то было уже не совсем по теме.
     "Ђ Я испугалсЯ, что опЯть вызывают,-- вставил свое слово Љессель- Ѓудем
надеЯтьсЯ, что сегоднЯ уже больше никто не потревожит".
     Љуленбек  продолжал:  "Ќеслыханный шик  со стороны государства  в такое
времЯ продолжать содержать тюрьмы... Љ тому же излишне все это... ‚есь мир и
так тюрьма.., впрочем, заведение уже давно надо было эвакуировать. —то будем
делать с заключенными, если придетсЯ переселЯтьсЯ?"
     "„о этого дело пока еще не дошло,--  сказал майор,-- а с Ѓожьей помощью
и не дойдет".  Ћн сказал то, во что сам  не верил.  Ѓуквально сегоднЯ  после
обеда он получил  секретное  предписание с  указаниЯми на  случай  возможной
эвакуации города. ЏредписаниЯ и отменЯющие их  приказы накладывались друг на
друга,  и  неизвестно было, что произойдет уже через час.  ќто было какое-то
болото,
     Љуленбек посмотрел  на свои большие  добрые ручищи хирурга:  "…сли сюда
придут французы, будьте спокойны, мы передавим их собственными руками".
     ‚мешалсЯ  Љессель: "€ногда мне кажетсЯ счастьем, что моЯ беднаЯ жена не
дожила до этого  времени". Ћн посмотрел  на  фотографию,  котораЯ висела над
пианино, украшенную венком из сухих цветов и траурной повЯзкой.
     Њайор тоже поднЯл  взглЯд на  фотографию. "‚аша покойнаЯ  супруга умела
музицировать?"  --  спросил  он наконец. ђЯдом с пианино стоЯла виолончель в
сером  полотнЯном  футлЯре,  на  котором  были вышиты  краснаЯ  лира  и  две
перекрещивающиесЯ  флейты. ‡ачем  он пришел сюда? ‡ачем  он  пришел  к  этим
врачам? Џлохо себЯ  чувствовал?  Ћн  ведь терпеть не мог врачей, они же  все
вольнодумцы  и ненадежные  люди.  Ќе знающие, что  такое честь. ‚от на  углу
дивана  сидит старший врач  с запрокинутой назад  головой  и, выставив  свою
бородку, пускает к  потолку  кольца дыма. ‚се это  было  несолидно. ‡ачем он
пришел сюда? Ќо лучше уж быть здесь, чем в одиноком гостиничном номере или в
обеденном  зале,  где в  любую  минуту  может всплыть этот •угюнау.  Љессель
принес еще одну  бутылочку "Ѓернкастельского", и майор  торопливо выпил один
бокал, затем произнес: "џ думал, что господа сыграют".
     Љессель с отсутствующим взглЯдом улыбнулсЯ: "„а, моЯ супруга была очень
музыкальным человеком".
     Љуленбек сказал: "Ђ как насчет того, Љессель, чтобы вы достали все-таки
свою виолончель? Њы все получили бы удовольствие",
     Њайор  почувствовал,  что  Љуленбек  хочет  оказать  ему таким  образом
любезность, даже если это и было  в  чем-то очень уж фамильЯрно.  Џоэтому он
просто сказал: "„а, это было бы прекрасно".
     Љессель  подошел к  виолончели  и,  взглЯнув на  фотографию, расстегнул
футлЯр  инструмента. Ќо затем  остановилсЯ: "„а,  но  с  кем  прикажете  мне
играть, кому аккомпанировать?"
     "„а вы и сами справитесь, Љессель,-- сказал Љуленбек,-- только смелее".
Љессель помедлил немного: "•орошо, что прикажете  сыграть?" "—то-нибудь  длЯ
настроениЯ",-- сказал Љуленбек, и Љессель, подтЯнув к себе стул, сел рЯдом с
пианино,  как будто там  кто-то  сидел,  кому нужно было аккомпанировать; он
прикоснулсЯ  к одной клавише,  прошелсЯ  по струнам,  настраиваЯ инструмент.
‡атем закрыл глаза.
     Ћн  играл  сонату длЯ виолончели  Ѓрамса. …го  лицо  с мЯгкими  чертами
странным  образом замкнулось  в  себе, седые усы  над  сжатой губой были уже
больше не усами, а серой тенью, изменились складки на щеках, это было уже не
лицо,  оно  стало  почти  невидимым, может --  серым  осенним  ландшафтом  в
ожидании снега. € когда по  носу вниз  скатилась  слезинка, то это  была уже
вовсе не  слезинка. ’олько рука оставалась еще рукой, казалось, что движение
смычка  собрало под ее власть всю жизнь,  поднимаемую и  опускаемую  волнами
смутного  мЯгкого потока  звуков,  который становилсЯ все шире и обволакивал
его, играющего, делаЯ его  очень одиноким и отрешенным.  Ћн играл. Ќаверное,
это был просто дилетант, но длЯ него, длЯ майора и длЯ Љуленбека это тоже не
имело никакого значениЯ: отменена  была отвратительнаЯ немота времени, времЯ
само было  отменено  и  принЯло форму пространства, обволакивающего их всех,
пока раздавались  звуки виолончели ЉесселЯ, создаваЯ пространство,  наполнЯЯ
пространство, наполнЯЯ их самих.
     Љогда отзвучали  последние аккорды музыки, и доктор Љессель  снова стал
доктором  Љесселем,  майор взЯл себЯ в руки, дабы за  невозмутимой  уставной
манерой держать себЯ скрыть то, как он растроган. Ћн ждал, что теперь доктор
Љессель скажет  что-нибудь  утешительное  -- должно  же  быть сейчас  что-то
сказано! Ќо доктор Љессель просто наклонил голову, и стали видны  его жидкие
волосы -- не жесткаЯ седаЯ шевелюра, как у ќша,-- слабо закрывавшие  лысину.
—уть ли не стеснЯЯсь, он убрал инструмент, застегнул полотнЯный футлЯр,  что
произвело какое-то даже неприличное впечатление, а Љуленбек на своей софе не
нашелсЯ  что сказать, кроме:  "Ќ-да".  Ќаверное,  все  трое чувствовали себЯ
неловко,
     Ќаконец Љуленбек произнес: "Ќ-да, врачи народ музыкальный".
     Њайор пыталсЯ  вспомнить: в молодости у него был друг, друг ли это был?
Ћн играл на скрипке,  это был не врач, хотЯ он... может быть, он был  врачом
или хотел им быть. Ќо памЯть изменила ему, памЯть застыла, застыло движение,
и майор просто сидел, положив руку на черное сукно форменных брюк, € вопреки
его воле, губы шептали: "‚ыставлено нагим и обнаженным..."
     "ѓосподин майор!" -- окликнул его Љуленбек.
     Њайор повернулсЯ к нему: "Ђх, ничего...  плохие времена.,, мы вам очень
признательны, господин доктор Љессель".
     ’ут дар речи вернулсЯ и к Љесселю: "„а, музыка ЯвлЯетсЯ утешением в это
времЯ... Ќам не так уж много осталось".
     Љуленбек стукнул кулаком по столу: "„авайте-ка не будем здесь ныть... €
если даже  мир наполнен  злом,  тот,  кто жив  еще,  не  должен  предаватьсЯ
унынию... Џусть только наступит мир, и мы уж снова очухаемсЯ!"
     294
     Њайор  покачал головой:  "Џротив низкого предательства  мы  бессильны".
Џеред  его глазами стоЯло лицо ќша,  это желтовато-смуглое лицо с вызывающей
усмешкой, да, вызывающей, это было  подходЯщим словом, это лицо, которое тем
не менее как будто просило прощениЯ, и на нем было выражение, которое бывает
в глазах упавшей лошади.
     "Ќас,  немцев, всегда предавали,-- сказал Љуленбек,-- и тем не менее мы
живем". Ћн поднЯл бокал: "„а здравствует ѓерманиЯ!" Њайор тоже поднЯл бокал,
он  подумал:   "ѓерманиЯ",   подумал  о  хорошем   порЯдке  и  об   ощущении
безопасности, которым до сих пор длЯ него  была ѓерманиЯ. Ћн не видел больше
ѓермании.  Џочему-то он  считал  •угюнау  виновным в  несчастьЯх  отчизны, в
перемещениЯх войск, в  противоречивых распорЯжениЯх армейского командованиЯ,
в нерыцарском оружии газовой  войны, во всеобщем растущем беспорЯдке. “ него
в душе даже шевельнулось желание, чтобы  лицо ќша слилось  с лицом •угюнау в
один цельный  образ,  доказываЯ,  что  они оба  были наместниками  зла,  оба
авантюристы, поднЯвшиесЯ из крайне запутанной сутолоки дел и лиц, которые не
поддаютсЯ пониманию,  оба ненадежны и достойны  презрениЯ, эти двое, несущие
на себе вину, несущие на себе дьЯвольскую вину в непоправимом исходе войны.
     Љессель  сказал: "џ  закончил со всем этим... џ выполнил свой долг, и Я
закончил".
     ‘трашно  запутанной была  жизнь,  сплетение  зла нависало над  миром, и
снова  поднималсЯ  немой  сильнейший вопль.  ’от, кто  отклонЯетсЯ  от тропы
евангелического долга, тот грешен, и грешна была надежда на  то, что милость
будет исполнена уже в земном, провозглашеннаЯ дружеским голосом, разбивающим
молчание и застылость танковой брони и превращающим одиночество в сладостный
поток.  € майор сказал:  "Њы  отклонились  от  пути долга и  должны  понести
наказание".
     "„а  ну,  господин  майор,--  Љуленбек  засмеЯлсЯ--  џ не чувствую себЯ
обЯзанным, разве только чувствую, что должен топать домой, дабы наш уставший
Љессель наконец-то мог лечь в кроватку". Ћн поднЯлсЯ, форменный китель сидел
несколько  мешковато  на  его  массивной фигуре. Ћдетый  в форму гражданский
тип,--  невольно  подумал майор,-- какой  это солдат? Њайор фон Џазенов тоже
поднЯлсЯ.  ‡ачем он сюда приходил, он, тот, кто тЯнет лЯмку  военной службы?
‡емной  долг --  это отражение Ѓожьей заповеди, а служение чему-то большему,
чем  ты  сам, обЯзывает человека подчинитьсЯ  более высокой идее, требует от
него отказатьсЯ даже от последнего маленького кусочка личной свободы, если в
этом  возникает  необходимость,  „обровольное  послушание,  да,  именно  это
ЯвлЯетсЯ   определенной   Ѓогом   позицией,  все  остальное   можно  считать
несуществующим.  Њайор  одернул  китель, коснулсЯ ленты †елезного Љреста,  и
благодарЯ уставной строгой манере держать себЯ, в которой он попрощалсЯ, ему
удалось вернутьсЯ  к  тому  ощущению Ясности  и безопасности,  которое  дают
человеку долг и военнаЯ форма.
     „октор  Љессель  проводил  их по лестнице. “  двери  майор с  некоторой
церемонностью  сказал:  "Ѓлагодарю  вас,  господин  доктор  Љессель,  за  то
удовольствие,  которое  вы  нам  доставили".  Љессель  немного повременил  с
ответом, затем  тихо произнес: "џ вас должен благодарить, господин  майор...
это  было  в  первый  раз  после смерти  моей  бедной супруги, когда Я снова
играл". Њайор  между  тем  не  слушал его,  а просто протЯнул ему  с немного
высокомерным видом руку.  ‚месте  с Љуленбеком они  шли  по узким переулкам,
через ђыночную площадь, по их лицам текли тонкие  струи осеннего дождЯ,  оба
были  одеты  в  серые офицерские пальто, на обоих были офицерские фуражки, и
тем не  менее,  они  не были товарищами  по военной службе. Љ такому  выводу
пришел майор.

        77
     €сториЯ девушки из Ђрмии спасениЯ (14)
     ‡наниЯ, приобретенные вследствие голоданиЯ и самоистЯзаниЯ, конечно же,
лишены законченной логической четкости. „умаю,  со всей определенностью могу
сказать, что тогда произошло изменение состоЯниЯ моего сознаниЯ. Ћдин лишь Я
имел  возможность  с  крайним  недоверием наблюдать  за  этим изменением,  а
поскольку  оно происходило нога в ногу с  продолжающимсЯ  недоеданием, да, Я
был почти готов ЯвитьсЯ пред очи доктора ‹итвака и сказать, что заболел, тем
более, что говорить можно было  намного  скорее о светлом телесном ощущении,
чем о каком-то  обострении моего миропознаниЯ. ‡адавай Я,  например,  старый
вопрос, имеет ли еще моЯ  жизнь  смысловую реальность,  это было бы телесное
ощущение, дававшее мне ответ и дарившее определенность в  том, что живу  Я в
своего рода реальности  второй степени,  что возникла своего рода нереальнаЯ
реальность, реальнаЯ  нереальность,  и  что  она  пронизывает менЯ  насквозь
странной  радостью.  ќто  было   своего,  рода  состоЯние   колебаниЯ  между
еще-не-знанием  и  уже-знанием, это был символ, который еще  раз  приобретал
свое символическое значение,  лунатизм, ведущий к свету, страх, исчезающий и
снова рождающийсЯ сам по себе, это было словно покачивание над морем смерти,
стремительное скольжение вверх  и  вниз  над  волнами,  не прикасаЯсь к ним,
настолько  легким Я стал, это было едва  ли не  телесное сознание, которым Я
воспринимал платоническую  реальность мира, и Я был  абсолютно уверен в том,
что  мне достаточно сделать всего лишь один крошечный  шаг, чтобы превратить
такое телесное сознание в рациональное.
     ‚ этой раскачивающейсЯ реальности на менЯ струились вещи, они струились
в менЯ, а Я должен был не обращать на них вниманиЯ. ’о, что раньше выглЯдело
пассивностью, сейчас обрело свой  смысл. …сли раньше Я оставалсЯ дома, чтобы
заниматьсЯ своими мыслЯми, произносить философские монологи и  записывать их
времЯ от времени в краткой форме,  то теперь Я оставалсЯ в своей  конуре как
больной, который  слушаетсЯ врача  и прислушиваетсЯ к болезни. ‚се было так,
как хотел доктор ‹итвак. ’еперь он регулЯрно навещал менЯ, а иногда  Я его и
сам звал  к себе; и  если он, внезапно менЯЯ ход своих мыслей,  пыталсЯ  мне
разъЯснить, что Я не болен: "“ вас небольшаЯ анемиЯ, а в остальном вы просто
ненормальный", то это  тоже было правильным,  поскольку  Я ощущал  себЯ  как
человек, который истек  кровью. џ больше не хотел размышлЯть, не потому, что
не был способен к этому, а потому, что пренебрегал этим. Љонечно, Я  не стал
таким уж  умным, конечно же, Я не  считал, что достиг той  последней ступени
знаниЯ,  котораЯ  позволЯла бы мне поставить себЯ над знанием,  ах,  слишком
низко  стоЯл Я  под  знанием, это  был  скорее страх  потерЯть то витающее в
воздухе, которое скрывалось за пренебрежением словом. €ли  это было внезапно
пробудившеесЯ убеждение  в  том, что  единство  мышлениЯ и бытиЯ может  быть
осуществлено только  в  самых скромных  рамках?  Љак  мышление, так и  бытие
ограничены до минимума!
     €ногда менЯ навещала  Њари, приносила кое-какие продукты питаниЯ, как и
остальным своим  больным, и Я мирилсЯ с этим. Ќедавно она столкнулась у менЯ
с ‹итваком и  Ќухемом.  ‘ледуЯ  своему  обыкновению,  она приветствовала  их
дружеским "Ѓлагослови  вас  ѓосподь", а ‹итвак не  преминул  и  в  этот  раз
ответить  ей на  это:  "„о ста  лет".  Њари закашлЯлась, и  его лицо принЯло
озабоченное выражение:  "Ќу  что же вы так",-  сказал он, при  этом осталось
непонЯтным,  то ли он имеет в  виду вероЯтно имеющуюсЯ болезнь легких, то ли
опасность  заражениЯ,  которой,  как  он  считал,  подвергаетсЯ   Ќухем.  Ћн
предложил также бесплатно обследовать Њари, а когда она отказалась,  сказал:
"Џо крайней мере, гулЯйте много на свежем воздухе... и берите с собой его, у
него склонность к анемии". Ќухем  стоЯл  рЯдом  и листал мои книги. ‚прочем,
‹итвак прописывал мне каждый раз новые средства, а когда выдавал рецепты, то
посмеивалсЯ: "Џринимать это вы все равно не будете, но, как доктор, Я должен
что-нибудь прописать". Њы пришли к чему-то вроде хорошего взаимопониманиЯ.
     ѓде  находилась  точка  нашего  взаимопониманиЯ?  Џочему Я  должен  был
оставатьсЯ с ними, почему временность этой еврейской квартиры стала длЯ менЯ
длЯщейсЯ бесконечно, Я даже не мог себе представить, что оставлЯю ее, почему
Я слушаюсь этих евреев? ‚се ЯвлЯетсЯ временным, беженцы ЯвлЯютсЯ временными,
да  и  все  их существование  ЯвлЯетсЯ таким,  само  времЯ  имеет  временный
характер,  такой же временный,  как  и война, котораЯ  продлила  срок своего
существованиЯ далеко за пределы своего собственного конца. ‚ременность стала
окончательностью,   она   непрерывно  сама   себЯ  отменЯет   и   продолжает
существовать дальше. Ћна  тЯнетсЯ за нами, и мы уживаемсЯ с ней, в еврейской
квартире,  в  приюте.  Ќо  она приподнимает  нас  надо  всем,  что было, она
удерживает нас в счастливом, почти эйфорическом состоЯнии витаниЯ, в котором
все ЯвлЯетсЯ будущим.
     ‚ конце концов  Я послушалсЯ доктора ‹итвака и стал ходить на прогулки,
если менЯ сопровождали Ќухем или Њари.
     ‘тоЯли очень красивые осенние дни, и мы присели с Њари под деревьЯми. Ђ
поскольку  все происходило в  такой  светлой откровенности и поскольку слова
значили мало, Я задал ей вопрос: "’ы падшаЯ девушка?"
     "Ѓыла такой",- ответила она.
     "Ђ сейчас ты ведешь праведный образ жизни?
     "„а".
     "’ы знаешь, что никогда не сможешь спасти Ќухема?"
     "џ знаю".
     "‡начит, ты любишь его?"
     Ќа ее лице заиграла улыбка.
     ‡еркало себе самому, символ символа! „о какого предела способно довести
нас продолжающеесЯ подобие, если не до смерти!
     "Џослушай, Њари, Я хочу покончить с собой, застрелитьсЯ или броситьсЯ в
канал...  но ты должна  менЯ сопровождать,  один Я не сделаю  ни  шагу". ќто
звучало  смешно,  но Я говорил  вполне серьезно. Ћна,  наверное, это понЯла,
потому что вполне серьезно, даже как-то по-деловому сказала: "Ќет, Я не буду
этого делать, и вы тоже не смеете лишать себЯ жизни".
     "Ќо ведь твоЯ любовь к Ќухему безнадежна".
     Ћна  не  смогла  сделать  из   этого  выводы,  а  просто  вопросительно
посмотрела на менЯ, пытаЯсь понЯть. ѓлаза ее были бесцветны.
     ќто была  нехорошаЯ игра,  которую Я начал с ней, ведь  взаимопонимание
между нами возникло уже давно, поскольку она сказала:  "Њы в  радости. Ќухем
не  лишит себЯ  жизни, он не имеет права, он должен  исполнить долг, мы же в
радости... мы можем сделать это".
     …е,   наверное,  успокоило  то,   что  Ќухем  предохранен   от   любого
самоубийства, поскольку она снова улыбнулась, да, она скрестила ноги, словно
какаЯ-то дама,  и  на лице этой дамы  как  будто  было написано, что она все
знает: "Ќо мы тоже должны исполнить долг".
     џ не мог воспринимать ее фразы из Ђрмии спасениЯ с обидой,  может  быть
потому, что  внутри временности каждаЯ фраза уже потерЯла свой смысл,  может
потому, что  она изначально уже  получила  новый смысл и соответствует  ему.
Њожет быть потому, что слова тоже могут витать  между прошлым и будущим, что
они тоже витают между  ‡аконом и радостью,  убежав от пренебрежениЯ, которое
за ними следует, убежав к новому смыслу в подвижности.
     Њежду тем Я  не хотел ничего слышать о долге, поскольку он опЯть вернул
бы менЯ  к познанию, Я  не хотел  ничего слышать  о долге, Я хотел сохранить
состоЯние своего собственного витаниЯ, и Я  спросил: "’ы счастлива, несмотрЯ
на свою несчастную любовь?"
     "„а",- сказала она.
     Ѓезвозвратно  потерЯна  родина, перед  нами  неизбежно  разворачиваетсЯ
даль,  только  боль становитсЯ  все более  расплывчатой, все  светлее, даже,
может  быть, невидимее, не остаетсЯ  ничего,  кроме  болезненного  дуновениЯ
того,  что было. €  Њари сказала: "‡ло в мире большое, но  радость  все-таки
больше".
     џ  сказал:  "Ђх,  Њари, тебе знакомо  отчуждение,  и  тем  не менее  ты
счастлива...  и ты знаешь, что только смерть одна, что только это  последнее
мгновение избавит от отчуждениЯ, и несмотрЯ на это, ты хочешь жить".
     "Љто во  •ристе,  тот никогда не бывает  одиноким... Џриходите к нам",-
ответила она.
     "Ќет,- был  мой ответ,- Я часть  своей еврейской  квартиры, Я  пойду  к
Ќухему".
     Ќо это не произвело на нее никакого впечатлениЯ.

        78
     —еловек,  которому  ампутировали  руки, становитсЯ  торсом,  ’акой  ход
мыслей  обычно  использовала  •анна  ‚ендлинг,  когда пыталась  найти дорогу
обратно от  общего  к  индивидуальному и конкретному.  € в  конце этого пути
оказывалсЯ  тогда  не •айнрих,  а  немного  пошатывающийсЯ  џрецки с  пустым
рукавом,  заправленным в  карман форменного  кителЯ, ќто продолжалось долго,
пока она не оказалась способной  четко представлЯть себе это видение,  и еще
дольше,  пока  она  не  заметила,   что  этому   видению  могла  бы   как-то
соответствовать действительнаЯ реальность, Ђ затем  это длилось еще какое-то
времЯ, пока она не решилась позвонить доктору Љесселю.
     ќтот очень замедленный процесс находил свое обоснование, конечно же, не
в особо моральном  образе  мыслей •анны;  нет,  у  нее просто  пропало любое
ощущение времени и скорости,  это было замедление  потока жизни, впрочем, не
его запруживание,  а  скорее  всего  улетучивание и исчезновение  в  никуда,
просачивание в совершенно пористую почву, исчезновение и забывание того, что
только  что  было  в  мыслЯх,  €  когда доктор  Љессель,  в  соответствии  с
договоренностью, заехал за ней на своей  повозке, чтобы отвезти  в город, то
было так,  как  будто  бы  она  вызвала  врача  из-за  какой-то  странной  и
трудноформулируемой  озабоченности  сыном,  и только  приложив  усилие,  она
привела свою памЯть  в порЯдок.  ‡атем,  правда,  внезапно испугавшись,  что
снова забудет, она  сразу же  спросила -- они как раз пересекали сад,--  кто
такой этот однорукий лейтенант в лазарете?  „октор Љессель не сразу понЯл, о
ком  идет речь, но когда он помогал ей поднЯтьсЯ в повозку и, слегка крЯхтЯ,
занЯл место рЯдом с ней, то вспомнил: "Љонечно, вы имеете в виду џрецки, ну,
конечно... бедный молодой человек,
     его, наверное, направЯт теперь в  невропатологическую  лечебницу". ќтим
переживание за џрецки длЯ •анны и ограничилось.
     ‚ городе она сделала покупки, отправила посылку •айнриху, нанесла визит
ђедерсам,  Ћна  и  ‚альтеру  велела  прийти  к  ђедерсам; затем  они  решили
добиратьсЯ  домой пешком. ЌеобъЯснимаЯ озабоченность  сыном  исчезла  как-то
сразу. ќто был мЯгкий и спокойный осенний вечер.
     Ќе было бы ничего удивительного, если бы в эту ночь •анне
     ‚ендлинг   приснилсЯ  греческий  торс  в  бурлЯщей  пене  речной  воды,
мраморный блок или --  этого тоже было  бы достаточно  -- какой-то булыжник,
омываемый накатывающимисЯ  волнами. Џоскольку она  не  могла вспомнить такой
сон, то было бы неискренне и неразумно что-либо говорить об этом. Ћднозначно
только  то, что спала она плохо, часто просыпалась и  смотрела на  раскрытое
окно, ожидаЯ, что  поднимутсЯ жалюзи и покажетсЯ голова  грабителЯ в  маске.
“тром   она  подумала  о   том,  чтобы   освободить  садовнику  и  его  жене
хозЯйственную  комнату  рЯдом  с кухней,  дабы на  всЯкий случай в доме  был
мужчина, которого можно  было  бы позвать на помощь, но  она  отказалась  от
этого  плана, поскольку маленький слабый садовник не ЯвлЯлсЯ защитой, в душе
осталсЯ  только  толстый осадок недовольства  •айнрихом, который  расположил
домик садовника так  далеко от  виллы;  он даже забыл установить решетки  на
окна. Ќо она должна была сама себе признатьсЯ, что все это недовольство едва
ли  имело  что-либо общее со  страхом: это  было скорее всего не страхом,  а
своего   рода   крайней  раздраженностью   из-за  одинокого   изолированного
расположениЯ виллы, при всем том, что •анна испытывала нежелание проживать в
доме, окруженном людской толчеей, и говорила об этом  вслух; это было пустое
пространство, окружавшее виллу, этот умерший и словно  бы снова составленный
из кусков ландшафт был  настолько  омертвевшим, что он  стал  подобен  поЯсу
пустоты,  который  все  сильнее  охватывал  эту  уединенность,  поЯс,  снова
вырватьсЯ  из которого можно было  только с помощью силы,  разорвав  его или
прорвавшись сквозь него, или же с помощью грабителЯ. Ќедавно она прочитала в
газете о революции в  ђоссии и о ‘оветах, статьЯ называлась  "Џрорыв снизу";
эти слова вспомнились ей ночью  и  постоЯнно звучали  в ушах, словно уличнаЯ
песенка. ‚  любом случае будет неплохо  поинтересоватьсЯ  у  слесарЯ  ЉрулЯ,
сколько будет стоить поставить решетки на окна.
     Ќочи  стали  более  длинными, и холодный  месЯц  плыл  по  небу, словно
булыжник.  ЌевзираЯ  на  ощутимую  ночную  прохладу, •анна  никак  не  могла
собратьсЯ  с  духом, чтобы  встать и  закрыть окна. …ще ужаснее  безмолвного
грабителЯ  ей  казалось  дребезжание  вставленных  оконных   стекол,  и  это
своеобразное напрЯжение, которое, собственно, не было страхом, но находилось
на грани того, чтобы в любой момент превратитьсЯ в панику, придало ей внешне
романтическое  настроение.  ’ак  она  чуть   ли  не  ночи  напролет  стоЯла,
прислонившись  к открытому окну, и смотрела  на мертвое пространство  осени,
странно удерживаемаЯ, почти  прилипшаЯ к пустоте ландшафта, и страх, который
как  раз из-за этого  сбросил с  себЯ все,  что вызывало боЯзнь, стал просто
пеной--  сердцу  было легко,  словно раскрывающемусЯ  цветку,  и  застылость
одиночества распахнулась в открытой свободе дыханиЯ. €  это  было  похоже на
вызывающую ощущение счастьЯ неверность •айнриху, это было состоЯние, которое
она  воспринимала  как  резкую противоположность  другому, имевшему когда-то
место состоЯнию... да, только какому  состоЯнию?  Ђ потом  она заметила, что
это  была  противоположность  тому,  что она  когда-то  называла  физическим
событием.  € хорошее  состоЯло в  том,  что в  эти/мгновениЯ  она совершенно
забывала об этом физическом событии.

        79
     ЋпасениЯ  ќша  оправдались: •угюнау снова доставил неприЯтности майору.
‚прочем, •угюнау сыграл в этом лишь пассивную роль.
     ‚ начале октЯбрЯ на письменный стол майора попал один из тех списков, с
помощью которых  армейское руководство  обычно  разыскивало  военнослужащих,
подозреваемых в дезертирстве  или  еще  каким-либо  образом  исчезнувших  из
воинских частей; среди имен стоЯло также  имЯ некоего ‚ильгельма  •угюнау из
Љольмара, стрелка 14-го стрелкового полка.
     Њайор уже было отложил в сторону список, как вдруг в груди шевельнулось
какое-то беспокойство. Ћн снова взЯл в руки список, и, держа его из-за своей
дальнозоркости на расстоЯнии вытЯнутой руки и повернув ближе к свету, он еще
раз прочитал;  "‚ильгельм •угюнау", имЯ, которое он где-то, должно быть, уже
слышал. Ћн вопросительно  посмотрел  на ординарца, который  при  поступлении
почты  находилсЯ  в  его  кабинете,  он  еще  видел,  как человек,  который,
очевидно,  ждал его  распорЯжениЯ, вытЯнулсЯ  по  стойке  "смирно", ему  еще
хватило сил отдать распорЯжение  "‚ы можете идти", и только  оставшись один,
он рухнул вперед на поверхность стола, уткнувшись лицом в ладони рук.
     ‚ себЯ он пришел  с мыслью, что ординарец  все еще стоит у  двери и что
этим ординарцем ЯвлЯетсЯ ќш. Ћн не решалсЯ  даже посмотреть, а когда наконец
понЯл, что там действительно никого нет, сказал сам себе: "Ђ, все равно...",
словно так  можно было  уладить дело.  ќто, впрочем,  не  помогло, лицо  ќша
попрежнему был у двери  и  смотрело  на  него; ќш  смотрел  так,  как  будто
обнаружил на  его  теле какое-то клеймо. ‚зглЯд,  устремленный на него,  был
полон осуждениЯ, и майору стало стыдно, что он смотрел на •угюнау, когда тот
танцевал.  Ќо мысль эта  улетучилась, и  до него внезапно  донеслись  слова,
сказанные ќшем: "‘реди нас всегда есть предатель".
     "‘реди нас всегда  есть  предатель",-- повторил майор. Џредатель--  это
бесчестный  человек,  предатель-- это человек, который  предал  свою родину,
предатель-- это человек,  который обманул родину и  товарищей... дезертир --
это предатель.  €  по  мере  того,  как  его  мысли  таким образом все ближе
подходили к скрытому предмету, завеса внезапно разорвалась, и он одним разом
понЯл: он сам предатель, он сам, он, комендант города, был тем, кто позвал к
себе дезертира  и смотрел,  как тот танцует, он был тем,  кто позвал к  себе
дезертира,  чтобы  этот дезертир пригласил  его в  редакцию, чтобы  дезертир
подготовил  ему  дорогу к  гражданской жизни,  к друзьЯм,  которые  никакими
друзьЯми не ЯвлЯютсЯ... Њайор ухватилсЯ за †елезный Љрест и сорвал ленточку:
предателю нельзЯ носить почетные награды,  предатель должен  снЯть  почетные
награды, нельзЯ, чтобы он лежал в гробу  с  почетными наградами... Ѓесчестье
может быть  смыто  только  пистолетной  пулей... ЏриходитсЯ  взЯть  кару  на
себЯ... €  майор, застыв с неподвижным-взглЯдом, тихо прошептал: "Ѓесславный
конец".
     ђука все  еще  лежала на  пуговицах кителЯ; он  убедилсЯ,  что  все они
застегнуты, и  это  необычным  образом  успокоило  его,  стало  надеждой  на
возвращение  к долгу, возвращение  к собственно безопасной жизни, хотЯ образ
ќша  еще и не исчезал. Ћбраз был дрожащим и таинственным, он находилсЯ в том
мире  и одновременно в этом,  представитель добра и зла одновременно, он был
исполнен  легкой  уверенности  и  в   то  же  времЯ  полон  неопределенности
гражданского,   человек,  распахивающий   жилетку  и  открывающий  всеобщему
обозрению свою  рубашку. ’ак  что  майор, все  еще держа руку  на  пуговицах
кителЯ, поднЯлсЯ,  одернул  китель,  провел  рукой по лбу и сказал:  "•имеры
какие-то".
     Ћн  охотно позвал бы  ќша,  который мог бы  все объЯснить. …му хотелось
сделать это, но это было бы новым отклонением от долга,  новым отклонением к
гражданскому. ќтого  нельзЯ допустить.  Љ  тому  же нужно самому  хорошенько
подумать:  все  подозрениЯ могут оказатьсЯ  совершенно  безосновательными. €
если проанализировать ситуацию, то станет очевидно, что этот  •угюнау всегда
вел себЯ  правильно и  как патриот. Њожет быть, все проЯснитсЯ  само собой и
повернетсЯ к лучшему.
     Њайор  слегка  дрожащими руками еще раз поднес к глазам  список,  затем
отложил его в  сторону и  взЯлсЯ  за  остальную почту. Џока  он прилагал все
усилиЯ к  тому,  чтобы снова  привести свои  мысли  в  порЯдок,  эти  усилиЯ
разбивались о противоречивые приказы и служебные распорЯжениЯ, и разобратьсЯ
в этих противоречиЯх оказалось ему не под силу. Џовсеместно в  мире нарастал
хаос,  хаос  мысли  и  хаос  мира,  сгущалась темнота,  и эта темнота  имела
звучание адского  умираниЯ,  в треске  которого  понЯтно  было  только одно:
поражение  родины-- о,  темнота усиливалась, нарастал  хаос,  но из хаоса  в
облаке Ядовитых газов ухмыльнулась физиономиЯ •угюнау, физиономиЯ предателЯ,
инструмента кары ѓосподней, первопричины нарастающего несчастьЯ.
     Ќа протЯжении двух  дней  майор  мучилсЯ в  нерешительности,  хотЯ  под
давлением  обрушившихсЯ  на  него внешних  событий  он  и сам это  не совсем
осознавал. Џеред лицом всеобщего беспорЯдка  он мог бы абсолютно естественно
махнуть  рукой  на  это  незначительное дело о дезертире,  но точно таким же
естественным было и то, что  длЯ коменданта  города даже сама мысль о такого
рода дешевом выходе была  недопустима, ибо категорический императив долга не
терпит, чтобы  ненадежность нагромождалась на ненадежность; и на второй день
майор распорЯдилсЯ пригласить •угюнау в комендатуру.
     Љогда майор увидел перед  собой предателЯ,  то в его душе с новой силой
забурлило все  сдерживаемое  отвращение. Ќа сердечное приветствие он ответил
по служебному строго и формально и, передаваЯ через стол список, без единого
слова  указал на  строку "‚ильгельм  •угюнау", котораЯ была отмечена красным
карандашом. •угюнау понЯл, что сейчас на карту поставлено все, и перед лицом
грозЯщей  опасности он вновь обрел Ясное  спокойствие,  которое  до  сих пор
всегда помогало  ему. Ћн начал беззаботным тоном, но  жесткость  его взглЯда
из-за стекол очков давала майору понЯть, что это тот человек, который хорошо
знает, как  ему защитить свою шкуру:  "—то-то в этом роде Я ждал уже  давно,
многоуважаемый господин майор; беспорЯдок в армейских штабах, если позволено
будет сказать, становитсЯ все более и более обыденным Явлением, „а, господин
майор качают головой, но это так, и Я живой пример этому; когда Я снималсЯ с
учета  в  главном  управлении прессы,  дежурный  офицер забрал  у  менЯ  мои
документы  Якобы  длЯ  того,  чтобы сообщить об этом  в  полк;  Я  еще тогда
опасалсЯ больших  неприЯтностей, поскольку не  годитсЯ отправлЯть обЯзанного
служить   солдата  без   документов  --  тут  господин  майор  могут  только
подтвердить мои слова,--  но менЯ успокоили, объЯснив,  что документы вышлют
чуть позже; мне  выдали всего лишь  временный  военный  проездной  билет  до
’рира, господину  майору понЯтно, что в кармане у менЯ не было ничего, кроме
моего проездного  билета,  в остальном спасение  утопающих-- дело  рук самих
утопающих! Ќу а сам проездной  билет  Я, как и  положено, сдал в  вокзальную
комендатуру... да, вот такаЯ историЯ. …стественно, Я должен винить сам себЯ,
что  с течением времени совершенно  забыл о столь  важном деле; но господину
майору  лучше всех известно, как Я  перегружен; и если  уж  учреждениЯ  дают
сбой, то  можно ли  предъЯвлЯть  обвинениЯ простому  плательщику  налогов  и
защитнику страны?  ‘тоит  подумать.  ‚место того  чтобы  навести  порЯдок  в
собственных  делах,  конечно,  куда проще  поставить  на порЯдочном человеке
клеймо "дезертир"! ѓосподин майор, если  бы  не мое  чувство патриотического
долга, то Я бы не отказал себе в удовольствии напечатать об этом неслыханном
случае в прессе!"
     ‚се это звучало правдоподобно; майор снова начал сомневатьсЯ.
     "…сли господин майор  позволЯт мне высказать свое  предложение, то Я бы
попыталсЯ правдиво проинформировать армейскую жандармерию и полк о том,  что
Я здесь  руковожу официальной  местной  газетой  и  что  Я как можно  скорее
постараюсь  отправить  им недостающие  документы,  поиском  которых  намерен
занЯтьсЯ".
     ‘лово "правдиво" усилило негодование майора, Љак этот человек позволЯет
себе разговаривать!
     "ќто не  относитсЯ  к  сфере  ваших полномочий  давать  мне  инструкции
относительно  моих докладов. ‚ остальном, дабы  уж оставатьсЯ  правдивым  до
конца, Я не верю вам!"
     "’ак, господин майор мне не верЯт? Њожет, господин майор уже проверили,
на основании какого правдивого доноса был сделан этот список? Ђ то, что речь
может идти  всего лишь о доносе -- о дурацком и к тому же злом,-- так это же
Ясно как солнечный день,.."
     ‘ торжествующим видом смотрел он на майора, который, будучи захваченным
врасплох  новым  выпадом,  и не заметил  даже, что  ему длЯ получениЯ  этого
списка не  нужен был никакой донос.  ’оржествующим тоном •угюнау  продолжал:
"‘коль многим  людЯм было вообще  известно,  что у менЯ несуразности с моими
документами?  Њне  известен  только  один-единственный   человек,   и   этот
один-единственный  Якобы  шутки  ради или как символ, как  уж это понравитсЯ
называть, достаточно  часто оскорблЯл менЯ, называЯ предателем, не угодно ли
господину  майору всего лишь  вспомнить,.,  известны  мне  такие  лицемерные
шуточки.., господа  называют  это  религиозным безумием,  и наш  брат  может
потерЯть на этом, как минимум, деньги, а как максимум,-- саму голову,.."
     ‘овершенно  неожиданно  майор  перебил  его; он даже стукнул  ножом длЯ
разрезаниЯ  бумаг  по  столу: "Ќе  хотите  ли  вы, случайно,  избавитьсЯ  от
господина редактора ќша? Ћн достойный уважениЯ человек".
     Ќаверное,  было  глупо  со  стороны  •угюнау продолжать огрызатьсЯ,  не
оглЯдываЯсь по сторонам, карточный домик грозил  рухнуть в  любое мгновение,
Ћн  знал  это,  но  что-то  в  нем  подсказывало:  "ва-банк",  и  он не  мог
по-другому: "џ покорнейше обращаю внимание господина майора на то, что не Я,
а вы первым назвали имЯ господина ќша, ‘ледовательно, Я не ошибсЯ, он и есть
тот самый доносчик.  Ђх, если ветер дует не с той стороны и господину майору
с учетом его дружеских отношений с господином  ќшем угодно крутить с ним его
дела, тогда покорнейше прошу менЯ арестовать",
     ќто было то, что надо, Њайор, выставив  в  сторону  •угюнау свой палец,
устало пробормотал: "“бирайтесь, убирайтесь,,, ‚ас выведут".
     "Џожалуйста, господин майор, пожалуйста,., как вам будет угодно. Ќо мне
известно, что  Я должен  ждать  от прусского  офицера, который  прибегает  к
такого рода уловкам, чтобы избавитьсЯ от свидетелЯ своих пораженческих речей
на коммунистических собраниЯх, это же очень мило, когда держат нос по ветру,
но у менЯ нет ни малейшего желаниЯ быть флюгером.,,
     Џривет".
     Џоследние,  собственно  говорЯ, бессмысленные слова,  брошенные •угюнау
просто  длЯ отделки  своей риторики, майор уже не слышал. ѓлухим  голосом он
продолжал бормотать: "“бирайтесь...  пусть убираетсЯ... предатель...", тогда
как •угюнау уже давно вышел из комнаты, нагло хлопнув за  собой  дверью. ќто
был конец, бесславный конец! Љлеймо, клеймо на всю жизнь!
     …сть ли  еще какой-нибудь  выход? Ќет, выхода нет.,.  Њайор  достал  из
Ящика  стола армейский револьвер  и положил перед  собой. ‡атем он взЯл лист
почтовой бумаги,  тоже положил перед  собой; это будет  посмертное прошение,
‹учше всего он просил бы о  позорном разжаловании.  Ќо все должно идти  так,
как это предписываетсЯ  уставами  и наставлениЯми, Ћн не оставит свое место,
пока не передаст, как положено, все дела.
     •отЯ майор полагал, что  сделает  все  эти  приготовлениЯ  с быстрой  и
солдатской  пунктуальностью, все двигалось  вперед очень медленно, а  каждое
движение стоило очень больших усилий. ‘обрав все свои силы, он начал писать,
ему  хотелось, чтобы  это было написано твердой рукой.  Џричина того, что он
смог написать  только  первое  слово, состоЯла, вероЯтно, в его  неимоверном
напрЯжении.  "ѓосподину,.."-- нарисовал он на бумаге  буквами,  которые  ему
самому казались чужими,  а затем он застрЯл -- сломалось перо, оно  прорвало
бумагу и посадило отвратительную клЯксу. Љрепко, даже судорожно вцепившись в
ручку,  майор, не  майор уже,  а  просто совершенно  старый  человек,  начал
медленно оседать набок, Ћн еще раз  попыталсЯ  макнуть сломанное перо, между
тем это  ему не удалось, он  опрокинул чернильницу, чернила  тонким ручейком
побежали по столу и  начали капать на  брюки. Њайор уже не замечал этого. Ћн
продолжал  сидеть  с  испачканными   чернилами  руками,  застывшим  взглЯдом
уставившись  на  дверь, за  которой  исчез  •угюнау,  Љогда  через  какое-то
мгновение дверь отворилась и показалсЯ ординарец, то ему удалось выпрЯмитьсЯ
и  вытЯнуть  в  повелительном   жесте  руку:   "“бирайтесь,--   приказал  он
озадаченному человеку,--убирайтесь... Я остаюсь служить".

        80
     џрецки уехал вместе с капитаном фон нааком, ‘естры стоЯли у решетчатых
ворот и махали вслед уходЯщей машине, котораЯ повезла  этих двоих на вокзал.
Љогда  они  вернулись в  корпус, сестра  Њатильда  выглЯдела  осунувшейсЯ  и
похожей на старую деву.
     ”луршютц  не  удержалсЯ:  "ќто,  собственно говорЯ, очень мило с  вашей
стороны, что  вы вчера вечером так позаботились  о нем...  Џарень ведь был в
ужасном состоЯнии... € где он только достал польский шнапс?"
     "Ќесчастный человек",--заметила сестра Њатильда.
     "‚ы читали "Њертвые души"?"
     "„айте-ка вспомнить... кажетсЯ, да".
     "ќто ѓоголь,--  вмешалась сестра  Љарла, гордЯсь  своими  познаниЯми,--
русские крепостные".
     "‚от  такой  мертвой душой  был  и џрецки,--  сказал ”луршютц, а  через
какое-то мгновение,  кивнув  в сторону солдат, стоЯвших  в  саду, добавил:--
’акие все они, мертвые души... вероЯтно, и мы тоже;  каждому  так  или иначе
пришлось быть
     таким".
     "Ќе дадите ли почитать эту книгу?" -- поинтересовалась сестра Њатильда.
     "‡десь у менЯ ее  нет... Ќо,  может быть, где-нибудь  детсЯ...  так что
книги.,. ‚ам известно, что Я не могу больше
     читать..."
     Ћн  опустилсЯ на лавку,  стоЯщую у  самого  входа,  выглЯнул на  улицу,
посмотрел на  горы, на светлое осеннее небо,  мрачневшее  на  севере. ‘естра
Њатильда помедлила немного, затем тоже присела рЯдом.
     "‡наете,  сестра, откровенно говорЯ,  надо было  бы  изобрести какое-то
новое  средство взаимопониманиЯ  помимо  Языка. ‚се то, что пишут и говорЯт,
стало совершенно немым и глухим. „олжно быть, нечто новое, иначе наш старший
полковой еще окажетсЯ прав со своей хирургией..,"
     "џ не совсем хорошо вас понимаю",-- сказала сестра Њатильда.
     "Ђх,  не утруждайте  себЯ,  чушь все это... Џросто  мне как-то пришло в
голову, если души мертвы, то  остаетсЯ всего лишь хирургический скальпель...
но это все ерунда".
     ‘естра  Њатильда задумалась: "Ќе  говорил  ли что-нибудь  в  этом  роде
лейтенант џрецки, когда пришлось ампутировать ему
     руку?"
     "Њожет быть, это ведь объЯснЯлось его радикализмом, его приверженностью
к крайним мерам,., но он, естественно, и не мог  не быть приверженным к этим
мерам... как любое загнанное в угол животное..."
     ‘естра Њатильда была  шокирована  выражением  "животное": "Њне кажетсЯ,
что он просто пыталсЯ  все забыть... Ћн как-то даже намекал на это и плюс --
он пил..."
     ”луршютц  сдвинул фуражку  на  затылок;  он  почувствовал шрам на лбу и
легонько  почесал его:  "џ,  собственно,  не  удивилсЯ  бы,  если  бы сейчас
наступил  период,  когда  люди вообще  стремились бы  только  к  тому, чтобы
забыть, только забыть: . спать, есть, спать, есть... так, как они ведут себЯ
здесь... спЯт, '•'•• едЯт, играют в карты..."
     "Ќо это было  бы ужасно, совершенно без идеалов!"  '••. "„орогаЯ сестра
Њатильда,  то, что  вы  переживаете, это едва  ли можно  назвать войной, это
всего  лишь  миниатюрный вариант  войны...  ‚ы  на  протЯжении  четырех  лет
проработали здесь... € люди  же все молчат, даже  если их ранило... молчат и
забывают... Ќо с идеалами домой не возвращаетсЯ никто, тут уж вы можете  мне
поверить".
     ‘естра  Њатильда  поднЯлась.  ЏриближающаЯсЯ  гроза  выделЯлась  теперь
широкой полосой черных облаков на фоне светлого неба.
     "џ хочу как можно скорее перевестись снова в полевой лазарет",-- сказал
он.
     "‹ейтенант џрецки считал, что война не закончитсЯ никогда".
     "„а... наверное, именно поэтому Я хочу вырватьсЯ отсюда". "„олжно быть,
мне  тоже надо попроситьсЯ  на  фронт..."  "Ќу,  сестра, вы и  здесь делаете
вполне достаточно". ‘естра  Њатильда взглЯнула  на небо: "џ  должна убрать в
корпус шезлонги".
     "„а, займитесь этим, сестра".

        81
     Ѓыл воскресный  вечер;  •угюнау  в  типографии выплачивал  зарплату  за
неделю.
     †изнь продолжалась своим чередом, •угюнау ни на  мгновение не приходило
в  голову, что ему как открыто разыскиваемому и преследуемому дезертиру надо
было бы,  собственно говорЯ, скрытьсЯ. Ћн просто осталсЯ на месте. Ќе только
потому,  что очень уж был привЯзан к кругу своих занЯтий, не только  потому,
что ему как деловому человеку было бы трудно и подумать о том, чтобы бросить
на произвол судьбы  дело, в которое вложена приличнаЯ  куча денег, чужих или
своих,  нет, это  скорее всего было ощущение многосторонней незавершенности,
которое  удерживало  его и  не позволЯло  капитулировать, ощущение,  которое
заставлЯло его отстаивать свою реальность относительно реальностей других. €
все слегка смахивало на какой-то туман, тем не менее в целом  вырисовывалась
совершенно отчетливаЯ картина: майор и ќш рано или поздно разберутсЯ во всем
и отыграютсЯ на  нем.  €так, он осталсЯ и  только договорилсЯ с госпожой  ќш
относительно  компенсации за  несъеденные  обеды,  так  что