 - Њне ведь сейчас еще не  на  фронт, мама. џ  же сначала пробуду четыре
недели в лагере. ‚ одно из воскресений Я, может быть, еще наведаюсь к вам.
     Ћна молчит. ‡атем она негромко спрашивает:
     - ’ы очень боишьсЯ?
     - Ќет, мама.
     - ‚от  что  Я  еще хотела сказать тебе: остерегайсЯ женщин во  ”ранции.
†енщины там дурные.
     Ђх мама, мама!  џ длЯ  тебЯ ребенок - почему же Я не могу положить тебе
голову  на  колени и  поплакать?  Џочему  Я  всегда  должен  быть сильнее  и
сдержаннее, - ведь и мне  порой хочетсЯ поплакать и услышать слово утешениЯ,
ведь Я и в самом  деле еще  почти совсем  ребенок,  в  шкафу еще  висЯт  мои
короткие штанишки. ќто было еще так недавно, почему же все это ушло?
     џ говорю, стараЯсь быть как можно спокойнее:
     - ’ам, где стоит наша часть, женщин нет, мама.
     - € будь поосторожнее там на фронте, Џауль.
     Ђх, мама, мама! Џочему Я не могу обнЯть тебЯ и умереть вместе с  тобой.
Љакие мы все-таки несчастные людишки!
     - „а, мама, Я буду осторожен!
     Ђх, мама, мама!  „авай встанем  и уйдем, давай  пойдем  с  тобой сквозь
годы, в прошлое, пока с  нас  не свалЯтсЯ все эти беды, - в прошлое, к самим
себе!
     - Њожет быть, тебе удастсЯ перевестись куданибудь, где не так опасно?
     - „а, мама, менЯ могут оставить при кухне, это вполне возможно.
     - ’ак смотри же не отказывайсЯ, не слушай, что люди говорЯт.
     - Џускай себе говорЯт, мама, мне все равно.
     Ћна вздыхает. ‹ицо ее светитсЯ в темноте белым пЯтном.
     - Ђ теперь иди спать, мама.
     Ћна  не  отвечает.  џ  встаю  и  укутываю ее  плечи  моим одеЯлом.  Ћна
опираетсЯ на  мою  руку,  - у нее начались боли. џ веду ее  в спальню. ’ам Я
остаюсь с ней еще некоторое времЯ.
     - Ђ потом, мама, тебе еще надо выздороветь до моего возвращениЯ.
     - „а, да, дитЯ мое.
     - Ќе смейте мне ничего посылать, мама. Њы там  едим  досыта. ‚ам  здесь
самим пригодитсЯ.
     ‚от она лежит в постели, беднаЯ мама, котораЯ любит  менЯ  больше всего
на свете. Љогда Я собираюсь уходить, она торопливо говорит:
     - џ длЯ тебЯ припасла еще две пары кальсон. Ћни из хорошей шерсти. ’ебе
в них будет тепло. ‘мотри не забудь уложить их.
     Ђх, мама, Я знаю, чего тебе стоило раздобыть эти кальсоны, сколько тебе
пришлось бегать,  и клЯнчить, и стоЯть в очередЯх! Ђх,  мама, мама, как  это
непостижимо, что Я должен с тобой расстатьсЯ, - кто же, кроме тебЯ, имеет на
менЯ право? џ еще сижу  здесь, а ты  лежишь  там, нам надо так много сказать
друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.
     - ‘покойной ночи, мама.
     - ‘покойной ночи, дитЯ мое.
     ‚ комнате  темно. ‘лышитсЯ мерное  дыхание матери  да тиканье часов. ‡а
окном гулЯет ветер. Љаштаны шумЯт.
     ‚ передней Я спотыкаюсь о свой  ранец, - он лежит  там, уже  уложенный,
так как завтра мне надо выехать очень рано.
     џ  кусаю подушки, сжимаю  руками железные прутьЯ кровати.  Ќе  надо мне
было  сюда  приезжать. Ќа  фронте мне все было безразлично, нередко  Я терЯл
всЯкую  надежду,  а  теперь  Я  никогда  уже  больше  не  смогу  быть  таким
равнодушным.  џ был солдатом, теперь же все  во мне - сплошнаЯ боль, боль от
жалости к себе, к матери, от сознаниЯ того, что все так беспросветно и конца
не видно.
     Ќе надо мне было ехать в отпуск.


        VIII

     џ  еще  помню  бараки  этого  лагерЯ.  ‡десь  •иммельштос  "воспитывал"
’ьЯдена. €з  людей  же  Я  почти никого  не знаю:  как  и всегда,  здесь все
переменилось. ‹ишь несколько человек  мне доводилось мельком видеть еще и  в
тот раз.
     ‘лужбу  Я  несу  как-то  механически. ‚ечера  почти  всегда  провожу  в
солдатском клубе;  на  столах разложены  журналы, но читать  мне не хочетсЯ,
зато там есть роЯль, на котором Я с удовольствием играю. Ќас обслуживают две
девушки, одна из них совсем молоденькаЯ.
     ‹агерь  обнесен  высокими  заборами  из проволоки.  ‚озвращаЯсь  поздно
вечером из клуба, мы должны предъЯвлЯть пропуск. ’е, кто умеет  столковатьсЯ
с часовым, могут, конечно, проскочить и без пропуска.
     Љаждый день нас  выводЯт на ротные учениЯ, которые проводЯтсЯ  в степи,
среди  березовых рощиц и  зарослей можжевельника. Љогда  от  нас  не требуют
ничего  другого, это вполне терпимо.  ’ы бежишь  вперед, падаешь на землю, и
венчики  цветов  и  былинок  колышутсЯ  от  твоего  дыханиЯ.  ‘ветлый  песок
оказываетсЯ, когда видишь его так близко, чистым, как в лаборатории, он весь
состоит из мельчайших зернышек кремниЯ. ’ак и хочетсЯ запустить в него руку.
     Ќо  самое красивое  здесь -  это  рощи  с  их березовыми опушками.  Ћни
поминутно менЯют свои краски. ’олько что стволы сиЯли самой Яркой  белизной,
осененные воздушной, легкой как  шелк, словно нарисованной пастелью, зеленью
листвы;  проходит  еще  мгновение, и все окрашиваетсЯ в  голубовато-опаловый
цвет, который  надвигаетсЯ,  отливаЯ  серебром,  со  стороны опушки  и гасит
зелень, а  в  одном  месте он тут  же сгущаетсЯ почти  до черного, - это  на
солнце набежала тучка. …е тень скользит, как призрак, между разом поблекшими
стволами, все дальше  и дальше по просторам степи, к самому горизонту, а тем
временем березы уже снова стоЯт, как  праздничные знамена с белыми древками,
и листва их пылает багрЯнцем и золотом.
     Ќередко  Я  так увлекаюсь  этой  игрой  прозрачных  теней  и  тончайших
оттенков  света,  что даже  не слышу слов команды; когда  человек одинок, он
начинает  присматриватьсЯ  к  природе и  любить ее.  Ђ  Я  здесь ни с кем не
сошелсЯ поближе, да и не стремлюсь к этому, довольствуЯсь обычным общением с
окружающими. Њы слишком  мало  знакомы,  чтобы  видеть  друг в  друге  нечто
большее,  чем  просто человека, с которым можно  почесать Язык или сыграть в
"двадцать одно".
     ђЯдом с нашими бараками находитсЯ большой лагерь русских военнопленных.
Ћн отделен от нас оградой из проволочной сетки, но  тем не менее пленные все
же  умудрЯютсЯ  пробиратьсЯ  к  нам. Ћни ведут себЯ очень  робко и боЯзливо;
большинство из них - люди рослые, почти все носЯт бороды; в общем, каждый из
них напоминает присмиревшего после  побоев сенбернара.  Ћни обходЯт украдкой
наши бараки, заглЯдываЯ в бочки  с  отбросами. ’рудно представить себе,  что
они там находЯт. Ќас и самих-то держат впроголодь, а главное - кормЯт всЯкой
дрЯнью:  брюквой (каждаЯ брюквина режетсЯ на шесть долек и варитсЯ в  воде),
сырой,  не очищенной  от  грЯзи  морковкой;  подгнившаЯ  картошка  считаетсЯ
лакомством, а самое  изысканное блюдо - это жидкий рисовый  суп,  в  котором
плавают  мелко нарезанные говЯжьи жилы; может, их туда и кладут, но нарезаны
они так мелко, что их уже не найдешь.
     ’ем  не  менее все это,  конечно, исправно съедаетсЯ.  …сли кое-кто и в
самом деле живет так богато, что может не подъедать всего  дочиста, то рЯдом
с ним всегда стоит добрый десЯток желающих, которые с удовольствием  возьмут
у него остатки. Њы выливаем в бочки только то, чего нельзЯ достать черпаком.
Љроме того, мы иногда бросаем туда кожуру от брюквы, заплесневевшие корки  и
разную дрЯнь.
     ‚от это жидкое, мутное, грЯзное месиво и разыскивают пленные. Ћни жадно
вычерпывают его из вонючих бочек и уносЯт, прЯча под своими гимнастерками.
     ‘транно видеть так близко  перед  собой этих наших врагов. ѓлЯдЯ на  их
лица,  начинаешь задумыватьсЯ. “ них  добрые крестьЯнские лица, большие лбы,
большие  носы,  большие губы, большие руки,  мЯгкие волосы.  €х следовало бы
использовать в деревне -  на пахоте, на косьбе, во времЯ сбора Яблок.  ‚ид у
них еще более добродушный, чем у наших фрисландских крестьЯн.
     ѓрустно  наблюдать  за  их  движениЯми,  грустно   смотреть,   как  они
выклЯнчивают чего-нибудь  поесть.  ‚се они  довольно  заметно ослабли, - они
получают ровно столько, чтобы не умереть с голоду. ‚едь нас и самих-то давно
уже  не  кормЯт досыта. Ћни  болеют  кровавым поносом; боЯзливо оглЯдываЯсь,
некоторые  из  них  украдкой  показывают испачканные  кровью  подолы  рубах.
‘горбившись, понурив голову, согнув ноги в коленЯх, искоса поглЯдываЯ на нас
снизу вверх, они  протЯгивают руку  и просЯт,  употреблЯЯ те немногие слова,
что они  знают,  - просЯт  своими  мЯгкими, тихими  басами, которые вызывают
представлениЯ о теплой печке и домашнем уюте.
     Љое-кто  из наших дает  им иногда пинка,  так что они падают,  но таких
немного. Ѓольшинство  из  нас  их  не  трогает,  просто не  обращает на  них
вниманиЯ. ‚прочем, иной раз у них бывает такой жалкий вид, что  тут невольно
обозлишьсЯ  и пнешь их  ногой. …сли  бы  только они не глЯдели  на тебЯ этим
взглЯдом! ‘колько все-таки  горЯ  и тоски умещаетсЯ  в  двух таких маленьких
пЯтнышках, которые можно прикрыть одним пальцем, - в человеческих глазах.
     Џо  вечерам русские приходЯт в бараки и открывают торги. ‚се, что у них
есть, они менЯют на хлеб. €ногда это им удаетсЯ, так как у них очень хорошие
сапоги, а наши сапоги плохи.  Љожа  на  их голенищах удивительно мЯгкаЯ, как
юфть. Ќаши солдаты из крестьЯнских семей, которые получают из дому посылки с
жирами,  могут себе позволить роскошь  обзавестись такими сапогами. ‡а них у
нас  дают две-три армейские  буханки хлеба или  же одну буханку и  небольшое
колечко копченой колбасы.
     Ќо почти все русские давно уже променЯли  все, что у них  было.  ’еперь
они одеты в жалкие отрепьЯ и  предлагают на  обмен только мелкие безделушки,
которые  они режут из дерева или же мастерЯт из осколков и медных поЯсков от
снарЯдов.  Љонечно,  за эти вещицы много не получишь, хотЯ на них  потрачено
немало труда, -  в последнее  времЯ пленные стали  отдавать их  за несколько
ломтей хлеба.  Ќаши крестьЯне  прижимисты и  хитры,  они умеют  торговатьсЯ.
‚ынув кусок хлеба или колбасы, они до  тех  пор  держат  его  у самого  носа
пленного, пока  тот не  побледнеет и не закатит глаза от соблазна. ’огда ему
уже  все  равно.  Ђ  они  прибирают  подальше  свою добычу, медленно,  с той
обстоЯтельностью в движениЯх, котораЯ свойственна крестьЯнам, затем вынимают
большие  перочинные  ножи, неторопливо,  степенно  отрезают  себе  из  своих
запасов  краюху хлеба и,  как  бы  вознаграждаЯ  себЯ,  начинают уминать ее,
заедаЯ каждый кусок кружочком твердой, аппетитной колбасы. Љогда видишь, как
они  чревоугодничают, начинаешь  ощущать  раздражение,  желание  бить их  по
твердым лбам. Ћни редко делЯтсЯ с товарищами: мы слишком мало знакомы друг с
другом.
     џ часто  стою  на  посту  возле  лагерЯ  русских. ‚  темноте их  фигуры
движутсЯ как  больные аисты, как огромные птицы. Ћни подходЯт к самой ограде
и  прижимаютсЯ к  ней лицом, вцепившись  пальцами в проволоку сетки. Ќередко
они стоЯт большими группами. Ћни дышат запахами,  которые приносит ветер  из
степи и из лесов.
     ѓоворЯт они редко, а если и скажут что-нибудь, то всего лишь  несколько
слов. Ћни относЯтсЯ друг к другу более человечно  и, как мне кажетсЯ, как-то
более побратски, чем мы в нашем  лагере. Ѓыть  может, это только оттого, что
они чувствуют себЯ более  несчастными, чем мы. ‚прочем,  длЯ  них война ведь
уже кончилась.  Ћднако сидеть и ждать, пока ты заболеешь кровавым поносом, -
это, конечно, тоже не жизнь.
     Ћполченцы из  лагерной охраны рассказывают, что вначале пленные не были
такими  вЯлыми.  ‚  лагере,  как  это  обычно  бывает,  было  много  случаев
мужеложства, и, судЯ по рассказам, на  этой  почве пленные нередко пускали в
ход кулаки и ножи. ’еперь они совсем отупели и стали ко всему безразличными,
большинство из них даже перестало заниматьсЯ онанизмом, так они  ослабели, -
хотЯ  вообще  в лагерЯх  дело зачастую доходит до того, что  люди делают это
сообща, всем бараком.
     Ћни  стоЯт у ограды,  порой кто-нибудь из них  выходит из рЯда и бредет
прочь; тогда на его месте вскоре поЯвлЯетсЯ другой. Ѓольшинство молчит; лишь
некоторые выпрашивают окурки.
     џ вижу их темные фигуры. €х бороды развеваютсЯ на ветру. џ ничего о них
не знаю, кроме того, что они пленные, и именно это приводит менЯ в смЯтение.
ќто  безымЯнные существа, не  знающие  за собой вины; если  бы  Я знал о них
больше, - как  их  зовут, как они живут, чего они ожидают, что  их гнетет, -
тогда мое  смЯтение относилось  бы  к  чему-нибудь определенному и могло  бы
перейти  в сострадание.  Ђ  сейчас  Я  вижу за ними лишь  боль  живой плоти,
ужасающую беспросветность жизни и безжалостную жестокость людей.
     —ей-то приказ  превратил  эти  безмолвные фигуры в наших врагов; другой
приказ мог бы превратить их в наших друзей. Љакие-то люди, которых  никто из
нас  не знает,  сели где-то за стол и  подписали  документ, и  вот в течение
нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род  человеческий обычно
клеймит  презрением  и за что он карает самой тЯжкой карой.  Љто же  из  нас
сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людЯх с их детскими лицами и с
бородами апостолов? Љаждый  унтер по отношению к  своим  новобранцам, каждый
классный  наставник по отношению к  своим  ученикам  ЯвлЯетсЯ  гораздо более
худшим врагом, чем они по отношению к нам. € все же, если бы они были сейчас
на свободе, мы снова стали бы стрелЯть в них, а они в нас.
     Њне становитсЯ страшно; мне нельзЯ додумывать эту мысль до конца.  ќтот
путь ведет в  бездну.  „лЯ таких размышлений еще  не пришло  времЯ. Ќо  Я не
забуду, о чем Я сегоднЯ думал, Я  сохраню эту мысль, запру ее в своем мозгу,
пока не кончитсЯ война. ‘ердце у менЯ колотитсЯ: уж не в этом ли заключаетсЯ
та  великаЯ, единственнаЯ  цель, о которой Я думал в окопах, которую Я искал
как нечто, могущее  оправдать существование  людей после этого крушениЯ всех
человеческих идеалов? “ж не это ли та задача, которую можно будет  поставить
перед собой  на  всю дальнейшую жизнь, задача,  достойнаЯ  людей,  проведших
столько лет в этом аду?
     џ достаю свои сигареты, переламываю каждую пополам и отдаю  их русским.
Ћни  кланЯютсЯ мне  и закуривают.  ’еперь  у некоторых  из них тлеют на лице
красные точечки. Ћт них мне  становитсЯ отраднее на душе: как будто в темных
деревенских домах засветились маленькие  оконца,  говорЯщие о том, что за их
стеклами находЯтсЯ теплые, обжитые комнаты.
     „ни идут. Ћднажды туманным утром русские снова хоронЯт одного из своих:
у них теперь почти каждый день умирает несколько человек. џ как  раз стою на
посту, когда его опускают в  могилу.  Џленные поют  панихиду, они поют ее на
несколько голосов, и их пение как-то не похоже на хор, оно скорее напоминает
звуки органа, стоЯщего где-то в степи.
     Џохороны быстро заканчиваютсЯ.
     ‚ечером  пленные  снова  стоЯт  у  ограды,  и из  березовых  рощ  к ним
доносЯтсЯ ветры. ‡везды светЯт холодным светом.
     џ  теперь  знаю  нескольких  пленных, которые  довольно хорошо  говорЯт
по-немецки.  Ћдин из них  -  музыкант,  он  рассказывает,  что  был когда-то
скрипачом в Ѓерлине. “слыхав, что  Я немного играю на роЯле, он достает свою
скрипку и начинает играть. Ћстальные садЯтсЯ и прислонЯютсЯ спиной к ограде.
Ћн  играет стоЯ, порой лицо  его  принимает то отчужденное  выражение, какое
бывает  у  скрипачей,  когда они  закрывают глаза,  но  затем скрипка  снова
начинает ходить у него в руках, следуЯ за ритмом, и он улыбаетсЯ мне.
     „олжно  быть, он играет  народные  песни;  его товарищи  тихо, без слов
подтЯгивают ему.  Ћни - как темные холмы,  поющие  подземным нутрЯным басом.
ѓолос скрипки,  светлый и одинокий,  слышитсЯ где-то  высоко  над  ними, как
будто  на  холме стоит  стройнаЯ девушка.  ѓолоса  смолкают,  а скрипка  все
звучит, -  звук  кажетсЯ тоненьким, словно скрипке  холодно  ночью, надо  бы
встать  гденибудь совсем близко к  ней, наверно в помещении ее  было б лучше
слушать.  ‡десь же,  под открытым  небом, ее блуждающий в  одиночестве голос
нагонЯет грусть.
     Њне не дают увольнениЯ в  воскресные дни,  - ведь Я только что вернулсЯ
из длительного отпуска.  Џоэтому в последнее воскресенье перед моим отъездом
отец и старшаЯ сестра сами приезжают ко мне. Њы весь день сидим в солдатском
клубе. Људа же нам еще деватьсЯ? ‚ барак нам идти не хочетсЯ. ‚ середине днЯ
мы идем прогулЯтьсЯ в степь.
     ‚ремЯ  тЯнетсЯ  медленно;  мы не  знаем,  о  чем говорить.  Џоэтому  мы
разговариваем о болезни матери. ’еперь  уже  выЯснилось, что у нее рак,  она
лежит в больнице, и скоро ей  будут делать операцию. ‚рачи надеютсЯ, что она
выздоровеет, но мы что-то не слыхали, чтобы рак можно было вылечить.
     - ѓде же она лежит? - спрашиваю Я.
     - ‚ госпитале свЯтой ‹уизы, - говорит отец.
     - ‚ каком классе?
     -  ‚  третьем.  ЏридетсЯ  подождать, пока скажут, сколько  будет стоить
операциЯ. Ћна  сама хотела,  чтоб ее положили в третий. Ћна сказала, что там
ей будет не так скучно. Љ тому же, это дешевле.
     - Ќо ведь там столько  народу в одной палате!  Ћна, пожалуй,  не сможет
спать по ночам.
     Ћтец  кивает.  ‹ицо у него усталое,  в  глубоких  морщинах.  Њать часто
болела,  и хотЯ  ложилась в больницу  только под  нашим  нажимом, ее лечение
стоило нам немалых денег. Ћтец положил на это, по сути дела, всю свою жизнь.
     - …сли б только знать, во что обойдетсЯ операциЯ, - говорит он.
     - Ђ вы еще не спрашивали?
     -  ЏрЯмо  мы  не  спрашивали,  так  делать  нельзЯ,  -   а  вдруг  врач
рассердитсЯ? ќто не дело, - ведь он будет оперировать маму.
     „а, думаю Я с горечью, так уж повелось  у  нас, так  уж  повелось у них
беднЯков.  Ћни  не смеют спросить о  цене, они лучше будут  мучитьсЯ, но  не
спросЯт;  а те, другие, которым и спрашивать-то незачем,  они считают вполне
естественным договариватьсЯ о цене заранее. € врач на них не рассердитсЯ.
     - Ђ потом надо делать перевЯзки, и это тоже так дорого стоит, - говорит
отец.
     - Ђ больничнаЯ касса, разве она ничего не платит? - спрашиваю Я.
     - Њама слишком долго болеет.
     - Ќо у вас же есть хоть немного денег? Ћн качает головой:
     - Ќет. Ќо теперь Я опЯть смогу взЯть сверхурочную работу.
     џ знаю: он будет резать,  фальцевать и клеить, стоЯ за своим  столом до
двенадцати часов ночи. ‚ восемь вечера он похлебает пустого супу, сваренного
из  тех жалких продуктов, которые они получают по карточкам. ‡атем он примет
порошок от головной боли и снова возьметсЯ за работу.
     —тобы  немного развеселить его,  Я рассказываю  ему несколько пришедших
мне на ум  забавных  историй,  -  солдатские  анекдоты  насчет  генералов  и
фельдфебелей, которых где-то кто-то оставил в дураках, и прочее в этом роде.
     Џосле прогулки Я провожаю отца  и сестру на станцию. Ћни дают мне банку
повидла и пакет с картофельными лепешками, - мать еще успела нажарить их длЯ
менЯ.
     ‡атем они уезжают, а Я возвращаюсь в бараки.
     ‚ечером Я вынимаю несколько лепешек, намазываю на них повидло и начинаю
есть. Ќо  мне  что-то не хочетсЯ.  џ  выхожу во  двор, чтобы отдать  лепешки
русским.
     ’ут мне приходит в голову, что мать жарила  их сама, и когда она стоЯла
у горЯчей плиты, у нее, быть может, были боли. џ кладу пакет обратно в ранец
и беру с собой длЯ русских только две лепешки.


        IX

     Њы едем несколько дней. ‚ небе поЯвлЯютсЯ первые аэропланы. Њы обгонЯем
эшелоны  с  грузами.   ЋрудиЯ,  орудиЯ...  „альше   мы  едем   по  фронтовой
узкоколейке. џ разыскиваю свой полк. Ќикто не знает,  где он сейчас стоит. џ
где-то остаюсь на ночевку, где-то получаю  утром  паек и кой-какие сбивчивые
инструкции. ‚звалив на спину ранец и взЯв винтовку, Я снова пускаюсь в путь.
     Џрибыв к месту назначениЯ, Я не застаю в разрушенном местечке никого из
наших.  “знаю, что наш полк  входит теперь в состав летучей дивизии, которую
всегда бросают туда,  где что-нибудь неладно. ќто, конечно, не очень весело.
Њне рассказывают, что у наших будто бы были большие потери. ђасспрашиваю про
Љата и Ђльберта. Ќикто о них ничего не знает.
     џ продолжаю  свои поиски  и  плутаю  по окрестностЯм; на  душе  у  менЯ
какое-то странное чувство. Ќаступает ночь, и еще одна ночь, а Я все еще сплю
под  открытым  небом,  как  индеец.  Ќаконец  мне  удаетсЯ  получить  точные
сведениЯ, и  после  обеда  Я  докладываю  в  нашей ротной канцелЯрии о своем
прибытии.
     ”ельдфебель  оставлЯет  менЯ  в распорЯжении части.  —ерез два днЯ рота
вернетсЯ с передовых, так что посылать менЯ туда нет смысла.
     - Ќу как отпуск? - спрашивает он. - •орошо, а?
     - „а как сказать, - говорю Я.
     -  „а, да, - вздыхает  он, - если  б  только не надо было возвращатьсЯ.
€з-за этого всЯ втораЯ половина всегда испорчена.
     џ  слонЯюсь без дела до того утра, когда наши прибывают с  передовых, с
серыми лицами, грЯзные, злые и мрачные. ‚збираюсь на  грузовик и расталкиваю
приехавших, ищу  глазами  лица  друзей,  - вон  там  ’ьЯден,  вот сморкаетсЯ
Њюллер, а вот и Љат с Љроппом. Њы набиваем наши  тюфЯки соломой и укладываем
их рЯдом друг  с другом. ѓлЯдЯ на товарищей, Я чувствую себЯ виноватым перед
ними, хотЯ у менЯ нет никаких причин длЯ этого. Џеред сном Я достаю  остатки
картофельных лепешек и  повидло, - надо же, чтобы и товарищи хоть чем-нибудь
воспользовались.
     „ве лепешки немного заплесневели, но их еще можно есть. €х Я беру себе,
а те, что посвежее, отдаю Љату и Љроппу.
     Љат жует лепешку и спрашивает:
     - Ќебось мамашины? џ киваю.
     - ‚кусные, - говорит он, - домашние всегда сразу отличишь.
     …ще немного, и Я бы заплакал. џ сам себЯ не узнаю. Ќо ничего, здесь мне
скоро станет  легче, - с  Љатом, с Ђльбертом  и со всеми другими. ‡десь Я на
своем месте.
     -  ’ебе повезло,  -  шепчет  Љропп, когда мы засыпаем,  - говорЯт,  нас
отправЯт в ђоссию.
     - ‚ ђоссию? ‚едь там война уже кончилась.
     ‚далеке грохочет фронт. ‘тены барака дребезжат.
     ‚ полку усердно  наводЯт чистоту и порЯдок.  Ќачальство  помешалось  на
смотрах. Ќас инспектируют по всем  статьЯм. ђваные вещи заменЯют исправными.
Њне  удаетсЯ  отхватить совершенно новенький мундир, а  Љат - Љат,  конечно,
раздобыл себе  полный  комплект обмундированиЯ.  •одит  слух, будто бы скоро
будет мир, но  гораздо правдоподобнее  другаЯ версиЯ  -  что  нас  повезут в
ђоссию.  Ћднако  зачем  нам   в   ђоссию  хорошее   обмундирование?  Ќаконец
просачиваетсЯ весть о том, что к  нам  на  смотр едет кайзер. ‚от почему нам
так часто устраивают смотры и поверки.
     –елую  неделю  нам  кажетсЯ,  что  мы  снова   попали   в  казарму  длЯ
новобранцев,  -  так  нас замучили работой и строевыми учениЯми.  ‚се  ходЯт
нервные и злые, потому что мы не любим, когда нас чрезмерно донимают чисткой
и  уборкой, а уж  шагистика нам и  подавно не по  нутру. ‚се  это  озлоблЯет
солдата еще больше, чем окопнаЯ жизнь.
     Ќаконец  наступают  торжественные  минуты. Њы стоим  навытЯжку, и перед
строем  поЯвлЯетсЯ кайзер. Ќас разбирает  любопытство: какой он из  себЯ? Ћн
обходит  фронт, и Я  чувствую,  что  Я  в общем  несколько  разочарован:  по
портретам  Я его представлЯл себе  иначе,  - выше ростом и величественнее, а
главное, он должен говорить другим, громовым голосом.
     Ћн раздает "железные кресты" и времЯ от времени обращаетсЯ с вопросом к
кому-нибудь из солдат. ‡атем мы расходимсЯ.
     Џосле смотра мы начинаем беседу. ’ьЯден говорит с удивлением:
     - ’ак это, значит, самое что ни на есть высшее лицо? ‚ыходит, перед ним
все должны  стоЯть руки по швам,  решительно все! - Ћн соображает. ‡начит, и
ѓинденбург тоже должен стоЯть перед ним руки по швам, а?
     - Ђ как же! - подтверждает Љат.
     Ќо ’ьЯдену этого мало. Џодумав с минуту, он спрашивает:
     - Ђ король? Ћн что, тоже должен стоЯть перед кайзером руки по швам?
     ќтого никто в точности не знает, но нам кажетсЯ, что врЯд ли это так, -
и тот  и другой стоЯт уже настолько  высоко, что брать  руки  по  швам между
ними, конечно, не принЯто.
     - € что  за чушь тебе  в голову лезет? - говорит Љат. - ‚ажно  то,  что
сам-то ты вечно стоишь руки по швам.
     Ќо  ’ьЯден  совершенно загипнотизирован.  …го  обычно  беднаЯ  фантазиЯ
заработала на полный ход.
     - Џослушай, - заЯвлЯет он, - Я просто понЯть не могу, неужели же кайзер
тоже ходит в уборную, точьв-точь как Я?
     - „а, уж в этом можешь не сомневатьсЯ, - хохочет Љропп.
     -  ‘мотри, ’ьЯден,  - добавлЯет Љат,  - Я вижу, у тебЯ  уже  дважды два
получаетсЯ  свиной хрЯщик, а  под черепом у тебЯ вошки завелись, сходи-ка ты
сам в уборную,  да побыстрей, чтоб в голове у тебЯ проЯснилось и  чтоб ты не
рассуждал как грудной младенец.
     ’ьЯден исчезает.
     - Ќо что Я все-таки хотел бы узнать,  -  говорит Ђльберт, - так это вот
что: началась бы война или не началась, если бы кайзер сказал "нет"?
     - џ  уверен, что  войны не было  бы, - вставлЯю Я, -  ведь он, говорЯт,
сначала вовсе не хотел ее.
     - Ќу  пусть не он один, пусть двадцать -  тридцать человек во всем мире
сказали бы "нет", - может быть, тогда ее все же не было бы?
     -  Џожалуй что так, - соглашаюсь  Я, - но ведь  они-то как  раз хотели,
чтоб она была.
     - ‘транно все-таки,  как подумаешь, - продолжает Љропп, - ведь зачем мы
здесь?  —тобы защищать свое отечество. Ќо ведь французы тоже находЯтсЯ здесь
длЯ того, чтобы защищать свое отечество. ’ак кто же прав?
     - Њожет быть, и мы и они, - говорю Я, хотЯ  в глубине души  и сам этому
не верю.
     - Ќу, допустим,  что так, -  замечает  Ђльберт,  и Я вижу, что он хочет
прижать  менЯ  к стенке,  -  однако  наши  профессора,  и пасторы,  и газеты
утверждают,  что правы только мы (будем надеЯтьсЯ, что так оно и есть),  а в
то же  времЯ их профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы только
они. ’ак вот, в чем же тут дело?
     -  ќто  Я не знаю, -  говорю Я, - Ясно только то,  что  война идет  и с
каждым днем в нее вступают все новые страны.
     ’ут снова поЯвлЯетсЯ ’ьЯден. Ћн все так же взбудоражен и сразу же вновь
включаетсЯ в разговор: теперь его интересует, отчего вообще возникают войны.
     -  —аще  всего  от   того,  что  одна  страна  наносит   другой  тЯжкое
оскорбление, - отвечает Ђльберт довольно самоуверенным тоном.
     Ќо ’ьЯден прикидываетсЯ простачком:
     - ‘трана? Ќичего не понимаю. ‚едь не может же гора в ѓермании оскорбить
гору во ”ранции. €ли, скажем, река, или лес, или пшеничное поле.
     - ’ы  в самом деле такой олух или только притворЯешьсЯ? - ворчит Љропп.
- џ же не то хотел сказать. Ћдин народ наносит оскорбление другому...
     -  ’огда  мне здесь  делать нечего, - отвечает ’ьЯден, - менЯ никто  не
оскорблЯл.
     - Џоди  объЯсни что-нибудь такому  дурню, как ты, - раздраженно говорит
Ђльберт, - тут ведь дело не в тебе и не в твоей деревне.
     -  Ђ раз так, значит мне сам бог велел вертатьсЯ до дому, -  настаивает
’ьЯден, и все смеютсЯ.
     -  ќх  ты, ’ьЯден,  народ тут надо  понимать как  нечто  целое, то есть
государство! - восклицает Њюллер.
     -  ѓосударство,  государство! - •итро  сощурившись, ’ьЯден прищелкивает
пальцами.  -  ЏолеваЯ  жандармериЯ,  полициЯ,  налоги - вот что  такое  ваше
государство. …сли ты про это толкуешь, благодарю покорно!
     - ‚от это верно, ’ьЯден, - говорит Љат, - наконецто ты говоришь дельные
вещи. ѓосударство и родина - это и в самом деле далеко не одно и то же.
     - Ќо все-таки одно с другим свЯзано,  - размышлЯет Љропп: -  родины без
государства не бывает.
     - Џравильно, но ты не забывай о том, что почти все мы простые люди.  „а
ведь и во  ”ранции  большинство  составлЯют  рабочие,  ремесленники,  мелкие
служащие. ’еперь возьми какого-нибудь французского слесарЯ или  сапожника. ‘
чего бы  ему  нападать на нас? Ќет, это все правительства  выдумывают. џ вот
сроду  ни  одного француза  не видал,  пока не попал сюда, и  с большинством
французов дело  обстоит точно так же, как с нами. Љак здесь нашего  брата не
спрашивают, так и у них.
     - ’ак отчего же все-таки бывают войны? - спрашивает ’ьЯден.
     Љат пожимает плечами:
     - ‡начит, есть люди, которым война идет на пользу.
     - Ќу уж только не мне, - ухмылЯетсЯ ’ьЯден.
     - Љонечно, не тебе и не одному из нас.
     - ’ак кому же тогда? - допытываетсЯ ’ьЯден. - ‚едь  кайзеру от нее тоже
пользы мало. “ него ж и так есть все, что ему надо.
     - Ќе говори,  - возражает  Љат,  -  войны он до сих пор  еще  не вел. Ђ
всЯкому приличному кайзеру  нужна  по меньшей  мере одна  война, а то он  не
прославитсЯ. ‡аглЯни-ка в свои школьные учебники.
     - ѓенералам война тоже приносит славу, - говорит „етеринг.
     - Ђ  как же, о них даже больше трубЯт,  чем  о монархах, - подтверждает
Љат.
     - Ќаверно, за ними стоЯт другие люди,  которые на войне нажитьсЯ хотЯт,
- басит „етеринг.
     - Њне думаетсЯ, это скорее что-то вроде лихорадки, - говорит Ђльберт. -
Ќикто как будто бы и не хочет, а смотришь, - она уж тут как тут. Њы войны не
хотим, другие  утверждают то же самое, и все-таки  чуть  не  весь  мир в нее
впуталсЯ.
     - Ђ  все же у них врут больше,  чем у нас,  - возражаю  Я. - ‚ы  только
вспомните, какие листовки мы находили у пленных,  - там ведь было  написано,
что  мы поедаем бельгийских детей. €м бы следовало вздернуть того, кто у них
пишет это. ‚от где подлинные-то виновники!
     Њюллер встает:
     - ‚о  всЯком случае,  лучше,  что  война идет здесь,  а не в  ѓермании.
‚зглЯните-ка на воронки!
     -  ќто верно, - неожиданно поддерживает его не кто иной, как ’ьЯден, но
еще лучше, когда войны вовсе нет.
     Ћн  удалЯетсЯ  с  гордым  видом,  -  ведь ему удалосьтаки  побить  нас,
молодежь. …го рассуждениЯ и в самом деле  очень характерны; их слышишь здесь
на каждом шагу, и никогда  не знаешь, как на них возразить, так как, подходЯ
к делу с этой стороны, перестаешь понимать  многие другие вещи. ЌациональнаЯ
гордость серошинельника  заключаетсЯ в том, что  он находитсЯ здесь. Ќо этим
она  и исчерпываетсЯ,  обо  всем остальном  он судит сугубо практически,  со
своей узко личной точки зрениЯ.
     Ђльберт ложитсЯ в траву.
     - Ћб этих вещах лучше вовсе ничего не говорить, - сердитсЯ он.
     - ‚се равно ведь от этого ничего не изменитсЯ, - поддакивает Љат.
     ‚ довершение  всего нам велЯт сдать  почти все недавно полученные новые
вещи и  выдают наше старое  трЯпье.  —истенькое обмундирование было  роздано
только длЯ парада.
     Ќас отправлЯют не в ђоссию, а на передовые. Џо пути мы проезжаем жалкий
лесок  с  перебитыми  стволами  и перепаханной  почвой.  Њестами  попадаютсЯ
огромные Ямы.
     - —ерт побери, ничего себе рвануло! - говорю Я Љату.
     - Њинометы, - отвечает тот и показывает на деревьЯ.
     Ќа ветвЯх висЯт убитые.  Њежду  стволом  и одной  веткой застрЯл  голый
солдат.  Ќа  его голове еще надета каска, а  больше на нем ничего  нет. ’ам,
наверху, сидит только полсолдата, верхнЯЯ часть туловища, без ног.
     - —то же здесь произошло? - спрашиваю Я.
     - …го вытрЯхнуло из одежды, - бормочет ’ьЯден.
     Љат говорит:
     -  ‘траннаЯ штука! Њы это уже несколько  раз замечали. Љогда такаЯ мина
саданет,  человека и  в самом  деле вытрЯхивает из  одежды. ќто  от взрывной
волны.
     џ продолжаю искать. ’ак и есть.  ‚ одном месте висЯт обрывки мундира, в
другом,  совсем  отдельно  от них, прилипла  кроваваЯ каша, котораЯ когда-то
была человеческим телом. ‚от лежит другой  труп. Ћн совершенно голый, только
одна  нога прикрыта куском кальсон да вокруг шеи осталсЯ воротник мундира, а
сам мундир и  штаны словно  развешаны  по веткам. “ трупа нет обеих  рук, их
словно  выкрутило.  Ћдну из них Я  нахожу  в кустах на  расстоЯнии  двадцати
шагов.
     “битый  лежит  лицом вниз. ’ам, где зиЯют  раны от вырванных рук, землЯ
почернела  от  крови.  ‹иства  под  ногами  разворошена,  как  будто он  еще
брыкалсЯ.
     - Ќесладко ему пришлось. Љат, - говорю Я.
     -  Џолучить осколок  в  живот  тоже несладко,  - отвечает  тот, пожимаЯ
плечами.
     - ‚ы только нюни не распускайте, - вставлЯет ’ьЯден.
     ‚се это произошло,  как видно,  совсем недавно,  - кровь  на  земле еще
свежаЯ.  ’ак как  мы видим только одних убитых, задерживатьсЯ здесь нам  нет
смысла.  Њы  лишь сообщаем  о  своей  находке на ближайший санитарный пункт.
Џусть  горе-воЯки  из санитарного  батальона сами позаботЯтсЯ  об этом, -  в
конце концов мы не обЯзаны выполнЯть за них их работу.
     Ќам   надо  выслать  разведчиков,  чтобы   установить  глубину  обороны
противника  на  нашем участке. Џосле отпуска мне  все  времЯ как-то  неловко
перед товарищами,  поэтому Я прошу послать и менЯ. Њы договариваемсЯ о плане
действий,  пробираемсЯ через  проволочные заграждениЯ и  расходимсЯ в разные
стороны,  чтобы  ползти дальше  поодиночке. —ерез  некоторое времЯ Я  нахожу
неглубокую воронку и скатываюсь в нее. Ћтсюда Я веду наблюдение.
     Њестность   находитсЯ  под  пулеметным  огнем  средней  плотности.  Ћна
простреливаетсЯ со  всех сторон. Ћгонь  не  очень сильный,  но  все же лучше
особенно не высовыватьсЯ.
     Ќадо мной раскрываетсЯ парашют осветительной ракеты. ‚ ее тусклом свете
все вокруг словно застыло. ‚новь  сомкнувшаЯсЯ над землей тьма кажетсЯ после
этого еще черней. Љто-то из наших рассказывал, будто перед нашим участком во
французских окопах  сидЯт негры. ќто  неприЯтно: в темноте их плохо видно, а
кроме  того, они  очень искусные  разведчики. “дивительно, что,  несмотрЯ на
это, они зачастую действуют безрассудно. Ћднажды Љат ходил в разведку, и ему
удалось перебить  целую  группу вражеских  разведчиков-негров только потому,
что  эти ненасытные курильщики ползли с сигаретами в зубах. ’акой  же случай
был и с Љроппом.  Љату и Ђльберту  оставалось только  взЯть на мушку тлеющие
точечки сигарет.
     ђЯдом со мной с шипением  падает небольшой снарЯд.  џ не слышал, как он
летел, поэтому  сильно  вздрагиваю от  испуга.  ‚  следующее мгновение  менЯ
охватывает  беспричинный  страх.  џ здесь один, Я  почти совсем беспомощен в
темноте. Ѓыть может, откуда-нибудь из  воронки за мной давно уже следит пара
чужих  глаз  и  где-нибудь  уже лежит  наготове  взведеннаЯ ручнаЯ  граната,
котораЯ  разорвет менЯ.  џ  пытаюсь стрЯхнуть  с себЯ  это  ощущение. “же не
первый раз Я в разведке,  и сегоднЯшнЯЯ  вылазка  не  так опасна. Ќо это моЯ
перваЯ  разведка  после  отпуска,  и  к  тому же  Я еще  довольно плохо знаю
местность.
     џ   втолковываю  самому  себе,  что   мои   страхи  бессмысленны,  что,
по-видимому,  ничто  не подстерегает менЯ  в  темноте,  - ведь  иначе они не
стрелЯли бы так низко над землей.
     ‚се напрасно. ѓолова у менЯ гудит от суматошно толкущихсЯ в ней мыслей:
Я слышу  предостерегающий голос матери, Я вижу проволочную  сетку, у которой
стоЯт  русские с их развевающимисЯ бородами, Я удивительно Ясно  представлЯю
себе солдатскую столовую  с креслами, кино в  ‚алансьенне,  мое  воображение
рисует  ужасную, мучительно  отчетливую картину:  серое, бесчувственное дуло
винтовки, беззвучно, настороженно следЯщее за  мной,  куда бы Я ни  повернул
голову. Џот катитсЯ с менЯ градом.
     џ все еще  лежу в  Ямке. ‘мотрю на  часы:  прошло  всего лишь несколько
минут. ‹об у менЯ в испарине, подглазьЯ взмокли, руки дрожат,  дыхание стало
учащенным.  ќто  сильный  припадок  трусости,  вот  что  это  такое,   самый
обыкновенный  подлый  животный страх, который не  дает мне поднЯть  голову и
поползти дальше.
     Џо моему телу студнем расползаетсЯ расслаблЯющее мускулы желание лежать
и  не  двигатьсЯ. ђуки и ноги  накрепко прилипли ко дну  воронки, и Я тщетно
пытаюсь  оторвать  их. Џрижимаюсь  к  земле.  Ќе  могу  стронутьсЯ  с места.
Џринимаю решение лежать здесь.
     Ќо тут  менЯ сразу же вновь захлестывает  волна противоречивых  чувств:
стыда,  раскаЯниЯ и  радости  оттого, что пока  Я в  безопасности. —уть-чуть
приподнимаю голову, чтобы осмотретьсЯ. џ так напрЯженно вглЯдываюсь во мрак,
что  у  менЯ ломит в  глазах.  ‚ небо взвиваетсЯ ракета, и Я  снова пригибаю
голову.
     џ  веду бессмысленную, отчаЯнную борьбу с самим собой, - хочу выбратьсЯ
из воронки, но все времЯ сползаю вниз. џ  твержу:  "’ы должен, ведь  это длЯ
твоих товарищей, это не какой-нибудь глупый приказ", - и тут же говорю себе:
"—то мне за дело, ведь живешь только раз..."
     ‚о всем  виноват этот отпуск, с горечью извинЯю  Я  себЯ. Ќо теперь Я и
сам   не   верю   в  это;  мне  становитсЯ  невыносимо   тошно,  Я  медленно
приподнимаюсь, выжимаюсь на локтЯх, подтЯгиваю спину и лежу на краю воронки,
наполовину высунувшись из нее.
     ’ут  Я  слышу какие-то  шорохи и отдергиваю  голову. ЌесмотрЯ на грохот
орудий, мы  чутко различаем каждый подозрительный шорох. Џрислушиваюсь шорох
раздаетсЯ у менЯ за  спиной. ќто наши,  они ходЯт по траншее. ’еперь Я слышу
также приглушенные голоса. ‘удЯ по интонации, это, пожалуй. Љат.
     Њне разом  становитсЯ  необыкновенно  тепло  на  душе.  ќти голоса, эти
короткие,  шепотом произнесенные фразы, эти шаги в  траншее  за  моей спиной
одним  взмахом вырвали менЯ из когтей страха перед  смертью,  который делает
человека таким ужасающе  одиноким, - страха, жертвой которого Я чуть было не
стал.  Ћни  длЯ  менЯ  дороже  моей  спасенной  жизни,  эти  голоса,  дороже
материнской ласки и сильнее, чем любой страх, они - самаЯ крепкаЯ и надежнаЯ
на свете защита, - ведь это голоса моих товарищей.
     ’еперь Я  уже  не просто  затерЯнный во мраке, тредещущий комочек живой
плоти, - теперь Я рЯдом с ними, а они рЯдом со мной. Њы все одинаково боимсЯ
смерти  и  одинаково  хотим  жить, мы свЯзаны друг с другом  какой-то  очень
простой, но  нелегкой  свЯзью. Њне  хочетсЯ  прижатьсЯ  к  ним лицом, к этим
голосам, к этим коротким фразам, которые менЯ спасли и не оставЯт в беде.
     џ  осторожно  перекатываюсь  через край  воронки и ужом  ползу  вперед.
„альше пробираюсь на четвереньках. ‚се  идет  хорошо. џ засекаю направление,
оборачиваюсь и  стараюсь запомнить  по вспышкам  расположение наших батарей,
чтобы найти дорогу обратно. ‡атем пытаюсь установить свЯзь с товарищами.
     џ все  еще боюсь, но теперь это разумный страх, это просто  взвинченнаЯ
до  предела осторожность.  Ќочь ветренаЯ,  и  когда  над стволами вспыхивает
пламЯ залпа, по земле перебегают тени. Ћт этого  Я то вовсе ничего не  вижу,
то вижу все до мелочи. ’о  и дело замираю на месте, но каждый раз убеждаюсь,
что опасности нет. Џробираюсь таким образом довольно далеко вперед и, сделав
небольшой круг,  поворачиваю обратно. џ так и не  нашел никого из товарищей.
Џриближаюсь к нашим окопам, и каждый пройденный метр прибавлЯет уверенности.
‚прочем, вместе с  ней растет и мое  нетерпение.  ‚лопатьсЯ сейчас  было  бы
совсем уж глупо.
     Ќо тут менЯ снова разбирает страх.  џ  сбилсЯ с направлениЯ и не  узнаю
местности. ’ихонько забираюсь в воронку и пытаюсь сориентироватьсЯ. €звестно
уже  немало  случаев,  когда  солдат спрыгивал в окоп, радуЯсь, что  наконец
добралсЯ до него, а потом оказывалось, что окоп не наш.
     —ерез некоторое времЯ Я снова начинаю прислушиватьсЯ. џ все еще плутаю.
‹абиринт воронок кажетсЯ теперь  таким безнадежно запутанным и огромным, что
от волнениЯ  Я уже окончательно не знаю, в какую сторону податьсЯ. Ђ вдруг Я
двигаюсь вдоль линии окопов? ‚едь этак можно ползти без конца. Џоэтому Я еще
раз сворачиваю под прЯмым углом.
     ЏроклЯтые ракеты! ЉажетсЯ,  что они  горЯт чуть не целый час.  Њалейшее
движение, - и вокруг тебЯ все так и свистит.
     Ќо ничего не поделаешь, надо отсюда выбиратьсЯ. Њедленно, с передышками
Я продвигаюсь дальше,  перебираю руками и ногами, становЯсь похожим на рака,
и  в кровь обдираю  себе ладони  о зазубренные, острые  как  бритва осколки.
Џорой мне  кажетсЯ, что небо на горизонте как будто  чуть-чуть светлеет, но,
может  быть,  это  мне  просто  мерещитсЯ?  ’ак  или  иначе  мне  постепенно
становитсЯ Ясно, что Я сейчас ползу, чтобы спасти свою жизнь.
     ѓде-то с  треском  рветсЯ снарЯд. ‘разу же за ним - еще два. € пошло, и
пошло. Ћгневой налет. ‘тучат пулеметы. ’еперь остаетсЯ только одно - лежать,
не трогаЯсь  с  места.  „ело,  кажетсЯ,  кончитсЯ  атакой. Џовсюду  взлетают
ракеты. Ћдна за другой.
     џ  лежу в большой воронке, скорчившись, по поЯс в  воде.  …сли начнетсЯ
атака, плюхнусь  в воду, лицом в грЯзь, и  залезу как  можно  глубже, только
чтобы не захлебнутьсЯ. Њне надо прикинутьсЯ, убитым.
     ‚друг Я слышу, как огонь перепрыгивает назад. ’отчас же сползаю вниз, в
воду,  сдвигаю каску на самый затылок и  высовываю рот ровно настолько, чтоб
можно было дышать.
     ‡атем  Я  замираю,  -   где-то  брЯкает   металл,   шаркают  и   топают
приближающиесЯ  шаги.  Љаждый нерв  во  мне  сжимаетсЯ в  холодный  как  лед
комочек.  —то-то  с шумом проноситсЯ  надо мной,  -  перваЯ  цепь  атакующих
пробежала.  ’олько  одна распирающаЯ  череп мысль  сидит  в  мозгу:  что  ты
сделаешь, если  кто-нибудь из них  спрыгнет в твою воронку? ’еперь  Я быстро
вытаскиваю свой маленький кинжал и, крепко сжимаЯ рукоЯтку, снова прЯчу его,
окунаЯ держащую его руку в грЯзь. …сли кто-нибудь прыгнет сюда,  Я  сразу же
полосну его, молотом стучит  у менЯ в  голове.  Ќадо сразу же перерезать ему
глотку, чтобы он не закричал,  иначе  ничего  не выйдет: он перепугаетсЯ  не
меньше менЯ, и уже поэтому мы бросимсЯ друг на  друга. ‡начит, Я должен быть
первым.
     Ќаши батареи открывают  огонь.  Ћдин снарЯд ложитсЯ поблизости от менЯ.
ќто приводит менЯ в неистовую  Ярость: не хватало только,  чтоб менЯ накрыло
осколком  от нашего же снарЯда; Я клЯну  все на свете и скрежещу зубами, так
что в  рот  мне лезет всЯкаЯ  дрЯнь; это взрыв  бешенства;  под  конец  менЯ
хватает только на стоны и молитвы.
     „оноситсЯ  треск разрывов. …сли наши пойдут  в  контратаку,  Я  спасен.
Џрижимаюсь  лицом  к земле и слышу приглуш