нут   новую  струю.  Ћн  не  остановилсЯ,  не  дал  своим
пЯтидесЯтидевЯтилетним  мышцам  и  костЯм передохнуть день или два, день или
два,  когда он мог бы поговорить - не о нас и не о том, как мы все это времЯ
жили,  а  о  себе, о прошедших четырех годах (судЯ по тому немногому, что он
нам  рассказал,  никакой  войны могло вовсе и не быть, а если она и была, то
где-то  на другой планете, и он ничем в ней не рисковал, а его плоть и кровь
в  ней  совсем не пострадали) - естественном промежутке времени, необходимом
длЯ  того,  чтобы жестокаЯ горечь пораженьЯ могла избыть себЯ в чем-то вроде
мира, вроде передышки в неистовом немыслимом рассказе (лишь он один позволил
уцелевшему миритьсЯ с жизнью) о том, сколь ничтожна пушинка, склонЯющаЯ чашу
весов  к  победе  или  катастрофе  и  сколь  невыносимо пораженье, когда оно
обращаетсЯ  против  самого  человека,  но  не  стирает  его  с лица земли, а
оставлЯет  ему  жизнь, но жить с этим сознаньем он не может. Њы его почти не
видели.  Ћн  уходил  на рассвете и возвращалсЯ затемно, он, „жонс и еще двое
или  трое  мужчин,  которых  он  где-то  разыскал  и которым чем-то платил -
возможно,  тем  же,  чем  чужеземному  архитектору,  - увещаниЯми, посулами,
угрозами  и,  наконец, силой. ќтой зимою мы узнали, что такое саквоЯжники, и
люди  -  во  всЯком  случае женщины - стали по ночам запирать окна и двери и
пугать  друг  друга рассказами о восстаниЯх негров; этой зимою заросшие, уже
четыре  года  не  знавшие  плуга,  заброшенные полЯ оставались в еще большем
небрежении,  меж  тем как белые мужчины с пистолетами в карманах каждый день
собирались  в  городах.  …го  с  ними  не  было;  помню,  как однажды ночью,
пробравшись  по  непролазной  мартовской  грЯзи,  они  Явились  к нему целой
депутацией и потребовали от него ответа - да или нет, с ними или против них,
друг или враг, а он отказалсЯ, уклонилсЯ, дал им понЯть (ни единый мускул на
его  исхудалом свирепом лице не дрогнул, ровный голос не повысилсЯ), что ему
не  до  них,  и что если каждый южанин последует его примеру и позаботитсЯ о
своем достоЯнии, то всЯ землЯ и весь ћг будут спасены, после чего выпроводил
их  из  комнаты  и  из дома, поднЯл над головою лампу, остановилсЯ на виду у
всех  в дверЯх, выслушал последнее слово их вожака: "‡начит, война, ‘атпен",
-  и  ответил: "џ к ней привык". „а, конечно, Я следила за ним, следила, как
этот  одинокий  старик  вступил  в  жестокое  единоборство  не с упрЯмой, но
постепенно  поддающейсЯ землей, как это было прежде, а с новым тЯжким грузом
самого   времени,   словно   пыталсЯ   запрудить   реку   голыми   руками  и
одним-единственным  камушком;  и все это в погоне за прежней неверной мечтой
об  успехе,  котораЯ  уже однажды его обманула (обманула? нет, предала, а на
этот  раз  его  погубит)', теперь Я сама Ясно вижу эту аналогию: двигаЯсь по
роковому кругу, его неуемнаЯ гордынЯ и суетное пристрастие к пустому величию
все  быстрее  и  быстрее влекут его к концу, аналогию, котораЯ тогда от менЯ
ускользнула.  „а  и  как  могла Я ее видеть? € в двадцать лет Я все еще была
девочкой,  все  еще  пребывала в том узком, как материнское чрево, коридоре,
куда  не  проникал  не  только  живой  отзвук  окружающего мира, но даже его
мертваЯ  загадочнаЯ  тень,  откуда Я с невозмутимым незамутненным изумлением
ребенка  смотрела  на  призрачный  хоровод,  в  котором  кружились мужчины и
женщины  -  мой  отец,  моЯ сестра, ’омас ‘атпен, „жудит, ѓенри, —арльз Ѓон,
наблюдала    их    шутовские    ужимки,   называемые   честью,   принципами,
бракосочетанием,  любовью, горем, смертью; правда, девочка, что наблюдала за
‘атпеном,  была уже не девочкой, а частью триумвирата, который составлЯли мы
трое  -  „жудит,  Я  и Љлити; мы, как единаЯ женщина-мать, кормили, одевали,
согревали  эту  застывшую  оболочку,  таким образом даваЯ простор и волю его
безумному  пустому  заблужденью,  и каждаЯ из нас говорила себе: "Ќаконец-то
моЯ  жизнь обрела какой-то смысл; пусть даже он заключаетсЯ лишь в том, чтоб
охранЯть и ограждать дикие выходки неразумного дитЯти". Ђ однажды за полдень
(Я  вскапывала мотыгой грЯдку в том месте, где проходила тропинка от конюшни
к  дому) Я поднЯла голову и увидела, что он на менЯ смотрит. Ћн двадцать лет
менЯ  видел,  но  теперь  он  на  менЯ  смотрел;  он средь бела днЯ стоЯл на
тропинке  и  на менЯ смотрел. € ведь вот что любопытно - что это должно было
произойти именно средь бела днЯ, и хотЯ в это времЯ ему следовало находитьсЯ
совсем не возле дома, а где-то за тридевЯть земель, на этой сотне квадратных
миль,  которые у него еще не удосужились отнЯть, возможно, даже не в той или
иной их точке, а везде и всюду (он не рассеЯлсЯ, не растворилсЯ, не растаЯл,
а,    напротив,    увеличилсЯ,   колоссально   разроссЯ,   словно   каким-то
нечеловеческим  усилием сумел на одно бесконечно долгое мгновенье охватить и
удержать в целости и сохранности весь этот квадрат длиной и шириною в десЯть
миль,  остановилсЯ  на краю разверстой пропасти и, непобежденный, бесстрашно
взирал  на  свое  неотвратимое  и,  как  он  теперь  уже,  конечно, понимал,
окончательное  пораженье),  он  вместо  этого стоЯл на тропинке и смотрел на
менЯ каким-то странным, непонЯтным взглЯдом, словно в ту минуту, как он менЯ
увидел,  двор  и тропинка были болотом, из которого он вышел, не подозреваЯ,
что  вот-вот  выберетсЯ на солнце, а потом двинулсЯ дальше... лицо, то самое
лицо; это была не любовь, Я этого совсем не говорю, не жалость или нежность,
это была просто внезапнаЯ вспышка света, озаренье; ведь этот человек, узнав,
что  сын  его совершил убийство и исчез, сказал только: "Ђга. Ќу как ты тут,
Љлити?"  Ћн  пошел  дальше,  к  дому.  Ќо  это  была  не  любовь; Я этого не
утверждаю,  Я  не  ищу себе ни извинений, ни оправданий. џ могла бы сказать,
что  он и раньше во мне нуждалсЯ, что он менЯ использовал, так чего мне было
возмущатьсЯ,  если  он  хотел  использовать  менЯ  еще больше, но Я этого не
сказала;  Я  могла бы на этот раз сказать: "Ќе знаю", - и сказала бы правду.
Џотому  что  Я  действительно не знаю. Ћн ушел; Я не заметила даже и этого -
ведь  существует  не только метаболизм тела, но и метаболизм духа, в котором
то,  что  копилось  долгое времЯ, сгорает, возрождаетсЯ, создает и разрывает
некую  девственную плеву разбушевавшейсЯ плоти; да, в какую-то долю секунды,
в  какой-то  миг  пылающего  забвеньЯ  унеслись  и  рассыпались  в  прах все
сокровенные  заклЯтьЯ: не могу, не хочу, ни за что, никогда. ќта секунда еще
принадлежала  мне,  Я  еще  могла бежать, но Я осталась; Я заметила, что его
нет, но не помнила, как он ушел; Я увидела, что моЯ овощнаЯ грЯдка вскопана,
хотЯ  и  не  помнила,  когда  успела  ее закончить; в этот вечер Я сидела за
ужином,  со  знакомой,  погруженной  в  глухую дрему оболочкой, к которой мы
постепенно  привыкли  (за  едой  он  ни разу на менЯ не взглЯнул; Я могла бы
сказать тогда: какою же фальшивою мечтою нас обманет, в какую сточную канаву
сновидений  нас завлечет неисправимаЯ предательскаЯ плоть? но не сказала), а
когда  мы,  по  обыкновению,  сидели у очага в спальне „жудит, он поЯвилсЯ в
дверЯх,  посмотрел  на  нас,  сказал:  "„жудит,  ты и Љлити..." - и умолк, а
затем,  войдЯ  в  комнату, продолжал: "‚прочем, все равно. ђоза не обидитсЯ,
если  вы  обе  тоже  об  этом услышите; ведь времени у нас в обрез, а дел по
горло",  - после чего подошел, остановилсЯ, положил мне на голову руку (Я не
знаю,  на что он смотрел, когда говорил, но, судЯ по звуку его голоса, он не
смотрел ни на нас, ни на что-либо другое в комнате) и сказал: "’ы, вероЯтно,
думаешь,  что  Я был не очень хорошим мужем твоей сестре ќллен. ’ы навернЯка
так  думаешь.  Ќо  если  ты  даже  не  сделаешь  скидку  на то, что Я теперь
постарел,  Я,  пожалуй,  могу  обещать,  что буду во всЯком случае не худшим
мужем тебе".
     ’аков был мой роман. Њимолетный обмен взглЯдами на огороде, рука у менЯ
на  голове  в  спальне  его  дочери, указ, повеление, холоднаЯ самоувереннаЯ
речь,  как  приговор (он и стоЯл так, как стоЯт, читаЯ приговор), который не
произносЯт  и  не  выслушивают,  а  читают вырубленным на гладком камне, что
служит подножьем забытой безымЯнной надгробной статуи. џ этого не извинЯю. џ
не  прошу  ни  оправданиЯ, ни жалости; Я не ответила: "„а, Я согласна", - не
потому,  что менЯ об этом не просили, и не потому, что длЯ ответа не нашлось
ни  времени,  ни  места  и  никакой возможности. ‚едь Я могла ответить. ‚едь
стоило мне только захотеть, и Я бы силой вырвала возможность сказать в ответ
не  кроткое: "„а", а в слепом отчаЯнье обрушить жестокий сокрушительный удар
любым  оружием, доступным женщине, чьЯ зиЯющаЯ рана вопиет. "Ќет! Ќи за что!
‘пасите!  Џомогите!"  Ќет,  Я не прошу ни оправданий, ни жалости - ведь Я не
шевельнулась,  Я  сидела  под  тЯжестью бесчувственной руки людоеда из моего
детства;  Я  слышала,  как  он  сказал что-то „жудит, слышала ее шаги, потом
увидела  ее  руку  -  да,  не  „жудит,  а только ее руку, по которой, как по
печатной хронике, Я прочитала всю ее историю - -сиротство, лишениЯ, погибшую
любовь,  четыре  года неблагодарного и тЯжкого труда; натруженную ладонь, на
которой  оставили  неизгладимый  след ткацкий станок, топор, мотыга и другие
орудиЯ, назначенные в удел мужчинам; и на этой ладони лежало кольцо, которое
он  тридцать  лет  назад  дал  ќллен  в  церкви. „а, аналогиЯ, парадокс, а в
придачу  еще  и  безумие.  џ  сидела и, не глЯдЯ, чувствовала, как он теперь
надевает  это  кольцо  на  палец  мне  (он теперь тоже сидел - на том стуле,
который  обычно занимала Љлити, а она стоЯла у камина, там, куда не достигал
свет  горЯщих  поленьев),  и  слушала  его  голос,  как тридцать лет назад в
апрельский  день своей юности слушала его ќллен; он говорил не обо мне, не о
любви  и  не  о  свадьбе  и  далее  не  о себе; это была не речь нормального
человека,  он обращалсЯ не к другим нормальным людЯм, а к темным силам рока,
которые  он сам же вызвал к жизни и которым теперь сам бросил дерзкий вызов;
это  была  неуемнаЯ  похвальба  безумца,  одурманенного сном о прежней целой
‘атпеновой  ‘отне, которой теперь не существовало (и больше никогда не будет
существовать  в  действительности),  как  это  было  в тот день, когда ќллен
впервые  о  ней  услышала,  как  будто,  снова  надев  кольцо на палец живой
женщины,  он  повернул  времЯ  на двадцать лет назад, сумел его остановить и
заморозить.  „а. џ сидела, слушала его голос и говорила себе: "‚едь он сошел
с  ума.  Ћн  назначит,  эту  свадьбу на сегоднЯ; сам и свЯщенник и жених, он
совершит  свой собственный обрЯд и со свечой в руке произнесет свое безумное
благословенье;  но и Я тоже сошла с ума, ибо Я дам согласие, покорюсь, стану
его  сообщницей  и  брошусь  в  пропасть". Ќет, Я не ищу себе оправданий, не
взываю к жалости. …сли в ту ночь Я спаслась (а Я действительно спаслась; мне
была уготована инаЯ, еще более горькаЯ участь, котораЯ постигнет менЯ позже,
когда  у  нас...  то  есть  у  менЯ  не будет никаких оснований ссылатьсЯ на
захваченную врасплох докучную предательскую плоть), это была не моЯ заслуга,
Я  не  сделала  длЯ  этого  ровно  ничего, это случилось просто потому, что,
водворив  на  место кольцо, он тотчас перестал на менЯ смотреть или, вернее,
смотрел так же, как все предыдущие двадцать лет; словно он на короткое времЯ
вновь обрел рассудок, как это бывает с безумцами, да и нормальных людей тоже
порою  охватывают  приступы  безумиЯ,  чтобы они не забывали о своем здравом
рассудке.  € даже более того. Ћн уже три месЯца ежедневно менЯ видел, хотЯ и
вовсе  на  менЯ  не  смотрел,  ибо  Я попросту составлЯла часть триумвирата,
принимавшего  его  молчаливую  грубоватую  мужскую  благодарность если не за
жалкие спартанские удобства, которые мы ему доставлЯли, то, по крайней мере,
за  возможность  и  дальше  жить  в своем безумном сне. Ћднако следующие два
месЯца  он  менЯ  даже  и  совсем  не видел. ‘корее всего потому, что он был
слишком  занЯт,  а после обручениЯ (если предположить, что именно этого он и
хотел)  ему  уже  незачем  было со мною видетьсЯ. ђазумеетсЯ, незачем - ведь
даже  день  свадьбы  не  был  назначен.  Љазалось,  будто того вечера вообще
никогда  не было, не существовало. ЊенЯ могло вообще никогда не быть в доме.
•уже  того, Я могла уехать, возвратитьсЯ к себе домой, а он бы этого даже не
заметил.  џ  (не  знаю,  что  ему было от менЯ нужно, во всЯком случае, не Я
сама,  не  мое присутствие, скорее чтобы Я просто существовала; ему было все
равно,  кто  сыграет  эту  роль  - ђоза ли Љолдфилд или любаЯ другаЯ молодаЯ
женщина,  не состоЯщаЯ с ним в кровном родстве; однако и тут Я должна отдать
ему  должное:  он ни разу не подумал о том, что позже предложил мне сделать,
ни  разу  до  той  минуты, когда он сам об этом объЯвил, - Я знаю, что он не
стал  бы  откладывать  это предложение не только на два месЯца, но даже и на
два  днЯ)...  мое  присутствие  было  длЯ него всего лишь отсутствием черной
трЯсины,  густых непроходимых дебрей и лиан длЯ человека, который пробиралсЯ
сквозь  болото  без  всЯкой  надежды, без света, руководимый и движимый лишь
одной  несокрушимой  стойкостью  непораженьЯ,  и  вдруг наткнулсЯ на твердую
сухую   землю,  увидел  солнце,  вдохнул  воздух  -  если  длЯ  него  вообще
существовало  солнце,  если  кто-то  или  что-то могло затмить ослепительное
сиЯнье  его безумиЯ. „а, он был безумен, но не настолько уж безумен. €бо и в
злодействе  есть  целесообразность:  вор, жулик, даже убийца руководствуютсЯ
правилами  более  строгими,  чем сама добродетель, так почему бы не иметь их
безумию?  …сли  он  был  безумцем,  то сумасбродной была лишь его неотвЯзнаЯ
мечта,  а  не  образ  действий;  тот, кто посулами и увещаньем мог заставить
людей  вроде „жонса трудитьсЯ в поте лица, не был безумцем; тот, что чуралсЯ
белых  балахонов  и  скачущих в ночи галопом лошадей, при помощи которых его
прежние  знакомцы,  если  не  друзьЯ,  пытались избавитьсЯ от разъедавшей их
гнилостной  Язвы  пораженьЯ,  не  был  безумцем;  а разве безумным был план,
посредством   которого   он  ухитрилсЯ  по  самой  дешевой  цене  заполучить
единственную  женщину,  способную  стать  его  женой,  и притом единственным
способом,  сулившим успех? - нет, только не безумцем, ибо ведь и в безумии и
даже  в  маниакальной  одержимости  есть  нечто,  чего, ужаснувшись дела рук
своих,  бежит сам ‘атана и, что вызывает сострадание господа бога - какаЯ-то
ничтожнаЯ  искорка, какаЯ-то частичка, способнаЯ облегчить участь и искупить
грехи  наделенной  даром  речи,  зрением,  слухом,  обонЯнием и вкусом живой
плоти,  которую  мы называем человеком. Ќо все равно. џ расскажу вам, что он
сделал,  а  вы  судите сами. (€ли, вернее, попробую вам это рассказать: ведь
существуют  вещи,  длЯ  которых  три  слова  на три больше, чем нужно, а три
тысЯчи  слов  ровно на столько же меньше, и это - одна из них. Ћб этом можно
рассказать:  Я  могу  произнести  ровно  столько  же фраз, повторить грубые,
бесстыдные  и  дерзкие  слова,  которые  произнес он, и внушить вам такой же
ужас,  возмущенье  и  смЯтенье,  какие охватили менЯ, когда Я понЯла, что он
имеет  в  виду; Я могу произнести три тысЯчи фраз и оставить вам лишь тот же
вопрос:  -  почему? почему? и еще раз почему? - который Я задаю себе и слышу
уже почти полсотни лет.) Ќо Я хочу, чтоб вы судили сами и сказали, была ли Я
права, чтобы вы были судьей и сказали мне, права Я или нет.
     Џонимаете,  Я  была  солнцем или думала, что Я им была - ведь Я верила,
что в безумии есть хоть искорка, хоть частичка божественного огнЯ, если даже
само  безумие  не  знает  слов длЯ обозначениЯ ужаса и жалости. Ѓыл на свете
людоед  моего детства; еще до моего рождениЯ он утащил в свое мрачное логово
мою  единственную  сестру  и  породил  двоих  маленьких получудовищ; менЯ не
поощрЯли,  да  Я  и  сама  не  хотела  с ними дружить, словно мое запоздалое
рождение  и  одиночество  внушило  мне  предчувствие того рокового сплетениЯ
судеб,  предупредило  о  той  роковой  зловещей катастрофе еще прежде, чем Я
узнала  слово  "убийство"  -  и Я его простила; был призрак, который ускакал
верхом под знаменем и (был то демон или нет) мужественно нес свой крест; и Я
не только простила, Я его уничтожила, ибо пЯть лет спустЯ людоед возвратилсЯ
в  своем  прежнем  обличье,  каким  он жил в памЯти, протЯнул руку и сказал:
"Џоди  сюда",  как  говорЯт  собаке,  и Як нему пошла. „а, то же тело, то же
лицо,  с  тем  же  именем  и памЯтью: он даже правильно запомнил, кого и что
(кроме  менЯ; и разве это не было еще одним доказательством?) он покинул и к
чему  возвратилсЯ,  но  теперь  то был уже не людоед - бесспорно, злодей, но
смертный,  способный  ошибатьсЯ злодей, внушающий скорее жалость, чем страх,
но не людоед; бесспорно, безумец, но Я сказала себе: разве безумец не жертва
собственного безумиЯ? Ѓыть может, это вовсе не безумие, а отчаЯние одиночки,
вступившего  в  титаническую  схватку  с  одиноким,  обреченным, неукротимым
духом,  но  уж никак не людоед, ибо он погиб, исчез, быть может, поглощенный
парами  серы  и  огнем  среди  унылых  скалистых  утесов  воспоминаний моего
одинокого детства, воспоминаний, а может быть, забвеньЯ; Я была тем солнцем,
Я  думала,  что  он  (после  того  вечера  в комнате „жудит) не забыл о моем
существовании,  а  просто  сам  не  отдает себе отчета в своих чувствах, как
вырвавшийсЯ  из  болота путник, который снова почуЯл под собою землю, увидел
свет  и солнце, но понЯл лишь, что больше нет болота и тьмы; Я думала, что в
чужой,  не родственной крови таЯтсЯ чары, которые мы называем бледным словом
"любовь",  что  она  станет,  сможет стать ему солнцем (хоть Я была моложе и
слабее),  в  лучах  которого  ни  „жудит,  ни  Љлити  не смогут отбросить ни
малейшей  тени;  да,  Я  была  моложе  их  всех,  но зато мой не исчислЯемый
временем,  не поддающийсЯ измерению возраст придавал мне силы, и потому Я, и
только Я одна, могла сказать ему: "Ћ безумный сумасбродный старик, Я сделана
не  из  того,  о  чем ты грезишь, но Я дам тебе воздух и вольный простор длЯ
твоих  лихорадочных  снов".  Ђ  потом  как-то  среди  днЯ - да, то была сама
судьба:  среди  днЯ,  среди  днЯ,  среди днЯ - понимаете? - умерли надежда и
любовь,  умерли гордость и достоинство, умерло все, и осталось только вечное
негодование,  ужас  и  недоуменье, которые длЯтсЯ вот уже сорок три года: он
вернулсЯ  домой  и позвал менЯ, стоЯ на заднем крыльце, он громко звал менЯ,
кричал  до  тех  пор, пока Я не спустилась вниз; да, да, Я вам уже говорила,
что он вовсе не думал об этом до той самой минуты, бесконечно долгой минуты,
вместившей  в  себЯ  все  расстоЯние между домом и местом, где он находилсЯ,
когда  это  пришло  ему в голову; и вот еще одно совпадение - это было в тот
самый  день,  когда  он  определенно  и точно узнал, какую часть своей сотни
квадратных  миль  он сможет спасти, удержать и назвать своею в свой смертный
час  и  что  теперь  (что бы с ним ни случилось) он по крайней мере сохранит
оболочку  ‘атпеновой  ‘отни,  хотЯ  теперь  было  бы  правильнее называть ее
‘атпеновой  …диницей; он кричал и звал менЯ до тех пор, пока Я не спустилась
вниз. Ћн даже не успел привЯзать лошадей; он стоЯл, небрежно накинув на руку
поводьЯ  (на  этот  раз он не положил руки мне на голову), и говорил со мной
такими  грубыми  бесстыдными  словами,  точно  советовалсЯ  с  „жонсом или с
кем-либо еще насчет кобылы, коровы или суки.
     ‚ам,  наверное,  уже рассказали, как Я вернулась домой. „а, да, Я знаю:
"ђоза  Љолдфилд  зарыдала,  был  мужчина  -  потерЯла";  да,  да, Я знаю (но
доброжелательно,   они   исполнены   доброжелательности):   ђоза   Љолдфилд,
несчастнаЯ,   жалкаЯ,  одинокаЯ  сиротка  по  имени  ђоза  Љолдфилд  наконец
обручилась  и  тем  избавила город и округ от необходимости ее кормить; вам,
наверное,  уже  рассказали, как Я отправилась туда жить до конца дней своих,
Якобы  усмотрев  в  преступлении  племЯнника  перст  божий, повелевающий мне
исполнить  последнюю  волю  умирающей  сестры и спасти хотЯ бы одну из двоих
детей,  которых она сама обрекла на гибель уже при зачатии, на самом же деле
-  чтобы находитьсЯ в доме, когда он вернетсЯ, - будучи демоном, он неуЯзвим
длЯ  пуль  и  Ядер  и  потому непременно вернетсЯ; они вам рассказали, что Я
ждала  его,  потому  что  была  еще молода (и не похоронила свои надежды под
сенью знамен и под звуки горна), что Я созрела длЯ замужества именно здесь и
теперь,  когда  большаЯ  часть  молодых  людей погибла, а все, кто осталсЯ в
живых, либо стары, либо давно женаты, либо устали, слишком устали длЯ любви;
меж тем как он - самый завидный и единственно возможный длЯ менЯ жених: ведь
в  том  окружении,  где даже в лучшем случае и в мирное времЯ мои виды и так
были  бы ничтожны, потому что Я не только не была богатой и знатной южанкой,
а  напротив,  весьма  скромной молодой особой, чье происхождение и состоЯние
недвусмысленно говорили сами за себЯ - будь Я дочерью богатого плантатора, Я
могла  бы  выйти чуть ли не за кого угодно, но как дочь мелкого лавочника не
могла  даже позволить себе принЯть в подарок букет цветов почти ни от кого и
потому  была  обречена  в  конце  концов  выйти замуж за первого попавшегосЯ
приказчика  из  лавки  своего отца... „а, они, наверное, уже рассказали вам:
она  была  молода  и  похоронила  свои  надежды лишь на ту ночь, что длилась
четыре  года, когда при свете затененной бессонной свечи увековечивала ‚ойну
и  завещанные,  ею  страданиЯ,  несправедливость  и горе на обратной стороне
страниц  старого гроссбуха, тайком вдыхаЯ вместо воздуха смертоносные миазмы
вожделеньЯ,  ненависти  и  убийства; они, наверное, уже вам рассказали: дочь
скрывшегосЯ от военной службы человека, которому суждено было стать демоном,
злодеем,  она имела все основаниЯ ненавидеть своего отца - ведь если б он не
умер  у себЯ на чердаке, ей не пришлось бы искать в ‘атпеновой ‘отне защиты,
крова  и хлеба; а если бы ей не пришлось есть хлеб ‘атпена и прикрывать свою
наготу его одеждой (даже если она и помогала работать на огороде и ткать) до
тех  пор,  пока  простаЯ справедливость не потребовала уступить ему во всем,
что не угрожало ее чести, она не обручилась бы с ним; а если бы она с ним не
обручилась,  ей  бы  не  пришлось  сорок  три  года подрЯд бессонными ночами
спрашивать   себЯ:   Џочему?   Џочему?  Џочему?  словно  она  даже  ребенком
бессознательно  была  права в своей ненависти к отцу, и потому эти сорок три
года  бессильного  невыносимого  возмущениЯ  коварнаЯ, глумливаЯ, бесплоднаЯ
природа  мстила  ей за ненависть к тому, кто дал ей жизнь. „а, ђоза Љолдфилд
наконец  обручилась,  а  ведь если б сестра не оставила ей в наследство хоть
какое-то  подобие крова и родни, она могла бы стать обузой длЯ города; и вот
теперь  ђози  Љолдфилд  зарыдала,  был  мужчина  -  потерЯла; ђоза Љолдфилд,
котораЯ,  возможно, была права, да только женщинам мало того, что они правы;
они  скорее  предпочтут  быть неправыми, нежели удовлетворитьсЯ только своею
правотой;  им надо, чтобы свою неправоту признал мужчина. € именно этого она
ему  не  может  простить  -  не оскорбленьЯ, не того, что она его бросила, а
того,  что  он  умер.  „а,  да, Я знаю, знаю, как два месЯца спустЯ им стало
известно, что она собрала свои пожитки (то есть снова надела шлЯпу и шаль) и
возвратилась в город жить в пустом доме, где умерли ее родители и куда времЯ
от  времени  будет  заглЯдывать  „жудит,  чтоб  привезти  ей  кое-что из тех
съестных припасов, которые имелись в ‘атпеновой ‘отне и которые лишь крайнЯЯ
нужда,  лишь  присущаЯ  плоти  необъЯснимаЯ,  упрЯмаЯ  животнаЯ волЯ к жизни
заставлЯли  ее  (мисс  Љолдфилд)  принимать.  —то и говорить - действительно
крайнЯЯ,  ибо  теперь  весь  город  - проезжие фермеры, чернокожие служанки,
спешащие  поутру на кухни белых, - увидит, как она задолго до рассвета будет
собирать  зелень  в  чужих  огородах,  будет  вытаскивать  ее  сквозь щели в
заборах,  потому  что  у  нее  нет  ни  своего  огорода, ни семЯн, чтобы его
засевать,  ни  орудий,  чтобы  его  обрабатывать,  даже если бы она толком и
знала, как это делаетсЯ: ведь, поработав всего лишь год на огороде, она была
в  этом  деле  сущим  новичком  и  к тому же врЯд ли стала бы разводить свой
собственный  огород,  даже если б и умела; она будет просовывать руку сквозь
забор  и  собирать  овощи, хотЯ соседи охотно пригласили бы ее зайти и взЯть
их,  они  бы  даже собрали овощи и прислали их ей сами, потому что не только
судьЯ  Ѓенбоу,  но  и  многие  другие  по  ночам  оставлЯли у нее на крыльце
корзинки  с  едой.  Ќо  она  им этого не позволЯла; она даже не пользовалась
палкой,  чтобы  достать овощи, до которых нельзЯ было дотЯнутьсЯ рукой - ома
грабила   лишь  на  длину  невооруженной  руки  и  этот  предел  никогда  не
переступала.  Ћна  выходила на добычу, пока город еще спал, но не из страха,
что  кто-нибудь  увидит,  как  она  ворует  овощи,  -  ведь если б у нее был
черномазый  слуга,  она отправила бы его средь бела днЯ на любой огород, как
воспетые  ею  в  стихах  герои-кавалеристы  отправлЯли  на фуражировку своих
солдат.  „а, ђози Љолдфилд зарыдала, был жених, но потерЯла (да, да, они вам
это  расскажут);  нашла  жениха,  но  он  ее  оскорбил, услышала что-то и не
простила;  не столько за то, что это было сказано, сколько за то, что кто-то
посмел  про  нее такое подумать; и потому, когда она это услышала, ее словно
громом поразило, и она понЯла, что он, наверное, носилсЯ с этой мыслью целый
день,  неделю, возможно, даже целый месЯц, что он каждый день смотрел на нее
с  этой мыслью, а ока даже и не знала. Ќо Я его простила. ‚ам будут говорить
совсем  другое, но Я его простила. Ђ почему бы нет? Њне было нечего прощать;
Я его не потерЯла, потому что он мне никогда не принадлежал - какой-то комок
грЯзи  вошел  в мою жизнь, сказал мне нечто такое, чего Я никогда не слыхала
прежде  и  никогда не услышу вновь, а потом вышел вон, и все. Ћн никогда мне
не принадлежал, и уж во всЯком случае в том грЯзном смысле, который вы этому
слову придаете и, быть может, думаете (но тут вы ошибаетесь), что придаю и Я
сама. ќто не имело значениЯ. ‘уть оскорбленьЯ заключалась совсем не в том. џ
хочу  сказать,  что он никогда не принадлежал никому и ничему на этом свете,
не  раньше  и  не  позже,  он не принадлежал даже ќллен, даже внучке „жонса.
Џотому что он никак не воплотил себЯ на этом свете. Ћн был ходЯчей тенью. Ћн
был  слепым,  как летучаЯ мышь, фантомом, перевернутым зеркальным отраженьем
своих   адских  мук,  выброшенным  из-под  земной  коры  лучом  дьЯвольского
волшебного  фонарЯ; верша свой путь небытиЯ из бездны темного хаоса в бездну
темной  вечности,  он постепенно (вы замечаете эту постепенность?) спускалсЯ
все  ниже  и  ниже,  цеплЯЯсь, пытаЯсь уцепитьсЯ своими призрачными тщетными
руками  за  все,  что  могло  -  как  он  надеЯлсЯ  - его задержать, спасти,
остановить  -  за ќллен (вы замечаете эти вехи?), за менЯ и, наконец, за эту
безотцовщину,  за  это  дитЯ единственной дочери “оша „жонса, котораЯ, как Я
однажды  слышала,  умерла  в  каком-то мемфисском борделе, - пока наконец не
обрел  избавление  (если  не  мир и покой) в ударе ржавой косы. Ћб этом менЯ
тоже  оповестили,  поставили в известность - правда, на этот раз не „жонс, а
кто-то другой, кто из любезности зашел ко мне сказать, что он умер. "“мер? -
вскричала Я. - ’ы умер?! ’ы лжешь, ты не умер; небеса не смогут, преисподнЯЯ
не  посмеет тебЯ принЯть!"} Ќо Љвентин ее не слушал, ибо в ее рассказе также
было  нечто,  чего  и  он  не мог переступить - эта дверь, а за дверью топот
бегущих  по  лестнице ног, словно продолжение того глухого выстрела; эти две
женщины, негритЯнка и белаЯ девушка в одной рубашке (сшитой из мешков из-под
муки,  если  в  доме  еще  была  мука,  из оконных занавесок, если ее уже не
стало),  они  оцепенели, они глЯдЯт на дверь; на кровати аккуратно расстелен
кусок затейливого затканного старинного атласа в пене кремовых кружев; белаЯ
девушка   поспешно   хватает  его,  прижимает  к  груди;  дверь  с  грохотом
распахиваетсЯ,  и  перед  нею  предстает  ее  брат  -  с непокрытой головой,
лохматые,   расчесанные  штыком  волосы  падают  на  небритые  впалые  щеки;
залатанный  выцветший  мундир;  пистолет в небрежно повисшей руке; и вот они
оба, брат и сестра, как две капли воды похожие друг на друга, словно разница
полов  лишь подчеркивает это порожденное общностью крови, до ужаса странное,
почти невыносимое сходство, сошлись грудь с грудью, как два борца, и бросают
друг  другу  в  лицо  короткие,  резкие, словно пощечины, фразы, и ни тот ни
другаЯ не делает даже попытки отвести удар.
     {’еперь ты не можешь выйти за него замуж!
     Џочему Я не могу выйти за него замуж?
     Џотому что он умер.
     “мер?
     „а. џ его убил.}
     Ћн  (Љвентин)  не  мог  через это переступить. Ћн даже ее не слушал; он
только проговорил:
     - ‘ударынЯ? —то? —то вы сказали?
     - ‚ этом доме что-то есть.
     - ‚ этом доме? ’ак ведь это Љлити. ђазве она?..
     -  Ќет. ‚ нем что-то живет. Ћно там прЯчетсЯ. Ћно уже четыре года живет
спрЯтанное в этом доме.


        VI 


     Ќа  рукаве  пальто  рива был снег, снег таЯл; рив был без перчаток, и
его квадратнаЯ, заросшаЯ светлыми волосками рука покраснела от холода. Џотом
на  столе  под  лампой  на раскрытом учебнике забелел прЯмоугольный конверт;
Љвентин   увидел   сначала   знакомый   расплывчатый  штемпель  {„жефферсон,
Њиссисипи,  10  Янв.  1910},  а  затем,  развернув письмо, написанные тонким
наклонным  отцовским  почерком  слова  {„орогой  сын};  они напомнили ему то
унылое  пыльное  лето,  когда  он  готовилсЯ в ѓарвард, и вот теперь письмо,
написанное  рукою отца, легло на освещенный лампой чужой стол в Љембридже и,
преодолев  чужие  суровые  снега Ќовой Ђнглии, принесло из Њиссисипи сюда, в
эту  чужую  комнату,  те  унылые  летние  сумерки  -- глицинию, запах сигары,
светлЯчков:
     {„орогой сын,
     вчера  похоронили  мисс  ђозу  Љолдфилд.  Џочти две недели она была без
памЯти  и  два  днЯ  назад  умерла,  не  приходЯ  в сознание, и, говорЯт, не
испытываЯ  боли,  хотЯ  непонЯтно, что это значит -- мне всегда казалось, что
безболезненною  смертью  можно  назвать  лишь ту, котораЯ отнимает рассудок,
нападаЯ  неожиданно,  так  сказать, с тыла -- ведь если смерть нечто большее,
нежели  короткое  своеобразное эмоциональное состоЯние и скорбь оставшихсЯ в
живых,  она  должна  быть коротким и столь же своеобразным состоЯнием самого
умирающего.  € если что-либо может причинить любому рассудку, превосходЯщему
рассудок  ребенка  или  кретина,  страдание  более  сильное, чем медленное и
постепенное  приближение того, что этот рассудок за долгий период смЯтениЯ и
ужаса научилсЯ считать безвозвратным и жалким концом, то Я такого не знаю. €
если можно обрести покой, избавитьсЯ от боли, освободившись от непреходЯщего
чувства  жестокой  обиды,  которое  сорок  три  года  было спутником, хлебом
насущным, огнем и всем прочим, то и такого Я тоже не знаю...}
     ...письмо принесло с собой тот сентЯбрьский вечер (и ему скоро придетсЯ
сказать,  объЯснить:  "Ќет,  не тетка, не кузина, не дЯдЯ, просто ђоза, Њисс
ђоза  Љолдфилд,  стараЯ  дама, котораЯ умерла молодой от негодованиЯ однажды
летом  в  1866  году",  а  потом  рив  спросил: "‡начит, она тебе не роднЯ,
никакаЯ  не  роднЯ;  значит, на ћге все-таки был хоть один ЃаЯрд и хоть одна
„жиневра,  которые  тебе  не  роднЯ?  ’огда почему она умерла?", причем рив
спрашивал  это  уже не в первый раз; начинаЯ с сентЯбрЯ, все в Љембридже уже
не  раз  его  просили:  {ђасскажи  о  ћге.  —то там происходит. —то люди там
делают.  Џочему  они  там  живут.  Џочему  они  вообще  живут)}... тот самый
сентЯбрьский  вечер,  когда  мистер  Љомпсон  наконец перестал говорить и он
(Љвентин)  смог  наконец  уйти  от отцовских рассказов, потому что пора было
ехать,  а  вовсе  не  потому,  что  он  уже все выслушал -- ведь он даже и не
слушал, ведь все еще оставалось что-то, чего он так и не мог переступить: та
дверь;   то   изможденное,   трагически   самозабвенное  юное  лицо,  словно
трагическаЯ  маска  в студенческом спектакле, словно университетский ѓамлет,
которого  пробудил  от  беспамЯтства опустившийсЯ занавес, и он, спотыкаЯсь,
бежит  с  пыльной  сцены,  откуда  всЯ  труппа ушла еще в день прошлогоднего
торжественного выпуска; сестра, что смотрит на него, прикрывшись подвенечным
платьем,  которое  она  никогда  не наденет и даже не сможет дошить -- и оба,
словно пощечины, бросают в лицо друг другу двадцать пЯть слов, большаЯ часть
которых  повторЯетсЯ  по  нескольку  раз, так что суть составлЯют всего лишь
каких-нибудь десЯть -- двенадцать.
     Ќа  ней (на мисс Љолдфилд) была шаль, как и следовало ожидать, и шлЯпка
(некогда  чернаЯ,  она  теперь  выцвела  и отливала металлической прозеленью
старых  павлиньих  перьев),  в  руках  она  держала огромный черный ридикюль
размером  с  хороший саквоЯж, со всеми ключами, какие только были в доме: от
буфета,  чулана  и входной двери; одни ключи уже не поворачивались в замках,
которые,  впрочем,  мог  бы  открыть шпилькой или куском жевательной резинки
любой  ребенок;  другие  теперь  даже  не  подходили  к  замкам, длЯ которых
предназначались,  совсем  как  престарелые супруги, которым давно уже нечего
друг  с  другом  делать  и  не о чем говорить и у которых не осталось ничего
общего,  кроме  массы  воздуха,  который  они  вытеснЯют  и которым дышат, и
равнодушной  многотерпеливой земли, что несет на себе их тЯжесть. ’от вечер,
те  двенадцать  миль  позади  упитанной кобылы в пыли безлунной сентЯбрьской
ночи;  деревьЯ  вдоль  дороги  не  стоЯт,  не  тЯнутсЯ  ввысь,  как подобает
деревьЯм,  а  осели, прижались к земле, словно гигантские птицы; их тЯжелые,
покрытые толстым слоем двухмесЯчной пыли лохматые листьЯ трепыхаютсЯ, словно
перьЯ  клохчущих  кур;  придорожные  кусты тоже покрыты тЯгучей, как резина,
слившейсЯ  от  жары  пылью,  и  если  смотреть на них сквозь пыльное облако,
окутавшее  лошадь  и  повозку,  они  кажутсЯ  сгустками  какого-то  твердого
вещества,  что  стойко  и  неуклонно  поднимаетсЯ вертикально вверх в некоем
древнем  вулканическом,  лишенном кислорода жидком праэлементе; туча пыли, в
которой  движетсЯ  повозка, не рассеиваетсЯ, потому что ее поднЯл не ветер и
держит  ее  на  весу  не  воздух, она возникла, материализовалась вокруг них
мгновенно  и навеки -- один кубический фут пыли на один кубический фут лошади
и  повозки  --  она  ползет  под окаймленной клочьЯми ветвей бескрайнею далью
плоских,  черных,  густо  утыканных  свирепыми  звездами  небес; облако пыли
движетсЯ  вперед,  окутываЯ  их  -- оно не то чтобы грозит, оно скорее мЯгко,
ласково,  чуть  ли  не дружески предупреждает, словно говорЯ: {…зжайте, если
хотите.  Ќо  Я  приду туда раньше; сгустившись перед вами, Я приду первым; Я
поднимусь, тихонько заберусь под копыта и колеса, и вы не достигнете цели, а
просто  скатитесь  в  долину, и перед вами разверзнетсЯ глухаЯ непроницаемаЯ
ночь, и тогда вам не останетсЯ ничего другого, кроме как возвратитьсЯ назад,
и  потому  Я советую вам не ехать, а сразу же повернуть обратно, и пусть все
остаетсЯ, как прежде}; он (Љвентин) был с этим совершенно согласен, он сидел
в  повозке  рЯдом с неукротимой, маленькой, как кукла, старухой, сжимавшей в
руках  ситцевый  зонтик;  он  вдыхал  сгущенный зноем запах старого женского
тела,  сгущенный зноем запах нафталина в слежавшихсЯ складках старой шали; у
него  было  такое  чувство, словно он превратилсЯ в электрическую лампочку и
состоит из одной только крови и кожи -- повозка приводила в движение так мало
воздуха,  что  он не давал никакой прохлады, вызывала у него внутри так мало
движениЯ,  что кожа перестала выделЯть пот; он думал {Ћ господи, не допусти,
чтобы мы нашли того человека или то, что там находитсЯ; не допусти, чтобы мы
хотЯ бы даже попытались, рискнули нарушить его покой} (и опЯть голос рива:
     -- Џодожди. Џодожди. ’ы хочешь сказать, что эта старушенциЯ, эта тетушка
ђоза...
     -- Њисс ђоза, -- поправил Љвентин.
     -- ‹адно ладно... что эта стараЯ дама, эта тетушка ђоза...
     -- ѓоворЯт тебе, мисс ђоза.
     --  ‹адно ладно ладно... что эта стараЯ... эта тетушка ђо... ‹адно ладно
ладно  ладно...  что  она там не была, что она сорок три года не переступала
порога  этого  дома  и,  однако,  не  только  утверждала,  будто  там кто-то
скрываетсЯ,  но  нашла  человека,  который  ей  поверил,  который  в полночь
отправилсЯ  на  повозке  за эти двенадцать миль, чтобы узнать, права она или
нет?
     -- „а, -- отвечал Љвентин.
     --  —то  эта  старушенциЯ,  котораЯ  выросла в доме, напоминавшем битком
набитый  мавзолей,  где ей только и было заботы, что тихо и мирно ненавидеть
своего  отца,  тетку  и  мужа  сестры,  в ожидании днЯ, когда они докажут не
только  самим  себе,  но  и  всему  свету,  что она была права. € вот в одну
прекрасную ночь тетка спустилась по водосточной трубе и удрала с барышником,
и,  значит,  насчет  тетки  она  была права и тут все вышло, как она хотела;
потом  ее  отец  заколотил  себЯ гвоздЯми на чердаке, чтобы его не забрали в
армию  бунтовщиков,  и  умер с голоду, и значит, тут тоже все вышло, как она
хотела, не считаЯ неизбежной возможности, что, когда длЯ него настанет времЯ
признать  ее правоту, он окажетсЯ не в состоЯнии говорить или не найдет себе
слушателЯ,  и вышло, что насчет отца она тоже была права: ведь если бы он не
разозлил  генерала  ‹и  и „жефа „эвиса, ему не пришлось бы заколачивать себЯ
гвоздЯми  и умирать, а если б он не умер, он не сделал бы ее сиротою и нищей
и  не  поставил  бы  в  такое  положение,  в  котором  ей  могли нанести эту
смертельную  обиду;  и  насчет  зЯтЯ  она  тоже  была права: ведь не будь он
демоном,  его  детей  не нужно было бы от него защищать, и ей не пришлось бы
туда ехать, и тогда старик не обманул бы ее, и ей не пришлось бы вместо роли
Љассандры  при  овдовевшем Ђгамемноне играть пылкую, но нетронутую ’исбу при
дрЯхлом  подагрическом  Џираме, который ЯвилсЯ перед ней незваным апрельским
многоликим  демоном  и предложил зачать от него ребенка на пробу, и если это
будет мальчик, то они поженЯтсЯ, и тогда первый порыв негодованиЯ и ужаса не
унес  бы  ее обратно в город, и ей не пришлось бы на рассвете воровать овощи
сквозь дыры в дощатых заборах, что было длЯ нее горше желчи и полыни. Ќо тут
все  вышло  совсем не так, как она хотела, и притом навсегда -- она ведь даже
не  могла  про  это  рассказать, и все из-за того, кем была ее преемница, не
из-за  того,  что  стоило  ему  посмотреть по сторонам, как он в тот же день
нашел ей преемницу, а именно из-за того, кем эта преемница была; из-за того,
что  она  вообще  могла  попасть  в такое положение, при котором возникла бы
возможность   или   необходимость   отказатьсЯ  от  обЯзанностей,  какие  ее
преемница,  пусть даже по мнению демона, была достойна выполнЯть; нет, вышло
совсем  не  так,  как  она хотела, ибо когда длЯ него настало времЯ признать
свою  неправоту,  с  ним получилась бы та же незадача, что и с ее отцом -- он
тоже  был  бы мертв; ведь она, без сомнениЯ, предвидела эту косу, хотЯ бы по
одному тому, что коса будет последним оскорблением и афронтом, как молоток и
гвозди  в случае с ее отцом; эту косу, этот символический лавровый венец еще
одной  победы  королевы-смерти,  эту ржавую косу, которую сам же демон двумЯ
годами  раньше  одолжил  „жонсу, чтобы тот мог скосить сорную траву у дверей
лачуги  и  тем  расчистить  дорогу  длЯ случки, -- это ржавое лезвие, которое
ежедневно  украшалось  новой Яркой лентой или дешевыми бусами, в которых она
(как  бишь  она  ее называла? потаскушка? нет, как-то иначе) щеголЯла, -- эта
коса,  этот символический образ, из-за которого он, даже мертвый, когда сама
землЯ отказалась его носить, все еще продолжал над нею глумитьсЯ?
     -- „а, -- сказал Љвентин.
     --  —то  этот  ”ауст,  этот  демон, этот ‚ельзевул сбежал от мимолетного
огненного  взглЯда  своего  разгневанного  и  возмущенного сверх всЯкой меры
Љредитора,  удрал  и  укрылсЯ  в  респектабельности,  словно шакал под кучей
камней,  --  так  ей  показалось сначала, пока она не понЯла, что он вовсе не
скрывалсЯ,  даже и не думал скрыватьсЯ, а просто строил свои последние козни
и  совершал последние пакости перед тем, как Љредитор снова, на этот раз уже
окончательно,   его   настигнет;  этот  ”ауст,  который  в  одно  прекрасное
воскресенье ЯвилсЯ с парой пистолетов и двумЯ десЯтками подсобных демонов, и
выманил  у  несчастного невежественного индейца сто квадратных миль земли, и
построил  на  этой  земле  самый  большой  дом  на  свете,  и уехал с шестью
фургонами,  и вернулсЯ с хрустальными гобеленами и веджвудскими стульЯми длЯ
этого дома, и никто не знал: то ли он ограбил еще один пароход, то ли просто
выкопал из тайника еще небольшую часть прежней добычи; который прЯтал рога и
хвост  под  человеческой одеждой и касторовой шлЯпой; который выбрал (купил,
перехитрив  при этом своего будущего тестЯ, так ведь?) себе жену, после того
как  три  года изучал, взвешивал и сравнивал -- не из самых родовитых местных
фамилий,  а  из  менее  знатных,  чье  положение  в  обществе было подорвано
настолько,  что  он  не рисковал получить за невестой манию величиЯ, которую
еще  не  готов