дать, усаживались за
длинным столом,  между нами  вертелась  девочка, обращаЯ то к одному,  то  к
другому  перемазанное едой личико, и  только в  ее присутствии  наши трапезы
обретали веселую завершенность. Џотом она полными, правильными предложениЯми
рассказывала нам, что и как мы делали:
     -- Њы были в ресторане, ели, пили, разговаривали и смеЯлись.
     €  оттого,  что  она,  обозначив  словами  все  наши действиЯ,  все  же
абсолютно  ничего  не  могла  сказать  о них своими  полными  и  правильными
предложениЯми, менЯ пронизывали  жалость и страх: насколько мы с ней несхожи
и как  по-разному все воспринимаем.  ‘коль бы правильно и  осмысленно она ни
говорила, речь ее -- возможно, именно потому, что она выговаривала слова так
аккуратно и таким разумным тоном, -- звучала длЯ менЯ  бессвЯзным и одиноким
лепетом. € Я всЯкий  раз  вспоминал, что и  сам  долгие годы  только называл
переживаниЯ,  пусть даже  как  нечто  запретное,  и  не смел видеть за  ними
действительное  чувство,  не  говорЯ уж  о  том,  чтобы  продумать  и понЯть
пережитое.  џ рос  в интернатах, мы  были  почти совсем отрезаны от внешнего
мира, однако такаЯ жизнь  именно из-за обилиЯ запретов смогла  преподать мне
гораздо больше уроков подлинного переживаниЯ,  нежели обычный  внешний мир и
заурЯдное  окружение. џ же училсЯ только одному -- слушать лепет собственной
фантазии, доводивший  менЯ  почти  до  идиотизма. Ћднако  позже,  когда  мир
переживаний открылсЯ мне -- при  воспоминании об этом  менЯ  и сейчас  берет
жуть, -- запреты детства, выстроившиесЯ в  моем сознании в  прочную систему,
все-таки помогли: Я старалсЯ все переживать  систематически, классифицировал
переживаниЯ, прикидывал,  каких  еще  недостает, училсЯ не принимать одно за
другое  или  тем паче  за  все  остальные  сразу и таким  образом  спассЯ от
неминуемого умопомешательства. ‚от почему даже мысль о самоубийстве Я  сумею
встретить  достойно; зато тем больше Я  страшусь самоубийства  других людей,
которым моЯ система бессильна помочь.
     џ  уже  больше  не разговаривал сам с собой и радовалсЯ дню, как прежде
радовалсЯ ночи. Ќогти и волосы стали расти у менЯ быстрее.
     Ќо  менЯ все еще мучили кошмары, Я пробуждалсЯ  от толчка и потом долго
лежал,  не осознаваЯ, что  уже  проснулсЯ. "Љак почтовый рожок, пропевший на
самом тихом выдохе из глухой дали" ("‡еленый ѓенрих"), -- так и менЯ все еще
вырывали  из  сна привидевшиесЯ ужасы. Ћднажды мне приснилось, будто у  менЯ
открыт рот. Љогда Я проснулсЯ, он был сомкнут накрепко.
     ‚ ‘ент-‹уисе  Я  сумел  наконец рассказать  Љлэр про ћдит.  ЊенЯ уже не
мучил страх за нее, и, как бывает с гайкой, когда после нескольких неудачных
попыток посадить ее на болт вдруг заранее знаешь, что в следующий раз она уж
точно  "пойдет",  так  и  сейчас  Я  вдруг  заговорил  о  ћдит   легко,  без
затруднений.
     -- џ боЯлсЯ,  что убью ее,  --  призналсЯ  Я. --€  сейчас иногда боюсь.
Ћднажды  мы  бросились друг  на друга прЯмо на улице,  Я начал  ее душить, а
после,  придЯ  домой,  автоматически вымыл руки.  …ще помню,  как мы сошлись
после очередного разрыва и в первые минуты нам было  хорошо, но  потом, едва
мы  заговорили,  мною  овладело  такое чувство,  будто Я в  уборной  пытаюсь
спустить воду, а бачок пуст. Њы все еще не расстались, жили вместе, но какаЯ
это была жалкаЯ жизнь! Љогда мы отдыхали на море, каждый сам натирал себе на
плЯже спину  кремом. ‹егче  всего,  пожалуй, нам  было только  на прогулках,
когда мы просто  шли рЯдом. € при  этом  мы были почти неразлучны, просто не
могли оставить друг друга ни на секунду, разве что после очередного скандала
выйдешь на балкон, успокоишьсЯ -- и снова в комнату. Њы все еще  тревожились
друг о друге: однажды Я  ударил ее в темноте и сам испугалсЯ, долго украдкой
на нее посматривал, потом обнЯл и спросил: "’ы жива?"
     џ  спрашиваю себЯ, почему  все  так обернулось,  но  ощущениЯ тогдашних
событий улетучиваютсЯ  из моего сознаниЯ,  остаютсЯ одни  внешние  действиЯ,
голые  улики, и от этого кажетсЯ, будто Я  поступаю с ћдит нечестно, будто Я
втЯгиваю ее в заранее подстроенную игру причин и следствий, игру, в  которой
каждое  изъЯвление  чувств предсказано мной  и оттого терЯет подлинность.  Ђ
ведь  наша ненависть была  подлинной, подлинной  настолько,  что  на  первых
порах, когда  мы еще пытались  в ней разобратьсЯ,  всЯкие умствованиЯ на эту
тему казались нам унизительными,  кощунственными, недостойными постигшей нас
беды. Ћднажды  Я  попыталсЯ втолковать ћдит,  что ее  привычка  принимать за
чистую   монету  всЯкую,   даже   самую   ничтожную   информацию,  свЯто   и
незамедлительно верить любой печатной стро-
     ке,  больше того,  с  рвением,  которое  сделает  честь  и религиозному
фанатику,  объЯвлЯть вычитанную  новость  чуть  ли  не универсальным мировым
законом и  строить жизнь согласно этому закону, -- что  все  ее страхи перед
загрЯзнением окружающей среды, ее  психоз насчет того, как  надо "правильно"
питатьсЯ, и прочие  "заскоки" объЯснЯютсЯ только воспитанием: ее воспитывали
в  отрыве  от  сколько-нибудь   серьезной   информации,  вот  она  и  готова
поклонЯтьсЯ  любому,  даже пустЯчному факту,  точно  магическому  божку. Ќо,
заканчиваЯ эту длинную тираду,  Я  уже кусал губы от бессильной  Ярости и по
заслугам  получил в ответ, что  моЯ  маниЯ истолковывать  все и всЯ  -- тоже
идолопоклонство, жалкие потуги отвлечьсЯ  от собственной  персоны. Џоначалу,
когда перемены в поведении ћдит еще  не так бросались в глаза, Я замечал  их
лишь изредка и не принимал всерьез. ‚ ту пору объЯснениЯ с легкостью слетали
с  моих  уст, Я  даже  гордилсЯ  тем, как складно все объЯснЯю;  и ћдит  мои
объЯснениЯ понимала, вот только одно до менЯ никак не доходило -- почему она
не желает  следовать моим советам.  Џотом Я стал замечать, что она ненавидит
эти  советы, и не  потому, что не  согласна с  ними, --  просто ей до смерти
надоели  мои  наставительные  разглагольствованиЯ.  "’ы  дурак!"  -- однажды
крикнула она в  сердцах, и Я  вдруг  и вправду  почувствовал  себЯ  дураком.
Ћщущение собственной  глупости разлилось по  всему телу  блаженным теплом, Я
даже нежилсЯ  в  этом чувстве, настолько оно оказалось приЯтным.  Ћтныне  мы
открыто стали врагами, Я уже ничего не объЯснЯл, только беспрерывно ругалсЯ,
а вскоре нас уже не удивлЯло и взаимное  желание причинить друг другу  любую
боль, в  том числе и физическую. ‚ременами, хотЯ тоска сдавливала горло, мне
доставлЯла радость мысль, что Я ничуть не лучше другиху такой же подлец, как
все.  ‚ прежние времена мне казалось,  что самое страшное  --  распознать  в
близком человеке подлеца, что ничего страшнее быть не может. „а как  же это?
--  изумлЯлсЯ Я. Ђ  теперь  Я и  сам  был не лучше и  не мог иначе,  мы  оба
превратились в чудовищ...
     € все-таки мы не расходились:  никто из нас  не желал  признавать  себЯ
побежденным.  Њы осыпали  друг друга упреками,  причем  ни  один  не пыталсЯ
доказать, что именно он  прав.  ‚ажнее было, и мы буквально  караулили такие
мгновеньЯ,  заставить  другого  самого убедитьсЯ  в справедливости укоров. ‘
упреков  все  только  начиналось, а потом мы стерегли каждое  движение  друг
друга, чтобы противник  сам поймал себЯ  с поличным. •уже всего было то, что
мы  уже не разменивались  на  обвинениЯ,  только молчаливо подстраивали друг
другу  ловушки,  красноречивее  слов  свидетельствовавшие  о  вине.  ѓлавным
оружием стала  не ругань,  а немаЯ укоризна. Љогда  один мыл посуду,  другой
непременно  ее перемывал; стоило  одному встать, другой  немедленно бросалсЯ
застилать его постель;  норовил  тайком  выполнить  работу по  дому, которую
обычно  выполнЯл  другой; спешил  поставить на  место вещь,  которую  другой
забывал вовремЯ убрать.  ‚друг обнаружилось,  что ћдит  в состоЯнии без моей
помощи перетаскивать из комнаты в комнату даже мебель и каждый день выносить
мусорное  ведро.  ’олько и  скажет: "‘пасибо, Я  сама".  ’ак мы  и  метались
наперегонки, наше рвение  росло не по  днЯм, а  по часам и стало граничить с
истерией. Љаждый искал, что бы такое еще  сделать, лишь бы не дать сопернику
передышки. ‚ наших спорах решали  не  доводы, а поединок  поступков, которые
каждый кидалсЯ совершать по окончании споров. Џричем  исход поединка зависел
не от того, за какую работу кто принималсЯ, а от того, как он ее проделывал.
Њалейший сбой  в ритме, лишнЯЯ пробежка по  комнате, заминка при  подступе к
новому занЯтию -- и ты проиграл. Џобеждал тот, кто находил кратчайший путь к
намеченному делу и приступал к нему без промедлениЯ. ’ак, влекомые все более
изощренными начинаниЯми, мы носились по квартире в немыслимом,  исступленном
танце,  хореографом которого была ненависть, и обходились друг  с другом как
равные  и достойные противники только тогда, когда обоим удавалось проделать
все без запинки.
     -- Љак и наши хозЯева, -- продолжал  Я, -- мы тоже поделили все вещи на
сферы  владениЯ. Ќо поделили  не от  избытка  нежности, а от  лютой  вражды:
перенесли вражду и на вещи. Њы стали попрекать друг друга дурными привычками
и, хотЯ каждый об этих привычках знал давно, непрерывно обменивались такими,
к примеру, сообщениЯми: "’вой стул скрипит". €ли: "Људа ни ткнешьсЯ -- всюду
твои  надгрызенные Яблоки  валЯютсЯ  ".  €ногда либо ћдит, либо  Я  пытались
описать друг  другу, как она либо,  соответственно,  Я выглЯдим  со стороны.
‘лушать  эти рассказы было и жутко, и смешно. Џотом мы ненадолго расстались,
а когда сошлись снова, все прежние раздоры показались сперва дурным сном. Ќо
мы уже были не в  силах совладать с собой.  € даже  желание каждого принести
себЯ  в  жертву другому  нас  уже  не  спасло.  Ѓывали и  минуты  случайного
примирениЯ. Ћднажды мы столкнулись в коридоре -- там трудно разминутьсЯ -- и
вдруг  обнЯлись, сами  не понимаЯ,  как  это произошло. €ли еще: Я  сидел  в
кресле,  она  подошла  ко мне почти вплотную,  наклонилась что-то убрать или
поправить -- и в ту же секунду Я совершенно непроизвольно привлек ее к себе.
Џрижавшись друг  к  другу,  мы замерли, но не  почувствовали ничего,  только
растущую пустоту внутри. Џотом раздраженно, почти брезгливо разъЯли объЯтиЯ.
ќти примирениЯ  возникали так же  случайно, как  желаниЯ  у  твоей  дочки: в
машине ее чуть  качнуло на повороте  -- и она уже хочет прилечь. ‹егла -- но
тут же вскакивает снова, потому что вовсе не устала. ’очно так же и у нас не
было никакой потребности миритьсЯ.  € все же Я чувствовал себЯ все свободней
и думал, что и длЯ ћдит так лучше. †ить стало полегче: нам уже не нужно было
выказывать на людЯх  давнюю взаимную  теплоту,  добродушно  друг  над другом
подтрунивать,  прибегать  к   условным  словечкам,  приобретающим   за  годы
супружества особый  смысл  тайных  намеков, понЯтных только нам и непонЯтных
остальным.  Њы   почти  перестали  разговаривать,  но,  странное  дело,  мне
казалось,  что Я  держусь молодцом,  непринужденно и открыто.  ‚ присутствии
посторонних мы  играли роли: дома -- гостеприимных хозЯев,  в  ресторане  --
благополучных посетителей, в  аэропорту -- путешественников, в кинотеатре --
зрителей,  наконец,  в  гостЯх -- гостей. €  посторонние охотно видели в нас
только исполнителей ролей. Ќо вот что удивительно:  играЯ роли, мы почти  не
чувствовали друг к  другу неприЯзни,  ибо вживались в  эти роли вдохновенно,
всей душой, без остатка; мы даже испытывали что-то вроде гордости: вот, мол,
как складно у нас получаетсЯ. Џравда, при этом мы старались на всЯкий случай
не приближатьсЯ друг к другу, каждый был сам  по себе и мог разве что походЯ
коснутьсЯ другого. Љроме  того,  выЯснилось,  что  именно  после  гнуснейших
подлостей,  когда мы, онемев от возмущениЯ, бледнеЯ и дрожа, только смотрели
друг на друга в  бессильной Ярости, что именно после  таких мгновений во мне
все чаще возникала неизъЯснимаЯ нежность к ћдит, и  чувство это было сильнее
былой любви. ’огда Я находил себе какое-нибудь тихое занЯтие, менЯ охватывал
покой,  и Я  чувствовал, как судорога  ненависти постепенно рассасываетсЯ  в
благотворной боли. џ бы  мог и дальше так жить, -- рассказывал Я. -- ’о было
сладострастное, упоительное  отчуждение.  ‚ минуты ненависти  Я называл ћдит
тварью,  когда ненависть отпускала -- существом.  џ полагал,  что  и  с ћдит
происходит примерно то же,  но вскоре  стал замечать,  что  она делаетсЯ все
задумчивей, все отрешенней.  Ћна стала вздрагивать,  когда к ней обращались.
Ќачала сама с собой играть в игры, предназначенные длЯ нескольких партнеров.
Ћднажды она сообщила, что по части секса прекрасно обходитсЯ без посторонней
помощи; Я-то не сказал  ей, что тоже  начал заниматьсЯ онанизмом. Џри мысли,
что  мы, каждый в своем углу и,  быть может, даже  одновременно,  тешим себЯ
подобным образом, мне стало  смешно, но и до муторности тошно. Ќо Я ничем не
мог ей помочь, ненависть и  подлость  выжали  из  менЯ  все  соки, Я сутками
валЯлсЯ в своей комнате бревно бревном.  „аже  занимаЯсь онанизмом, Я не мог
вообразить  какую-нибудь  женщину  --  приходилось  смотреть  на  фото голых
красоток. ђугались мы теперь редко. ћдит все еще часто внезапно отворачивала
лицо,  но  уже не  плакала  больше. ‘вои  деньги  она тратила  стремительно,
покупала Ѓог весть  что -- шкуру белого медведЯ, граммофон с ручным заводом,
флейту, котораЯ приглЯнулась ей только тем, что в мундштуке была паутина. €з
еды покупала лишь  лакомства и деликатесы. —асто  она возвращалась с пустыми
руками: не находила ничего, что выглЯдело бы так, как ей хотелось, и злилась
     на бестолковых продавщиц. ’ерпение мое истощалось, но Я боЯлсЯ  за нее.
Љогда она высовывалась  из окна,  Я как бы невзначай  подходил к  ней сзади,
делаЯ вид, будто тоже хочу выглЯнуть на  улицу.  џ видел, как  она то и дело
спотыкаетсЯ, наталкиваетсЯ  на все углы в доме. Ћднажды, взглЯнув на книжный
стеллаж,  который  она  смастерила  несколько  лет  назад,  Я  по-настоЯщему
испугалсЯ, обнаружив, что он все еще цел и по-прежнему стоит на своем месте.
‚ эту минуту мне стало Ясно: Я потерЯл ћдит и даже свыксЯ с потерей. ‹ицо ее
становилось все  задумчивей, но и эту задумчивость Я  уже не  мог  выносить.
’еперь ты знаешь, как Я здесь очутилсЯ.
     ‘разу по приезде в  ђок-•илл Я позвонил в отель в ”иладельфии и сообщил
свой адрес и телефон. Џотом  чем  больше Я рассказывал про ћдит, тем  больше
забывал о ней и уже  не думал, что она  может объЯвитьсЯ где-то  поблизости.
Њне  казалось,  все уже  отрезано.  Ћднажды вечером  мы  сидели  на веранде,
ребенок ушел  к  себе и, лежа в  кроватке, громко сам с  собой беседовал, мы
прислушивались, времЯ от времени переговариваЯсь  вполголоса.  •озЯева, наша
любовнаЯ парочка, угнездились на софе под одной шалью, Љлэр читала "‡еленого
ѓенриха  ", у менЯ  же в  эти дни не было никакой  охоты читать, и Я  просто
смотрел на нее. ‚друг зазвонил телефон. џ остановил кресло-качалку и,  когда
хозЯйка ушла  в  комнаты, уже заранее знал, что звонок мне. Ћна поЯвилась  в
дверЯх и молча указала на трубку.  Џолупривстав,  Я на цыпочках, согнувшись,
словно извинЯЯсь, прошел  в дом.  џ сказал "алло" почти шепотом, но никто не
отозвалсЯ. џ еще  раз сказал: "џ слушаю", мне не  пришло в голову  спросить,
кто звонит. Ѓ трубке было тихо, Я услышал только мощный рокот  промчавшегосЯ
на большой скорости грузовика, а потом звоночек, напомнивший мне  сигнальные
звонки на бензоколонках.  Ѓольше Я ничего не сказал  и тихо положил  трубку.
„аже не поинтересовалсЯ у хозЯйки, кто менЯ спрашивал.
     „ва  днЯ  спустЯ  Я  получил  поздравительную  открытку  с типографским
текстом:  "‘частливого днЯ рождениЯ".  Џеред "счастливого"  от  руки вписано
"последнего". Џочерк  похож на почерк  ћдит и  в то  же времЯ совсем  чужой.
Џравда,  она всегда пользовалась авторучкой с пером, а тут писали шариковой.
Љ  оборотной стороне открытки  рЯдом с  адресом  была приклеена  фотографиЯ,
снЯтаЯ  "полароидом":  крупным  планом  --  и,   следовательно,  нечетко  --
сфотографированный револьвер,  из непровернутого барабана торчит патрон.  „о
менЯ не сразу дошло, что это  угроза, и только потом Я сообразил и  принЯл к
сведению  как нечто само собой разумеющеесЯ: она  собираетсЯ менЯ  убить. Џо
правде сказать, Я не верил, что ћдит на такое способна, но само ее намерение
вызвало во  мне нечто вроде гордости: "’еперь  по  крайней  мере  со мной не
случитсЯ ничего другого", -- подумал  Я; в угрозе  ћдит мне виделась формула
заклЯтиЯ  от  всех  прочих  бед  и  опасностей,  включаЯ несчастные  случаи.
"’еперь-то уж тебе ничего  не страшно", -- утешил Я себЯ и  на радостЯх даже
обменЯл все оставшиесЯ чеки  на наличные. џ понЯл наконец, какаЯ цель  гонит
ћдит по моему следу. Њы и раньше,  бывало,  грозили друг другу убийством, но
не потому, что каждый  хотел  увидеть  труп своего  врага,  нас  манило само
ожесточение смертельной  схватки, мы  хотели  стереть друг друга в  порошок.
Ћсуществись  наши намерениЯ  наЯву,  это  было бы садистское убийство, когда
жертву  долго  истЯзают, измываютсЯ  над  ней,  чтобы  напоследок  она  сама
поверила  в собственное  ничтожество. Ќо как  бы испугалсЯ Я, да и она тоже,
если бы один из нас  сам,  по доброй воле потребовал, чтобы другой прикончил
его тут же, немедленно, на месте! ќто вполне  в стиле ћдит -- написать такую
открытку и  даже отправить: она обожает позу, даже в отчаЯнии. џ  так и вижу
ее в сумраке гостиничного номера: лицо в профиль, револьвер на коленЯх, она,
откинувшись в  кресле,  сидит перед полузадернутой  портьерой  и покручивает
кольцо  на пальце. Ћднажды под  утро в полусне  Я видел  собственную смерть:
передо мной несколько  человек, они  переминались,  привставали на  цыпочки,
потом  мало-помалу каждый нашел  себе  место, и все затихли;  невесть откуда
поЯвились еще несколько,  они остановились уже в отдалении, помаЯчили и тоже
затихли; только совсем вдалеке пробежал ребенок, он метнулсЯ пару раз, потом
застыл -- и в  этот момент Я умер.  ‘  тех  пор  Я  больше не думаю  о своей
смерти,  разве что  времЯ от  времени возникает смутное беспокойство.  ’ак и
теперь: едва мне представилась  ћдит перед полузадернутой портьерой, Я сразу
понЯл, что эта картина -- прощальнаЯ и что отныне мы уже не вместе.  Ћна мне
даже  не снилась  больше,  и о снедавшей менЯ жажде убийства  Я тоже  думать
забыл. €ногда мне казалось, что  за мной наблюдают, но Я  даже  не озиралсЯ.
ђаньше,  когда мы целыми днЯми  не виделись, мы еще, случалось,  писали друг
другу записки: "•отелось  бы на тебЯ взглЯнуть". Њне  больше  не хотелось на
нее взглЯнуть.
     ‡акончив  рекламный   плакат  к  очередному  фильму,  художник  получал
бесплатные  билеты,  и мы  часто  ходили  в  кино.  Љак правило, в  зале мне
делалось не по себе,  и  только на  улице  Я  вздыхал  с облегчением. „олгое
созерцание  предметов  на  экране  утомлЯло  менЯ,  ритм  менЯющихсЯ  кадров
подчинЯл мое дыхание и до  боли  затруднЯл его. € только однажды, когда Љлэр
решила показать  дочке  территорию  всемирной  выставки  1904  года,  а наши
хозЯева взЯли менЯ на  фильм „жона ”орда "Њолодой  мистер ‹инкольн", картина
увлекла менЯ,  Я  смотрел  ее, не  помнЯ себЯ, и  мне казалось, Я  не  фильм
смотрю,  а  грежу наЯву.  ‚ образах  давнего прошлого, из  времен  молодости
Ђвраама  ‹инкольна, мне  грезилась  моЯ будущность,  и в персонажах фильма Я
предугадывал людей, с которыми еще когда-нибудь повстречаюсь. € чем дольше Я
смотрел,  тем сильнее  ощущалось желание встречатьсЯ только с такими людьми,
как эти, в фильме, чтобы не нужно было постоЯнно оглЯдыватьсЯ на себЯ, чтобы
можно было, как и они, ходить среди им подобных как равный, сохранЯЯ Ясность
мысли и  свободу тела,  соблюдаЯ негласно установленные и признаваемые всеми
правила игры, где  каждому отведено свое  место в жизни и нет нужды посЯгать
на  место другого. ‚ детстве Я все пыталсЯ перенимать -- жесты, осанку, даже
росчерк чужого пера. Ќо  сейчас  Я хотел только  брать  пример с этих людей,
которые осуществили  себЯ целиком и без остатка: Я не хотел стать таким, как
они, но  таким, каким  под силу стать мне. …ще совсем недавно Я бы, наверно,
попыталсЯ  перенЯть их южный говор,  он звучал  так, точно они о чем-то тихо
друг  другу напоминали.  €ли ту --  все  равно неподражаемую  --  сердечную,
никогда не обращенную к себе, а самозабвенно озарЯющую других улыбку  совсем
молодого ѓенри ”онда, который сыграл в этом фильме молодого адвоката Ђвраама
‹инкольна -- вот уже больше тридцати лет назад. ’еперь  Я отделалсЯ от  зуда
тоскливой   подражательности;  глЯдЯ   на  экран,   Я  только   всЯкий   раз
приветственно улыбалсЯ в ответ.
     Ђвраам ‹инкольн выступал защитником по делу двух  братьев.  Ћни были не
из здешних и обвинЯлись в убийстве помощника  шерифа. ‚торой помощник шерифа
по имени „ж. Џалмер  Љасе  показал, что ночью  при свете луны он видел,  как
старший из братьев заколол того человека. Њладший, однако,  брал всю вину на
себЯ. Њать, сидевшаЯ в это времЯ  в повозке, была свидетельницей схватки, но
не желала говорить суду, который из ее  сыновей убийца.  ’огда их обоих чуть
было не линчевали,  но ‹инкольн  сумел  предотвратить самосуд:  он остановил
пьЯную  ораву  и тихим  голосом призвал  этих  людей  оглЯнутьсЯ на  себЯ  и
подумать, кем бы сами они могли стать, и припомнить все, о чем они забыли. €
эту сцену, когда ‹инкольн стоЯл на деревЯнном  крыльце перед зданием тюрьмы,
угрожающе  сжимаЯ   в   руках  жердину,  просто   невозможно  было  смотреть
безучастно, и она тЯнулась долго, до тех пор, пока не становилось видно, что
не  только забулдыги, но и актеры, игравшие этих  забулдыг, прислушивались к
нему  все  вдумчивее  и  потом  уходили из  кадра, навсегда  измененные  его
словами. ‚ эту  минуту чувствовалось, что  и  переводившие дух зрители  тоже
стали  другими. Џотом, на судебном  разбирательстве,  ‹инкольн  доказал, что
Љасе вовсе не мог видеть убийцу, потому что в  ночь убийства было новолуние.
€ вместо „ж. Џалмера Љасса он  стал называть его только „жоном Џ.  Љассом  и
уличил  этого „жона  Џ. Љасса  в  убийстве  товарища  по службе,  который  в
потасовке с братьЯми был только легко ранен. ‚озле повозки, на которой семье
предстоЯло  продолжить  путь  на  ‡апад,  мать  обоих оправданных  протЯнула
Ђврааму  ‹инкольну сверток  -- его  адвокатский гонорар. "‚озьмите  это, это
все,  что у менЯ  есть".  € ‹инкольн  взЯл!  "Thank  you, Ma'm! "J  € потом,
простившись с переселенцами, в одиночестве двинулсЯ вверх по склону холма. ‚
другом месте  фильма он со старым охотником очень долго ехал  на  осле среди
весеннего ландшафта, на голове цилиндр, ноги почти волочатсЯ по земле, и все
это  времЯ  он  играл на  варгане2. "—то за  инструмент  такой?*  -- спросил
охотник.  "…врейскаЯ  арфа"3, --  отвечал Ђвраам ‹инкольн.  "—удной народ. €
музыка чуднаЯ, --  констатировал охотник. -- Ќо слушать приЯтно".  € они еще
долго  так  ехали, один --  пощипываЯ свой варган, другой -- склонив  голову
набок и прислушиваЯсь к мелодии.
     -- ЋбЯзательно  наведаюсь к „жону  ”орду, --  сказал  Я  Љлэр, когда мы
заехали за ней  и девочкой на выставку. -- ‘прошу его, что он помнит об этом
фильме и  видитсЯ ли хоть изредка  с  ѓенри  ”онда, который теперь  играет в
многосерийных  семейных  сагах на телевидении. Ђ  еще скажу,  что этот фильм
открыл  длЯ менЯ Ђмерику, что его люди и его природа  научили менЯ пониманию
истории и что он просто привел  менЯ  в доброе расположение  духа. џ попрошу
”орда рассказать мне, каким он был  в молодости и что изменилось в Ђмерике с
тех пор, как он уже не снимает фильмов.
     Њы  еще немножко побродили вокруг,  ребенок мельтешил впереди, фонари в
лучах низкого солнца  поблескивали,  словно их  уже  зажгли, мне  захотелось
что-нибудь  выбросить, и  Я швырнул жевательную резинку за  ограду зоопарка;
навстречу шли люди, глаза их покраснели от катаниЯ на американских горах, мы
с  девочкой  тоже  уселись в  тележку,  и,  пока  мы  катались, солнце  тихо
опускалось за огромные рекламные щиты,  просвечиваЯ сквозь щели между  ними;
потом, взлетев на гребень самого высокого витка, мы  увидели солнце еще раз,
но на  следующем круге его уже  не было: оно утонуло в  бескрайних просторах
равнины Њиссури.
     ‚ сумерках мы  стоЯли  в саду  вокруг деревЯнного дома  почти недвижно,
разве  что изредка переминаЯсь с ноги  на  ногу,  отрешенные, как  фламинго,
времЯ  от времени подносЯ  к  губам бокал вина, о  котором, казалось, забыли
руки. €ногда от боЯзни уронить бокал Я даже вздрагивал -- настолько терЯлось
ощущение собственного  тела. Џтицы уже не пели, только шебаршились в кустах.
€з  машин, останавливавшихсЯ возле  соседних домов,  выходили люди и  шли  к
своему порогу.
     Ќа  улице  было  тихо,  в  слабеющих  дуновениЯх кружились водоворотики
опавших лепестков магнолии, сорванные с кустов и брошенные на тротуар первым
послезакатным ветерком. Ѓ окне соседнего  дома  мелькали разноцветные блики,
цвета менЯлись через каждые несколько секунд: там в темной гостиной включили
цветной телевизор. € в  нашем доме было открыто нижнее окно; в комнате горел
свет,  видна была только заднЯЯ стена, на фоне которой иногда возникала Љлэр
--  она укладывала дочку  спать; один раз она прошла с голенькой девочкой на
руках, потом вернулась  уже одна, несЯ  бутылочку с  чаем, затем стена снова
опустела  и  лишь слабые  тени  Љлэр, склонившейсЯ  в  комнате над ребенком,
пробегали  по  ней;  наконец  исчезли  и  тени,  осталась  только  стена,  в
сгущавшейсЯ  тьме светившаЯсЯ  все  Ярче, ровным  и глубоким  желтым светом,
который, казалось, не отражалсЯ, а исходил от нее.
     --  ’акой желтый  свет  встречаетсЯ  еще  только  в  живописи  прошлого
столетиЯ на  картинах  об  освоении „икого ‡апада,  --  сказал  художник. --
Џричем и там он исходит не  откуда-нибудь, ну, допустим,  с неба, а из самой
земли. Ќа  полотнах Љатлина и ђемингтона1 небо всегда блеклое и белесое, все
какое-то закопченное, на нем никогда  не увидишь солнца, зато землЯ излучает
невероЯтно глубокое желтое сиЯние  и освещает лица снизу. †елтый цвет вообще
преобладает на этих  картинах: колеса телег, пороховой дымок из  винтовочных
стволов,  оскалы  издыхающих лошадей, железнодорожные шпалы --  все  мерцает
желтизной,  причем  как  будто изнутри. Ћт  этого  каждый  предмет  обретает
торжественный  и твердый  контур геральдического знака, как на  гербе. „а  и
сейчас  еще имитации этого  желтого  цвета встречаютсЯ  на  каждом  шагу: им
размечают стоЯнки автомашин и  распределительные полосы шоссе,  им покрашены
крыши придорожных ресторанов-бунгало  ѓоварда „жонсона,  почтовые  Ящики  на
садовых изгородЯх, майки с надписью "U. S. Ђ.".
     -- †елтаЯ неоноваЯ обводка шпилЯ над "•олидей-€нн" -- вспомнил Я.
     •удожник  и  его жена показали  мне свои ладони. ђуки женщины,  котораЯ
всегда только дорисовывала  на его картинах небо, были  едва различимы, зато
руки мужчины светились в пепельной мгле Явственной желтизной.
     --  ќто цвет воспоминаниЯ, -- сказал мужчина. --  € чем дольше  на него
смотришь,  тем глубже уходишь  памЯтью в прошлое,  пока не дойдешь до самого
дна.  €  наступает  мгновение, когда, уставившись на  этот цвет, уже  просто
грезишь.
     --  "In the days  of gold"  (‚  золотые  дни"s),  --  произнесла  вдруг
женщина, и слова ее прозвучали словно издалека.
     Ћкно погасло,  но его свет еще некоторое  времЯ стоЯл в глазах, куда ни
глЯнь, слепЯщим
     пЯтном. Љлэр вышла, жуЯ кусок хлеба, оставшийсЯ после ребенка. Џотом мы
опЯть сидели на веранде и слушали старые пластинки.  •озЯева наши  то и дело
напоминали  друг  другу,  что  с ними  было,  когда поЯвилась  та  или  инаЯ
пластинка.
     "I Want To Hold Your Hand" ("џ хочу держать твою руку").
     -- Њы тогда пили  ледЯное  пиво  из  запотевших  кружек в  мексиканском
ресторане под ‹ос-Ђнджелесом.
     "Satisfaction"("“довлетворение").
     -- Ђ  помнишь, какой тогда был  шторм, ветер гонЯл  надувные матрасы по
всему плЯжу, прЯмо как мЯчики?
     "Summer In The City"("‹ето в городе").
     -- Ђ тогда мы последний раз получили деньги от родителей.  "Wild Thing"
("‚ыходка").
     -- Ћй, а тогда мы жили как пауки в банке. "The House Of The Rising Sun"
("„ом восходЯщего солнца")... Ћни все больше входили  в раж, как  вдруг Љлэр
сказала:
     -- “ вас теперь на все случаи жизни есть свой гимн,  так что вам нечего
боЯтьсЯ  неприЯтностей. € все, что вам еще предстоит пережить,  будет только
дополнением к коллекции ваших переживаний.
     џ заметил  на это, что в моих воспоминаниЯх все, что Я некогда пережил,
не  воскресает,   а  будто  только  в  воспоминании  впервые   и  происходит
по-настоЯщему.
     -- €  от  этого  долгий  путь  начинает казатьсЯ  совсем  нескончаемым,
пощечина, полученнаЯ когда-то, горит на лице вдвое сильней. € Я с изумлением
думаю: да как же Я все это вынес?
     --  Ћтец у  менЯ был  пьЯница, --  сказал  Я таким  тоном, словно хотел
только исполнить  свою вариацию фразы  "My father was a  gambling man" (Ћтец
мой был  рисковый человек) из  "The  House  Of The Rising  Sun".  --  ‹ежа в
постели, Я  часто слышал из-за стенки  бульканье -- это он наливал очередной
стакан.  ‘ейчас,  когда  Я  об этом  вспоминаю,  мне хочетсЯ  схватить цеп и
размозжить ему голову, тогда Я только старалсЯ поскорее уснуть. …ще ни  одно
воспоминание не  приводило менЯ  в  доброе  расположение  духа. „ругое дело,
когда вспоминают другие, тут мне подчас удаетсЯ освободитьсЯ от своей памЯти
и испытать  тЯгу к прошлому. Ћднажды, к примеру, Я  слышал, как одна женщина
сказала: "Џомню, Я тогда еще очень много овощей на  зиму законсервировала ",
и при этих словах Я с трудом сдержал слезы. „ругаЯ женщина, Я даже в лицо ее
толком не помню, видел ее всегда только со свЯзкой скользких сосисок на руке
в  ее мЯсной лавке,  сказала как-то раз: "“ моих детей еще тогда коклюш был,
пришлось  лечить их самолетом",  и Я  испытал вдруг приступ острой зависти к
этому ее воспоминанию, мне захотелось немедленно  вернутьсЯ в детство, когда
у менЯ тоже был коклюш. € с тех  пор всЯкий раз, когда  Я читаю, как кого-то
лечат от  коклюша  самолетом, мне  представлЯетсЯ что-то навсегда упущенное,
чего мне уже никогда не наверстать. ‚от почему, кстати, менЯ иногда странным
образом притЯгивают вещи, которые вообще-то мне совсем безразличны.
     -- Ќо когда ты говоришь про ‡еленого ѓенриха, ты, по-моему, веришь, что
сумеешь наверстать  его переживаниЯ и  его  жизнь, -- прервала менЯ Љлэр. --
•отЯ ты человек совсем  другой  эпохи, ты веришь, будто можно повторить  его
времЯ,  будто  можно   так  же,  как  он,  преспокойненько  по  порЯдку  все
переживать,  умнеЯ от  переживаниЯ  к  переживанию,  чтобы  в эпилоге  твоей
истории предстать окончательно сформировавшимсЯ и совершенным.
     -- џ знаю,  теперь невозможно жить так, как  ‡еленый ѓенрих, чтобы  все
одно за другим, -- ответил Я. -- Ќо когда Я  читаю о нем, со мною творитсЯ в
точности то  же самое, что и с  ним, когда  он однажды,  "лежа под тенистыми
купами леса,  всей  душой  впитывал  в  себЯ  идиллический  покой  минувшего
столетиЯ". ’ак  и Я,  читаЯ его историю, наслаждаюсь образом  мыслей  другой
эпохи, когда еще полагали, что человек со временем непременно менЯетсЯ,  был
один -- стал другой, и что мир открыт буквально  перед каждым. Њежду прочим,
мне вот уже несколько дней кажетсЯ, что мир  и  вправду открыт передо мной и
что с каждым взглЯдом Я познаю в нем что-то новое. € до тех пор, пока Я могу
испытывать наслаждение этого  --  по  мне,  так  пусть  даже  и минувшего --
столетиЯ, до тех пор Я буду принимать его вдумчиво и всерьез.
     -- Џока у тебЯ деньги не кончатсЯ, -- заметила Љлэр, на что Я, думавший
в  этот  момент о том  же,  показал  ей  толстую пачку долларов,  обмененных
недавно на  чеки.  ‹юбовнаЯ пара  сопровождала наш разговор снисходительными
улыбками,  поэтому мы замолкли и стали  слушать пластинки, а  также истории,
которые наши хозЯева, иногда не сходЯсь в  мелочах, присовокуплЯли  к каждой
пластинке,  пока ночь снова не высветлилась  и не выпала роса.  ’олько когда
хозЯева  начали  опасатьсЯ, что пластинки попортЯтсЯ от  росы, мы  встали  и
отправились спать.
     ‚ечером следующего днЯ -- когда  мы с Љлэр, препоручив  ребенка заботам
наших  хозЯев,  собирались  на  "„она  Љарлоса", первый  спектакль  немецкой
труппы,  --  мне  пришла  срочнаЯ  бандероль:  небольших  размеров  коробка,
тщательно перевЯзаннаЯ бечевкой,  адрес  надписан печатными  буквами  и  как
будто  левой рукой. џ удалилсЯ  за дом, взрезал обертку садовыми ножницами и
осторожно  развернул.  Ћказалось,  коробка  обтЯнута еще  и проводками,  они
сходились  в одной точке под  красной сургучной нашлепкой. џ стал взламывать
печать -- у менЯ свело руку. џ еще раз взЯлсЯ  за оба проводка, и руку свело
снова. ’олько тут Я понЯл: проводки дергают током.
     џ натЯнул  резиновые перчатки, оставленные хозЯевами в развилке ствола,
и содрал проводки с коробки. ЏопыталсЯ отложить проводки -- выЯснилось,  что
они соединены  с содержимым  коробки. Џоддавшись непроизвольному -- была  не
была! -- импульсу, Я  дернул проводки -- с коробки слетела крышка, но больше
ничего не  произошло.  џ  заглЯнул  внутрь  и увидел  всего  лишь  маленькую
батарейку  с  подсоединенными  проводками. џ знал:  ћдит достаточно  ловка и
изобретательна, чтобы смастерить и кое-что  посерьезней, но все же  мне было
не до смеха. ќтот слабенький удар током, который она мне нанесла, -- Я вдруг
услышал его  как тонкий и  совсем тихий писк, от которого менЯ  всего так  и
передернуло. ЊенЯ  покачнуло, Я  сам  себе  наступил  на ногу.  —то  все это
значит?  ‚ чем  дело? —то с ней опЯть стрЯслось? ђазве не  все  кончено? Њне
даже думать об этом не хотелось, и только одно Я понЯл: пора уезжать.  ’рава
вокруг вспыхнула зеленым, потом снова  поблекла, в уголках глаз у менЯ опЯть
забегали  Ящерки,  все  предметы  сразу   как-то   съежились,  стали  просто
обозначением  предметов,  Я  отпрЯнул, пригнулсЯ, увертываЯсь от насекомого,
которое зашуршало внизу,  под кустами, --  оказалось, это вдалеке затарахтел
мотоцикл. џ  спустил коробку в  мусоропровод и  пошел к Љлэр,  она уже ждала
менЯ  в  машине. ‚зЯвшись за ручку дверцы, Я  заметил, что  на  мне  все еще
резиновые перчатки.
     -- Џрелестный желтый цвет, ты не находишь? -- спросил Я, лихорадочно их
стЯгиваЯ.
     Љлэр  не  страдала  избытком  любопытства.  Љогда Я  захлопывал дверцу,
пальцы от соприкосновениЯ с металлом снова свело.
     ’еатр построен во  времена пионеров.  ЌастеннаЯ роспись  внутри создает
иллюзию множества примыкающих  залов: в вестибюле хочетсЯ взойти по лестнице
--  но лестница оказываетсЯ нарисованной,  хочетсЯ  поставить ногу на цоколь
несуществующей  колонны, ощупать барельеф, но барельеф коварно  превращаетсЯ
под руками в  ровную поверхность стены. ‘ам зрительный  зал скорее тесен, но
по бокам и над ним много лож, в полумраке из-за портьер там уже посверкивают
бинокли.  Џальто  и  шлЯпы  надо брать  с  собой.  ‘пектаклю  предшествовала
небольшаЯ   церемониЯ:    декан   университета   приветствовал   заведующего
репертуаром театра,  который на времЯ гастролей по совместительству исполнЯл
еще и обЯзанности главного режиссера. —то-то в этом  человеке показалось мне
знакомым, Я вглЯделсЯ получше и  узнал давнего приЯтелЯ, с которым мы раньше
часто   и   подолгу  беседовали.  „екана  и  режиссера   сменили  на   сцене
представители  здешней немецкой колонии,  все в одинаковых костюмах.  ‘перва
они  спели куплеты,  а дотом представил  в  живых  картинах, как  их  предки
прибыли в Ђмерику  и обосновались на новых землЯх. „о эмиграции, еще до 1848
года, они ютились  в захолустных  немецких городках, в тесноте, мешали  друг
другу и в  работе, и в развлечениЯх,  свободы ремесел  не  было, инструменты
валЯлись  без  дела,  а владельцы  не  могли их употребить.  ‚  американских
картинах  исполнители сразу разошлись по всей ширине сцены. ‚ знак того, что
каждый   может  наконец   занЯтьсЯ  излюбленным  ремеслом,  они   обменЯлись
инструментами.  € длЯ  развлечений теперь было  раздолье.  ‚ последней живой
картине они изобразили танец: мужчины застыли,  взметнув над головой шлЯпы и
поднЯв колено  чуть ли  не до груди, только  один стоЯл  подбоченЯсь, широко
расставив ноги,  женщины замерли  на цыпочках,  развернувшись на бегу, одной
рукой держа  за руку  партнера, другой --  слегка приподнЯв подол  платьЯ, и
лишь  партнерша  мужчины, который  упирал руки в  бока, встала против  него,
почти вплотную, глаза в глаза, бесстыдно задрав  обеими руками подол платьЯ.
Ћни стоЯли  перед занавесом чуть покачиваЯсь, у мужчин по лбу струилсЯ  пот,
ноги женщин  подрагивали от напрЯжениЯ.  Џотом все  они  разом вскрикнули --
пронзительным,  на грани визга, типично американским  вскриком,  -- и  танец
началсЯ по-настоЯщему: шлЯпы еще раз  дружно  взмыли  ввысь, в тот же миг из
оркестровой  Ямы  вскинулись  трое  музыкантов,  уже  играЯ  --  двое  вовсю
наЯривали на скрипках, на шеЯх у них вздулись толстые жилы, третий, которого
все  это  словно не  касалось,  методично  распиливал  контрабас.  Џотом,  с
последним  ударом  смычка,  музыканты  опустились  на  свои  места,  танцоры
поклонились и вприпрыжку разбежались, подталкиваЯ друг  друга, а в это времЯ
занавес уже раздвигалсЯ,  и в его проеме, медленно шествуЯ  вместе с монахом
из глубины сцены, возник принц Љарлос.
     - џ объЯснЯл режиссеру:
     -- ‘перва Я следил только  за тем,  равномерно ли расходитсЯ занавес --
настолько механически двигались до этого танцоры. Ћстальных, по-моему,  тоже
волновало  только это.  ЌормальнаЯ походка  актеров резала  глаза,  казалось
странным,  что  оба  они,  приближаЯсь  к  зрителЯм,  переставлЯют  ноги  не
одновременно.  Ћни выходили так,  будто  только что  ступили на  необитаемый
остров. Ћни  и играли испуганно,  суетливо как-то,  точно  боЯлись,  что  их
вот-вот застукают за этим  недозволенным  занЯтием, словно сцена длЯ них  не
самаЯ обыкновеннаЯ игроваЯ площадка, а вражескаЯ территориЯ.
     --  Ћни  и  спотыкались  из-за  этого  на  каждом  шагу,  -- согласилсЯ
режиссер. -- —увствовали,  что от  них  ждут  совсем  других движений.  €дет
человек по сцене -- и вдруг ни с того ни с сего запнулсЯ и менЯет ногу. …му,
видите ли, показалось, что он слишком долго шествует по сцене одной походкой
и зрителю это надоело. Ђ со стороны это выглЯдит так, будто актеры то и дело
подскакивают  на  ровном месте. Ћни и текст  путали, не до текста им было, о
другом  думали: ему  монолог  произносить надо, а  он  чувствует, что сейчас
неплохо бы спеть. Ћни знали, что их игру воспринимают в ином, нежели обычно,
ритме, и никак не могли к этому ритму подладитьсЯ.
     -- Ѓродили по сцене  как  потерЯнные, -- подтвердил  Я. -- Ѓудто хотели
найти необычную  мизансцену. ‚  обычных,  отрепетированных  им казалось, что
зритель вообще их не слушает.
     --  “ нас принЯто изображать исторические  лица  только в торжественной
статике, -- объЯснила  Љлэр. --  €х  не играют,  только представлЯют в живых
картинах,   причем  воспроизводЯт  лишь  общеизвестные  жесты.  Ќам   смешно
наблюдать их за обычными житейскими  занЯтиЯми,  а не в момент исторического
поступка.  €х частнаЯ жизнь  мало нас  интересует,  они длЯ нас только знак,
обозначение  исторического  деЯниЯ, которое  они  совершили, или,  на  худой
конец, примета эпохи, когда это деЯние совершено. ‚  нашем представлении они
существуют в виде памЯтников или  портретов на почтовых марках. Ќа парадах и
торжествах их изображают не  люди, а бессловесные механические куклы. €грают
их разве что  в  фильмах, да  и в кино они  редко  в главных  героЯх  ходЯт.
…динственное  исключение  --  Ђвраам ‹инкольн, но его историЯ  заманчива длЯ
каждого  американца как возможный вариант  собственной судьбы. ‚прочем, даже
его  немыслимо  представить  на сцене  усталым,  изнемогающим  под  бременем
власти, как этот  вот король ”илипп. Њы  никогда не видим наших исторических
деЯтелей в тоге героев: мы сами их выбрали, они не внушают нам ни раболепиЯ,
ни страха.  ѓероЯми  у нас  считаютсЯ другие,  те, кто в  свое времЯ пережил
опасные приключениЯ: пионеры, первые поселенцы, люди "большого риска".
     -- ’ак  ведь "„он  Љарлос " именно приключенческаЯ драма из европейской
истории,  --  не унималсЯ  режиссер.  --  иллер ведь  не столько конкретных
исторических лиц в ней описывает, сколько самого себЯ играет под их именами.
Џоказывает приключениЯ, в которых те выглЯдЯт непривлекательно и недостойно,
и дает понЯть,  насколько сам он лучше подходил бы длЯ этих ролей, насколько
увереннее держалсЯ бы в этих исторических передрЯгах. Ќо в ту пору  в …вропе
вершить  историю  могла  только   знать,  только   знатным   людЯм  выпадала
возможность сыграть важную роль и пережить подлинное приключение, вот иллер
и  писал длЯ них,  учил их  на  достойных образцах,  как надо действовать  в
подобных случаЯх.
     ѓубы Љлэр на мгновение тронула улыбка.
     -- „лЯ наших зрителей  настоЯщие  герои  -- это  пионеры,  а  настоЯщее
приключение -- это, следовательно, нечто  осЯзаемое, вещественное. €м покажи
не роли, а действие, роль  длЯ них вовсе никакое не приключение. ‚от почему,
когда они видЯт руку на эфесе шпаги, а  слышат только нескончаемые монологи,
им  эти  разглагольствованиЯ кажутсЯ бессмысленной  болтовней и они начинают
злитьсЯ. ‚ персонажах им достаточно намека на личность, зато вот действие