        “ильЯм ”олкнер. Ћсквернитель праха

   -----------------------------------------------------------------------
   W.Faulkner. Intruder in the Dust (1948). Џер. - Њ.ЃогословскаЯ-Ѓоброва.
   ‚ кн. "ђассказы. Њедведь. Ћсквернитель праха". Њ., "Џравда", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        1

   ќто было в то воскресенье, ровно в полдень шериф подъехал  к  тюрьме  с
‹укасом Ѓичемом, хотЯ весь город (да уж если на то пошло, весь округ)  еще
со вчерашнего вечера знал, что ‹укас убил белого человека.
   Ћн стоЯл и ждал. Ћн пришел первым и теперь топталсЯ на месте,  стараЯсь
придать себе занЯтой или хотЯ бы ни к чему не  причастный  вид,  укрывшись
под навесом запертой кузницы, через дорогу, напротив тюрьмы, где его дЯдЯ,
если  он  пойдет  через  Џлощадь,  или,  вернее,  когда   он   пойдет   за
одиннадцатичасовой почтой через Џлощадь, может, и не заметит его.
   Џотому что он тоже знал ‹укаса Ѓичема - так же, как его знал всЯкий  из
живущих здесь белых. € пожалуй, даже если не считать Љэрозерса ќдмондса, в
поместье которого в семнадцати милЯх от города  жил  ‹укас,  лучше  многих
других, потому что он однажды ел в доме ‹укаса. ќто было  в  самом  начале
зимы, четыре года тому назад; ему тогда было только двенадцать лет, и  вот
как это случилось. ќдмондс дружил с его дЯдей; они вместе слушали  курс  в
университете, где дЯдЯ изучал дополнительные правовые вопросы  после  того
как вернулсЯ  из  ѓарварда  и  ѓейдельберга  и  собиралсЯ  выставить  свою
кандидатуру в адвокаты окружного суда, и вот за  день  перед  тем  ќдмондс
приехал в город повидать дЯдю по каким-то там окружным делам и  осталсЯ  у
них ночевать, а когда вечером сели ужинать, ќдмондс сказал ему:
   - …дем со мной завтра утром, пойдешь охотитьсЯ на зайцев. -  €  тут  же
его маме: - Ђ под вечер завтра Я его отправлю домой. Ђ на охоту, пока он с
ружьем будет, Я с ним пошлю парнишку одного с фермы. - €,  повернувшись  к
нему, добавил: - ‘обака у него очень хорошаЯ.
   - “ него свой есть  парнишка,  сверстник,  -  сказал  дЯдЯ,  а  ќдмондс
спросил:
   - Ђ он что, тоже охотитсЯ на зайцев?
   € дЯдЯ сказал:
   - Њы пообещаем, что он не будет мешать вашему.
   € вот на следующее утро он и Ђлек ‘эндер поехали  с  ќдмондсом  к  нему
домой. “тро было  холодное,  первые  зимние  заморозки,  зеленые  изгороди
застыли недвижные, заиндевевшие, стоЯчаЯ вода в канавах по обочинам дороги
затЯнулась  льдом,  и  даже  быстротечный  рукав  реки  на  „евЯтой   Њиле
подернулсЯ у берегов  тоненькой  пленкой,  сверкающей  и  хрупкой,  словно
волшебное стекло, а как только они проехал первую ферму,  а  потом  еще  и
еще, на них дохнуло без ветра едкой горечью дыма, а позади домов на дворах
видны были уже окутанные паром чугунные котлы, и женщины, все еще в летних
соломенных или старых мужских фетровых шлЯпах и  длинных  мужских  пальто,
подкладывали  под  них  дрова,  а  мужчины  в  передниках  из   мешковины,
подвЯзанных  проволокой  поверх  комбинезонов,  оттачивали  ножи  или  уже
возились в загоне, где хрюкали и визжали свиньи, не то что испуганные  или
застигнутые  врасплох,  но  просто  настороженные  и  словно  уже   смутно
осознавшие свой жирный неминучий удел; к ночи все дворы будут  увешаны  их
призрачными  цельными,  лоснЯщимисЯ  от  сала  полыми   бледными   тушами,
схваченными за задние ноги и словно остановленными в бешеном стремительном
беге к центру земли.
   € он просто понЯтиЯ не имел, как это с ним  случилось.  ‘ын  одного  из
арендаторов ќдмондса, постарше и много выше Ђлека ‘эндера, который, в свою
очередь, был больше его самого, хотЯ они были однолетки,  уже  ждал  их  в
доме с собакой, настоЯщей охотничьей собакой на зайцев, из породы  гончих,
не совсем чистой, но почти черно-пегой, с желтыми подпалинами, может быть,
чуть-чуть с примесью пойнтера, где-то у предков, сразу  видно  -  хватала,
негритЯнскаЯ собака, у которой есть что-то  родственное,  что-то  общее  с
зайцем, так же вот, как некоторые говорЯт, что у негра есть что-то общее с
мулом; а у Ђлека ‘эндера был железный костыль,  этакий  болт  с  нарезкой,
которым сцеплЯют рельсы, насаженный на отпиленный конец толстой  палки  от
метлы, и Ђлек так ловко метал его, что он у него летел, как пулЯ из ружьЯ,
и попадал в зайца на бегу; и вот они все втроем - Ђлек  ‘эндер  и  мальчик
ќдмондса с болтами, а он с ружьем - пошли через  парк  и  потом  наперерез
лугом, чтобы перейти рукав в том месте, где сын фермера  знал  переход  по
бревну, и он сам не знал, как это с ним  случилось  такое,  что  могло  бы
случитьсЯ ну разве с девчонкой, ей это было бы простительно, но  уж  никак
никому другому, он шел по бревну, нисколько не думаЯ об этом - мало ли  он
хаживал по самому верху ограды по узкой перекладине  вдвое  длиннее  этого
бревна, - и вдруг ни с того ни с сего  привычнаЯ  солнечнаЯ  зимнЯЯ  землЯ
перевернулась под ним, и он, распластавшись, но не выпускаЯ ружьЯ из  рук,
полетел стремглав не от земли, а от Ясного неба, он вот  и  сейчас  помнит
тонкий  звонкий  хруст  ломающегосЯ  льда  и  как  он   даже   ничего   не
почувствовал, когда очутилсЯ в  воде,  а  только  когда  уже  вынырнул  на
воздух. Ђ ружье он выронил, и ему пришлось снова нырнуть, чтобы найти его,
снова из ледЯного воздуха погрузитьсЯ  в  воду,  которой  он  все  еще  не
чувствовал, холоднаЯ она или нет, и даже его насквозь промокшаЯ  одежда  -
сапоги, толстые штаны, свитер, охотничьЯ куртка - вовсе не чувствовалась в
воде как тЯжелый груз, а только стеснЯла в движениЯх, и он поднЯл ружье и,
еще раз нащупав дно, оттолкнулсЯ и, молотЯ по воде одной рукой, подплыл  к
берегу, шагнул по воде и, уцепившись за сук ивы, вытЯнул руку с ружьем,  и
кто-то ухватил его с берега - по-видимому, мальчик ќдмондса, потому что  в
этот самый миг Ђлек ‘эндер ткнул его концом длинного шеста, толстого,  как
кол, и сшиб с ног, и он опЯть ушел  с  головой  в  воду  и  чуть  было  не
выпустил из рук и ветку, за которую держалсЯ, но тут чей-то голос сказал:
   - “бери кол с дороги, чтобы не мешал вылезть, - просто какой-то  голос,
не потому, что это не мог быть ничей другой, кроме как Ђлека  ‘эндера  или
ќдмондсова мальчика, а потому, что сейчас было все равно; цеплЯЯсь  теперь
уже обеими руками, он выбиралсЯ из ивнЯка,  и  тоненький  льдистый  налет,
покрывавший деревьЯ, ломалсЯ, звенЯ  и  хрустЯ,  осыпаЯсь  ему  на  грудь,
одежда его теперь была словно свинцоваЯ обертка, он не двигалсЯ в  ней,  а
был завернут) в нее, как в  пончо  или  в  просмоленный  брезент,  так  он
карабкалсЯ по откосу и увидел перед собой две ступни, две ноги в резиновых
сапогах, ноги не Ђлека ‘эндера и не ќдмондсова  мальчика,  потом  ноги  до
колен и штаны, заправленные в сапоги, и тут он вылез  на  берег,  встал  и
увидел негра с топором на плече, в толстой овчинной  куртке  и  в  светлой
широкополой фетровой шлЯпе, какую когда-то носил дедушка,  -  он  стоЯл  и
смотрел на него; так первый раз, насколько он  помнит,  он  увидел  ‹укаса
Ѓичема, и, наверно, это было первый раз, потому что ‹укас был не  из  тех,
кого забывают; едва переводЯ дух,  трЯсЯсь  всем  телом  и  только  теперь
чувствуЯ знобь от ледЯной воды, он смотрел на это лицо, которое глЯдело на
него без всЯкого участиЯ, жалости или каких-либо других чувств,  даже  без
удивлениЯ; просто глЯдело, ведь тот, кому принадлежало это лицо, не двинул
даже пальцем, чтобы помочь ему выбратьсЯ из  воды,  напротив,  даже  велел
Ђлеку ‘эндеру убрать кол, что как-никак было единственной попыткой оказать
ему помощь; лицо это, как ему показалось, принадлежало  человеку  лет  под
пЯтьдесЯт, может быть даже не больше сорока, если бы не  эта  шлЯпа  и  не
глаза, и человек  этот  был  чернокожий,  негр,  но  это  было  все  равно
двенадцатилетнему, продрогшему до мозга костей мальчику, который  все  еще
никак не мог отдышатьсЯ и от потрЯсениЯ, и оттого, что он  совсем  выбилсЯ
из сил, к тому же то, что  проступало  на  этом  лице,  не  имело  никакой
окраски, даже в той малой доле, какаЯ бывает у белого, - оно  не  было  ни
заносчиво, ни презрительно: просто неподатливо и спокойно.
   ’ут мальчик ќдмондса что-то сказал этому  человеку  и  произнес  имЯ  -
что-то вроде мистер ‹укас, и тогда он  понЯл,  кто  это,  и  вспомнил  все
остальное из этой истории, представлЯвшей собой кусок или  часть  летописи
здешнего краЯ, которую мало кто, да никто, пожалуй, не знал так,  как  его
дЯдЯ: как этот человек был сыном одного из рабов прадеда ќдмондса, старого
Љэрозерса Њаккаслина, и раб этот был не просто рабом, а  и  сыном  старого
Љэрозерса; и вот он стоЯл, трЯсЯсь всем телом, и, как ему казалось уже  не
одну минуту, а этот человек стоЯл и смотрел на него с ничего не выражающим
лицом. Џотом этот человек повернулсЯ и сказал, даже не  оглЯнувшись  через
плечо, а уже на ходу, даже не замедлив шага, не поглЯдев, слышали ли  они,
уж не говорЯ о том, послушались ли:
   - €дем ко мне.
   - џ к мистеру ќдмондсу пойду, - сказал он.
   —еловек этот даже не обернулсЯ. „аже ничего не возразил.
   - ‚озьми его ружье, „жо, - сказал он.
   €так он, и мальчик ќдмондса, и Ђлек ‘эндер  пошли  за  ним  гуськом  по
берегу реки к мосту и на дорогу. …го скоро  перестало  трЯсти;  он  только
чувствовал, что продрог и промок насквозь, да и это, наверно, скоро прошло
бы, надо было только не переставать двигатьсЯ. Ћни перешли  мост.  ‚переди
уже виднелись ворота, откуда въезднаЯ аллеЯ поднималась по склону  и  вела
через парк к дому ќдмондса. „о него оставалось примерно с  милю;  наверно,
он бы совсем высох и согрелсЯ, пока дошел, и он все еще уверЯл  себЯ,  что
вот он сейчас повернет в ворота, и, даже когда ему стало Ясно, что  он  не
повернет, уже не повернул, уже прошел мимо, он все еще говорил  себе,  что
это только потому, что ќдмондс - хотЯ ќдмондс был холостЯк и у него в доме
не было женщин, - сам  ќдмондс  может  не  пустить  его  никуда,  пока  не
отправит домой к маме, и так он и продолжал себЯ уверЯть, хотЯ  уже  давно
понЯл, что все дело в  том,  что  он  просто  не  может  ослушатьсЯ  этого
человека, так же как он не мог ослушатьсЯ  своего  деда,  и  вовсе  не  из
какого-нибудь страха и не оттого, что  ему  потом  за  это  достанетсЯ,  а
потому, что, как его дед, вот так же и этот человек, шагавший впереди,  не
допускал и мысли, что какой-то мальчишка-подросток осмелитсЯ  прекословить
ему или не послушатьсЯ его.
   ’ак что он даже не замедлил шага, когда  они  поравнЯлись  с  воротами,
даже не посмотрел в ту сторону, когда они  шли  мимо,  и  вот  теперь  они
свернули, не то чтобы на обыкновенную тропинку, котораЯ ведет из усадьбы к
хижинам  крестьЯн-арендаторов  или  дворовой  прислуги  и  всегда   хорошо
утоптана, а просто в какую-то расщелину, где то ли рытвина,  то  ли  колеЯ
ползла уединенно вверх по склону, и вид у нее был такой же неподатливый  -
не подступись, - и тут он увидел домик-хибарку и вспомнил продолжение этой
истории, этой летописи о том, как отец ќдмондса сделал дарственную  своему
чернокожему двоюродному  брату,  передав  в  вечное  владение  ему  и  его
наследникам этот домик и десЯть  акров  земли,  на  которой  он  стоЯл,  -
продолговатый клочок, навечно вклинившийсЯ  в  середину  плантации  в  две
тысЯчи акров, точно почтоваЯ марка, налепленнаЯ на  середину  конверта,  -
некрашеный деревЯнный домишко, некрашеный забор-частокол; все  так  же  не
останавливаЯсь, не оглЯдываЯсь, прошел, толкнув ее  на  ходу  коленкой,  а
следом за ним он, затем Ђлек ‘эндер и мальчик ќдмондса  гуськом  вошли  во
двор. Њожно было представить себе, что он даже  и  летом  был  без  единой
травинки, совсем голый - ни листика, ни стебелька, каждое утро  кто-нибудь
из женщин в доме ‹укаса  подметал  здесь  метелкой  из  свЯзанных  веником
ивовых прутьев, оставлЯЯ сложные завихрениЯ и  спирали,  которые  по  мере
того, как двигалсЯ день,  медленно  и  постепенно  искажались,  загаженные
куриным пометом, испещренные загадочными  трехпалыми  отпечатками,  словно
земнаЯ поверхность в миниатюре (так ему теперь вспомнилось  в  шестнадцать
лет) в эру гигантских Ящеров, и они все четверо пошли по какому-то  не  то
что проходу - собственно, это была просто утоптаннаЯ  глина,  -  узенькаЯ,
прЯмаЯ как стрела  дорожка  между  высившимисЯ  с  обеих  сторон  залежами
консервных жестЯнок, бутылок, битой фаЯнсовой посуды и торчавшими из земли
глинЯными черепками вела к  некрашеному  крыльцу  и  некрашеной  терраске,
вдоль  которой  тоже  были  свалены  жестЯнки,  но  уже  побольше,  пустые
галлоновые ведерца, в которых  когда-то  держали  патоку,  а  может  быть,
краску, дырЯвые ведра  длЯ  воды  или  молока,  пЯтигаллоновый  бидон  длЯ
керосина с продавленным верхом и половина того, что было некогда баком длЯ
нагреваниЯ  воды  из  чьей-то  кухонной  плиты  (наверно,  ќдмондсовой)  -
оторваннаЯ вдоль, как кожура с банана, - прошлым летом сквозь нее проросли
цветы, и сейчас еще торчали мертвые стебли и хрупкие высохшие  тычинки,  а
за всем этим и самый дом, серый, обшарпанный и не  то  что  некрашеный,  а
какой-то неподатливый, не приемлющий краску, отчего он казалсЯ  не  только
единственно  возможным  продолжением  мрачной  нерасчищенной  дороги,   но
венчающим ее завершением, как листьЯ аканта на капителЯх греческих колонн.
   Ќе останавливаЯсь, человек поднЯлсЯ на крыльцо, прошел  через  террасу,
открыл дверь, вошел, а за ним следом - он, мальчик ќдмондса и Ђлек ‘эндер;
полутемнаЯ переднЯЯ, даже совсем темнаЯ после Яркого солнечного  света,  и
сразу же запах, запах, который он безоговорочно считал  всю  жизнь  чем-то
присущим всЯкому дому, где живут  люди,  у  которых  в  жилах  хоть  каплЯ
негритЯнской крови, так же как он всегда считал,  что  всЯкий  человек  по
фамилии Њэллисон должен быть непременно методистом,  и  тут  они  вошли  в
спальню: голый, истертый, совершенно чистый,  некрашеный  пол  без  всЯких
дорожек, в одном углу - покрытаЯ Ярким лоскутным одеЯлом  большаЯ  кровать
под балдахином, наверно стоЯвшаЯ в доме  Њаккаслина,  и  старый,  дешевый,
обшарпанный буфет из мебельного магазина в  ѓрэнд-ђэпидсе  -  и  в  первую
минуту как будто все или почти  все;  только  потом  уже  он  заметит  или
вспомнит, что видел заставленную  каминную  полку  и  на  ней  керосиновую
лампу, расписанную от руки цветами, и вазу, набитую  свернутыми  в  трубку
обрывками газет, а над каминной полкой - цветную литографию  с  календарем
трехлетней давности,  на  которой  Џокахонтас  в  мокасинах  и  украшенном
перьЯми и бахромой одеЯнии вождЯ племени сиу или чиппьюа стоит у мраморной
балюстрады и смотрит в сад с чинными  кипарисами,  а  в  полутемном  углу,
напротив кровати, на золоченом мольберте в  толстой  деревЯнной  золоченой
раме - цветной портрет, на котором изображены двое. Ќо  портрета  он  пока
еще не видел, потому что был к нему спиной, а сейчас он видел только камин
- камин из неотесанного камнЯ, промазанного глиной, в котором  чуть  тлело
наполовину зарытое в серой  золе  большое  обгорелое  полено,  а  рЯдом  с
камином в качалке сидела девочка, так ему показалось сначала, пока  он  не
увидел лица, а тогда он даже остановилсЯ, чтобы разглЯдеть ее, потому  что
ему вдруг показалось, вот-вот он  сейчас  вспомнит  что-то  еще,  что  ему
рассказывал дЯдЯ о ‹укасе Ѓичеме или, во всЯком случае, в свЯзи с ним,  и,
глЯдЯ на нее, он только теперь подумал, какой он, должно  быть,  на  самом
деле старый, потому что это была крохотнаЯ старушка, чуть ли не  кукольных
размеров, гораздо темнее, чем он, в фартуке, в накинутой на плечи шали,  а
голова ее была повЯзана белоснежной косынкой, поверх которой  была  надета
цветнаЯ соломеннаЯ  шлЯпа  с  какой-то  отделкой.  Ќо  он  так  и  не  мог
вспомнись, что такое ему рассказывал или говорил дЯдЯ, а  потом  ему  даже
стало  казатьсЯ,  что  он  просто  все  спутал  и  никто  ему  ничего   не
рассказывал; и он сидел в кресле прЯмо перед камином,  в  котором  мальчик
ќдмондса разводил огонь, пихаЯ туда чурки и сосновые щепки, а Ђлек ‘эндер,
присев на корточки, стаскивал с него мокрые сапоги и  штаны,  а  потом  он
встал, и его высвободили из куртки,  и  свитера,  и  рубахи,  и  им  обоим
приходилось приседать и изворачиватьсЯ, чтобы не задеть человека,  который
стоЯл у камина, спиной к огню, расставив ноги все еще в резиновых  сапогах
и даже не снЯв шлЯпы, а только скинув толстую  овчинную  куртку,  а  потом
перед ним снова эта старушка, такаЯ маленькаЯ, меньше даже, чем он и Ђлек,
а ведь им только двенадцать, и на руке  у  нее  другое  пестрое  лоскутное
одеЯло.
   - ‘нимай все! - сказал человек.
   - Ќет, Я... - начал было он.
   - ‘нимай все, - повторил человек.
   € он стащил с себЯ мокрое белье и сейчас же снова  очутилсЯ  в  кресле,
теперь уже перед Ярко полыхавшим огнем, закутанный в одеЯло, как кокон,  и
весь обволокнутый этим безошибочно различимым среди  всех  других  запахом
негров, запахом, о котором ему никогда и в голову не пришло бы задуматьсЯ,
не случись того, что должно было с ним случитьсЯ через какой-то  небольшой
промежуток времени, который теперь уже исчислЯлсЯ минутами, так бы он и  в
могилу сошел, не удосужившись подумать, а не ЯвлЯетсЯ ли этот запах  вовсе
не прирожденным запахом расы и  даже  не  нищеты,  а,  скорее,  состоЯниЯ,
сознаниЯ, убеждениЯ, приЯтиЯ, пассивного  приЯтиЯ  ими  самими  вот  этого
убеждениЯ, что им, неграм, вовсе и не положено иметь какие-либо  удобства,
чтобы мытьсЯ как следует, или мытьсЯ часто, или хотЯ бы  просто  позволить
себе полоскатьсЯ и размыватьсЯ даже и  безо  всЯких  удобств,  и,  что,  в
сущности, оно даже предпочтительней, чтобы они  этого  не  делали.  Ќо  ни
тогда, ни даже теперь еще этот запах ровно ничего не значил длЯ  него;  до
того, что с ним тогда произошло, еще должен был пройти час, и пройдет  еще
четыре года, прежде чем он  поймет,  во  что  все  это  разрослось  и  как
повлиЯло на него, и только уже совсем взрослым он по-настоЯщему  поймет  и
признает, что и он считал, что так оно и должно  быть.  Ђ  сейчас  он  сам
просто вдохнул этот запах и тут же перестал его замечать,  потому  что  он
свыксЯ с ним, ведь он всю жизнь нюхал его изо днЯ в день и будет нюхать  и
дальше; а жизнь его до сих пор в  значительной  мере  проходила  в  хижине
Џарали, матери Ђлека ‘эндера, жившей у них во дворе, там они с ним  играли
в плохую погоду, и  Џарали,  готовЯ  еду  длЯ  дома,  в  промежутке  между
завтраком и обедом пекла им лепешки, и они с Ђлеком ели вместе - и  тот  и
другой с одинаковым аппетитом; он даже  не  мог  представить  себе  такого
существованиЯ, которое вдруг раз и навсегда лишилось бы этого  запаха.  Ћн
вдыхал его испокон веков и всегда будет вдыхать; этот запах был частью его
неотвратимого прошлого, ценной частью его наследиЯ  как  южанина;  ему  не
надо было даже отгонЯть его от себЯ, он просто давно уже перестал замечать
его, как старый курильщик не замечает  запаха  своей  прокуренной  трубки,
который стал такой же принадлежностью или частью его одежды, как  пуговицы
и петли; так он сидел и даже немножко дремал  в  теплой,  окутывавшей  его
вони одеЯла, один раз он  чуть-чуть  насторожилсЯ,  услышав,  как  мальчик
ќдмондса и Ђлек ‘эндер, сидевшие на корточках у стены, поднЯлись  и  вышли
из комнаты, - но только чуть-чуть - и сейчас же снова провалилсЯ в  теплую
одеЯльную вонь, а над ним, по-прежнему спиной  к  огню,  заложив  руки  за
спину и совсем такой же, каким он увидел его, когда только  что  вылез  из
речки, если не считать того, что он был сейчас без своей овчинной куртки и
без топора и держал руки за спиной, стоЯл человек в  резиновых  сапогах  и
вылинЯвшем рабочем комбинезоне, в каких ходЯт негры, но с солидной золотой
цепочкой от часов, свисавшей из нагрудного кармана; еще когда  они  только
вошли в комнату, он заметил, как этот человек, повернувшись к заставленной
каминной полке, достал с нее что-то и сунул себе в рот и только  потом  он
уже разглЯдел, что это такое: золотаЯ зубочистка,  точь-в-точь  такаЯ  же,
какаЯ была у дедушки, и шлЯпа  на  нем  была  поношеннаЯ,  но  кастороваЯ,
ручной выделки, такие вот заказывал себе дедушка и платил за них  тридцать
- сорок долларов, и она не была плотно надета на  голову,  а  словно  едва
держалась, сдвинутаЯ чуть-чуть набок над темным, как у негра, лицом, но  с
прЯмым и даже с горбинкой носом, а то,  что  глЯдело  из  этого  лица  или
проступало на нем, было не черным,  не  белым,  не  надменным  и  даже  не
презрительным, а просто непреклонно-неподатливым и невозмутимым.
   ’ут Ђлек ‘эндер вернулсЯ с его одеждой, уже высушенной и еще горЯчей от
плиты, и он оделсЯ, притоптываЯ, с трудом влез в свои зажухлые  сапоги,  а
мальчик ќдмондса опЯть уселсЯ на корточки у стены и что-то доедал с  руки,
и он сказал:
   - џ пойду обедать к мистеру ќдмондсу.
   Ђ  тот  человек  ничего  не  возразил  и  не  поддакнул,  он  даже   не
шевельнулсЯ, даже не посмотрел на него. Ћн только  сказал  непререкаемо  и
спокойно: - Ћна уж все положила. - €  он  прошел  мимо  старушки,  котораЯ
посторонилась в дверЯх,  чтобы  пропустить  его  в  кухню;  перед  залитым
солнцем квадратом окна, выходЯщего на юг, за покрытым клеенкой столом, где
только что ели мальчик ќдмондса и Ђлек ‘эндер, - а откуда он это знал,  он
и сам не мог бы сказать - никаких  следов  этого,  ни  грЯзных  тарелок  и
ничего такого не было, - он сел и стал есть, по-видимому,  обед  ‹укаса  -
салат  из  капусты,  кусок  мЯса,  зажаренного  в  муке,  большой  плоский
увесистый кусок бледного недопеченного пирога и  стакан  пахтаньЯ  -  пища
негров, с которой он тоже свыксЯ и не думал об этом, потому что  это  было
как раз то, чего он и ожидал, это было то, что ели негры, наверно, потому,
что они это любили, выбрали по своему вкусу; не потому, что за всю  долгую
историю их существованиЯ, если не  считать  тех,  кто  ел  на  кухне  еду,
которую стрЯпали длЯ белых, это все, что они имели возможность  приучитьсЯ
любить, но (так думал он в двенадцать лет, и только уж совсем взрослым  он
в первый раз с удивлением задумаетсЯ - а так  ли  это?)  потому,  что  они
выбрали это изо всего другого  сами,  по  своему  вкусу  и  своему  обмену
веществ; потом через каких-нибудь десЯть минут - и с тех пор на протЯжении
четырех лет - он будет старатьсЯ уверить себЯ, что вот с этой  еды  все  и
началось. Ќо в то  же  времЯ  он  знал,  что  это  не  так.  €сконное  его
заблуждение, предвзЯтость была заложена в  нем  с  самого  начала,  ее  не
требовалось даже и подстрекать запахом дома и одеЯла,  ведь  он  и  так  с
трудом выдерживал то, что глЯдело (не на него  даже:  просто  глЯдело)  из
лица этого человека; поднЯвшись наконец из-за стола с уже зажатой  в  руке
монетой в полдоллара,  он  пошел  обратно  в  комнату,  и  только  теперь,
очутившись как раз  напротив,  он  увидел  портрет  в  золоченой  раме  на
золоченой подставке и, сам не знаЯ почему, подошел и  нагнулсЯ  разглЯдеть
его, потому  что  он  стоЯл  в  темном  углу  и  видно  было  только,  как
поблескивает  позолота.  …го,  по-видимому,  недавно   подновили;   из-под
круглого,  слегка  преломлЯющего  свет   выпуклого   стекла,   словно   из
магического  кристалла  гадалки,  на  него  снова  глЯдело   невозмутимое,
неподатливое лицо под сдвинутой набок  шлЯпой,  накрахмаленный  воротничок
без галстука, пристегнутый к белой накрахмаленной сорочке запонкой в  виде
змеиной головки чуть ли не в натуральную величину,  и  цепочка  от  часов,
выпущеннаЯ петлей на черную из тонкого сукна жилетку,  виднеющуюсЯ  из-под
черного сюртука, недоставало только зубочистки, а  рЯдом  -  маленькаЯ,  с
куколку, женщина, но в другой  цветной  соломенной  шлЯпке  и  шали;  она,
конечно, вот эта самаЯ женщина, хотЯ совсем непохожаЯ, и вдруг  он  понЯл,
что даже не в этом дело - в ней, в этой женщине на портрете,  было  что-то
страшное, что-то дико несообразное, и тут она что-то сказала, и он  поднЯл
глаза, человек этот по-прежнему стоЯл у камина, широко расставив  ноги,  а
старушка снова сидела в кресле-качалке на старом месте, в углу, и  она  не
смотрела на него, и он знал, что она ни разу не взглЯнула  на  него  после
того, как он вернулсЯ, но она сказала:
   - ќто все ‹укаса выдумки.
   - —то? - спросил он, и человек этот сказал:
   - Њолли не нравитсЯ, что тот, кто делал этот портрет, снЯл  у  нее  эту
обмотку с головы. - € правда, на портрете видны  были  ее  волосы,  и  ему
показалось, он смотрит через герметически  завинченную  стеклЯнную  крышку
гроба на бальзамированный труп, и он подумал: "Њолли. Ќу конечно",  потому
что теперь ой вспомнил, что рассказывал ему дЯдЯ о ‹укасе или о них обоих.
   - Ђ почему он снЯл повЯзку? - спросил он.
   - џ велел ему, - сказал этот человек, - Я не желал иметь у себЯ в  доме
портрет негритЯнки-батрачки.
   € тут он подошел к ним и, сунув в карман кулак с  монетой  в  пЯтьдесЯт
центов, подцепил и зажал десЯтицентовик и еще две монетки по пЯть  центов,
все, что у него было, и сказал:
   - ‚ы раньше в городе жили. Њой дЯдЯ знает вас - адвокат ѓэвин ‘тивенс.
   - џ вашу матушку тоже помню, - сказала она. - Ћна  тогда  звалась  мисс
Њэгги „эндридж.
   - ќто бабушка моЯ, - сказал он. - ЊоЯ мама раньше была тоже ‘тивенс.  -
€ он протЯнул свои монеты; и в ту самую секунду,  когда  он  почувствовал,
что  она  сейчас  возьмет  их,  он  понЯл,   что   вот   только   на   эту
одну-единственную секунду  он  опоздал  навсегда,  и  уже  непоправимо,  и
медленно горЯчаЯ кровь - медленно, как ползут минуты, -  приливала  к  его
щекам и шее,  и  так  он  стоЯл,  протЯнув  онемевшую  ладонь  с  четырьмЯ
позорными крохами отчеканенного в монеты сплава, пока наконец этот человек
не проЯвил что-то похожее по меньшей мере на жалость.
   - ќто еще зачем? - сказал он, даже  не  двинувшись,  даже  не  наклонив
головы, чтобы взглЯнуть, что у него там на ладони, и опЯть целаЯ вечность,
и только густаЯ горЯчаЯ недвижнаЯ кровь прихлынула и стоит,  пока  наконец
Яростно не кинулась ему в голову, не зазвенела в ушах и тут он хоть как-то
справилсЯ со своим стыдом и увидел, как повернулась его ладонь и не то что
швырнула, а стрЯхнула монеты, которые, звенЯ и подпрыгиваЯ, покатились  по
голому полу, а один пЯтицентовик попал в какую-то длинную покатую  выбоину
и скатилсЯ по ней с таким суховатым шорохом, словно мышь пробежала, и  тут
же голос:
   - Џодбери это!
   € опЯть ничего, человек этот ни на что не глЯдел, руки  по-прежнему  за
спиной, даже не пошевельнулсЯ,  только  горЯчаЯ  кровь  хлынула  волной  и
застыла, и сквозь нее голос, обращенный ни к кому:
   - Џодберите его деньги! - и он услышал и  увидел,  как  Ђлек  ‘эндер  и
мальчик ќдмондса бросились куда-то в темень и заерзали по полу. -  Ћтдайте
ему, - сказал голос, и он увидел, как  мальчик  ќдмондса  бросил  две  его
монетки на ладонь Ђлеку ‘эндеру, и почувствовал, как  рука  Ђлека  ‘эндера
стараетсЯ всунуть все четыре монеты в собственную  его  опущенную  руку  и
наконец всовывает их. - Ќу а теперь идите стрелЯть зайцев, - сказал голос.
- „а держитесь подальше от ручьЯ.


        2

   € снова они вышли на пронизанный солнцем морозный воздух (а ведь сейчас
был полдень, самое теплое времЯ, и сегоднЯ,  наверно,  уж  нечего  было  и
ждать, что потеплеет) и пошли обратно через  мост,  и  (вдруг,  только  он
кинул взглЯд по сторонам, оказываетсЯ, они уже чуть ли не  полмили  прошли
берегом, а он даже и не заметил) тут  собака  загнала  зайца  в  кустарник
около хлопчатника и залилась истерическим лаем, а он  выскочил,  обезумев,
обратно, маленький коричневато-рыжий комочек, и, сжавшись на  мгновение  в
клубок, круглый, как  крокетный  шар,  взметнулсЯ  высоко  в  воздух  и  в
следующую секунду, вытЯнувшись,  длинный,  как  змеЯ,  уже  летел  впереди
собаки, и маленький белый хохолок  его  хвоста  мелькал  между  оголенными
кустами хлопка, как парус игрушечного кораблика в ветер на пруду,  а  Ђлек
‘эндер кричал ему через заросли кустарника:
   - ‘трелЯй, стрелЯй! „а что же ты не стрелЯешь? -  Ђ  он  повернулсЯ  не
спеша, решительно зашагал к  речке,  вынул  четыре  монеты  из  кармана  и
швырнул в воду; а ночью, ворочаЯсь без сна, он понЯл, что эта еда вовсе не
была каким-то угощением, лучшим из того, что  ‹укас  мог  предложить  ему,
нет, просто это было все, что он мог ему предложить, и он был там  сегоднЯ
утром не как гость ќдмондса, а в гостЯх  на  плантации  старого  Љэрозерса
Њаккаслина, и ‹укас понимал это, а он нет, и  вот,  значит,  ‹укас  его  и
побил, стоЯл, расставив ноги, перед камином и даже не двинув  пальцем,  не
разомкнув сложенных за спиной рук, взЯл его собственные семьдесЯт центов и
побил его ими, и, корчась в  бессильной  Ярости,  он  уже  думал  об  этом
человеке, которого он видел  только  раз  в  жизни  и  всего  каких-нибудь
двенадцать часов тому назад, совсем  так  же  -  но  это  ему  еще  только
предстоЯло узнать в будущем году, - как думал о нем любой белый в  здешних
краЯх, во всей округе, на протЯжении многих лет: Њы  его  сперва  заставим
быть черномазым. Ћн должен признать, что он  черномазый.  Ђ  тогда,  может
быть, мы и согласимсЯ считать его  тем,  чем  ему,  по-видимому,  хочетсЯ,
чтобы его считали. Џотому что он  сразу  начал  очень  многое  узнавать  о
‹укасе. Ќе то чтобы он слышал случайно - нет, он сам  расспрашивал  о  нем
всех, кто хорошо знал эту округу и мог рассказать ему  о  негре,  который,
обращаЯсь к женщинам, говорил "мэм", совсем как любой белый, и говорил вам
"мистер" или "сэр", если вы были белый, но вы знали, что он не считает вас
ни тем, ни другим и знает, что и вы это знаете, но у него даже и в  мыслЯх
нет, что вы можете  его  одернуть,  потому  что  длЯ  него  это  не  имеет
значениЯ.
   Ќу, взЯть хотЯ бы такой случай.
   ќто было три года тому назад в лавке, что  на  перекрестке,  в  четырех
милЯх от усадьбы ќдмондса, в какой-то из субботних дней к концу днЯ, когда
каждый живущий окрест, будь то  хозЯин-арендатор  или  батрак,  белый  или
черный, идет мимо и обычно заходит что-нибудь купить, а кругом в ивнЯке  и
под березами и смоковницами в жидкой грЯзи у  ручьЯ  топчутсЯ  на  привЯзи
оседланные мулы и лошади со стертыми от  поклажи  боками,  а  всадники  их
толпЯтсЯ в набитой битком лавке, теснЯтсЯ  у  входа  на  улице,  сидЯт  на
пыльной скамье напротив или, присев на корточки, а  кто  и  стоЯ,  тут  же
рЯдом откупоривают с треском бутылки с содовой и тЯнут прЯмо из  горлышка,
жуют, поплевываЯ, табак, скручивают не спеша сигаретки и чиркают рассеЯнно
спичкой, разжигаЯ потухшие трубки; в тот день там среди прочих  были  трое
довольно еще молодых белых из артели с соседней  лесопилки,  один  из  них
известный заводила и скандалист, все они немножко подвыпили, и вот в лавку
вошел ‹укас в своем потертом черном костюме из тонкого сукна,  который  он
надевал в воскресенье и когда ездил в город, в поношенной  дорогой  шлЯпе,
солиднаЯ часоваЯ цепочка на груди и  эта  его  зубочистка,  и  тут  что-то
произошло, но чем это было вызвано, рассказчик не говорил, а скорей всего,
даже и не знал, может быть, тем, как ‹укас вошел и, не  сказав  ни  слова,
подошел к прилавку, заплатил и взЯл покупку (это была  пЯтицентоваЯ  пачка
имбирных  сухариков),  повернулсЯ,  оторвал   конец   обертки,   переложил
зубочистку из одной руки в другую и  спрЯтал  в  нагрудный  карман,  потом
вытрЯхнул один сухарик себе на ладонь и сунул его в  рот,  -  может  быть,
этим, может быть, даже и ничем, только вдруг тот белый как вскочит и прЯмо
обращаетсЯ к ‹укасу и говорит ему:
   - Ђх ты паршивый наглец,  сволочь  вонючаЯ,  скрутить  тебе  шею,  чтоб
гнулась, осел упрЯмый, ќдмондсов сукин сын.
   Ђ ‹укас дожевал сухарь,  проглотил  его  и,  уже  нагнув  пачку,  чтобы
вытрЯхнуть  другой,  медленно  повернул  голову,  поглЯдел  на  белого  и,
помолчав, сказал:
   - Ђ Я не ќдмондс. Ќе из этих новоселов. џ из старожилов. џ - Њаккаслин.
   - Џоходи тут еще с эдакой наглой рожей, мы тебЯ превратим в падаль  длЯ
вороньЯ! - крикнул белый.
   ‘ минуту или по крайней мере полминуты ‹укас смотрел на белого человека
спокойным, изучающим, невозмутимым взглЯдом, а пачка сухариков в его  руке
медленно наклонЯлась, пока  на  ладонь  другой  руки  не  вытрЯхнулсЯ  еще
сухарь, и тогда он слегка вздернул угол рта и,  чмокнув,  пососал  верхний
зуб - звук получилсЯ довольно громкий среди внезапно  наступившей  тишины,
но в нем не было ничего нарочитого, ни вызова, ни  насмешки  или  хотЯ  бы
осуждениЯ, ровно ничего, просто он сделал это почти машинально, как мог бы
сделать любой человек, который в полном одиночестве,  где-то  там  за  сто
миль, жует себе имбирный сухарь и у него что-то застрЯло в зубе.
   - „а, Я уж не первый раз слышу такие речи, - сказал он. - € заводЯт  их
у нас, как Я заметил, даже не ќдмондсы. - ’ут белый сорвалсЯ  с  места  и,
сунув руку на прилавок, за спиной, где лежало  с  полдюжины  рукоЯток  длЯ
плуга, не глЯдЯ, схватил одну из них и уже замахнулсЯ на ‹укаса, но в  это
времЯ сын  хозЯина  лавки,  энергичный  молодой  человек,  выскочил  из-за
прилавка или, может быть, перескочил через него и  схватил  белого  сзади,
так что рукоЯтка, никого не задев, отлетела вбок и ударилась о  нетопленую
печь; а тут кто-то еще подбежал и тоже стал удерживать его.
   - “ходи, ‹укас, - бросил через плечо сын хозЯина.
   Ќо ‹укас стоЯл не двигаЯсь и смотрел совершенно спокойно, даже без тени
насмешки, даже и не презрительно, даже не так  уж  и  настороженно,  ЯркаЯ
пачка сухарей в левой руке и один маленький сухарик в правой, просто стоЯл
и смотрел, в то времЯ как хозЯйский сын и  его  приЯтель  едва  удерживали
разъЯренного, вырывавшегосЯ с проклЯтьЯми и бранью белого.
   - Љатись к черту отсюда, проклЯтый болван! - крикнул хозЯйский  сын,  и
только тогда ‹укас не спеша двинулсЯ  с  места,  не  спеша  повернулсЯ  и,
поднесЯ правую руку ко рту, пошел к двери, а когда он выходил, видно было,
как мерно двигаютсЯ его жующие челюсти.
   € вот из-за этого полдоллара. Ќа самом-то  деле,  конечно,  всех  денег
было семьдесЯт центов в четырех монетах,  но  уже  давно,  с  того  самого
момента, чуть ли не с Џервой доли секунды, он перевел и обратил их в  одну
неразменную  монету,  в  единое  полновесное   неделимое   целое,   отнюдь
несоизмеримое с какой-то ее жалкой обменной  стоимостью;  бывали,  правда,
минуты, когда его самоугрызениЯ или попросту муки стыда  доводили  его  до
такого душевного изнурениЯ, что он  вдруг  успокаивалсЯ  и  говорил  себе:
"‡ато у менЯ осталось полдоллара, по  крайней  мере  хоть  что-то  у  менЯ
осталось", - потому что теперь не только эта его промашка и  позор,  но  и
главное действующее лицо драмы, этот человек, негр, и эта комната,  и  эта
минута, и самый день этот - все теперь  исчезло,  отчеканилось  в  круглую
прочную символическую монету, и ему даже  иногда  представлЯлось:  вот  он
лежит не терзаЯсь, совсем спокойный, и видит,  как  изо  днЯ  в  день  эта
монета  растет,  разбухаЯ  до  каких-то  гигантских  размеров,  и  наконец
застывает недвижно,  навеки  повиснув  в  черном  своде  его  непрестанных
мучений, словно последнЯЯ омертвелаЯ, навсегда неущербнаЯ луна,  и  против
нее он, собственнаЯ его хилаЯ тень, неистово жестикулирующаЯ  и  жалкаЯ  в
каком-то нелепом затмении: неистовом, нелепом и в то же времЯ  неутомимом,
потому что теперь уж он никогда не оставит,  никогда  не  отступитсЯ,  он,
унизивший не только свое мужское "Я", но и всю свою расу; прежде,  бывало,
каждый день после школы, а в субботу с утра, если он не играл  в  бейсбол,
или не ЋтправлЯлсЯ на охоту, или не предвиделось чего-нибудь еще,  что  он
намеревалсЯ или обЯзалсЯ сделать, он шел в контору к дЯде, где отвечал  на
телефонные звонки или выполнЯл разные поручениЯ,  и  все  это  с  каким-то
подобием ответственности, если даже и без прЯмой необходимости; во  всЯком
случае, в этом проЯвлЯлось его стремление  придать  себе  какой-то  вес  в
собственных глазах. Ћн начал это делать еще совсем ребенком,  он  даже  не
помнит когда, просто из безграничной слепой привЯзанности к  единственному
брату своей матери - привЯзанности, в которой он никогда даже и не пыталсЯ
разобратьсЯ - и так это и повелось с тех пор;  потом,  уже  в  пЯтнадцать,
шестнадцать и семнадцать лет, ему будет вспоминатьсЯ рассказ о мальчике  и
его любимце теленке, которого он каждый день переносил через  изгородь  на
выгон; годы шли, и мальчик стал уже  взрослым,  а  теленок  превратилсЯ  в
быка, и все равно он каждый день по-прежнему переносил его через изгородь.
   ’ак вот, он покинул своего теленка. „о рождества оставалось меньше трех
недель; каждый день после школы, а в субботу с утра он слонЯлсЯ по Џлощади
или где-нибудь поблизости, откуда ее было видно и он мог озирать ее. •олод
держалсЯ еще днЯ два, потом потеплело, подул мЯгкий  ветер,  Яркое  солнце
заволокло туманом, зарЯдил дождь, а он все равно стоЯл или прохаживалсЯ по
улице возле лавки, в витринах которой уже поЯвились рождественские подарки
- игрушки, бенгальские огни, цветные  фонарики,  ветки  плюща,  блестки  и
фольга, - или, заглЯдываЯ  в  запотевшие  окна  аптеки  и  парикмахерской,
всматривалсЯ в лица приезжих  негорожан,  держа  наготове  в  кармане  два
пакетика - четыре сигары  по  двадцать  пЯть  центов  пара  длЯ  ‹укаса  и
стаканчик нюхательного табака  длЯ  его  жены  -  в  Яркой  рождественской
обертке; наконец он увидел ќдмондса и отдал это ему с просьбой передать им
на рождество утром. Ќо это только покрывало (вдвое) те семьдесЯт центов, а
мертвый, чудовищный застывший диск по-прежнему висел  по  ночам  в  черной
бездне его бессильной Ярости: …сли бы только он сначала был просто негром,
хоть на секунду, на одну крохотную, бесконечно малую долю секунды; и вот в
феврале он начал копить деньги - двадцать пЯть центов, которые он  получал
каждую неделю от отца  на  карманные  расходы,  и  двадцать  пЯть  центов,
которые платил ему за его конторские услуги дЯдЯ, - и наконец к маю у него
накопилось достаточно, и он пошел с мамой, чтобы она помогла ему  выбрать,
и купил платье из искусственного шелка с разводами и отправил его посылкой
по почте на имЯ Љэрозерса ќдмондса  длЯ  Њолли  Ѓичем  и  наконец  испытал
какое-то облегчение - Ярость его улеглась, и он только никак не мог забыть
свою обиду и стыд; круглый знак все еще висел в черном своде, но  ему  уже
почти минул год, и свод теперь был уже не такой черный, и диск  побледнел,
и он даже засыпал под ним, как человек, измученный бессонницей, забываетсЯ
в тускнеющем свете заходЯщей луны. € вот наступил сентЯбрь,  через  неделю
уже должны были начатьсЯ занЯтиЯ в школе. Љак-то  раз,  только  он  пришел
домой, его встретила мама.
   - ‘мотри, что тебе прислали, - сказала она. ќто было галлоновое ведерце
свежей домашней патоки, и сразу, задолго до того, как она  договорила,  он
догадалсЯ, откуда это. - Љто-то с плантации ќдмондса тебе прислал.
   - ‹укас Ѓичем! - не сказал, а почти закричал он. -  Ђ  давно  он  ушел?
Џочему же он не подождал менЯ?
   - Ќет, - сказала мама. - Ћн не сам это принес. Џослал с кем-то. Њальчик
какой-то, белый, привез на муле.
   € все. €так, значит, опЯть все вернулось на прежнее место, и опЯть  все
надо начинать сначала; а теперь даже еще хуже,  потому  что  на  этот  раз
‹укас заставил белого поднЯть его деньги и вернуть ему. € тут он  подумал,
что он даже и не может начать сначала,  потому  что  отвезти  обратно  это
ведерце с патокой и швырнуть его в дверь ‹укаса - это опЯть будет  как  те
монеты, которые ‹укас опЯть заставит кого-нибудь подобрать и вернуть  ему,
уж не говорЯ о том, что ему пришлось бы сделать конец в  семнадцать  миль,
чтобы добратьсЯ до этой двери и швырнуть в нее ведро, а это  значит  ехать
на своем шотландском пони, которого он стыдилсЯ, потому что ведь он теперь
уже большой, а мама все еще не позволЯет ему завести настоЯщую лошадь или,
во всЯком случае, такую, какую ему хотелось бы иметь и  какую  ему  обещал
подарить дЯдЯ.  €  значит,  теперь  уже  все:  то,  что  могло  бы  как-то
освободить его было не только свыше его сил, но даже его разумениЯ; он мог
только надеЯтьсЯ на какой-то случай или примиритьсЯ с тем, что так  оно  и
останетсЯ.
   € вот прошло четыре года, и уже год с лишним, если не все  полтора,  он
чувствовал себЯ свободным и думал, что с этим все кончено: старушка  Њолли
умерла, а ее и ‹укаса дочь уехала с мужем  в  „етройт,  и  только  теперь,
спустЯ много времени, он от кого-то случайно услышал, что  ‹укас  живет  в
своем доме один-одинешенек, бобылем, нелюдимо и не только не водит  дружбы
ни с кем из своих соплеменников, но даже как будто гордитсЯ этим.  ‡а  все
это времЯ он видел его три раза  на  Џлощади  в  городе,  и  не  всегда  в
субботние дни - нет, правду сказать, вот только теперь,  через  год  после
того, как он видел его в последний раз, он вдруг припомнил, что никогда не
встречал его в городе в субботу, когда все негры, да и большинство  белых,
приезжали из поселков, и что всЯкий  раз  эти  встречи  происходили  почти
ровно через год, и не потому,  что  так  выходило,  что  он  в  этот  день
случайно оказывалсЯ на Џлощади, а потому, что он  приходил  нарочно  в  те
дни, когда ‹укас каждый год непременно приезжал в город, и всегда в будние
дни, как белые - не крестьЯне,  а  хозЯева  плантаций,  люди,  ходившие  в
жилетах с галстуком, как коммерсанты