 счете
несостоЯтельную.  ђазмышлЯЯ  над  окончанием  романа,   Њузиль   записывает:
"€сториЯ Ђгаты и “льриха - иронический роман воспитаниЯ? ‚о  всЯком  случае,
ироническое изображение глубочайшей моральной проблемы; ирониЯ здесь -  юмор
висельника... ‚от в чем ирониЯ: человек, склонЯющийсЯ к богу, - это  человек
с недостатком социального чувства". Љак очевиден здесь личный,  писательский
-  и  глубоко  трагический  -  аспект  проблемы!  €бо  что   иное   означает
квалификациЯ своей художественной позиции (иронии) как "юмора висельника"?
     ‘реди набросков ЊузилЯ к концовке романа  есть  и  еще  одна  утопиЯ  -
писатель  называет  ее  "утопией  индуктивного  мышлениЯ,   или   социальных
данностей". Ћна обрывочна, лишь тезисно намечена; но в свЯзи  с  ней  Њузиль
записывает знаменательные формулы: "€ндивидуализм идет  к  концу...  ‘истема
“льриха в конце дезавуирована, но и система  мира  тоже...  “льрих  в  конце
жаждет общности, при отрицании существующих возможностей,  -  индивидуалист,
ощущающий собственную уЯзвимость".
     ‚ этом, пожалуй, главнаЯ дилемма ЊузилЯ - человека,  остро  осознающего
исчерпанность индивидуализма - но и бунтующего против всей  "системы  мира",
то есть снова оказывающегосЯ с миром один на один; жаждущего общности - но и
не готового к ней.
     ‚прочем, длЯ завершениЯ разговора о  Њузиле,  о  смысле  и  уроках  его
писательского пути можно, очевидно, не умалЯЯ всей весомости этих антиномий,
поменЯть их местами. Ќе только индивидуалист, но и "индивидуалист, ощущающий
собственную уЯзвимость"; во всЯком  случае,  безжалостный  диагност  недугов
буржуазного сознаниЯ и мира; и еще - один из самых упорных фанатиков утопии,
мечты о цельном человеке, чьЯ душа была  бы  раскрыта  навстречу  достойному
миру и достойным людЯм.