рпунеры  на  китобойце -  это  рабочаЯ
скотина.
     ЃеднЯга Љвикег! надо было вам, когда судно  уже наполовину выпотрошили,
нагнутьсЯ над люком и заглЯнуть в  трюм,  где полуголый татуированный дикарь
ползал на карачках среди плесени и  сырости, точно пЯтнистаЯ зеленаЯ Ящерица
на дне колодца. € колодцем, вернее, ледником, в этот раз и оказалсЯ длЯ тебЯ
трюм, бедный Язычник; здесь, как это ни  странно, несмотрЯ на страшную жару,
он, обливаЯсь потом, подхватил  свирепую простуду, котораЯ перешла в горЯчку
и после нескольких мучительных дней  уложила  его  на койку  у самого порога
смертной двери. Љак он исчах и ослабел за эти несколько долгих, медлительных
дней! ‚ нем теперь почти не оставалось жизни, только кости да татуировка. Ћн
весь высох, скулы заострились, одни глаза становились все больше и больше, в
них  поЯвилсЯ какой-то странный  мЯгкий блеск, и из глубины его  болезни они
глЯдели на вас нежно, но серьезно, озаренные бессмертным душевным здоровьем,
которое  ничто не  может  ни убить,  ни подорвать. € подобно кругам на воде,
которые, замираЯ, расходЯтсЯ все дальше и дальше,  его глаза все расширЯлись
и расширЯлись, как круги ‚ечности. ЌеизъЯснимый ужас охватывал вас, когда вы
сидели  подле этого  угасающего дикарЯ и видели  в лице его что-то странное,
замеченное еще свидетелЯми смерти ‡ороастра.  €бо то, что поистине чудесно и
страшно в человеке, никогда еще не было выражено ни в словах, ни в книгах. Ђ
приближение ‘мерти, котораЯ одинаково равнЯет всех, одинаково откладывает на
всех  лицах  печать последнего откровениЯ, которое сумел бы  передать только
тот, кто уже мертв. ‚от почему - повторим опЯть - ни  один  умирающий халдей
или грек не имел более возвышенных мыслей,  чем  те, что загадочными  тенЯми
пробегали  по  лицу  бедного  Љвикега,   когда  он   тихо   лежал  в   своей
раскачивающейсЯ  койке,  а  бегущие  волны  словно  убаюкивали  его, навеваЯ
последний сон, и  невидимый  океанский прилив вздымал его  все  выше и выше,
навстречу уготованным ему небесам.
     Ќа корабле уже все до единого потерЯли надежду на его выздоровление,  а
что думал о своей  болезни сам Љвикег, Ясно показывает удивительнаЯ просьба,
с которой  он к нам  обратилсЯ. Љак-то в серый  предрассветный  час утренней
вахты он подозвал к себе одного матроса, и, взЯв  его за руку, сказал, что в
Ќантакете  ему  случалось видеть  узкие челны  из темного  дерева, наподобие
того, из которого  делают военные пироги на его родном  острове; расспросив,
он  выЯснил, что  каждого китобоЯ,  умирающего в Ќантакете,  кладут  в такой
темный челн,  и  мысль  о подобной  возможности и длЯ него самого как нельзЯ
больше пришлась ему по душе; потому  что это сильно походило на  обычай  его
народа, по которому  мертвого воина после бальзамированиЯ укладывают во  всю
длину в его пирогу и пускают плыть по воле волн к звездным  архипелагам; ибо
они верЯт не только в то, что звезды - это острова, но также еще и в то, что
далеко за гранью видимых горизонтов  их собственное теплое и безбрежное море
сливаетсЯ  с  голубыми небесами,  образуЯ  белые  буруны  Њлечного Џути.  Ћн
прибавил,  что содрогаетсЯ при мысли,  что его похоронЯт, обернув в койку по
старинному  морскому  обычаю, и вышвырнут за борт, точно  мерзкую падаль, на
съедение  стервЯтницам-акулам...  Ќет,  пусть  ему  дадут  челнок,   как   в
Ќантакете, он  тем более  подобает ему  -  китобою,  что гроб-челнок, как  и
китобойный вельбот,  не имеет килЯ;  хотЯ, конечно, из-за  этого  он, должно
быть,  плохо слушаетсЯ рулЯ  и  его сильно сносит течением во времЯ плаваниЯ
вниз по мглистым столетиЯм.
     Љак только об этой странной просьбе доложили на шканцы, плотнику  сразу
же было приказано исполнить желание Љвикега, каково бы оно ни было. Ќа борту
было немного  старого леса, какие-то Язычески-темные, гробового цвета доски,
завезенные  в  один из  предыдущих рейсов из  девственных  рощ  ‹аккадивских
островов, и из этих-то черных досок и было решено сколотить гроб. Љак только
приказ довели  до сведениЯ плотника,  он  не мешкаЯ  подхватил свою дюймовую
рейку  и  со  свойственной  ему равнодушной исполнительностью  отправилсЯ  в
кубрик,  где   приступил   к  тщательному   обмериванию  Љвикега,  аккуратно
прикладываЯ рейку и оставлЯЯ у него на боку меловые отметины.
     -  ќх,  беднЯга!  придетсЯ  ему  теперь  помереть,  - вздохнул морЯк  с
‹онг-Ђйленда.
     Ђ плотник вернулсЯ к своему верстаку и  в целЯх удобства и  постоЯнного
напоминаниЯ  отмерил  на  нем точную длину будущего гроба  и увековечил  ее,
сделав в  крайних точках  две  зарубки. Џосле этого  он собрал инструменты и
доски и принЯлсЯ за работу.
     Љогда  был вбит последний  гвоздь и крышка  выстругана  и пригнана  как
следует,  он  легко  взвалил себе готовый  гроб на плечи и понес его на бак,
чтобы выЯснить, готов ли покойник.
     ђасслышав возмущенные и слегка  насмешливые  возгласы, которыми матросы
на палубе гнали прочь плотника  с его ношей, Љвикег ко всеобщему ужасу велел
поскорее  принести  гроб к  нему; и  отказать ему,  разумеетсЯ,  было  никак
нельзЯ; ведь  среди смертных нет  больших тиранов, чем умирающие; да и право
же,  раз  уж  они скоро  почти навечно перестанут  нас  беспокоить, надо их,
бедненьких, покамест ублажать.
     ‘весившись  через  край  койки,  Љвикег долго и внимательно разглЯдывал
гроб.  ‡атем он  попросил, чтобы принесли его  гарпун,  отделили  деревЯнную
рукоЯтку и положили лезвие в гроб вместе с веслом из ‘тарбекова вельбота. Џо
его же просьбе вдоль стенок были уложены в рЯд сухари, в головах  поставлена
бутылка пресной воды, а в ногах положен мешочек с землей,  которую пополам с
опилками  наскребли в  трюме;  после  этого  в  гроб вместо  подушки  сунули
свернутый кусок  парусины, и  Љвикег  стал  настойчиво  просить,  чтобы  его
перенесли  из  койки  на  его  последнее  ложе  - он хотел  испробовать  его
удобства,  если  в  нем таковые имеютсЯ.  Ќесколько мгновений  он  лежал там
неподвижно,  затем  велел одному  из товарищей открыть его мешок и  вытащить
оттуда маленького бога ‰оджо. Џосле этого он сложил  на груди руки, прижимаЯ
к себе ‰оджо, и сказал, чтобы его закрыли гробовой крышкой ("задраили  люк",
как выразилсЯ он).  Љрышку опустили, откинув  верхнюю  половину  на  кожаных
петлЯх, и он  лежал, так что  только его серьезное  лицо виднелось из гроба.
"ђармаи" ("годитсЯ, подходит"), - проговорил  он наконец  и дал знак,  чтобы
его  снова положили на койку. Ќо не  успели еще его вытащить из этого Ящика,
как Џип, все времЯ незаметно длЯ других находившийсЯ поблизости, прокралсЯ к
самому гробу и с  тихими  рыданиЯми  взЯл Љвикега  за  руку, не  выпускаЯ из
другой руки свой неизменный тамбурин.
     - Ѓедный скиталец!  Ќеужели никогда не наступит конец  твоим скитаниЯм?
Људа отправлЯешьсЯ ты теперь? Ќо если течениЯ занесут тебЯ на милые Ђнтиллы,
где  прибой бьет водЯными лилиЯми в песчаные  берега,  исполнишь  ли ты  мое
поручение?  Ќайди   там  одного  человека  по  имени  Џип,  его   давно  уже
недосчитываютсЯ в  команде; Я  думаю, он  там,  на  далеких  Ђнтиллах.  …сли
встретишь его,  ты  его утешь, потому  что  ему,  наверное,  очень  грустно;
понимаешь,  он  оставил  здесь  свой  тамбурин,  а  Я   его  подобрал,  вот!
Џам-па-ра-ра-пам! Ќу, Љвикег, теперь можешь  умирать, а Я буду отбивать тебе
отходный смертный марш.
     - џ слышал, -  пробормотал  ‘тарбек, заглЯдываЯ сверху  в  люк, - что в
сильной  горЯчке  люди,  даже  самые  темные,  начинали говорить  на древних
Языках;  однако, когда все загадочные  обстоЯтельства выЯснЯютсЯ,  неизменно
оказываетсЯ,  что просто  в  далекие дни  их  забытого детства  какие-нибудь
премудрые мужи разговаривали при них  на этих древних Языках. ’ак и беднЯжка
Џип, по моему глубокому убеждению, приносит  нам в странной  прелести своего
безумиЯ небесные посулы нашей небесной родины. ѓде  мог он услышать все это,
если  не  там?  - Ќо тише!  Ћн  снова говорит, только  еще  бессвЯзнее,  еще
безумнее.
     - ‚станьте  попарно, двумЯ рЯдами! Џусть он будет у нас генералом! ѓей!
ѓде  его  гарпун?  Џоложите его вот  так,  поперек!  ’ам-па-ра-рам! Џам-пам!
“р-ра!  ќх,  вот  бы  сюда  боевого  петуха, чтобы сидел у него на голове  и
кукарекал! Љвикег  умирает, но  не сдаетсЯ! -  помните все:  Љвикег  умирает
смертью  храбрых! -  хорошенько запомните: Љвикег умирает  смертью  храбрых!
‘мертью храбрых, говорю Я, храбрых, храбрых! Ђ вот презренный маленький Џип,
он умер трусом;  он так весь  и трЯссЯ; - позор Џипу! ‘лушайте  все: если вы
встретите Џипа, передайте всем  на Ђнтиллах, что он предатель и  трус, трус,
трус! ‘кажите там, что он выпрыгнул из вельбота! Ќикогда бы Я не стал бить в
мой тамбурин над презренным Џипом и величать его генералом, если бы он здесь
еще раз принЯлсЯ умирать. Ќет, нет! ‘тыд и позор  всем трусам! Џусть они все
потонут, как Џип, который выпрыгнул из вельбота. ‘тыд и позор!
     Ђ  Љвикег  тем временем лежал с закрытыми глазами, словно погруженный в
сон. Ќаконец Џипа увели, а больного перенесли на койку.
     Ќо теперь, когда,  казалось, он окончательно  приготовилсЯ к  смерти, и
гроб,  как  выЯснилось, был ему в  самую  пору, Љвикег  неожиданно пошел  на
поправку;  скоро  нужда  в изделии плотника  отпала;  и тогда,  в  ответ  на
недоуменные  восторги  матросов  Љвикег объЯснил  причину своего  внезапного
выздоровлениЯ; суть его рассказа сводитсЯ к  следующему: в самый критический
момент он вдруг припомнил об одном маленьком дельце на  берегу,  которое еще
не выполнил,  и  поэтому он передумал,  решил,  что  умирать  он пока еще не
может. …го  спросили,  неужели  он считает,  что может жить или  умереть  по
собственному  своему произволу и усмотрению? ђазумеетсЯ, ответил он. Љоротко
говорЯ,  Љвикег  был  убежден,   что  если  человек  примет   решение  жить,
обыкновенной болезни не  под силу убить его; тут нужен  кит, или шторм,  или
какаЯ-нибудь инаЯ слепаЯ и неодолимаЯ разрушительнаЯ сила.
     Љроме  того,  надо  думать,  между  дикарЯми  и цивилизованными  людьми
существует  вот какаЯ  разница: в то  времЯ  как у  цивилизованного больного
уходит на поправку в среднем месЯцев шесть, больной дикарь может выздороветь
чуть  ли  не за день.  ’ак  что  вскоре мой Љвикег  стал  набиратьсЯ  сил, и
наконец,  просидев  в праздности несколько дней на шпиле (поглощаЯ,  однако,
все это времЯ великие количества пищи),  он вдруг вскочил,  широко расставил
ноги, раскинул руки, потЯнулсЯ хорошенько, слегка зевнул, а затем, вспрыгнув
на нос своего подвешенного вельбота и поднЯв гарпун, провозгласил, что готов
к бою.
     ‘вой  гроб он,  по дикарской прихоти, надумал  теперь использовать  как
матросский сундук; вывалил в него из парусинового мешка все свои пожитки и в
порЯдке  их  там разложил. Ќемало часов  досуга  потратил  он на  то,  чтобы
покрыть крышку  удивительными  резными  фигурами  и  узорами; при  этом  он,
видимо,  пыталсЯ  на   собственный  грубый  манер  воспроизвести  на  дереве
замысловатую татуировку  своего  тела. Ђ ведь эта  татуировка была делом рук
почившего   пророка   и   предсказателЯ  у   него   на  родине,   который  в
иероглифических знаках записал у Љвикега на теле  всю космогоническую теорию
вместе с  мистическим трактатом  об  искусстве  познаниЯ  истины; так  что и
собственнаЯ особа Љвикега  была  неразрешенной загадкой, чудесной  книгой  в
одном  томе,  тайны  которой  даже  сам  он  не  умел  разгадать,  хотЯ  его
собственное  живое  сердце  билось  прЯмо  о  них;  и  значит,  этим  тайнам
предстоЯло в конце концов  рассыпатьсЯ прахом вместе с живым пергаментом, на
котором они были начертаны, и так и  остатьсЯ  неразрешенными.  ‚от  о  чем,
наверное, думал Ђхав,  когда однажды утром, посмотрев на бедного Љвикега, он
отвернулсЯ и воскликнул с сердцем:
     - Ћ дьЯвольски дразнЯщий соблазн богов!


        ѓлава ‘•I. ’€•€‰ ЋЉ…ЂЌ


     Љогда, проскользнув мимо островов Ѓаши, мы выплыли  на простор великого
ћжного морЯ, Я  готов был, если бы не все остальное приветствовать  любезный
моему сердцу ’ихий  океан  бесчисленными изъЯвлениЯми благодарности, ибо вот
наконец осуществилась  давнишнЯЯ мечта  моей  юности:  сей  недвижный  океан
простиралсЯ предо мной к востоку тысЯчами миль синевы.
     …сть  какаЯ-то  непонЯтнаЯ  таинственнаЯ  прелесть  в  этом  море,  чье
ласковое смертоносное колыхание словно повествует о  живой душе,  таЯщейсЯ в
темных глубинах; так,  если  верить легенде,  колебалась землЯ  ќфесскаЯ над
могилой свЯтого  €оанна …вангелиста.  € так  оно  и  следует,  чтобы на этих
морских пастбищах, на этих широких водных прериЯх и нищенских  погостах всех
четырех  континентов  вечно  вздымались  и  падали,  накатывались и  убегали
зеленые  валы;  ибо  миллионы  сплетающихсЯ  теней  и  призраков,   погибших
мечтаний,  грез и снов, - все то, что  зовем мы жизнью и душой, лежит  там и
тихо,  тихо грезит;  и мечетсЯ,  как спЯщий в  своей  постели;  и  неустанно
бегущие волны лишь вторЯт в своем колыхании беспокойству этого сна.
     „лЯ  всЯкого  мечтательного мистика-скитальца  безмЯтежный  этот  ’ихий
океан, однажды увиденный, навсегда останетсЯ избранным морем его души. ‚ нем
катЯтсЯ срединные воды мира, а €ндийский и Ђтлантический океаны служат  лишь
его  рукавами. Ћдни и те же волны бьютсЯ  о молы новых  городов  Љалифорнии,
вчера только возведенных  самым молодым народом, и омывают  увЯдшие, но  все
еще  роскошные  окраины азиатских земель,  более  древних,  чем Ђвраам; а  в
середине  плавают млечные  пути  коралловых  атоллов и  низкие, бесконечные,
неведомые архипелаги, и непроницаемые острова џпонии. ’ак перепоЯсывает этот
божественный, загадочный океан весь наш широкий мир, превращаЯ все побережьЯ
в один большой залив, и бьетсЯ приливами, точно огромное сердце земли. Њерно
вздымаемый  его  валами,  поневоле  начинаешь  признавать бога-соблазнителЯ,
склонЯЯ голову перед великим Џаном.
     Ќо мысль о Џане не очень-то тревожили Ђхава, когда  он железной статуей
стоЯл на своем обычном  месте  у снастей  бизани,  одной ноздрей  равнодушно
втЯгиваЯ  сахаристый мускус с островов Ѓаши (где в благовонных лесах, верно,
гулЯли  нежные  влюбленные),  а  другой  жадно  вдыхаЯ  соленый  запах вновь
открытого морЯ;  того  самого  морЯ, где в  это мгновение плавал  по  волнам
ненавистный ему  Ѓелый Љит. ’еперь, когда  он  вышел наконец в  эти воды,  к
своей  конечной  цели,  и скользил  по направлению к Японскому  промысловому
району,  волЯ  старого  капитана  напрЯглась, как  струна. …го твердые  губы
сомкнулись, точно  зажимы  тисков;  жилы  на  лбу  вздулись  дельтой,  точно
переполнившиесЯ  весной потоки; и  даже  во  сне будоражил он  своим  криком
гулкие своды кораблЯ: "’абань! Ѓелый Љит плюет черной кровью!"


        ѓлава ‘•II. Љ“‡Ќ…–


     ‚оспользовавшись  тихой летней прохладой, стоЯвшей в то  времЯ года  на
здешних  широтах,  старый кузнец  Џерт, с головы  до  ног покрытый  сажей  и
мозолЯми,   в  ожидании  самой  горЯчей  промысловой  поры,  котораЯ  теперь
предстоЯла, не стал убирать назад в трюм свой переносный горн; закончив свою
долю  работы  над ногой длЯ Ђхава, он оставил его на том же месте,  накрепко
принайтованным к рымам у  фок-мачты; теперь к кузнецу то и дело обращались с
просьбами  командиры  вельботов,  гарпунеры  и  гребцы;  каждому  нужно было
что-нибудь  исправить, заменить или  переделать в их разнообразных орудиЯх и
шлюпочном  вооружении.  ‹юди  в  нетерпении  обступали  его тесным  кольцом,
дожидаЯсь своей очереди; каждый держал в  руке либо лопату, либо  наконечник
пики, либо гарпун, либо острогу и ревниво следил за  малейшим  движением его
занЯтых,  прокопченных рук.  Ќо  у  этого  старика  были терпеливые  руки, и
терпеливым  молотом  взмахивал он.  Ќи ропота, ни нетерпениЯ, ни озлоблениЯ.
Ѓезмолвно, размеренно и торжественно; еще ниже  сгибаЯ  свою вечно согбенную
спину, он все трудилсЯ  и трудилсЯ, будто труд  -  это  всЯ  жизнь, а тЯжкие
удары его  молота -  это тЯжкие удары  его сердца.  €  так  оно  и  было.  Ћ
несчастный!
     —то-то необычное в  походке этого  старика, какаЯ-то едва приметнаЯ, но
болезненнаЯ рыскливость его хода еще в начале  плаваниЯ вызывала любопытство
матросов.  € постепенно он  вынужден был уступить  настойчивости  их упорных
расспросов; так и получилось, что все на  борту узнали постыдную историю его
печальной жизни.
     Ћднажды в жестокий  мороз, оказавшись за полночь - и отнюдь не безвинно
- на полдороге между двумЯ провинциальными городами, осоловелый кузнец вдруг
почувствовал,  что  его одолевает  смертельное  оцепенение и,  забравшись  в
покосившийсЯ ветхий  сарай,  вздумал  провести  там ночь. Џоследствием этого
была  потерЯ  им всех пальцев  на  обеих  стопах.  €  так постепенно из  его
признаний сцена за  сценой выступили  четыре акта радости и один длинный, но
еще не достигнувший развЯзки пЯтый акт горЯ, составлЯющие драму его жизни.
     ќтого  старика в возрасте  шестидесЯти лет с большой задержкой постигло
то,  что   в  обиходе  бедствий   зоветск  гибелью  и   разорением.  Ћн  был
прославленным  мастером своего дела,  всегда имел в  избытке  работу,  жил в
собственном доме с садом, обнимал молодую любЯщую жену, котораЯ годилась ему
в дочки, и троих веселых румЯных ребЯтишек; по воскресеньЯм ходил  в чистую,
светлую  церквушку, стоЯвшую  в рощице. Ќо однажды ночью, таЯсь под покровом
тьмы и коварно скрываЯсь под  обманной личиной, жестокий грабитель пробралсЯ
в этот  счастливый дом  и  унес  оттуда  все,  что  там  было. €  что  всего
печальнее,  ввел  этого грабителЯ в  лоно  своей семьи, не ведаЯ  того,  сам
кузнец. ќто  был  —ародей Ѓутылки!  Љогда  была  выдернута  роковаЯ  пробка,
вырвалась  наружу  вражьЯ сила и высосала все  соки  из  его дома. €з весьма
справедливых и мудрых соображений экономии кузница была устроена прЯмо у них
в подвале, хотЯ  имела отдельный вход, так что молодаЯ и любЯщаЯ жена всегда
прислушивалась без  раздражениЯ  и досады,  но с превеликим  удовольствием к
могучему звону молота в молодых руках своего старого мужа, потому что гулкие
его  удары,  заглушенные стенами и полами, все-таки  проникали  своей грубой
прелестью  к ней в  детскую, где она  укачивала  детей  кузнеца под железную
колыбельную песню могучего ’руда.
     Ћ горе ты  горькое!  Ћ ‘мерть! почему не приходишь ты  в нужную минуту?
…сли бы ты взЯла к себе старого кузнеца, прежде  чем свершились его гибель и
разорение, тогда осталось  бы у молодой вдовы ее сладкое горе, а у сирот был
бы всеми почитаемый и воспетый семейными преданиЯми покойный отец, о котором
они  могли бы думать  в последующие годы; и  у  всех - беззаботнаЯ  жизнь  с
достатком. Ќо смерть скосила  себе какого-то добродетельного старшего брата,
от чьих неутомимых ежедневных  трудов целиком зависело  существование совсем
другой семьи, а этого хуже чем никчемного старика оставила стоЯть на ниве до
тех пор, покуда мерзкое гниение жизни не сделает его еще более пригодным длЯ
жатвы.
     Љ чему  пересказывать  остальное?  ‚се реже  и  реже раздавались  удары
молота  в  подвале;  и  всЯкий  день  каждый  новый  удар  был  слабее,  чем
предыдущий; жена, застыв, сидела у окна и глЯдела сухими, блестЯщими глазами
на заплаканные  личики своих детей; мехи опали; горн  задохнулсЯ  золой; дом
продали;  мать погрузилась в  высокую траву  деревенского  погоста,  и дети,
проводив ее,  вскоре  последовали  за  нею;  и  бездомный,  одинокий старик,
спотыкаЯсь, вышел на дорогу бродЯгой в трауре; и  не было почтениЯ его горю,
и самые седины его были посмешищем длЯ льнЯных кудрей.
     ЉажетсЯ,  у  такой жизни  один только желанный  исход - ‘мерть; но ведь
‘мерть - это лишь  вступление в область  Ќеведомого  и €спытанного; это лишь
первое приветствие бескрайним возможностЯм Ћтдаленного, Џустынного, ‚одного,
Ѓезбрежного;  вот почему перед взором ищущего смерти  человека, если  он еще
сохранил  в  душе какое-то предубеждение  против  самоубийства,  океан,  все
принимающий,  все   поглотивший,   заманчиво   расстилает  огромную  равнину
невообразимых  захватывающих  ужасов  и чудесных,  неиспытанных приключений;
будто  из бездонных  глубин тихих океанов, поют  ему тысЯчи  сирен:  "‘тупай
сюда,  страдалец, здесь новаЯ жизнь, не отделеннаЯ  от старой  виною смерти;
здесь небывалые чудеса, и чтобы  их  увидеть, тебе  не надо  умирать.  ‘юда,
сюда! Џогреби себЯ в этой жизни, ведь она длЯ твоего теперешнего сухопутного
мира,  ненавистного  и ненавидЯщего,  еще отдаленнее и  темнее, чем забвение
смерти. ‘тупай сюда! Џоставь  и себе могильный  камень  на погосте  и ступай
сюда, ты будешь нам мужем!"
     € наслушавшись этих голосов, несшихсЯ  с ‚остока и ‡апада ранехонько на
заре и на исходе днЯ, душа кузнеца отозвалась: "„а, да, Я иду!"
     ’ак ушел Џерт в плавание на китобойце.


        ѓлава CXIII. Љ“‡Ќ…—Ќ›‰ ѓЋђЌ


     ‡апеленатый по  самую свою всклокоченную бороду в  жесткий передник  из
акульей  кожи,  Џерт стоЯл  как-то  в  полдень  между  горном и наковальней,
котораЯ помещалась на подставке из железного дерева, и одной рукой держал на
углЯх наконечник длЯ пики, а другой управлЯлсЯ с легкими своего горна, когда
к нему подошел капитан  Ђхав с небольшим и ветхим кожаным мешком в руках. Ќа
некотором расстоЯнии  от горна угрюмый Ђхав остановилсЯ и  стоЯл до тех пор,
пока Џерт  не  вытащил из огнЯ железный  наконечник  и  не  стал, положив на
наковальню,  бить  по  нему  молотом,  так  что  раскаленнаЯ  краснаЯ  масса
испустила в  воздух  густую трепетную  стаю  искр, котораЯ  пролетела  возле
самого Ђхава.
     -  ќто твои буревестники,  Џерт? они всегда летают за тобою.  ќти птицы
приносЯт  счастье, но  не всем: видишь? они  обжигают; но вот  ты, ты живешь
среди них и не получил ни одного ожога.
     - Џотому  что  Я  уже весь обожжен, с  головы  до  ног, капитан Ђхав, -
отозвалсЯ Џерт, опершись на свой молот,  - менЯ  уже нельзЯ обжечь; во мне и
так уже все спеклось.
     -  Ќу,  ну, довольно.  ’вой  увЯдший  горестный  голос  звучит  слишком
спокойно,  слишком  здраво длЯ моего слуха. џ и сам не в раю,  и  Я не  могу
переносить  несчастьЯ  других,  если  они  не  оборачиваютсЯ безумием.  ’ебе
следовало  бы сойти с  ума,  кузнец; скажи,  почему ты не сошел с  ума?  Љак
можешь ты терпеть, не сойдЯ с ума? Ќеужто небеса и по сей день так ненавидЯт
тебЯ, что ты не можешь сойти с ума? —то это ты делал?
     - Џерековывал  старый наконечник  длЯ пики,  сэр; на нем были борозды и
зазубрины.
     - Ђ разве  ты можешь снова сделать его  гладким, кузнец, после того как
он сослужил такую службу?
     - „умаю, что могу, сэр.
     - € ты, наверное, можешь разгладить всЯкие борозды и зазубрины, кузнец,
как бы тверд ни был металл?
     - ’ак, сэр, думаю, что могу. ‚се борозды и зазубрины, кроме одной.
     - ‚зглЯни же сюда! - страстно воскликнул Ђхав, приблизившись к  Џерту и
опершись обеими руками  ему  на плечи; - взглЯни  сюда, сюда,  можешь ли  ты
разгладить  такую  борозду,  кузнец?  -  €  он  провел  ладонью  по   своему
нахмуренному челу. - …сли бы ты мог это сделать, кузнец, с какой бы радостью
положил Я свою голову на эту  наковальню и почувствовал  бы, как самый  твой
тЯжелый  молот  опуститсЯ  у  менЯ  между  глазами!  Ћтвечай! Њожешь  ли  ты
разгладить эту борозду?
     -  ќту, сэр?  џ ведь  сказал, что могу  разгладить  все борозды,  кроме
одной. ќто она и есть.
     - ’ак,  старик,  это она и есть; верно, кузнец,  ее не разгладишь;  ибо
хотЯ ты видишь ее здесь у менЯ на коже, она в действительности врезалась уже
в кость моего  черепа  -  он весь  изрезан  морщинами!  Ќо  оставим  детские
разговоры; довольно тебе на сегоднЯ острог и пик. ѓлЯди! - € он потрЯс своим
кожаным  мешком, будто он  был набит золотыми монетами.  - џ тоже хочу  дать
тебе  заказ.  Њне нужен гарпун, Џерт,  такой, чтобы тысЯча  чертей  в  одной
упрЯжке не могла бы его разогнуть; такой, чтобы сидел у кита в боку, как его
собственный  плавник. ‚от  из чего ты его сделаешь, кузнец, -  и  он швырнул
мешок  на  наковальню.  -‡десь  собраны  гвозди,  какими  прибивают стальные
подковы скаковых лошадей.
     - ѓвозди длЯ подков, сэр? „а знаешь ли ты, капитан Ђхав, что это у тебЯ
самый лучший и самый стойкий материал, с каким мы, кузнецы, имеем дело?
     - „а, Я знаю это, старик; эти гвозди сварЯтсЯ вместе и будут держатьсЯ,
словно на клею, сострЯпанном из расплавленных костей убийц. †ивей! ‚ыкуй мне
гарпун. Ќо прежде ты должен выковать мне двенадцать  прутьев,  чтобы из  них
сделать стержень;  скрути, перевей  их и свари из  них  стержень, как  сучат
канат из прЯдей и каболок. †ивее! џ раздую пламЯ.
     Љогда  двенадцать  прутьев  были  готовы,  Ђхав   стал  собственноручно
испытывать их, скручиваЯ один за другим вокруг длинного и толстого железного
болта.
     - ќтот с изъЯном, Џерт, - отбросил он последний. - Џерековать надо.
     Џотом, когда Џерт уже собралсЯ было  сваривать двенадцать прутьев, Ђхав
жестом остановил его  и сказал, что он  сам будет ковать свой гарпун. € вот,
придыхаЯ и покрЯкиваЯ, он принЯлсЯ бить молотом по наковальне,
     Џерт подавал ему один  за другим  раскаленные прутьЯ, из гудЯщего горна
вырывались  высокие  Языки  пламени,  а  в  это времЯ возле  них остановилсЯ
неслышно приблизившийсЯ парс и склонил перед огнем голову, точно призываЯ на
их работу не то проклЯтие, не то благословение. Ќо когда Ђхав поднЯл взглЯд,
он, незамеченный, скользнул прочь.
     - —ем там занимаетсЯ эта  шайка люциферов? - буркнул ‘табб на полубаке.
-  ќтот парс чует огонь, что твоЯ  сернаЯ спичка, и сам он  пахнет  паленым,
точно запал накалившегосЯ мушкета.
     Ќо вот наконец стержень, уже сваренный воедино, нагрет последний раз; и
Џерт, чтобы  охладить, сунул его в  бочонок с  водой, так что струЯ горЯчего
пара  с шипением вырвалась  прЯмо в лицо Ђхаву, который стоЯл, наклонившись,
рЯдом.
     - ’ы  что,  хочешь выжечь  на  мне клеймо?  -  вскричал он, отпрЯнув  и
скривившись от боли. - —то же, значит, Я выковал себе только орудие пытки?
     - Ѓоже упаси,  сэр, только не  это; но менЯ страшит одна мысль, капитан
Ђхав. Ќе длЯ Ѓелого ли Љита предназначаетсЯ этот гарпун?
     - „лЯ белого  дьЯвола! Ќо теперь мне нужны лезвиЯ, тебе придетсЯ ковать
их  самому, старик. ‚от тебе мои бритвы из лучшей стали; бери, и пусть зубцы
моего гарпуна будут остры, как морозные иглы ‹едовитого морЯ.
     Ћдно  мгновение старый кузнец  неподвижно разглЯдывал бритвы, точно рад
был бы не прикасатьсЯ к ним.
     -  Ѓери, бери их, старик,  они мне не нужны; ибо Я теперь не бреюсь, не
ужинаю и не читаю молитв, пока... но довольно, за работу!
     ‚скоре стальной  наконечник,  которому Џерт  придал форму  стрелы,  уже
венчал новый гарпун, приваренный к его стержню, и кузнец, готовЯсь раскалить
лезвие  в последний раз перед закалкой, крикнул  Ђхаву, чтобы  тот придвинул
поближе бочонок с водой.
     -  Ќет,  нет, не  надо  воды;  Я хочу  дать ему  настоЯщую  смертельную
закалку. ќй, там наверху! ’эштиго, Љвикег, „эггу! —то  скажете вы, Язычники?
‘огласны  ли вы дать мне столько крови, чтобы она покрыла это лезвие, - и он
поднЯл гарпун высоко в воздух. ’ри  темные головы согласно кивнули: „а. Ѓыли
сделаны  три надреза  в Языческой плоти, и так был закален гарпун длЯ Ѓелого
Љита.
     - Ego non baptizo te in nomine patris, sed in nomine
     diaboli!(1)   -  дико  вскричал  Ђхав,  когда  пагубное  железо,  шипЯ,
поглотило кровь своего крещениЯ.
     Џеребрав  все запасные древки, хранившиесЯ в трюме, Ђхав остановилсЯ на
одном -  оно  было из  американского орешника, и  кора еще одевала  его. …го
вставили в железный  раструб. ‡атем размотали  бухту  нового троса, отрезали
саженей десЯть и  сильно  натЯнули  на шпиле. Ђхав прижал трос  ногой, и тот
запел, как струна. ’огда, низко наклонившись и удостоверившись, что в канате
нет ни узлов, ни утолщений, Ђхав воскликнул:
     - Ћтлично! ’еперь можно закреплЯть рукоЯтку!
     ’рос с одного конца распустили, и растЯнутые волокна  накрутили, навили
в раструб гарпуна; потом  сюда  прочно вогнали древко; после этого свободный
конец  надежно  закрепили, туго переплетЯ  штертом. ’еперь, когда  все  было
готово,  дерево, железо и пенька - словно три  парки - стали неотделимы друг
от друга, и тогда Ђхав угрюмо зашагал прочь,  уносЯ свое оружие; а удары его
костЯной ноги и удары орешникового древка гулко  отдавались по палубе. Ќо он
еще  не успел  скрытьсЯ у  себЯ  в  каюте, когда  позади него  раздалсЯ едва
слышный, диковинный, чуть насмешливый и  в то же времЯ прежалостный  звук. Ћ
Џип! сам  твой горький  смех, твой праздный,  но  настороженный взглЯд - все
твои  странные ужимки переплелись многозначительно  с  мрачной судьбой этого
унылого кораблЯ, и ты же еще над ним насмехалсЯ!

     -----------------------
     (1) џ крещу тебЯ не во имЯ отца, а во имЯ дьЯвола! (лат.)


        ѓлава CXIV. ЏЋ‡Ћ‹Ћ’Ђ


     ЏроникаЯ все  глубже и глубже  в центр Японского  промыслового  района,
"Џекод"  был  теперь  весь  охвачен  охотничьей  горЯчкой.  Џодчас  в  тихую
прохладную погоду матросам случалось не выходить из вельботов по двенадцати,
пЯтнадцати, восемнадцати,  а  то и двадцати  часов подрЯд; они то гребли изо
всех сил,  то шли под парусом, гонЯЯсь за китом, то в короткий  и сладостный
перерыв  сидели  неподвижно иногда целый  час,  ожидаЯ, пока  он всплывет на
поверхность; но плоды их трудов были невелики.
     ‚ такие дни, когда сидишь под лучами нежаркого солнца и целый день тебЯ
качают неторопливые, отлогие  валы; когда сидишь в своем  вельботе,  легком,
точно берестовый  челн,  в  приЯтной  беседе с ласковыми  волнами,  которые,
словно  котЯта у  очага,  мурлычут и  трутсЯ  о  борт, тогда-то и  начинаешь
испытывать сонное блаженство и, глЯдЯ на безмЯтежно прекрасную  и сверкающую
шкуру  океана,  забываешь о тигрином сердце, что бьетсЯ под  ней; и никак не
заставишь  себЯ  помнить  о том, что вслед  за этой  бархатной лапой  придет
беспощадный клык.
     ‚  такие дни  скиталец  в  своем вельботе проникаетсЯ к  морю  каким-то
сыновним, доверчивым чувством, которое  сродни его чувству к земле; море длЯ
него - словно  бескрайнЯЯ цветущаЯ равнина, и  корабль, плывущий  вдали, так
что одни только мачты виднеютсЯ над горизонтом, пробираетсЯ как  будто не по
высоким волнам, а по высокой траве холмистой прерии; так лошади переселенцев
на „альнем ‡ападе тонут в  удивительном разливе зелени по самые уши, которые
одни только настороженно поднимаютсЯ из травы.
     “зкие, нехоженые  лощины, голубые, мЯгкие склоны холмов; когда  певучаЯ
тишина  воцарЯетсЯ над  ними, ты,  кажетсЯ,  готов  поклЯстьсЯ,  что  видишь
усталых  ребЯтишек, что,  набегавшись,  спЯт  на  полЯнках,  а  кругом сиЯет
радостный май и лесным цветам  пришла пора распускатьсЯ. € все это сливаетсЯ
с  ощущением  таинственности  в  твоей   душе,  и   вымысел  встречаетсЯ   с
действительностью,  и,  взаимно  проницаЯ  друг  друга,  они  образуют  одно
нерасторжимое целое.
     Џодобные умиротворЯющие видениЯ - как ни мимолетны они - оказывали свое
воздействие, пусть  также  мимолетное,  даже  на Ђхава. Ќо если  эти  тайные
золотые ключи отмыкали двери к его  тайным золотым сокровищам, то стоило ему
дохнуть на них, и они тут же тускнели.
     Ћ зеленые  лощины!  Ћ  бескрайние ландшафты  вечной весны духа; здесь -
хотЯ убийственный суховей земной жизни давно  уже спалил вас, - только здесь
может еще  человек  валЯтьсЯ и  кататьсЯ,  точно резвый однолеток в  клевере
поутру, и  одно какое-то мгновение  ощущать на своих  боках прохладную  росу
бессмертной жизни.  …сли  бы только,  о  господи!  эти благословенные минуты
затишьЯ могли  длитьсЯ  вечно!  Ќо  путаные, обманчивые нити жизни  плетутсЯ
утком по  основе:  прЯмо  - штили, поперек - штормы; на  каждый  штиль  - по
шторму.  ‚ этой жизни нет прЯмого, необратимого развитиЯ;  мы движемсЯ не по
твердым  ступенЯм,  чтобы  остановитьсЯ   у  последней,  -  от  младенческой
бессознательности,  через бездумную веру детства,  через  сомнение подростка
(всеобщий жребий), скептицизм,  а затем и неверие к задумчивому отдохновению
зрелости, которое знаменуетсЯ словами "…сли б". Ќет, пройдЯ одну ступень, мы
описываем круг еще  и еще раз и всегда остаемсЯ одновременно и младенцами, и
детьми,  и подростками,  и мужчинами с вечным "…сли б".  ѓде лежит последнЯЯ
гавань, в которой мы пришвартуемсЯ навеки? ‚ каком горнем эфире плывет  этот
мир, от которого  и  самые усталые  никогда  не  устанут?  ѓде прЯчетсЯ отец
подкидыша? Ќаши души подобны сиротам, чьи невенчанные матери умерли в родах;
тайна  нашего отцовства лежит в могиле, и  туда мы должны последовать, чтобы
узнать ее.
     ‚  тот же  самый  день,  глЯдЯ  за борт своего вельбота  в ту  же самую
золотую глубину, ‘тарбек тихо промолвил:
     -  Ћ бездоннаЯ,  неизъЯснимаЯ  прелесть,  какою  любуетсЯ  любовник  во
взглЯде  своей возлюбленной! Ќе говори  мне  о твоих острозубых  акулах  и о
твоем  людоедском коварстве.  Џусть  вера  вытеснит  истину,  пусть  вымысел
вытеснит памЯть, Я глЯжу в самую глубину, и Я верую.
     Ђ ‘табб подскочил, точно рыба, сверкаЯ чешуей в золотистом свете:
     - џ ‘табб, и всЯкое бывало в моей жизни; но вот Я, ‘табб, клЯнусь, чтоб
‘табб всегда и везде был весел!


        ѓлава CXV. "Џ…ЉЋ„" ‚‘’ђ…—Ђ…’ "•Ћ‹Ћ‘’џЉЂ"


     €  в самом  деле  веселое зрелище открылось "Џекоду" вскоре после того,
как был выкован гарпун Ђхава.
     ‘ подветра шел нантакетский  китобоец "•олостЯк", на котором только что
закупорили последний бочонок и с грохотом закатили его в переполненный трюм,
и  теперь, по-праздничному разукрашенный, он радостно  и чуть-чуть хвастливо
обходил широко раскинувшиесЯ по промысловому району корабли, прежде чем лечь
на обратный курс.
     Ќа  мачтах  у  него  стоЯли трое  дозорных с длинными развевающимисЯ по
ветру красными лентами на  шлЯпах,  за кормой  висел  днищем  книзу праздный
вельбот, а на бушприте раскачивалась длиннаЯ челюсть последнего забитого ими
кита.  €  повсюду  на снастЯх были  поднЯты  сигналы, вымпелы  и флаги  всех
мастей. Ќа каждом  из трех обнесенных плетеными загородками марсах  стоЯло с
боков  по две бочки со спермацетом, а над  ними  на топ-краспицах  виднелись
узкие  бочонки  все  с той же драгоценной  жидкостью, и на грот-мачте висела
бронзоваЯ лампа.
     Љак  мы  узнали  впоследствии,  "•олостЯку"  сопутствовала  необычайнаЯ
промысловаЯ   удача;   тем   более  удивительнаЯ,   что  остальные  корабли,
курсировавшие в тех же водах,  по целым  месЯцам не  могли  добыть ни единой
рыбы. "•олостЯк" же не  только  пораздавал встречным свои запасы солонины  и
хлеба,  чтобы освободить место  длЯ куда более  ценного спермацета;  он еще,
вдобавок к  собственным,  повыменивал у  них  по  дороге  порожние  бочонки,
которые  затем,  наполнив,  устанавливали  на   палубе  и  в  капитанской  и
офицерских каютах. „аже  круглый стол из кают-компании пошел  на растопку; и
теперь  там  обедали  на  широком днище  спермацетовой бочки,  котораЯ  была
принайтована к полу. ‚ кубрике матросы засмолили и законопатили свои сундуки
и наполнили их маслом; рассказывали даже, будто кок приладил крышку к самому
большому из своих котлов  и наполнил его  маслом, будто стюард заткнул носик
своего кофейника и наполнил его маслом, будто гарпунеры повынимали гарпунные
рукоЯтки из раструбов и  наполнили их маслом;  коротко говорЯ,  все на борту
было  наполнено спермацетовым  маслом,  за исключением капитанских карманов,
которые тот оставил порожними, чтобы было куда совать руки в знак полнейшего
самодовольства и удовлетворениЯ.
     ќтот ликующий корабль удачи приближалсЯ к мрачному "Џекоду", и с палубы
его стали доноситьсЯ  звуки, похожие на  варварский  бой огромных барабанов.
Љогда  же  он подошел еще  ближе, можно  было  разглЯдеть,  что это  матросы
сгрудились вокруг салотопных котлов, которые были затЯнуты сверху "торбой" -
то есть высушенной, словно пергамент,  кожей из  желудка гринды, или черного
дельфина, и под громкое гиканье дружно колотили по  ней кулаками. Ќа шканцах
помощники  капитана  и  гарпунеры  отплЯсывали  со смуглокожими  красотками,
которые  сбежали  к ним  с  островов Џолинезии, а  в  разукрашенной  шлюпке,
висЯщей высоко в снастЯх между фок-  и  грот-мачтой, сидели  трое  негров  с
‹онг-Ђйленда и, взмахиваЯ  сверкающими  костЯными смычками, заправлЯли  этой
веселой джигой. Ћстальные члены экипажа были занЯты у стен салотопки, откуда
уже вынули котлы. Њожно было подумать, что это разрушают проклЯтую Ѓастилию,
такие оглушительные вопли издавали они, отправлЯЯ за борт никому  уже теперь
не нужные кирпичи да известку.
     Ђ над всем этим возвышалсЯ их  господин и повелитель - капитан, который
стоЯл  на  шканцах, выпрЯмившись  во  весь  рост,  так что  все  бесшабашное
представление  было  у  него  перед  глазами, и,  казалось, устроено-то было
специально длЯ того, чтобы он мог как следует поразвлечьсЯ.
     € Ђхав тоже стоЯл у себЯ на шканцах, всклокоченный, черный и неотступно
угрюмый; и  когда два  кораблЯ поравнЯлись, один -  весь ликование по поводу
того, что лежало  позади, другой - весь предчувствие того зла, коему суждено
наступить, оба капитана воплощали собой разительный контраст этой сцены.
     - ‘юда, капитан, иди к нам! - воскликнул командир веселого "•олостЯка",
поднимаЯ над головой бутылку и стакан.
     - Ќе видел ли ты Ѓелого Љита? - проскрежетал вместо ответа Ђхав.
     - Ќет, только слышал о нем, да Я в него не верю, - беззаботно отозвалсЯ
тот. - €ди же сюда!
     - “ж больно ты весел. Џлыви своей дорогой. Џотери в людЯх у тебЯ есть?
     - „а можно сказать, что и нет -  каких-то там два островитЯнина, только
и всего. Ќо что же ты не идешь к нам, старина?  €ди сюда, и Я  живо сгоню  у
тебЯ эту тень со лба. ‘юда, сюда, у нас тут весело; мой корабль  полон, и мы
идем домой!
     - „о чего  наглы и  бесцеремонны  дураки!  - пробормотал Ђхав, а  затем
крикнул: - Џолные трюмы, говоришь ты, и курс к дому?  ну что ж, а мои  трюмы
пусты, и мы идем на промысел. ‚от и  плыви ты своей дорогой, а Я своей.  ќй,
на баке! Џоставить все паруса, держать круче!
     € между  тем как один корабль весело бежал по ветру, другой  упорно шел
против  ветра; так и расстались  два китобойца,  и  в то  времЯ  как люди на
"Џекоде" долго не сводили задумчивых  взоров  с удалЯвшегосЯ "•олостЯка", на
"•олостЯке" никто даже и не обратил на них вниманиЯ, так поглощены  там были
все своим буйным весельем. Ћпершись о гакаборт, Ђхав глЯдел вслед уходившему
домой кораблю; потом он вынул из кармана маленький пузырек и стоЯл, переводЯ
взглЯд с  него  на корабль, словно хотел объединить мысленно эти два далеких
образа, ибо в пузырьке у него был нантакетский песок.


        ѓлава CXVI. €‡„›•Ђћ™€‰ Љ€’


     ‚ этой жизни нередко бывает, что когда по правую руку от  нас у  самого
борта проходит баловень  судьбы,  то  и  сами мы, прежде понуро  маЯвшиесЯ в
мертвом  штиле,  перехватываем  струю  ветра  и   радостно  чувствуем,   как
надуваютсЯ наши паруса.  ’ак,  видно, было и  с  "Џекодом".  Џотому  что  на
следующий день  после встречи  с веселым "•олостЯком" были замечены  киты  и
четыре из них забиты; одного кита забил сам Ђхав.
     „ень  уже давно  клонилсЯ  к вечеру; и когда окончена была кроваво-алаЯ
битва  и,  колыхаЯсь  на  прекрасном закатном  море  и столь  же  прекрасном
закатном  небе, и кит и  солнце  оба  тихо  умерли, такаЯ заунывнаЯ прелесть
разлилась повсюду в розовом воздухе и  такие проникновенные молитвы, курЯсь,
поднЯлись  кверху,  что  казалось,  будто  из  глубины   манильских  зеленых
долин-монастырей   береговой   испанец-бриз,  вдруг   оборотившись  морЯком,
пустилсЯ по волнам с грузом вечерних гимнов.
     Ђхав, как-то присмиревший и оттого  погрузившийсЯ в  еще  более угрюмый
сумрак, только что отвел  свой вельбот  на безопасное место и теперь сидел и
следил  из  неподвижной  лодки за  тем, как издыхает кит.  “дивительное  это
зрелище,  какое  представлЯет  собой  всЯкий  подыхающий кашалот,  когда  он
медленно поворачиваетсЯ головой к солнцу и испускает дух, - это удивительное
зрелище   показалось  Ђхаву  в  тот  мирный   вечер,  как  никогда   прежде,
многозначительным и чудесным.
     - Ћн  поворачиваетсЯ  - как  медленно,  но  как упорно, - поклонЯЯсь  и
взываЯ, последним предсмертным усилием обращает  он к солнцу свое чело. € он
тоже  поклонЯетсЯ огню; преданнейший, славнейший  барон  - вассал солнца! Ћ,
пусть  его  приветливому  взору  откроетсЯ этот  приветливый вид!  ‡десь,  в
бескрайнем замкнутом  кольце вод; здесь, куда  нет доступа  комариному писку
человеческого счастьЯ  и горЯ;  в этих бесстрастных, равнодушных водах,  где
нет ни  одной скалы, чтобы служить таблицей длЯ записи преданий, где вот уже
долгие  китайские веки катЯтсЯ валы,  безмолвные и глухие, точно звезды, что
сиЯют  над  неведомыми  истоками  Ќигера;   и   здесь  тоже  жизнь  умирает,
обратившись  к солнцу со всей своей верой; но  наступает смерть, и  в тот же
миг она разворачивает труп головой куда-нибудь в другую сторону.
     - Ћ  ты, темнаЯ  индусскаЯ  половина мира, что  возвела себе из  костей
утопленников отдельный трон  где-то здесь, в самом сердце пустынного океана;
ты,  безбожнаЯ  царица,  это  ты  чересчур  правдиво  говоришь  со  мной  во
всесокрушающей бойне тайфуна и в похоронном молчании наступающего вослед ему
штилЯ. € этот кит твой, обративший к солнцу свою  умирающую голову, а  затем