человеческого  разума  '.  Ќо,  как  и виды
самоубийства, боги менЯютсЯ вместе  с людьми.  €меетсЯ немало разновидностей
скачка --  главное, что он  совершаетсЯ. €скупительные  отрицаниЯ, финальные
противоречиЯ, снимающие все препЯтствиЯ (хотЯ они еще не преодолены) ,-- все
это  может быть  результатом  как религиозного вдохновениЯ, так и  -- как ни
парадоксально -- рациональности. ‚се дело в притЯзаниЯх на вечность,  отсюда
и скачок.
     …ще раз заметим, что предпринЯтое  в данном эссе рассуждение совершенно
чуждо наиболее распространенной  в наш просвещенный век установке духа: той,
что опираетсЯ на принцип всеобщей разумности и нацелена на  объЯснение мира.
Ќетрудно  объЯснЯть  мир,  если  заранее  известно,  что  он  объЯсним.  ќта
установка  сама по  себе  законна,  но  не представлЯет  интереса длЯ нашего
рассуждениЯ.  Њы рассматриваем  логику сознаниЯ,  исходЯщего  из  философии,
полагающей мир  бессмысленным,  но в конце  концов обнаруживающего в мире  и
смысл, и  основание.  Џафоса больше  в том случае,  когда  мы  имеем дело  с
религиозным подходом:  это видно  хотЯ бы по значимости длЯ последнего  темы
иррационального.  Ќо самым парадоксальным  и знаменательным ЯвлЯетсЯ подход,
который  придает  разумные  основаниЯ  миру, вначале  считавшемусЯ  лишенным
руководЯщего  принципа. Џрежде чем обратитьсЯ к интересующим нас следствиЯм,
нельзЯ не упомЯнуть об этом новейшем приобретении духа ностальгии.
     џ   задержу  внимание   только  на   пущенной  в  оборот   ѓуссерлем  и
феноменологами   теме   "интенциональности",   о   которой   уже   упоминал.
Џервоначально   гуссерлевский  метод  отвергает   классический  рационализм.
Џовторим: мыслить  -- не значит  унифицировать, не значит объЯснЯть Явление,
сводЯ его к  высшему  принципу. Њыслить -- значит научитьсЯ заново смотреть,
направлЯть  свое  сознание, не упускаЯ из виду самоценности  каждого образа.
„ругими словами, феноменологиЯ отказываетсЯ  объЯснЯть  мир, она желает быть
только описанием переживаний.  ”еноменологиЯ примыкает к абсурдному мышлению
в своем изначальном утверждении:  нет  €стины,  есть только истины. ‚ечерний
ветерок,  эта рука на моем плече -- у  каждой вещи своЯ истина. Ћна освещена
направленным  на нее вниманием  сознаниЯ. ‘ознание не  формирует познаваемый
объект, оно  лишь фиксирует его, будучи актом вниманиЯ. …сли воспользоватьсЯ
бергсоновским  образом, то сознание подобно проекционному аппарату,  который
неожиданно фиксирует образ. Ћтличие от Ѓергсона * в  том, что на самом  деле
нет никакого сценариЯ, сознание последовательно  высвечивает то,  что лишено
внутренней последовательности. ‚ этом волшебном фонаре все образы самоценны.
‘ознание заключает в скобки объекты
     '  “точним еще  раз: под вопросом здесь не утверждение  о существовании
Ѓога, а логика, котораЯ к нему ведет.

        --46


     , на  которые оно  направлено,  и  они чудесным  образом  обособлЯютсЯ,
оказываЯсь  за  пределами  всех  суждений.  €менно  эта  "интенциональность"
характеризует сознание. Ќо данное слово не содержит в себе какой-либо идеи о
конечной  цели.  Ћно  понимаетсЯ  в  смысле  "направленности",  у него  лишь
топографическое значение.
     Ќа первый взглЯд здесь ничто не противоречит абсурдному  уму. ЉажущаЯсЯ
скромность   мысли,   ограничивающейсЯ   описанием,   отказ  от  объЯснениЯ,
добровольно принЯтаЯ дисциплина, парадоксальным образом ведущаЯ к обогащению
опыта и возрождению всей многоцветности мира,-- в этом сущность и абсурдного
подхода. Џо крайней мере на первый взглЯд,  поскольку  метод мышлениЯ, как в
данном  случае,  так  и  во  всех других,  всегда  имеет два  аспекта:  один
психологический, другой метафизический  '. ’ем самым метод содержит  в  себе
две  истины.  …сли  тема  интенциональности  нужна   только  длЯ   поЯснениЯ
психологической  установки, исчерпывающей реальное вместо  того,  чтобы  его
объЯснЯть,  тогда  тема  эта  действительно  совпадает с абсурдным  умом. Ћн
нацелен  на  перечисление  того,  что не  в  состоЯнии  трансцендировать,  и
единственное его утверждение сводитсЯ к тому, что за отсутствием какого-либо
объЯснительного принципа  мышление находит  радость  в описании и  понимании
каждого данного в опыте образа. ‚ таком случае истина любого из этих образов
имеет психологический характер, она свидетельствует лишь  о  том "интересе",
который может  представлЯть  длЯ нас реальность. €стина оказываетсЯ способом
пробуждениЯ  дремлющего мира, он  оживает длЯ  ума.  Ќо если данное  понЯтие
истины  распространЯетсЯ  за  свои  пределы,  если   длЯ  него  изыскиваетсЯ
рациональное основание, если таким  образом желают найти  "сущность" каждого
познаваемого объекта, то за опытом вновь обнаруживаетсЯ некаЯ "глубинность".
„лЯ абсурдного ума  это нечто  непостижимое.  ‚ феноменологической установке
ощутимы   колебаниЯ   между    скромностью   и   самоуверенностью,   и   эти
взаимоотражениЯ   феноменологического   мышлениЯ   --   лучшие   иллюстрации
абсурдного рассуждениЯ.
     ’ак как  ѓуссерль говорит  об  интенционально выЯвлЯемых  "вневременных
сущностЯх", нам начинает казатьсЯ, что  мы слушаем  Џлатона. ‚се объЯснЯетсЯ
не чем-то  одним,  но все объЯснЯетсЯ всем. џ не вижу разницы. Љонечно, идеи
или сущности, которые "осуществлЯютсЯ" сознанием после каждой дескрипции, не
объЯвлЯютсЯ  совершенными  моделЯми. Ќо  ведь  утверждаетсЯ, будто они  даны
непосредственно  в восприЯтии. Ќет единственной  идеи, котораЯ  объЯснЯла бы
все,   есть  бесконечное  число  сущностей,  придающих  смысл  бесконечности
объектов. Њир становитсЯ неподвижным, но зато он высвечиваетсЯ. Џлатоновский
реализм

     <sup>1</sup> „аже самаЯ строгаЯ эпистемологиЯ  предполагает  метафизику
Њетафизичность  значительной  части современных  мыслителей  в том,  что они
стремЯтсЯ к "чистой" эпистемологии

     --47


     становитсЯ  интуитивистским,   но  это  по-прежнему  реализм  Љьеркегор
погружаетсЯ  в   своего   Ѓога,   Џарменид  низвергает   мысль   в   …диное.
”еноменологическое мышление  впадает в  абстрактный  политеизм.  Ѓолее того,
даже галлюцинации и фикции делаютсЯ "вневременными сущностЯми". ‚ новом мире
идей   категориЯ   "кентавр"  соседствует   с   более   скромной  категорией
"метрополитен".
     „лЯ  абсурдного человека в  чисто  психологическом подходе, при котором
все образы самоценны, есть и истина, и  горечь. …сли все самоценно,  то  все
равнозначно. Ћднако метафизический аспект этой  истины заводит  так  далеко,
что   абсурдный  человек  сразу  чувствует,   что   его  тЯнут   к  Џлатону.
„ействительно, ему  говорЯт,  что у каждого образа предполагаетсЯ самоценнаЯ
сущность. ‚ этом идеальном мире, лишенном иерархии, в этой армии форм служат
одни  генералы.  „а,  трансценденциЯ  была  ликвидирована.   Ќо  неожиданным
поворотом   мышлениЯ   привноситсЯ   некаЯ    фрагментарнаЯ   имманентность,
восстанавливающаЯ глубинное измерение вселенной.
     Ќе зашел ли  Я  слишком  далеко в  истолковании феноменологии  --  ведь
создатели ее куда более осторожны? Џриведу  в ответ  только одно утверждение
ѓуссерлЯ,  внешне  парадоксальное,  но  строго  логичное,  если  учесть  все
предпосылки:  "—то  истинно,  то  абсолютно  истинно само  по  себе;  истина
тождественно едина, воспринимают ли ее в суждениЯх люди или чудовища, ангелы
или  боги" *. ’ут неоспоримо провозглашаетсЯ торжество  ђазума. Ќо что может
означать подобное утверждение в  мире  абсурда? ‚осприЯтиЯ ангела  или  бога
лишены  длЯ менЯ всЯкого смысла. „лЯ менЯ навсегда останетсЯ непостижимым то
геометрическое  пространство,  в  котором  божественный разум  устанавливает
законы  моего  разума.  ‡десь  Я  обнаруживаю все  тот же  скачок.  Џусть он
совершаетсЯ при помощи  абстракций, все равно он означает  длЯ менЯ забвение
именно того,  что  Я не хочу  предавать забвению. „алее ѓуссерль восклицает:
"„аже если бы все подвластные притЯжению массы исчезли, закон притЯжениЯ тем
самым  не  уничтожилсЯ  бы,  но  просто  осталсЯ  за  пределами   возможного
применениЯ". € мне становитсЯ Ясно, что  Я имею дело с метафизикой утешениЯ.
…сли  же мне вздумаетсЯ найти  тот  поворотный пункт,  где мышление покидает
путь   очевидности,  то  достаточно  перечитать  параллельное   рассуждение,
приводимое ѓуссерлем относительно сознаниЯ: "…сли бы мы могли Ясно созерцать
точные законы психических Явлений, они показались  бы нам столь же вечными и
неизменными,  как  и фундаментальные законы  теоретического  естествознаниЯ.
‘ледовательно, они были бы значимы,  даже если  бы  не существовало  никаких
психических Явлений". „аже если сознаниЯ нет, его законы существуют!  ’еперь
Я  понимаю,   что  ѓуссерль   хочет  превратить  психологическую   истину  в
рациональное правило: отвергнув интегрирующую  силу человеческого разума, он
окольным путем совершает скачок в область вечного ђазума.

     --48


     Џоэтому  менЯ   нисколько  не  удивлЯет  поЯвление  у   ѓуссерлЯ   темы
"конкретного универсума".  ђазговоры о том, что не все  сущности  формальны,
что среди них есть и материальные, что первые  ЯвлЯютсЯ  объектом  логики, а
вторые  --  объектом  конкретных  наук,--  длЯ  менЯ  все это  не более  чем
дефиниции. ЊенЯ уверЯют, что сами абстракции ЯвлЯютсЯ лишь несубстанциальной
частью  конкретного  универсума.  Ќо  уже  по  этим  колебаниЯм  видно,  что
произошла  подмена  терминов. ‘ одной стороны, это  может быть  утверждением
того, что мое внимание направлено на конкретный объект, на небо или на каплю
дождЯ, упавшую  на мой  плащ. ‡а ними сохранЯетсЯ реальность,  различимаЯ  в
акте  моего  вниманиЯ. ќто  неоспоримо.  Ќо то  же  самое утверждение  может
означать, что сам плащ есть некаЯ универсалиЯ, принадлежащаЯ вместе со своей
неповторимой и самодостаточной сущностью  миру форм. ’ут Я начинаю понимать,
что  изменилсЯ не  только порЯдок следованиЯ.  Њир  перестал быть отражением
высшего универсума, но в  населЯющих  эту  землю образах все же отображаетсЯ
исполненное форм небо.  ’огда  мне  все равно, и  это  не имеет ни малейшего
отношениЯ  к поискам  смысла  человеческого  удела,  ибо  здесь  отсутствует
интерес  к  конкретному.   ќто  интеллектуализм,  причем  вполне  откровенно
стремЯщийсЯ превратить конкретное в абстракции.


     ‚ этом Явном парадоксе, оказываетсЯ, нет ничего удивительного: мышление
может идти к  самоотрицанию разными путЯми  --  путем как униженного, так  и
торжествующего  разума.   „истанциЯ  между   абстрактным  богом  ѓуссерлЯ  и
богом-громовержцем Љьеркегора не столь уж  велика. € разум, и иррациональное
ведут к  той  же проповеди. Ќе так  уж важно,  какой путь  избран:  было  бы
желание  дойти до цели, это главное'. ЂбстрактнаЯ  философиЯ  и  религиознаЯ
философиЯ равным образом исходЯт из состоЯниЯ  смЯтениЯ и живут одной и  той
же  тревогой.  Ќо  суть  дела в  объЯснении: ностальгиЯ здесь сильнее науки.
‡наменательно,  что  мышление современной  эпохи  пронизано  одновременно  и
философией, отказывающей миру в  значимости, и философией, исполненной самых
душераздирающих выводов.  Њышление непрестанно колеблетсЯ  между  предельной
рационализацией     реального,    котораЯ    разбивает     реальность     на
рационализированные фрагменты, и предельной иррационализацией, котораЯ ведет
к ее обожествлению. Ќо это лишь видимость раскола „лЯ примирениЯ  достаточно
скачка.  ЏонЯтие  "разум"   ошибочно   наделЯли   единственным  смыслом.   ‚
действительности,  несмотрЯ  на  все  притЯзаниЯ  на строгость, оно не менее
изменчиво,   чем  все  остальные  понЯтиЯ.  ђазум  то  предстает  во  вполне
человеческом  облике,  то умело оборачиваетсЯ божественным ликом.  ‘о времен
Џлотина *,  приучившего разум к духу вечности, разум научилсЯ отворачиватьсЯ
даже от самого дорогого из своих принципов -- непротиворечиЯ, чтобы включить
в себЯ самый чуждый ему, совершенно магический принцип партиципации

     --49


     ђазум  ЯвлЯетсЯ инструментом мышлениЯ, а  не  самим мышлением. Њышление
человека -- это прежде всего его ностальгиЯ.
     ђазум  сумел  утолить  меланхолию  Џлотина;  он  служит  успокоительным
средством и длЯ современной тревоги, воздвигаЯ все те же декорации вечности.
Ђбсурдный ум не требует столь многого. „лЯ него мир и не слишком рационален,
и не так  уж иррационален.  Ћн  просто неразумен. “ ѓуссерлЯ  разум в  конце
концов становитсЯ безграничным.  Ђбсурд, напротив, четко  устанавливает свои
пределы, поскольку разум  бессилен унЯть  его тревогу.  Љьеркегор  со  своей
стороны  утверждает,  что  достаточно  одного  единственного  предела,  чтоб
отринуть  разум. Ђбсурд  не  заходит так далеко: длЯ  него  пределы  умерЯют
только  незаконные  притЯзаниЯ   разума.  €ррациональное,  в   представлении
экзистенциалистов, есть разум в раздоре с самим собой. Ћн  освобождаетсЯ  от
раздора,  сам  себЯ  отрицаЯ.  Ђбсурд  -- это  Ясный разум, осознающий  свои
пределы.
     Џод конец этого нелегкого пути абсурдный человек находит свои подлинные
основаниЯ. ‘равниваЯ  свои глубинные  требованиЯ с  тем, что  ему до сих пор
предлагалось, он  неожиданно ощущает, что смысл его  требований был искажен.
‚о вселенной ѓуссерлЯ  мир проЯснилсЯ  настолько,  что сделалось бесполезным
присущее   человеку  стремление  понЯть   его.   ‚  апокалипсисе  Љьеркегора
удовлетворение этого стремлениЯ  требует  самоотречениЯ. ѓрех  не  столько в
знании (по этому  счету  весь мир  невинен), сколько в желании знать.  ’аков
единственный грех, относительно которого  абсурдный человек  чувствует  себЯ
виновным и невинным в одно и  то же  времЯ. …му предлагаетсЯ разрешение всех
былых  противоречий, которые  объЯвлЯютсЯ  просто полемическими  играми.  Ќо
абсурдный  человек чувствует  нечто совсем иное,  ему  необходимо  сохранить
истину  этих противоречий. Ђ  она  такова,  что сохранЯютсЯ и  противоречиЯ.
Ђбсурдному человеку не нужны проповеди.
     ЏредпринЯтое мною  рассуждение хранит верность той очевидности, котораЯ
пробудила  его  к  жизни. ќтой  очевидностью ЯвлЯетсЯ  абсурд,  раскол между
полным желаниЯ умом и обманчивым миром, между моей ностальгией по единству и
рассыпавшимсЯ на бесчисленные осколки  универсумом  -- противоречие, которое
их объединЯет. Љьеркегор упразднЯет мою ностальгию, ѓуссерль заново созидает
универсум. џ  ожидал вовсе не этого. ђечь  шла о  том, чтобы жить и мыслить,
несмотрЯ на все  терзаниЯ, чтобы  решить  вопрос: принЯть их или отказатьсЯ.
’ут  не замаскируешь очевидность,  не  упразднишь  абсурд,  отрицаЯ один  из
составлЯющих
     ' Ђ. ‚ ту пору разуму нужно было либо приспособитьсЯ, либо погибнуть Ћн
приспособилсЯ.  ЌачинаЯ с  Џлотина, разум из логики  превращаетсЯ в эстетику
Њетафора заменЯет силлогизм.
     Ѓ   ‚прочем,  это  не  единственный  вклад  Џлотина   в   феноменологию
”еноменологическаЯ   установка  целиком  содержитсЯ   уже  в  столь  дорогой
александрийскому мыслителю идее-  у него есть не только идеЯ человека,  но и
идеЯ ‘ократа.

     Љ оглавлению
     --50


     его терминов. Ќеобходимо знать,  можно ли жить абсурдом, или эта логика
требует смерти. ЊенЯ  интересует не философское самоубийство, а самоубийство
как таковое.  џ намерен  очистить этот акт от его эмоционального содержаниЯ,
оценить его  искренность  и  логику.  ‹юбаЯ  другаЯ  позициЯ  предстает  длЯ
абсурдного  ума  как  фокусничество,  отступление ума перед тем,  что он сам
выЯвил. ѓуссерль намеревалсЯ избежать "закоренелой привычки жить и мыслить в
соответствии  с условиЯми существованиЯ, которые нам хорошо  известны и  длЯ
нас удобны". Ќо заключительный скачок вернул  нас  вечности  -- со  всеми ее
удобствами. ‚ скачке нет никакой крайней опасности, как казалось Љьеркегору.
Ќапротив, опасность таитсЯ в том  неуловимом мгновении, которое предшествует
скачку. ‘уметь удержатьсЯ на этом головокружительном гребне волны  --  вот в
чем  состоит честность, а все остальное  --  лишь уловки. џ знаю  и  то, что
бессилие  ни  у  кого  не  исторгало  столь  пронзительных  аккордов,  какие
встречаютсЯ у  Љьеркегора.  ‚  равнодушных  исторических описаниЯх  найдетсЯ
место   и  бессилию,   но   оно  неуместно   в  рассуждении,   настоЯтельнаЯ
необходимость которого чувствуетсЯ сегоднЯ.


        ЂбсурднаЯ свобода
     ѓлавное сделано. Ќалицо несколько очевидных истин, от которых Я не могу
отрешитьсЯ. ‚ расчет принимаетсЯ то, что Я знаю, в чем уверен,  чего не могу
отрицать,  не  могу отбросить. џ могу  отторгнуть  от живущей неопределенной
тоской  части моего "џ" все, кроме желаниЯ  единства, влечениЯ  к решимости,
требованиЯ  Ясности  и  свЯзности.  ‚  мире,   который  окружает,  задевает,
подталкивает   менЯ,   Я  могу  отрицать  все,   кроме  этого  хаоса,  этого
царственного  случаЯ,   этого  божественного  равновесиЯ,  рождающегосЯ   из
анархии. Ќе знаю, есть ли у этого мира превосходЯщий его смысл. ‡наю только,
что он мне неизвестен, что в данный момент он длЯ менЯ непостижим. —то может
значить длЯ менЯ значение, лежащее  за пределами  моего  удела? џ способен к
пониманию  только  в  человеческих  терминах.  Њне  понЯтно  то,  к  чему  Я
притрагиваюсь,  что  оказывает   мне  сопротивление.  Џонимаю  Я  также  две
достоверности  --  мое  желание  абсолюта  и единства, с  одной  стороны,  и
несводимость этого мира к рациональному и  разумному принципу -- с другой. €
Я знаю,  что не могу примирить эти  две противоположные достоверности. Љакую
еще  истину Я  мог бы признать,  не впадаЯ в  обман, не примешиваЯ  надежду,
каковой у менЯ нет и котораЯ бессмысленна в границах моего удела?
     Ѓудь Я деревом  или животным,  жизнь обрела бы длЯ менЯ смысл.  ‚ернее,
проблема смысла исчезла бы вовсе, так как Я сделалсЯ бы частью этого мира. џ
был  бы  этим миром,  которому ныне  противостою всем моим  сознанием,  моим
требованием   вольности.   Ќичтожный   разум   противопоставил  менЯ   всему
сотворенному, и Я не могу отвергнуть его росчерком пера. џ должен удержать

     --51


     то,  чтo считаю  истинным,  что кажетсЯ  мне  очевидным,  даже  вопреки
собственному желанию. —то иное лежит в основе этого конфликта, этого разлада
между миром и сознанием, как не самосознание конфликта? ‘ледовательно, чтобы
сохранить конфликт, мне необходимо  непрестанное, вечно обновлЯющеесЯ всегда
напрЯженное сознание. ‚ нем мне необходимо  удерживать себЯ. ‚месте с ним  в
человеческую жизнь вторгаетсЯ  абсурд  --  столь очевидный и  в то же  времЯ
столь  труднодостижимый  -- и находит  в ней  отечество. Ќо в тот же миг  ум
может  сбитьсЯ  с  этого  иссушающего  и  бесплодного  пути  Ясности,  чтобы
вернутьсЯ  в  повседневную  жизнь, в  мир  анонимной безличности. Ќо  отныне
человек вступает в этот мир вместе со своим бунтом,  своей Ясностью видениЯ.
Ћн разучилсЯ  надеЯтьсЯ. Ђд настоЯщего сделалсЯ наконец  его  царством.  ‚се
проблемы вновь предстают перед  ним  во  всей остроте.  Ќа смену абстрактной
очевидности приходит поэзиЯ форм и красок.  „уховные конфликты воплощаютсЯ и
находЯт свое прибежище -- величественное или жалкое -- в сердце человека. Ќи
один из них не разрешен, но все они  преобразились. “мереть  ли, ускользнуть
ли от конфликта с помощью скачка, либо перестроить на свой лад здание идей и
форм?  €ли же, напротив, держать мучительное  и чудесное пари  абсурда?  …ще
одно  усилие в  этом направлении -- и мы сможем вывести все следствиЯ. ѓолос
плоти, нежность, творчество,  деЯтельность, человеческое благородство  вновь
займут свои места в этом безумном мире. —еловек отыщет в нем вино абсурда  и
хлеб безразличиЯ, которые питают его величие.
     џ настаиваю на том, что это метод  упорства. Ќа каком-то  этапе  своего
пути  абсурдный   человек   должен   проЯвить   настойчивость.   ‚   истории
предостаточно религий и пророчеств, даже безбожных. Ђ от абсурдного человека
требуют  совершить нечто  совсем иное  -- скачок. ‚  ответ он  может  только
сказать, что не слишком  хорошо понимает требование, что оно  неочевидно. Ћн
желает делать лишь  то,  что  хорошо  понимает. …го уверЯют,  что  это  грех
гордыни,  а ему неЯсно само  понЯтие "грех"; быть может, в конце  концов его
ждет  ад,  но  ему  недостанет  воображениЯ,  чтобы представить  себе  столь
странное будущее. Џусть он потерЯет бессмертную жизнь, невелика  потерЯ. …го
заставлЯют признать  свою  виновность, но  он чувствует себЯ невиновным.  Џо
правде  говорЯ,  он  чувствует  себЯ неисправимо  невинным.  €менно  в  силу
невинности ему все позволено. Ћт самого же себЯ он требует лишь одного: жить
исключительно тем, что  он знает,  обходитьсЯ тем, что  есть, и не допускать
ничего недостоверного. …му отвечают, что ничего достоверного не  существует.
Ќо это уже достоверность.  ‘ нею он и  имеет дело:  он хочет знать, можно ли
жить не подлежащей обжалованию жизнью.
     ’еперь   снова   пришла   пора  обратитьсЯ   к   понЯтию  самоубийства,
рассматриваЯ его с другой стороны. ђанее речь шла о знании

     --52


     ;  должна ли  жизнь иметь  смысл, чтобы ее стоило  прожить.  ‘ейчас же,
напротив, кажетсЯ, что, чем меньше в ней смысла, тем больше оснований, чтобы
ее  прожить. Џережить испытание судьбой -- значит  полностью принЯть  жизнь.
‘ледовательно,  знаЯ об  абсурдности  судьбы,  можно  жить  ею  только в том
случае,  если  абсурд  все  времЯ  перед  глазами,  очевиден  длЯ  сознаниЯ.
Ћтвергнуть  один из терминов  противоречиЯ,  которым  живет абсурд,-- значит
избавитьсЯ от него. “празднить сознательный бунт --  значит обойти проблему.
’ема  перманентной  революции переноситсЯ,  таким  образом, в индивидуальный
опыт. †ить -- значит  пробуждать к  жизни абсурд. Џробуждать его к жизни  --
значит не отрывать от него взора. ‚ отличие  от ќвридики *, абсурд  умирает,
когда от него отворачиваютсЯ. Ћдной из немногих последовательных философских
позиций  ЯвлЯетсЯ бунт, непрерывнаЯ конфронтациЯ человека с  таЯщимсЯ  в нем
мраком. Ѓунт  есть  требование прозрачности, в одно мгновение он ставит весь
мир под вопрос. Џодобно тому как опасность дает  человеку незаменимый случай
постичь самого  себЯ,  метафизический бунт  предоставлЯет сознанию все  поле
опыта.   Ѓунт  есть  постоЯннаЯ  данность  человека   самому  себе.  ќто  не
устремление,  ведь бунт  лишен надежды.  Ѓунт есть уверенность в подавлЯющей
силе судьбы, но без смирениЯ, обычно ее сопровождающего.
     Њы видим теперь, насколько опыт абсурда далек от самоубийства. Ћшибочно
мнение,  будто  самоубийство  следует за  бунтом,  ЯвлЯетсЯ  его  логическим
завершением.  ‘амоубийство  есть полнаЯ  противоположность  бунта,  так  как
предполагает  согласие.  Џодобно  скачку,  самоубийство  -- это  согласие  с
собственными  пределами. ‚се  закончено, человек отдаетсЯ  предписанной  ему
истории; видЯ впереди ужасное будущее, он низвергаетсЯ  в него. Ќа свой  лад
самоубийство тоже разрешение абсурда, оно делает абсурдной даже саму смерть.
Ќо Я  знаю, что условием существованиЯ  абсурда ЯвлЯетсЯ его неразрешимость.
Ѓудучи одновременно сознанием смерти и отказом от нее, абсурд  ускользает от
самоубийства.  Ђбсурдна  та  веревка, которую  воспринимает  приговоренный к
смерти  перед  своим головокружительным падением.  ЌесмотрЯ ни на  что,  она
здесь,  в двух  шагах  от  него. Џриговоренный  к смертной казни  --  прЯмаЯ
противоположность самоубийцы.
     ќтот бунт  придает жизни цену. ‘тановЯсь равным  по длительности  всему
существованию,  бунт восстанавливает  его  величие. „лЯ человека без шор нет
зрелища  прекраснее, чем борьба интеллекта с превосходЯщей  его реальностью.
Ќи с  чем  не  сравнимо зрелище  человеческой гордыни,  тут  ничего не могут
поделать  все  самоуничижениЯ.   …сть  нечто  неповторимо  могущественное  в
дисциплине,  которую продиктовал  себе  ум, в крепко выкованной воле, в этом
противостоЯнии.   Ћбеднить   реальность,   котораЯ  своей   бесчеловечностью
подчеркивает величие человека,--  значит обеднить  самого человека. ЏонЯтно,
почему всеобъЯснЯющие доктрины ослаблЯют менЯ. Ћни снимают с  менЯ груз моей
собственной жизни

     --53


     ;  но  Я должен нести его  в  полном  одиночестве.  €  Я  уже  не  могу
представить,  как может  скептическаЯ метафизика  вступить в союз  с моралью
отречениЯ.
     ‘ознание и  бунт -- обе эти формы  отказа  -- противоположны отречению.
Ќапротив,  их  переполнЯют  все страсти человеческого  сердца.  ђечь  идет о
смерти без  отречениЯ, а не о добровольном уходе из  жизни. ‘амоубийство  --
ошибка. Ђбсурдный человек исчерпывает все  и исчерпываетсЯ сам;  абсурд есть
предельное напрЯжение, поддерживаемое всеми его силами в полном одиночестве.
Ђбсурдный человек знает, что сознание  и каждодневный  бунт -- свидетельства
той единственной  истины, которой ЯвлЯетсЯ брошенный им вызов. ’аково первое
следствие.
     ЏридерживаЯсь занЯтой ранее позиции, а именно выводить все следствиЯ (и
ничего,  кроме  них)  из  установленного  понЯтиЯ,  Я  сталкиваюсь со вторым
парадоксом.  —тобы хранить  верность  методу,  мне  нет  нужды обращатьсЯ  к
метафизической  проблеме свободы. ЊенЯ  не  интересует, свободен ли  человек
вообще,  Я  могу ощутить лишь  свою собственную  свободу. “  менЯ нет  общих
представлений о  свободе,  но  есть лишь несколько отчетливых идей. Џроблема
"свободы  вообще"  не имеет смысла, ибо  так или иначе свЯзана  с  проблемой
бога. —тобы  знать, свободен ли человек, достаточно  знать,  есть ли  у него
господин.  ќту проблему делает  особенно абсурдной  то,  что одно  и  то  же
понЯтие и ставит проблему свободы, и  одновременно лишает ее всЯкого смысла,
так  как в присутствии бога это уже  не  столько  проблема  свободы, сколько
проблема зла.  Ђльтернатива  известна: либо  мы не свободны и ответ  за  зло
лежит  на  всемогущем  боге,  либо мы  свободны  и  ответственны,  а бог  не
всемогущ. ‚се тонкости различных школ  ничего  не прибавили к  остроте этого
парадокса.
     ‚от почему  мне чужда экзальтациЯ, и Я не  терЯю времени на определение
понЯтиЯ,  которое  ускользает  от  менЯ и  терЯет  смысл,  выходЯ  за  рамки
индивидуального опыта. џ не в состоЯнии понЯть,  чем  могла бы быть свобода,
даннаЯ мне  свыше. џ утратил чувство иерархии. Џо  поводу свободы у менЯ нет
иных  понЯтий, кроме тех, которыми располагает узник или современный индивид
в  лоне  государства.  …динственно  доступнаЯ  моему  познанию свобода  есть
свобода  ума и действиЯ.  ’ак что если  абсурд и уничтожает шансы на  вечную
свободу, то он предоставлЯет  мне свободу  действиЯ и даже  увеличивает  ее.
Ћтсутствие свободы и будущего равнозначно росту наличных сил человека.
     „о  встречи  с абсурдом обычный человек живет своими целЯми,  заботой о
будущем или об оправдании (все равно, перед кем или перед чем). Ћн оценивает
шансы,  рассчитывает на  дальнейшее, на пенсию или  на своих сыновей, верит,
что в его  жизни многое  еще наладитсЯ. Ћн действует, по сути,  так,  словно
свободен, даже если фактические  обстоЯтельства опровергают эту свободу. ‚се
это поколеблено  абсурдом. €деЯ "џ есмь", мой способ действовать так, словно
все  исполнено смысла (даже если иногда Я говорю,  что смысла нет),--все это
самым головокружительным образом

     --54


     опровергаетсЯ  абсурдностью смерти.  „умать о завтрашнем  дне,  ставить
перед собой цель, иметь предпочтениЯ -- все это предполагает веру в свободу,
даже если зачастую слышатсЯ уверениЯ, будто ее не ощущают. Ќо отныне Я знаю,
что нет  высшей  свободы, свободы <i>быть,</i> котораЯ только  и  могла  бы служить
основанием  истины.  ‘мерть  становитсЯ  единственной реальностью, это конец
всем играм.  “ менЯ нет свободы продлить бытие, Я раб, причем рабство мое не
скрашиваетсЯ ни надеждой на грЯдущую  где-то в  вечности революцию, ни  даже
презрением.  Ќо  кто может  оставатьсЯ рабом,  если  нет  ни  революции,  ни
презрениЯ? ЉакаЯ свобода в полном смысле слова может быть без вечности?
     Ќо  абсурдный человек  понимает,  что  к  этому постулату о свободе его
привЯзывали иллюзии,  которыми  он жил. ‚ известном смысле это  ему  мешало.
Џока  он   грезил   о  цели  жизни,   он  сообразовывалсЯ  с   требованиЯми,
предполагаемыми поставленной целью, и был рабом собственной свободы. Џо сути
дела, Я не могу действовать иначе, как  в роли отца семейства (или инженера,
вождЯ  народов, внештатного сотрудника железной дороги),  каковым Я  намерен
стать. џ полагаю, что могу выбрать скорее одно, чем другое. Џравда, моЯ вера
в это бессознательна.  Ќо  этот постулат подкреплЯетсЯ и  верованиЯми  моего
окружениЯ, и предрассудками среды (ведь  другие так уверены в своей свободе,
их оптимизм так заразителен!). Љак бы мы ни отгораживались от всех моральных
и социальных предрассудков,  частично мы все же находимсЯ под их  влиЯнием и
даже сообразуем  свою  жизнь  с  лучшими  из  них  (есть  хорошие  и  дурные
предрассудки). ’аким  образом, абсурдный человек  приходит  к пониманию, что
реально  он  не свободен.  Џока  Я  надеюсь, пока Я проЯвлЯю  беспокойство о
принадлежащих мне истинах или о том, как мне жить  и творить, пока, наконец,
Я упорЯдочиваю  жизнь и признаю тем самым, что  у  нее есть  смысл, Я создаю
препЯтствующие моей жизни барьеры,  уподоблЯЯсь  всем тем функционерам ума и
сердца, которые внушают мне только отвращение, ибо они, как Я  теперь хорошо
понимаю, всю жизнь принимают всерьез пресловутую человеческую свободу.
     Ђбсурд развеЯл мои иллюзии:  завтрашнего  днЯ  нет. € отныне  это стало
основанием моей свободы.  џ приведу здесь  два сравнениЯ. Њистики начинают с
того, что обнаруживают свободу в самоотвержении. Џогрузившись в своего бога,
подчинившись его правилам, они  получают в обмен некую таинственную свободу.
ѓлубокаЯ  независимость  обнаруживаетсЯ  в  этом  добровольном  согласии  на
рабство.  Ќо  что  означает  подобнаЯ свобода?  Њожно  сказать,  что мистики
<i>чувствуют</i>   себЯ   свободными,   и  даже  не  столько   свободными,  сколько
освобожденными. Ќо  ведь человек абсурда лицом к лицу со смертью (взЯтой как
наиболее очевиднаЯ абсурдность)  тоже чувствует себЯ освобожденным от всего,
кроме того страстного вниманиЯ, которое  кристаллизуетсЯ в нем. Џо отношению
ко  всем  общим  правилам  он совершенно  свободен. ’ак  что  исходнаЯ  тема
экзистенциальной  философии   сохранЯет  всю  свою  значимость.  Џробуждение
сознаниЯ, бегство от сновидений

     --55


     повседневности -- таковы первые ступени абсурдной свободы. Ќо там целью
ЯвлЯетсЯ экзистенциальнаЯ <i>проповедь, а</i> за нею и тот духовный скачок, который
по самой  сути  своей непостижим длЯ сознаниЯ. ’очно так  же (это мое второе
сравнение)  античные рабы не принадлежали  себе.  €м  была знакома  свобода,
заключающаЯсЯ в отсутствии  чувства ответственности  '. ђука  смерти подобна
руке патрициЯ, разЯщей, но и дарующей освобождение.
     ЏогрузитьсЯ   в   эту   бездонную  достоверность,   почувствовать  себЯ
достаточно чуждым собственной жизни -- чтобы возвеличить ее  и идти по  ней,
избавившись от близорукости влюбленного,-- таков принцип освобождениЯ. Љак и
любаЯ свобода действиЯ, эта новаЯ независимость конечна, у нее нет  гарантии
вечности. Ќо тогда свобода действиЯ приходит на смену иллюзорной  <i>свободе,</i> а
иллюзии исчезают перед лицом смерти. Џринципами единственно разумной свободы
становЯтсЯ  здесь божественнаЯ отрешенность  приговоренного к  смерти, перед
которым  в   одно  прекрасное  утро  откроютсЯ  двери  тюрьмы,   невероЯтное
равнодушие ко всему, кроме  чистого  пламени  жизни,  смерть и  абсурд.  ќто
принципы, которые  доступны человеческому  сердцу.  ’аково второе следствие.
‚селеннаЯ абсурдного человека -- это  вселеннаЯ льда  и  пламени,  столь  же
прозрачнаЯ, сколь и ограниченнаЯ, где нет ничего возможного,  но все дано. ‚
конце его ждет крушение и небытие. Ћн может решитьсЯ жить в такой вселенной.
€з  этой решимости он черпает силы, отсюда его отказ от надежды и упорство в
жизни без утешениЯ.
     Ќо  что  значит  жить  в такой вселенной? Ќичего, кроме  безразличиЯ  к
будущему  и желаниЯ исчерпать  все,  что  дано.  ‚ера  в  смысл жизни всегда
предполагает  шкалу  ценностей,  выбор,  предпочтение.  ‚ера  в  абсурд,  по
определению,  учит   нас   прЯмо   противоположному.   Ќо  это   заслуживает
специального рассмотрениЯ.
     ‚се, что менЯ интересует, сводитсЯ к вопросу: возможна ли не подлежащаЯ
обжалованию жизнь? џ не хочу покидать эту  почву. Њне дан  такой образ жизни
-- могу  ли Я к нему  приспособитьсЯ? ‚ера в абсурд отвечает  на эту заботу,
заменЯЯ  качество  переживаний  их  количеством. …сли Я  убежден,  что жизнь
абсурдна, что жизненное равновесие  есть результат непрерывного бунта  моего
сознаниЯ против окружающей его тьмы; если Я принимаю, что моЯ  свобода имеет
смысл только в положенных судьбой границах, то вынужден сказать: в счет идет
не  лучшаЯ,  а  долгаЯ  жизнь. €  мне  безразлично, вульгарна  эта жизнь или
отвратительна,  изЯщна  или  достойна   сожалениЯ.  ’акого  рода  ценностные
суждениЯ раз и навсегда устранЯютсЯ, уступаЯ место суждениЯм фактическим.  џ
должен выводить следствиЯ из того, что
     ' ќто простое сравнение, а не апологиЯ самоуничижениЯ Ђбсурдный человек
ЯвлЯетсЯ противоположностью человека смиренного.

     --56


     <b>вижу,</b>  и не рискую выдвигать какие бы то  ни было гипотезы. ’акую жизнь
считают несовместимой с правилами  чести,  но подлиннаЯ честность требует от
менЯ бесчестиЯ.
     †ить  как можно  дольше --  в широком  смысле  это  правило  совершенно
незначимо.  Ћно  нуждаетсЯ  в  уточнении.  Џоначалу  кажетсЯ,   что  понЯтие
количества в нем недостаточно  раскрыто.  ‚едь с его помощью  можно выразить
значительную часть человеческого опыта. Њораль и шкала ценностей имеют смысл
только в свЯзи с количеством и разнообразием накопленного опыта. ‘овременнаЯ
жизнь  навЯзывает   большинству  людей  одно   и  то  же  количество  опыта,
ЯвлЯющегосЯ к тому же,  по существу, одним и тем же.  ђазумеетсЯ, необходимо
принимать  во  внимание и  спонтанный вклад  индивида, все  то, что  он  сам
"свершил".  Ќо  об этом  не мне  судить, да и  правило моего метода  гласит:
сообразовыватьсЯ с  непосредственно данной  очевидностью. Џоэтому Я полагаю,
что   общественнаЯ  мораль  свЯзана  не   столько  с  идеальной  значимостью
вдохновлЯющих  ее принципов,  сколько с  доступной измерению нормой опыта. ‘
небольшой натЯжкой можно сказать, что у греков была мораль досуга, точно так
же,  как у  нас  имеетсЯ  мораль  восьмичасового  рабочего  днЯ.  Ќо  многие
личности, в том  числе наиболее трагические, уже вызывают у нас предчувствие
близЯщейсЯ  смены   иерархии  ценностей  вместе   с  изменением  опыта.  Ћни
становЯтсЯ   чем-то   вроде   конкистадоров   повседневности,  которые   уже
количеством опыта побивают все рекорды  (Я  умышленно  употреблЯю спортивную
терминологию)  и  выигрывают свою собственную  мораль  '.  ‘просим себЯ  без
всЯкой романтики: что может  означать эта установка  длЯ человека, решившего
держать пари, строго соблюдаЯ установленные им самим правила игры?
     Џобивать все рекорды -- значит как можно чаще сталкиватьсЯ лицом к лицу
с миром.  ‚озможно ли  это  без  противоречий и  оговорок?  ‘ одной стороны,
абсурд учит, что совершенно неважно, каков этот опыт, а с другой стороны, он
побуждает  к максимальному количеству  опыта. ђазве Я  не уподоблЯюсь  здесь
всем тем,  кого подвергал  критике,  коль скоро речь  заходит о выборе формы
жизни, котораЯ принесет возможно больше этого человеческого материала, а  он
снова приведет к той самой шкале ценностей, которую мы хотели отвергнуть?
     Ђбсурд и его полное противоречий существование вновь дают нам урок. €бо
ошибочно думать, будто количество опыта зависит от обстоЯтельств жизни.  Ћно
зависит  только от  нас  самих. ‡десь необходимо рассуждать  попросту.  „вум
людЯм, прожившим равное число  лет, мир  предоставлЯет всегда одну  и ту  же
сумму опыта. Ќеобходимо просто  осознать  его. Џереживать  свою жизнь,  свой
бунт,  свою свободу  как можно полнее -- значит  жить, и в полную меру. ’ам,
где царствует Ясность, шкала ценностей бесполезна
     ' Љоличество иногда создает  качество  …сли  принЯть на  веру последние
открытиЯ науки, всЯ материЯ слагаетсЯ из центров энергии Ѓольшее или меньшее
их количество приводит  к специфическим отличиЯм. Њиллиард ионов и  один ион
различны не только  количественно, но и  качественно  Ћтсюда  легко провести
аналогию с человеческим опытом

     --57


     Ѓудем  опЯть-таки  простецами.  ‘кажем, что  единственное "непобедимое"
препЯтствие  состоит в преждевременной смерти. ‚селеннаЯ  абсурда существует
только благодарЯ своей  противопоставленности такому постоЯнному исключению,
каким  ЯвлЯетсЯ  смерть.  Џоэтому  никакое  глубокомыслие,  никакие  эмоции,
страсти  и жертвы не могут уравнЯть в глазах абсурдного человека  (даже если
бы  ему  того  захотелось)  сорокалетнюю   сознательную  жизнь  и   Ясность,
растЯнувшуюсЯ на шестьдесЯт лет '. Ѓезумие  и смерть непоправимы. “ человека
нет выбора. Ђбсурд и приносимое им  приращение жизни <i>зависЯт, таким образом,
не от  воли  человека,</i>  а от ее  противоположности, от смерти  <sup>2</sup>.
•орошенько  взвесив слова,  мы можем сказать,  что это дело случаЯ.  ‘ледует
понЯть это и согласитьсЯ. „вадцать лет жизни и опыта не заменишь ничем.
     Џо странной  длЯ столь  искушенного  народа непоследовательности  греки
полагали, что  умершие  молодыми становЯтсЯ любимцами богов. ќто верно в том
случае,  если  признать, что  вступление в  обманчивый  мир  богов  означает
лишение радости  в наиболее чистой форме наших чувств,  наших земных чувств.
ЌастоЯщее -- таков идеал  абсурдного  человека: последовательное прохождение
моментов настоЯщего перед взором неустанно сознательной души. ‘лово "идеал",
однако, звучит фальшиво. ‚едь  это  даже не человеческое призвание, а просто
третье  следствие  рассуждении  абсурдного человека.  ђазмышлениЯ об абсурде
начинаютсЯ с тревожного осознаниЯ бесчеловечности и возвращаютсЯ под конец к
страстному пламени человеческого бунта <sup>3</sup>.
     €так,  Я вывожу из абсурда три следствиЯ, каковыми  ЯвлЯютсЯ мой  бунт,
моЯ свобода и моЯ страсть. Ћдной лишь  игрой сознаниЯ  Я превращаю в правило
жизни то, что было приглашением к смерти, и отвергаю самоубийство.  Љонечно,
Я понимаю, каким  будет  глухой отзвук  этого  решениЯ  на  протЯжении  всех
последующих  дней  моей  жизни.  Ќо  мне  остаетсЯ  сказать  лишь одно:  это
неизбежно. Љогда Ќицше пишет: "‘тановитсЯ Ясно, что самое важное  на земле и
на  небесах  --  это долгое и  однонаправленное  <i>подчинение:</i> его результатом
ЯвлЯетсЯ нечто, ради чего стоит
     ' ‘ходным  образом разворачиваетсЯ  рассуждение по поводу совсем  иного
понЯтиЯ -- идеи Ќичто. Ћно ничего не прибавлЯет к реальному и ничего от него
не  убавлЯет.   ‚  психологическом  опыте  небытиЯ  приобретает  смысл  наше
собственное ничто, когда  мы начинаем рассуждать о том, что будет  через две
тысЯчи лет. Ћдним из аспектов небытиЯ ЯвлЯетсЯ именно сумма будущих  жизней,
которые уже не будут нашей жизнью.
     <sup>2</sup>  ‚олЯ  здесь  --  только   двигатель:  она  направлена  на
поддержание сознаниЯ. Ћна дисциплинирует жизнь, это немаловажно.
     <sup>3</sup>  ‚ажно  быть  последовательным.  €сходным  пунктом  у  нас
ЯвлЯетсЯ согласие с миром. Ќо восточнаЯ мысль учит, что та  же  логика может
быть обращена <i>против</i> мира. ќто  вполне оправданное  положение придает нашему
эссе его широту и в то же времЯ очерчивает его пределы. Љогда отрицание мира
осуществлЯетсЯ с той же строгостью,  часто приходЯт (как в  некоторых школах
‚еданты) к сходным результатам.  Ќапример, в том, что относитсЯ  к вопросу о
безразличности деЯний. ‚ весьма содержательной  книге †ана ѓренье  * "‚ыбор"
таким образом обосновываетсЯ подлиннаЯ "философиЯ безразличиЯ".

     --58


     жить на этой земле, а именно мужество, искусство, музыка, танец, разум,
дух -- нечто преобразующее, нечто утонченное, безумное или божественное", то
он иллюстрирует правило великой морали. Ќо  он указывает тем самым и на путь
абсурдного человека. ЏодчинитьсЯ пламени  -- и всего проще, и всего труднее.
€ все же  хорошо, что человек, соизмерЯЯ  свои  силы  с трудностЯми,  иногда
выносит приговор самому себе. Ћн один вправе это сделать.
     "Њольба,-- говорит  Ђлэн *,-- подобна ночи, нисходЯщей  на мысль".  "Ќо
уму  должно  встретитьсЯ с ночью",-- отвечают  мистики  и  экзистенциалисты.
Љонечно. Ќо  не с  той ночью, что  порождена смеженными по собственной  воле
веками,-- не с мрачной и  глубокой ночью, которую ум создает лишь  длЯ того,
чтобы в ней потерЯтьсЯ.  …сли уму  суждено встретить ночь, она будет  скорее
ночью отчаЯниЯ,  но Ясной,  полЯрной ночью.  ќто ночь бодрствующего ума, она
порождает  то безупречно белое  сиЯние, в котором каждый объект  предстает в
свете  сознаниЯ.  Ѓезразличие сопрЯгаетсЯ  здесь со страстным постижением, и
тогда  отпадают все вопросы  об экзистенциальном  скачке. Ћн  занимает  свое
место  среди  других установок на вековой фреске человеческого сознаниЯ. „лЯ
наделенного разумом наблюдателЯ этот скачок  также  ЯвлЯетсЯ родом  абсурда.
Ќасколько  совершающий скачок верит в разрешение  этого парадокса, настолько
он восстанавливает этот парадокс во всей его полноте.  Ћттого-то скачок этот
такой волнующий. Ћттого-то  все становитсЯ  на  свои  места и  абсурдный мир
возрождаетсЯ во всем блеске и многообразии.
     Ќо  нельзЯ останавливатьсЯ только на этом, ибо  трудно  удовлетворитьсЯ
одним способом  видениЯ, лишив себЯ противореч