        ђемарк ќрих ЊариЯ. Ќа западном фронте без перемен

---------------------------------------------------------------
     Џеревод с немецкого ћ. Ђфонькина
     €зд. Џравда, 1985
     OCR Џалек, 1998 г.
---------------------------------------------------------------


        "ЌЂ ‡ЂЏЂ„ЌЋЊ ”ђЋЌ’… Ѓ…‡ Џ…ђ…Њ…Ќ"

     ќта  книга не ЯвлЯетсЯ  ни обвинением, ни исповедью. ќто только попытка
рассказать о поколении,  которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой,
даже если спассЯ от снарЯдов.

     Њы стоим в  девЯти километрах от передовой. ‚чера  нас сменили;  сейчас
наши желудки  набиты фасолью с мЯсом, и все мы ходим сытые и довольные. „аже
на ужин каждому досталось по полному котелку; сверх того мы получаем двойную
порцию хлеба и колбасы, - словом, живем неплохо. ’акого с нами давненько уже
не  случалось: наш кухонный бог со своей  багровой, как помидор, лысиной сам
предлагает  нам  поесть  еще;  он  машет  черпаком,  зазываЯ  проходЯщих,  и
отваливает  им здоровенные порции. Ћн все никак не опорожнит свой "пищемет",
и это приводит его в отчаЯние. ’ьЯден и Њюллер раздобыли откуда-то несколько
тазов и наполнили их до краев - про запас.  ’ьЯден сделал это из  обжорства,
Њюллер - из осторожности. Људа деваетсЯ все,  что съедает ’ьЯден, - длЯ всех
нас загадка. Ћн все равно остаетсЯ тощим, как селедка.
     Ќо самое  главное  -  курево  тоже было  выдано  двойными  порциЯми. Ќа
каждого  по  десЯть сигар, двадцать  сигарет и по  две  плитки  жевательного
табаку. ‚ общем, довольно прилично. Ќа свой  табак  Я  выменЯл у Љатчинского
его сигареты, итого у менЯ теперь сорок штук. Ћдин день протЯнуть можно.
     Ђ ведь,  собственно говорЯ,  все это нам  вовсе  не  положено. Ќа такую
щедрость начальство не способно. Ќам просто повезло.
     „ве недели назад нас отправили на передовую, сменЯть другую  часть.  Ќа
нашем участке  было  довольно спокойно, поэтому  ко  дню нашего  возвращениЯ
каптенармус получил  довольствие по обычной  раскладке и распорЯдилсЯ варить
на роту в сто пЯтьдесЯт человек. Ќо как раз в последний день англичане вдруг
подбросили свои тЯжелые "мЯсорубки",  пренеприЯтные  штуковины, и  так долго
били  из них по нашим окопам, что мы понесли тЯжелые  потери, и с  передовой
вернулось только восемьдесЯт человек.
     Њы прибыли в тыл ночью и тотчас  же растЯнулись  на нарах, чтобы первым
делом  хорошенько  выспатьсЯ;  Љатчинский  прав: на войне  было  бы  не  так
скверно, если бы только можно было побольше спать. Ќа передовой ведь никогда
толком не поспишь, а две недели тЯнутсЯ долго.
     Љогда первые из нас стали  выползать из бараков, был уже полдень. —ерез
полчаса  мы прихватили  наши котелки  и  собрались у дорогого нашему  сердцу
"пищемета",  от которого  пахло чем-то  наваристым  и  вкусным.  ђазумеетсЯ,
первыми в очереди стоЯли те, у кого  всегда самый большой аппетит: коротышка
Ђльберт Љропп, самаЯ  светлаЯ  голова  у нас в роте и, наверно, поэтому лишь
недавно произведенный в ефрейторы; Њюллер ЏЯтый, который до  сих пор таскает
с  собой учебники и  мечтает сдать  льготные  экзамены;  под ураганным огнем
зубрит он законы  физики;  ‹еер,  который носит окладистую  бороду и  питает
слабость к девицам из  публичных домов длЯ  офицеров; он  божитсЯ,  что есть
приказ по  армии,  обЯзывающий этих девиц  носить  шелковое  белье,  а перед
приемом посетителей в чине капитана и выше - брать ванну; четвертый - это Я,
Џауль Ѓоймер. ‚сем четверым по девЯтнадцати лет, все  четверо ушли на  фронт
из одного класса.
     ‘разу же  за  нами стоЯт наши друзьЯ:  ’ьЯден, слесарь, тщедушный юноша
одних лет  с нами,  самый  прожорливый солдат в роте,  -  за еду он  садитсЯ
тонким и  стройным, а  поев,  встает  пузатым, как насосавшийсЯ  клоп;  •айе
‚естхус, тоже наш ровесник, рабочий-торфЯник, который свободно может взЯть в
руку буханку хлеба и  спросить: Ђ ну-ка отгадайте,  что у менЯ в кулаке?  ";
„етеринг,  крестьЯнин, который  думает  только о своем хозЯйстве  и о  своей
жене; и, наконец, ‘танислав  Љатчинский, душа нашего  отделениЯ,  человек  с
характером,  умница и  хитрюга, -  ему  сорок лет,  у него  землистое  лицо,
голубые  глаза,  покатые плечи,  и необыкновенный  нюх  насчет  того,  когда
начнетсЯ обстрел, где можно разжитьсЯ съестным и как лучше всего укрытьсЯ от
начальства.
     Ќаше  отделение возглавлЯло очередь, образовавшуюсЯ у  кухни.  Њы стали
проЯвлЯть нетерпение, так как ничего  не подозревавший повар все еще чего-то
ждал.
     Ќаконец Љатчинский крикнул ему:
     - Ќу,  открывай  же  свою обжорку,  ѓенрих!  €  так  видно,  что фасоль
сварилась!
     Џовар сонно покачал головой:
     - Џускай сначала все соберутсЯ.
     ’ьЯден ухмыльнулсЯ:
     - Ђ мы все здесь! Џовар все еще ничего не заметил:
     - „ержи карман шире! ѓде же остальные?
     - Ћни сегоднЯ  не у тебЯ  на довольствии! Љто  в лазарете,  а  кто и  в
земле!
     “знав о происшедшем, кухонный бог был сражен. …го даже пошатнуло:
     - Ђ Я-то сварил  на сто пЯтьдесЯт  человек!  Љропп ткнул его  кулаком в
бок:
     - ‡начит, мы хоть раз наедимсЯ досыта. Ђ ну давай, начинай раздачу!
     ‚ эту минуту ’ьЯдена осенила внезапнаЯ  мысль.  …го острое, как мышинаЯ
мордочка, лицо так и засветилось, глаза лукаво сощурились, скулы заиграли, и
он подошел поближе:
     -  ѓенрих,  дружище, так,  значит, ты и  хлеба получил на сто пЯтьдесЯт
человек?
     Ћгорошенный повар рассеЯнно кивнул.
     ’ьЯден схватил его за грудь:
     -  €  колбасу  тоже?  Џовар  опЯть кивнул  своей багровой, как помидор,
головой. “ ’ьЯдена отвисла челюсть:
     - € табак?
     - Ќу да, все.
     ’ьЯден обернулсЯ к нам, лицо его сиЯло:
     -  —ерт побери, вот это повезло!  ‚едь теперь  все достанетсЯ нам!  ќто
будет - обождите! - так и есть, ровно по две порции на нос!
     Ќо тут Џомидор снова ожил и заЯвил:
     - ’ак дело не пойдет.
     ’еперь и мы тоже стрЯхнули с себЯ сон и протиснулись поближе.
     - ќй ты, морковка, почему не выйдет? - спросил Љатчинский.
     - „а потому, что восемьдесЯт - это не сто пЯтьдесЯт!
     - Ђ вот мы тебе покажем, как это сделать - проворчал Њюллер.
     -  ‘уп  получите,  так  и  быть,  а  хлеб  и  колбасу выдам  только  на
восемьдесЯт, - продолжал упорствовать Џомидор.
     Љатчинский вышел из себЯ:
     - Џослать бы тебЯ самого  разок на передовую! ’ы получил продукты не на
восемьдесЯт человек,  а на вторую роту, баста. € ты их выдашь! ‚тораЯ рота -
это мы.
     Њы  взЯли Џомидора в  оборот. ‚се его недолюбливали: уже не раз  по его
вине обед или ужин попадал к нам в окопы остывшим, с большим опозданием, так
как при  самом  пустЯковом огне он  не решалсЯ  подъехать  со  своим  котлом
поближе,  и нашим подносчикам пищи приходилось ползти гораздо дальше, чем их
собратьЯм из других рот. ‚от Ѓульке из первой роты, тот  был куда лучше. Ћн,
хоть и был жирным как хомЯк, но уж если надо было, то тащил свою кухню почти
до самой передовой.
     Њы  были настроены очень воинственно, и наверно дело дошло бы до драки,
если бы на месте происшествиЯ не  поЯвилсЯ  командир роты.  “знав, о чем  мы
спорим, он сказал только:
     - „а, вчера у нас были большие потери...
     ‡атем он заглЯнул в котел:
     - Ђ фасоль, кажетсЯ, неплохаЯ.
     Џомидор кивнул:
     - ‘о смальцем и с говЯдиной.
     ‹ейтенант посмотрел на нас. Ћн понЯл, о чем мы думаем. Ћн вообще многое
понимал,   -  ведь  он   сам  вышел   из  нашей  среды:  в  роту  он  пришел
унтер-офицером. Ћн еще  раз  приподнЯл  крышку котла  и понюхал.  “ходЯ,  он
сказал:
     - Џринесите и мне  тарелочку.  Ђ  порции раздать на всех.  ‡ачем  добру
пропадать.
     ”изиономиЯ Џомидора принЯла глупое выражение. ’ьЯден приплЯсывал вокруг
него:
     - Ќичего,  тебЯ от этого не  убудет! ‚оображает, будто  он  ведает всей
интендантской  службой.  Ђ  теперь  начинай,  стараЯ  крыса,  да  смотри  не
просчитайсЯ!..
     - ‘гинь, висельник! - прошипел Џомидор. Ћн готов был лопнуть от злости;
все происшедшее не укладывалось в его голове, он не понимал, что творитсЯ на
белом свете. € как  будто желаЯ показать, что теперь  ему все едино, он  сам
роздал еще по полфунта искусственного меду на брата.
     „ень сегоднЯ и в самом деле выдалсЯ  хороший.  „аже почта пришла; почти
каждый получил по нескольку писем и газет. ’еперь мы  не спеша бредем на луг
за бараками. Љропп несет под мышкой круглую крышку от бочки с маргарином.
     Ќа  правом краю луга  выстроена большаЯ солдатскаЯ  уборнаЯ  - добротно
срубленное строение под крышей. ‚прочем, она представлЯет  интерес разве что
длЯ  новобранцев,  которые  еще не научились  из всего извлекать пользу. „лЯ
себЯ мы  ищем кое-что  получше. „ело  в  том,  что на лугу  там  и сЯм стоЯт
одиночные  кабины,  предназначенные  длЯ той  же цели.  ќто  четырехугольные
Ящики,  опрЯтные,  сплошь  сколоченные из  досок, закрытые со всех сторон, с
великолепным, очень удобным сиденьем. ‘боку у них есть ручки, так что кабины
можно переносить.
     Њы сдвигаем  три  кабины  вместе,  ставим  их в  кружок  и  неторопливо
рассаживаемсЯ. ђаньше чем через два часа мы со своих мест не поднимемсЯ.
     џ  до  сих  пор  помню,  как  стеснЯлись  мы  на  первых  порах,  когда
новобранцами  жили  в казармах  и  нам впервые  пришлось пользоватьсЯ  общей
уборной.  „верей там нет,  двадцать человек  сидЯт рЯдком, как в трамвае. €х
можно  окинуть  одним  взглЯдом,  -  ведь  солдат  всегда  должен  быть  под
наблюдением.
     ‘ тех пор мы научились  преодолевать не  только свою стыдливость,  но и
многое другое. ‘о временем мы привыкли еще и не к таким вещам.
     ‡десь,  на  свежем  воздухе,  это  занЯтие  доставлЯет   нам   истинное
наслаждение.  Ќе  знаю,  почему  мы  раньше   стеснЯлись  говорить  об  этих
отправлениЯх, - ведь  они так же естественны, как еда и питье. Ѓыть может, о
них и не стоило бы особенно распространЯтьсЯ, если бы они не играли в  нашей
жизни столь существенную роль и если их естественность не была бы  длЯ нас в
новинку, - именно длЯ  нас,  потому что длЯ других она всегда была очевидной
истиной.
     „лЯ  солдата желудок и пищеварение составлЯют особую сферу, котораЯ ему
ближе,  чем  всем  остальным  людЯм. …го  словарный запас  на  три  четверти
заимствован  из  этой  сферы, и  именно  здесь  солдат находит те краски,  с
помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость
и глубочайшее возмущение. Ќи на каком другом наречии нельзЯ выразитьсЯ более
кратко и Ясно. Љогда мы вернемсЯ домой, наши домашние и наши  учителЯ  будут
здорово удивлены, но что поделаешь, - здесь на этом Языке говорЯт все.
     „лЯ  нас  все  эти  функции  организма  вновь приобрели  свой  невинный
характер в силу того, что мы поневоле отправлЯем их публично. Ѓолее того: мы
настолько отвыкли видеть, в этом нечто  зазорное,  что  возможность справить
свои дела в  уютной обстановке расцениваетсЯ  у  нас,  Я  бы сказал,  так же
высоко, как красиво проведеннаЯ комбинациЯ в скате  [1] с верными шансами на
выигрыш. Ќедаром в  немецком Языке  возникло  выражение "новости  из отхожих
мест",  которым обозначают  всЯкого  рода  болтовню; где  же  еще  поболтать
солдату,  как не в этих уголках, которые заменЯют ему его традиционное место
за столиком в пивной?
     ‘ейчас мы чувствуем себЯ лучше, чем в  самом  комфортабельном туалете с
белыми  кафельными  стенками. ’ам  может  быть  чисто, - и  только; здесь же
просто хорошо.
     “дивительно бездумные часы... Ќад нами синее небо. Ќа горизонте повисли
Ярко  освещенные  желтые  аэростаты  и  белые  облачка  -  разрывы  зенитных
снарЯдов. Џорой они взлетают высоким снопом,  -  это  зенитчики  охотЯтсЯ за
аэропланом.
     Џриглушенный  гул  фронта  доноситсЯ  до  нас  лишь  очень  слабо,  как
далекаЯ-далекаЯ  гроза. ‘тоит  шмелю прожужжать, и гула этого  уже совсем не
слышно.
     Ђ вокруг нас расстилаетсЯ цветущий луг. ЉолышутсЯ нежные  метелки трав,
порхают капустницы,  они плывут  в мЯгком, теплом  воздухе позднего лета; мы
читаем  письма и  газеты и  курим,  мы  снимаем фуражки и кладем их  рЯдом с
собой, ветер играет нашими волосами, он играет нашими словами и мыслЯми.
     ’ри будки стоЯт среди пламенно-красных цветов полевого мака...
     Њы кладем на колени крышку от бочки с маргарином. Ќа ней  удобно играть
в скат. Љропп прихватил с собой карты. Љаждый кон ската чередуетсЯ с партией
в рамс [2]. ‡а такой игрой можно просидеть целую вечность.
     Ћт бараков к  нам долетают  звуки гармоники. Џорой  мы  кладем  карты и
смотрим друг на друга. ’огда ктонибудь говорит: "ќх, ребЯта..." или: "Ђ ведь
еще  немного, и нам всем была бы  крышка..."  - и  мы на минуту умолкаем. Њы
отдаемсЯ властному,  загнанному внутрь чувству,  каждый  из нас ощущает  его
присутствие, слова тут не нужны. Љак легко  могло бы  случитьсЯ, что сегоднЯ
нам  уже не пришлось бы сидеть в этих  кабинах, - ведь мы, черт побери, были
на волосок от этого. € поэтому все вокруг  воспринимаетсЯ так остро и заново
- алые маки и сытнаЯ еда, сигареты и летний ветерок.
     Љропп спрашивает:
     - Љеммериха кто-нибудь из вас видел с тех пор?
     - Ћн в ‘ен-†озефе, в лазарете, - говорю Я.
     - “  него  сквозное  ранение бедра  -  верный шанс  вернутьсЯ  домой, -
замечает Њюллер.
     Њы решаем навестить Љеммериха сегоднЯ после обеда.
     Љропп вытаскивает какое-то письмо:
     - ‚ам привет от Љанторека.
     Њы смеемсЯ. Њюллер бросает окурок и говорит:
     - •отел бы Я, чтобы он был здесь.
     Љанторек,  строгий маленький  человечек в сером  сюртуке, с острым, как
мышинаЯ мордочка, личиком, был у нас классным наставником. Ћн  был  примерно
такого  же роста,  что  и  унтер-офицер •иммельштос,  "гроза  Љлостерберга".
Љстати, как это ни  странно, но  всЯческие беды  и несчастьЯ  на  этом свете
очень  часто  исходЯт  от  людей  маленького  роста;  у  них  гораздо  более
энергичный и неуживчивый характер, чем у людей высоких. џ всегда старалсЯ не
попадать в часть, где ротами  командуют офицеры невысокого роста: они всегда
ужасно придираютсЯ.
     Ќа уроках  гимнастики Љанторек выступал перед нами с  речами и  в конце
концов добилсЯ того, что  наш класс,  строем, под его командой, отправилсЯ в
окружное военное управление, где мы записались добровольцами.
     Џомню как сейчас, как  он смотрел на нас, поблескиваЯ стеклышками своих
очков, и спрашивал  задушевным голосом: - "‚ы,  конечно, тоже пойдете вместе
со всеми, не так ли, друзьЯ мои?"
     “  этих воспитателей всегда найдутсЯ высокие чувства,  - ведь они носЯт
их  наготове в своем жилетном кармане и выдают по  мере надобности поурочно.
Ќо тогда мы об этом еще не задумывались.
     Џравда, один из нас все же колебалсЯ и не очень-то хотел идти вместе со
всеми. ќто  был €озеф Ѓем,  толстый,  добродушный  парень. Ќо и  он все-таки
поддалсЯ уговорам, - иначе он закрыл бы  длЯ себЯ все пути. Ѓыть может,  еще
кое-кто думал,  как  он, но остатьсЯ  в стороне тоже  никому не улыбалось, -
ведь в то времЯ все, даже родители, так легко бросались словом "трус". Ќикто
просто  не  представлЯл себе, какой оборот примет дело. ‚  сущности,  самыми
умными оказались люди бедные и простые, - они с первого же днЯ принЯли войну
как несчастье, тогда  как все, кто жил получше,  совсем  потерЯли голову  от
радости, хотЯ  они-то как раз и могли бы куда скорее разобратьсЯ, к чему все
это приведет.
     Љатчинский утверждает, что это все от образованности, от нее, мол, люди
глупеют. Ђ уж Љат слов на ветер не бросает.
     € случилось так, что как раз Ѓем погиб одним из первых. ‚о  времЯ атаки
он был ранен в лицо,  и мы сочли его убитым.  ‚зЯть его с собой мы не могли,
так как нам пришлось поспешно  отступить. ‚о  второй половине  днЯ  мы вдруг
услыхали его крик; он ползал перед окопами и звал на помощь. ‚о времЯ боЯ он
только  потерЯл сознание.  ‘лепой и обезумевший от  боли,  он  уже  не искал
укрытиЯ, и его подстрелили, прежде чем мы успели его подобрать.
     Љанторека в этом, конечно, не обвинишь, - вменЯть ему в вину то, что он
сделал, значило бы заходить очень далеко. ‚едь Љантореков были тысЯчи, и все
они  были  убеждены, что  таким  образом они  творЯт  благое дело,  не очень
утруждаЯ при этом себЯ.
     Ќо это именно и делает их в наших глазах банкротами.
     Ћни  должны были  бы  помочь  нам,  восемнадцатилетним,  войти  в  пору
зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между
нами  и  нашим  будущим.  €ногда  мы  подтрунивали  над  ними,  могли  порой
подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили.  ЏризнаваЯ
их  авторитет,  мы  мысленно  свЯзывали  с  этим  понЯтием  знание  жизни  и
дальновидность.  Ќо как  только  мы  увидели первого  убитого, это убеждение
развеЯлось в прах.  Њы  понЯли, что их поколение не так честно, как наше; их
превосходство  заключалось  лишь  в  том,  что они  умели красиво говорить и
обладали известной ловкостью. Џервый же артиллерийский обстрел раскрыл перед
нами наше  заблуждение, и под этим огнем рухнуло  то  мировоззрение, которое
они нам прививали.
     Ћни все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели  лазареты
и  умирающих;  они  все  еще  твердили, что  нет ничего выше,  чем  служение
государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. Ћт этого никто из нас
не  стал ни  бунтовщиком, ни  дезертиром,  ни  трусом  (они  ведь так  легко
бросались этими словами):  мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не
дрогнули,  идЯ  в  атаку; но  теперь  мы  кое-что  понЯли, мы  словно  вдруг
прозрели. € мы увидели,  что от  их мира ничего  не осталось. Њы  неожиданно
очутились  в  ужасающем  одиночестве,  и  выход  из  этого  одиночества  нам
предстоЯло найти самим.
     Џрежде чем отправитьсЯ к Љеммериху, мы упаковываем его вещи: в пути они
ему пригодЯтсЯ.
     Џолевой лазарет переполнен; здесь,  как всегда, пахнет карболкой, гноем
и  потом. ’от, кто жил в бараках,  ко многому привык,  но здесь и привычному
человеку станет дурно. Њы расспрашиваем, как пройти к Љеммерниху; он лежит в
одной  из  палат  и  встречает нас  слабой  улыбкой,  выражающей  радость  и
беспомощное волнение. Џока он был без сознаниЯ, у него украли часы.
     Њюллер осуждающе качает головой:
     - џ ведь тебе говорил, такие хорошие часы нельзЯ брать с собой.
     Њюллер   не  очень  хорошо  соображает  и  любит  поспорить.  €наче  он
попридержал бы Язык: ведь каждому видно, что Љеммериху  уже не выйти из этой
палаты. ЌайдутсЯ ли его часы или  нет -  это абсолютно безразлично, в лучшем
случае их пошлют его родным.
     - Ќу, как дела, ”ранц? - спрашивает Љропп Љеммерих опускает голову.
     - ‚ общем ничего, только ужасные боли в ступне.
     Њы смотрим на его одеЯло  …го  нога  лежит  под  проволочным  каркасом,
одеЯло вздуваетсЯ  над ним  горбом  џ толкаю Њюллера в коленку, а то он чего
доброго скажет  Љеммериху о том,  что нам рассказали  во  дворе  санитары: у
Љеммериха уже нет ступни, - ему ампутировали ногу.
     ‚ид  у него ужасный, он  изжелта-бледен,  на лице проступило  выражение
отчужденности,  те  линии,  которые нам  так хорошо знакомы,  потому  что мы
видели их  уже сотни раз. ќто даже не линии, это скорее знаки. Џод кожей  не
чувствуетсЯ больше  биениЯ  жизни:  она  отхлынула  в  дальние уголки  тела,
изнутри прокладывает себе путь смерть, глазами  она уже завладела. ‚от лежит
Љеммерих, наш  боевой товарищ, который еще так недавно вместе с  нами  жарил
конину и лежал в воронке, - это еще он,  и все-таки это уже не он; его образ
расплылсЯ и стал нечетким, как фотографическаЯ пластинка, на которой сделаны
два снимка. „аже голос у него какой-то пепельный.
     ‚споминаю, как  мы уезжали на фронт.  …го  мать,  толстаЯ,  добродушнаЯ
женщина, провожала его на вокзал.  Ћна плакала беспрерывно, от этого лицо ее
обмЯкло и распухло. Љеммерих стеснЯлсЯ ее слез, никто вокруг не вел себЯ так
несдержанно,  как она,  - казалось, весь ее жир растает от сырости. Џри этом
она, как видно,  хотела разжалобить менЯ, - то и  дело хватала менЯ за руку,
умолЯЯ, чтобы Я присматривал на фронте за  ее ”ранцем. “ него и в самом деле
было  совсем еще детское лицо  и такие  мЯгкие кости, что, потаскав на  себе
ранец в течение какого-нибудь месЯца, он уже нажил себе плоскостопие. Ќо как
прикажете присматривать за человеком, если он на фронте!
     - ’еперь ты сразу  попадешь домой,  - говорит Љропп,  - а  то  бы  тебе
пришлось три-четыре месЯца ждать отпуска.
     Љеммерих кивает. џ не могу смотреть на его руки, - они словно из воска.
Џод ногтЯми засела  окопнаЯ  грЯзь,  у нее какой-то  Ядовитый  иссинЯ-черный
цвет. Њне вдруг приходит в голову, что эти ногти не перестанут расти и после
того,  как  Љеммерих  умрет,  они  будут  расти  еще долго-долго,  как белые
призрачные грибы  в погребе.  џ представлЯю себе  эту картину: они свиваютсЯ
штопором и все  растут  и  растут, и вместе с ними растут  волосы на гниющем
черепе, как трава на тучной земле, совсем как трава... Ќеужели и вправду так
бывает?..
     Њюллер наклонЯетсЯ за свертком:
     - Њы принесли твои вещи. ”ранц.
     Љеммерих делает знак рукой:
     - Џоложите их под кровать.
     Њюллер запихивает  вещи под кровать. Љеммерих  снова заводит разговор о
часах. Љак бы его успокоить, не вызываЯ у него подозрений!
     Њюллер вылезает из-под кровати с парой летных ботинок. ќто великолепные
английские ботинки из  мЯгкой  желтой  кожи, высокие, до колен, со шнуровкой
доверху,  мечта  любого  солдата.  €х  вид  приводит Њюллера  в  восторг, он
прикладывает их подошвы к подошвам своих неуклюжих ботинок и спрашивает:
     - ’ак ты хочешь взЯть их с собой, ”ранц? Њы все трое думаем сейчас одно
и то же: даже если бы он выздоровел, он все равно смог бы носить только один
ботинок, значит,  они были бы ему ни к чему. Ђ при нынешнем положении  вещей
просто  ужасно обидно, что они останутсЯ  здесь, - ведь как только он умрет,
их сразу же заберут себе санитары.
     Њюллер спрашивает еще раз.
     - Ђ может, ты их оставишь у нас? Љеммерих не хочет. ќти ботинки - самое
лучшее, что у него есть.
     - Њы могли бы  их  обменЯть  на  что-нибудь, - снова предлагает Њюллер,
здесь, на фронте, такаЯ вещь всегда пригодитсЯ.
     Ќо Љеммерих не поддаетсЯ на уговоры.
     џ наступаю Њюллеру на ногу; он  с неохотой ставит чудесные ботинки  под
кровать.
     Ќекоторое времЯ мы еще продолжаем разговор, затем начинаем прощатьсЯ:
     - ЏоправлЯйсЯ, ”ранц! џ  обещаю ему  зайти завтра еще раз. Њюллер  тоже
заговаривает об  этом; он  все  времЯ думает о ботинках  и  поэтому решил их
караулить.
     Љеммерих застонал. …го лихорадит. Њы выходим во двор, останавливаем там
одного из санитаров и уговариваем его сделать Љеммериху укол.
     Ћн отказываетсЯ:
     - …сли каждому давать морфий, нам придетсЯ изводить его бочками.
     -  ’ы,  наверно, только  длЯ офицеров  стараешьсЯ,  -  говорит  Љропп с
неприЯзнью в голосе.
     џ пытаюсь уладить дело, пока не поздно, и длЯ начала предлагаю санитару
сигарету. Ћн берет ее. ‡атем спрашиваю:
     -  Ђ ты  вообще-то имеешь право давать морфий? Ћн воспринимает это  как
оскорбление:
     - …сли не варите, зачем тогда спрашивать?..
     џ сую ему еще несколько сигарет:
     - Ѓудь добр, удружи...
     - Ќу, ладно, - говорит он.
     Љропп  идет  с  ним  в  палату,  -  он не  доверЯет  ему  и  хочет  сам
присутствовать при этом. Њы ждем его во дворе.
     Њюллер снова заводит речь о ботинках:
     - Ћни  бы мне были  как раз  впору. ‚ моих  штиблетах Я себе  все  ноги
изотру. Љак ты думаешь, он до завтра еще протЯнет, до того  времени,  как мы
освободимсЯ? …сли он помрет ночью, нам ботинок не видать как своих ушей.
     Ђльберт возвращаетсЯ из палаты.
     - ‚ы о чем? - спрашивает он.
     - „а нет, ничего, - отвечает Њюллер.
     Њы идем в наши бараки. џ думаю о  письме, которое мне надо будет завтра
написать матери Љеммериха. ЊенЯ знобит,  Я с  удовольствием  выпил бы сейчас
водки. Њюллер срывает травинки и жует их. ‚друг коротышка Љропп бросает свою
сигарету,  с  остервенением  топчет  ее  ногами,  оглЯдываетсЯ  с   каким-то
опустошенным, безумным выражением на лице и бормочет:
     - „ерьмо, дерьмо,  все  вокруг дерьмо проклЯтое!  Њы идем  дальше, идем
долго. Љропп успокоилсЯ,  мы  знаем, что с ним  сейчас  было: это  фронтоваЯ
истериЯ, такие припадки бывают у каждого.
     Њюллер спрашивает его:
     - Ђ что пишет Љанторек?
     - Ћн пишет, что мы железнаЯ молодежь, - смеетсЯ Љропп.
     Њы смеемсЯ все трое горьким смехом. Љропп сквернословит; он  рад, что в
состоЯнии говорить.
     „а, вот  как рассуждают они, они, эти  сто  тысЯч Љантореков!  †елезнаЯ
молодежь! Њолодежь! Љаждому  из нас  не больше  двадцати  лет.  Ќо разве  мы
молоды? ђазве мы молодежь? ќто было давно. ‘ейчас мы старики.


        II

     ‘транно  вспоминать  о  том,  что  у  менЯ  дома,  в  одном  из  Ящиков
письменного стола,  лежит  начатаЯ  драма  "‘аул" и свЯзка  стихотворений. џ
просидел над своими произведениЯми не один вечер, - ведь почти каждый из нас
занималсЯ  чем-нибудь  в  этом роде; но все  это  стало  длЯ  менЯ настолько
неправдоподобным, что Я уже не могу себе это по-настоЯщему представить.
     ‘ тех пор как мы здесь, наша прежнЯЯ жизнь резко прервалась, хотЯ мы со
своей  стороны  ничего  длЯ   этого  не  предпринимали.  Џорой  мы  пытаемсЯ
припомнить  все по порЯдку  и найти  объЯснение,  но  у  нас  это  как-то не
получаетсЯ.  Ћсобенно неЯсно  все  именно  нам,  двадцатилетним,  -  Љроппу,
Њюллеру, ‹ееру, мне, - всем тем, кого Љанторек  называет железной молодежью.
‹юди  постарше крепко свЯзаны с прошлым,  у  них есть почва под ногами, есть
жены, дети, профессии и интересы; эти узы уже настолько прочны, что война не
может их разорвать.  “ нас же, двадцатилетних, есть только наши родители, да
у  некоторых  - девушка.  ќто  не так уж  много,  -  ведь  в  нашем возрасте
привЯзанность  к  родителЯм особенно  ослабевает, а девушки  еще не стоЯт на
первом плане.  Ђ помимо этого, мы  почти  ничего не знали:  у нас были  свои
мечтаниЯ, кой-какие  увлечениЯ да  школа;  больше мы  еще ничего  не  успели
пережить. € от этого ничего не осталось.
     Љанторек  сказал бы, что мы стоЯли на  самом пороге жизни. ‚ общем  это
верно. Њы еще не успели пустить корни. ‚ойна нас смыла. „лЯ других, тех, кто
постарше, война - это временный  перерыв, они могут ее мысленно перескочить.
Ќас же война подхватила и понесла, и мы не знаем, чем все это кончитсЯ. Џока
что мы знаем только  одно: мы огрубели,  но как-то по-особенному,  так что в
нашем очерствении есть и тоска,  хотЯ теперь мы даже и грустим-то не  так уж
часто.
     …сли  Њюллеру очень хочетсЯ получить ботинки Љеммериха, то это вовсе не
значит, что он проЯвлЯет к нему меньше участиЯ, чем человек, который в своей
скорби не решилсЯ бы и подумать  об этом. „лЯ  него это просто разные  вещи.
…сли  бы ботинки могли  еще  принести  Љеммериху хоть  какую-нибудь  пользу,
Њюллер  предпочел  бы ходить босиком по колючей проволоке, чем  размышлЯть о
том,  как  их  заполучить.   Ќо  сейчас  ботинки  представлЯют  собой  нечто
совершенно не относЯщеесЯ к состоЯнию Љеммериха, а в то же времЯ Њюллеру они
бы  очень пригодились.  Љеммерих  умрет,  - так не  все  ли  равно, кому они
достанутсЯ? €  почему бы Њюллеру не охотитьсЯ за  ними, ведь у него  на  них
больше  прав,  чем  у какого-нибудь  санитара!  Љогда Љеммерих умрет,  будет
поздно. ‚от почему Њюллер уже сейчас присматривает за ними.
     Њы   разучились   рассуждать   иначе,   ибо  все   другие   рассуждениЯ
искусственны. Њы придаем значение только фактам, только они длЯ нас важны. Ђ
хорошие ботинки не так-то просто найти.
     ђаньше и это было не так.  Љогда мы шли в  окружное военное управление,
мы еще  представлЯли  собой школьный  класс,  двадцать юношей,  и прежде чем
переступить порог казармы, всЯ наша веселаЯ  компаниЯ  отправилась бритьсЯ в
парикмахерскую, причем многие делали это в первый раз. “ нас не было твердых
планов на будущее, лишь у очень немногих мысли о карьере и призвании принЯли
уже настолько определенную форму, чтобы  играть какую-то практическую роль в
их жизни; зато у  нас было множество неЯсных идеалов, под влиЯнием которых и
жизнь,  и   даже  война   представлЯлись   нам   в  идеализированном,  почти
романтическом свете.
     ‚  течение десЯти недель мы проходили военное  обучение, и за это времЯ
нас успели перевоспитать более основательно, чем за десЯть школьных лет. Ќам
внушали, что  начищеннаЯ пуговица важнее, чем целых четыре тома опенгауэра.
Њы убедились - сначала с удивлением, затем с горечью и наконец с равнодушием
-  в том,  что здесь  все решает, как видно, не разум, а сапожнаЯ щетка,  не
мысль, а  заведенный некогда распорЯдок,  не  свобода,  а  муштра.  Њы стали
солдатами по доброй воле, из энтузиазма; но здесь делалось все, чтобы выбить
из нас  это чувство. —ерез три недели нам уже не казалось  непостижимым, что
почтальон с лычками унтера имеет над нами  больше власти, чем наши родители,
наши школьные наставники и все  носители человеческой культуры от Џлатона до
ѓете,  вместе  взЯтые.  Њы видели  своими  молодыми,  зоркими  глазами,  что
классический идеал отечества, который нам нарисовали наши учителЯ,  пока что
находил  здесь  реальное  воплощение  в  столь  полном  отречении  от  своей
личности, какого никто  и никогда  не вздумал бы потребовать даже от  самого
последнего слуги. ЉозырЯть, стоЯть навытЯжку, заниматьсЯ  шагистикой,  брать
на караул, вертетьсЯ направо  и налево,  щелкать каблуками,  терпеть брань и
тысЯчи придирок, - мы мыслили себе нашу задачу совсем иначе  и  считали, что
нас готовЯт к подвигам, как цирковых лошадей готовЯт к выступлению. ‚прочем,
мы  скоро  привыкли к  этому.  Њы даже  понЯли, что кое-что  из  этого  было
действительно необходимо, зато  все остальное, безусловно, только мешало. Ќа
эти вещи у солдата тонкий нюх.
     ѓруппами  в  три-четыре человека  наш класс  разбросали  по отделениЯм,
вместе с  фрисландскими рыбаками, крестьЯнами, рабочими и ремесленниками,  с
которыми мы вскоре подружились. Љропп, Њюллер, Љеммерих и Я попали в девЯтое
отделение, которым командовал унтерофицер •иммельштос.
     Ћн слыл  за самого свирепого  тирана в  наших казармах и гордилсЯ этим.
Њаленький, коренастый  человек, прослуживший  двенадцать лет, с Ярко-рыжими,
подкрученными  вверх  усами,  в  прошлом  почтальон.  ‘  Љроппом,  ’ьЯденом,
‚естхусом  и со  мной у  него  были особые счеты, так как он чувствовал наше
молчаливое сопротивление.
     Ћднажды утром Я  четырнадцать раз  заправлЯл его койку.  Љаждый раз  он
придиралсЯ  к чему-нибудь и сбрасывал  постель  на пол. Џроработав  двадцать
часов,  -  конечно, с перерывами,  - Я надраил пару допотопных, твердых, как
камень, сапог до  такого зеркального блеска, что даже •иммельштосу не к чему
было больше придратьсЯ. Џо его приказу Я дочиста выскоблил зубной щеткой пол
нашей казармы.  ‚ооружившись  половой щеткой  и совком,  мы  с Љроппом стали
выполнЯть его задание  -  очистить  от  снега  казарменный  двор,  и наверно
замерзли бы,  но не отступились, если бы  во двор случайно  не заглЯнул один
лейтенант, который отослал нас в казарму и здорово распек •иммельштоса. “вы,
после этого  •иммельштос  только  еще  более люто  возненавидел  нас. —етыре
недели подрЯд Я нес по воскресеньЯм караульную службу и, к тому же, был весь
этот месЯц дневальным; менЯ гонЯл и с полной выкладкой и с  винтовкой в руке
по раскисшему, мокрому пустырю под команду "ложись!" и "бегом марш!", пока Я
не стал похож на ком грЯзи и не свалилсЯ от изнеможениЯ; через четыре часа Я
предъЯвил  •иммельштосу  мое  безукоризненно  вычищенное  обмундирование,  -
правда, после того, как Я стер себе руки  в кровь. Њы с Љроппом, ‚естхусом и
’ьЯденом  разучивали  "стойку  смирно"  в лютую стужу без  перчаток,  сжимаЯ
голыми  пальцами ледЯной  ствол  винтовки,  а •иммельштос  выжидающе  петлЯл
вокруг, подкарауливаЯ, не шевельнемсЯ ли  мы хоть чуть-чуть, чтобы  обвинить
нас в невыполнении команды. џ восемь раз должен был сбегать с верхнего этажа
казармы  во двор, ночью, в два часа, за то, что мои кальсоны  свешивались на
несколько сантиметров с краЯ скамейки, на которой мы складывали на ночь свою
одежду.  ђЯдом со мной, наступаЯ мне на пальцы, бежал дежурный унтер-офицер,
-  это  был •иммельштос.  Ќа  занЯтиЯх штыковым боем мне всегда  приходилось
сражатьсЯ с •иммельштосом, причем Я ворочал тЯжелую железную раму, а  у него
в руках была легонькаЯ  деревЯннаЯ винтовка, так  что  ему ничего  не стоило
наставить мне синЯков на руках; однажды, правда, Я разозлилсЯ, очертЯ голову
бросилсЯ на  него, и нанес ему такой удар в живот, что сбил его с ног. Љогда
он пошел жаловатьсЯ, командир роты поднЯл его на смех и сказал, что тут надо
самому не  зевать; он знал своего  •иммельштоса и, как видно, ничего не имел
против, чтобы  тот осталсЯ  в дураках. џ в совершенстве  овладел  искусством
лазить на шкафчики; через некоторое времЯ и по части приседаний мне тоже  не
было равных; мы дрожали, едва  заслышав голос  •иммельштоса,  но одолеть нас
этой взбесившейсЯ почтовой клЯче так и не удалось.
     ‚ одно  из  воскресений мы  с  Љроппом шли мимо бараков, несЯ  на шесте
полные  ведра  из  уборной,  которую мы  чистили,  и  когда проходивший мимо
•иммельштос (он собралсЯ пойти в город и был при всем параде), остановившись
перед нами,  спросил,  как  нам  нравитсЯ эта работа, мы  сделали  вид,  что
запнулись, и выплеснули ведро ему на  ноги.  Ћн был вне  себЯ  от Ярости, но
ведь и нашему терпению пришел конец.
     - џ вас упеку в крепость! - кричал он.
     Љропп не выдержал.
     - Ќо сначала будет расследование, и тогда мы выложим все, - сказал он.
     - Љак вы разговариваете с унтер-офицером? - орал •иммельштос. - ‚ы что,
с ума сошли? Џодождите, пока вас спросЯт! ’ак что вы там сделаете?
     - ‚ыложим  все насчет  господина  унтер-офицера! - сказал Љропп,  держа
руки по швам.
     ’ут •иммельштос  все-таки почуЯл,  чем это пахнет, и убралсЯ, не говорЯ
ни слова. Џравда, уходЯ, он еще тЯвкнул: "џ вам это припомню!" - ‘овесть его
была подорвана.  Ћн еще  раз попыталсЯ отыгратьсЯ,  гонЯЯ  нас по пустырю  и
командуЯ "ложись?" и  "встать, бегом марш!" Њы,  конечно,  каждый раз делали
что положено, - ведь приказ есть приказ, его надо выполнЯть. Ќо мы выполнЯли
его  так медленно, что это  приводило •иммельштоса  в отчаЯние. Њы  не спеша
опускались на колени, затем опирались на руки  и  так далее; тем временем он
уже в  Ярости  подавал другую команду. Џрежде  чем  мы  успели вспотеть,  он
сорвал себе глотку.
     ’огда он оставил  нас в покое. Џравда, он все еще называл  нас сукиными
детьми. Ќо в его ругани слышалось уважение.
     Ѓыли  среди унтеров и порЯдочные люди, которые вели себЯ благоразумнее;
их было немало,  они даже составлЯли большинство.  Ќо все  они прежде  всего
хотели как можно дольше удержатьсЯ на своем тепленьком местечке в тылу, а на
это мог рассчитывать только тот, кто был строг с новобранцами.
     Џоэтому  мы  испытали на  себе, пожалуй, все возможные виды казарменной
муштры,  и нередко  нам хотелось  выть от Ярости. Ќекоторые из нас подорвали
свое  здоровье,  а ‚ольф  умер от воспалениЯ  легких.  Ќо  мы сочли бы  себЯ
достойными осмеЯниЯ, если  бы  сдались. Њы  стали черствыми,  недоверчивыми,
безжалостными,  мстительными, грубыми, - и хорошо, что стали такими:  именно
этих  качеств нам  и не хватало.  …сли бы  нас  послали в  окопы, не дав нам
пройти эту  закалку, большинство  из нас наверно сошло  бы с  ума. Ђ так  мы
оказались подготовленными к тому, что нас ожидало.
     Њы  не  дали  себЯ сломить, мы приспособились; в этом нам  помогли наши
двадцать лет, из-за которых  многое другое было длЯ нас так трудно. Ќо самое
главное это то, что в нас проснулось сильное,  всегда готовое претворитьсЯ в
действие  чувство  взаимной спаЯнности; и  впоследствии,  когда мы попали на
фронт;  оно  переросло  в  единственно  хорошее,  что породила  война,  -  в
товарищество!
     џ  сижу у кровати Љеммериха. Ћн  все больше сдает. ‚округ  нас страшнаЯ
суматоха.  Џришел  санитарный  поезд,  и в палатах отбирают раненых, которые
могут выдержать эвакуацию. “  кровати Љеммериха  врач не останавливаетсЯ, он
даже не смотрит на него.
     - ‚ следующий раз, ”ранц, - говорю Я.
     ЋпираЯсь на локти, он приподнимаетсЯ над подушками:
     - Њне ампутировали ногу.
     ‡начит, он все-таки узнал об этом. џ киваю головой и говорю:
     - Ѓудь доволен, что отделалсЯ только этим.
     Ћн молчит.
     џ заговариваю снова:
     -  ’ебе могли бы отнЯть обе ноги,  ”ранц.  ‚от  ‚егелер потерЯл  правую
руку. ќто куда хуже. € потом, ты ведь поедешь домой.
     Ћн смотрит на менЯ:
     - ’ы думаешь?
     - Љонечно.
     Ћн спрашивает еще раз:
     - ’ы думаешь?
     - ќто точно ”ранц. ’олько сначала тебе надо оправитьсЯ после операции.
     Ћн  дает  мне  знак подвинутьсЯ поближе.  џ наклонЯюсь  над  ним, и  он
шепчет:
     - џ не верю в это.
     - Ќе говори  глупостей, ”ранц; через несколько дней  ты сам увидишь. Ќу
что тут такого особенного? Ќу, отнЯли ногу. ‡десь еще и не такое из кусочков
сшивают.
     Ћн поднимает руку:
     - Ђ вот посмотри-ка сюда; видишь, какие пальцы?
     - ќто от операции. ‹опай как следует, и все будет хорошо.  ЉормЯт здесь
прилично?
     Ћн показывает миску: она почти полна. Њне становитсЯ тревожно:
     - ”ранц, тебе надо кушать. ќто -  самое главное.  ‚едь с едой здесь как
будто хорошо.
     Ћн не хочет менЯ слушать. Џомолчав, он говорит с расстановкой:
     - Љогда-то Я хотел стать лесничим.
     -  ќто ты еще успеешь сделать,  -  утешаю Я.  - ‘ейчас придумали  такие
замечательные протезы, с ними ты и не заметишь, что у тебЯ не все в порЯдке.
€х соединЯют с  мускулами. ‘ протезом  длЯ  руки  можно,  например,  двигать
пальцами и работать, даже писать. Ђ кроме того, сейчас все  времЯ изобретают
что-нибудь новое.
     Ќекоторое времЯ он лежит неподвижно. Џотом говорит:
     - Њожешь взЯть мои ботинки. Ћтдай их Њюллеру.
     џ  киваю головой и  соображаю,  что бы  ему  такое сказать, как бы  его
приободрить. …го губы стерты с лица, рот стал больше, зубы резко выделЯютсЯ,
как  будто  они  из  мела.  …го  тело  тает,  лоб  становитсЯ  круче,  скулы
выпЯчиваютсЯ. ‘келет постепенно выступает наружу. ѓлаза уже начали западать.
—ерез несколько часов все будет кончено.
     Љеммерих не первый умирающий, которого Я вижу; но тут дело другое: ведь
мы с ним вместе росли. џ списывал  у него сочинениЯ. ‚ школе он обычно носил
коричневый  костюм с поЯсом, до блеска вытертый на локтЯх. ’олько он один во
всем  классе  умел  крутить   "солнце"  на  турнике.  Џри  этом  его  волосы
развевались,  как  шелк, и падали ему на  лицо. Љанторек  гордилсЯ им. Ђ вот
сигарет  Љеммерих  не  выносил.  Љожа у  него  была  белаЯбелаЯ,  он  чем-то
напоминал девочку.
     џ смотрю на свои сапоги. Ћни  огромные и неуклюжие, штаны  заправлены в
голенища; когда  стоишь  в  этих  широченных  трубах,  выглЯдишь  толстым  и
сильным.  Ќо когда мы идем  мытьсЯ и раздеваемсЯ, наши бедра  и  плечи вдруг
снова становЯтсЯ узкими. ’огда мы уже не солдаты, а почти мальчики, никто не
поверил бы, что мы можем таскать  на  себе тЯжелые ранцы. ‘транно глЯдеть на
нас, когда мы голые, - мы тогда не на службе, да и чувствуем себЯ штатскими.
     ђаздевшись,  ”ранц  Љеммерих  становилсЯ  маленьким  и  тоненьким,  как
ребенок. €  вот он лежит  передо  мной, - как же так? Ќадо бы  провести мимо
этой койки  всех, кто живет  на белом свете,  и сказать: это ”ранц Љеммерих,
ему девЯтнадцать с половиной лет, он не хочет умирать. Ќе дайте ему умереть!
     Њысли мешаютсЯ у менЯ в голове. Ћт этого воздуха, насыщенного карболкой
и гниением, в легких  скапливаетсЯ мокрота, это  какое-то тЯгучее, удушливое
месиво.
     Ќаступают  сумерки.  ‹ицо Љеммериха блекнет,  оно  выделЯетсЯ  на  фоне
подушек,  такое бледное,  что  кажетсЯ  прозрачным. ѓубы  тихо  шевелЯтсЯ. џ
склонЯюсь над ним. Ћн шепчет:
     - …сли мои часы найдутсЯ, пошлите их домой.
     џ  не пытаюсь возражать. ’еперь это уже бесполезно. …го не убедишь. Њне
страшно становитсЯ при мысли о том, что  Я ничем не  могу помочь. ќтот лоб с
провалившимисЯ висками,  этот  рот, похожий  скорее  на  оскал  черепа, этот
заострившийсЯ нос! € плачущаЯ толстаЯ женщина там,  в  нашем городе, которой
мне надо написать. Ђх, если бы это письмо было уже отослано!
     Џо палатам ходЯт санитары с ведрами и склЯнками.
     Ћдин из  них подходит к  нам,  испытующе смотрит  на Љеммериха и  снова
удалЯетсЯ. ‚идно, что он ждет, - наверно, ему нужна койка.
     џ придвигаюсь поближе к ”ранцу и начинаю  говорить, как будто это может
его спасти:
     - Џослушай, ”ранц, может быть, ты попадешь в санаторий в  Љлостерберге,
где кругом виллы.  ’огда  ты будешь  смотреть из окна на полЯ, а вдалеке, на
горизонте,  увидишь  те  два  дерева.  ‘ейчас  самаЯ  чудеснаЯ  пора,  хлеба
поспевают,  по вечерам  полЯ  переливаютсЯ под  солнцем,  как  перламутр.  Ђ
тополеваЯ аллеЯ у ручьЯ,  где  мы  колюшек  ловили!  ’ы  снова заведешь себе
аквариум и  будешь разводить рыб,  в город  будешь  ходить,  ни  у  кого  не
отпрашиваЯсь, и даже сможешь играть на роЯле, если захочешь.
     џ  наклонЯюсь к его  лицу, над  которым сгустились тени.  Ћн еще дышит,
тихо-тихо. …го лицо влажно, он плачет.  Ќу и  наделал Я  дел с моими глупыми
разговорами!
     - Ќе  надо, ”ранц, - Я  обнимаю его за плечи и прижимаюсь  лицом  к его
лицу. -