        „евид ћм.  €сследование о человеческом разумении


 „евид  ћм  (1711-1776)  -  британский дипломат, историк, философ, публицист
эпохи ЏросвещениЯ.

     €сследование о человеческом разумении (1748)
     Џеревод ‘. €. –еретели
     OCR: €хтик і http://195.239.153.9/~ihtik

        Ћѓ‹Ђ‚‹…Ќ€…
     ‚ступительное замечание
     ѓлава I. Ћ различных видах философии
     ѓлава II. Ћ происхождении идей
     ѓлава III. Ћб ассоциации идей
     ѓлава IV. ‘кептические сомнениЯ относительно деЯтельности ума
     ѓлава V. ‘кептическое разрешение этих сомнений
     ѓлава VI. Ћ вероЯтности
     ѓлава VII. Ћб идее необходимой свЯзи
     ѓлава VIII. Ћ свободе и необходимости
     ѓлава IX. Ћ рассудке животных
     ѓлава X. Ћ чудесах
     ѓлава XI. Ћ провидении и о будущей жизни
     ѓлава XII. Ћб академической, или скептической, философии


        ‚‘’“Џ€’…‹њЌЋ… ‡ЂЊ…—ЂЌ€…
     Ѓольшинство  принципов  и  рассуждений, содержащихсЯ в этом  томе, были
преданы гласности в трехтомном труде,  озаглавленном "’рактат о человеческой
природе", труде, который был задуман автором еще до оставлениЯ  им колледжа,
а  написан  и опубликован  вскоре  после этого. Ќо, видЯ неуспех  названного
труда,   автор  осознал   свою  ошибку,   заключавшуюсЯ   в  преждевременном
выступлении в печати,  переработал все  заново в  нижеследующих  сочинениЯх,
где, как  он  надеетсЯ,  исправлены  некоторые  небрежности  в  его  прежних
рассуждениЯх или, вернее,  выражениЯх. Ћднако некоторые писатели,  почтившие
философию автора  разбором,  постарались направить огонь всех своих  батарей
против этого юношеского произведениЯ, никогда не признававшегосЯ  автором, и
высказали претензию  на  победу,  которую,  как они  воображали,  им удалось
одержать над  ним.  ќто образ действий,  весьма противоречащий всем правилам
чистосердечиЯ и прЯмоты в поступках  и  ЯвлЯющийсЯ разительным примером  тех
полемических  ухищрений, к  которым считают себЯ  вправе  прибегать  в своем
рвении  фанатики.  Ћтныне  автор желает, чтобы только  нижеследующие  работы
рассматривались как изложение его философских взглЯдов и принципов.

        ѓ‹Ђ‚Ђ 1 Ћ ђЂ‡‹€—Ќ›• ‚€„Ђ• ”€‹Ћ‘Ћ”€€
     Њоральную философию, или науку о человеческой природе, можно трактовать
двумЯ  различными способами, каждый из  которых имеет  особое преимущество и
может способствовать развлечению, поучению и совершенствованию человечества.
‘огласно одному из них  человек рожден преимущественно длЯ  деЯтельности и в
своих поступках руководствуетсЯ вкусом и чувством, стремЯсь к одному объекту
и избегаЯ другого в зависимости от той ценности, которую он приписывает этим
объектам,  и  от  того, в  каком  свете  они  ему  представлЯютсЯ.  ’ак  как
добродетель признаетсЯ  наиболее ценным из всех объектов, то философы  этого
рода  рисуют ее  в  самых привлекательных красках,  обращаЯсь  за помощью  к
поэзии и красноречию и трактуЯ свой предмет легким и Ясным способом, который
более  всего  нравитсЯ  воображению  и пленЯет чувства.  Ћни  выбирают самые
поразительные  наблюдениЯ  и  случаи  из обыденной жизни, надлежащим образом
сопоставлЯют противоположные характеры  и, увлекаЯ  нас  на путь добродетели
видениЯми  славы  и  счастьЯ,  руководЯт нами на этом пути с  помощью  самых
здравых предписаний  и  самых Ярких примеров.  Ћни  дают  нам  почувствовать
разницу между пороком и добродетелью, пробуждают  и  направлЯют наши чувства
и, как  только им удаетсЯ вселить  в  наши  сердца любовь  к  правдивости  и
истинной чести, считают цель всех своих трудов вполне достигнутой.
     ”илософы другого рода рассматривают человека с  точки зрениЯ не столько
деЯтельности, сколько разумности  и  стремЯтсЯ  скорее развить его  ум,  чем
усовершенствовать  его  нравы. ќти  философы  считают  человеческую  природу
предметом умозрениЯ и тщательно  изучают ее  с  целью открыть  те  принципы,
которые управлЯют нашим разумением, возбуждают наши чувства и заставлЯют нас
одобрЯть  или  порицать  тот или  иной частный  объект,  поступок или  образ
действий.  Ћни  считают позором длЯ всей науки то,  что философиЯ до сих пор
еще не установила непререкаемых основ нравственности, мышлениЯ (reasoning) и
критицизма  и без конца  толкует об  истине  и лжи,  пороке  и  добродетели,
красоте  и  безобразии,  не  будучи  в  состоЯнии  указать  источник  данных
различений.  Ќикакие  препЯтствиЯ  не отвращают  их от попыток разрешить эту
трудную  задачу;  переходЯ  от  частных  примеров  к  общим  принципам,  они
продвигаютсЯ в своих изысканиЯх все дальше, к еще более общим принципам и не
удовлетворЯютсЯ, пока  не дойдут  до  тех  первичных принципов,  которые  во
всЯкой науке необходимо полагают предел человеческой любознательности. Џусть
их  умозрениЯ  кажутсЯ  отвлеченными  и  даже  невразумительными  заурЯдному
читателю-они рассчитывают  на одобрение ученых и  мудрецов  и  считают  себЯ
достаточно вознагражденными за труд целой жизни, если им удастсЯ  обнаружить
несколько скрытых истин, которые могут служить поучением длЯ потомства.
     Ќесомненно, что  большинство  людей всегда  предпочтет легкую  и  Ясную
философию  точной, но малодоступной и  многие  будут  рекомендовать  первую,
считаЯ ее не только более приЯтной,  но и более полезной, чем втораЯ. Ћна  в
большей мере соприкасаетсЯ с обыденной жизнью, воспитывает сердце и чувства,
а  касаЯсь  принципов,  влиЯющих на  действиЯ  людей,  исправлЯет  поведение
последних и приближает их  к  тому идеалу  совершенства, который описываетсЯ
ею. Ќапротив,  малодоступнаЯ философиЯ,  будучи  продуктом  такого типа ума,
который  не может вникать  в деловую и активную жизнь,  терЯет свой престиж,
как только философ выходит из тени на свет, и принципам ее нелегко сохранить
какое  бы то  ни  было влиЯние  на наше  поведение и  образ  действий.  Ќаши
чувства, волнениЯ наших  страстей,  сила наших аффектов-все это сокрушает ее
выводы и превращает глубокого философа в заурЯдного человека (plebeian).
     Ќадо  также  сознатьсЯ,  что  самую прочную  и  в  то  же  времЯ  самую
справедливую славу приобрела именно легкаЯ философиЯ, тогда  как отвлеченные
мыслители,  кажетсЯ, пользовались до сих пор лишь  мимолетной  известностью,
основанной  на капризе или невежестве  современников,  но не могли сохранить
свою славу перед лицом более беспристрастного  потомства. ѓлубокому философу
легко  допустить ошибку  в  своих  утонченных рассуждениЯх,  но  одна ошибка
необходимо  порождает  другую,  по мере  того как  он выводит  следствиЯ, не
отступаЯ  ни  перед  какими  выводами,  даже  необычными  и  противоречащими
общераспространенному мнению.  …сли же философ,  задающийсЯ целью всего лишь
представить  здравый смысл  человечества  в  более Ярких  и  привлекательных
красках,  и  сделает  случайно  ошибку,  он  не  пойдет  дальше,  но,  снова
обратившись к здравому смыслу и естественным воззрениЯм нашего ума, вернетсЯ
на  правильный путь  и  оградит себЯ от опасных заблуждений.  ‘лава –ицерона
процветает и теперь, тогда как слава ЂристотелЯ совершенно угасла.  ‹абрюйер
известен  за морЯми  и все  еще сохранЯет  свою  репутацию, тогда  как слава
Њальбранша ограничиваетсЯ его  народом и эпохой. ќддисона, быть может, будут
читать с удовольствием, когда ‹окк будет уже совершенно забыт.
     Ћбычный тип философа, как правило, не пользуетсЯ большим  расположением
в  свете, ибо предполагаетсЯ, что такой философ не может ни приносить пользу
обществу, ни способствовать его  развлечению: ведь он  живет,  стараЯсь быть
подальше от  людей, проникнутый  принципами  и идеЯми, столь  же далекими от
обычных представлений. Ќо, с другой стороны, невежду презирают еще больше, и
ничто  не может служить более  верным признаком  духовной  ограниченности  в
такую  эпоху,  когда  у  какой-нибудь  нации  процветают  науки, как  полное
отсутствие вкуса  к  этому  благородному  занЯтию. Џринадлежащим к  наиболее
совершенному  типу признают  того, кто  занимает середину между этими  двумЯ
крайностЯми,  того, чьи  способности  и  вкус одинаково  распределены  между
книгами,  обществом  и   делами,  кто   сохранЯет  в  разговоре  тонкость  и
деликатность,  воспитываемые  изЯщной  литературой,  а  в делах-честность  и
аккуратность,  ЯвлЯющиесЯ  естественным  результатом правильной философии. €
ничто  не может в большей мере способствовать распространению  и  воспитанию
такого  совершенного  типа,  как  сочинениЯ,  написанные легким  стилем,  не
слишком отвлекающие от жизни, не требующие длЯ своего пониманиЯ  ни  особого
прилежаниЯ,   ни  уединениЯ,  сочинениЯ,   по  изучении   которых   читатель
возвращаетсЯ  к  людЯм  с  запасом  благородных  чувств  и  мудрых   правил,
приложимых   ко  всем  потребностЯм   человеческой  жизни.  ЃлагодарЯ  таким
сочинениЯм добродетель становитсЯ приЯтной,  наука-привлекательной, общество
людей-поучительным, а уединение-не скучным.
     —еловек-существо разумное, и, как таковое, он  находит себе  надлежащую
пищу  в науке; но границы человеческого разума столь узки, что можно  питать
лишь  слабую  надежду  на  то,  чтобы  как объем,  так  и  достоверность его
приобретений в этой области  оказались удовлетворительны. —еловек не  только
разумное,  но и общественное существо,  однако он не  способен  ни постоЯнно
наслаждатьсЯ приЯтным  и  веселым обществом,  ни сохранЯть к нему надлежащее
влечение.  —еловек,  кроме  того,  деЯтельное  существо,  и  благодарЯ  этой
наклонности, а также в  силу различных  потребностей человеческой  жизни  он
должен  предаватьсЯ различным делам и занЯтиЯм; но дух нуждаетсЯ в некотором
отдыхе и не может  быть  всегда поглощен  заботами  и  деЯтельностью.  €так,
природа,  по-видимому,  указала  человечеству  смешанный   образ  жизни  как
наиболее  длЯ  него  подходЯщий,  тайно  предостерегаЯ  людей  от  излишнего
увлечениЯ  каждой  отдельной  склонностью во избежание утраты способности  к
другим занЯтиЯм  и развлечениЯм. “довлетворЯй свою страсть к науке,  говорит
она, но пусть твоЯ наука останетсЯ человеческой и сохранит прЯмое  отношение
к деЯтельной жизни и  обществу. ’уманные размышлениЯ и глубокие исследованиЯ
Я запрещаю и строго накажу  за них задумчивостью и меланхолией, которую  они
породЯт в тебе, бесконечными сомнениЯми, в которые они тебЯ вовлекут,  и тем
холодным приемом, который выпадет на долю твоим мнимым открытиЯм, как только
ты  их  обнародуешь.  Ѓудь  философом, но,  предаваЯсь  философии, оставайсЯ
человеком.
     …сли  бы большинство  людей  довольствовалось  тем, что предпочитало бы
легкую  философию   отвлеченной  и  глубокой,  не  относЯсь  к  последней  с
порицанием или презрением, то,  быть может,  стоило  бы согласитьсЯ с  общим
мнением и позволить каждому человеку беспрепЯтственно следовать своим вкусам
и склонностЯм. Ќо ввиду того что люди часто заходЯт дальше, доводЯ дело даже
до безусловного отрицаниЯ  всЯких глубоких рассуждений, или того, что обычно
называетсЯ  метафизикой,  мы  перейдем  теперь  к рассмотрению тех  разумных
доводов, которые могут быть приведены в пользу последней.
     Њы  можем начать с замечаниЯ, что одним из важных преимуществ  точной и
отвлеченной  философии  ЯвлЯетсЯ  помощь,  оказываемаЯ ею философии  легкой,
житейской,  котораЯ  без  нее никогда не  достигла  бы  достаточной  степени
точности  в  своих  представлениЯх, правилах  или рассуждениЯх.  ‚сЯ изЯщнаЯ
литература есть не что иное, как рЯд картин, рисующих нам человеческую жизнь
в ее различных проЯвлениЯх и формах и  возбуждающих в нас различные чувства:
одобрение или порицание, восторг или  насмешку-в зависимости от качеств того
объекта,  который они представлЯют. „остигнуть этой цели более  способен тот
писатель, который помимо тонкого  вкуса и способности к быстрому схватыванию
[объекта]  обладает  еще  точным знанием  внутренней  структуры  и  операций
разума, действий страстей,  а  также  знаком  с  различными  чувствованиЯми,
посредством которых мы различаем порок  и добродетель.  Љаким  бы трудным ни
казалось  это  внутреннее изыскание,  или  исследование,  оно становитсЯ  до
некоторой  степени необходимым длЯ тех, кто хочет  успешно описать наглЯдные
внешние   проЯвлениЯ   жизни   и  нравов.   Ђнатом   показывает  нам   самые
отвратительные  и  неприЯтные вещи,  но  его  наука  полезна  живописцу  длЯ
созданиЯ образа даже ‚енеры или …лены; пользуЯсь  самыми богатыми красками и
придаваЯ  своим фигурам самые  грациозные и  привлекательные позы, живописец
все же должен обращать внимание на внутреннее устройство человеческого тела,
на положение мышц и строение костей, на назначение и форму каждого члена или
органа.  Ћт  точности  всегда  только  выигрывает  красота,  а  от  верности
рассуждениЯ-тонкость  чувства, и напрасны были бы наши  стараниЯ возвеличить
одно за счет умалениЯ другого.
     Љроме  того, заметим,  что  дух точности,  каким бы образом  он  ни был
приобретен, приближает к совершенству любые искусства, любые профессии, даже
те, которые ближе всего касаютсЯ  жизни  или деЯтельности, и делает их более
пригодными длЯ служениЯ интересам общества.  € хотЯ философ может быть далек
от  практических дел, философский дух, тщательно  культивируемый  немногими,
постепенно должен распространитьсЯ на все общество  и сообщить присущую  ему
точность  каждому  искусству,  каждой  профессии.   ѓосударственный  деЯтель
приобретет   большую   предусмотрительность  и   тонкость   в  разделении  и
уравновешении  власти,  юрист-большую методичность  в рассуждениЯх  и  более
высокие принципы, а полководец  внесет большую правильность  в дисциплину  и
станет  осторожнее  в  своих  планах  и действиЯх. “стойчивость  современных
государств  в  сравнении с  древними и  точность  современной  философии  [в
сравнении  с  античной]  совершенствовались  и,  вероЯтно,  будут продолжать
совершенствоватьсЯ столь же постепенно.
     Ќо если бы даже занЯтиЯ философией не  доставлЯли никакой выгоды, кроме
удовлетворениЯ  невинной  любознательности,  то  и к этому  не следовало  бы
относитьсЯ с  презрением,  ибо это одно из  средств достижениЯ  тех немногих
несомненных  и безвредных удовольствий, которые доступны роду человеческому.
Ќаиболее приЯтный и безобидный  жизненный путь  совпадает со  стезею науки и
познаниЯ; и всЯкого, кто может  или  устранить с  нее какие  бы то  ни  было
препЯтствиЯ,  или  открыть новые  горизонты, следует  в  силу этого почитать
благодетелем   человечества.   Џусть  эти   изысканиЯ   кажутсЯ  тЯжелыми  и
утомительными, но ведь некоторые  умы  подобно  некоторым  телам,  одаренным
крепким  и  цветущим здоровьем,  требуют  усиленного  упражнениЯ  и  находЯт
удовольствие в том, что большинству людей  может казатьсЯ  обременительным и
трудным. ‚едь  тьма  тЯгостна  не  только  длЯ  глаза, но и длЯ  духа;  зато
озарение  тьмы светом, скольких бы  трудов оно ни стоило, несомненно, должно
доставлЯть наслаждение и радость.
     Ћднако  темноту глубокой и  отвлеченной философии осуждают не только за
то, что она тЯжела и утомительна, но  и за  то, что она неизбежно становитсЯ
источником неуверенности и заблуждений. € действительно,  самое справедливое
и  согласное  с  истиной возражение  против  значительной  части  метафизики
заключаетсЯ в том, что  она, собственно говорЯ, не наука и  что ее порождают
или  бесплодные  усилиЯ человеческого  тщеславиЯ, стремЯщегосЯ  проникнуть в
предметы,    совершенно    недоступные    разумению,     или    же    уловки
общераспространенных суеверий, которые, не будучи  в состоЯнии защищать себЯ
открыто, воздвигают этот непроходимый терновник длЯ прикрытиЯ и защиты своей
немощи. €згнанные с открытого полЯ, эти разбойники бегут в леса и скрываютсЯ
там в ожидании того, чтобы ворватьсЯ  в какую-либо незащищенную область духа
и  переполнить  ее религиозными страхами  и предрассудками.  ‘амого сильного
противника припирают к стене, если он на минуту ослабит бдительность, многие
же из трусости и безрассудства открывают  ворота неприЯтелю  и принимают его
добровольно, с почтением и покорностью, как своего законного властелина.
     Ќо ЯвлЯетсЯ  ли  это  достаточным  основанием  длЯ того, чтобы философы
отказались  от своих изысканий и предоставили суеверию спокойно владеть  его
убежищем?  Ќе  вернее ли  вывести  отсюда  обратное  заключение  и  осознать
необходимость  перенести борьбу  в  самые  затаенные пристанища  неприЯтелЯ?
Ќапрасно надеемсЯ мы  на  то,  что люди  из-за частых разочарований  оставЯт
наконец  столь химеричные  науки и  откроют  истинную  область человеческого
разума.  “же  помимо  того,  что многие  находЯт  слишком  большой интерес в
постоЯнном  возвращении к подобным  темам,-  помимо  этого, говорю  Я, мотив
слепого отчаЯниЯ никогда на разумных основаниЯх не найдет места в науке: как
бы неудачны ни оказались предыдущие попытки, все же  остаетсЯ надежда на то,
что  прилежание,  удача  или  большаЯ  проницательность помогут  последующим
поколениЯм дойти до открытий, неизвестных предшествующим эпохам. ‚сЯкий, кто
обладает  отважным  духом,  будет  постоЯнно добиватьсЯ  трудной награды,  и
неудачи  его  предшественников станут скорее подстрекать, чем  расхолаживать
его,  ибо  он будет  надеЯтьсЯ,  что слава,  свЯзаннаЯ  с  выполнением столь
нелегкого  дела,  выпадет  именно  на  его  долю. …динственный  способ разом
освободить науку от этих туманных вопросов- это серьезно исследовать природу
человеческого  ума  и  доказать  на  основании  точного анализа  его  сил  и
способностей, что он не создан длЯ столь отдаленных и туманных предметов. Њы
должны  взЯть  на   себЯ  этот  утомительный   труд,   чтобы  жить  спокойно
впоследствии;  мы должны  тщательно разработать истинную  метафизику,  чтобы
уничтожить  ложную и поддельную. ‹еность,  предохранЯющаЯ некоторых людей от
этой обманчивой философии, у других превозмогаетсЯ любопытством, а отчаЯние,
временами берущее  верх,  затем может уступить  место  радужным  надеждам  и
ожиданиЯм. ’очное  и  правильное рассуждение-вот  единственное универсальное
средство,  пригодное  длЯ  всех людей и длЯ всЯкого склада [ума]; только оно
способно ниспровергнуть  туманную  философию с ее  метафизическим  жаргоном,
который в свЯзи  с общераспространенными суевериЯми  делает ее до  некоторой
степени непроницаемой длЯ невнимательных мыслителей и придает ей вид науки и
мудрости.
     Љроме  указанного  преимущества, т. е. отрицаниЯ самой недостоверной  и
неприЯтной  части  науки  после основательного  исследованиЯ  ее, тщательное
изучение  сил  и   способностей  человеческой  природы  дает  еще  множество
положительных  преимуществ. ‡амечательно,  что операции  нашего духа (mind),
наиболее  непосредственно сознаваемые  нами, как бы окутываютсЯ мраком, едва
лишь  становЯтсЯ объектами  размышлениЯ, и глазу нелегко  найти  те  линии и
границы,  которые   разделЯют   и  размежевывают  их.  ќти  объекты  слишком
мимолетны, чтобы  долго оставатьсЯ в одном и том  же  виде или положении; их
надо схватывать мгновенно при помощи высшего дара проникновениЯ, полученного
от  природы и  усовершенствованного благодарЯ привычке и размышлению. ‚ силу
этого  довольно  значительную  часть науки  составлЯет простое распознавание
различных  операций  духа,  отделение  их  друг  от  друга,  подведение  под
соответствующие   рубрики   и  устранение   того  кажущегосЯ  беспорЯдка   и
запутанности,  которые мы  в  них  обнаруживаем, когда  делаем  их предметом
размышлениЯ и исследованиЯ.  “порЯдочение и различение  - работа, не имеющаЯ
никакой ценности, если ее производЯт над  внешними  телами, объектами  наших
чувств; но, будучи применена к  операциЯм духа,  она приобретает тем большее
значение, чем больше те препЯтствиЯ и  трудности,  с которыми мы встречаемсЯ
при ее  выполнении. …сли мы и не сможем пойти дальше этой географии духа, т.
е.  очерка  его  отдельных  частей  и  сил, то  и это  уже должно  дать  нам
удовлетворение; чем более Ясной может казатьсЯ нам эта наука (а она вовсе не
такова), тем  более позорным должно считатьсЯ  незнакомство с  нею длЯ всех,
кто претендует на ученость и знание философии.
     “  нас  не  останетсЯ повода  к  тому, чтобы  подозревать  эту  науку в
недостоверности  и  химеричности,  если  только  мы  не   предадимсЯ  такому
скептицизму,  который  совершенно  подрывает всЯкое умозрение и даже  всЯкую
деЯтельность. ЌельзЯ сомневатьсЯ в том, что дух наделен определенными силами
и  способностЯми, что  эти  силы  различны,  что,  если нечто  действительно
различаетсЯ в непосредственном  восприЯтии, оно может быть различено и путем
размышлениЯ и что,  следовательно,  всем суждениЯм об  этом предмете присуща
истинность  или  ложность,  и притом  такаЯ,  котораЯ  не выходит за пределы
человеческого  разумениЯ. ‘уществует  много подобных  очевидных  различений,
как,  например,  различение между  волей  и  разумом,  между воображением  и
страстЯми, причем все они доступны пониманию всЯкого человека; более тонкие,
философские различениЯ не менее реальны и достоверны, хотЯ они и постигаютсЯ
с  большим  трудом.  Ќесколько примеров успеха в подобных  исследованиЯх,  в
особенности  за  последнее  времЯ,  могут дать  нам более верное  понЯтие  о
достоверности и основательности этой отрасли знаниЯ. ’ак  неужели, признаваЯ
построение  истинной  системы планет и  установление  взаимного положениЯ  и
порЯдка этих  отдаленных тел  трудом,  достойным философа,  мы  оставим  без
вниманиЯ тех,  кто столь удачно очерчивает отдельные области духа, в котором
мы так близко заинтересованы?
     Ќо не  сможем ли мы  возыметь надежду на  то, что  философиЯ, тщательно
разрабатываемаЯ и  поощрЯемаЯ  вниманием  публики, еще  более  углубит  свои
исследованиЯ и откроет, по крайней мере до известной степени, тайные пружины
и принципы, управлЯющие операциЯми человеческого духа?  Ђстрономы, исходЯ из
наблюдаемых Явлений,  долгое времЯ довольствовались установлением  подлинных
движений, порЯдка и величины небесных тел, пока наконец не поЯвилсЯ философ,
который посредством удачного  рассуждениЯ  определил  также  законы и  силы,
управлЯющие обращением планет. ’о же самое было  осуществлено и по отношению
к другим областЯм природы, и нет причин отчаиватьсЯ в возможности  подобного
же  успеха в  наших  исследованиЯх относительно  сил и структуры духа,  коль
скоро их будут вести столь же искусно и осторожно. ‚полне вероЯтно, что одни
операции и  принципы нашего духа  зависЯт от других, которые в  свою очередь
могут быть сведены  к иным, более общим  и универсальным; а как далеко можно
вести подобные исследованиЯ - это нам трудно  будет определить в точности до
(и  даже после) тщательного разбора данного вопроса. Ќесомненно, однако, что
такого рода попытки ежедневно делаютсЯ даже теми, кто философствует в высшей
степени небрежно; между тем необходимо, чтобы к подобной задаче приступали с
величайшей  тщательностью и вниманием: ведь если  она не выходит  за пределы
человеческого разумениЯ,  выполнение ее можно  будет  счастливо завершить; в
противном  же  случае  от  нее  можно  будет  по  крайней мере отказатьсЯ  с
некоторой  уверенностью   и  на   надежном   основании.  Љонечно,  последнее
нежелательно, и мы не должны с этим спешить, ибо сколько красоты и  ценности
потерЯл  бы  этот  вид  философии  от  подобного  предположениЯ! „о  сих пор
моралисты,  рассматриваЯ многочисленные и разнообразные поступки, вызывающие
у нас одобрение или  неодобрение, обычно искали какой-нибудь  общий принцип,
из  которого могли бы быть выведены эти различные  чувствованиЯ. €ногда они,
правда,  слишком увлекались из-за пристрастиЯ к какому-нибудь  одному общему
принципу; но надо признать, что  их ожидание найти  некие общие  принципы, к
которым  могут  быть  полностью  сведены  все пороки и  добродетели,  вполне
извинительно.  Љ  этому же стремились  критики, логики  и даже  политики;  и
нельзЯ сказать,  чтобы  попытки их были совсем безуспешны, хотЯ, быть может,
спустЯ  продолжительное   времЯ  благодарЯ  большей   точности   и  большему
прилежанию  эти  науки еще  больше приблизЯтсЯ к совершенству.  Џоспешный же
отказ  от всех подобных притЯзаний по справедливости  может  почитатьсЯ  еще
более  опрометчивым,  необдуманным  и  догматическим, чем  стремление  самой
смелой  и  категоричной  философии  навЯзать   человечеству  свои   незрелые
предписаниЯ и принципы.
     …сли эти рассуждениЯ  о  человеческой  природе кажутсЯ  отвлеченными  и
трудными  длЯ пониманиЯ,  то что же  из  того?  ќто  еще не  дает  основаниЯ
предполагать их  ложность; напротив, то, что до сих пор  ускользало от столь
мудрых  и  глубоких  философов,  по-видимому, и не  может  быть  очевидным и
легким. Љакого бы труда ни  стоили нам подобные изысканиЯ, мы сможем считать
себЯ  достаточно вознагражденными не только в смысле выгоды,  но и  в смысле
удовольствиЯ,  если таким способом  пополним свой  запас знаний относительно
предметов, значение которых чрезвычайно велико.
     Ќо  поскольку,  в конце концов, отвлеченность таких  умозрений ЯвлЯетсЯ
чем-то  скорее  предосудительным,  нежели   похвальным,   и   поскольку  это
затруднение, вероЯтно, может быть преодолено старанием и искусством, а также
устранением  всех ненужных  подробностей, мы попытались в нашем исследовании
пролить некоторый свет на  предметы, в силу своей недостоверности до сих пор
отвращавшие от себЯ мудрых, а в силу своей темноты -  невежд. Њы сочтем себЯ
счастливыми,  если  сумеем   уничтожить   границы  между  различными  видами
философии, сочетаЯ глубину исследованиЯ  с Ясностью,  а истину - с новизной.
Њы  будем счастливы вдвойне,  если,  прибегаЯ к легкому способу рассуждениЯ,
сумеем  подкопатьсЯ под основаниЯ туманной  философии, котораЯ  до  сих пор,
по-видимому,   служила  лишь  убежищем  суевериЯ  и  покровом  нелепостей  и
заблуждений.

        ѓ‹Ђ‚Ђ II Ћ ЏђЋ€‘•Ћ†„…Ќ€€ €„…‰
     ‚сЯкий охотно согласитсЯ  с  тем, что существует значительное  различие
между восприЯтиЯми (perceptions) ума, когда кто-нибудь, например, испытывает
боль  от чрезмерного жара или удовольствие от  умеренной теплоты и когда  он
затем вызывает в  своей памЯти это ощущение  или предвосхищает (anticipates)
его  в  воображении.  ќти  способности  могут  отображать,  или  копировать,
восприЯтиЯ наших чувств, но они никогда не  могут  вполне  достигнуть силы и
живости первичного ощущениЯ. „аже когда они действуют с наивысшей силой, мы,
самое большее, говорим,  что они представлЯют  (represent) свой объект столь
живо, что мы почти ощущаем или  видим  его,  но, если  только ум не  поражен
недугом или  помешательством, они никогда не  могут достигнуть такой степени
живости, чтобы совершенно уничтожить различие между указанными восприЯтиЯми.
Љак бы ни были блестЯщи краски поэзии,  она никогда  не нарисует нам природу
так, чтобы мы принЯли описание за настоЯщий пейзаж. ‘амаЯ живаЯ мысль все же
уступает самому слабому ощущению.
     Њы  можем  проследить  подобное  же  различие  и  наблюдаЯ  все  другие
восприЯтиЯ ума: разгневанный человек возбужден совершенно иначе, нежели тот,
который только  думает об этой  эмоции; если  вы  мне  скажете,  что человек
влюблен, Я  легко  пойму, что  вы под  этим подразумеваете,  и составлю себе
верное представление о его состоЯнии, но никогда не спутаю это представление
с  действительным пылом и волнениЯми страсти.  Љогда  мы размышлЯем  о своих
прежних чувствах  и аффектах,  наша мысль служит верным  зеркалом, правильно
отражающим  свои  объекты,  но употреблЯемые ею  краски  слабы  и  тусклы  в
сравнении с теми, в которые были  облечены наши  первичные восприЯтиЯ. —тобы
заметить различие тех и  других,  не нужно  ни  особой  проницательности, ни
метафизического склада ума.
     € поэтому  мы можем  разделить  здесь все восприЯтиЯ ума на два класса,
или  вида, различающихсЯ по  степени силы и  живости. Њенее сильные  и живые
обычно называютсЯ  мыслЯми или идеЯми, длЯ другого же вида нет названиЯ ни в
нашем Языке, ни в большинстве  других;  и это потому,  думаю Я,  что ни  длЯ
каких  целей,  кроме  философских,   не  было  надобности  подводить  данные
восприЯтиЯ  под общий  термин, или  общее  имЯ.  Џоэтому  мы  позволим  себе
некоторую  вольность и  назовем их  впечатлениЯми, употреблЯЯ  этот термин в
смысле, несколько отличном  от общепринЯтого. €так, под термином впечатлениЯ
Я подразумеваю все  наши  более  живые  восприЯтиЯ, когда мы слышим,  видим,
осЯзаем, любим, ненавидим, желаем, хотим. ‚печатлениЯ отличны от идей, т. е.
от  менее живых восприЯтий, сознаваемых нами, когда мы мыслим о каком-нибудь
из вышеупомЯнутых ощущений или душевных движений.
     Ќа  первый  взглЯд ничто  не кажетсЯ  более свободным  от  ограничений,
нежели  человеческаЯ  мысль,  котораЯ  не  только  не подчинЯетсЯ  власти  и
авторитету  людей,  но даже не  может  быть  удержана  в  пределах природы и
действительности. ‘оздавать чудовища и соединЯть самые несовместимые формы и
образы  воображению   не   труднее,  чем   представлЯть   (conceive)   самые
естественные и знакомые объекты. ’ело приковано к  одной планете, по которой
оно  передвигаетсЯ еле-еле,  с напрЯжением и усилиЯми, мысль же может в одно
мгновение перенести нас в самые отдаленные области  вселенной или даже за ее
границы, в беспредельный  хаос, где  природа, согласно нашему предположению,
пребывает в полном беспорЯдке.  Ќикогда  не виденное и не слышанное  все  же
может быть  представлено; мысли доступно  все, кроме  того,  что заключает в
себе безусловное противоречие.
     Ќо  хотЯ  наша  мысль по  видимости обладает безграничной свободой, при
более  близком  рассмотрении  мы   обнаружим,  что  она  в  действительности
ограничена очень тесными пределами  и что всЯ творческаЯ  сила  ума сводитсЯ
лишь  к  способности  соединЯть,  перемещать,   увеличивать  или   уменьшать
материал,  доставлЯемый нам  чувствами  и опытом. „умаЯ  о золотой  горе, мы
только соединЯем две совместимые друг с другом идеи - золота и горы, которые
и раньше были нам известны. Њы можем представить себе добродетельную лошадь,
потому  что  на  основании   собственного  чувствованиЯ  (feeling)  способны
представить себе добродетель и можем присоединить это представление к фигуре
и  образу  лошади- животного, хорошо нам  известного. ‘ловом,  весь материал
мышлениЯ  доставлЯетсЯ нам  внешними  или  внутренними чувствами,  и  только
смешение или соединение его есть дело ума и воли. €ли, выражаЯсь философским
Языком,  все  наши идеи,  т. е. более  слабые  восприЯтиЯ, суть  копии наших
впечатлений, т. е. более живых восприЯтий.
     „лЯ  доказательства этого, Я надеюсь,  будет достаточно  двух следующих
аргументов. ‚о-первых,  анализируЯ наши  мысли,  или идеи, как бы сложны или
возвышенны они ни были, мы всегда находим, что они сводЯтсЯ к простым идеЯм,
скопированным с  какого-нибудь  прошлого ощущениЯ или чувствованиЯ. „аже  те
идеи,  которые  кажутсЯ  нам  на  первый взглЯд наиболее далекими от  такого
источника,  при  ближайшем рассмотрении оказываютсЯ проистекающими  из него.
€деЯ Ѓога как бесконечно разумного, мудрого и  благого ‘ущества  порождаетсЯ
размышлением над  операциЯми нашего собственного ума (mind)  и  безграничным
усилением качеств благости и мудрости. Њы можем довести наше исследование до
каких   угодно   пределов   и   при   этом  всегда  обнаружим,   что  каждаЯ
рассматриваемаЯ нами идеЯ скопирована с какого-то  впечатлениЯ,  на  которое
она  похожа. „лЯ  тех, кто стал бы утверждать, что это положение не ЯвлЯетсЯ
всеобщей  истиной и  допускает исключениЯ, существует  только один, и притом
очень легкий, способ опровергнуть его: надо показать ту идею, котораЯ, по их
мнению, не  проистекает  из данного  источника. Ќас же, коль скоро мы  хотим
защитить  свою  теорию,  это  обЯжет  указать  то  впечатление,  или   живое
восприЯтие, которое соответствует данной идее.
     ‚о-вторых,  если  случаетсЯ  так, что вследствие  изъЯна органа человек
становитсЯ  неспособным испытывать  какой-нибудь  род  ощущений,  мы  всегда
обнаруживаем, что ему так же мало доступны и соответствующие идеи. ‘лепой не
может составить себе  представление о цветах, глухой -  о звуках. ‚озвратите
каждому из них то  чувство,  которого он лишен; открыв новый вход ощущениЯм,
вы  в то  же времЯ  откроете  дверь  идеЯм, и человеку  уже  нетрудно  будет
представить соответствующие объекты. ’о же бывает  и в  случае, если объект,
который  может возбудить  какое-нибудь ощущение,  никогда  не  воспринималсЯ
органом чувства. ’ак, лапландец  или  негр  не имеет представлениЯ  о  вкусе
вина.  €  хотЯ  в  духовной жизни мало  (или  совсем нет) примеров  подобных
недостатков в том  смысле,  чтобы человек  никогда  не испытывал  или же был
совершенно   неспособен   испытывать   какое-нибудь  чувство   или  страсть,
свойственные человеческому  роду, однако наше  наблюдение, хоть  и в меньшей
степени, приложимо  и здесь. —еловек кроткого  нрава не может составить себе
идеи  укоренившейсЯ  мстительности или  жестокости, а сердцу эгоиста  трудно
понЯть  возвышенную  дружбу  и  великодушие.  ‹егко  допустить,  что  другие
существа  могут  обладать  многими  чувствами,  о  которых  мы  не  способны
составить представление, потому  что идеи их никогда не  проникали в нас тем
единственным  путем,  которым идеЯ  может  иметь доступ в сознание, а именно
путем действительного переживаниЯ и ощущениЯ.
     Ћднако  существует   одно  противоречащее  всему  сказанному   Явление,
ссылаЯсь  на  которое  можно,  пожалуй,  доказать,  что  идеи все  же  могут
возникать независимо  от соответствующих впечатлений. џ думаю, всЯкий охотно
согласитсЯ с тем, что  разнообразные идеи цвета или звука, проникающие через
глаз и ухо,  действительно различны, хотЯ  в то  же времЯ  и  похожи друг на
друга. Њежду тем если это верно относительно различных цветов, то это должно
быть верно и  относительно различных оттенков одного и того же цвета; каждый
оттенок  порождает отдельную идею,  независимую от остальных. …сли  отрицать
это, то  путем постепенной градации оттенков можно незаметно превратить один
цвет в другой, самый отдаленный  от  него, и, если вы не  согласитесь с тем,
что  промежуточные цвета  различны, вы  не  сможете,  не  противореча  себе,
отрицать то, что противоположные цвета тождественны. Џредположим теперь, что
какой-нибудь  человек  пользовалсЯ  своим зрением в течение  тридцати лет  и
превосходно ознакомилсЯ со всевозможными  цветами, за исключением, например,
какого-нибудь  одного  оттенка  голубого  цвета,  который   ему  никогда  не
приходилось видеть.  Џусть ему  будут показаны  все  различные оттенки этого
цвета,  за  исключением  одного,  упомЯнутого  выше,  причем будет  соблюден
постепенный переход от самого  темного к самому светлому; очевидно,  что  он
заметит  пропуск там,  где недостает оттенка,  и почувствует, что  в  данном
месте  разница  между смежными цветами больше,  чем в  остальных.  €  вот  Я
спрашиваю: может ли человек собственным  воображением заполнить такой пробел
и составить себе  представление об этом  особенном оттенке, хотЯ бы  таковой
никогда не  воспринималсЯ его  чувствами?  џ  думаю, большинство  будет того
мнениЯ,  что  человек   в  состоЯнии  это  сделать,  а   это  может  служить
доказательством тому, что простые идеи  не всегда, не каждый  раз вызываютсЯ
соответствующими  впечатлениЯми; впрочем, данный пример столь  исключителен,
что едва ли должен быть принЯт нами во внимание и не заслуживает того, чтобы
мы из-за него одного изменили свой общий принцип.
     €так,  у  нас  есть  положение,  которое  не  только   само   по  себе,
по-видимому, просто и  понЯтно, но и, более того, при  надлежащем применении
может сделать столь же Ясным  и всЯкий спор, а также  изгнать тот непонЯтный
жаргон,  который  так  долго  господствовал в  метафизических  рассуждениЯх,
только компрометируЯ их. ‚се идеи, а в особенности отвлеченные, естественно,
слабы и неЯсны; наш  ум нетвердо владеет ими, они легко могут быть смешаны с
другими, похожими на  них идеЯми,  а если мы часто употреблЯли  какой-нибудь
термин, хотЯ и лишенный точного значениЯ, то мы способны вообразить, будто с
ним  свЯзана  определеннаЯ  идеЯ.  Ќапротив,  все  впечатлениЯ,  т.  е.  все
ощущениЯ,  как внешние,  так  и внутренние, ЯвлЯютсЯ сильными  и живыми, они
гораздо  точнее  разграничены,  и  впасть  относительно  них  в  ошибку  или
заблуждение трудно.  Џоэтому,  как  только  мы  подозреваем,  что какой-либо
философский термин  употреблЯетсЯ без  определенного  значениЯ или  не имеет
соответствующей  идеи  (что  случаетсЯ  весьма  часто), нам  следует  только
спросить: от какого  впечатлениЯ происходит эта предполагаемаЯ идеЯ? Ђ  если
мы  не  сможем  указать  подобное  впечатление, это только  подтвердит  наше
подозрение. ђассматриваЯ  идеи в таком  Ясном свете, мы надеемсЯ пресечь все
споры, которые могут возникнуть относительно их природы и реальности.

        ѓ‹Ђ‚Ђ III ЋЃ Ђ‘‘Ћ–€Ђ–€€ €„…‰
     Ћчевидно, что существует принцип соединениЯ различных мыслей, или идей,
нашего  ума  и что,  поЯвлЯЯсь в памЯти или  воображении,  они вызывают друг
друга  до известной степени методично и регулЯрно. Џри серьезном размышлении
или разговоре это столь доступно  наблюдению,  что всЯкаЯ  отдельнаЯ  мысль,
прерывающаЯ правильное течение или сцепление идей, тотчас же замечаетсЯ нами
и отбрасываетсЯ. Ќо, подумав, мы найдем, что  даже в самых  фантастических и
бессвЯзных грезах, даже в сновидениЯх ход нашего  воображениЯ не  был вполне
произволен,  что  и  здесь  существовала  некотораЯ свЯзь  между  различными
следующими друг за  другом  идеЯми. …сли  бы  мы записали самый  несвЯзный и
непринужденный разговор, мы тотчас же заметили бы нечто свЯзывающее  все его
отдельные переходы; а при отсутствии  такой  свЯзи  человек, прервавший нить
разговора, все же мог бы  сообщить нам, что  в  его уме  незаметно произошло
сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от предмета разговора. ‡амечено,
что в самых различных Языках, даже в тех, между которыми нельзЯ предположить
ни  малейшей свЯзи, ни малейшего сообщениЯ,  слова, выражающие самые сложные
идеи,  в  значительной мере  соответствуют  друг другу;  это  служит  верным
доказательством   того,  что  простые  идеи,  заключенные  в  сложных,  были
соединены в силу какого-то общего принципа, оказавшего одинаковое влиЯние на
все человечество.
     •отЯ  тот  факт, что  различные  идеи  свЯзаны  друг  с другом, слишком
очевиден,  чтобы он мог укрытьсЯ от наблюдениЯ, ни один  философ,  насколько
мне  известно,  не попыталсЯ  перечислить  или классифицировать все принципы
ассоциации;  между  тем  это предмет, по-видимому,  достойный вниманиЯ.  Њне
представлЯетсЯ,  что существуют только три  принципа свЯзи  между  идеЯми, а
именно: сходство, смежность во времени или пространстве и причинность (cause
or effect).
     џ думаю,  мало кто  станет сомневатьсЯ  в том,  что  указанные принципы
действительно способствуют соединению идей.  Џортрет  естественно  переносит
наши  мысли к оригиналу;  упоминание об одном  помещении  в некотором здании
естественно приводит к вопросу или разговору о других, а думаЯ о ранении, мы
едва  ли можем  удержатьсЯ  от мысли о  следующей  за ним  боли. Ќо  что это
перечисление  полно   и  что  никаких  других  принципов  ассоциации,  кроме
упомЯнутых,  нет  - это,  быть  может,  трудно  было бы доказать так,  чтобы
удовлетворить читателЯ или хотЯ  бы себЯ самих. ‚се, что мы можем  сделать в
данном случае,-это рассмотреть несколько примеров  и  тщательно  исследовать
принцип  соединениЯ различных мыслей, не останавливаЯсь до тех  пор, пока не
достигнем как можно более общего  принципа. —ем большее количество  примеров
мы рассмотрим и чем более тщательно подойдем к делу, тем  тверже  будет наша
уверенность, что составленное  нами  на  основании  всего этого перечисление
полно и совершенно.

        ѓ‹Ђ‚Ђ IV ‘Љ…Џ’€—…‘Љ€… ‘ЋЊЌ…Ќ€џ Ћ’ЌЋ‘€’…‹њЌЋ „…џ’…‹њЌЋ‘’€ “ЊЂ
     —асть 1
     ‚се  объекты,  доступные  человеческому  разуму  или  исследованию,  по
природе своей могут быть разделены на два вида, а именно: на отношениЯ между
идеЯми и факты. Љ первому виду относЯтсЯ такие науки, как геометриЯ, алгебра
и  арифметика,   и  вообще  всЯкое   суждение,  достоверность  которого  или
интуитивна, или демонстративна. ‘уждение, что квадрат гипотенузы равен сумме
квадратов двух других сторон, выражает отношение между указанными  фигурами;
в  суждении трижды  пЯть равно половине тридцати выражаетсЯ  отношение между
данными числами. Љ такого рода суждениЯм можно прийти благодарЯ одной только
мыслительной деЯтельности,  независимо от того, что существует где бы то  ни
было  во вселенной.  Џусть  в природе  никогда  бы не существовало ни одного
круга или треугольника,  и  все-таки истины,  доказанные  …вклидом, навсегда
сохранили бы свою достоверность и очевидность.
     ”акты,   составлЯющие   второй   вид  объектов   человеческого  разума,
удостоверЯютсЯ  иным  способом, и, как бы велика ни была длЯ нас очевидность
их истины, она иного  рода, чем предыдущаЯ. Џротивоположность всЯкого  факта
всегда  возможна,  потому  что  она  никогда  не  может   заключать  в  себе
противоречиЯ, и наш ум всегда представлЯет ее так же легко и Ясно,  как если
бы она вполне  соответствовала действительности.  ‘уждение ‘олнце  завтра не
взойдет столь же Ясно и столь же  мало заключает в себе  прот