 Ђ ты, ѓуго, - тихо  спросил  ”емель,  -  ты  мне  сегоднЯ  ничего  не
расскажешь?


   - Ќе знаю, сколько это продолжалось на самом деле,  но  мне  кажетсЯ  -
целую вечность; каждый раз после уроков они избивали  менЯ;  иногда  Я  не
решалсЯ выйти, пока не  удостоверюсь,  что  все  пошли  обедать;  женщина,
котораЯ убирала школу, находила менЯ в вестибюле и спрашивала: "—то ты так
долго сидишь здесь, мальчик? ’воЯ мать уже, верно, ждет тебЯ не дождетсЯ".
   Ќо Я все еще боЯлсЯ выйти и ждал, чтобы уборщица тоже  ушла  и  заперла
менЯ в школе. ќто не всегда удавалось, чаще всего уборщица  выгонЯла  менЯ
перед тем, как запереть двери, зато как  Я  радовалсЯ,  если  все  сходило
гладко и менЯ запирали: в  партах  и  помойных  ведрах,  которые  уборщица
оставлЯла  в  вестибюле  длЯ  мусорщика,  Я  находил  достаточно   еды   -
бутерброды, Яблоки, остатки  пирога.  џ  был  в  школе  один  и  в  полной
безопасности. ‘огнувшись, Я заползал в  раздевалку  длЯ  учителей,  позади
входа в подвал, потому что боЯлсЯ, как бы мои мучители не заглЯнули в окно
и не обнаружили менЯ; но прошло много времени, прежде чем  они  дознались,
что Я прЯчусь в школе. Ќередко Я просиживал там часами, до самого  вечера,
а потом открывал окно и вылезал на  улицу.  —асто  Я  подолгу  смотрел  на
пустынный школьный двор - может ли быть что-нибудь  более  пустынное,  чем
школьный двор под вечер? ‚се шло  прекрасно  до  той  поры,  пока  они  не
узнали, что Я отсиживаюсь в запертой школе. џ прЯталсЯ  в  раздевалке  длЯ
учителей или где-нибудь под подоконником и ждал, когда  во  мне  проснетсЯ
то, о чем Я знал только понаслышке, - ненависть. џ был бы  рад  ненавидеть
своих врагов, но не мог, господин доктор. џ  не  испытывал  ничего,  кроме
страха. Ѓывали дни, когда Я высиживал  в  школе  только  до  трех  или  до
четырех, думаЯ, что они уже ушли и мне удастсЯ быстро промчатьсЯ по  улице
мимо конюшен Њайда, обежать церковный  двор  и  заперетьсЯ  дома.  Ќо  они
сменЯли друг друга, они ходили есть по очереди, ибо отказатьсЯ от еды было
выше их сил; и когда они подбегали ко мне,  Я  уже  издали  чуЯл,  чем  их
сегоднЯ кормили: картофелем с подливкой, жарким или  капустой  со  шпигом;
они били менЯ, и Я думал: ради чего умер •ристос, какаЯ мне польза от  его
смерти, какаЯ польза от того, что они каждое утро читают  молитву,  каждое
воскресенье причащаютсЯ и вешают большие распЯтиЯ в кухне над  столом,  за
которым едЯт картофель с подливкой, жаркое или капусту со шпигом? Ќикакой!
Љ чему все это, если они каждый день подстерегают менЯ  и  бьют?  ‚от  уже
пЯтьсот или шестьсот лет - недаром они кичатсЯ древностью своей религии, -
вот уже тысЯчу лет они хоронЯт предков на христианском кладбище,  вот  уже
тысЯчу лет они молЯтсЯ и едЯт под распЯтием свой картофель с  подливкой  и
шпиг с капустой. ‡ачем? ‡наете, что  они  кричали,  избиваЯ  менЯ?  "Ђгнец
божий". ’акое мне дали прозвище.


   Љрасный  шар  катилсЯ  по  зеленому  полю,  белый  по  зеленому;  новые
геометрические фигуры возникали,  подобно  письменам,  а  потом  быстро  и
бесследно исчезали, то была музыка  без  мелодии,  живопись  без  образов;
четырехугольники, прЯмоугольники, ромбы - все это многократно повторЯлось;
звонкие шары катились между черными бортами.
   - Ђ потом Я попыталсЯ сделать иначе: Я запирал дома дверь, придвигал  к
ней мебель, собирал все что мог -  Ящики,  всЯкую  рухлЯдь,  матрацы  -  и
нагромождал одно на  другое;  но  в  школе  поднЯли  тревогу  и  известили
полицию, чтобы она Явилась забрать прогульщика; полицейские оцепили дом  и
начали кричать: "‚ыходи, бездельник!" Ќо Я не выходил, тогда они  выломали
дверь, отодвинули  мебель,  поймали  менЯ  и  отвели  в  школу,  где  менЯ
продолжали избивать, продолжали сталкивать в  сточные  канавы,  продолжали
ругать, называЯ "агнцем, божьим"; хотЯ бог сказал - "паси овец  Њоих",  но
никто не пас его овец, если людей вообще можно считать  _овцами  божьими_.
‚се бесполезно, господин доктор, напрасно дует ветер, напрасно идет  снег,
напрасно цветут деревьЯ и опадают листьЯ - они едЯт картофель с  подливкой
или шпиг с капустой.
   ‘лучалось, что моЯ мать была дома,  пьЯнаЯ  и  грЯзнаЯ,  от  нее  пахло
смертью  и  тленом,  и  она  кричала:  "‡ачемзачемзачем?"  ќти  слова  она
произносила  чаще,  чем  произносЯт  "ѓосподи  помилуй!"   в   заупокойных
молитвах.  Ћна  часами   кричала   "зачемзачемзачем",   доводЯ   менЯ   до
исступлениЯ, и Я убегал - мокрый агнец божий, Я бегал голодный под дождем,
глина прилипала к моим ботинкам и к телу, глина облеплЯла менЯ  с  ног  до
головы, но Я предпочитал лежать под  дождем,  в  борозде  на  свекловичном
поле, нежели слышать это страшное "зачем"; потом кто-нибудь находил менЯ и
рано или поздно приводил домой и в школу, приводил в  эту  дыру  по  имени
„енклинген, и они опЯть били менЯ, называЯ "агнцем божьим", а моЯ мать все
повторЯла свою бесконечную и ужасную жалобу "зачем"; Я снова убегал, и они
снова приводили менЯ. ‚ конце концов менЯ все же отправили  в  приют.  ’ам
менЯ никто не знал - ни дети, ни взрослые, но не прошло и двух  дней,  как
менЯ прозвали "агнцем божьим", и мне опЯть стало страшно, хотЯ  там  никто
не дралсЯ; менЯ только высмеивали из-за того, что Я не знал многих слов  -
не знал, что такое "завтрак", Я знал лишь слово "есть"; Я ел,  когда  была
еда, когда Я мог раздобыть себе что-нибудь поесть,  но,  увидев  на  доске
объЯвление: "‡автрак - 30 г масла, 200 г  хлеба,  50  г  повидла,  кофе  с
молоком", Я спросил кого-то из ребЯт: "—то такое завтрак?"  „ети  окружили
менЯ, а потом подошли взрослые; все смеЯлись и говорили: "‡автрак? Ќеужели
ты не знаешь, что такое завтрак, неужели ты никогда не завтракал?"  "Ќет",
- ответил Я. "Ђ ЃиблиЯ, -  напомнил  один  из  взрослых,  -  разве  ты  не
встречал в  Ѓиблии  слова  "завтрак"?"  Ќо  тут  другой  взрослый  спросил
первого: "Ђ вы уверены, что в Ѓиблии встречаетсЯ слово "завтрак"?" "Ќет, -
сказал тот, - но где-нибудь, в какой-нибудь книге или же  дома  он  должен
был хотЯ бы раз встретить это слово,  ведь  парню  уже  скоро  тринадцать,
такие, как он, хуже дикарей, на этом примере видно, до какой степени беден
Язык народа". џ не знал также, что недавно была война; тогда они  спросили
менЯ, неужели Я никогда не ходил на  кладбище,  где  на  могильных  плитах
написано: "Џал..." џ ответил, что ходил на кладбище; тогда  они  спросили,
как же Я понимаю слово "пал",  и  Я  сказал  им,  что,  по  моему  мнению,
покойники, похороненные под этими плитами, упали мертвыми. ’огда все опЯть
начали смеЯтьсЯ еще громче, чем во времЯ разговора о  завтраке;  в  приюте
нам преподавали историю с самых древних времен, но вскоре мне  исполнилось
четырнадцать лет, господин доктор, и в приют приехал директор отелЯ;  всех
четырнадцатилетних  мальчиков  построили  в   коридоре   перед   кабинетом
заведующего, а потом поЯвились заведующий и  директор  отелЯ.  Ћни  обошли
строй, глЯдЯ нам в глаза, и сказали оба в один голос: "Њы ищем  мальчиков,
которые могли бы обслуживать публику", но выбрали  они  одного  менЯ.  Њне
пришлось сразу же  уложить  вещи  в  картонную  коробку  и  отправитьсЯ  с
директором сюда; в машине он сказал мне: "Ќадо надеЯтьсЯ,  ты  никогда  не
узнаешь, что твоему лицу цены нет, ты самый настоЯщий _агнец божий_", -  и
Я почувствовал страх, господин доктор; Я все еще боюсь и все еще жду,  что
менЯ начнут бить.
   - ђазве тебЯ бьют?
   - Ќет, никогда, но мне хотелось бы знать, что  такое  война,  ведь  мне
пришлось уйти из школы до того, как учитель это объЯснил. ‚ы  знаете,  что
такое война?
   - „а.
   - ‚ы в ней участвовали?
   - „а.
   - —то вы делали?
   - џ был подрывником, ѓуго. ќто тебе что-нибудь говорит?
   - „а, Я видел взрывы в каменоломнЯх за „енклингеном.
   - ’о же самое делал и Я, ѓуго, только Я взрывал  не  скалы,  а  дома  и
церкви. ќтого Я еще никогда никому не рассказывал, кроме моей жены, но она
уже давно умерла, и теперь этого не  знает  никто,  только  ты;  даже  мои
родители и мои дети не знают; ты слышал, что Я  архитектор  и,  собственно
говорЯ, должен был бы строить дома. Ќо Я их никогда не строил, Я их только
взрывал; то же было и с церквами: мальчиком Я  без  конца  рисовал  их  на
гладкой чертежной бумаге, Я мечтал строить церкви,  но  Я  никогда  их  не
строил. ‚  армии  начальство  узнало  из  моих  документов,  что  Я  писал
дипломную работу об одной проблеме статики. ‘татика, ѓуго, - это учение  о
равновесии сил, учение о натЯжениЯх и сдвигах  несущих  поверхностей,  без
статики нельзЯ построить даже негритЯнскую  хижину;  а  противоположностью
статики ЯвлЯетсЯ динамика. ќто слово звучит почти  так  же,  как  динамит,
который используетсЯ при взрывах; и впрЯмь динамика свЯзана  с  динамитом.
‚сю войну Я имел дело с динамитом. џ знал, что такое статика, ѓуго,  знал,
что такое динамика, и Я знал все, что касаетсЯ динамита, Я проглотил массу
книг по этому вопросу. Ќо чтобы взорвать  что-нибудь,  надо  знать  только
одно: куда заложить зарЯд и какова должна  быть  его  сила.  ќто  Я  знал,
дружок. ‚от так и вышло, что Я взрывал мосты и жилые  кварталы,  церкви  и
железнодорожные виадуки, виллы и уличные перекрестки;  за  это  Я  получал
ордена  и  менЯ  повышали  в  чинах:  от  лейтенанта   Я   дослужилсЯ   до
обер-лейтенанта, от обер-лейтенанта - до капитана; мне давали отпуска  вне
очереди и награды, и все потому, что Я знал, как надо взрывать, а в  конце
войны Я служил под началом  генерала,  который  признавал  только  "сектор
обстрела". ‡наешь, что такое "сектор обстрела"? Ќет?
   ”емель взЯл кий  наперевес,  словно  винтовку,  и  прицелилсЯ  в  башню
‘вЯтого ‘еверина.
   - ‚от видишь, - сказал он, - если бы Я захотел стрелЯть в мост, который
находитсЯ позади ‘вЯтого ‘еверина, то церковь лежала бы  в  моем  "секторе
обстрела", таким образом, ее  следовало  бы  взорвать  как  можно  скорее,
сейчас же, без промедлениЯ, а то Я не мог бы стрелЯть в мост; уверЯю тебЯ,
ѓуго,  Я  бы  взорвал  ‘вЯтого  ‘еверина,  хотЯ  знал,  что  мой   генерал
сумасшедший, хотЯ знал,  что  "сектор  обстрела"  в  данном  случае  сущаЯ
чепуха, ведь если стрелЯть сверху, понимаешь, то тебе  не  нужно  никакого
"сектора обстрела", и, в конце концов, даже до самых  тупоумных  генералов
должно дойти, что за последние полвека изобрели самолеты. Ќо  мой  генерал
был  сумасшедший,  он  вызубрил  на  всю  жизнь  свои  лекции  о  "секторе
обстрела", вот Я и обеспечивал ему этот сектор; у менЯ в  части  собрались
хорошие ребЯта - физики, архитекторы, и мы взрывали все, что попадалось на
нашем пути, под конец мы взорвали одно  величественное  сооружение,  нечто
грандиозное, целый комплекс  гигантских,  построенных  на  века  зданий  -
собор, конюшни, монашеские кельи, административные  постройки,  усадьбу  -
целое аббатство, ѓуго; оно  находилось  как  раз  между  двумЯ  армиЯми  -
немецкой и американской, и Я обеспечил немецкой армии  "сектор  обстрела",
который ей был совершенно ни к чему; стены падали к моим ногам, на скотных
дворах ревела скотина, монахи проклинали  нас,  но  ничто  не  могло  менЯ
остановить, Я взорвал все аббатство ‘вЯтого ЂнтониЯ в  Љиссатале,  взорвал
за три днЯ до окончаниЯ войны. Џри этом Я был корректен, дружок, неизменно
корректен - такой же, каким ты привык менЯ видеть.
   ’олько теперь ”емель опустил кий и  перестал  целитьсЯ  в  изображаемую
мишень, он снова положил его на согнутый палец, потом  толкнул  бильЯрдный
шар; белый шар, петлЯЯ, покатилсЯ по зеленому полю от одного черного борта
к другому.
   Љолокола на ‘вЯтом ‘еверине  изрыгнули  времЯ.  Љто  знает,  _когда_  в
действительности прозвучали эти одиннадцать ударов?
   - ‚зглЯни-ка, дружок, почему за дверью такой шум?
   ”емель еще раз толкнул красный шар по  зеленому  полю,  подождал,  пока
шары остановЯтсЯ, и отложил кий.
   - ѓосподин директор просит вас принЯть господина доктора Ќеттлингера.
   - ’ы бы принЯл человека по фамилии Ќеттлингер?
   - Ќет.
   - ’огда покажи мне, как отсюда выбратьсЯ, минуЯ эту дверь.
   - ‚ы  можете  пройти  через  ресторан,  господин  доктор,  и  выйти  на
Њодестгассе.
   - „о свиданиЯ, ѓуго, до завтра.
   - „о свиданиЯ, господин доктор.
   ‚ ресторане началсЯ танец кельнеров, танец боев: они накрывали столы  к
обеду  -  толкали  сервировочные  столики   по   определенным   маршрутам,
раскладывали серебро, менЯли вазы с  цветами,  вместо  высоких  вазочек  с
белыми гвоздиками ставили круглые вазочки со скромными  фиалками;  убирали
со столов стаканчики с джемом и расставлЯли рюмки длЯ вина: широкие -  длЯ
красного, узкие - длЯ белого; только  на  один  стол,  где  сидела  овечьЯ
жрица, они поставили молоко; в хрустальном графине оно казалось серым.
   ”емель  легкими  шагами  прошел  между  столиками,  отодвинул   лиловую
портьеру, спустилсЯ по ступенькам вниз и сразу очутилсЯ на улице, как  раз
напротив башни ‘вЯтого ‘еверина.


        4

   Џрисутствие ‹еоноры успокаивало старого ”емелЯ;  она  осторожно  ходила
взад и  вперед  по  его  мастерской,  открывала  шкафы,  выдвигала  Ящики,
развЯзывала пачки бумаг, разворачивала свернутые в трубку чертежи;  только
изредка она подходила к окну, чтобы  потревожить  ”емелЯ;  это  случалось,
когда на документе не было даты или на  чертеже  соответствующей  надписи.
”емель любил порЯдок, но не умел  его  поддерживать.  ‹еонора  -  вот  кто
наведет у него порЯдок; на просторном  полу  мастерской  она  раскладывала
документы, чертежи, письма и расчеты по годам - пЯтьдесЯт  лет  прошло,  а
пол все еще дрожал от стука типографских машин; тысЯча  девЯтьсот  седьмой
год, восьмой, девЯтый, десЯтый; по  мере  того  как  век  взрослел,  пачки
становились все толще, пачка за тысЯча девЯтьсот девЯтый год была  больше,
чем за тысЯча девЯтьсот восьмой,  а  пачка  за  тысЯча  девЯтьсот  десЯтый
больше, чем за девЯтьсот девЯтый; ‹еонора сумеет составить  диаграмму  его
деЯтельности, она такаЯ дотошнаЯ, ее здорово вымуштровали.
   - „а, - сказал он, - не стеснЯйтесь,  можете  спрашивать  менЯ  сколько
угодно, голубушка. ќто? ќто больница в  ‚айденхаммере,  Я  построил  ее  в
тысЯча девЯтьсот двадцать четвертом году, в сентЯбре ее открыли.
   € ‹еонора вывела своим аккуратным почерком на полЯх чертежа: "1924-IX".
   Џачки  военных  лет,  от  тысЯча  девЯтьсот  четырнадцатого  до  тысЯча
девЯтьсот восемнадцатого, были совсем тонкие, в них лежало  по  три-четыре
чертежа, не больше; загороднаЯ вилла длЯ  генерала,  охотничий  домик  длЯ
обер-бургомистра, часовнЯ ‘вЯтого ‘ебастиана длЯ стрелкового ферейна.  ќти
заказы  он  брал  ради  того,  чтобы  получить  отпуск,  за  них   платили
драгоценными отпускными днЯми; чтобы повидатьсЯ  с  детьми,  он  бесплатно
строил генералам дворцы.
   -  Ќет,  ‹еонора,  это  было  в  тысЯча   девЯтьсот   тридцать   пЯтом.
”ранцисканский монастырь. ‘овременнаЯ  архитектура?  Љонечно,  современные
зданиЯ Я тоже строил.
   Ѓольшое окно в его мастерской всегда напоминало  ему  экран  волшебного
фонарЯ; цвет неба все времЯ менЯлсЯ,  деревьЯ  во  дворах  становились  то
серыми, то черными, то опЯть зелеными, цветы в садиках на крышах  цвели  и
отцветали.  „ети,  игравшие  на  свинцовых  крышах,  подрастали   и   сами
становились родителЯми, а их родители превращались в бабушек и дедушек,  и
вот уже другие дети играли на свинцовых крышах; только очертаниЯ  крыш  не
менЯлись,  не  менЯлсЯ  мост,  не  менЯлись  горы,  которые  в  Ясные  дни
вырисовывались на горизонте; но потом втораЯ мироваЯ война изменила силуэт
города, поЯвились зиЯющие бреши, бреши, через  которые  проглЯдывал  ђейн,
отливающий в солнечные дни серебром,  а  в  пасмурные  дни  чем-то  серым,
проглЯдывал  разводной  мост  в  ‘тарой  гавани,  но  теперь   бреши   уже
давным-давно заполнили, и дети по-прежнему играют на  свинцовых  крышах  -
напротив на крыше дома Љильбов его внучка ходит взад и вперед с  учебником
в руках, точь-в-точь как пЯтьдесЯт лет назад ходила его  жена.  €ли,  быть
может, это и  впрЯмь  его  жена,  €оганна,  читает  там  в  солнечные  дни
"Љоварство и любовь"?
   ‡азвонил телефон; как приЯтно, что ‹еонора взЯла трубку, что  ее  голос
ответил на телефонный вызов.
   - Љафе "Љронер"? џ спрошу у господина тайного советника.
   - ‘колько человек ожидаетсЯ к ужину? ‚  мой  день  рождениЯ?  €х  можно
пересчитать по пальцам одной руки. „вое внуков, сын, Я и вы,  ‹еонора,  вы
ведь не откажете мне?
   ‡начит, всего пЯтеро. €х и в самом деле можно  пересчитать  по  пальцам
одной руки.
   - Ќет, шампанского не надо. ‚се, как мы договорились. ‘пасибо, ‹еонора.
   Ќаверное, она считает менЯ сумасшедшим, но если Я сумасшедший,  значит,
был им всегда; Я все предвидел заранее,  знал,  чего  хочу,  и  знал,  что
достигну этого; только одного Я никогда не знал, не знаю и  по  сию  пору:
длЯ чего Я все это делал? ђади денег, ради славы или  только  потому,  что
это менЯ забавлЯло? Љ чему Я  стремилсЯ  в  то  утро,  в  пЯтницу  шестого
сентЯбрЯ тысЯча девЯтьсот седьмого года, пЯтьдесЯт один год назад, когда Я
вышел из  зданиЯ  вокзала?  џ  продумал  тогда  заранее  каждое  движение,
составил точный распорЯдок днЯ с того момента,  как  вступлю  в  город;  Я
сочинил  целое  либретто,  в  котором  должен  был  выступать  в  качестве
танцора-солиста и балетмейстера одновременно; статисты  и  декорации  были
предоставлены мне совершенно безвозмездно.
   ‚сего десЯть минут оставалось до того  мгновениЯ,  как  Я  сделаю  свое
первое па; мне надо было перейти вокзальную площадь, миновать отель "Џринц
ѓенрих", пересечь Њодестгассе и войти в кафе "Љронер". џ приехал  в  город
как  раз  в  тот  день,  когда  мне  минуло  двадцать  девЯть  лет.   Ѓыло
сентЯбрьское утро. €звозчичьи клЯчи  охранЯли  своих  задремавших  возниц,
мальчики в лиловых ливреЯх отелЯ "Џринц ѓенрих" тащили на вокзал чемоданы,
поспешаЯ за своими клиентами; над подъездами банков  поднимались  солидные
железные ставни и с  торжественным  грохотом  исчезали  из  виду;  голуби,
продавцы  газет,  уланы;  эскадрон  улан  прогарцевал  мимо  отелЯ  "Џринц
ѓенрих", ротмистр махнул  рукой  какой-то  даме,  стоЯвшей  на  балконе  в
палевой шлЯпке с вуалью, дама  в  ответ  послала  ему  воздушный  поцелуй;
копыта цокали по булыжной мостовой, вымпелы развевались на утреннем ветру,
из открытых дверей ‘вЯтого ‘еверина доносились звуки органа.
   џ был взволнован; из кармана пиджака Я вынул план города, развернул его
и начал разглЯдывать красный полукруг, которым обвел вокзал, - пЯть черных
крестиков обозначали главный собор и четыре ближайшие  к  нему  церкви,  Я
поднЯл глаза и разглЯдел в утренней дымке четыре церковных шпилЯ, пЯтый  -
‘вЯтого ‘еверина - не надо было искать, он возвышалсЯ прЯмо  передо  мной,
от его гигантской тени менЯ пробирала дрожь;  Я  снова  углубилсЯ  в  свой
план; все было правильно: желтый крестик обозначал дом, где Я снЯл себе на
полгода квартиру и мастерскую, заплатив за них вперед, -  Њодестгассе,  7,
между ‘вЯтым ‘еверином  и  Њодестскими  воротами,  мой  дом  был,  видимо,
справа, там, где через улицу как раз в  эту  минуту  переходили  несколько
свЯщенников. ђадиус полукруга, очерченного мною вокруг вокзала, был  равен
одному километру, в пределах этой красной черты жила девушка, на которой Я
женюсь; Я еще не был знаком с ней, не знал, как ее зовут, знал только, что
она будет принадлежать к одной из тех патрицианских семей, о  которых  мне
рассказывал отец; он служил здесь  три  года  в  уланах  и  унес  с  собой
ненависть к лошадЯм и офицерам; Я уважал это чувство, но не разделЯл  его;
Я был рад, что отцу не пришлось увидеть менЯ офицером - лейтенантом запаса
инженерных войск; Я рассмеЯлсЯ, Я часто смеЯлсЯ в то утро, пЯтьдесЯт  один
год назад; Я знал, что возьму жену из  знатной  семьи,  ее  фамилиЯ  будет
Ѓродем или Љузениус, Љильб или ”ерве, ей должно быть лет  девЯтнадцать,  и
сейчас, именно в данную минуту, эта девушка, вернувшись с утренней  мессы,
прЯчет свой молитвенник в гардероб; отец еще успеет поцеловать ее  в  лоб,
прежде чем раскаты его баса раздадутсЯ в вестибюле, постепенно удалЯЯсь по
направлению к конторе; на завтрак девушка съест кусочек хлеба  с  медом  и
выпьет чашку кофе: "Ќет, нет, мама, Яйцо Я не  буду",  потом  она  прочтет
матери вслух расписание балов. ђазрешат ли  ей  пойти  на  университетский
бал? ђазрешат.
   џ  познакомлюсь  с  девушкой,  на  которой  женюсь,  самое  позднее  на
университетском балу шестого ЯнварЯ. Ќа этом балу Я буду танцевать с  ней;
Я всегда буду с ней хорошо обращатьсЯ, буду любить ее,  и  она  родит  мне
детей - пЯтерых, шестерых, семерых; они вырастут и подарЯт  мне  внуков  -
пЯтью семь, шестью семь, семью семь; прислушиваЯсь к удалЯющемусЯ  цоканью
копыт,  Я  уже  видел  себЯ   окруженным   толпой   внуков,   видел   себЯ
восьмидесЯтилетним  патриархом,  восседающим  во  главе  рода,  который  Я
собиралсЯ основать; Я видел дни рождениЯ, похороны, серебрЯные  свадьбы  и
просто свадьбы, видел крестины, видел, как в мои  старческие  руки  кладут
младенцев-правнуков; Я буду их любить так же, как своих  молодых  красивых
невесток; невесток Я буду приглашать позавтракать со мной, буду дарить  им
цветы и конфеты, одеколон и картины; и все это Я знал заранее, выйдЯ в тот
день из зданиЯ вокзала, готовый сделать свое первое па.
   џ глЯдел вслед носильщику, который вез на тележке в дом номер  семь  по
Њодестгассе мой багаж: чемодан с бельем и чертежами  и  маленький  кожаный
саквоЯж, где лежали бумаги, документы и деньги -  четыреста  золотых,  все
мои  сбережениЯ  за  двенадцать  лет  работы   в   строительных   конторах
провинциальных подрЯдчиков и  в  мастерских  посредственных  архитекторов,
когда Я чертил, рассчитывал и строил рабочие поселки, промышленные зданиЯ,
церкви, школы, дома длЯ различных союзов,  корпЯ  над  сметами,  с  трудом
продираЯсь через канцелЯрские обороты договорных пунктов: "...с тем  чтобы
деревЯннаЯ панель в ризнице была сделана из  орехового  дерева  наивысшего
качества, без сучков, а длЯ обивки были использованы ткани лучших сортов".


   Џомню, Я смеЯлсЯ, выходЯ из вокзала, хотЯ до сих пор не знаю, над чем и
почему; одно мне Ясно: мой смех был вызван отнюдь не весельем и радостью -
в нем слышались и насмешка, и издевка, и, быть может, даже злость; Я так и
не узнал никогда, сколько приходилось на долю каждого из этих чувств;  мне
вспоминались жесткие скамейки на вечерних  курсах  по  усовершенствованию,
где Я училсЯ составлЯть сметы, изучал математику и  черчение;  Я  осваивал
свою  профессию  и  в  то  же  времЯ  упражнЯлсЯ  в  танцах  и   плавании;
вспоминалось, как Я служил лейтенантом  в  восьмом  саперном  батальоне  в
Љобленце, как сидел в летние вечера на „ойчес-ќкк, глЯдЯ на воды  ђейна  и
ЊозелЯ, которые казались мне одинаково серыми;  в  памЯти  моей  всплывали
двадцать три  меблированные  комнаты,  которые  мне  пришлось  сменить,  и
хозЯйские дочери, соблазненные мною и соблазнившие менЯ, вспоминалось, как
Я кралсЯ босиком по затхлым коридорам, чтобы вкусить женских ласк,  вплоть
до самой последней, хотЯ каждый раз оказывалось, что это фальшиваЯ монета;
вспоминалсЯ запах лаванды и  волосы,  распущенные  по  плечам,  и  ужасные
гостиные, где в зеленоватых стеклЯнных вазах увЯдали  фрукты,  которые  не
разрешалось  есть,  вспоминались  жесткие  слова,  такие,  как   "подлец",
"честь", "невинность"; в гостиных уже не пахло лавандой, и Я,  содрогаЯсь,
читал свое будущее не на лице обесчещенной, а на лице ее матери, где  было
написано все, что мне уготовано. џ не был подлецом и не обещал женитьсЯ ни
одной из девушек, Я не хотел провести  всю  свою  жизнь  в  гостиных,  где
фрукты увЯдали в зеленоватых стеклЯнных вазах, потому что их не полагаетсЯ
есть.
   Ќо и после возвращениЯ  с  вечерних  курсов,  с  половины  десЯтого  до
двенадцати часов ночи, Я все еще делал расчеты, чертил и рисовал,  рисовал
ангелов и деревьЯ, облака, церкви и часовни  -  в  готическом  стиле  и  в
романском, в стиле барокко,  рококо  и  бидермайер  и,  конечно,  в  стиле
модерн; Я рисовал женщин  с  длинными  волосами,  их  одухотворенные  лица
парили над входными дверЯми, а длинные волосы, подобно занавесу, обрамлЯли
парадные справа и слева; четко нарисованный пробор женщин  приходилсЯ  как
раз на середину двери; в тревожные вечерние часы хозЯйские дочери, объЯтые
томлением, приносили мне жидкий чай или жидкий лимонад и вызывали менЯ  на
ласки, которые казались им смелыми.  џ  все  рисовал  и  рисовал,  главным
образом детали, ведь Я знал, что они - кто бы ни были эти "они"  -  больше
всего падки на украшениЯ.  џ  рисовал  дверные  ручки,  фасонные  решетки,
агнцев божьих, пеликанов, ЯкорЯ и кресты, вокруг которых обвивались змеи с
острым жалом, головками кверху или головками книзу.
   “ менЯ в памЯти осталсЯ также трюк, которым очень часто пользовалсЯ мой
последний шеф, „омгреве: в решающий момент он, чтобы  расположить  к  себе
сердца верующих, как бы невзначай ронЯл четки; это случалось  в  деревнЯх,
когда набожные крестьЯне с гордостью показывали  ему  участок,  отведенный
под новую церковь, или  когда  члены  совета  церковной  общины  в  задних
комнатах провинциальных пивнушек с  простодушной  застенчивостью  выражали
желание построить новый храм божий, - тогда „омгреве вытаскивал из кармана
вместе с часами, или ножом длЯ сигар, или мелочью  четки,  с  которыми  он
будто бы не расставалсЯ, ронЯл их, а потом с деланным смущением  поднимал;
смешнаЯ уловка „омгреве никогда не казалась мне смешной.


   - Ќет, ‹еонора, буква "Ђ" на папках, на чертежах и сметах  означает  не
"акты", а имЯ "Ђнтоний", аббатство ‘вЯтого ЂнтониЯ.


   ’ихо шагаЯ по комнате, ‹еонора приводила все в порЯдок своими  изЯщными
руками; порЯдок старый ”емель всегда любил, но никогда не умел  соблюдать.
„лЯ этого у него было слишком много всего: слишком много заказов,  слишком
много денег.
   …сли Я сумасшедший, то  был  сумасшедшим  уже  тогда,  когда,  стоЯ  на
вокзальной площади, удостоверилсЯ,  есть  ли  у  менЯ  в  кармане  пиджака
мелочь, захватил ли Я маленький блокнот длЯ набросков и зеленый  Ящичек  с
карандашами, когда Я проверил, хорошо ли завЯзан мой атласный  галстук,  а
потом провел рукой по полЯм моей черной  артистической  шлЯпы  и  отрЯхнул
полы пиджака, единственного моего хорошего пиджака, который Я  унаследовал
от дЯди ЊарселЯ, молодого учителЯ,  умершего  от  чахотки;  плита  на  его
могиле в Њезе  уже  поросла  мхом,  в  Њезе,  где  двадцатилетний  учитель
размахивал когда-то дирижерской  палочкой  на  хорах  перед  органом  или,
взобравшись на учительскую кафедру, вбивал в голову деревенским ребЯтишкам
тройное правило, а в сумерках,  гулЯЯ  вдоль  болота,  грезил  о  девичьих
губах, о хлебе, о вине и о славе, которую  должны  были  принести  ему,  в
случае удачи, его стихи; вот какие сны снились ему на заболоченных тропках
два года подрЯд, пока кровохарканье не оборвало жизнь учителЯ и не  унесло
его к темному берегу; после него осталась тетрадка  стихов  в  четвертушку
листа, черный костюм, перешедший по наследству ко мне, его крестнику,  две
золотые монеты и кровЯное пЯтно на зеленоватом занавесе в  классе,  пЯтно,
которое жена его преемника никак не могла вывести; детские голоса  пропели
на могиле горемыки учителЯ "Људа улетела ласточка?".
   џ еще раз оглЯнулсЯ на здание вокзала, еще раз прочел плакат,  висевший
у выхода на перрон и обращенный к прибывающим в город  призывникам:  "‚сем
военнообЯзанным рекомендую нижнее белье, которое Я  изготовлЯю  уже  много
лет, -  нижнее  белье  по  системе  профессора  ѓустава  …гера,  трикотаж,
запатентованный во всех цивилизованных странах мира,  белье  "ђеформ",  по
системе доктора ‹амана!" Ќастало времЯ сделать первое па.
   џ перешел трамвайную линию, миновал отель "Џринц  ѓенрих",  свернул  на
Њодестгассе и, поколебавшись секунду, остановилсЯ перед кафе  "Љронер";  в
стеклЯнных  дверЯх,  затЯнутых  изнутри  зеленым  шелком,  Я  увидел  свое
отражение - Я был хрупкий, можно сказать, маленький, и походил  не  то  на
молодого раввина, не то на художника; волосы у менЯ были черные, и весь  Я
был  в  черном;  нечто  неуловимое  в  моей  внешности  обличало  во   мне
провинциала; Я еще раз рассмеЯлсЯ и  открыл  дверь;  кельнеры  ставили  на
столики вазы с белыми гвоздиками и перекладывали с места  на  место  меню,
переплетенные в зеленую кожу; кельнеры были в зеленых  фартуках  и  черных
жилетах, в белых рубашках с белыми галстуками; две молоденькие  девушки  -
румЯнаЯ блондинка  и  бледнаЯ  брюнетка  -  возводили  на  прилавке  целые
кондитерские сооружениЯ, выкладывали штабелЯми бисквиты, обновлЯли вензелЯ
из крема, начищали до блеска серебрЯные лопаточки длЯ тортов. ‚  кафе  еще
не было ни одного посетителЯ; повсюду царила безукоризненнаЯ чистота,  как
в больнице  перед  обходом  главного  врача,  и  кельнеры  исполнЯли  свой
балетный номер, пока Я проходил мимо них легким танцующим шагом, - ведь  Я
был солист; статисты и  кулисы  находились  в  полном  моем  распорЯжении;
статисты были хорошо выдрессированы, все шло отлично,  Я  восхищалсЯ  тем,
как эти три кельнера двигались от столика к столику и точно  рассчитанными
движениЯми ставили то солонку, то вазу с цветами, то слегка подвигали меню
- очевидно, оно должно было лежать под определенным углом к солонке, -  то
ставили пепельницы из белоснежного фарфора с золотым ободком. Љак  хорошо!
‚се мне нравилось, приЯтно поражало менЯ. ‚от это город так  город,  таких
кафе Я не видел в глухом захолустье, где мне приходилось жить до сих пор.
   џ прошел в левый угол зала, бросил шлЯпу на стул, положил рЯдом  с  ней
блокнот и Ящичек с карандашами и  сел;  кельнеры  возвращались  из  кухни,
бесшумно толкаЯ впереди себЯ  сервировочные  столики,  -  они  расставлЯли
судки с приправами, развешивали газеты, укрепленные на  палках.  џ  открыл
свой блокнот и прочел - в который раз? - вырезку из газеты, приклеенную  к
внутренней стороне обложки: "Ћткрытый конкурс на постройку бенедиктинского
аббатства  в  долине  реки  Љисса  между  селениЯми  телингерс-ѓротте   и
ѓерлингерс-туль, приблизительно в двух километрах от деревни  Љисслинген;
каждый архитектор, верЯщий в свои  силы,  может  участвовать  в  конкурсе.
„окументациЯ выдаетсЯ в нотариальной конторе доктора Љильба - Њодестгассе,
8, за плату в размере 50 (пЯтьдесЯт) марок. Џоследний срок подачи проектов
- понедельник 30 сентЯбрЯ 1907 года, 12 часов днЯ".


   –елыми днЯми  Я  лазил  между  кучами  цемента  и  штабелЯми  новеньких
кирпичей, определЯЯ, хорошо ли  они  обожжены,  и  осматривал  целые  горы
ломаного базальта, так как собиралсЯ использовать  базальт  длЯ  облицовки
дверных и оконных проемов; обшлага моих брюк были забрызганы грЯзью, жилет
измазан известью; в конторе то и дело раздавалсЯ крик: неужели до сих  пор
не прибыли камни длЯ мозаичного изображениЯ "агнца  божьего"  над  главным
порталом?  Ќа  строительной  площадке  возникали  бесконечные   перепалки;
ассигнованиЯ то приостанавливали, то снова разрешали; каждый четверг перед
моей конторой выстраивалась целаЯ очередь десЯтников - в пЯтницу  им  надо
было выдавать рабочим заработную плату; а вечером, совершенно  измотанный,
Я садилсЯ на станции Љисслинген в чересчур натопленный вагон пассажирского
поезда, опускалсЯ на мЯгкий диванчик в купе второго класса,  и  в  темноте
менЯ везли через нищие деревеньки, затерЯвшиесЯ среди свекловичных  полей;
кондуктор  заспанным  голосом  выкрикивал  названиЯ  станций:  „енклинген,
„одринген, Љольбинген, аклинген; на  товарных  платформах  высились  горы
свеклы, приготовленной длЯ погрузки,  в  темноте  они  казались  серыми  и
походили на горы черепов, а поезд шел все дальше через свекловичные  полЯ,
неизменно через свекловичные полЯ; выйдЯ из вокзала, Я  валилсЯ  в  первую
попавшуюсЯ извозчичью пролетку, а дома падал в объЯтиЯ жены; жена целовала
менЯ, с нежностью гладила мои усталые глаза, с гордостью  проводила  рукой
по следам известки на рукавах моего пиджака; после кофе, положив голову  к
ней на колени, Я  закуривал  сигару,  о  которой  так  мечтал,  сигару  за
шестьдесЯт пфеннигов, и рассказывал жене о каменщиках, проклинающих все на
свете; этих ребЯт надо знать  -  они  не  злые,  пожалуй,  только  немного
грубоватые и немного слишком красные, но Я умел с ними  ладить;  времЯ  от
времени им надо было поставить Ящик пива и отпустить  несколько  шуток  на
нижненемецком диалекте, не следовало только брюзжать, иначе  они  вывернут
тебе под ноги полное корыто известкового раствора (так они сделали,  когда
на стройку приехал уполномоченный архиепископа по делам строительства) или
же  сбросЯт  балку  с  лесов  (так  они  сделали,  когда  к   нам   ЯвилсЯ
правительственный инспектор,  -  гигантскаЯ  балка  рухнула  к  самым  его
ногам).
   - ђазумеетсЯ, моЯ дорогаЯ, Я знаю, что Я от них завишу,  а  не  они  от
менЯ, ведь сейчас так  много  строЯт,  строЯт  повсюду.  €,  конечно,  они
красные, почему бы им не быть красными?  Ќо  самое  главное,  они  хорошие
каменщики и помогают мне выдержать сроки; стоит мне подмигнуть им, когда Я
взбираюсь на леса с какой-нибудь очередной комиссией, и они готовы на все.


   - „оброе утро, сударь. ‚ам завтрак?
   - „а, пожалуйста, - сказал Я и покачал головой, когда кельнер предложил
мне меню; Я поднЯл карандаш  и,  скандируЯ,  перечислил  по  пунктам  свой
завтрак с таким видом, будто ни разу в жизни иначе не завтракал: небольшой
кофейник на три чашки кофе, потом,  пожалуйста,  поджаренный  хлеб  -  два
ломтика черного хлеба, масло, апельсиновый джем,  Яйцо  всмЯтку  и  сыр  с
красным перцем.
   - ‘ыр с красным перцем?
   - „а, плавленый сыр, приправленный перцем.
   - ‘лушаюсь.
   Љельнер  беззвучно  заскользил  по  зеленому  ковру,  зеленый   призрак
пробиралсЯ мимо столиков, покрытых зелеными скатертЯми, к окошку кухни,  и
тут прозвучала перваЯ из задуманных  мною  реплик;  статисты  были  хорошо
вымуштрованы, а Я оказалсЯ хорошим режиссером.
   - ‘ыр с перцем? - переспросил в окошке повар.
   - „а, - сказал кельнер, - плавленый сыр, приправленный красным перцем.
   - ‘проси гостЯ, сколько он хочет перца и сколько сыра?
   џ начал набрасывать фасад вокзала; кельнер возвратилсЯ  в  тот  момент,
когда Я уверенными штрихами рисовал оконные наличники на безгрешно  чистой
бумаге; он остановилсЯ передо мной в ожидании; Я поднЯл голову,  удивленно
воззрилсЯ на кельнера и отнЯл карандаш от бумаги.
   - Џозвольте спросить, сударь, сколько вы желали бы  перца  и  на  какое
количество сыра?
   - ‘орок пЯть граммов сыра и с наперсток  перца;  всю  массу  хорошенько
вымесить, а теперь послушайте, уважаемый, Я буду завтракать здесь завтра и
послезавтра, через три днЯ и через три недели, через три  месЯца  и  через
три года. ЏонЯтно? € всегда в одно и то же времЯ, около девЯти.
   - ‘лушаюсь.
   ’ак Я себе все представлЯл, и именно так  оно  и  вышло.  Џозднее  менЯ
часто пугала точность, с  какой  исполнЯлись  мои  планы,  непредвиденного
почему-то никогда не случалось;  через  два  днЯ  все  уже  называли  менЯ
"господином, который заказывает сыр с перцем",  через  неделю  -  "молодой
художник, который всегда завтракает около девЯти", а через  три  недели  -
"господин ”емель, молодой архитектор, выполнЯющий крупный заказ".


   - „а-да, детка, все это относитсЯ к аббатству ‘вЯтого  ЂнтониЯ;  работы
тЯнулись много лет, ‹еонора, десЯтилетиЯ,  вплоть  до  нынешнего  днЯ:  то
требовалсЯ ремонт, то аббатство расширЯлось, а через сорок  пЯть  лет  его
восстанавливали по старым чертежам; один ‘вЯтой Ђнтоний займет у вас целую
полку. „а, вы правы, вентилЯтор бы здесь не помешал. ‘егоднЯ  жарко.  Ќет,
спасибо, Я не хочу сесть.
   ‚ окне, как на экране, виднелось голубое небо шестого  сентЯбрЯ  тысЯча
девЯтьсот пЯтьдесЯт восьмого года, линиЯ крыш снова была непрерывной,  без
зиЯющих брешей; на пестрых скатертЯх в садиках на крышах  стоЯли  чайники.
†енщины загорали на солнце, растЯнувшись в  шезлонгах;  вокзал  бурлил,  в
город возвращались отпускники. Њожет, именно  поэтому  старый  ”емель  так
нетерпеливо ждал свою внучку ђут. “ж не уехала ли она за город, оставив на
времЯ "Љоварство и любовь"? Ћн несколько раз осторожно  отер  лоб  носовым
платком, всю жизнь он был нечувствителен к жаре и холоду;  в  правом  углу
окна ѓогенцоллерны все еще скакали на бронзовых конЯх,  обратЯсь  лицом  к
западу; они ничуть не изменились за сорок восемь лет, не изменилсЯ и  его,
”емелЯ, верховный главнокомандующий; все роковое тщеславие  этого  монарха
обнаруживалось в посадке головы. “лыбаЯсь, рисовал Я тогда за  столиком  в
кафе "Љронер" постамент, на котором еще не  было  изваЯниЯ;  тем  временем
кельнер принес мне сыр с перцем. џ был всегда так уверен в своем  будущем,
что настоЯщее казалось мне законченным прошлым; был  ли  это  мой  первый,
самый первый завтрак в кафе "Љронер" или же трехтысЯчный?  Љаждый  день  Я
приходил в кафе "Љронер" ровно в девЯть часов, только  высшаЯ  сила  могла
мне помешать; Я перестал  приходить,  когда  верховный  главнокомандующий,
этот дурень, который все еще скачет  на  бронзовом  коне,  держа  путь  на
запад, призвал менЯ под свои знамена. ‘ыр с перцем?  …л  ли  Я  тогда  эту
странную красновато-белую размазню в первый  раз?  Ћна,  кстати,  была  не
такаЯ уж невкуснаЯ. џ придумал это блюдо час назад  в  курьерском  поезде,
который на всех парах мчалсЯ к городу с севера;  Я  хотел  придать  своему
неизменному меню необходимую индивидуальную черточку.  …л  ли  Я  все  это
впервые или уже в тридцатый раз намазывал  красноватую  кашицу  на  черный
хлеб, в то времЯ как кельнер убирал рюмку длЯ Яйца и отодвигал  в  сторону
джем?
   Ћсторожно! џ вынул из кармана пиджака единственно  надежный  инструмент
длЯ корректировки таких вот мимолетных,  но  точных  видений  -  карманный
календарик, который помогал мне блуждать по лабиринту прошлого,  напоминаЯ
о месте и времени  действиЯ;  то  была  пЯтница  шестого  сентЯбрЯ  тысЯча
девЯтьсот седьмого года, и этот завтрак в кафе "Љронер" был первым; до сих
пор Я  никогда  не  пил  за  завтраком  натурального  кофе,  ограничиваЯсь
солодовым, никогда не ел  Яиц,  довольствуЯсь  овсЯнкой,  серым  хлебом  с
маслом и ломтиком свежего огурца, но миф, который  Я  решил  создать,  был
сразу же при своем возникновении подхвачен, а недоуменный вопрос повара  -
"сыр с перцем?" - доказывал, что  миф  проложил  себе  дорогу  туда,  куда
следовало, то есть в широкую публику; мне оставалось  лишь,  так  сказать,
при сем присутствовать -  сидеть  на  месте  до  десЯти  или  до  половины
одиннадцатого, ожидаЯ, пока кафе постепенно наполнитсЯ  людьми,  сидеть  и
попивать минеральную воду и рюмку коньЯку, держа на  коленЯх  блокнот  длЯ
рисованиЯ, во рту сигару, а в руке карандаш; Я не переставаЯ рисовал, а  в
это времЯ банкиры и их важные  клиенты  проходили  мимо  моего  столика  в
комнату длЯ совещаний, и кельнеры проносили следом за ними зеленые подносы
с батареЯми бутылок; в это  времЯ  местные  свЯщенники  и  их  заграничные
собратьЯ ЯвлЯлись в кафе после осмотра ‘вЯтого ‘еверина  и  восхвалЯли  на
исковерканной латыни или же на ломаном  английском  и  итальЯнском  Языках
красоты  города;  в  это  времЯ  чиновники  правительственной   канцелЯрии
демонстрировали здесь свою независимость и свое высокое положение тем, что
позволЯли себе около половины одиннадцатого выпить в кафе чашечку мокко  и
рюмку вишневки; в  это  времЯ  сюда  приходили  дамы  с  зеленного  рынка,
нагрузив свои плетеные кожаные  сумки  капустой  и  морковью,  горошком  и
сливами; хозЯйственные таланты этих дам заключались в том, что,  заговорив
усталых крестьЯнок, они умели дешево выманить у  них  товар,  чтобы  затем
потратить на кофе и на пирожные в сто  раз  больше,  чем  они  сэкономили;
размахиваЯ кофейными ложечками, словно шпагами, они  возмущались  каким-то
ротмистром, который, находЯсь на службе - "на службе", подумать только,  -
послал воздушный поцелуй известной кокотке, стоЯвшей на  балконе;  к  тому
же,  по  достоверным  сведениЯм,  самым  достоверным  сведениЯм,  ротмистр
покинул  эту  даму  только  в  половине  пЯтого  утра,  пробравшись  через
служебный вход отелЯ. ђотмистр и служебный вход. Љакой срам!
   џ смотрел на посетителей  кафе  и  прислушивалсЯ  к  их  разговорам,  к
разговорам моих статистов, Я зарисовывал рЯды стульев, столы и балетные па
кельнеров; без двадцати одиннадцать Я потребовал счет - он был меньше, чем
Я ожидал; Я заранее решил показать себЯ человеком  с  широкими  замашками,
хоть и не слишком расточительным, эту формулу Я  где-то  вычитал  и  нашел
приемлемой длЯ  себЯ.  ђаспростившись  с  кельнером  и  вознаградив  этого
человека,  устами  которого  будет  создан  миф  обо   мне,   пЯтьюдесЯтью
пфеннигами, Я ушел из  кафе  усталый,  как  после  тЯжелой  работы;  лакеи
проводили менЯ внимательным взглЯдом, но никто из них так и не  догадалсЯ,
что Я-то и был солистом; держась прЯмо, Я проходил пружинЯщим шагом сквозь
рЯды кельнеров,  демонстрируЯ  им  то,  что  они  должны  были  видеть,  -
художника в широкополой черной шлЯпе, маленького,  хрупкого,  с  виду  лет
двадцати пЯти, без особых примет, чем-то похожего на провинциала, но в  то
же времЯ на человека, знающего себе цену. Џод конец Я дал  грош  мальчику,
который распахнул передо мной дверь.
   Ћт кафе до дома семь на Њодестгассе было  всего  полт