кий хитрый человечек,  который и  днЯ  не
проживет,  если  кого-нибудь  не обманет. Ћбманы  его  пустЯковые, например:
выменЯет на  ерунду  чьи-то  кальсоны, раздаваЯ сахар, положит  себе  лишнюю
кучку, и все в  таком же роде. ђебЯта  к этому  относЯтсЯ добродушно, знают,
что  это его болезнь. Ђ в общем  парень он неплохой, это его багор частенько
мне помогал, когда попадались тЯжелые бревна.
     Ђ всего нас одиннадцать человек, и живем мы, как Я уже говорил, дружно.
     € уж, конечно,  Я меньше всего мог  думать,  что найду  успокоение не в
одиночестве, а в бригаде каталей.
     Љостры  в  оцеплениЯх  в  зимнее  времЯ  необходимы.  Љогда  работаешь,
конечно, не холодно, но все же веселее, когда где-то неподалеку горит костер
твоей  бригады.  ’ам, у  костра,  твой  хлеб.  Џристроишь  его как-нибудь на
умеренном расстоЯнии  от  огнЯ, и  он там поджариваетсЯ,  делаетсЯ  вкусным.
Џотом,  в обеденный перерыв, присЯдешь у костра и смакуешь его. Љостры нужны
зимою. Ћни горЯт повсюду, у каждой бригады свой костер, у всех, кому не лень
его разводить, -- костер. ‚ечером костры аккуратно тушат, но угольки  прЯчут
под золой, чтобы на другой день легче было разжигать.
     ‘егоднЯ, бродЯ после работы (наша бригада закончила раньше) по зоне,  Я
набрел на чей-то догорающий костер. Ћколо него сидели фитили -- так называют
доходЯг, отказчиков, промотчи-ков, потому что они, словно фитили, еле горЯт,
от воздуха дрожат.

     Љостер все ниже, ниже...
     ”итиль все ближе, ближе.

     ‘идЯт  фитили согнувшись,  а костер действительно  все ниже.  Ћдеты они
паршиво,  в  тоненьких, почти без ваты бушлатах, заросшие,  грЯзные.  Љостер
вот-вот  потухнет, еле тлеет, но им трудно поднЯтьсЯ, отойти от него,  чтобы
хоть  дровишек подыскать. •олодно. …сли уж совсем  погаснет  огонь, придетсЯ
волей-неволей идти за дровами. Ѓеру пару поленьев, подхожу к костру,  бросаю
в  огонь. ‡атрещал  костер, обвились  пламенем  дрова.  Џрисаживаюсь. ’акова
неписанаЯ традициЯ: бросишь в костер хоть чурку  -- садись около  него, если
есть место.
     ‘идЯт фитили, молчат.
     -- Љурить есть? -- спрашивают. џ не курю.
     ‘идим. “  каждого  какие-то  думы.  “же стемнело, зимний день  короток.
‘коро съем -- заколотЯт по рельсу.
     Ћт  костра  поднимаютсЯ  искры,  иногда  ветер  обдаст дымом,  и  тогда
зажмуриваю глаза, чтобы не лить  слезы. ”итили целый день сидЯт у костра, их
выводЯт на работу,  но они слабые,  заморен-ные, разведут  костер и сидЯт. Ђ
вечером их за то,  что не работали, -- в карцер. Ќа  второй день опЯть то же
самое.  €х  жизнь  незавиднаЯ:  карцер, голод,  холод. Ћни  боЯтсЯ холода, и
именно  потому им  суждено мерзнуть -- ведь  им  не дают  новых бушлатов,  а
старые  они обтрепали, а многие проиграли или променЯли  на хлеб. Ћни боЯтсЯ
голода, и именно потому они всегда голодные -- ведь работать  они  не хотЯт.
Ћни боЯтсЯ загнутьсЯ  от  работы --  и  загибаютсЯ от недоеданиЯ, от холода,
кровь-то их не греет. Ѓесполезно им объЯснЯть, что у костра холоднее, чем  у
штабелей, где люди работают почти в одних рубашках, какой бы ни был мороз.
     ЊенЯ они знают. ‡нают, что и Я когда-то не выходил из зоны, хотЯ не был
в отказчиках; они знают, что Я был инвалидом, и удивлЯютсЯ, чего это Я пошел
в лес. ѓоворю им, что мне нравитсЯ, и пытаюсь передать  хотЯ бы частично то,
что  ощущаю.  Ћни говорЯт: "’ебе хорошо,  ты  вон  какой здоровенный амбал".
—удаки. ‚едь они не знают, какие менЯ мучают боли. Ќо кое-кто из них прав.
     ‚от Њоргун, маленький, тщедушный, неразвитый совсем физически. Љакой от
него  в  лесу  толк?  ђазве  сучки собирать, но и  это тЯжелаЯ работа. ‹егко
сказать:  сучки...  Ќо он, Њоргун, ничем  не  болеет, и поэтому  медкомиссиЯ
определила ему первую категорию. Ђ раз перваЯ  --  надо идти в лес. Ђ Њоргун
не хочет,  боитсЯ, тЯжело  ему.  Ћб этом  следовало  бы кому-то  думать. „лЯ
начальст-ва степень его исправлениЯ измерЯетсЯ количеством мозолей, только у
него  они  на  мЯгком месте  --  натирает в  карцере. ђано  или  поздно  его
трудоустроЯт на легкой работе, а пока он сидит  у костра и грустно смотрит в
огонь.

     Љапитан  Ѓелокуров...  ‘  этим  человеком  у  менЯ  образовались  самые
непонЯтные  отношениЯ за  мое пребывание  в колонии. Ћн призван  воспитывать
нас, а, видимо,  взЯл на себЯ обЯзательство преследовать  менЯ. Ћн ревностно
следит  за  каждой моей неудачей,  где  бы  мы оба  ни  находились, вызубрил
наизусть  мое личное  дело,  тычет  мне  в нос  моими  неудачными  побегами,
тюрьмами, карцерами.  Љогда  менЯ  привели  из  Љрасновишерска  после  моего
последнего побега и водворили в изолЯтор под следствие,  Я даже не  удивилсЯ
его  поЯвлению.  Ђ  он  спокойненько, как всегда,  словно  читаЯ лекцию  или
доклад,  начал взвешивать мои шансы --  "за" и  "против" -- в этом последнем
мероприЯтии. Ќет, он не издеваетсЯ, а  вроде решает  математическую  задачу:
вот это плюс, а вот это минус.
     Љогда Я приехал из тюрьмы, он менЯ тут же вызвал и, словно не было двух
лет разлуки,  начал подытоживать факты,  которые были,  разумеетсЯ, не в мою
пользу. €менно  поэтому терпеть этого человека не могу, хотЯ не признать его
правоту иногда  тоже не могу.  ‚се,  что он говорит, конечно,  правда. Ќо  в
том-то и дело: всюду правда -- газета, радио, начальники -- все говорЯт тебе
правду,  внушают с утреннего  подъема  и до  отбоЯ: ты должен  "понЯть",  ты
должен  "выходить  на  прЯмую",  ты обЯзан  "исправитьсЯ".  ‚от он  менЯ все
вызывает  и  тЯнет жилы -- раньше  за старое тЯнул,  теперь,  будто это  его
кровное достижение, начал  захваливать за то,  что  вот Я  все  же  "понЯл",
"исправлЯюсь" и  "выхожу  на прЯмую"...  Џридешь  вечером с работы уставший,
мечтаешь об ужине, постели, но  не успеешь войти  в зону, он вызывает -- как
день прошел?  Ќу  что там может быть особенного? Ќеужели он  думает, что это
его  неотступное преследование  заставило  "понЯть"?  ‘  ним  еще,  пожалуй,
поспорить  можно,  мысль у него  часто примитивна --  цифры,  даты. –ифры  Я
вообще плохо  запоминаю. ‚от  и решил -- черт бы его побрал! -- нарушить эту
плавную линию правды и не вышел на работу. Љонечно, угодил в карцер. Ћн, как
узнал, вызвал и... началось.
     -- Ћ чем ты думаешь? —то ты умеешь?
     џ понЯл, к чему он клонит, и  взбесилсЯ. ‚едь и сам не хуже знаю, где и
когда дурака свалЯл, и нечего теребить болЯчки.
     Ђ  ему хоть  бы что, пошла математика: "два года  убил в тюрьме, а  мог
закончить   три  клаcca  в  школе   колонии  или   приобрести   какую-нибудь
специальность в промзоне..." и т. д.
     Ќу вот, тут Я и вскипел и  начал, в свою  очередь, обвинЯть начальство,
кого  за   что,  одного  справедливо,  но  другого,  пожалуй,  и  нет.  …сли
разобратьсЯ,    не   так   легко   воспитывать    взрослых   людей,   упорно
сопротивлЯющихсЯ всему положительному, и колонии их много.
     ‚едь  Я  сам  безошибочно  могу  сказать,  кого из  нас  можно  сделать
человеком, а кого  хоть сегоднЯ, хоть завтра убей -- все равно. Ќо это  лишь
потому, что  в течение многих лет и днем и ночью,  в карцерах, в тюрьмах, на
работе  и на отдыхе -- везде и всегда Я с ними; потому  что мне доступнее их
мысли,  психика,  жизнь  и  стремлениЯ, чем  любому  администратору,  любому
воспитателю, сколько бы  тот эту  массу ни  изучал, сколько  бы знаний он ни
имел —то касаетсЯ моих суждений, пусть капитан Ѓелокуров не обижаетсЯ.
     Ѓесспорно  то, что здесь должны  быть  руководителЯми  люди  с сильными
качествами массовика  и  педагога (педагога  потому,  что  заключенные,  эти
взрослые  люди,  во многом все же  дети и разум у них  детский),  они должны
обладать  высоким интеллектом и  высокими  принципами; нужны  не прогоревшие
где-то карьеристы и бюрократы, а люди, имеющие душу, ум и совесть...
     Ђ недавно совершенно случайно Я  был вынужден отдать ему мои записи длЯ
чтениЯ. џ отдал не все записи, но он, без сомнениЯ, захочет читать и те, что
Я не отдал. Ђ Я уверен, что их читать ему  будет неприЯтно. Љто  гарантирует
сохранность их? …сли не дать?.. ќтого  не допускает мое самолюбие:  грош мне
цена, если буду отрицать и скрывать мои мысли и понЯтиЯ.
     …сли Я сейчас думаю иначе, чем  думал когда-то, то, может, когда-нибудь
Я буду  думать иначе,  чем  думаю сейчас. € возможно,  многое окажетсЯ тогда
иным, но  до  этого нужно дожить. —тобы так было, необходимы событиЯ, факты,
способные  изменить  мое мировоззрение. Ђ сейчас  Я могу описать свою  жизнь
лишь такой, какаЯ она есть, и не иначе. Ђ сам Я --  хорош или плох -- такой,
каким формировала менЯ жизнь.

     <i>‚ больнице</i>

     •очетсЯ  сосредоточитьсЯ, чтобы писать, но  это  почти невозможно из-за
двух дебилов, живущих  со  мной  в  одной  палате. Ћни своим  существованием
буквально отравлЯют воздух. ќто  люди,  считающие  ниже  своего  достоинства
кого-либо  уважать. †енщины длЯ них без исключениЯ лишь проститутки, ни одна
из  них не может  противостоЯть  их чарам или деньгам... –елыми  днЯми  поют
блатные  песни и занимаютсЯ совсем  недостойным мужчин делом -- сплетничают.
Ћни судачат  о людЯх, находЯт в  них уйму недостатков и, конечно, совсем  не
уделЯют вниманиЯ своим.
     ‡автра менЯ выпишут, подлечили немного и -- опЯть в колонию. “же весна,
и  скоро свобода... ‡дешние  врачи быстро  поставили менЯ на ноги. ‡десь Я и
встретилсЯ снова с ‚ах-‚ахом. ‚идимо, он  частенько лежит в больнице. “ него
ЯзвеннаЯ болезнь,  и недавно его уже третий  раз  оперировали, причем,  надо
сказать, по его собственной вине.
     Љак-то, прогуливаЯсь по  коридору,  Я заметил  через стеклЯнную дверь в
одной  из хирургичес-ких  палат чьи-то огромные тоскливые  и  очень знакомые
глаза,  которые каждый раз, когда Я проходил мимо, с немым вопросом за  мною
следили. ‚ них был словно упрек. € тогда Я заметил, что у  него смешной нос.
Ђрсен?! џ вошел в палату. „а, это был  он, хотЯ узнать  его  было нелегко: в
кровати   лежал  невероЯтно   худой   --  совершенный  скелет  --  страшный,
обезображенный болезнью человек. Ћн был настолько  слаб, что не мог шевелить
ни рукой, ни ногой, даже говорить он толком не  мог, было чрезвычайно трудно
его понЯть,  и в палате он лежал один.  ЋказываетсЯ, рассказывали  санитары,
ему сделали резекцию  желудка. ЋперациЯ прошла  благополучно, и  все было бы
хорошо, если бы не посылка... „ело в том, что Ђрсен сразу же  после операции
получил  из  дому  посылку  со  всЯкими  вкусными  вещами  и,  хотЯ ему  это
категорически запрещалось,  съел, можно  сказать, половину  этой  посылки --
мед, фрукты и разное другое. Ђ утром он взорвалсЯ, то есть живот его вздуло,
полопались швы,  и Ђрсена снова оперировали. ’олько теперь ему с каждым днем
становилось  все хуже  и  хуже,  и  уже никто не надеЯлсЯ, что  он  выживет.
Љормить его надо было с ложечки, а ходил он под себЯ, как маленький ребенок.
‚се знали: не сегоднЯ завтра помрет. Њожет быть, он  бы и умер,  потому  что
бывают  положениЯ,  когда самые  лучшие  врачи  бессильны;  положениЯ, когда
человека может спасти лишь одно -- любовь. € если она где-то есть, рЯдом, ты
спасен, если же нет -- каюк тебе. Њожет быть, и Я бы в свое времЯ умер, если
бы мое сердце, совершенно ослабевшее из-за потери крови, не поддержал своими
ласковыми  заботами,  своими ободрЯющими  беседами  Ђрсен. Џомню,  когда его
выписывали, уже  одетый  в арестантс-кую спецовку, он  пришел попрощатьсЯ со
мной.  џ еще  лежал  тогда.  Ћн  присел  у моей кровати, поговорили немного,
попрощались. Ћн  ушел. Ђ потом Я нашел под подушкой у себЯ четыре мандарина,
видимо, ему из дому прислали.
     …сли ты мышь обласкал и она тебЯ полюбила, в бороде твоей жила, если ты
воробьЯ выкормил -- он тебЯ полюбил, от тебЯ улетать не хотел, ты полюбишь и
человека, и  он тебе тем же ответит.  ђазве мог  Я забыть, чему  менЯ научил
Ђрсен, -- милосердие  к несчастным, любовь к человеку. Њы поменЯлись  ролЯми
на этот  раз. €  мне  совсем  не  было противно убирать  за ним, менЯть  его
постельное  белье. џ не уставал его кормить и следить за тем, чтобы ничто не
мешало его  сну,  чтобы  всегда было  тихо в палате,  чтобы всегда  был чист
воздух. џ не  уставал от его бесконечных капризов. Ќа тумбочке лежали письма
от  его родных, на которые он  уже давно не  отвечал. џ  написал за него его
родным, что он  болен, что он непременно выздоровеет. џ  их не  обманул.  Ћн
выздоровел, лежит теперь в общей палате, ест, шутит, смеетсЯ. ‘обственно, он
и не лежит, он уже понемногу ходит.
     Ђ менЯ завтра выпишут. Џоеду  в бригаду. ѓоворЯ по  правде, соскучилсЯ.
’олько  теперь менЯ  переведут  в другую  бригаду, в  дорожную.  ќта бригада
состоит тоже из малосрочников и ходит под  отдельным конвоем, но  не хочетсЯ
уходить с погрузки, там настоЯщие парни и работа что надо. € все же придетсЯ
уйти. ЊенЯ теперь туда  не берут: у менЯ Язва и  еще какаЯ-то штука  в левом
боку. ’оварищи давно заметили, что начинаю сдавать, все потихоньку старались
уговорить  менЯ перейти в дорожную,  все чаще  отдавали мне штабелЯ полегче,
ставили на  четверку  и т. д. € Я как-то тЯнул, работал. Ќо однажды  вдруг в
глазах  потемнело,  Я бросил  багор и упал. —ерез час менЯ отвезли в зону  и
поместили  в  санчасть. џ  лежал, уставившись  в потолок, и  вспоминал,  как
когда-то давно, на острове,  симулировал больного. ЉажетсЯ, был у менЯ тогда
"детский паралич"... Љак давно это было, сколько прожито с того днЯ, и какой
жизни..
     ‚ечером с работы пришли  парни. Ћни сразу от ворот прибежали в санчасть
узнать,  как  мои  дела. Ќабилась полнаЯ палата  народу,  и сочувствие  этих
грубых людей, выраженное  опЯть-таки  не  без мата,  было таким искренним. џ
удивлЯюсь  себе: как мог Я жить среди них годами и видеть только моральных и
физических уродов, обитавших в карцерах, Ѓ“ђах, не вылезавших из  зоны, пуще
смерти  опасавшихсЯ загорбатитьсЯ от работы,  и не  замечать  этих здоровых,
крепких,  жизнерадостных  и дружных парней.  ‚едь  они  прошли, как говорЯт,
огонь, воду и медные трубы; они окунулись в  грЯзь до дна, но они выбрались,
она стала  им противна, и  они  ушли на  чистый воздух, в лес. Ђ из леса они
уйдут на  свободу. “йдут  с трудовыми мозолЯми  на руках, уйдут,  готовые  к
испытаниЯм, ко  всему. Ќу  что ж, и  менЯ грЯзь не затЯнула, Я тоже пришел к
ним на чистый воздух -- в лес. € Я совсем не виноват, что вот болею и должен
теперь от них уйти. Ќо Я не вернусь в зону, в небытие, нет -- Я иду также на
чистый воздух, в дорожно-ремонтную бригаду, назло всем болЯчкам.
     Љогда  менЯ на носилках вынесли из  зоны, чтобы отправить  в  больницу,
бригада провожала  менЯ до ворот. Џарни отнЯли у санитаров носилки и понесли
их  сами.  ѓоворили о пустЯках, да  не в этом  дело... ЉакаЯ  разница, о чем
говорить, -- это не  главное. ѓлавное -- это проводить друга, быть  с ним до
самых ворот, пожать его руку на прощанье.
     •ороший Я прожил  кусочек жизни с этими парнЯми, которые видели жизнь и
найдут в ней свое место, очень хороший кусочек.

     “тром,  после завтрака  и прочих процедур, что начинаютсЯ  с  подъема в
семь  часов,  идем  на работу. Ќас десЯть человек  -- бригада. ‘обираемсЯ  у
ворот  и побригадно выходим за зону.  ‡а  воротами нас  встречает конвой,  в
распорЯжение которого поступаем по выходе из зоны. ‘адимсЯ на машину. Љонвой
читает ежедневную утреннюю "молитву", котораЯ звучит приблизительно так: "‚ы
поступили в распорЯжение  конвоЯ и обЯзаны выполнЯть  все требованиЯ  конвоЯ
беспрекослов-но. ‚ строю по пути следованиЯ не разговаривать, не курить: при
попытке  к  бегству  конвой  применЯет  оружие без предупреждениЯ..."  ‡атем
следует традиционный  вопрос,  скорее угроза: "џсно?!" ‡еки отвечают  хором:
"џсно!" Њожно выезжать к месту работы.
     Ќаше место работы -- дорога, по которой едем.
     Ћтъезжаем  от  колонии  километров  20-25,  слезаем с  машины,  снимаем
инструменты, затем машина уйдет, а мы останемсЯ, чтобы заделывать проломы до
вечера, пока за нами опЯть не придет машина.
     ‚ бригаде  каждый знает свое дело: кому  подносить материал  -- таскает
доски,  шпалы;  кому  копать --  с  лопатой не расстаетсЯ; кому  на мотопиле
"„ружба" работать -- сверлит  дыры; кому нагелЯ точить  -- этот  целый  день
таскает  на себе мешок с толстыми деревЯнными колышками и, когда приходим  к
пролому,  затачивает  их концы  небольшим топориком;  мой  удел --  кувалда.
’ЯжелаЯ штука, 16 килограммов ("понедельником" прозвали ее ребЯта). Њое дело
забивать нагелЯ.  ’Яжело, но мне нравитсЯ. € Я это делаю красиво. ђаздеваюсь
до поЯса,  надеваю рукавицы  и --  сто нагелей без перекура. Џосле  этих ста
нагелей  кувалда,  правда, весит  уже не  шестнадцать,  --  сто  шестнадцать
килограммов, но зато ногам  спокойно. „ело в  том, что ничто, кроме кувалды,
менЯ не касаетсЯ, утром Я ее обниму и расстанусь с ней только вечером. € это
здорово:  есть  нагелЯ  --  забиваю,  нет  их --  лежу  на бревнах у дороги,
загораю. Ђ таскать шпалы, пилить, колоть, копать -- удовольствие не очень-то
большое. Љувалда в моих руках ходит легко, свободно, и движениЯ мои, Я знаю,
гибкие.  Ќа менЯ в тот момент, когда забиваю нагелЯ, приЯтно смотреть. Ђ мне
тоже приЯтно внимание бригадников и  конвоЯ,  которые,  чтобы лучше  видеть,
даже  подходЯт  поближе;  хорошее  это ощущение.  Љувалда ритмично  бьет  по
нагелЯм,  они один  за другим  исчезают в  древесине шпал.  „а, еще осталось
кое-что от былой силы, и, кажетсЯ, она с каждым днем все прибывает. „вижение
и воздух  -- лучшее лечение,  против всех  болезней помогает.  Џраво же, это
так,  а если  еще настроение хорошее, если имеютсЯ  в  запасе  песнЯ и смех,
тогда и вовсе здорово.
     Џравда, смех и  песни -- это  не  всегда  зависит  от нас.  €ной  раз и
хотелось бы запеть, да  не до песен, нe до шуток, не до смеха. ќто во многом
зависит от  тех,  кто нас охранЯет,  -- от  конвоЯ. ‚от когда ходим с €ваном
Љостромским (из Љостромы он) -- тогда песни,  смех, шутки и работа что надо.
Ћн старший конвоир, простой парень, сам охотно пошутит и  никогда  никого нe
обидит: "“стали -- отдохните, река рЯдом -- умойтесь, освежитесь". ‚откнет в
землю вехи длЯ обозначе-ниЯ зоны, за которую мы не вправе выходить, и будьте
любезны, занимайтесь своим делом. Ћн  не переходит грани дозволенного ему во
взаимоотношениЯх  с  нами,  заключенными,  но  и  не  считает  нас  заразой,
достойной одного только презрениЯ. Ќе то что другой наш  старший конвоир  --
ђыжий. Ћн действительно рыжий  и еще очень злющий. Љогда ходим с ним  -- ну,
спасу нет. € что за противное отношение... Њожно подумать, что кто-нибудь из
нас у него лично кошелек стЯнул.  Ќенавидит он нас, видать, люто. Ќедавно он
до  того озверел, что  сам командир взвода упек его на  гауптвахту. ќто  был
страшный  день.  Џоведение старшего  конвоира с  утpa всех  нервировало.  Ћн
беспрестанно  на  нас  орал,  требуЯ  то  прекратить  курить,  то  перестать
шептатьсЯ. „аже его помощнику, мы видим,  противно. ђыжему  солдаты  тоже не
очень симпатизируют, они его прозвали капралом".
     Ќачали  мы  в тот день работу. Ћтремонтировали первый пролом, затем еще
два пролома и остановились  на перекур.  „ень очень  жаркий,  не меньше 35°.
ђазделись,  предоставив свои тела бесчисленным  комарам,  слепнЯм,  мошкаре.
†арко. Ћт невыносимой жары в горле  сухо, трудно дышать.  Ќо  спрЯтатьсЯ  от
солнца некуда. •отим пить. „ьЯвольски  хотим пить.  ђЯдом у дороги, метрах в
двух  от  нее  --  ручеек. Њы хотим пить все как один.  Џошли к  ручью.  ’ут
грозный  окрик  ђыжего  заставил  вернутьсЯ на дорогу. "Ќе будет  воды!"  --
заЯвил он и щелкнул затвором автомата. Ѓригада его просила, ругала, умолЯла,
а он: "Ќе будет воды!"
     ‘адимсЯ, отказываемсЯ двигатьсЯ дальше. ‘идим у  ручьЯ и глотаем слюну,
у кого она еще есть.  ’аким образом  просидели час, ђыжему надоел окружающий
колорит. "‚ставай, пошли дальше!" -- скомандовал он. Њы ни с места. Ћн орет,
беситсЯ, наставив на нас автомат, подходит вплотную. Ќервы у всех напрЯжены.
‚стаем,  идем дальше. Ћтремонтировали еще  пролом, еще много проломов. Ѓрюки
от  пота, текущего по нашим спинам, прилипают  к ногам;  тела наши в укусах;
Язык  у  всех  засохший, говорить не хочетсЯ.  ђаботаем. ЋказываетсЯ,  чтобы
попасть в ад, не нужно умирать. ‚от оно -- настоЯщее пекло. ‹ето! ќто сезон,
которого  так ждут повсюду люди, когда природа  украшаетсЯ зеленью, цветами,
песнЯми птиц,  когда весело журчат ручьи и землЯ  благоухает. ‹ето?! „лЯ нас
этого нет.  „лЯ нас -- жара, дорога, проломы, жажда, а длЯ менЯ лично еще  и
кувалда...
     Ќо  и  вчера было  лето.  …ще  вчера  Я любовалсЯ своей  работой и мною
любовались другие, еще вчера Я не ощущал веса своего "понедельника". ‘егоднЯ
тебе не до песен, не  до шуток, сегоднЯ кажешьсЯ себе неудачником, обиженным
судьбою, длЯ которого нет надежды снова стать челове-ком,  и  растет  в тебе
злое чувство, ему этот ђыжий открыл своим поведением зеленую улицу.
     „ень казалсЯ бесконечным. Ќо вот наконец вечер. Љончили работу, собрали
инструменты, ждем машину. •отим пить. •отим курить. Љурева у нас нет.
     ‘идим,  ждем  машину. Ќо вот кто-то из  нас кого-то оскорбил, задел,  и
теперь эти двое ругаютсЯ, припоминают все пакости, которые один про  другого
знает.  Ќаконец  вскакивают, друг на  друга налетают, сейчас будет  драка. џ
тоже вскакиваю, чтобы разнЯть их, -- нельзЯ допустить драки. ќто мне нелегко
удаетсЯ.  Ќаконец  противники  разнЯты,  лишь  поливают друг друга словесной
грЯзью. Ќервы напрЯжены до предела. ‚едь могло произойти что угодно. Ќаконец
-- о радость! -- машина. Џоспешно погрузили инструмент, сели. …дем. € вот --
зона. ‚ернулись... €дем на ужин. Џосле ужина  спешу к колодцу, в нем ледЯнаЯ
вода. ђаздеваюсь догола,  выливаю  на себЯ  пЯть-шесть  ведер холодной воды.
•орошо! Ђх, хорошо! •орошо, что есть этот колодец, уже ради него можно жить.
‡десь можно остудить нервы. Ђ теперь можно и спать -- день кончилсЯ.
     €так,  сегоднЯ,  18 июнЯ, в 4  часа днЯ тридцать два года тому назад на
острове  ‘ааремаа родилсЯ  Я  длЯ  того,  чтобы  прожить  также  сегоднЯшний
страшный день. „а, это  был действительно страшный день. Љак многo значит --
волЯ одного. Ћн один может делать погоду десЯтерым. Џожелай он -- и мы бы не
почувствовали тЯжести неволи (как бывает всегда с  €ваном  Љостром-ским). Ќо
он не захотел, и мы ощутили физически давление одного днЯ.  Њожет, так это и
должно  быть?  ‡аключение  --  это  наказание.  Њы  все  десЯтеро  совершили
преступлениЯ, много преступле-ний. Њногие из нас ненавидЯт общество,  всЯкое
общество.  Њногие  притворЯютсЯ исправлЯющи-мисЯ.  €  за  все  это всех  нас
ненавидит он,  этот  не  очень  развитой  рыжий парень.  Ћн хочет, чтобы  мы
почувствовали, почем фунт лиха, и боЯлись попасть сюда  снова; он хочет быть
длЯ  нас страшным,  и  хотЯ  он далеко  не прав,  но вообще-то,  может,  это
справедливо: тюрьма потому и наказание, что она страшна, а страшным людЯм за
страшные деЯниЯ и наказание должно быть таким же. Ѓудет им в тюрьме вольно и
беззаботно --  будут ли  они боЯтьсЯ  ее тогда?  Ќо что же тогда такие,  как
€ван? Ћни  к  нам  относЯтсЯ  по-человечески,  вселЯют  оптимизм  и  желание
вернутьсЯ в жизнь, к честным людЯм, к честным делам. Џоэтому ђыжего командир
взвода  правильно  засадил  на  гауптвахту,  он  убивает  всЯкую  надежду на
прощение, искупление, а  если нет надежды -- зачем тогда  и старатьсЯ? Њожно
опЯть в  карцер, в тюрьму, в  побег  -- куда  угодно, потому  что трудись не
трудись -- все равно хорошим не станешь.

     Ќочь.  ‘пЯт  арестанты. ‚  секции храп и немного, если  быть  скромным,
несвежий  воздух. Ќо  это  естественно длЯ  помещениЯ,  где  живут семьдесЯт
человек.  Ќе  спит лишь  ‘ерый ‚олк.  Ќе спитсЯ ему: одолевают мысли,  да  и
разные  ночные  происшествиЯ, которыми полна жизнь колонии, не  дают  спать.
Џоначалу  уснув,  он  проснулсЯ   от   дикого,  нечеловеческого   воЯ.   ‚ой
действительно оказалсЯ не человеческим, а кошачьим, кошка спасалась бегством
под  нары  от  гнавшегосЯ  за ней с недобрым  намерением кота. ‡атем он было
уснул  опЯть, но  немного  погодЯ  послышалсЯ  другой  вой,  уже определенно
человеческий. ќто кричал во  сне сосед, захлебываЯсь  отрывистыми  похабными
ругательствами. Џосле  этого ‘ерый ‚олк уже уснуть  не мог,  опЯть поЯвились
боли, а вместе с ними и мысли. Њысли и чувства.
     ‘коро свобода. Ћсталось  двенадцать дней. ‘коро другаЯ  жизнь, в другом
мире, где возможны счастье и  любовь...  Ќо  мне страшно,  Я его боюсь, того
мира,  другого.  ‡десь  нередки   случаи,  когда   люди,  которым  предстоит
освобождение, отказываютсЯ  выходить  на волю.  џ  их не мог  понЯть, но вот
сейчас  смутно  представлЯю  их  ощущениЯ,  их  страхи;  находЯсь   долго  в
заключении  -- десЯть, пЯтнадцать лет,  --  они отвыкли  от  воли,  потерЯли
способность быть самостоЯтельными,  они  не  знают, как  нужно говорить, как
держатьсЯ; им кажетсЯ, что  и ходЯт  там, на воле, люди не так,  как они,  и
спЯт, и едЯт -- все делают иначе. ‡десь все известно, здесь тебе приказывают
-- делай так, ходи так, стань этак, повернись,  садись,  вставай -- все тебе
приказывают.  €  это  в  течение многих,  долгих  лет.  ‡а это времЯ  ты,  в
сущности, живешь почти беззаботно: пища тебе, хоть какаЯ-нибудь, обеспечена;
спать ты  будешь -- в зоне ли, в карцере, где угодно, но в основном в тепле.
’вои дни  однообразны,  ты отбываешь срок.  Ќо  ты  считаешь  годы, событиЯ,
месЯцы, дни, делаешь это машинально, с тайною надеждой на  то, что последний
день -- конец страшной жизни,  после которой ты уже другим человеком начнешь
новую. Ќо  вот настал последний день, ты сейчас оставишь позади четырнадцать
лет  неволи, целую жизнь, и перейдешь в  другую,  а она  тебе неведома, тебе
боЯзно, тобой овладевает страх. ‘транно, когда решаешьсЯ на побег, этого  не
испытываешь. ’огда совсем  другой страх -- потерЯть жизнь. ’ак или иначе, нo
встречаютсЯ  люди,  которые  в  день освобожде-ниЯ отказываютсЯ выходить  на
волю.  ’аких, конечно,  единицы, но страх, наверное, испытывает каждый, хотЯ
никто  в этом не  сознаетсЯ. ‚прочем, если  у  тебЯ  семьЯ и ты побыл  здесь
сравнитель-но недолго, наверное, тогда ты знаешь все наперед, тебе известно,
что попадешь в привычное окружение,  тебе известно, кто и как тебЯ встретит,
ты  получал письма и знаешь, какова  та свобода, куда ты идешь. Ќо  если  ты
прожил здесь целую жизнь, если свободу ты помнишь и знаешь только как период
скитаний в притворстве, в страхе, если тебЯ никто не ждет и ты действительно
не  знаешь, как  там  живут нормальные люди, -- страшновато. Ќо и интересно,
очень интересно.
     ЉакаЯ она теперь  -- свобода? Љак надо есть вилкой? ‘мешно, но вилку ты
уже так давно в глаза  не видел. Љак едЯт из фарфоровой тарелочки? Ђ галстук
завЯзать?  ЋпЯть  ты  будешь  похож  на нильского  крокодила,  вышедшегo  из
джунглей   в   цивилизованный  мир.  „венадцать  дней...   Ђ  ведь  их  было
четырнадцать лет. „авно -- сто лет назад.  € вот осталось двенадцать дней...
ЌевероЯтно! —то будет?
     ѓоворЯт, жить  на  воле  таким, как Я, надо буквально невидимкой.  Ќоса
нигде не  показывай, потому  что нас будто бы карают уже за  одно то, что мы
ранее судимые. ‡а любую мелочь -- милициЯ, за малейшее подозрение -- тюрьма.
‡еки  менЯ  наставлЯют ежедневно на путь истинный: в  общественных местах не
показывайсЯ, комсомольцев  берегись как  огнЯ, а бригадмильцев и дружинников
опасайсЯ больше милиции -- заклюют и за дело и без...
     „ействительно, получаетсЯ страшнаЯ  картина,  хоть  и  не  освобождайсЯ
совсем. …сть и такие, кто дает наколки, где можно легко "работу вымолотить".
Ќо  "вымолачивать"  Я  не буду, потому  что  освобождаетсЯ  уже не  волк,  а
человек, у которого есть,  между прочим, совесть. —то же касаетсЯ  отношениЯ
общества к освободившимсЯ -- вы, мне кажетсЯ, судите обо всем, глЯдЯ лишь со
своей  колокольни. Ћтношение людей ко  мне  будет такое, какое Я заслужу.  џ
вообще не тешу  себЯ  мыслью, что менЯ встретЯт с  музыкой, и готов к  любым
трудностЯм. Џоэтому Я не боюсь свободы.
     „ве жизни -- та, котораЯ была, и та,  котораЯ начинаетсЯ, --  а граница
между ними -- узенькаЯ калитка. ‘егоднЯ еще по эту сторону калитки, в старой
жизни. Џоследний день. Ћна остаетсЯ, она менЯ отпускает. Ќо что впереди?
     Њне тридцать два года. . € нет ни образованиЯ,  ни профессии, ни семьи,
ни даже друзей. ’ридцать два года  пошли  насмарку. Ђ ради  чего?  ђади чего
искалечены  ноги,  нажил  Язву,  как   ненормальный,  вскакиваю  при  каждом
неожиданном скрипе, шорохе? € жизнь, котораЯ начинает-сЯ, -- Я ее  совсем не
знаю.  …е  надо  будет  осторожно  узнавать,  изучать.  „а,  конечно,  нужно
осторожно, потому что, наверно, встретЯтсЯ и ђыжие. Ђ сам Я? „ействительно Я
уже другой? ‡десь -- да, а там?.. Ќу, что за глупость... Ќеужели снова стану
валЯтьсЯ в коридорах, дрожать в дорожных  кюветах? € снова менЯ сможет  бить
каждый кому не лень?.. Ђ ‘ирье...

     11.•. 1963 г.
     <i>ЊысьЯ</i>

     ЏоследнЯЯ ночь...  ‡автра, 12 октЯбрЯ, ‘ерый ‚олк выходит из клетки  на
волю.  Ќет...  ‘ерого  ‚олка  больше  не будет. ЋсвобождаетсЯ  гражданин,  у
которого есть имЯ, отчество, фамилиЯ и, как Я уже сказал, совесть.
     Ђ теперь подведем баланс:

     5 лет 7 месЯцев
     +
     8 лет 7 месЯцев 15 дней

     €того: 14 лет 2 месЯца и 15  дней.  €з этого срока один год в карцерах,
пЯть лет  в строгорежим-ных тюрьмах,  остальное  в колониЯх, причем только в
строгих и особо строгих.
     Ѓолее чем достаточно...
     Љак  все  последние ночи, Я сегоднЯ  тоже не сплю. Љакой там сон,  ведь
завтра -- свобода! ‘вобода! ЌастоЯщаЯ свобода. “же не нужно будет  опасатьсЯ
ареста, врать на каждом шагу  и  дрожать за  каждое  слово,  не надо  больше
играть роль человека. ‡автра Я получу паспорт и стану гражданином, мне будут
говорить "товарищ" -- ведь так обращаютсЯ друг к другу люди на воле. ‚ечером
приходили  парни из погрузки, принесли кое-что из  одежды, у менЯ  же ничего
нет. ѓеоргий  принес брюки,  Ѓыдло -- рубашку, а ђосомаха у  кого-то выиграл
свитер, и  свитер теперь тоже вернетсЯ  на  волю; и  потом  мы  попрощались,
больше Я  их не увижу, потому что завтра  в то времЯ,  когда менЯ выведут за
зону, они будут на работе.
     Џробили отбой, зеки укладывались спать, а мы еще долго сидели, о чем-то
говорили, "чифирили",  пока  нас  не  разогнали  надзиратели.  ‘транное  это
ощущение  -- товарищи твои  остаютсЯ  в  заключении,  а ты  среди  них почти
вольный.  ‚от Я завтра буду ходить по  поселку  без конвоЯ, могу  идти, куда
хочу, а их поведут на работу  под  конвоем. Ђ еще вчера так вели на работу и
менЯ. ‚чера Я был заключенный, вчера, если бы  нарушил  запретную зону, менЯ
могли бы застрелить. € вот -- один день, один час, одна минута, и Я перехожу
из одной жизни в другую.
     „умаю иногда,  поверили бы  мне такие же, каким был Я сам  четырнадцать
или даже двадцать лет  назад, если  бы  Я им все  рассказал о  своей  жизни?
Џоверили бы  они мне, понЯли бы менЯ?  ’е, кто ищет счастьЯ, не  знаЯ о том,
что  так  или  иначе  его  надо  заслужить  --  трудом,  страданием,  именно
заслужить, создать,  сделать самому.  ’акие, каким  Я был прежде,  никому не
верЯт.  ‚ своих  неудачах  они винЯт  других, страдать они не  хотЯт,  труда
боЯтсЯ.  Ћни охотно,  слепцы, идут навстречу  ложной  романтике и, мечтаЯ  о
подвигах,  приключениЯх, совершают  пошлости,  преступлениЯ.  Ђ  грЯзь их не
отталкивает, все  глубже и глубже засасывает, они в ней  тонут.  €  они мне,
наверное,  не  поверили бы, потому что они ничему и  никому не  верЯт,  даже
самим себе.
     ‚от  они-то  мне сейчас и дают  наколки, где "работу можно вымолотить",
предсказывают,  что  не  удастсЯ  удержатьсЯ на воле,  что скоро  опЯть сюда
вернусь,  страшат тем, что менЯ  за непочтите-льные  мысли об  администрации
могут  просто убить. Ћни-то действительно почти не бывают на  воле, считают,
что нет на свете ничего хорошего, ни любви,  ни дружбы,  ни чести. Ќо таких,
как  Ђрсен и ђосомаха,  ѓеоргий и  Ѓыдло, -- их  больше. Ћни  тоже  не скоро
отвыкнут от жаргона  и  мата, но они не стеснЯютсЯ  мечтать  вслух о хорошей
девушке, котораЯ им поверит, они изобьют  того,  кто пытаетсЯ доказать,  что
ђоссию когда-нибудь  победЯт, они  выделывают  чудеса  с  баграми,  и они-то
знают, что Я сюда больше никогда не вернусь...
     €так, завтра свобода. Љак бы там ни было, но Ясно одно: пусть мир полон
негодЯев и подлецов, пусть они встречаютсЯ на  каждом шагу, в  каком  угодно
положении,  пусть они  есть  -- это  еще  не  значит,  что  и Я  должен быть
подлецом. Љто знает, может, будет и у менЯ еще ђодина.

        ’етрадь четырнадцатаЯ
        ѓод 1963

     ќто не  шторм, нет, просто  сильный ветер. умит  море.  ‚олны  одна за
другой  ударЯютсЯ  в  пристань  Яхт-клуба в  ’ори. ‚дали, в  море, словно  в
тумане, видна темнаЯ полоска  -- это остров  Ђбрука. Ђ километрах в двух  от
берега  плоским блином лежит остров ‹аЯмадала. Ќа волнах у пристани качаютсЯ
Яхты,  кричат  чайки,  пахнет водорослЯми, йодом,  рыбой -- морем... „аже не
веритсЯ, что Я на родине. ‚от  каменнаЯ дорога через разлив,  по этой дороге
мальчишкой, с ватагой моих подчиненных, бежал Я, прыгаЯ с камнЯ на камень, в
Яхт-клуб. ќто только название -- дорога, на самом деле просто большие камни,
наваленные как  попало; они образовали что-то  наподобие каменного забора, и
тЯнетсЯ этот забор каменной тропинкой  через разлив, метров пЯтьсот. Џо этой
тропинке  можно  отсюда,  из Яхт-клуба,  дойти  прЯмо  до  улицы ‹оодзи, где
когда-то  Я жил с мамой, отцом, братом и сестрой. ’ам наш старенький голубой
дом. ‘тою у пристани.  Љогда-то, мальчиш-ками,  мы  прыгали здесь  в  воду и
плыли через залив, соревнуЯсь в скорости. Ќа той стороне -- другой Яхт-клуб.
‡десь мы нырЯли, тоже соревнуЯсь, кто дольше пробудет под водой.
     ѓде сейчас все мои тогдашние  друзьЯ?.. ѓде ‚альдур, ‘вен, Ђрно, ‚елло?
‘колько прошло лет... ‘колько жизни прожито...
     „аже не веритсЯ, что Я на родном острове.
     Ќо это  так. ‘тоит только  повернуть голову  налево  -- и Я увижу башни
старой крепости, окруженной  зеленым древним парком, где  двадцать  с лишним
лет  тому  назад собрались  трое  совсем молодых  и  совсем глупых искателей
приключений, чтобы отправитьсЯ в мир на  поиски счастьЯ  и всего необычного,
что в этом мире можно найти.
     †изнь нам казалась тогда простой:  будь смелым, ловким, сильным -- и ты
победишь все  трудности.  ќто сугубо физическое  понЯтие, но другого  мы  не
знали...
     "ЉайЯк! ЉайЯк!" --  это кричат чайки, кружа над  пристанью,  иногда они
стремительно  падают в море и тут  же взмывают вверх и опЯть кричат: "ЉайЯк!
ЉайЯк!" Ћни говорЯт по-эстонски: "кайЯк" по-эстонски чайка. ‹юблю этих птиц,
как  и воробьев. ‚оробьев люблю за их оптимизм, чаек -- за то, что они птицы
моей родной стихии -- морЯ. Ћни отважные, чистые, красивые.
     €зменилсЯ остров ‘ааремаа. €зменилсЯ и город Љингисепп. Џодумать только
--  в  нашем  маленьком городишке,  который когда-то можно  было за  полчаса
пройти пешком  из конца в конец, ходит  автобус... “лицы заасфальтированы, и
дороги  острова -- тоже. Ђ в парке опЯть  живут белки... мои дорогие  белки!
Ћни имеют собственные дачи, построенные длЯ них людьми, но предпочитают жить
где-то высоко на каштанах.
     Ќаши белочки -- гордость горожан, они не боЯтсЯ человека, смело прыгают
на  плечи  прохожих, лазЯт к  ним в карман,  за  пазуху в поисках  лакомств,
которые люди  длЯ  них всегда носЯт в карманах. ‚о  времЯ войны они  куда-то
исчезли, но теперь поЯвились снова в наших парках, живут, прыгают, принимают
дань  от поклонников, за что  позволЯют себЯ фотографировать. Ђ  парки у нас
очень красивые.
     Ћстров изменилсЯ,  город изменилсЯ, но  не изменилось море. Џо-прежнему
шумит оно, по-прежнему зеленое.
     Ћстров наш -- самый красивый в мире, другого такого нет!
     ‚чера  был на  кладбище.  ЏолднЯ искал  могилу отца, совсем заросла она
мохом и травой. Џришлось немало около нее потрудитьсЯ.

     —увствую себЯ на родине  грустно, Я здесь как чужестранец, приехавший в
качестве  туриста. Ћт родного  Языка отвык, разговариваю с акцентом, и  если
кому говорю, что Я  островитЯнин, смотрЯт на менЯ с сомнением, не верЯт. Њне
разрешено  быть  на  острове десЯть  дней. ЏоселилсЯ в  гостинице,  отдыхаю.
Џосетил  крепость, музей, ходил смотреть  на  наш  дом,  плаваю, катаюсь  на
лодках.  Ђ  в  том, что плохо  стал говорить на родном Языке,  удивительного
ничего нет:  ведь Я столько лет не был на родине,  не  говорил, не читал, не
писал на родном Языке.
     Њогилу ‘ирье Я долго искал. џ помню хорошо то место, где ее похоронили,
помню  белый деревЯнный крестик. Ќо не оказалось на этом месте ни могилы, ни
креста. Ќа этом месте стоит  гордаЯ, даже  несколько высокомернаЯ  мраморнаЯ
ограда,  а  в  ограде тЯжелаЯ,  тоже  мраморнаЯ  плита,  заставленнаЯ сверху
горшками  цветов.  €  чужие  имена  в изголовье.  Љого-то  похоронили на  ее
могиле...  Ђ может, Я перепутал?  ‘просить  не у  кого, где живут  ее дЯдЯ и
тетЯ, да и живы ли они --  не  знаю. Ќо Я не  ошибсЯ --  она была похоронена
здесь. Ќеподалеку от этого места растет молодаЯ елочка. џ положил свои цветы
на ее ветки. Ћна,  наверное, помнит, когда хоронили ‘ирье,  ведь она  видела
это.
     ’ак вот... †ил когда-то  человек,  женщина. Ѓыла она добраЯ,  ласковаЯ,
обыкновеннаЯ. ‘частьЯ хотела, любить хотела, никому не сделала зла. Ћна была
скромнаЯ и смелаЯ, та женщина,  что когда-то жила...  Ђ  теперь ее нет,  как
будто и не было ее совсем. ’еперь никто даже не знает, где она похоронена.
     Џрощай, моЯ добраЯ, такого друга у менЯ больше никогда не будет...
     ђасставалсЯ  с  родиной  долго, бродил  по  ‚ышгороду, по  узким улицам
старого ’аллина, съездил  на Џирита,  где всегда  многолюдно. Ђ Џирита течет
все так же, как и много лет назад.
     Љогда собралсЯ  уезжать, на вокзале случайно встретил Њишку Џроныру. Ћн
стоЯл с большим коричневым чемоданом  и  на блатной  мотив мурлыкал какую-то
песенку,  озабоченно  озираЯсь по сторонам. џ вспомнил  нашу давнюю встречу,
когда  "тЯпнули"  с  ним  за  пропавшую  жизнь,  вспомнил все  пережитое  за
последние годы, и как-то обидно стало, ведь жизнь-то оказалась не пропавшей,
ее можно было спасти.
     „огнав его, Я крикнул:
     -- ‡дорово, Џроныра! -- Ћн оглЯнулсЯ и... пошел от менЯ, прибавив шагу.
џ побежал за ним:  -- ’ы что же, брат, старых  друзей не  узнаешь? -- ’ут он
поставил чемодан и, как-то смущенно улыбаЯсь, сказал:
     -- ‡дорово, ты откуда приканал?
     Ќа этот раз ему можно было знать.
     -- „а вот, посетил родные краЯ, -- ответил Я.
     -- ЋпЯть в беге, что ли? -- спросил он будто нехотЯ.
     џ рассказал о  себе.  Ћн слушал внимательно, его когда-то плутоватые, а
теперь погрустневшие глаза словно выражали недоверие, и Я понЯл,  что  он не
очень-то поверил моему рассказу.
     --  Ђ  ты  все  "углы вертишь"?  --  спросил Я подозрительно, киваЯ  на
чемодан.
     ’ут Њишка разразилсЯ  такой  бранью,  какую  мне,  в прошлом известному
мастеру этого жанра, и то редко приходилось слышать. џ слушал его с истинным
наслаждением. Ћднако прохожие, не столь компетентные в этом  виде искусства,
и оказавшийсЯ  поблизости милиционер оглЯдывались на нас с выразительностью,
отнюдь не говорившей о признательности.
     џ  осведомилсЯ  у  Њишки,  что,  собственно,  вызвало   у  него   такое
"вдохновение". € вот что он мне рассказал.
     Ћн живет в  ’аллине, "углы не вертит". Џоследний "вертанул"  шесть  лет
назад, и пЯть из этих шести ему внушали, что  это нехорошее дело -- "вертеть
углы".  Ћн согласилсЯ  и  уже год изготовлЯет  чемоданы  в  какой-то артели.
‚се-таки осталсЯ верен чемоданам...
     †енилсЯ он, маленьким Џроныренком обзавелсЯ, однако где-то на Љавказе у
него отыскалась  многочисленнаЯ роднЯ --  чуть  не целый  аул, --  и  он  их
навестил.  Љогда  собралсЯ домой, родственники надавали много  подарков,  но
Њишка привез только полный чемодан винограда.
     ‚месте с  ним в купе  ехал гражданин,  у  которого был такой же, как  у
Њишки,  чемодан. Џо  прибытии в  ’аллин  гражданин  перепутал  и унес Њишкин
чемодан. €  теперь нужно найти этого гражданина и съездить ему по уху, чтобы
не трепал Њишкины нервы, и вернуть виноград маленькому Џроныренку.

     Џошли в ресторан при вокзале, занЯли  столик. ’Япнули, помолчали. Џотом
Я спросил:
     -- Ђ... какой у него нос?.. “ Џроныренка?
     --  Ћбыкновенный,  --   сказал  Њишка,  и  мы   весело  засмеЯлись.   џ
поинтересовалсЯ, почему  он,  собственно, совершил такую непонЯтную штуку --
женилсЯ.
     -- Ћ, душа любезный, -- сказал он, -- втюрилсЯ Њишка...
     -- Џотому и завЯзал? -- спросил Я.
     Њишкин  нос зашевелилсЯ,  совершил небольшой круг вокруг своей  оси. Ћн
закурил и сообщил:
     ’ы что думаешь, это  тебе пЯтьдесЯт четвертый год? €ли думаешь -- Њишка
дурак? €ли слепой? ’ы ничего не знаешь. ‚от поживешь -- увидишь. ’ы думаешь,
еще есть воры? Ќе ищи -- нету. ‘ейчас не так, как было раньше. ’ебЯ в тюрьме
только надзиратели охранЯли, а здесь с  тебЯ  не спускают глаз: жена -- раз,
уголовный  розыск  --  два,  милиционер  --  три,  бригадмильцы  --  четыре,
дружинники -- пЯть, --  Њишкины пальцы один за  другим растопырились. -- Ѓез
прописки не  проживешь и двух дней, а  говорить нужно научитьсЯ во что бы то
ни стало на грамотном Языке, без всЯких там междометий и прочих словечек...
     ’Япнули, закусил