитать кое-что совсем другое.  ’акаЯ
осторожнаЯ формулировка была  выбрана  им  нарочно. ‘казать, что  в рапорте,
найденном в архивах ‘‘, было написано другое,  было бы неправильным. Ќо  то,
что в нем можно было прочитать другое, это  было правильным. ђапорт поименно
называл тех, кто был убит и кто  был ранен в доме пастора, кто повез раненых
на  грузовике  в  лазарет  и  кто   сопровождал  этот  грузовик.  ‚  рапорте
говорилось, что  надзирательницы  остались в деревне, чтобы переждать,  пока
огонь не улЯжетсЯ, чтобы предотвратить его распространение и пресечь попытки
заключенных к бегству, возможные под защитой пожаров. ‚ рапорте говорилось о
гибели заключенных.
     ’о, что  имен обвинЯемых не  было среди имен,  перечисленных в рапорте,
говорило о том, что обвинЯемые находились в числе надзирательниц, оставшихсЯ
в  деревне. ’о,  что  надзирательницы остались  в деревне,  чтобы  пресекать
попытки к  бегству, говорило о  том, что с выносом раненых из дома пастора и
отъездом   грузовика   в  лазарет   еще   не  все   закончилось.  ЋставшиесЯ
надзирательницы  -- так можно  было  прочитать в  рапорте --  дали  спокойно
полыхать  пожару  в  церкви   и  не  отперли  ее  дверей.  ‘реди  оставшихсЯ
надзирательниц  --  так  можно было  прочитать  в  рапорте  --  находились и
обвинЯемые.
     Ќет, говорила  одна обвинЯемаЯ за другой, это было не  так. ќтот рапорт
неверен. ќто видно, например, уже по той задаче, котораЯ, как указано в нем,
была поставлена перед оставшимисЯ в деревне надзирательницами: предотвратить
распространение пожаров. ђазве в  состоЯнии они были выполнить такую задачу?
—епуха какаЯ-то. ђавно как и другаЯ  задача:  пресекать  попытки  к бегству,
возможные  под  защитой  пожаров.  —ушь.  Љакие  попытки к  бегству?  Љ тому
времени,  когда  они оказали всю необходимую  помощь своим,  и  теоретически
могли  бы помочь другим,  то  есть  заключенным, там уже некому было бежать.
Ќет-нет,  в рапорте ни единым словом  не говоритсЯ о том,  что  им  пришлось
проделать и выстрадать той ночью. Ћткуда  мог взЯтьсЯ такой странный рапорт?
Ћни и сами не знают.
     Џока очередь не дошла до бойкой на Язык гусыни:
     -- Ђ вы спросите вот эту!
     Ћна показала пальцем на •анну.
     -- ќто она  написала рапорт.  Ћна во  всем виновата,  она одна, и своим
рапортом она хотела прикрыть это и еще и нас очернить.
     Џредседатель спросил •анну. Ќо это было в конце. ‘начала же он спросил:
     -- Џочему вы не открыли двери?
     -- Њы... Њы были...
     •анна искала правильный ответ.
     -- Њы не знали, что нам еще оставалось делать в той ситуации.
     -- ‚ы не знали, что вам оставалось делать в той ситуации?
     --  Ќескольких из нас убило, а другие удрали. Ћни  сказали, что отвезут
раненых в лазарет и вернутсЯ обратно, но  они  знали, что  не вернутсЯ, и мы
тоже это знали. Њожет быть, они поехали вовсе не  в лазарет, раненые были не
в таком уж плохом состоЯнии. Њы бы тоже поехали с ними, но они сказали,  что
раненым нужно  место, и потом...  и потом они все равно не хотили  тащить за
собой столько женщин. џ не знаю, куда они поехали.
     -- € что вы делали дальше?
     -- Њы не знали, что нам делать. ‚се было так быстро,  дом пастора горел
и башнЯ на церкви, и солдаты с машинами только что были здесь,  и теперь  их
уже не было, и  мы вдруг оказались одни, наедине  с женщинами в  церкви. Ќам
оставили какое-то оружие, но мы не умели с ним обращатьсЯ, и даже если бы мы
умели,  что  бы  нам это дало,  нам,  какой-то  горстке? Љак мы должны  были
охранЯть  такую колонну? Ћна  растЯгиваетсЯ далеко, такаЯ колонна, даже если
ее постоЯнно сгонЯть, и длЯ  охраны на таком длинном участке, тут нужно куда
больше охранников, чем наша кучка.
     •анна сделала паузу.
     --  Џотом начались крики и они  становились  вс