        Ђльфред де Њюссе. €споведь сына века

   -----------------------------------------------------------------------
   Alfred de Musset. La confession d'un enfant du siocle (1835).
   Џер. с фр. - „.‹ившиц, Љ.Љсанина.
   Њ., ѓосударственное издательство художественной литературы, 1958.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 December 2001
   -----------------------------------------------------------------------


        —Ђ‘’њ Џ…ђ‚Ђџ


        1

   —тобы написать историю своей жизни, надо сначала прожить эту  жизнь,  -
поэтому Я пишу не о себе.
   џ был еще совсем юным,  когда  менЯ  поразила  чудовищнаЯ  нравственнаЯ
болезнь, и теперь хочу описать то, что происходило со мной в течение  трех
лет.
   Ѓудь болен Я один, Я не стал бы говорить об этом,  но  так  как  многие
другие страдают тем же недугом, то Я и пишу длЯ них, хотЯ не вполне уверен
в том, что они обратЯт внимание на мой рассказ. ‚прочем, если  даже  никто
не задумаетсЯ над моими словами, Я все-таки извлеку  из  них  хотЯ  бы  ту
пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшаЯ в западню, отгрызу
прищемленную лапу.


        2

   ‚о времЯ войн €мперии, когда  мужьЯ  и  братьЯ  сражались  в  ѓермании,
встревоженные  матери  произвели  на  свет  пылкое,  болезненное,  нервное
поколение.  ‡ачатые  в  промежутке  между  двумЯ  битвами,  воспитанные  в
коллежах под бой барабанов, тысЯчи мальчиков хмуро смотрели друг на друга,
пробуЯ свои хилые мускулы. ‚ремЯ от времени поЯвлЯлись их отцы; обагренные
кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали их на
землю и снова садились на коней.
   Ћдин только  человек  жил  тогда  в  …вропе  полной  жизнью.  Ћстальные
стремились наполнить свои легкие тем воздухом, которым  дышал  он.  Љаждый
год ”ранциЯ дарила этому человеку  триста  тысЯч  юношей.  ’о  была  дань,
приносимаЯ –езарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не  мог  бы  идти
туда, куда его вела судьба. ’о была свита, без которой он не мог бы пройти
через весь мир, чтобы лечь потом в узенькой долине пустынного острова  под
сенью плакучей ивы.
   Ќикогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как  во  времена
владычества этого человека. Ќикогда еще такие толпы безутешных матерей  не
стоЯли у крепостных стен. Ќикогда такое глубокое молчание не царило вокруг
тех, кто говорил о смерти. € вместе с тем  никогда  еще  не  было  столько
радости, столько жизни, столько воинственной готовности во  всех  сердцах.
Ќикогда еще не было такого Яркого солнца, как то, которое осушило все  эти
потоки крови. Ќекоторые говорили, что бог создал  его  нарочно  длЯ  этого
человека, и называли его солнцем Ђустерлица. Ќо нет, он создавал  его  сам
беспрерывным грохотом своих пушек, и облака поЯвлЯлись лишь на другой день
после сражений.
   ‚от этот-то чистый воздух безоблачного неба, в  котором  сиЯло  столько
славы, где сверкало столько стали, и вдыхали дети. Ћни хорошо  знали,  что
обречены на заклание, но Њюрата они считали  неуЯзвимым,  а  император  на
глазах у всех перешел через мост, где свистело столько пуль, казалось,  он
не может умереть. „а если бы и  пришлось  умереть?  ‘ама  смерть  в  своем
дымЯщемсЯ пурпурном облачении была тогда так прекрасна, так величественна,
так великолепна! Ћна так походила на надежду, побеги, которые она  косила,
были так зелены, что она как будто помолодела, и никто больше не  верил  в
старость. ‚се колыбели и все  гробы  ”ранции  стали  ее  щитами.  ‘тариков
больше не было, были только трупы или полубоги.
   Ќо вот однажды бессмертный император стоЯл на холме, созерцаЯ, как семь
народов убивают друг друга. Ћн думал о том, весь ли мир будет принадлежать
ему, или только половина его, когда Ђзраил пронессЯ  над  ним,  задел  его
кончиком крыла и столкнул в Ћкеан.  “слыхав  шум  его  падениЯ,  умирающие
властители поднЯлись на смертном одре, и, протЯнув крючковатые пальцы, все
царственные пауки разорвали …вропу на части, а из  пурпурной  тоги  –езарЯ
сшили себе нарЯд Ђрлекина.
   Џодобно тому как путник идет день и ночь под дождем и под  солнцем,  не
замечаЯ  ни  опасностей,  ни  утомлениЯ,  пока  он  в  дороге,  и,  только
оказавшись в кругу семьи, у очага, испытывает  беспредельную  усталость  и
едва добираетсЯ до постели, - так ”ранциЯ, вдова –езарЯ, внезапно  ощутила
свою рану. Ћна ослабела и заснула  таким  глубоким  сном,  что  ее  старые
короли, сочтЯ ее мертвой, надели на нее  белый  саван.  ‘тараЯ  поседевшаЯ
армиЯ, выбившись из сил, вернулась домой,  и  в  очагах  покинутых  замков
вновь зажглось унылое пламЯ.
   ’огда эти  воины  €мперии,  которые  столько  странствовали  и  столько
убивали, обнЯли своих исхудавших жен и  заговорили  о  первой  любви.  Ћни
посмотрелись в ручьи своих родных полей и увидели себЯ  такими  старыми  и
изуродованными, что вспомнили про своих сыновей, которые могли бы  закрыть
им глаза, и спросили, где они. Њальчики вышли из коллежей и, не видЯ более
ни сабель, ни кирас,  ни  пехотинцев,  ни  кавалеристов,  в  свою  очередь
спросили, где же их отцы. Ќо им ответили, что война  кончена,  что  –езарь
умер и  что  портреты  ‚еллингтона  и  Ѓлюхера  висЯт  теперь  в  передних
французских  консульств  и  посольств  с  надписью  "Salvatoribus   mundi"
[спасителЯм мира (лат.)].
   € тогда на развалинах мира уселась встревоженнаЯ юность. ‚се  эти  „ети
были каплЯми горЯчей крови, затопившей землю. Ћни родились в чреве войны и
длЯ войны. ЏЯтнадцать лет мечтали они о снегах Њосквы и о солнце  пирамид.
Ћни никогда не выходили за пределы своих городов, но им сказали, что через
каждую заставу этих городов можно попасть в одну из европейских столиц,  и
мысленно они владели всем миром. € вот они смотрели на землю, на небо,  на
улицы и дороги:  везде  было  пусто  -  только  звон  церковных  колоколов
раздавалсЯ где-то вдали.
   Ѓледные призраки в черных одеЯниЯх медленно ходили  по  деревнЯм.  €ные
стучались в двери, а когда им открывали, они вынимали из карманов  длинные
потертые пергамента и  выгонЯли  жителей  из  их  домов.  ‘о  всех  сторон
прибывали люди, все еще дрожащие от страха, который  охватил  их  двадцать
лет назад, когда они отсюда уходили.  ‚се  чего-то  требовали,  спорили  и
кричали. “дивительно, что одна смерть могла привлечь столько воронов.
   Љороль ”ранции сидел на своем троне, озираЯсь по сторонам и  отыскиваЯ,
не осталась ли какаЯ-нибудь пчелка в узоре его герба. Ћдни протЯгивали ему
шлЯпу, и он давал им денег. „ругие подносили распЯтие, и он  целовал  его.
Ќекоторые только кричали ему в самое ухо разные громкие  имена,  -  им  он
предлагал пройти в большой зал, где гулкое эхо еще  повторЯло  эти  имена.
Ѓыли и такие, которые показывали ему свои старые плащи, хвастаЯсь тем, что
тщательно уничтожили на них следы пчел, и он дарил им новое платье.
   ћноши смотрели на это, все еще надеЯсь, что  тень  –езарЯ  высадитсЯ  в
Љанне и смахнет все эти привидениЯ, но безмолвие  продолжалось,  и  только
бледные лилии виднелись на горизонте. Љогда юноши заговаривали о славе, им
отвечали:  "станьте  монахами";  о  честолюбии  -  "станьте  монахами";  о
надежде, о любви, о силе, о жизни - "станьте монахами"!
   Ќо вот на трибуну  взошел  человек,  державший  в  руке  договор  между
королем и народом. Ћн сказал, что слава - это прекраснаЯ вещь  и  воинское
честолюбие также, но что есть вещь  еще  более  прекраснаЯ,  и  ее  имЯ  -
свобода.
   ћноши поднЯли голову и вспомнили о своих дедах -  те  тоже  говорили  о
свободе.  Ћни  вспомнили,  что  в  темных  углах  родительского  дома   им
приходилось видеть таинственные мраморные бюсты длинноволосых людей, бюсты
с латинскими надписЯми. Ћни вспомнили, как по вечерам  их  бабушки,  качаЯ
головой, говорили между собой о потоке крови еще  более  страшном,  нежели
тот, который пролил император. ‚ этом слове свобода таилось  нечто  такое,
что заставлЯло сердца детей учащенно битьсЯ, волнуЯ их каким-то далеким  и
ужасным воспоминанием, но  вместе  с  тем  дорогой  и  еще  более  далекой
надеждой.
   “слышав его, они затрепетали, но, возвращаЯсь домой,  они  увидели  три
корзины, которые несли в Љламар: то были тела трех юношей, слишком  громко
произнесших слово свобода.
   ‘траннаЯ усмешка мелькнула на их губах при этом печальном  зрелище.  Ќо
другие ораторы, взойдЯ на  трибуну,  начали  публично  вычислЯть,  во  что
обошлось честолюбие и как дорого стоит слава.  Ћни  обрисовали  весь  ужас
войны, а жертвоприношениЯ назвали бойней. Ћни говорили  так  много  и  так
долго, что все человеческие иллюзии начали осыпатьсЯ, как осенние листьЯ с
деревьев, и все слушавшие их проводили рукой по лбу, словно просыпаЯсь  от
лихорадочного сна.
   Ћдни говорили: "Џричина падениЯ императора в том, что народ  больше  не
хотел его". „ругие -  "Ќарод  хотел  королЯ...  нет  -  свободы...  нет  -
разума...  нет  -  религии...  нет  -  английской  конституции...  нет   -
абсолютизма". €, наконец, последний добавил: "Ќет, он хотел только  одного
- покоЯ".
   ’ри  стихии  составлЯли  жизнь,  котораЯ  раскрывалась  перед   молодым
поколением: позади - прошлое, уничтоженное навсегда, но еще трепетавшее на
своих развалинах со всеми пережитками веков абсолютизма; впереди -  сиЯние
необъЯтного горизонта, первые зори будущего; а между этими двумЯ мирами...
некое подобие Ћкеана, отделЯющего старый материк от молодой Ђмерики; нечто
смутное и  зыбкое;  бурное  море,  полное  обломков  кораблекрушениЯ,  где
изредка белеет далекий парус или виднеетсЯ извергающий густой дым корабль,
- словом, настоЯщий век, отделЯющий прошлое от будущего, не ЯвлЯющийсЯ  ни
тем, ни другим, но похожий и на то и  на  другое  вместе,  век,  когда  не
знаешь, ступаЯ по земле, что у тебЯ под ногами - всходы или развалины.
   ‚от в этом хаосе надо было делать выбор; вот  что  стоЯло  тогда  перед
юношами, исполненными силы  и  отваги,  перед  сынами  €мперии  и  внуками
ђеволюции.
   Џрошлое! Ћни не хотели его, ибо вера в ничто даетсЯ с  трудом.  Ѓудущее
они любили, но  как?  Љак  Џигмалион  любил  ѓалатею:  оно  было  длЯ  них
мраморной возлюбленной, и они ждали, чтобы в ней проснулась  жизнь,  чтобы
кровь побежала по ее жилам.
   €так, им  оставалось  только  настоЯщее,  дух  века,  ангел  сумерек  -
промежуток между ночью и днем. Ћн сидел на мешке  с  мертвыми  костЯми  и,
закутавшись в плащ  эгоизма,  дрожал  от  страшного  холода.  “жас  смерти
закралсЯ к ним в душу при виде этого призрака -  полумумии,  полуэмбриона.
Ћни приблизились к нему  с  таким  же  чувством,  с  каким  путешественник
подходит в ‘трасбурге  к  останкам  дочери  старого  графа  де  ‘арвенден,
набальзамированной в уборе невесты. ‘трашен этот детский  скелет,  ибо  на
пальце тонкой,  иссинЯ-бледной  руки  блестит  обручальное  кольцо,  а  на
головке, готовой рассыпатьсЯ в прах, - венок из флердоранжа.
   Љак перед наступлением бури по лесу проноситсЯ страшный вихрь, пригибаЯ
к земле все деревьЯ, а затем наступает глубокаЯ тишина, так  Ќаполеон  все
поколебал  на  своем  пути,  проносЯсь  через  мир.  Љороли  ощутили,  как
закачались их короны, и, схватившись за голову,  нащупали  только  волосы,
вставшие дыбом от  безумного  страха.  Џапа  проделал  триста  лье,  чтобы
благословить Ќаполеона именем бога и возложить на  его  голову  венец,  но
Ќаполеон вырвал венец из его рук. ’ак трепетало все в этом зловещем лесу -
старой …вропе. ‡атем наступила тишина.
   ѓоворЯт, что при встрече с разъЯренной собакой надо спокойно, не  терЯЯ
присутствиЯ духа, медленно, не оборачиваЯсь,  идти  вперед.  ’огда  собака
будет некоторое времЯ следовать за вами с глухим рычаньем и отойдет прочь.
…сли же у вас вырветсЯ жест испуга, если вы хоть слегка ускорите шаг,  она
накинетсЯ на вас и растерзает, ибо после первого  ее  укуса  спастись  уже
невозможно.
   ‚ европейской истории нередко бывали случаи, когда какой-нибудь  монарх
делал этот жест испуга и был растерзан своим  народом.  Ћднако  его  делал
лишь один из монархов, а не все одновременно, другими  словами  -  исчезал
король, но не королевскаЯ власть. Џри поЯвлении  Ќаполеона  этот  пагубный
жест сделала всЯ королевскаЯ власть, и не только  королевскаЯ  власть,  но
религиЯ, аристократиЯ - все власти, божеские и человеческие, сделали  этот
жест.
   Љогда Ќаполеон умер, власти божеские  и  человеческие  были  фактически
восстановлены,  но  вера  в  них  исчезла  навсегда.  ‘уществует  страшнаЯ
опасность  -  осознать  возможность  какой-либо  вещи,   ибо   ум   всегда
заглЯдывает вперед. Ћдно дело сказать  себе:  "’ак  бывает".  „ругое  дело
сказать: "’ак было". ќто первый укус собаки.
   „еспот Ќаполеон был последней вспышкой пламени деспотизма. Ћн уничтожил
королей и пародировал их, как ‚ольтер  пародировал  свЯщенное  писание.  €
затем раздалсЯ страшный грохот: это  обрушилсЯ  на  старый  мир  камень  с
острова св.…лены. ‹еденЯщее светило разума сейчас же зажглось  в  небе,  и
лучи его, похожие на негреющие лучи холодной богини ночи, окутали  бледным
саваном весь мир.
   ђазумеетсЯ, и до того были люди, ненавидевшие  аристократов,  бранившие
духовенство, составлЯвшие заговоры против королей;  разумеетсЯ,  и  прежде
люди возмущались злоупотреблениЯми и восставали  против  предрассудков,  -
великой новостью было то, что теперь народ  смеЯлсЯ  над  всем  этим.  Џри
встрече с дворЯнином, свЯщенником или государем крестьЯне, участвовавшие в
войне, говорили, пренебрежительно покачиваЯ головой: "Ђх, этого мы  видели
в другие времена, и у него была тогда совсем другаЯ физиономиЯ".  Љогда  с
ними заговаривали о  троне  или  об  алтаре,  они  отвечали:  "ќто  четыре
деревЯнных доски,  мы  их  сколачивали,  мы  же  и  разбивали  их".  Љогда
говорили: "Ќарод, ты понЯл свои заблуждениЯ, ведь ты обратилсЯ к королЯм и
к церкви", - "Ќет, - отвечали они, - это не мы, это те болтуны". Љогда  же
говорили: "Ќарод, забудь прошлое, обрабатывай землю и  повинуйсЯ",  -  они
выпрЯмлЯлись во весь рост, и раздавалсЯ глухой  звук.  ’о  гудела  в  углу
хижины  заржавленнаЯ  и  зазубреннаЯ  саблЯ.  ’огда   говорившие   спешили
добавить: "Џо крайней мере сиди смирно, не пытайсЯ  причинить  вред  и  не
трогай никого, пока не трогают тебЯ". “вы! Ќарод довольствовалсЯ этим.
   Ќо молодежь этим не довольствовалась. ‚ человеке несомненно  живут  две
тайные  силы,  которые  борютсЯ  между  собой  до  самой   смерти:   одна,
прозорливаЯ  и  холоднаЯ,  придерживаетсЯ  действительности,   обдумывает,
взвешивает ее и судит прошлое; другаЯ жаждет  будущего  и  устремлЯетсЯ  к
неизвестному. Љогда страсть побеждает человека, рассудок следует  за  ним,
рыдаЯ, и предупреждает об опасности, но как  только,  послушавшись  голоса
рассудка, человек остановитсЯ, как только он скажет себе: "ќто  правда,  Я
безумец, куда Я шел?", страсть крикнет ему: "Ђ Я? ‡начит,  Я  обречена  на
смерть?"
   €так, ощущение неизъЯснимого беспокойства начинало бродить во всех юных
сердцах. Ћсужденные властителЯми мира на бездействие, праздность и  скуку,
отданные во власть всЯкого рода тупых педантов, юноши видели, как пенистые
волны, длЯ борьбы с которыми они  уже  напрЯгли  свои  мускулы,  отступают
перед ними. ‚се эти гладиаторы, приготовившиесЯ  к  бою,  в  глубине  души
ощущали невыносимую тоску. Ќаиболее состоЯтельные сделались  распутниками.
ћноши  с  ограниченными   средствами,   смирившись,   поступили   кто   на
гражданскую, кто на военную службу.  ‘амые  бедные  отдались  рассудочному
энтузиазму, трескучим фразам, пустились в ужасное  море  деЯтельности,  не
имеющей цели. ’ак  как  сознание  собственной  слабости  заставлЯет  людей
искать общениЯ  с  другими  людьми  и  они  от  природы  наделены  стадным
инстинктом,  то  дело  не  обошлось  без  политики.  ‚ступали  в  драку  с
солдатами, охранЯвшими вход  в  законодательную  палату;  бежали  смотреть
пьесу, в которой ’альма носил парик, придававший ему сходство  с  –езарем;
неистовствовали на похоронах  депутата-либерала.  Ќо  среди,  членов  двух
противных партий не было ни  одного  человека,  который,  придЯ  домой,  с
горечью не ощутил бы пустоты своего существованиЯ и бессилиЯ своих рук.
   ‚ то времЯ как внешнЯЯ жизнь общества была столь бесцветна и  ничтожна,
внутреннЯЯ  его  жизнь  тоже  представлЯла  мрачную  картину.   ‚еличайшее
лицемерие  господствовало  в  нравах.  Ђнглийские  идеи,  соединившись   с
ханжеством, убили всЯкую веселость. Ѓыть может, то было  знамение  ‘удьбы,
уже готовившей свои новые пути, быть может, ангел  -  предвестник  будущих
общественных союзов -  уже  сеЯл  в  сердцах  женщин  семена  человеческой
независимости, которую им предстоЯло потребовать в дальнейшем.  Ќесомненно
одно, что во всех салонах Џарижа - неслыханнаЯ вещь! - мужчины  и  женщины
разделились на две группы и - одни  в  белом,  как  невесты,  а  другие  в
черном, как сироты, - смотрели друг на друга испытующим взглЯдом.
   Ќе следует заблуждатьсЯ: черный костюм,  который  в  наше  времЯ  носЯт
мужчины, это страшный символ. —тобы дойти  до  него,  надо  было  один  за
другим сбросить все доспехи и, цветок  за  цветком,  уничтожить  шитье  на
мундирах. —еловеческий разум опрокинул все эти иллюзии, но он сам носит по
ним траур, надеЯсь на утешение.
   Ќравы студентов и художников, столь свободные и прекрасные, исполненные
юношеской свежести нравы, испытали на себе последствиЯ всеобщей  перемены.
Њужчины, отдалЯсь от женщин, шепотом произнесли смертельно  оскорбительное
слово: презрение. Ћни  бросились  к  вину  и  к  куртизанкам.  ‘туденты  и
художники последовали их примеру. Ќа любовь смотрели теперь так же, как на
славу и на религию: это была отжившаЯ иллюзиЯ. € вот юноши  отправились  в
дома терпимости. ѓризетка  -  это  мечтательное,  романтическое  существо,
умевшее  любить  такой  нежной,  такой  сладостной  любовью,  -  оказалась
покинутой за своим прилавком. Ћна была бедна, ее перестали любить;  но  ей
хотелось иметь платьЯ и шлЯпки, и вот она стала продавать  себЯ.  Ћ  горе!
’от самый молодой человек, который, должно быть, любил ее и  которого  она
сама готова была  любить,  тот,  кто  водил  ее  некогда  в  ‚ерьерский  и
ђоменвильский лес, кто танцевал с ней на  лужайках  и  угощал  ужином  под
сенью деревьев, кто болтал с ней при свете  лампы  в  глубине  лавчонки  в
долгие зимние вечера; тот, кто делил с ней  свой  кусок  хлеба,  смоченный
трудовым потом, и свою возвышенную любовь беднЯка, - он, этот самый юноша,
бросивший ее, встречал  ее  потом  на  ночных  оргиЯх  в  публичном  доме,
бледную, зараженную сифилисом, навсегда  погибшую,  с  печатью  голода  на
губах и разврата в сердце!
   ‚ эту-то самую эпоху два поэта, два прекраснейших после Ќаполеона гениЯ
нашего века собрали воедино все элементы тоски  и  скорби,  рассеЯнные  во
вселенной, посвЯтив этому всю  жизнь.  ѓете,  патриарх  новой  литературы,
нарисовав  в  "‚ертере"  страсть,  доводЯщую  до  самоубийства,  создал  в
"”аусте"  самый  мрачный  из   всех   человеческих   образов,   когда-либо
олицетворЯвших зло и несчастье.  …го  сочинениЯ  как  раз  начинали  тогда
проникать из ѓермании во ”ранцию. ‘идЯ в своем  кабинете  среди  картин  и
статуй, богатый, счастливый и спокойный, он с отеческой  улыбкой  наблюдал
за тем, как идет к нам его творение - творение мрака. Ѓайрон  ответил  ему
криком боли, заставившим содрогнутьсЯ ѓрецию, и толкнул Њанфреда  на  край
бездны, словно небытие могло послужить разгадкой жуткой тайны, которою  он
себЯ окружил.
   Џростите менЯ, о великие поэты, превратившиесЯ теперь в горсточку праха
и покоЯщиесЯ  в  земле!  Џростите  менЯ!  ‚ы  полубоги,  а  Я  всего  лишь
страждущий ребенок, но когда Я пишу эта строки, то не могу  не  проклинать
вас. ‡ачем вы не  воспевали  аромат  цветов,  голоса  природы,  надежду  и
любовь, виноградную лозу и солнце, лазурь  неба  и  красоту?  Љонечно,  вы
изведали жизнь, и, конечно, вы страдали;  мир  рушилсЯ  вокруг  вас,  и  в
отчаЯнье вы плакали на его обломках;  возлюбленные  изменили  вам,  друзьЯ
оклеветали, а соотечественники не сумели  вас  оценить;  в  сердце  у  вас
воцарилась пустота, перед глазами стоЯла смерть, и вы были как два колосса
скорби. Ќо скажи мне ты, благородный ѓете, разве ничей утешительный  голос
не слышалсЯ больше в благоговейном шепоте дремучих лесов  твоей  ѓермании?
ЏрекраснаЯ поэзиЯ была длЯ тебЯ родной сестрой науки - так разве не  могли
они, эти сестры, найти в бессмертной природе какую-нибудь  целебную  траву
длЯ сердца своего любимца? ’ы  был  пантеистом,  античным  певцом  ѓреции,
страстным поклонником свЯщенных форм, - так разве не мог  ты  влить  каплю
меда в прекрасные сосуды, которые ты умел создавать? ‚едь тебе стоило лишь
улыбнутьсЯ, и сразу пчелы слетелись бы на твои уста. Ђ ты,  Ѓайрон,  разве
не было у тебЯ близ  ђавенны,  под  померанцевыми  деревьЯми  €талии,  под
прекрасным венецианским небом, на берегу дорогой твоему сердцу  Ђдриатики,
- разве у тебЯ не было твоей возлюбленной? Ћ боже,  Я  всего  лишь  слабый
ребенок, но, быть может, мне пришлось испытать такие муки, которых  ты  не
знаешь, и все-таки Я не утратил надежды, и все-таки Я благословлЯю бога.
   Љогда английские и немецкие идеи проникли таким  образом  в  наши  умы,
какое-то  мрачное  и  молчаливое  отвращение  охватило  всех,  а  за   ним
последовала  страшнаЯ  катастрофа.  €бо  выражать  общие  идеи  -   значит
превращать селитру в порох, а гигантский мозг великого ѓете впитал в себЯ,
как реторта, весь сок запрещенного плода. ’е, которые не читали его тогда,
думали, что остались в стороне. †алкие созданиЯ! ‚зрыв унес и  их,  словно
песчинки, в бездну всеобщего сомнениЯ.
   ќто было какое-то отрицание всего небесного и всего земного, отрицание,
которое можно назвать разочарованием  или,  если  угодно,  безнадежностью.
—еловечество как бы впало в летаргический сон, и те,  которые  щупали  его
пульс, принЯли его за мертвеца. Џодобно тому солдату, у которого  когда-то
спросили: "‚о что ты веришь?" -  и  который  впервые  ответил:  "‚  самого
себЯ", - молодость ”ранции, услышав этот вопрос, впервые ответила: "Ќи  во
что".
   ‘ тех пор образовалось как бы два лагерЯ. ‘ одной стороны, восторженные
умы, люди с пылкой, страждущей душой, ощущавшие потребность в бесконечном,
склонили голову, рыдаЯ, и замкнулись  в  болезненных  видениЯх  -  хрупкие
стебли тростника на поверхности океана  горечи.  ‘  другой  стороны,  люди
плоти крепко стоЯли на ногах, не сгибаЯсь посреди реальных наслаждений,  и
знали одну заботу - считать свои деньги. ‘лышались только рыданиЯ и взрывы
смеха: рыдала душа, смеЯлось тело.
   ‚от что говорила душа:
   "“вы! “вы!  ђелигиЯ  исчезает.  ’учи,  плывущие  по  небу,  проливаютсЯ
дождем. “ нас нет больше ни надежд, ни чаЯний,  ни  даже  двух  скрещенных
кусочков черного дерева, к которым бы можно было протЯнуть  руки.  ‘ветило
будущего не в силах поднЯтьсЯ над  горизонтом,  оно  в  тучах,  и,  как  у
зимнего солнца, диск его кроваво-красен - это кровь 93  года.  Ќет  больше
любви, нет славы. —ернаЯ ночь окутала землю! Ђ когда  наступит  день,  нас
уже не будет в живых".
   ‚от что говорило тело:
   "—еловек находитсЯ на земле, чтобы удовлетворЯть  свои  потребности.  “
него есть большее или меньшее  количество  кружочков  желтого  или  белого
металла, которые дают ему право на большее  или  меньшее  уважение.  …сть,
пить и спать - это и значит жить. Њежду людьми существуют  известные  узы.
„ружба, например, состоит в том, чтобы давать взаймы деньги, но нам  редко
случаетсЯ иметь друзей, которых бы мы любили длЯ этого достаточно  сильно.
ђодство служит длЯ получениЯ наследства.  ‹юбовь  -  телесное  упражнение.
…динственное наслаждение уму доставлЯет тщеславие".
   Џодобно  азиатской  чуме,  порожденной   испарениЯми   ѓанга,   ужаснаЯ
безнадежность быстро шагала по земле. “же атобриан, принц поэзии, закутав
этого ужасного идола в свой плащ  пилигрима,  поставил  его  на  мраморный
алтарь, окутанный фимиамом свЯщенных кадильниц. “же сыны века, полные сил,
отныне никому не нужных, опускали праздные руки и пили из неглубокой  чаши
этот отравленный напиток. “же все погибало, и шакалы вышли  из-под  земли.
’рупнаЯ и смраднаЯ литература, в которой не было ничего, кроме формы, да и
та была отвратительна, начала питать своей зловонной кровью всех  чудовищ,
порожденных природой.
   Љто когда-нибудь решитсЯ рассказать,  что  происходило  в  то  времЯ  в
учебных  заведениЯх?  Њужчины  во  всем  сомневались  -  юноши  стали  все
отрицать. Џоэты воспевали отчаЯние - юноши вышли из школ с  чистым  челом,
со  свежими  румЯными  лицами  и  с  богохульствами  на  устах.   ‚прочем,
французский характер, веселый и открытый от природы, все же брал верх, умы
без труда усваивали английские и немецкие идеи, но сердца, слишком слабые,
чтобы боротьсЯ и страдать, увЯдали,  как  сломанные  цветы.  €  вот  холод
смерти медленно и незаметно перешел из головы в недра души.  Њы  не  стали
увлекатьсЯ злом, мы только  начали  отвергать  добро.  Ќа  смену  отчаЯнию
пришла бесчувственность. ЏЯтнадцатилетние мальчики, небрежно развалЯсь под
цветущими кустами, забавы ради  вели  такие  речи,  от  которых  могли  бы
содрогнутьсЯ неподвижные рощи ‚ерсалЯ. ЋсвЯщеннаЯ облатка, тело  •ристово,
этот  бессмертный  символ   божественной   любви,   служила   теперь   длЯ
запечатываниЯ писем. „ети выплевывали хлеб божий.
   ‘частливы те, кому удалось избежать духа времени! ‘частливы те, которые
перешли через пропасть, глЯдЯ  в  небо!  Ќесомненно,  такие  были,  и  они
пожалеют нас.
   Љ несчастью, богохульство вызывает большую  потерю  сил,  но  облегчает
преисполненное горечи сердце, -  это  бесспорно.  Љогда  какой-то  атеист,
вынув часы, предоставил богу пЯтнадцать минут на то,  чтобы  поразить  его
ударом грома, он, конечно, доставил себе этим  пЯтнадцать  минут  гнева  и
мучительного наслаждениЯ. ќто был  пароксизм  отчаЯниЯ,  вызов,  брошенный
всем  силам  небесным.  Ќичтожное  и  жалкое   создание   извивалось   под
наступившей на него пЯтой. ќто был громкий крик скорби. Ќо как знать, быть
может, в глазах всевидЯщего это была молитва...
   € вот молодые люди нашли применение своим праздным  силам  в  увлечении
отчаЯнием. ЌасмехатьсЯ над славой, религией, любовью, над всем  в  мире  -
это большое утешение длЯ тех, кто не знает,  что  делать:  тем  самым  они
насмехаютсЯ над самими собою и, поучаЯ себЯ, в то же  времЯ  находЯт  себе
оправдание. Љ тому же так приЯтно считать себЯ несчастным, хотЯ  на  самом
деле в тебе  только  пустота  и  скука,  тем  более  что  разврат,  первое
следствие тлетворного духа смерти, - это страшное орудие расслаблениЯ.
   €так, богатые говорили себе: "€стинно только богатство, все остальное -
сон, будем же наслаждатьсЯ  и  умрем".  ‹юди  с  ограниченными  средствами
думали: "€стинно только забвение,  все  остальное  -  сон,  забудем  же  и
умрем". Ђ беднЯки говорили: "€стинно только  страдание,  все  остальное  -
сон. ЏроклЯнем же и умрем".
   Ќе слишком ли мрачна эта картина?  Ќе  преувеличено  ли  все  это?  Љак
думаешь ты, читатель? “ж не мизантроп ли Я? Џрошу позволить мне  высказать
одно соображение.
   Љогда читаешь историю падениЯ ђимской империи, невозможно  не  заметить
того  зла,  которое  христиане,  столь  великие   в   пустыне,   причинили
государству, как только власть оказалась в их руках.
   "„умаЯ о глубоком невежестве, в которое греческое духовенство погрузило
мирЯн, - говорит Њонтескье, - Я не могу не сравнить  их  с  теми  скифами,
описанными ѓеродотом, которые выкалывали своим рабам глаза, чтобы ничто не
могло  их  отвлечь  и  помешать  им  сбивать  масло   хозЯина.   Ќи   одно
государственное дело, ни один мирный  договор,  ни  одна  война,  ни  одно
перемирие,  ни  одно  соглашение,  ни  один   брак   не   обходились   без
вмешательства монахов. ’рудно себе представить, какое зло это причинило".
   Њонтескье мог  бы  добавить:  "•ристианство  погубило  императоров,  но
спасло народы. Ћно открыло перед варварами  константинопольские  дворцы  -
зато оно привело к хижинам  ангелов-утешителей  •риста".  ђечь  шла  не  о
великих мира сего. „а и  кого  могло  интересовать  предсмертное  хрипение
развращенной до мозга костей  €мперии  и  мрачный  гальванизм,  с  помощью
которого скелет тирании еще корчилсЯ на гробницах ѓелиогабала и Љаракаллы!
‘тоило в самом деле сохранЯть мумию ђима, пропитанную ароматами  Ќерона  и
закутанную в саван ’ибериЯ! Ќет,  господа  политики,  надо  было  пойти  к
беднЯкам и успокоить их; надо было предоставить червЯм и кротам  разрушить
памЯтники позора, а из чрева мумии  извлечь  деву,  прекрасную,  как  мать
спасителЯ, - надежду, подругу угнетенных.
   ‚от что сделало христианство, а теперь, после стольких лет,  -  что  же
сделали те, которые убили его? Ћни знали,  что  беднЯк  позволЯл  угнетать
себЯ богачу, а слабый - сильному, думаЯ так: "Ѓогатый и  сильный  угнетают
менЯ на земле, но, когда они захотЯт войти в рай,  Я  встану  у  дверей  и
обвиню их перед судом всевышнего". € поэтому -  увы!  -  бедные  и  слабые
продолжали терпеть.
   Ќо противники •риста сказали беднЯку: "’ы терпеливо ждешь судного  днЯ,
- но  судного  днЯ  нет.  ’ы  ждешь  загробной  жизни,  чтобы  потребовать
возмездиЯ, - но загробной жизни нет. ’ы собираешь твои слезы и слезы твоей
семьи, крики твоих детей и рыданиЯ твоей жены, чтобы сложить  их  к  ногам
бога вдень твоей смерти, - но бога нет".
   ђазумеетсЯ, услыхав это, беднЯк осушил слезы, велел жене  замолчать,  а
детЯм идти за собой и расправил плечи с силой быка. Ћн сказал богачу: "’ы,
угнетающий менЯ, ты только человек". € свЯщеннику: "’ы, утешавший менЯ, ты
лгал". €менно этого  и  хотели  противники  •риста.  Ѓыть  может,  посылаЯ
беднЯка на завоевание свободы, они думали, что это даст людЯм счастье.
   Ќо если беднЯк, раз навсегда понЯв, что свЯщенники обманывают его,  что
богачи обирают его, что все люди имеют одинаковые  права,  что  все  блага
существуют здесь, в этом мире, и что его нищета беззаконна,  если  беднЯк,
уверовав только в себЯ и в свои две руки, в один прекрасный  день  скажет:
"‚ойна богачам! џ тоже хочу наслаждатьсЯ в этом мире, раз никакого другого
мира нет! Њне тоже нужна землЯ, если все равны! € мне  и  всем  остальным,
раз в небе никого нет!.." —то ответите ему вы, если он будет побежден, что
ответите ему вы, о высокие мудрецы, внушившие ему эти мысли?
   ‚не всЯкого сомнениЯ, вы - филантропы,  и,  вне  всЯкого  сомнениЯ,  вы
правы относительно будущего. Ќаступит  день,  когда  вас  благословЯт,  но
сейчас - нет, мы, право же,  еще  не  можем  благословлЯть  вас.  Љогда  в
прежние времена угнетатель говорил: "‡емлЯ принадлежит  мне!",  угнетаемый
отвечал: "‡ато мне принадлежит небо". Ђ что он ответит сейчас?
   Ѓолезнь нашего века происходит от двух причин: народ,  прошедший  через
1793 и 1814 годы, носит в сердце две раны. ‚се то, что было,  уже  прошло.
‚се то, что будет, еще не наступило. Ќе ищите же ни в  чем  ином  разгадки
наших страданий.
   ‚от человек, чей дом разрушен. Ћн  сломал  его,  чтобы  построить  себе
другой. Ћбломки валЯютсЯ на его поле, и он ждет новых кирпичей длЯ  нового
зданиЯ. Ќо в ту минуту, когда, засучив рукава и  вооружившись  киркой,  он
готовитсЯ тесать камни и растворЯть известку,  ему  говорЯт,  что  кирпича
нет, и советуют употребить в дело старый, побелив его. —то ему делать, что
делать человеку, который вовсе не хочет строить  из  обломков  гнездо  длЯ
своих птенцов?  Њежду  тем  каменоломнЯ  глубока,  а  инструменты  слишком
хрупки, чтобы извлечь из нее камень. "Џодождите,  -  говорЯт  ему,  -  его
извлекут  постепенно.  Ќадейтесь,  трудитесь,  идите  вперед,   отступайте
назад". € чего только не говорЯт ему! Ђ пока что этот  человек,  лишившись
своего старого жилища и не имеЯ нового, не знает,  как  защитить  себЯ  от
дождЯ, где приготовить ужин, не знает, где ему  работать,  где  жить,  где
умереть. Ђ у него новорожденные дети.
   ‹ибо Я жестоко ошибаюсь, либо мы похожи на  этого  человека.  Ћ  народы
грЯдущих веков! Љогда  жарким  летним  днем  вы  нагнетесь  над  плугом  в
зеленеющих полЯх родины, когда под Яркими лучами солнца  вы  увидите,  как
землЯ, ваша плодоноснаЯ мать, улыбаетсЯ в своем утреннем нарЯде труженику,
любимому своему сыну, когда, отираЯ со спокойного чела свЯщенный  пот,  вы
окинете взглЯдом необъЯтный  горизонт,  где  все  колосьЯ  будут  равны  в
человеческой жатве, где только васильки с маргаритками будут выделЯтьсЯ  в
желтеющей ниве, - о свободные люди, когда вы возблагодарите  бога  за  то,
что родились длЯ этого урожаЯ, вспомните о нас, которых  уже  не  будет  с
вами, скажите себе, что мы  дорогой  ценой  купили  ваш  настоЯщий  покой;
пожалейте о нас более, чем о всех других ваших предках, ибо  у  нас  много
тех же горестей, за которые следовало пожалеть и их, но  мы  утратили  то,
что их утешало.


        3

   Њне надо рассказать,  при  каких  обстоЯтельствах  Я  впервые  захворал
болезнью века.
   џ сидел за столом, за роскошным ужином  после  маскарада.  ‚округ  менЯ
были мои друзьЯ, нарЯженные в  великолепные  костюмы;  со  всех  сторон  -
молодые люди и женщины, блиставшие красотой и весельем; справа и  слева  -
изысканные блюда, бутылки с вином,  люстры,  цветы;  над  головой  у  менЯ
гремел оркестр, а напротив сидела моЯ любовница, восхитительное  создание,
которое Я обожал.
   Њне было тогда девЯтнадцать лет; Я не знал еще  ни  горЯ,  ни  болезни;
нрава Я был гордого и вместе с тем прЯмого; Я был исполнен самых  радужных
надежд и не умел сдерживать порывы сердца. ‚ыпитое вино играло  у  менЯ  в
крови; то была одна из тех минут опьЯнениЯ, когда все,  что  видишь,  все,
что слышишь, говорит тебе о  твоей  любимой.  ‚сЯ  природа  представлЯетсЯ
тогда  драгоценным  камнем  с  множеством  граней,  на  котором   вырезано
таинственное имЯ. •очетсЯ обнЯть всех, у кого видишь улыбку  на  устах,  и
чувствуешь себЯ сродни всему  живущему.  ЊоЯ  возлюбленнаЯ  назначила  мне
ночное свидание, Я медленно подносил к губам бокал и смотрел на нее.
   Ћбернувшись, чтобы взЯть тарелку, Я уронил на пол вилку. †елаЯ  поднЯть
ее, Я нагнулсЯ и, не  найдЯ  ее  сразу,  приподнЯл  край  скатерти,  чтобы
посмотреть, куда она закатилась. ’ут Я увидел  под  столом  туфельку  моей
возлюбленной, покоившуюсЯ на башмаке молодого  человека,  сидевшего  подле
нее; их ноги скрестились, сплелись и то и дело слегка прижимались  одна  к
другой.
   џ выпрЯмилсЯ, сохранЯЯ на лице полное спокойствие, велел подать  другую
вилку и продолжал ужинать. ЊоЯ возлюбленнаЯ и ее сосед  были  тоже  вполне
спокойны, почти не разговаривали между собой и не смотрели друг на  друга.
Њолодой человек, положив локти на стол, шутил с другой  женщиной,  котораЯ
показывала  ему  свое  ожерелье  и  браслеты.  ЊоЯ   возлюбленнаЯ   сидела
неподвижно, в ее застывшем взоре разлита была томность.  ‚се  времЯ,  пока
длилсЯ этот ужин, Я наблюдал за ними и не уловил ни  в  их  жестах,  ни  в
выражении лиц ничего, что могло бы их  выдать.  Џод  конец,  когда  подали
фрукты  и  сладости,  Я  умышленно  выпустил  из  рук  салфетку  и,  снова
нагнувшись, увидел, что оба оставались  все  в  том  же  положении,  тесно
прижавшись друг к другу.
   џ обещал моей возлюбленной, что после ужина отвезу ее домой.  Ћна  была
вдовой и потому пользовалась большой свободой, имеЯ к своим услугам одного
старика родственника, который приличиЯ ради сопровождал ее при  выездах  в
свет. Љогда Я проходил между колоннами вестибюлЯ, она окликнула менЯ. "Ќу,
вот и Я, Ћктав, - сказала она,  -  едем".  џ  расхохоталсЯ  и,  ничего  не
ответив ей, вышел на улицу. ЏройдЯ несколько шагов, Я присел на  тумбу.  Ћ
чем Я думал, не знаю; Я точно  отупел  и  лишилсЯ  здравого  смысла  из-за
неверности этой женщины, которую Я никогда не ревновал и не  подозревал  в
измене. ’о, что Я сейчас видел, не оставлЯло у менЯ  никаких  сомнений.  џ
чувствовал себЯ так, словно менЯ ударили дубиной по голове,  и  ничего  не
помню из того, что творилось во мне,  пока  Я  продолжал  сидеть  на  этой
тумбе, разве только - как Я машинально  поднЯл  глаза  к  небу  и,  увидев
падающую звезду, поклонилсЯ этому мимолетному свету,  который  длЯ  поэтов
ЯвлЯет собой разрушенный мир, торжественно снЯв перед ним шлЯпу.
   џ очень спокойно вернулсЯ домой, ничего не ощущаЯ, ничего не чувствуЯ и
словно лишившись способности мыслить. ’отчас раздевшись, Я лег в  постель,
но едва Я положил голову на подушку, как дух мщениЯ овладел мною  с  такой
силой, что Я вдруг выпрЯмилсЯ и прислонилсЯ  к  стене,  словно  все  мышцы
моего тела сразу одеревенели. џ с  криком  вскочил  с  постели,  простираЯ
руки, не в состоЯнии ступать иначе как только на пЯтки:  нервнаЯ  судорога
сводила мне пальцы ног. ’ак Я провел около часа,  совершенно  обезумевший,
окоченелый, как скелет. ќто был первый приступ гнева, испытанный мною.
   —еловек, которого Я застиг врасплох подле моей возлюбленной,  был  один
из  самых  близких  моих  друзей.  Ќа  другой  день  Я  пошел  к  нему   в
сопровождении молодого адвоката  по  фамилии  „еженэ;  мы  взЯли  с  собой
пистолеты, пригласили второго секунданта и отправились в  ‚енсенский  лес.
‚сю дорогу Я избегал  разговаривать  с  моим  противником  и  даже  близко
подходить к нему: Я старалсЯ устоЯть против желаниЯ ударить или  оскорбить
его - такого рода неистовые поступки всегда  отвратительны  и  бесполезны,
поскольку закон допускает дуэль. Ќо Я не мог отвести от него  пристального
взглЯда. ќто был один из друзей моего детства, и в продолжение многих  лет
мы постоЯнно оказывали друг другу всевозможные услуги. Ћн прекрасно  знал,
как Я люблю мою возлюбленную, и не раз давал мне Ясно понЯть,  что  такого
рода узы свЯщенны длЯ друга, что, даже  если  бы  он  любил  ту  же  самую
женщину, что Я, он был бы неспособен вытеснить менЯ и  занЯть  мое  место.
‘ловом, Я питал к нему безграничное доверие и, пожалуй, ни одному человеку
никогда не пожимал руку более сердечно, чем ему.
   ‘ жадным любопытством смотрел Я на  этого  человека,  который,  бывало,
рассуждал при мне о дружбе, как герой древности, а вчера  ласкал  при  мне
мою возлюбленную. ‚первые в жизни Я видел чудовище; Я окидывал его  с  ног
до головы блуждающим взглЯдом, желаЯ рассмотреть хорошенько. Њне казалось,
что Я вижу его впервые, - а ведь Я знал его с десЯтилетнего возраста и жил
с  ним  изо  днЯ  в  день  в  самой  тесной,  самой  искренней  дружбе.  џ
воспользуюсь здесь одним сравнением.
   …сть  известнаЯ  всем  испанскаЯ  пьеса,  в  которой  каменнаЯ  статуЯ,
посланнаЯ небесным правосудием, приходит ужинать к  распутнику.  ђаспутник
сохранЯет внешнее спокойствие и стараетсЯ казатьсЯ невозмутимым, но статуЯ
требует, чтобы он подал ей руку, и лишь  только  этот  человек  подает  ей
руку, его пронизывает смертельный холод, он падает и бьетсЯ в судорогах.
   € вот всЯкий раз, когда мне случаетсЯ долго питать полное доверие  либо
к другу, либо к любовнице и вдруг обнаружить, что Я  обманут,  Я  не  могу
иначе передать то действие, какое производит на  менЯ  это  открытие,  как
только  сравнив  его  с  рукопожатием  статуи.  „а,  Я   поистине   ощутил
прикосновение мрамора, смертельный холод  действительности  оледенил  менЯ
своим поцелуем, - то было прикосновение каменного человека.  “вы,  ужасный
гость не раз стучалсЯ ко мне в дверь, не раз мы ужинали вместе.
   Њежду тем, покончив со всеми приготовлениЯми,  мы  с  моим  противником
стали на места и начали медленно сходитьсЯ. Ћн выстрелил  первый  и  ранил
менЯ в правую руку. џ тотчас переложил пистолет в левую,  но  уже  не  мог
поднЯть его, силы мне изменили, и Я упал на одно колено.
   ‘ильно побледнев, с тревогою в лице, враг мой поспешно кинулсЯ  вперед.
Њои секунданты, видЯ, что Я ранен, подбежали ко мне одновременно с ним, но
он отстранил их и взЯл менЯ за раненую  руку.  ‡убы  у  него  были  крепко
стиснуты, и он не мог говорить; Я видел, что он в  смЯтении.  Ћн  терзалсЯ
самой ужасной мукой, какую только можно испытать. "€ди прочь! - крикнул  Я
ему. - €ди вытри свои руки о простыни госпожи  ***".  Ћн  задыхалсЯ,  и  Я
тоже.
   ЊенЯ посадили в фиакр, где нас поджидал врач. ђана оказалась  неопасной
- пулЯ не задела кости, но Я  был  в  таком  возбужденном  состоЯнии,  что
невозможно было тотчас же сделать мне перевЯзку. Љогда фиакр  тронулсЯ,  Я
увидел у дверцы дрожащую руку, - то мой противник еще раз подошел ко  мне.
‚ ответ Я только покачал головой. џ был в таком бешенстве, что не смог  бы
пересилить себЯ и простить его, хотЯ и сознавал, что  раскаЯние  его  было
искренним.
   Љогда Я приехал домой, из раны обильно пошла кровь, и это принесло  мне
большое облегчение: слабость заставила менЯ забыть гнев,  причинЯвший  мне
больше страданий, чем рана.  џ  с  наслаждением  лег  в  постель,  и,  мне
кажетсЯ, никогда Я не пил ничего более приЯтного, чем первый поданный  мне
стакан воды.
   Џосле того как Я слег, у менЯ  открылась  лихорадка.  ‚от  когда  слезы
полились у менЯ  из  глаз.  Њне  казалось  непостижимым  не  то,  что  моЯ
любовница разлюбила менЯ, а то, что она менЯ обманула. џ не понимал, каким
образом женщина, не  вынуждаемаЯ  ни  долгом,  ни  корыстью,  может  лгать
мужчине, если она полюбила  другого.  „вадцать  раз  в  день  Я  спрашивал
„еженэ, как это возможно. "…сли бы Я был ее мужем,  -  говорил  Я,  -  или
платил бы ей, мне это было бы понЯтно. Ќо почему, если она менЯ больше  не
любит, не