соблюдаетсЯ во всех  честных,  здравомыслЯщих  степенных
городах: олдермен  должен  быть  тучным.  Њудрость  этого  положениЯ  можно,
безусловно, доказать. Њногие ученые мужи, специально изучавшие  человеческую
природу, настаивают на том, что тело в  какой-то  мере  ЯвлЯетсЯ  отражением
души, или, вернее, что душа формируетсЯ по телу,  как  расплавленный  свинец
принимает форму глинЯного сосуда, в который его наливают. €бо,  как  говорит
один ученый джентльмен из нашего города, "существует постоЯннаЯ свЯзь  между
моральными качествами всех разумных существ  и  их  физическим  строением  -
между их нравами и телосложением". ’ак, мы видим,  что  тощему,  худощавому,
тщедушному телу обычно сопутствует  нетерпеливый,  беспокойный,  пронырливый
ум: либо ум своей беспрерывной работой истощает тело, либо же тело, не даваЯ
уму достаточного простора, держит его все времЯ  в  раздраженном  состоЯнии,
обрекаЯ на волнение и беспокойство по поводу его затруднительного положениЯ.
Њежду  тем  округлой,  гладкой,   тучной,   неповоротливой   фигуре   всегда
соответствует ум такой же спокойный, как она сама, тупой и  невозмутимый;  и
мы постоЯнно наблюдаем, что наши хорошо откормленные, дюжие  бюргеры  обычно
очень заботЯтсЯ о своем удобстве и покое. Ћни заклЯтые враги  всЯкого  шума,
раздоров и неурЯдиц,  и,  конечно,  никто  не  будет  сильнее  стремитьсЯ  к
поддержанию общественного спокойствиЯ, нежели те, кто  так  радеет  о  своем
собственном. Љому приходилось слышать, чтобы тучные  люди  возглавили  мЯтеж
или собирались в буйные толпы? Ќет, нет, это тощие, голодные люди  постоЯнно
досаждают обществу и будоражат всю округу.
     Ѓожественный Џлатон,  к  учению  которого  недостаточно  прислушиваютсЯ
философы нынешнего времени, наделЯет каждого человека  тремЯ  душами:  одна,
бессмертнаЯ и  разумнаЯ,  находитсЯ  в  мозгу,  чтобы  следить  за  телом  и
управлЯть им; втораЯ состоит из злобных и безудержных страстей, которые, как
воюющие между собой державы, располагаютсЯ лагерем  вокруг  сердца;  третьЯ,
смертнаЯ  и  чувственнаЯ,   лишеннаЯ   разума,   с   грубыми   и   зверскими
наклонностЯми, заключена в животе, чтобы  не  беспокоить  божественную  душу
своим алчным рычанием. ‘огласно этой превосходной теории  само  собой  Ясно,
что наш тучный олдермен вероЯтней всего должен обладать самым уравновешенным
и исправно действующим умом.  …го  голова  подобна  огромному  полому  шару,
содержащему изрЯдную толику мЯгких мозгов, на которых, как на перине,  мЯгко
и уютно покоитсЯ разумнаЯ душа;  и  глаза,  служащие  окнами  этой  спальни,
обычно бывают  полузакрыты,  чтобы  дремлющую  душу  не  тревожили  предметы
внешнего мира. ‘толь удобно расположившийсЯ ум, укрытый от всЯких  волнений,
может, само собой разумеетсЯ, исправно и без особых  усилий  выполнЯть  свои
обЯзанности. Ѓолее того, скрытаЯ в животе, смертнаЯ и злобнаЯ душа,  котораЯ
своим Яростным ревом приводит раздражительную душу, обитающую по соседству с
сердцем, в неистовый  гнев  и  таким  образом  делает  людей  строптивыми  и
бранчливыми,  когда  они   голодны,   благодарЯ   хорошей   пище   полностью
умиротворЯетсЯ, утихомириваетсЯ и успокаиваетсЯ. ‚следствие этого  множество
благодушных побуждений и добросердечных привЯзанностей, прежде  притаившихсЯ
и исподтишка выглЯдывавших из щелочек в сердце, обнаружив, что  этот  цербер
спит, приободрЯетсЯ, все как  один  надевают  праздничную  одежду  и  скачут
вприпрыжку по грудобрюшной  преграде,  склонЯЯ  своих  владельцев  к  смеху,
хорошему настроению и оказанию тысЯчи  дружеских  услуг  ближним.  ‘озданный
таким образом магистрат не слишком утруждает себЯ размышлениЯми,  вследствие
чего в нем почти никогда не бывает разногласий и споров;  и  так  как  члены
магистрата обычно  заседают  после  плотного  обеда,  то  они,  естественно,
склонны к мЯгкости и снисходительности при  исполнении  своих  обЯзанностей.
Љарл ‚еликий {2} понимал это, а потому (Я никогда не прощу ему столь  подлой
меры) постановил в своих хартиЯх,  чтобы  все  судьи  отправлЯли  правосудие
только по утрам, на голодный желудок.  ќтот  порЯдок,  утверждаю  Я,  тЯжело
отозвалсЯ  на  несчастных  преступниках  в  его   королевстве.   Ќаш   более
просвещенный и человеколюбивый век придерживаетсЯ противоположных взглЯдов и
принЯл за правило, чтобы олдерменами были самые откормленные люди в  общине.
Ћсновательно налегаЯ на местную жирную пищу  и  усердно  поглощаЯ  устриц  и
черепах, они с течением времени приобретают подвижность одних  и  очертаниЯ,
ковылЯющую походку и зеленый жир других. ‚ результате, как Я  выше  говорил,
эти роскошные пиршества неуклонно приводЯт к такому сладостному  безразличию
и спокойствию души (разумной и неразумной), что заседаниЯ магистрата вошли в
поговорку по своему  неизменному  однообразию,  а  глубокомысленные  законы,
изданные во времЯ дремоты среди трудов пищеварениЯ, мирно  остаютсЯ  мертвой
буквой, и после пробуждениЯ  на  них  никто  не  настаивает.  Ћдним  словом,
славный толстопузый бургомистр, как  хорошо  откормленный  мастиф,  спокойно
дремлет у своих дверей, всегда дома и всегда  на  месте,  чтобы  следить  за
сохранностью принадлежащего ему имущества. —то же касаетсЯ избраниЯ  на  эту
должность  тощего,  сующего  всюду  свой  нос  кандидата,  как  это   иногда
случалось, то Я считаю, что с таким же успехом можно было бы поручить борзой
стеречь дом или впрЯчь скаковую лошадь в воловью упрЯжку.
     €так, бургомистры, как Я уже упомЯнул,  мудро  избирались  по  весу,  а
схепены, или помощники олдерменов, назначались служить  им  и  _помогать  им
есть_; однако с течением времени, когда последние,  откормившись  и  нагулЯв
жиру, приобретали  достаточно  объемистую  фигуру,  и  их  ум  погружалсЯ  в
дремоту,  они  становились  весьма  подходЯщими  кандидатами  на   должность
бургомистров, честно проев себе путь к ней, как мышь прогрызает себе  дорогу
в уютную квартиру в превосходном синеватом сыре  из  снЯтого  молока,  столь
любимом в Ќовой Ђнглии.
     Ќичто не могло сравнитьсЯ с преисполненными  глубокомыслиЯ  совещаниЯми
прославленного ‚оутера и его достойных сотоварищей, разве  только  заседаниЯ
некоторых наших современных  ученых  обществ.  ‘идЯ  часами,  они  курили  и
дремали над общественными делами, не произносЯ ни слова, чтобы  не  нарушать
полной  тишины,  столь  необходимой  длЯ  глубоких  размышлений,   неуклонно
соблюдаЯ отличное правило, которое  добрый  старый  губернатор  распорЯдилсЯ
написать золотыми буквами на стенах залы совещаний:

                     Stille Seugen eten al den draf op,

     что переведенное  длЯ  блага  современных  законодателей  на  наш  Язык
означает:

                       “ той свиньи, котораЯ смирна,
                       ЃадьЯ всегда помоЯми полна.

     €так, под трезвым руководством прославленного ‚ан-’виллера и под мудрым
надзором его бургомистров новорожденное поселение быстро  росло,  постепенно
выступаЯ из болот и лесов и ЯвлЯЯ взору ту смесь деревни и  города,  котораЯ
обычна длЯ новых городов и  в  наши  дни  наблюдаетсЯ  в  ‚ашингтоне  {3}  -
огромной столице, имеющей столь величественный вид... на бумаге.
     ђЯды домов начали уже  выстраиватьсЯ  наподобие  улиц  и  переулков;  а
повсюду, где оставались пустыри, они покрывались  густыми  зарослЯми  сладко
пахнущего дурмана, в просторечии называемого дурнишником.  ‚  этих  душистых
уголках честные бюргеры, как и  многие  патриархи  древности,  посиживали  в
знойные дни, покуриваЯ  трубку,  вдыхаЯ  бальзамические  запахи,  приносимые
каждым  порывом  ветра,  и  прислушиваЯсь  с  молчаливым  удовлетворением  к
кудахтанью кур, гоготу гусей или к  звучному  хрюканью  свиней.  ‡вуки  этой
симфонии  фермерского  двора  поистине  можно  было   назвать   серебрЯными,
поскольку они внушали твердую надежду на хороший доход от базарного торга.
     Ќаш современник,  бродЯщий  по  оживленным  улицам  этого  многолюдного
города, едва ли может составить себе представление о тем, как непохоже  было
все в те первобытные дни. „еловитого гула торговли,  шума  буйного  весельЯ,
стука роскошных экипажей не знали в мирном поселке Ќовый Ђмстердам.  Ѓлеющие
овцы и шаловливые телЯта резвились на поросшем  зеленью  гребне  холма,  где
теперь их  законные  наследники,  бродвейские  ротозеи,  совершают  утреннюю
прогулку; хитраЯ лисица или хищный волк скрывались в лесах,  где  теперь  мы
видим притоны ѓомеса {4} и его честного братства менЯл; стаи крикливых гусей
гоготали на поле, где теперь  патриотическаЯ  таверна  Њартлинга  оглашаетсЯ
ссорами буйных сборищ {* "„е ”риз упоминает о месте, где вытаскивали суда на
берег длЯ осмотра повреждений, и называет его Smits Vleye; в Ќью-‰орке и  до
сегоднЯшнего днЯ существует площадь под этим названием, где построен  рынок,
называемый ”лай-маркет". - Old MS. [‘тариннаЯ рукопись]. џ думаю,  что  мало
есть уроженцев этого большого города, которые мальчиками не были бы  втЯнуты
в знаменитую вражду между Ѓродвеем  и  ‘мит-”лай,  послужившую  темой  столь
многих базарных песенок и школьных стихов. -  €здатель.}.  ‚есь  остров,  во
всЯком случае в той части, что была заселена,  цвел,  как  второй  рай;  при
каждом доме был огород с капустой {5},  и  эти  съедобные  овощи  не  только
обещали щедрый запас кислой капусты, но и были  эмблемой  быстрого  роста  и
степенных нравов молодой колонии.
     ’аковы мирные картины, наблюдаемые  при  тучных  правителЯх.  ЏровинциЯ
Ќовые Ќидерланды, не обладаЯ  богатством,  наслаждалась  сладостным  покоем,
которого не купишь ни за какие деньги. Џоистине казалось, что снова началось
царствование старого ‘атурна  и  опЯть  наступили  золотые  дни  первобытной
простоты. €бо, как говорит Ћвидий, золотой век совершенно не знал  золота  и
именно по этой причине называлсЯ золотым  {6}  веком,  то  есть  счастливым,
благоденственным  веком,  потому  что  тогда  не  существовало  таких   зол,
порождаемых драгоценными металлами, как скупость,  корыстолюбие,  воровство,
грабеж, ростовщичество, банкирские конторы, ссудные  кассы,  лотереи  и  еще
целый список преступлений и бедствий. ‚ железный век золото было в изобилии,
вследствие чего он и  называлсЯ  железным  веком  -  из-за  лишений,  тЯгот,
раздоров и войн, порождаемых жаждой золота.
     ’аким  образом,  веселые  времена  ‚оутера  ‚ан-’виллера   могут   быть
справедливо названы золотым веком нашего города.  Ќе  было  ни  общественных
волнений, ни частных ссор; ни партий, ни  сект,  ни  расколов;  ни  судебных
преследований, ни тЯжб,  ни  наказаний;  не  было  тогда  ни  адвокатов,  ни
стрЯпчих, ни сыщиков, ни палачей.  Љаждый  занималсЯ  тем  небольшим  делом,
которым ему посчастливилось  владеть,  или,  не  спрашиваЯ  мнениЯ  соседей,
относилсЯ к нему спустЯ рукава, если ему того хотелось. ‚ те  дни  никто  не
ломал себе голову над вопросами, которые были выше его пониманиЯ, и не совал
своего носа в то, что  его  не  касалось:  никто  в  своем  рвении  очернить
репутацию других не забывал исправлЯть собственное поведение и заботитьсЯ  о
собственной репутации. Ћдним словом, каждый уважаемый гражданин ел, когда не
был голоден, пил, когда не испытывал  жажды,  и  ложилсЯ  в  постель,  когда
заходило солнце и куры взбирались на насест, независимо  от  того,  хотелось
ему спать или нет. ‚се это, подтверждаЯ теории Њальтуса, столь  замечательно
способствовало росту населениЯ нашего города, что, как мне говорили,  каждаЯ
примернаЯ жена во всех семьЯх Ќового Ђмстердама считала делом чести ежегодно
дарить своему мужу по меньшей мере одного ребенка, а очень часто и двойню. ‚
соответствии с любимой голландской поговоркой, что "больше, чем  достаточно,
уже пиршество", такое изобилие малышей Явно говорило об  истинно  счастливой
жизни. € вот, все шло так,  как  должно  было  идти,  и,  пользуЯсь  обычным
выражением, употреблЯемым  историками  длЯ  описаниЯ  благоденствиЯ  страны,
"глубочайшаЯ тишина и спокойствие царили во всей провинции".

        ѓ‹Ђ‚Ђ III

     Ћ тем, как город Ќовый Ђмстердам поднЯлсЯ из грЯзи и стал на  удивление
изысканным и учтивым, вместе с картиной нравов наших прапрадедов

     ђазнообразны   вкусы   и   склонности   просвещенных   людей,   которые
перелистывают страницы истории. …сть среди них такие, чье  сердце  полно  до
краев дрожжами отваги и чьЯ грудь волнуетсЯ, пыжитсЯ и пенитсЯ  безрассудной
смелостью, как бочонок молодого сидра или как капитан  гражданской  гвардии,
только что вышедший от своего  портного.  ’акого  рода  доблестные  читатели
ничем не могут удовольствоватьсЯ, кроме кровавых битв и грозных стычек;  они
все времЯ должны брать штурмом крепости,  разорЯть  города,  взрывать  мины,
идти на врага под дулами пушек, на  каждой  странице  бросатьсЯ  в  штыковую
атаку и наслаждатьсЯ запахом пороха и резней.  „ругие  читатели,  обладающие
менее воинственным, но столь же пылким воображением и вместе с тем  склонные
ко  всему  таинственному,  останавливаютсЯ  с  огромным  удовлетворением  на
описаниЯх невероЯтных событий, небывалых случаев, чудесных спасений, дерзких
приключений, на всЯких изумительных повествованиЯх,  едва  не  переступающих
границ правдоподобиЯ. —итатели третьего рода, которые - мы не хотим  сказать
о них ничего предосудительного - отличаютсЯ более легкомысленным складом ума
и скользЯт по рассказам о прошлом так же,  как  по  назидательным  страницам
романов, просто длЯ отдыха и невинного развлечениЯ, питают особый интерес  к
изменам,  казнЯм,  похищениЯм  сабинЯнок  {1},  ’арквиниевым  насилиЯм  {2},
пожарам, убийствам и ко всем другим отвратительным преступлениЯм, придающим,
подобно перцу при стрЯпне, остроту  и  вкус  скучным  подробностЯм  истории.
—итатели же четвертого рода, с более  философскими  наклонностЯми,  прилежно
изучают заплесневелые летописи прошлого, чтобы познать деЯниЯ  человеческого
ума и проследить постепенные  перемены  в  людЯх  и  обычаЯх,  обусловленные
развитием знаний, превратностЯми судеб и влиЯнием обстоЯтельств.
     —итатели первых трех родов мало что найдут  длЯ  своего  развлечениЯ  в
спокойном правлении ‚оутера ‚ан-’виллера, но Я прошу их на  времЯ  набратьсЯ
терпениЯ и примиритьсЯ со скучной картиной счастьЯ,  благоденствиЯ  и  мира,
которую менЯ обЯзывает нарисовать мой долг правдивого историка; и  Я  обещаю
им, что как только мне представитсЯ возможность остановитьсЯ  на  чем-нибудь
ужасном, необычном или невероЯтном, Я постараюсь, чего бы мне это ни стоило,
доставить им  удовольствие.  “словившись  об  этом,  Я  с  великой  радостью
обращаюсь к моим читателЯм  четвертого  рода  -  мужчинам,  а,  возможно,  и
женщинам, которые  мне  по  душе:  серьезным,  философически  настроенным  и
любознательным, любЯщим подробно разбирать характеры, начинать с первопричин
и   прослеживать   историю   народа   сквозь   лабиринт    нововведений    и
усовершенствований. ’акие читатели, разумеетсЯ, возжаждут узнать о начальной
стадии развитиЯ только что родившейсЯ  колонии  и  о  первобытных  нравах  и
обычаЯх, преобладавших среди  ее  жителей  в  эпоху  безоблачного  правлениЯ
‚ан-’виллера, то есть ‘омневающегосЯ.
     …сли бы Я стал описывать во всех мелочах постепенный переход от  грубой
бревенчатой хижины к величественному голландскому дому с кирпичным  фасадом,
застекленными окнами и драночной крышей,  от  густых  зарослей  к  огородам,
приносившим обильные урожаи капусты, и  от  таЯщегосЯ  в  засаде  индейца  к
важному бургомистру, это было бы, вероЯтно, утомительно длЯ  моих  читателей
и, конечно, очень неудобно длЯ менЯ; достаточно сказать,  что  деревьЯ  были
вырублены, пни выкорчеваны,  кусты  уничтожены,  и  новый  город  постепенно
возник среди болот и зарослей дурнишника, как громадный  гриб,  выросший  на
куче гнилой древесины. ’ак как  мудрый  магистрат,  о  чем  мы  упомЯнули  в
предыдущей  главе,  оказалсЯ  не  в  состоЯнии  принЯть  какой-нибудь   план
постройки города, то коровы в похвальном порыве патриотизма взЯли эту заботу
на себЯ; идЯ на пастбище и возвращаЯсь с него, они проложили тропинки  среди
чащи, по обеим сторонам которых добрые люди построили свои дома. ќто -  одна
из  причин  кривизны,  причудливых  поворотов  и  запутанных   разветвлений,
отличающих часть улиц Ќью-‰орка еще и в наши дни.
     ‘ледует отметить, что граждане, бывшие ревностными сторонниками мингера
„есЯтиштанного  (или  ’ен  Ѓрука),  раздосадованные  отказом  от  его  плана
прорытиЯ каналов, отдали дань своим склонностЯм и  обосновались  на  берегах
ручьев и протоков, извивавшихсЯ в разных концах предназначенной к  расчистке
местности. ќтим людЯм может быть, в частности,  приписано  создание  первого
поселениЯ на Ѓрод-стрит, котораЯ первоначально была проложена вдоль ручьЯ, в
верхнем течении доходившего  до  вала,  что  теперь  называетсЯ  “олл-стрит.
ЌижнЯЯ часть города вскоре  стала  очень  оживленной  и  многолюдной,  и  со
временем в центре ее был построен дом при перевозе {* ќто  здание  несколько
раз ремонтировалось и в настоЯщее времЯ представлЯет собой маленький  желтый
кирпичный дом, значащийсЯ под э 23 на Ѓрод-стрит;  он  обращен  фронтоном  к
улице и увенчан железным шпилем, на котором еще три-четыре года  тому  назад
маленький  железный  паром  исполнЯл  обЯзанности  флюгера.},   в   те   дни
именовавшийсЯ "центром речной навигации".
     Ќапротив, последователи мингера Љрепкоштанника, не менее предприимчивые
и более трудолюбивые, чем их  соперники,  поселились  на  берегу  реки  и  с
беспримерным  упорством  занЯлись  постройкой  маленьких  доков  и   плотин,
вследствие чего вокруг нашего города  и  возникло  такое  множество  илистых
западней. Љ этим докам отправлЯлись некогда старые бюргеры в те часы,  когда
с отливом берег обнажалсЯ и можно было вдыхать  ароматные  испарениЯ  ила  и
тины, которые, по их мнению, обладали подлинно целебным запахом и напоминали
им  о  голландских  каналах.  Ќеутомимым  трудам   и   похвальному   примеру
сторонников проектов последнего рода мы  обЯзаны  теми  акрами  искусственно
образовавшейсЯ суши, на которой построена часть наших улиц поблизости от рек
и котораЯ, если  верить  утверждениЯм  кое-кого  из  ученых  медиков  нашего
города, сильно способствовала возникновению желтой лихорадки.
     „ома  людей  высшего  класса  обычно  были  построены  из  дерева,   за
исключением фронтона, сложенного из маленьких черных  и  желтых  голландских
кирпичей и обращенного всегда к улице,  так  как  наши  предки,  подобно  их
потомкам, придавали большое значение внешнему виду и были известны тем,  что
показывали товар лицом. ‚ доме  всегда  бывало  изобилие  больших  дверей  и
маленьких окошек во всех этажах; о годе его постройки возвещали  причудливые
железные цифры на фасаде, а  на  коньке  крыши  торчал  надменный  маленький
флюгер, посвЯщавший семью в важную тайну - куда дует ветер. Љак и флюгера на
шпилЯх наших колоколен, те флюгера показывали столько различных направлений,
что ветер мог угодить на  любой  вкус;  казалось,  старый  ќол  наугад,  как
попало, развЯзал все свои мешки с ветрами {3}, чтобы они порезвились  вокруг
этой ветреной столицы. Ћднако самые стойкие и благонадежные граждане  всегда
руководствовались флюгером на крыше губернаторского дома - разумеетсЯ, самым
правильным, так как каждое утро доверенный слуга лазил  наверх  и  направлЯл
его в ту сторону, в какую дул ветер.
     ‚ эти славные дни простоты и весельЯ чистота была тем,  к  чему  больше
всего стремились в домашнем обиходе, и страсть к ней ЯвлЯлась общепризнанным
отличительным  свойством  хорошей  хозЯйки  -  званиЯ,   бывшего   предметом
честолюбивейших мечтаний наших  необразованных  прабабушек.  ЏараднаЯ  дверь
отпиралась только в дни свадеб,  похорон,  в  новогодний  праздник,  в  день
свЯтого ЌиколаЯ или еще по какому-либо столь же  важному  случаю.  Ћна  была
украшена блестЯщим медным молотком, причудливо  выкованным  иногда  в  форме
собаки,  а  иногда  львиной  головы,  и   ежедневно   начищалась   с   таким
благочестивым  пылом,  что  нередко  изнашивалась  из-за  предосторожностей,
принЯтых длЯ ее сохранениЯ. ‚есь дом постоЯнно  был  залит  водой  и  в  нем
командовали швабры, веники и жесткие щетки; хорошие хозЯйки в  те  дни  были
кем-то вроде земноводных животных, и плескатьсЯ в воде доставлЯло  им  такое
огромное удовольствие, что один историк тех времен всерьез утверждает, будто
у многих женщин его города поЯвились перепонки между пальцами, как у уток; а
у некоторых из них - он не сомневалсЯ, что смог бы подтвердить  свои  слова,
если бы удалось произвести соответствующее  исследование  -  можно  было  бы
обнаружить русалочий хвост, но, по-моему, это просто игра  воображениЯ  или,
еще хуже, умышленное искажение действительности.
     ЏараднаЯ гостинаЯ была sanctum sanctorum {‘вЯтаЯ свЯтых  (лат.).},  где
страсти к наведению чистоты предавались без всЯкого удержу. ‚ эту  свЯщенную
комнату никому не разрешалось входить, кроме госпожи и ее  верной  служанки,
которые поЯвлЯлись там раз в  неделю,  чтобы  сделать  тщательную  уборку  и
привести все в порЯдок; при этом они всЯкий раз  оставлЯли  свои  башмаки  у
дверей и благоговейно переступали порог в одних чулках. Ћни скребли  дочиста
пол, посыпав его тонким белым песком, который  под  взмахами  щетки  ложилсЯ
причудливым узором из углов, кривых и ромбов,  мыли  окна,  стирали  пыль  с
мебели и наводили на нее глЯнец, клали новую  охапку  вечнозеленых  веток  в
камин, затем снова закрывали ставни, чтобы не  залетели  мухи,  и  тщательно
запирали комнату до той поры, когда  круговращение  времени  вновь  принесет
еженедельный день уборки.
     —то касаетсЯ членов семьи, то они всегда входили через калитку  и  жили
преимущественно в кухне. Џри  виде  многочисленных  домочадцев,  собравшихсЯ
вокруг очага, вы могли бы вообразить, что перенеслись в  те  счастливые  дни
первобытной простоты, которые золотыми видениЯми мелькают  в  наших  мечтах.
Ћчаг приобретал поистине патриархальную величавость, когда всЯ семьЯ, стар и
млад, хозЯин и слуга, черный и белый и даже  кошка  с  собакой  пользовались
одинаковыми привилегиЯми и имели освЯщенное обычаем право  на  свой  уголок.
’ам старый бюргер сиживал в полном молчании,  попыхиваЯ  трубкой,  глЯдЯ  на
огонь полузакрытыми глазами и часами ни о чем не думаЯ; напротив него  goede
vrouw прилежно прЯла свою прЯжу или вЯзала чулки. Њолодежь теснилась к  печи
и,  затаив  дыхание,  слушала   какую-нибудь   старуху-негритЯнку,   котораЯ
считалась  семейным  оракулом  и,  как  ворон  взгромоздившись  в  сторонке,
длинными зимними вечерами рассказывала одну за другой невероЯтные истории  о
ведьмах Ќовой Ђнглии, страшных привидениЯх,  лошадЯх  без  головы,  чудесных
спасениЯх и о кровавых стычках между индейцами.
     ‚ те счастливые дни добропорЯдочнаЯ семьЯ вставала с зарей,  обедала  в
одиннадцать часов и ложилась спать на  заходе  солнца.  Ћбед  неизменно  был
семейной трапезой, и  тучные  старые  бюргеры  встречали  Явными  признаками
неодобрениЯ и неудовольствиЯ неожиданный приход соседа в это времЯ. Ќо  хотЯ
наши достойные предки были вовсе не склонны устраивать званые обеды, все  же
длЯ поддержаниЯ более  тесных  общественных  свЯзей  они  времЯ  от  времени
собирали гостей, приглашаЯ их на чай.
     ’ак как эти восхитительные оргии были тогда нововведением, впоследствии
ставшим столь модным  в  нашем  городе,  то  Я  уверен,  что  моим  любезным
читателЯм будет весьма интересно получить о них более подробные сведениЯ.  Љ
сожалению, лишь немногое в моем описании сможет вызвать восторг читателей. џ
не могу порадовать их рассказами о  несметных  толпах,  блестЯщих  гостиных,
высоких плюмажах, сверкающих  бриллиантах,  громадных  шлейфах.  џ  не  могу
привести занимательнейшие  примеры  злословиЯ,  так  как  в  те  первобытные
времена  простосердечные  люди  были  либо  слишком  глупы,   либо   слишком
добродушны, чтобы перемывать друг другу косточки. џ не могу рассказать также
про забавные случаи хвастовства, про то, как одна леди плутовала,  а  другаЯ
приходила в Ярость, ибо тогда еще не существовало  компаний  единомышленниц,
состоЯвших из милейших старых вдов, которые встречаютсЯ за карточным столом,
чтобы выигрывать чужие деньги и терЯть хорошее расположение духа.
     ‚ этих модных сборищах принимали участие преимущественно  представители
высших классов, то есть знати, иначе говорЯ, тех, у кого были свои коровы  и
кто правил собственными повозками. ѓости обычно  собирались  в  три  часа  и
покидали радушных хозЯев около шести, если только дело не происходило зимой,
когда принЯто было собиратьсЯ немного раньше,  чтобы  дамы  могли  вернутьсЯ
домой засветло. Њне не удалось нигде обнаружить сведений о том, что  хозЯева
когда-либо  угощали  своих  гостей  сливочным  мороженым,  желе  и  взбитыми
сливками, либо потчевали их затхлым миндалем, заплесневелым изюмом и кислыми
апельсинами, как это часто делаетсЯ в нынешний утонченный век.  Ќаши  предки
любили  более  плотную,  существенную  пищу.  Џосредине  стола   красовалось
огромное фаЯнсовое блюдо,  наполненное  ломтЯми  жирной  свинины  с  румЯной
корочкой, нарезанными  на  куски  и  плававшими  в  мЯсной  подливке.  ѓости
усаживались вокруг гостеприимного стола и, вооружившись вилками,  показывали
свою ловкость, вылавливаЯ самые жирные куски из  этого  громадного  блюда  -
почти так, как морЯки ловЯт острогой черепах в море или наши индейцы  багрЯт
лососей в озерах. €ногда стол ломилсЯ под гигантскими  пирогами  с  Яблоками
или под мисками с заготовленными впрок персиками и грушами; и  неизменно  он
мог похвалитьсЯ громадным блюдом с шариками из сдобного теста,  жаренными  в
кипЯщем  свином  сале  и  называвшимисЯ  тестЯными  орехами  или  oly  koeks
{ЊаслЯное печенье (голл.).} - чудесное лакомство, в настоЯщее времЯ в  нашем
городе  почти  никому  неизвестное,  кроме  истинно  голландских  семей,  но
по-прежнему занимающее почетное место на праздничных столах в Ћлбани.
     —ай наливали из внушительного чайника делфтского фаЯнса с изображенными
на нем толстенькими маленькими голландскими пастухами и пастушками, пасущими
свиней, или лодками, плывущими в воздухе,  домами,  стоЯщими  в  облаках,  и
другими замысловатыми произведениЯми голландской фантазии. Љавалеры щеголЯли
друг перед другом ловкостью, с какой они наполнЯли этот чайник  кипЯтком  из
большого медного котла, одного вида которого достаточно, чтобы бросить в пот
карликовых франтов нашего выродившегосЯ времени. „лЯ подслащиваньЯ чаЯ возле
каждой чашки клали кусок сахара, и все  общество  попеременно  то  отгрызало
крошку сахара, то прихлебывало чай, пока одна  изобретательнаЯ  и  экономнаЯ
стараЯ леди не внесла усовершенствование: прЯмо  над  столом  на  веревочке,
спускавшейсЯ с потолка, висел большой кусок сахара, до которого,  когда  его
раскачивали, каждый  мог  дотЯнутьсЯ  ртом  -  остроумный  способ,  все  еще
применЯемый некоторыми семьЯми в Ћлбани и безраздельно царЯщий в Љоммунипоу,
Ѓергене,  ”лат-Ѓуше  и  во  всех  других  наших  голландских  деревнЯх,   не
зараженных новшествами.
     ‚о  времЯ  этих   старинных   праздничных   чаепитий   царили   крайнЯЯ
благопристойность и строгость поведениЯ. Ќикакого флирта  или  кокетничаниЯ,
ни карточных игр длЯ пожилых дам, ни болтовни и шумных шалостей длЯ  молодых
девиц. ‡десь вы не услышали бы самодовольной похвальбы богатых джентльменов,
которым толстаЯ мошна заменЯет ум, ни вымученных острот и обезьЯньих шуточек
франтоватых молодых джентльменов, у которых ум вовсе отсутствует.  Ќапротив,
молодые леди скромно усаживались на стульЯ с  камышевым  сидением  и  вЯзали
принесенный с собой шерстЯной чулок; они раскрывали рот лишь длЯ того, чтобы
сказать: "yah, Mynher" {„а, сударь (голл.).} или "yah,  ya  Vrouw"  {„а,  да
сударынЯ (голл.).} в ответ на любой заданный им вопрос, и во всем вели  себЯ
как благопристойные, хорошо воспитанные барышни. —то касаетсЯ  джентльменов,
то все они  спокойно  покуривали  свои  трубки  и  казались  погруженными  в
созерцание  синих  и  белых  изразцов,  которыми  был  облицован  камин,   с
благочестиво изображенными на них сценами из свЯщенного писаниЯ. —аще  всего
то были ’овит с его собакой {4} или Ђман {5}, в назидание  всем  болтающийсЯ
на виселице, и €она, преотважно выскакивающий из кита, как арлекин,  который
прыгает сквозь пылающую бочку.
     ѓости расходились без шума и без всЯкой сутолоки, ибо,  сколь  странным
это ни могло бы показатьсЯ, леди и  джентльмены  довольствовались  тем,  что
надевали свои собственные плащи, шали  и  шлЯпы,  не  помышлЯЯ  даже  (какое
простодушие!) об остроумной системе обмена нарЯдами, установившейсЯ  в  наши
дни; при ней уходЯщие первыми имеют  возможность  выбрать  лучшую  шаль  или
шлЯпу, какаЯ им только попадетсЯ, - обычай, возникший, несомненно, из  наших
коммерческих повадок. ѓостей  доставлЯли  домой  собственные  кареты,  иначе
говорЯ, перевозочные средства, дарованные им природой; исключение составлЯли
лишь те богачи, которые могли позволить себе  завести  повозку.  „жентльмены
галантно сопровождали своих прекрасных дам  до  дверей  их  жилищ  и  громко
целовали на прощание. ’ак как это было установлено  этикетом  и  делалось  с
полнейшим простодушием  и  чистосердечием,  то  не  вызывало  тогда  никаких
пересудов и не должно было бы вызывать и  в  наши  дни:  если  наши  прадеды
одобрЯли такой обычай, со  стороны  потомков  было  бы  крайним  неуважением
возражать против него.

        ѓ‹Ђ‚Ђ IV

     ‘одержащаЯ дальнейшие подробности о золотом  веке  и  рассказывающаЯ  о
том, какими свойствами должны были обладать истинные леди и  джентльмены  во
времена ‚альтера ‘омневающеюсЯ.

     ‚ этот благословенный период  моей  истории,  когда  прекрасный  остров
Њанна-хата ЯвлЯл взору точную копию тех Ярких картин, какие нарисовал старый
ѓесиод, описываЯ золотое царство  ‘атурна,  жители  острова,  среди  которых
господствовала  чистосердечнаЯ  простота,  жили  в   состоЯнии   счастливого
неведениЯ; если бы Я даже сумел его изобразить, все равно оно врЯд ли  могло
бы быть понЯтно в наш вырождающийсЯ век, длЯ которого  мне  суждено  писать.
„аже представительницы женского пола, эти  главные  противницы  спокойствиЯ,
честности и седобородых общественных обычаев, временно  проЯвлЯли  небывалую
рассудительность и благопристойность и вели себЯ поистине почти так,  словно
не были посланы в этот мир длЯ того, чтобы причинЯть  хлопоты  человечеству,
сбивать с толку философов и приводить в замешательство вселенную.
     €х волосы, не истерзанные отвратительными ухищрениЯми  искусства,  были
тщательно смазаны  сальной  свечой,  зачесаны  назад  и  прикрыты  небольшим
подбитым ватой коленкоровым чепцом, плотно сидевшим на голове.  €х  юбки  из
грубой полушерстЯной ткани были обшиты  пестрыми  Яркими  полосами  и  могли
соперничать с многоцветными одеЯниЯми €риды {1}. ‚прочем, должен  сознатьсЯ,
эти прелестные юбочки были довольно короткие и едва прикрывали  колени,  что
возмещалось  их  числом,  которое  обычно  не  уступало   числу   штанов   у
джентльменов. € что еще похвальнее, все юбки были собственной работы, и этим
обстоЯтельством,  как  легко  можно   себе   представить,   женщины   немало
тщеславились.
     ’о были прекрасные дни, когда все женщины сидели дома, читали Ѓиблию  и
имели карманы  -  да  еще  какие  большие,  отделанные  пестрыми  лоскутами,
составлЯвшими многочисленные причудливые узоры и хвастливо носимые  снаружи.
Ћни действительно  были  удобными  вместилищами,  где  все  хорошие  хозЯйки
заботливо прЯтали то, что им хотелось иметь под рукой,  из-за  чего  карманы
часто становились невероЯтно раздутыми. џ помню, как  в  дни  моего  детства
ходил рассказ о том,  что  жене  ‚оутера  ‚ан-’виллера  довелось  в  поисках
деревЯнной суповой  ложки  опорожнить  правый  карман,  содержимое  которого
наполнило три корзины длЯ зерна, а поварешка в конце концов была  обнаружена
среди всЯкого хлама в самом углу кармана. ‚прочем, всем  этим  рассказам  не
следует придавать слишком большой веры, так как, когда  дело  идет  о  давно
прошедших временах, люди всегда склонны к преувеличениЯм.
     Љроме замечательных карманов, у женщин постоЯнно были при себе  ножницы
и подушечки длЯ булавок, висевшие у  поЯса  на  красной  ленте,  а  у  более
зажиточных и чванных на медной или  даже  серебрЯной  цепочке  -  бесспорные
признаки домовитой хозЯйки или трудолюбивой девицы. џ мало что могу  сказать
в оправдание коротких юбок; без сомнениЯ, они  были  введены  с  той  целью,
чтобы дать возможность увидеть чулки, которые обычно бывали из синей  шерсти
с роскошными красными стрелками, а может быть, чтобы открыть взорам красивой
формы лодыжку и изЯщную, хотЯ и вполне пригодную длЯ ходьбы ступню, обутую в
кожаный башмак на  высоком  каблуке  и  с  большой  великолепной  серебрЯной
прЯжкой. ’аким  образом,  мы  видим,  что  прекрасный  пол  во  все  времена
одинаково стремилсЯ слегка нарушать законы приличиЯ, чтобы выставить напоказ
скрытую красоту или удовлетворить невинную любовь к щегольству.
     €з приведенного здесь беглого очерка можно  видеть,  что  наши  славные
бабушки по своим представлениЯм о красоте фигуры значительно  отличались  от
своих скудно одетых внучек, живущих в наши дни. ‚ те времена прелестнаЯ леди
переваливалась с ноги на ногу под тЯжестью одежды, которой даже  в  чудесный
летний день на ней было больше, чем на  целом  обществе  дам  в  современной
бальной зале. Ћднако это не мешало джентльменам восхищатьсЯ  ими.  Ќапротив,
страсть возлюбленного, по-видимому, усиливалась  пропорционально  объему  ее
предмета, и о дюжей девице, облаченной в дюжину  юбок,  местные  стихоплеты,
писавшие  на  нижнеголландском  наречии,  утверждали,  что  она  сиЯет,  как
подсолнечник, и пышна, как полновесный кочан капусты. Љак бы там ни было,  в
те дни сердце влюбленного не вмещало больше одной женщины зараз,  между  тем
как  сердце  современного  волокиты  достаточно  просторно,  чтобы  приютить
полдюжины. Џричина этого, по моему убеждению, состоит в том, что либо сердца
мужчин стали больше, либо женщины стали мельче; впрочем, об этом пусть судЯт
физиологи.
     Ќо  в  этих  юбках  было  какое-то  таинственное  очарование,  которое,
несомненно, влиЯло на благоразумного кавалера. ‚ те дни  гардероб  леди  был
единственным ее достоЯнием; и та, у кого был хороший  запас  юбок  и  чулок,
могла, безусловно, считатьсЯ богатой наследницей, подобно девице с Љамчатки,
обладательнице множества медвежьих шкур, или лапландской красавице с большим
стадом северных оленей. Џоэтому женщины всЯчески старались выставить напоказ
эти могущественные приманки самым выгодным образом; да и  лучшие  комнаты  в
доме украшались не карикатурами на госпожу природу,  в  виде  акварелей  или
вышивок, а были всегда в изобилии увешаны домотканой одеждой,  изготовленной
самими женщинами и им принадлежавшей, - образец  похвального  тщеславиЯ,  до
сих пор наблюдаемого среди наследниц в наших  голландских  деревнЯх.  ’акими
были  прелестные  красавицы  старинного   города   Ќового   Ђмстердама,   по
первобытной  простоте  своих   нравов   соперничавшие   со   знаменитыми   и
благородными дамами, столь возвышенно воспетыми господином ѓомером,  который
рассказывает нам, что царевна ЌавсикаЯ  {2}  стирала  белье  всей  семьи,  а
прекраснаЯ Џенелопа {3} сама ткала свои юбки.
     €стинные джентльмены, вращавшиесЯ в кругах  блестЯщего  общества  в  те
старинные времена, почти во всем  были  похожи  на  девиц,  чьи  улыбки  они
жаждали  заслужить.  Џравда,  их  достоинства  не  произвели   бы   большого
впечатлениЯ на сердце  современной  красавицы:  они  не  катались  в  парных
фаэтонах и не щеголЯли в запрЯженных  цугом  колЯсках,  ибо  тогда  об  этих
пышных экипажах еще и не помышлЯли; не отличались они ни особым  блеском  за
пиршественным столом, ни последующими стычками со сторожами,  так  как  наши
предки были слишком мирного нрава, чтобы нуждатьсЯ в этих ночных блюстителЯх
порЯдка, тем более, что к девЯти часам в городе не оставалось ни одной живой
души, котораЯ не  храпела  бы  во  всю  мочь.  Ќе  притЯзали  они  также  на
изЯщество, достигаемое с помощью портных, так как тогда  эти  посЯгатели  на
карманы людей  изысканного  общества  и  на  спокойствие  всех  честолюбивых
молодых джентльменов были в  Ќовом  Ђмстердаме  неизвестны.  ЉаждаЯ  хорошаЯ
хозЯйка обшивала своего мужа и семью и даже сама goede vrouw ‚ан-’виллер  не
считала длЯ себЯ унизительным кроить мужу штаны из грубой шерсти.
     Ћднако дело не обходилось без нескольких  юнцов,  которые  обнаруживали
первые проблески так называемого пылкого духа. Ћни  презирали  всЯкий  труд,
слонЯлись у доков и по рыночным площадЯм, грелись на солнце, проигрывали  те
небольшие деньги, которыми им удавалось разжитьсЯ, сражаЯсь в "орлЯнку" и  в
"Ямочку", ругались, дрались на кулаках, устраивали петушиные бои и скачки на
соседских  лошадЯх,  -  короче  говорЯ,  подавали  надежды  стать  предметом
удивлениЯ, разговоров и отвращениЯ длЯ всего города, если  бы  их  блестЯщаЯ
карьера, к несчастью, не обрывалась близким знакомством с позорным столбом.
     ‚прочем, действительно приличный джентльмен  тех  дней  был  далеко  не
таким. Љак по утрам, так и по вечерам, на улице и в гостиной он поЯвлЯлсЯ  в
грубошерстном кафтане, изготовленном, возможно, прелестными  ручками  царицы
его сердца и щедро украшенном множеством больших бронзовых пуговиц.  „есЯток
штанов увеличивал объем его фигуры, на башмаках были огромные медные прЯжки,
широкополаЯ шлЯпа с низкой тульей затенЯла полное лицо и волосы болтались за
спиной громадной косой в футлЯре из кожи угрЯ {4}.
     ‚ таком виде он  отважно  пускалсЯ  в  путь,  чтобы  подвергнуть  осаде
неумолимое сердце какой-нибудь девицы. ‚о рту у него, мой  добрый  читатель,
была не флейта, вроде той, из которой Ђцис извлекал сладкие звуки, восхвалЯЯ
свою ѓалатею {5}, а настоЯщаЯ  делфтскаЯ  трубка,  набитаЯ  пахучим  табаком
самого низкого  сорта.  ‚ооружившись  ею,  он  решительно  становилсЯ  перед
крепостью и с течением времени ему почти всегда  удавалось  густыми  клубами
дыма принудить прекрасного врага к сдаче на почетных условиЯх.
     ’аково было счастливое  правление  ‚оутера  ‚ан-’виллера,  воспетое  во
многих давно забытых стихах  как  подлинный  золотой  век,  по  сравнению  с
которым все остальные эпохи были лишь медной подделкой. ‚ это чудесное времЯ
сладостный свЯщенный покой царил во всей провинции. Ѓургомистр  мирно  курил
свою трубку;  полновесное  утешение  его  домашней  жизни,  его  супруга,  в
многочисленных юбках, покончив с дневными делами, степенно сидела у  дверей,
скрестив руки на белоснежном переднике,  и  ее  не  оскорблЯли  ни  прохожие
грубиЯны, ни праздношатающиесЯ мальчишки -  эти  вредные  сорванцы,  которые
наводнЯют наши улицы, скрываЯ под розами юности шипы  и  тернии  беззакониЯ.
’огда возлюбленный в десЯти штанах  и  девица  в  десЯтке  юбок,  ничего  не
страшась  и  не  вызываЯ  осуждений,  предавались   всем   невинным   ласкам
целомудренной любви, ибо чего  могла  опасатьсЯ  та  добродетель,  что  была
защищена щитом из доброго грубошерстного  сукна,  равного  по  прочности  по
меньшей мере семи бычьим шкурам непобедимого ЂЯкса.
     ’рижды счастливый век, который никогда не будет забыт! Љогда  все  было
лучше, чем  стало  потом  и  будет  когда-либо  впоследствии;  когда  пролив
Ѓаттермилк был совершенно сух при отливе; когда кроме лососей в  ѓудзоне  не
было другой рыбы и когда  луна  сиЯла  чистой,  лучезарной  белизной,  а  не
меланхолическим желтым светом, порождаемым тем, что ее тошнит от гнусностей,
свидетельницей которых она каждую ночь бывает в этом  погрЯзшем  в  разврате
городе.

        ѓ‹Ђ‚Ђ V

     ‚ которой читателЯ заставлЯют совершить приЯтную прогулку,  кончающуюсЯ
не так, как она началась.

     ‚ лето господне тысЯча восемьсот четвертое во второй половине чудесного
днЯ, выдавшегосЯ в мЯгком месЯце октЯбре, Я совершил свою  обычную  прогулку
на батарею,  представлЯющую  одновременно  гордость  и  оплот  старинного  и
неприступного города Ќью-‰орка. џ хорошо помню, какое тогда было времЯ года,
так как оно непосредственно предшествовало исключительно холодной  зиме,  во
времЯ  которой  наши  мудрые  управители  в  порыве  бережливой  филантропии
затратили несколько сот долларов, чтобы разобрать на части деревЯнные  валы,
стоившие  несколько  тысЯч,  и  распределили   гнилые   куски   бревен,   не
представлЯвшие ровно никакой ценности, среди дрожавших от  холода  городских
беднЯков. Ќикогда со  времен  падениЯ  стен  €ерихона  {1}  или  построенных
небожителЯми башен ’рои мир не знал такого разрушениЯ - и  оно  не  осталось
безнаказанным. ЏЯтеро мужчин, одиннадцать старух и  девЯтнадцать  детей,  не
говорЯ уже  о  кошках,  собаках  и  неграх,  ослепли  при  тщетных  попытках
согретьсЯ дымом этой благотворительной замены топлива; кроме  того  возникла
эпидемиЯ глазных заболеваний, котораЯ  в  дальнейшем  возобновлЯлась  каждую
зиму, в особенности среди тех, кто  пыталсЯ  топить  гнилыми  бревнами,  кто
согревалсЯ   благотворительностью   своих   ближних   и   кто    пользовалсЯ
патентованными каминами.
     ‚ названный выше год и месЯц Я по обыкновению прогуливалсЯ, погруженный
в задумчивость, вдоль батареи, котораЯ, хотЯ она теперь и не батареЯ, служит
самым в