ыстро,  держалсЯ  прЯмо, он окончательно и
бесповоротно  повернулсЯ  спиной к родному дому, к привычному миру детства и
юности,  которые  отринул  ради друга, с кем, несмотрЯ на жертву, только что
принесенную  им  на алтарь верности и любви, он все еще не мог быть до конца
откровенным.  ‚едь  он знал, что ‘атпен сказал ему правду. Ћн, без сомнениЯ,
понЯл  это в ту самую секунду, когда обвинил отца во лжи. Џоэтому он не смел
попросить  Ѓона  это  опровергнуть,  понимаешь, просто не смел. Ћн не боЯлсЯ
стать  нищим,  лишитьсЯ  наследства,  но услышать ложь от Ѓона было длЯ него
нестерпимо. € тем не менее он поехал в Ќовый Ћрлеан. Ћн поехал прЯмо туда, в
то  единственное  место, где его ждало неопровержимое доказательство, что он
напрасно  обвинил  отца  во  лжи. Ћн поехал туда именно с этой целью, именно
чтоб  это доказать. Ђ Ѓон ехал рЯдом с ним, пытаЯсь выведать, что сказал ему
‘атпен,  -  Ѓон,  который уже полтора года наблюдал, как ѓенри подражает его
манере  говорить и одеватьсЯ; он уже полтора года видел в себе предмет такой
полной  и беззаветной преданности, что только юноша - но отнюдь не женщина -
может подарить другому юноше или мужчине; он уже целый год видел, как сестра
покорЯетсЯ  чарам,  которым уже покорилсЯ брат, меж тем как сам соблазнитель
не  сделал  длЯ  этого ровно ничего, даже и пальцем не двинул, и получилось,
будто сестру зачаровал, обольстил ее брат, как бы переселившись в тело Ѓона.
Ћднако  вот  письмо, отосланное четыре года спустЯ; оно было написано печным
лаком, захваченным на складе Янки, на листе бумаги, взЯтом из разграбленного
дома  в Љаролине, и это после того, как „жудит четыре года не получала о нем
(о  Ѓоне)  никаких  известий,  лишь ѓенри порою извещал ее, что тот еще жив.
‘ловом,  знал  ѓенри  о другой женщине или не знал - он неминуемо должен был
узнать  про нее теперь. Ѓон это понЯл. џ даже представлЯю себе, как они едут
-  ѓенри  все  еще разгорЯчен отчаЯнной схваткой за честь друга; Ѓон - более
мудрый,  более  хитрый, хотЯ бы только потому, что обладал большим жизненным
опытом  и  был  на несколько лет старше, - выведывает у простодушного ѓенри,
что  сказал ему ‘атпен. €бо теперь ѓенри уже это знал. € Я не думаю, что Ѓон
просто  хотел  удержать  ѓенри  при  себе  на случай каких-либо осложнений в
будущем.  Ѓон не только по-своему любил „жудит, он любил также и ѓенри, и, Я
думаю, гораздо глубже, чем просто "по-своему". Ѓыть может, в своем фатализме
он  любил  ѓенри даже сильнее; быть может, он видел в сестре лишь тень, лишь
женскую  особь,  на  которую  ему пришлось излить свою любовь, чьим истинным
предметом  был  юноша,  -  быть  может, этот рассудочный „он †уан, наперекор
естественному  порЯдку  вещей  научившийсЯ любить то, что сам же ранил; быть
может,  он  любил  даже  нечто  большее,  чем  ѓенри или „жудит, а именно их
существование,  самый их образ жизни. Љто знает, какую мирную картину увидел
он в этой унылой провинциальной глуши; какое облегчение и избавление нашел в
этом  скромном  сельском, одетом в гранит роднике томимый жаждой путник, что
слишком молодым проделал слишком долгий путь.
     џ  представлЯю  себе,  как Ѓон сообщил, рассказал это ѓенри. Њогу также
представить  себе  ѓенри  в  Ќовом  Ћрлеане - ѓенри, который не бывал даже в
Њемфисе,  ѓенри,  все  знакомство  которого  с  внешним  миром  сводилось  к
посещению  других  плантаторских домов и усадеб, почти ничем не отличавшихсЯ
от его собственных, где царил тот же издавна заведенный порЯдок, что и дома,
-  та  же  охота,  те  же  петушиные  бои, те же неумелые скачки по разбитым
ухабистым дорогам на лошадЯх, хотЯ и чистых кровей, но не приученных к этому
спорту  и,  наверно,  лишь полчаса назад выпрЯженных из двуколки или даже из
кареты;  та же кадриль с совершенно одинаковыми, как две капли воды похожими
друг на друга провинциальными девицами, под музыку точь-в-точь такую же, как
дома;  то  же шампанское, несомненно, наивысшего сорта, но неуклюже поданное
неотесанными,  карикатурно расфранченными лакеЯми-неграми - ни дать ни взЯть
персонажи  Ярмарочного  балагана  -  они  (равно  как и гости, глотавшие его
залпом,  словно  неразбавленное  виски, под пошлые и выспренние тосты) точно
так  же  обошлись  бы  и  с  простым  лимонадом.  џ  вижу,  как  этот юноша,
воспитанный  в  пуританских  традициЯх,  в  чисто  англосаксонских традициЯх
неистового   гордого   мистицизма,  очутившись  в  этом  чужеземном,  полном
противоречий  городе,  в атмосфере одновременно женственно-мЯгкой и твердой,
как  стальной  клинок,  одновременно гибельной и томной, мучительно стыдитсЯ
своей  неопытности  и  неискушенности;  Я  вижу, как этот угрюмый грубоватый
парень  из суровой, как гранит, страны, где даже дома, не говорЯ об одежде и
поведении,  сработаны по образу и подобию подозрительного и злобного €еговы,
внезапно  попадает  в  край,  обитатели  которого создали своего ‚семогущего
вкупе  с  его  иерархическим  сонмом  благообразных свЯтых и обворожительных
ангелов  по  образу  и  подобию  своих  домов,  своих  роскошных украшений и
сладострастной  неги. „а, Я могу себе представить, как Ѓон подводил ѓенри ко
всему  этому,  к  этому  потрЯсению; как искусно и расчетливо готовил к нему
пуританский  ум  ѓенри  -  так земледелец готовит к вспашке и посеву скудное
каменистое   поле,   надеЯсь   вырастить   на   нем  богатый  урожай.  ЋбрЯд
бракосочетаниЯ  -  неважно,  какой  именно,  - вот что должно было возмутить
ѓенри,   и   Ѓон   это   знал.   Ќе   любовница,   не   ребенок,   даже   не
любовница-негритЯнка  с ребенком: ведь ѓенри и „жудит сами выросли вместе со
сводной сестрой-негритЯнкой; само по себе существование любовницы не смущало
ѓенри,  а  то, что эта любовница - черномазаЯ, и вовсе не имело значениЯ длЯ
юноши  из  такой  среды,  выросшего  и  живущего  в обществе, где слабый пол
делитсЯ на три четко разграниченные категории, разделенные (по крайней мере,
две из них) пропастью, которую можно перейти только один раз и только в одну
сторону:  благородные  дамы,  женщины  и  девки  -  девственницы, на которых
джентльмены  рано  или  поздно  женЯтсЯ; куртизанки, которых они посещают по
воскресеньЯм  в  городе;  рабыни,  без  которых  перваЯ  каста  не  могла бы
существовать  и  которым  она  в  известных случаЯх безусловно обЯзана своей
девственностью,  - нет, это не смущало ѓенри, здорового, крепкого юношу, чью
кровь  горЯчили  верховаЯ  езда  и  охота,  целомудренные  забавы, в которых
вынуждены  проводить  времЯ  он  сам  и  ему  подобные,  длЯ кого девушки их
собственного круга - нечто запретное и недоступное, женщины второй категории
столь  же  недоступны  по причине недостатка денег и дальности расстоЯниЯ, и
остаютсЯ  лишь  рабыни:  служанки,  приученные к чистоте и опрЯтности белыми
хозЯйками,  а  то  и  потные  работницы  с полей; и вот молодой человек едет
верхом  в  поле, подзывает надсмотрщика, велит ему прислать ћнону, Њиссилену
или •лори, а потом скрываетсЯ в роще, спешиваетсЯ и ждет. Ќет, без сомнениЯ,
думал Ѓон, тут все дело в обрЯде, правда, с участием негритЯнки, но все же в
обрЯде.  џ представлЯю себе, как он это делает, как он берет невинную душу и
разум   провинциала  ѓенри  и  постепенно  подвергает  их  воздействию  этой
экзотической  среды,  словно  художник, мазок за мазком наносЯ на эту чистую
доску   картину,  которую  она,  согласно  его  замыслу,  должна  принЯть  и
сохранить.  џ  вижу,  как  он  постепенно завлекает ѓенри в тенета роскошной
жизни;  как без объЯснений, без предупреждений, показываЯ сначала следствие,
а  уж потом причину, открывает ему лишь внешнюю сторону - строениЯ несколько
причудливой,  женственно  пышной  и потому на вкус ѓенри чересчур роскошной,
чувственной  и греховной архитектуры; огромную легкую добычу, что измерЯетсЯ
грузом  в  трюмах  пароходов,  а не изнурительным трудом людей, обливающихсЯ
потом  на  хлопковых  полЯх;  блеск  и  сверканье  колес проносЯщихсЯ вихрем
бесчисленных  экипажей, в которых женщины, величественно неподвижные, словно
на  живописном  портрете,  восседают рЯдом с мужчинами - сорочки на них чуть
более  тонкие,  костюмы  чуть более щегольские, бриллианты чуть более чистой
воды, шлЯпы чуть более лихо заломлены, лица чуть более самодовольные, нежели
все,  какие  ѓенри  доводилось  встречать  прежде;  меж  тем  как наставник,
человек,  ради  которого  ѓенри  отрексЯ  не только от родного дома, но и от
хлеба  насущного,  крова  и  одежды, чью манеру одеватьсЯ, ходить, говорить,
равно  как  обращение  с  женщинами  и понЯтиЯ о гордости и чести он пыталсЯ
перенЯть,  наблюдает за ним с холодным непроницаемым расчетом, словно кошка;
наблюдает,  как  эта картина становитсЯ четкой и Ясной, и говорит ѓенри: "Ќо
это  еще  не  главное.  ќто  лишь  основание,  фундамент. ќто может получить
каждый";  а  ѓенри  говорит ему: "’ы хочешь сказать, что главное не это? —то
оно  еще  выше,  значительнее и важнее?" - "„а, - продолжает Ѓон. - ќто лишь
фундамент.  ќто доступно каждому" - диалог без слов, речь, котораЯ закрепит,
а  потом,  не  стираЯ ни единого штриха, удалит с картины задний план, и вот
доска  уже  опЯть  чиста, опЯть готова принЯть новое изображение; податливаЯ
доска  с  пуританским  смирением перед всем, что относитсЯ к чувству, а не к
логике,  не  к  фактам,  а  за  всем этим стоит человек со страждущей душою,
задыхаЯсь,  он твердит {џ хочу верить! •очу! •очу! Џравда это или нет, Я все
равно  хочу  верить!}  а  между  тем  доска  ждет следующей картины, которую
наставник,  совратитель,  уже  длЯ  нее задумал; когда эта следующаЯ картина
будет  воспринЯта  и  закреплена, наставник снова произнесет, быть может, на
этот раз уже словами - все еще наблюдаЯ это бесстрастное задумчивое лицо, он
все  еще  уверен,  что  этот  пуританин не удивитсЯ, не впадет в отчаЯние, а
выкажет  только  неодобрение  или  не  выкажет  ровно  ничего,  лишь  бы его
осуждение не истолковали как удивление или отчаЯнье, - наставник произнесет:
"Ќо  даже  и это еще не главное", и тогда ѓенри спросит: "’ы хочешь сказать,
что  оно  даже  выше этого, что оно превосходит даже и это?" ‚едь теперь Ѓон
будет  говорить  -  лениво,  чуть  ли  не  таинственно;  он теперь будет сам
рисовать  задуманную  им  картину;  Я  даже  вижу, как он это делает: точный
расчет,  ловкость и холоднаЯ отчужденность хирурга; мазки быстрые, настолько
быстрые,  что кажутсЯ отрывистыми, таинственными; доска еще не знает, какова
будет  картина  в  законченном  виде;  картина  еще едва намечена, но ее уже
нельзЯ  смыть:  двуколка  и  верховаЯ  лошадь  остановились  перед закрытыми
воротами,   удивительно  похожими  на  монастырские,  в  квартале  несколько
ущербном,  даже  несколько  зловещем;  Ѓон  мимоходом называет имЯ хозЯина -
совращение  продолжаетсЯ,  он  искусно внушает ѓенри, будто они беседуют как
два светских человека, и потому он уверен, что ѓенри поймет его с полуслова,
а  ѓенри,  пуританин,  остаетсЯ  невозмутимым  -  лишь бы не выказать своего
удивлениЯ  или  недоумениЯ  -  глухой  фасад  с закрытыми ставнЯми дремлет в
туманной  дымке солнечного утра; тихий таинственный голос намекает на тайные
странные неизъЯснимые наслажденьЯ. ѓенри не понимал, что он видит; казалось,
будто  эта  глухаЯ  замшелаЯ  преграда,  исчезаЯ, открыла нечто, недоступное
разуму,  интеллекту,  привыкшему  взвешивать и отвергать, нечто, мгновенно и
безошибочно  бьющее  прЯмо  в  цель,  в самую первооснову слепых и бездумных
желаний  и надежд всЯкого молодого мужчины - рЯд лиц, словно выставленные на
прилавок  цветы:  наивысший  апофеоз  рабства,  торговли человеческим телом,
которое  посредством  смешениЯ  двух  рас  специально  вырастили на продажу,
длинный  рЯд обреченных, трагически прекрасных, как цветы, лиц, стесненный с
одной  стороны  шеренгой  свирепых  старух-дуэний, с другой - строем молодых
щеголей, элегантных, хищных и (в эту минуту) сильно смахивающих на козлов, -
все  это  ѓенри  видит  мельком,  картину  быстро  открывают  и тут же снова
закрывают, голос наставника все еще звучит вкрадчиво, мЯгко, таинственно; он
все еще изображает дело так, будто один светский человек беседует с другим о
чем-то  им  обоим  хорошо  известном; он все еще надеетсЯ, рассчитывает, что
провинциал-пуританин  побоитсЯ  выказать  удивление  или неведение; он знает
ѓенри неизмеримо лучше, чем ѓенри знает его; но и ѓенри тоже ничем не выдает
себЯ,  он  все  еще  подавлЯет этот первый крик ужаса и горЯ {џ хочу верить!
•очу!  •очу!}  „а, картина поЯвлЯетсЯ и исчезает мгновенно, прежде чем ѓенри
успевает  понЯть,  что  он увидел, но теперь темп замедлЯетсЯ, теперь должен
наступить   тот   миг,   ради  которого  Ѓон  столько  трудилсЯ;  перед  ним
неприступнаЯ   стена,   ворота,   запертые   тЯжелым  засовом;  бесстрастный
задумчивый  деревенский  юноша  ждет,  смотрит,  он еще не спрашивает, что и
почему;  ворота  сделаны  из  массивных  балок,  а  не  из тонкого железного
кружева;  они  подходЯт  ближе, Ѓон стучитсЯ в маленькую калитку, поЯвлЯетсЯ
смуглый   человек,   напоминающий   фигурку  с  гравюры  времен  французской
революции; встревоженный, даже несколько ошеломленный, он смотрит на дневной
свет,  потом  на  ѓенри  и  обращаетсЯ к Ѓону на французском Языке, которого
ѓенри  не  знает;  зубы  Ѓона  на  мгновенье  блеснули,  и  он отвечает тоже
по-французски:  "‘  ним?  ‘  американцем?  Ћн  мой  гость;  мне следовало бы
предоставить ему право выбрать оружие, но Я не хочу дратьсЯ на топорах. Ќет,
нет,  только  не  это.  ‚сего  лишь  ключ". ‚сего лишь ключ; и вот массивные
ворота  закрываютсЯ  -  не  перед  ними,  а  за  ними; высокие толстые стены
скрывают  город  и  заглушают городской шум; непроходимые заросли олеандров,
жасмина,  лантаны  и  мимозы  окружают  полоску  голой земли, приглаженную и
посыпанную  толчеными  ракушками;  она  тщательно подметена и безукоризненно
чиста,  вот только не успели засыпать свежие бурые пЯтна; голос наставника -
он  теперь  отошел в сторону и наблюдает сумрачное лицо провинциала - звучит
небрежно, непринужденно: "Ћбычно поступают так: становЯтсЯ спиной к спине, в
правой  руке ты держишь пистолет, в левой - конец плаща противника. ‡атем по
сигналу   ты  идешь  вперед  и,  когда  почувствуешь,  что  плащ  натЯнулсЯ,
оборачиваешьсЯ  и  стрелЯешь.  Џравда, те, у кого кровь слишком уж горЯчаЯ -
они  по  большей  части  из крестьЯн, - предпочитают пару ножей и один плащ.
‡авернувшись  в  плащ,  они  стоЯт лицом к лицу, и каждый левой рукой держит
запЯстье   противника.  Ќо  Я  никогда  к  этому  способу  не  прибегал...",
понимаешь,   так   это   легко,  небрежно;  он  ждет  вопроса  медлительного
провинциала  ѓенри,  а тот, еще не успев спросить: "Ђ зачем тебе... зачем им
надо дратьсЯ?", уже знает ответ.
     „а,  ѓенри  теперь  уже  знает  или  думает, что знает; более того, он,
наверное, сочтет все остальное менее важным, хотЯ на самом деле это не так -
это  последний  удар,  штрих,  мазок,  последний смелый надрез хирургических
ножниц,  которого усыпленный наркозом больной даже и не ощутит, полагаЯ, что
после  первых  грубых  вторжений самое худшее уже позади. ‚едь оставалсЯ еще
этот  обрЯд. Ѓон знал, что именно его ѓенри не сможет стерпеть, проглотить и
переварить.  Ћ,  он был хитер, этот человек, которого ѓенри - как ему за эти
недели  стало Ясно - понимал все меньше и меньше, этот чужестранец, который,
теперь  забыв  обо  всем  на  свете,  занЯлсЯ тщательными, почти ритуальными
приготовлениЯми  к  предстоЯщему  визиту,  словно  женщина, дотошно обсуждаЯ
фасон  нового  костюма,  который  он  длЯ  этого случаЯ заказал и чуть ли не
насильно  заставил ѓенри от него принЯть, и потому впечатление, которое этот
визит должен был на ѓенри произвести, составилось еще прежде, чем они успели
выйти  из  дому,  прежде,  чем  ѓенри  увидел эту женщину, а ѓенри, сельский
житель,  окончательно  сбитый  с  толку,  уже  чуЯл  под собою едва заметное
течение, которое несло его туда, где ему придетсЯ либо изменить самому себе,
всем  своим  привычкам,  убеждениЯм  и  взглЯдам,  либо лишитьсЯ друга, ради
которого  он  уже  отрексЯ  от родного дома, от семьи и от всего остального;
сбитый  с толку и (в эту минуту) совершенно беспомощный, он хотел верить, но
сомневалсЯ, сможет ли, а друг, наставник, уже вводил его через непроницаемые
глухие  ворота,  наподобие  тех,  перед которыми он видел лошадь и двуколку,
вводил  прЯмо  туда, где, по его провинциальным пуританским понЯтиЯм, мораль
перевернута  с  ног  на  голову,  а честь безвозвратно утрачена, - в обитель
сладострастьЯ,   созданную   сладострастьем   и   бесстыдной  беззастенчивой
чувственностью;  и  вот  уже  этот  деревенский парень с его простым, дотоле
непоколебимым  представлением  о  мире,  где  женщины лишь благородные дамы,
блудницы  или рабыни, взирает на апофеоз смешениЯ двух обреченных рас; здесь
царствует его же собственнаЯ жертва - женщина с лицом трагически прекрасным,
как цветок магнолии, воплощение вечной женственности, вечнаЯ страстотерпица;
а  ребенок,  мальчик, хотЯ и спит в шелках и кружевах, все же остаетсЯ рабом
того,  кто уже во времЯ зачатиЯ безраздельно владел его телом и душою и (при
желании)  мог  продать  его  как  теленка,  Ягненка  или  щенка; а между тем
наставник  опЯть  за  ним  наблюдает,  быть  может, даже как игрок, стараЯсь
угадать  {‚ыиграл Я или проиграл?} теперь, когда они вышли и возвращались на
квартиру  к  Ѓону, тот на времЯ лишилсЯ дара речи, лишилсЯ даже хитрости; он
уж  больше  не рассчитывал на это пуританское свойство ни под каким видом не
выказывать  ни  удивленьЯ,  ни  отчаЯниЯ;  теперь  он мог рассчитывать (если
оставалось  на что) лишь на любовь совращенного им ѓенри; спросить: "Ќу как?
—то  ты  на  это скажешь?" - он не мог. Ћн мог только ждать, а ведь один бог
знает,  каких  выходок можно ожидать от человека, который руководствуетсЯ не
разумом,  а  инстинктом,  - ждать, пока ѓенри скажет: "Ќо ведь это продажнаЯ
женщина,  блудница",  и тогда Ѓон, на этот раз даже ласково, возразит: "Ќет,
не блудница. Ќе говори так. Ќикогда не называй их так в Ќовом Ћрлеане; иначе
не  меньше тысЯчи мужчин заставЯт тебЯ кровью заплатить за эту вольность", и
возможно,  все  еще  ласково, возможно, теперь даже отчасти и с жалостью - с
горькой,  насмешливой,  рассудительной  жалостью  умного  человека ко всЯкой
людской  несправедливости, глупости или страданью: "Ќет, они не блудницы. Ќе
блудницы  благодарЯ  нам,  благодарЯ  этой  тысЯче.  Њы  - эта тысЯча, белые
мужчины  -  создали их, сделали их тем, что они есть; мы даже издали законы,
согласно  которым  одна  восьмаЯ  крови определенного сорта должна превысить
семь  восьмых  крови  другого сорта. џ это признаю. Ќо ведь та же белаЯ раса
тоже сделала бы из них рабынь, служанок, кухарок, быть может, даже заставила
бы  их  работать  на  полЯх,  если б не эта тысЯча, не эти несколько мужчин,
таких,  как  Я, на твой взглЯд, быть может лишенных принципов и чести. Њы не
способны,  возможно,  даже  не хотим спасти их всех; возможно, мы спасаем не
более  одной  тысЯчной доли. Ќо эту тысЯчную долю мы спасаем. “ господа бога
каждаЯ пичужка на счету, но ты пойми, что никто из нас не претендует на роль
бога. ‚озможно, никто из нас даже и не хочет быть богом - ведь каждому нужна
всего  одна  пичужка.  € быть может, заглЯни господь бог в обитель, подобную
той,  какую  ты видел сегоднЯ вечером, он не пожелал бы сделать богом никого
из нас, особенно теперь, когда он уже стар. •отЯ, конечно, когда-то и он был
молод,  даже  наверное  был,  и,  наверно, прожив столько лет, сколько он, и
насмотревшись  на то, как люди безудержно, безрассудно и бесстыдно предаютсЯ
грубому  беспорЯдочному  греху,  каждый захочет наконец насладитьсЯ зрелищем
того (хотЯ подобные случаи встречаютсЯ реже одного на миллион), как принципы
чести,  благопристойности  и добра распространЯютсЯ на совершенно нормальный
человеческий  инстинкт,  который  вы, англосаксы, упорно называете похотью и
которому  по  воскресеньЯм  предаетесь  в первобытных пещерах; при этом ваше
отпадение   от   так   называемой  благодати  затмеваетсЯ  и  затуманиваетсЯ
богопротивными  словами  извинений и оправданий, которыми вы дерзко бросаете
вызов  всевышнему,  а  возвращение под сень благодати сопровождаетсЯ воплЯми
пресыщенного самоуничижениЯ и самобичеваниЯ, которыми вы пытаетесь задобрить
всевышнего;  но  ни  в  том,  ни  в  другом  -  ни  в  дерзком  вызове, ни в
самоуничижении  - всевышний не находит ничего интересного, а после двух-трех
раз даже ничего забавного. ’ак, может быть, коль скоро господь уже стар, ему
неинтересно  даже и каким способом мы служим тому, что вы называете похотью;
может  быть,  он  даже не требует, чтобы мы спасали одну пичужку или хотЯ бы
ту,  которую  мы  действительно  спасаем ради его похвалы. Ќо ведь эту-то мы
действительно  спасаем,  а  иначе  ее  продадут  любому  негодЯю, у которого
достанет  денег, и продадут не на одну ночь, как белую проститутку, а на всю
жизнь,  душой  и  телом,  и  притом  человеку,  который  безнаказанно  будет
обращатьсЯ  с  нею  хуже,  чем  со  скотиной  - коровой или кобылой, а потом
выбросит,  продаст или просто убьет, когда она станет ни на что не пригодной
или  когда  расходы на ее содержание превысЯт ее рыночную цену. „а, пичужку,
которой  не заметил сам господь бог. ‚едь хотЯ люди, белые люди, ее создали,
господь  бог  им  не  помешал.  Ћн  посеЯл  зерно, из которого она выросла и
расцвела - белую кровь, котораЯ придала форму и цвет тому, что белый человек
зовет  женской красотой, тому женскому началу, что, исполненное царственного
совершенства,  таилось  в  жарких тропических чреслах земли задолго до того,
как наши белые прародительницы спустились с деревьев на землю, потерЯли свою
шерсть  и  побелели;  вечной  женственности,  податливой,  мЯгкой как воск и
изначально  наделенной  способностью  дарить  изысканные,  древние  как мир,
неизъЯснимые плотские наслажденьЯ (и это все, ничего другого не существует),
от которых ее высоконравственные белые сестры шарахаютсЯ в свЯщенном ужасе и
возмущенье;  женственности  всемогущей  и  мудрой,  что, как на троне, царит
распростершись  на  закрытом  от  солнца  шелковом  ложе, тогда как белаЯ ее
сестра  тщитсЯ  превратить  свои  женские  чары  в  некий  капитал - подобно
кому-то,  кто  захотел  бы поставить в магазине прилавок или купить весы или
сейф, а за это потребовал бы свою долю прибыли. Ќет, они не блудницы. € даже
не   куртизанки,   эти   созданьЯ,   которых  с  раннего  детства  отбирают,
воспитывают,  холЯт  и лелеют куда более заботливо, чем любую белую девушку,
любую  монахиню,  даже любую чистокровную кобылу, и окружают такой неусыпной
заботой  и  вниманием, на какую не способна ни одна роднаЯ мать. ђазумеетсЯ,
за  плату, но эту плату предлагают, принимают или отклонЯют по правилам куда
более  строгим,  нежели те, по каким продают белых девушек, потому что они -
товар  более  ценный, чем белые девушки; каждаЯ из них прекрасно вышколена и
обучена  выполнЯть единственную цель и назначение женщины - любить, блистать
красотою и развлекать; она не видит ни одного мужского лица до тех пор, пока
ее  не  привезут  на  бал  и  не выставЯт на продажу, до тех пор, пока ее не
выберет какой-либо мужчина, который, со своей стороны, не то чтобы может или
хочет,  а  просто  обЯзан  поместить ее в соответствующее окружение, где она
будет  любить,  блистать  красотою и развлекать; мужчина, который ради этого
права  обычно  ставит на карту свою жизнь или, во всЯком случае, свою кровь.
Ќет,   они   не   блудницы.  Џорой  мне  кажетсЯ,  что  они  -  единственные
по-настоЯщему целомудренные женщины во всей Ђмерике, и они хранЯт верность и
преданность  тому мужчине не только до тех пор, пока он не умрет или не даст
им  свободу, а до тех пор, пока не умрут они сами. Ђ где ты найдешь блудницу
или  порЯдочную  женщину,  на  которую  ты  мог бы настолько положитьсЯ?", а
ѓенри:  "Ќо  ведь ты на ней женилсЯ. ’ы на ней женилсЯ", и Ѓон - на этот раз
быстрее,  резче; голос звучит все еще мЯгко, все еще терпеливо, но в нем уже
поЯвлЯютсЯ железные, стальные, нотки - игрок еще придерживает свой последний
козырь  - Ѓон отвечает: "Ђ, ты вот о чем, об этом брачном обрЯде. Ќо ведь он
не  более  чем формула, заклинание, бессмысленное, как детскаЯ считалка; его
совершает  первый, кто попадетсЯ под руку, когда в том возникнет надобность:
стараЯ  карга в подземелье, освещенном клоком горЯщих волос, бормочет что-то
на  Языке,  которого  не понимает ни девушка, ни, может статьсЯ, даже и сама
карга;  все  это  не  имеет никакого практического смысла ни длЯ нее, ни длЯ
возможного потомства: ведь наше молчаливое согласие участвовать в этом фарсе
было  длЯ  нее  единственным  доказательством и подтверждением того, что сам
обрЯд  подтвердить  не  может,  ибо  он  не  облекает никого никакими новыми
правами  и  не  лишает старых - ритуал столь же нелепый, сколь тайное ночное
сборище  студентов  и  даже с теми же архаическими, давно утратившими всЯкий
смысл  символами,  и ты называешь это женитьбой, если ночь медового месЯца и
случайнаЯ  встреча с проституткой в сущности совершенно одинаковы: точно так
же  получаешь  во  временное  распорЯжение  отдельную  комнату, точно так же
снимаешь  одежду  и  точно  так  же  совокуплЯешьсЯ на односпальной кровати?
Џочему  бы  не назвать женитьбой и это?", и тут ѓенри: "„а, Я знаю. ‡наю. ’ы
умножаешь  два  на  два и говоришь мне, что получилось пЯть, и действительно
получаетсЯ  пЯть.  Ќо  женитьба все равно остаетсЯ. „опустим, Я беру на себЯ
обЯзательство  по  отношению  к  человеку,  который  не  знает  моего Языка,
обЯзательство  изложено  на  его  Языке,  и Я на это соглашаюсь; так разве Я
обЯзан  меньше от того, что случайно не знаю Языка, на котором он облек менЯ
своим  доверием? Ќет, наоборот, больше, больше", и теперь Ѓон идет с козырЯ,
теперь  его  голос  звучит  даже  ласково: "’ы забыл, что эта женщина и этот
ребенок  -  черномазые?  ’ы,  ѓенри  ‘атпен из ‘атпеновой ‘отни, что в штате
Њиссисипи? € ты будешь тут толковать мне о женитьбе, о свадьбе?" - а ѓенри -
теперь   это   крик   отчаЯньЯ,   последний   горький  вопль  бесповоротного
непораженьЯ:  "„а.  џ знаю. ‡наю. Ќо свадьба все равно была. ќто нехорошо. €
даже ты не можешь этого исправить. „аже ты".
     ‚от  и  все.  ’ак  и  должно  было  быть; то, что случилось четыре года
спустЯ,  должно  было  случитьсЯ  на  следующий  день; эти четыре года, этот
промежуток  был всего лишь проволочкой: давно созревшую развЯзку отсрочила и
задержала  ‚ойна,  нелепаЯ  и кроваваЯ ошибка, заставившаЯ ‘оединенные таты
отклонитьсЯ  от  своего высокого (и несбыточного) назначениЯ; быть может, ей
способствовал  злой  рок  этой  семьи - как и все в жизни, он тоже отличалсЯ
странным  несоответствием  причин и следствий, которое всегда характерно длЯ
судьбы,  если ей приходитсЯ в качестве своих орудий и материала использовать
людей.  Љак  бы  то  ни  было,  ѓенри  ждал  четыре года, держа всех троих в
состоЯнии  неопределенности  и напрЯженьЯ; он ждал, надеЯлсЯ, что Ѓон бросит
эту  женщину и расторгнет брак, который, как он (ѓенри) признавал, был вовсе
и  не брак, но который, как он, наверно, сразу понЯл, стоило ему увидеть эту
женщину и ребенка, Ѓон никогда не расторгнет. ‚ сущности, с течением времени
ѓенри  начал  привыкать  к  мысли  об  этом обрЯде, который все равно не был
женитьбой,  и  если  его теперь что-то смущало, так это не два обрЯда, а две
женщины  -  не  то, что Ѓон намеревалсЯ стать двоеженцем, а то, что он хотел
сделать его (ѓенри) сестру чем-то вроде младшей жены в гареме. Ќо, как бы то
ни было, он четыре года ждал и надеЯлсЯ. ‚есной они возвратились на север, в
штат   Њиссисипи.   “же   произошло   сражение  при  Ѓулл-ђане,  и  студенты
университета  сформировали  роту.  ѓенри  с  Ѓоном  в нее записались. ѓенри,
вероЯтно,  сообщил  „жудит,  где  они  находЯтсЯ  и что намерены делать. Љак
видишь,  они  вступили  в  армию вместе, ѓенри сторожил Ѓона, а Ѓон позволЯл
себЯ  сторожить:  это  было испытание, искус - ѓенри не смел спустить глаз с
Ѓона,  не  из  опасениЯ,  что  тот женитсЯ на „жудит, а он, ѓенри, не сможет
этому  помешать,  а оттого, что Ѓон женитсЯ на „жудит, и тогда он (ѓенри) до
конца  дней  своих  будет жить с сознанием, что ему нравитсЯ быть обманутым,
как  трус, торжествующий при мысли, что сдалсЯ, не потерпев поражениЯ, а Ѓон
по  той  же причине - ведь „жудит без ѓенри была совершенно ему не нужна, он
никогда  не  сомневалсЯ,  что  сможет  женитьсЯ  на  „жудит,  когда захочет,
наперекор  и брату и отцу, потому что, Я уже говорил, и Ѓон любил не „жудит,
и  ѓенри  вовсе  не  о  ней заботилсЯ. Ћна была всего лишь пустою оболочкой,
полым  сосудом,  в  котором каждый из них стремилсЯ сохранить не собственное
иллюзорное  представление  и  о  себе  и  о  другом, а то, что каждый считал
мнением  о  себе  другого - мужчина и юноша, обольститель и обольщенный; оба
отлично друг друга знали, взаимно друг друга обольстили, принесли друг друга
на  закланье  -  победитель пал жертвой собственной силы, побежденный сразил
противника  своею  слабостью  еще  прежде,  чем  „жудит,  хотЯ бы одним лишь
именем,  поЯвилась  в  их  общей  жизни.  € кто знает? ‚едь шла ‚ойна; и кто
знает, быть может, и сам рок и его жертвы равно думали, надеЯлись, что ‚ойна
все  решит,  освободит одного из двух непримиримых противников - ведь уже не
первый  раз  молодость  принимает  мировую  катастрофу  за  акт  ЏровидениЯ,
единственнаЯ  цель которого - разрешить ее личные проблемы, которых она сама
разрешить не умеет.
     Ќу,  а  „жудит: как еще можно объЯснить ее поступки? …два ли Ѓон мог за
каких-нибудь двенадцать дней совратить ее своим фатализмом, коль скоро он не
только  не  покушалсЯ  ее  совратить,  но  даже  и  не  пыталсЯ заставить ее
ослушатьсЯ  отца.  Ќет,  кем-кем,  а  фаталисткой она не была, ведь из двоих
детей  ‘атпена  настоЯщим  ‘атпеном,  усвоившим жестокий сатпеновский закон:
бери,  что  хочешь,  если  достанет  силы,  -  была именно она, ѓенри же был
Љолдфилдом,   одержимым   колдфилдовской   моралистической   абракадаброй  и
колдфилдовскими понЯтиЯми о добре и зле; и в тот вечер, когда ѓенри плакал и
его тошнило, „жудит смотрела с чердака, как полуголый ‘атпен боретсЯ с одним
из  своих полуголых негров, смотрела с таким холодным напрЯженным вниманьем,
с  каким  сам ‘атпен следил бы за борьбой ѓенри с негритЯнским мальчиком его
возраста  и  веса.  ‚едь  она  не  могла знать, почему отец возражает против
свадьбы. ѓенри не стал бы ей объЯснЯть, а отца она бы не спросила. „а если б
она  и  узнала,  это  ничего б не изменило. Ћна поступила бы так, как ‘атпен
поступил  бы  с  каждым, кто бы посмел ему перечить - она бы все равно взЯла
Ѓона. џ уверен, что в случае необходимости она бы даже убила другую женщину.
Ќо  она  уж,  во всЯком случае, не стала бы сперва наводить справки, а после
пускатьсЯ  в  рассуждениЯ о том, как примирить желаемое со своими моральными
принципами.  € все-таки она ждала. Ћна ждала четыре года, не получаЯ от Ѓона
никаких  вестей, кроме сообщений ѓенри, что Ѓон еще жив. ќто было испытание,
искус;  они  все  трое  на него согласились, и Я не думаю, что ѓенри с Ѓоном
были  свЯзаны  какими-нибудь  обещаниЯми.  Ђ  „жудит и подавно - она ведь не
могла  знать,  что  и  почему произошло... ‡амечал ли ты, как часто, пытаЯсь
восстановить  причины,  толкнувшие  людей  на  те  или  иные  поступки, мы с
изумлением  приходим  к  выводу,  к единственному возможному выводу, что они
коренЯтсЯ  в  одной  из  вечных  добродетелей?  ‚ор  совершает  кражу  не из
алчности,  а  из  любви,  убийца  убивает  из  жалости,  а не из вожделеньЯ.
ЃезоглЯдное  доверие  „жудит  к  тому,  кому  она  отдала  свою  любовь,  ее
безоглЯднаЯ любовь к тому, кто дал ей жизнь и гордость - не ложную гордость,
котораЯ  презирает  и  оскорблЯет  то,  чего  не может сразу понЯть, и таким
образом  находит  себе  выход  в обидах и терзаньЯх, нет, истинную гордость,
котораЯ без всЯкого унижениЯ может сказать себе {џ люблю, Я не приму никакой
замены;  что-то  произошло  между  ним  и  моим отцом; если отец был прав, Я
больше  никогда  его не увижу, если отец был не прав, он приедет или пришлет
за  мной;  если можно, Я хочу быть счастливой, если мне суждены страданьЯ, Я
могу  взЯть  их  на  себЯ}.  ‚едь  она  ждала; она не пыталась делать ничего
другого;  ее  отношениЯ  с отцом не изменились ни на йоту: посмотреть на них
вместе,   Ѓона  будто  никогда  и  не  было  на  свете  -  те  же  спокойные
непроницаемые  лица;  следующие  несколько  месЯцев  их  можно было видеть в
карете,  когда  они  вдвоем  приезжали в город после того, как ќллен слегла,
между  рождеством  и  тем  днем,  когда ‘атпен уехал со своим и ‘арторисовым
полком.  Ћни не разговаривали, понимаешь, они ничего друг другу не сказали -
‘атпен  о  том,  что он узнал про Ѓона, „жудит о том, где ѓенри и Ѓон теперь
находЯтсЯ.  Ћни  не  нуждались в разговорах. Ћни были слишком похожи друг на
друга.  ’акими  порой  становЯтсЯ два человека, которые, очевидно, настолько
хорошо   друг  друга  изучили  или  настолько  друг  на  друга  похожи,  что
способность  и  необходимость  общатьсЯ  посредством  речи от неупотреблениЯ
атрофируетсЯ,  и,  постигаЯ  смысл сказанного без помощи слуха и разума, они
перестают  понимать  самые  слова. Џоэтому она не сказала ему, где находЯтсЯ
ѓенри и Ѓон, и он не узнал об этом до ухода университетской роты, потому что
ѓенри  с  Ѓоном  в нее записались, а потом куда-то спрЯтались. Ћни навернЯка
спрЯтались;  они  навернЯка  оставались  в  Ћксфорде  ровно столько, сколько
требовалось,  чтобы записатьсЯ, а потом уехать - ведь в то времЯ никто из их
знакомых  ни в Ћксфорде, ни в „жефферсоне не знал, что они состоЯт в роте, а
скрыть  это как-либо иначе было бы просто невозможно. Џотому что теперь люди
- отцы, матери, сестры, родичи, возлюбленные всех этих юношей - собирались в
Ћксфорд  из  мест  гораздо  более  дальних,  чем  „жефферсон;  они приезжали
семьЯми,  привозили  провизию,  постели  и  слуг,  останавливались у жителей
Ћксфорда и приходили любоватьсЯ бравыми театральными маршами и контрмаршами,
в  которых  участвовали  их доблестные сыновьЯ и братьЯ; и всех до единого -
богачей  и  беднЯков,  аристократов  и простолюдинов - неодолимо притЯгивало
зрелище,  способное  самым  глубочайшим  образом  взволновать огромные массы
людей,  зрелище  много  более  волнующее,  чем  даже  вид толпы девственниц,
влекомых   на  закланье  какому-нибудь  Языческому  божеству,  какому-нибудь
Џриапу,  и  все  они завороженно смотрели, как эти обманутые юноши, гибкие и
стройные,  пылкие  и  сильные,  в  воинственном  блеске  меди и разноцветных
плюмажей  торжественным  маршем отправлЯютсЯ в бой. Ђ вечерами музыка, звуки
скрипки  и  треугольников,  мерцание свечей, трепет и колыханье занавесок на
высоких  окнах  в  темноте апрельской ночи, шуршанье кринолинов в вихрЯщемсЯ
кругу  серых  мундиров  - гладкие обшлага солдат, золотые нашивки офицеров -
если  это и не война аристократов, джентльменов, то, во всЯком случае, армии
джентльменов,  где рЯдовой и полковник обращаютсЯ друг к другу по имени - не
как два фермера в поле за плугом, не как продавец и покупатель в лавке возле
Ящиков с сыром, кусков ситца и бочонков с колесной мазью, а как джентльмены,
либо  поверх  округлых напудренных плеч своих дам, либо за бокалом домашнего
красного  вина  или  привозного шампанского - музыка, последний вальс каждый
вечер,  пока,  в  ожидании отправки на фронт, проходЯт дни; нарЯдный суетный
блеск  в  черной  ночи  -  она  еще  не катастрофа, а всего лишь темный фон;
извечнаЯ  благоуханнаЯ  последнЯЯ  весна  юности; но все это без „жудит, без
романтика  ѓенри,  без  фаталиста  Ѓона, ибо они в каком-то укрытии сторожат
друг друга; напоенные ароматом цветов бессчетные рассветы того апрелЯ, маЯ и
июнЯ;  звуки  рожков  врываютсЯ в сотни комнат, где, разметав локоны черных,
каштановых и золотых волос, спЯт беззаботным сном праведниц сотни обреченных
на вдовство невест; но „жудит нет среди них; пЯтеро солдат из роты, в новой,
с иголочки, серой форме, верхами, в сопровождении фуражной повозки с лакеЯми
и  конюхами  едут по всему штату; они везут флаг, ротное знамЯ, составленное
из  сметанных на живую нитку, но еще не сшитых шелковых лоскутьев, везут его
из  дома  в  дом, и возлюбленнаЯ каждого солдата делает на знамени несколько
стежков;  но  ѓенри  и Ѓона нет и среди них - ведь они присоединились к роте
лишь  после  того,  как  она  отправилась  на фронт. Ћни, наверное, вышли из
своего  укрытиЯ  и,  когда  рота  проходила  мимо,  незаметно  поЯвившись из
придорожных  кустов,  встали в строй - юноша и зрелый мужчина; юноша, теперь
уже дважды лишившийсЯ права первородства, которому следовало быть там, среди
свечей  и  скрипок,  среди  поцелуев  и горьких слез; он должен был вместе с
другими  знаменщиками  везти  по  штату  несшитое  ротное  знамЯ; и мужчина,
которому  там вообще нечего было делать, ибо он был длЯ этого слишком стар -
и по годам, и по жизненному опыту; обреченный на интеллектуальное и духовное
сиротство,  на прозЯбание где-то на полдороге между той частью пространства,
где пребывала его телеснаЯ оболочка, и той, куда влекли его интеллектуальные
и   нравственные   побуждениЯ   -  недоучившийсЯ  великовозрастный  студент,
вынужденный  в  силу  своего старшинства посещать дополнительный юридический
семинар, состоЯщий всего-навсего из шести слушателей, а на ‚ойне в силу того
же  обстоЯтельства отделенный от остальных офицерским чином. …го произвели в
лейтенанты  даже прежде, чем рота вступила в первую перестрелку. џ не думаю,
чтобы  он  хотел  получить этот чин, Я почти уверен, что он пыталсЯ от этого
уклонитьсЯ,  отказатьсЯ.  Ќо  так  случилось,  и  то самое положение, в силу
которого  он уже заранее был обречен, еще раз его осиротило; и вот они оба -
теперь  уже  солдат  и офицер, но все еще сторож и тот, кого сторожат, ждут,
сами  не знаЯ чего - то ли перста судьбы, рока, то ли непреложного приговора
некоего  ‘удии  или Ђрбитра, который только и может решить, кто из них прав,
кто виноват, ибо на меньшее, ни на какие полумеры, они не согласны - офицер,
лейтенант,  обладающий  сомнительным  преимуществом  командовать  и  хотЯ бы
изредка  оставатьсЯ  позади  вверенного  ему взвода; солдат, который вынес с
полЯ  боЯ этого офицера, раненного в плечо, когда их полк отступал под огнем
Янки   в  битве  при  Џитсберг-‹ендинге,  и  доставил  в  безопасное  место,
по-видимому,  с  единственной  целью  сторожить его еще два года, после чего
написал „жудит, что они оба еще живы, и только.
     €  еще  „жудит.  Ћна теперь жила одна. Ѓыть может, она жила одна с того
самого  рождества - год, два, три и, наконец, четыре; ведь хотЯ ‘атпен уехал
со  своим  и  ‘арторисовым  полком, а негры - дикари, чьими руками он создал
‘атпенову ‘отню, - сбежали за первыми же войсками Янки, которые прошли через
„жефферсон,  она никогда не оставалась в одиночестве - в затемненной комнате
лежала   прикованнаЯ  к  постели  ќллен,  словно  малый  ребенок,  требующий
неусыпных  забот,  она  в изумлении и полной растерЯнности ждала смерти; она
(„жудит)  и  Љлити  возделывали какое-то подобие огорода, чтобы не умереть с
голоду;  в  пойме  реки,  в  заброшенной  полуразвалившейсЯ рыбачьей хижине,
построенной  ‘атпеном,  когда  перваЯ  женщина  - ќллен - вошла в его дом, а
последний  охотник  на  медведей  и оленЯ из него вышел, теперь с разрешениЯ
‘атпена  жил  с  дочерью  и  маленькой  внучкой  “ош „жонс, который выполнЯл
тЯжелую  работу  на  огороде и иногда приносил ќллен и „жудит, а позже одной
только  „жудит  рыбу  и  дичь;  теперь  он  даже был вхож в дом - до отъезда
‘атпена  он  никогда  не  поЯвлЯлсЯ ближе виноградной беседки за кухней, где
воскресными вечерами они с ‘атпеном пили виски из большой оплетенной бутыли,
запиваЯ  ключевой  водою из ведра, которую “ош приносил с родника чуть ли не
за  милю;  при  этом  ‘атпен  лежал в гамаке, сделанном из бочарных досок, и
разглагольствовал, а “ош, прислонившись к столбу, сидел на корточках, фыркал
и  ухмылЯлсЯ.  Ќет,  „жудит не знала одиночества, а праздности и подавно; ее
лицо,  как  всегда  непроницаемое,  невозмутимое,  лишь чуть-чуть осунулось,
чуть-чуть постарело с тех пор, как стало известно, что ее жених и брат ночью
покинули  дом  и  исчезли;  не  прошло и недели, как она с отцом поЯвилась в
карете  в  городе.  ’еперь,  когда она приезжала в город, в перешитом старом
платье,  какие  ныне  носили  все  южанки,  все  еще  в  карете,  но  теперь
запрЯженной  мулом  -  его  сейчас  только  выпрЯгли из плуга, а потом снова
впрЯгут  в  плуг;  без  кучера,  который  бы  этого мула погонЯл, запрЯгал и
распрЯгал,  она  (эта  девственница,  воспитаннаЯ  в  освЯщенной  традициЯми
полнейшей   праздности)  вместе  с  другими  женщинами  в  импровизированном
лазарете  -  в „жефферсоне уже поЯвились раненые - обмывала грЯзные, вонючие
тела  убитых  незнакомцев,  перевЯзывала  раны и щипала корпию из занавесей,
простынь  и скатертей, взЯтых в домах, где они родились и выросли, и ни одна
из  этих  женщин,  рассказывавших  друг другу о братьЯх, сыновьЯх и мужьЯх -
быть  может,  с  тоской и со слезами, но по крайней мере нечто, известное им
навернЯка,  -  ни  одна  из  них  не спрашивала ее о женихе и брате.