ось,  что  Я  овладела  краЯми,
неподвластными человеку. Ћтвратительный циклоп, нагромоздивший  здесь  эти
каменные глыбы, чтобы сбросить их вниз, в долину, и извлекший из неведомых
подземелий адский пламень, чтобы сжечь юные всходы земли, навлек  на  себЯ
гнев мстительного бога. Њне казалось, что Я  пришла  сюда  заклеймить  его
последним клеймом раба, ступив ногою на его разбитую голову.  Ќедостаточно
было, чтобы вседержитель позволил цивилизованной  расе  заполонить  своими
победами и трудами всю эту землю, отвоеванную у стихий; надо  было,  чтобы
женщина  взошла  на  эту  последнюю  вершину,  поднЯлась  к  пустынному  и
безмолвному алтарю поверженного  титана.  Ќадо  было,  чтобы  человеческий
разум, орел, способный охватить полетом своим бесконечные  пространства  и
владеющий сокровищем всех миров, прилетел и опустилсЯ  на  этот  алтарь  и
расправил крыльЯ, чтобы склонитьсЯ к  земле  и  братски  благословить  ее,
пробуждаЯ в  первый  раз  сочувствие  человека  к  человеку  среди  бездны
пространства. Џовернувшись тогда к пустынным местам, по которым  Я  только
что шлЯ, Я попыталась уЯснить  себе  ту  перемену,  котораЯ  произошла  во
вкусах моих и привычках. Џочему это раньше мне все времЯ казалось,  что  Я
недостаточно далеко ушла от человеческого жильЯ?  Џочему  теперь  мне  так
хочетсЯ быть к нему ближе? џ ведь не  открыла  в  человеке  никаких  новых
добродетелей, качеств, которых бы Я до сих пор не знала. Ћбщество не стало
ведь лучше с того днЯ, когда Я с ним рассталась.  €здали,  так  же  как  и
вблизи, Я до сих пор нахожу в нем все те же пороки, все  ту  же  косность,
мешающую ему переделать себЯ в соответствии  с  благородными  и  истинными
потребностЯми. —то же касаетсЯ дикой  красоты  природы,  то  Я  отнюдь  не
потерЯла способности восхищатьсЯ ею.
   Ќичто не может погасить в поэтических душах чувства прекрасного, и  то,
что им сначала кажетсЯ гибельным, развивает в них  неведомые  способности,
неистощимые силы Њежду тем прежде мне казалось, что где-то,  должно  быть,
есть какаЯ-то еще более недоступнаЯ пещера, еще более  безлюднаЯ  пустошь,
еще более дикий морской берег, что лишь он один  удовлетворит  одолевающий
менЯ зуд ходьбы и ненасытную жажду ума. Ђльпы были длЯ менЯ слишком низки,
а море чересчур узко. Ќепреложные гармонические законы  вселенной  утомили
мой взглЯд, истощили мое терпение. ‘ледЯ глазами за  ползущей  лавиной,  Я
думала каждый раз, что она должна бы на пут своем взрыхлить больше  снега,
повалить больше сосен, сильнее  оглушить  своим  грохотом  испуганное  эхо
окрестных ледников. Њне казалось, что гроза всегда медлит и всегда  звучит
приглушенно. Њне хотелось запустить  руку  в  темные  тучи  и  с  грохотом
разодрать их на части. Њне хотелось присутствовать при каком-нибудь  новом
потопе, видеть, как падает звезда, как некаЯ  новаЯ  катаклизма  потрЯсает
вселенную. џ бы закричала от радости, если бы вдруг низверглась  в  бездну
вместе  с  обломками  мира,  и  тогда  только  Я  признала  бы,  что   бог
действительно такой сильный, каким Я его себе представлЯла.
   € вот, оттого что Я вспоминаю эти неистовые дни и безумные  желаниЯ,  Я
дрожу теперь при виде  мест,  сохранивших  следы  былых  потрЯсений  нашей
планеты. ‹юбовь к порЯдку, пробудившаЯсЯ во мне с тех пор, как Я  покинула
свет, не дает мне испытать прежней радости, когда  Я  слышу  глухой  рокот
вулкана или вижу, как катитсЯ с гор лавина. Љогда  страдание  делало  менЯ
слабой, мне нужен  был  бог  и  сильный  и  гневный.  ‘ейчас,  когда  боль
улеглась, Я понимаю, что сила - в спокойствии и кротости. Ћ  несотвореннаЯ
доброта! Љак ты открылась мне вдруг! Љак  Я  благословлЯю  тебЯ  на  самой
узенькой зеленой бороздке,  которую  твой  взор  делает  плодородной!  Љак
сливаюсь воедино с этой щедрой землей, где прорастает твое  зерно!  Љак  Я
хорошо понимаю твою неистощимую  мЯгкость!  Ћ  землЯ,  дочь  неба!  Љакому
великому милосердию научил тебЯ отец твой -  ты,  не  сохнущаЯ  под  ногой
нечестивца, ты, позволЯющаЯ  богатым  владеть  тобой,  но  с  уверенностью
ожидающаЯ днЯ, который отдаст тебЯ всем твоим детЯм! ’огда ты, разумеетсЯ,
предстанешь  нам  преображенной  и  похорошевшей:  ты  станешь  веселее  и
плодороднее, ты, может быть, осуществишь те  чудесные  поэтические  мечты,
которые сейчас провозглашают новые секты и которые,  подобно  таинственным
ароматам, возносЯтсЯ над этим веком сомнений, странной смеси  высокомерных
отрицаний и сладостных надежд.
   “поеннаЯ созерцанием этой дивной ночи, Я отдалась  течению  времени.  ‚
полночь луна зашла. ‚ернутьсЯ уже не было возможности; теперь,  когда  она
перестала светить, Я все равно не могла бы найти дорогу в  лабиринте  этих
нагроможденных обломков - хоть на небе и сверкали звезды, глубины  кратера
были погружены во мрак. џ подождала, пока первый луч солнца не забелеет на
горизонте. Ќо едва только светлаЯ полоска поЯвилась  на  небе,  землЯ  так
похорошела, что Я не  могла  оторватьсЯ  от  картины,  котораЯ  все  времЯ
менЯлась и на глазах у менЯ становилась все красивее.
   Ѓледные звезды ‘корпиона, справа от менЯ, по одной погружались в  море.
Џрелестные  нимфы,  неразлучные  сестры,  они,  казалось,   сплетались   в
объЯтиЯх, увлекаЯ друг друга на купанье,  сулившее  им  великую  и  чистую
радость. Ѓесчисленные светила, которыми было усеЯно небо, сделались  более
редкими и сиЯли Ярче; день еще не занЯлсЯ, а меж тем небо уже  посветлело,
будто серебрЯнаЯ пелена украсила его лазурное лоно. ‚ воздухе посвежело, и
казалось, что звезды разгорались от этого свежего  дуновениЯ,  как  пламЯ,
которое ветер раздувает, прежде чем  погасить.  Љапелла  взошла  слева  от
менЯ, сверкаЯ Ярким красным светом, над огромными лесами, а  Њлечный  Џуть
растаЯл над моей головой, как тает, поднимаЯсь к небу, туман.
   ’огда небо сделалось  похожим  на  купол,  который  вдруг  откинулсЯ  в
сторону, и зарЯ занЯлась, разгонЯЯ  на  своем  пути  заленившиесЯ  звезды.
‚етер задувал их одну за другой взмахом своих крыльев, но те,  что  упорно
не хотели уйти, сверкали теперь еще Ярче, еще красивее. ѓеспер все светлел
и надвигалсЯ так величественно, что казалось невозможным низвергнуть его с
трона. ЃольшаЯ Њедведица пригибала  свою  огромную  спину,  пробираЯсь  на
север. ‡емлЯ представлЯлась  сплошной  черной  массой,  и  только  кое-где
вершины гор перебивали ровную  линию  горизонта.  Њало-помалу  проЯснЯлись
озера и речки - маленькие пЯтнышки, извилистые ниточки бледного серебра на
темном покрове. Џо мере того как рассвет сменЯлсЯ  сиЯнием  днЯ,  все  эти
воды расцвечивались  переменчивыми  отблесками  перламутра.  €  долго  еще
лазурь, с целой гаммой бесчисленных оттенков, переливающихсЯ от  белого  к
черному, была единственной краской,  разлитой  по  земле  и  небу.  ‚осток
заалел гораздо раньше, чем в окружающем пейзаже пробудились цвета и формы.
€ вот наконец первые контуры возникли из хаоса. Џрежде всего  определились
очертаниЯ переднего плато, за ним  последовали  другие,  вплоть  до  самых
дальних; и когда весь  рисунок  стал  отчетливо  виден,  вспыхнула  зелень
листвы, и растительность начала постепенно, оттенок  за  оттенком,  менЯть
окраску: из темно-синей она становилась Ярко-зеленой.
   ‘амыми упоительными были минуты перед тем, как солнечный диск взошел на
небо. ЋчертаниЯ предметов определились  четко  и  стройно.  Ѓыло  какое-то
неизъЯснимое очарование в озарившем все вокруг рассеЯнном  бледном  свете.
‹учи поднимались, как пламЯ, за огромной завесою тополей, которые все  еще
оставались  неосвещенными  и  черными  силуэтами  вырисовывались  на  фоне
раскаленного  пекла.  Ћднако   на   юго-востоке   световые   фантасмагории
становились все Ярче. Љосые лучи проскальзывали всюду в промежутках  между
холмами, рощами и садами. Ћсвещенные по  краЯм  леса  высились,  легкие  и
прозрачные, меж тем как глубь их  оставалась  непроницаемой.  „о  чего  же
хороши были при этом свете деревьЯ!  ‘колько  изЯщества  было  в  стройных
тополЯх, сколько приЯтной округлости в рожковых деревьЯх, сколько мЯгкости
в миртах и ракитнике! ‡елень была всЯ  одного  тона,  но  прозрачность  ее
возмещала богатство оттенков; каждое мгновение становЯщиесЯ более  Яркими,
лучи проникали во все извилины, во все глубины. ‡а  каждой  стеной  листвы
как бы спадала какаЯ-то пелена, и, словно по мановению  волшебного  жезла,
возникали новые перспективы, исполненные все большей прелести и  свежести.
ЏроЯснЯлись отдаленные уголки лугов,  кустарника,  рощ,  опушек,  поросших
мохом и камышами. € вместе с тем в далеких глубинах,  и  там,  где  стволы
сплетались в одно, укрывались еще какие-то сладостные тайны утра, не столь
непроницаемые, как тайны ночи, но зато более чистые, чем то, что  с  собою
приносил  день.  ‡а  белеющими  стволами  старых  смоковниц  уже  не  было
спрЯтанных в лесной чаще пещер, где  скрывались  коварные  фавны;  там,  в
убежищах своих, притаились  стыдливые  и  тихие  гамадриады.  …два  только
пробудившиесЯ птицы пели еще мало, и в голосах их слышалась робость. ‚етер
умолк, даже на самой  высокой  из  осин  не  шелохнулсЯ  ни  один  листик.
Ќапоенные росою цветы еще не начали пахнуть.  ‚сю  жизнь  Я  больше  всего
любила эти минуты: они возвращают нас к извечной юности человека.  ‘колько
в них чистоты, умеренности и неги... Ћ  ‘тенио!  ќто  минуты,  когда  твоЯ
бледнаЯ красота и твои прозрачные глаза светЯт мне  так  же,  как  светили
когда-то!
   Ќо внезапно листва всЯ затрепетала - пролетела огромнаЯ стаЯ птиц.  ‚се
словно задрожало от радости; ветер дул  с  запада,  с  верхушки  деревьев,
казалось, склонились перед богом.
   Џодобно тому  как  король,  впереди  которого  едет  блестЯщий  кортеж,
Явившись сам, очень скоро затмевает весь блеск своей пышной свиты,  так  и
солнце, поднЯвшись на горизонте, затмило рассыпанный на его дороге пурпур.
Ћно пустилось в путь с быстротой, котораЯ не может не  поражать,  ибо  это
единственный миг, когда наш глаз Ясно различает движение, и  это  движение
увлекает нас и словно  кидает  под  пылающие  колеса  небесной  колесницы.
Ћкунувшись на мгновение  в  огненные  испарениЯ  атмосферы,  все  какое-то
расползшеесЯ, оно всплыло и вспрыгнуло неловким  и  не  очень  решительным
прыжком, подобно причудливому  огненному  призраку,  готовому  растаЯть  и
кануть в ночь. Ќо сомнениЯ его быстро рассеЯлись: оно округлилось и словно
раскололось, бросаЯ вдаль сиЯнье своих лучей.  ’ак  еще  древним  ѓелиосом
оно, выходЯ из морЯ, встрЯхивало свои горЯщие волосы на берегу и  огненным
дождем вливалось в реки; так, став высоким  творением  единого  бога,  оно
несет жизнь простершимсЯ перед ним мирам.
   ‚месте с солнцем краски, до  этого  неЯсные  и  смутные,  обрели  вдруг
полную силу. ‘еребрЯные краЯ лесных массивов окрасились темною  зеленью  с
одной стороны и изумрудной - с другой.  ’а  часть  пейзажа,  в  которую  Я
больше всего вглЯдывалась, изменила вид, и каждый предмет предстал как  бы
в двух ликах: одном - темном, другом - сверкающем; каждый листик  сделалсЯ
каплей золотого дождЯ; потом отсветы пурпура обозначили  переход  света  в
зной. Ѓелый песок на дорожках пожелтел, и на серых глыбах скал живописными
сочетаниЯми заиграли коричневые,  желтые,  бурые  и  красные  пЯтна.  ‹уга
впитали в себЯ росу, от которой они казались светлее  и  сделались  такими
свежими, такими зелеными, что всЯ другаЯ зелень вдруг потускнела. Ќа месте
красок  всюду  поЯвились  оттенки;  на  всех  зеленых   покровах   серебро
превратилось в золото, изумруды - в рубины, жемчуга -  в  бриллианты.  ‹ес
понемногу потерЯл всю свою таинственность; бог-победитель проник  в  самые
укромные убежища, в самые тенистые уголки. џ  увидела,  как  цветы  вокруг
менЯ раскрываютсЯ, почувствовала, как они отдают ему весь свой аромат...
   џ ушла - все это не так подходило к моему настроению и к моей  странной
судьбе. ќто было скорее воплощение пылкого  периода  юности,  а  никак  не
последовавших за ним умиротворЯющих лет; это был бурный  призыв  к  жизни,
которой Я не жила и не должна жить. џ приветствовала творение и  отвратила
от него взор без неблагодарности и без горечи.
   џ провела там несколько упоительных  часов;  разве  не  должна  Я  была
возблагодарить за них бога, сделавшего  красоту  земли  бесконечной,  дабы
каждое живое существо могло черпать из нее  потребное  ему  счастье.  €ные
созданиЯ живут всего несколько часов; другие пробуждаютсЯ, когда  засыпает
все остальное; третьи существуют только несколько месЯцев в  году.  €  что
же! Ќеужели человеческое существо, обреченное на  одиночество,  не  сумеет
без гнева отказатьсЯ от нескольких минут  всеобщего  опьЯнениЯ,  если  ему
дано вкушать все радости, которые дарует  покой!  Ќет,  Я  ни  на  что  не
жаловалась, и Я сошла с  горы,  времЯ  от  времени  останавливаЯсь,  чтобы
взглЯнуть на знойное небо и удивитьсЯ, что прошло так мало времени  с  тех
пор, как над всем царила томнаЯ бледность луны.
   Ќи на одном  человеческом  Языке  нельзЯ  рассказать  о  тех  волшебных
переменах, которые несет во вселенную бог времени.  —еловек  не  может  ни
определить, ни описать движение. ђазличные фазы  этого  движениЯ,  которое
именуют _временем_, носЯт одинаковые названиЯ на всех Языках, а длЯ каждой
минуты следовало бы придумать особое, ибо ни одна  из  них  не  похожа  на
предыдущую.  Љаждое  из  этих  мгновений,  которое  мы  пытаемсЯ  выразить
числами, преображает творение и производит в бесчисленных мирах  столь  же
бесчисленные перевороты. ’очно так же,  как  ни  один  день  не  похож  на
другой, ни одна ночь - на другую ночь, ни одно мгновение днЯ или  ночи  не
похоже на то, которое ему предшествует, и на то, которое за  ним  следует.
ќлементам великого целого свойствен определенный  порЯдок  как  неизменное
условие  существованиЯ,  и  вместе   с   тем   неистощимое   разнообразие,
свидетельство безграничной силы и неутомимой энергии, управлЯет жизнью  во
всех  ее  проЯвлениЯх,  начинаЯ  с  облика  созвездий  и  кончаЯ   чертами
человеческого лица, начинаЯ от морских волн и кончаЯ  былинками  на  лугу,
начинаЯ от всемирного пожара незапамЯтных времен, уничтожившего светила, и
кончаЯ неописуемыми изменениЯми атмосферы, окружающей миры, - нет вещи,  у
которой не было бы своего собственного существованиЯ и котораЯ бы в каждый
период своей жизни не претерпела бы более или менее заметных длЯ  человека
изменений.
   ‚идел ли кто-нибудь два  одинаковых  восхода  солнца?  ђазве  человеку,
который растрачивает силы на такое  количество  ничтожных  дел  и  находит
удовольствие в стольких зрелищах, его недостойных, не следовало бы  искать
подлинное наслаждение в созерцании  великого  и  вечного?  ‘реди  нас  нет
никого, кто бы не  сохранил  в  памЯти  подробности  какого-нибудь  самого
простого происшествиЯ, но ни один из нас, перебираЯ свои  самые  радостные
воспоминаниЯ, не отыщет среди них минут, когда природа полюбилась ему ради
нее самой, когда лучи солнца вывели его  из  замкнутого  круга  эгоизма  и
растворили в этом потоке  любви  и  счастьЯ,  который  опьЯнЯет  все  наше
существо, когда всходит солнце. Њы помимо  воли  вкушаем  эти  несказанные
блага, которые нам расточает господь; мы видим, как они проходЯт  мимо,  и
привыкли встречать их каждый раз самыми избитыми словами. Њы не вникаем  в
их характер; своей равнодушно-невнЯтной оценкой мы  сводим  к  одному  все
многообразие наших сиЯющих дней. Њы не  отмечаем  как  счастливое  событие
нашей жизни ночи, проведенной в созерцании  звезд,  великолепиЯ  утреннего
неба без единого облачка. “ каждого  человека  был  в  жизни  день,  когда
солнце сиЯло прекраснее, чем в  любой  другой  день  его  жизни.  Ћн  едва
обратил на него внимание и больше не вспоминает о нем. Ћ „вижение!  ‘тарик
‘атурн, отец всех сил! ќто тебЯ должны были бы чтить люди в образе колеса;
но они отдали твои атрибуты ”ортуне, ибо она одна приводит в  движение  их
минуты, она одна переворачивает песочные часы жизни. ‚овсе не  бег  светил
регулирует их  потребности  и  мысли;  вовсе  не  восхитительнаЯ  гармониЯ
вселенной заставлЯет  колена  их  склонЯтьсЯ,  а  сердца  битьсЯ;  детские
игрушки наполнЯют твой рог изобилиЯ. ’ы высыпаешь его  на  дороге,  и  они
нагибаютсЯ, чтобы искать их в грЯзи, а в это  времЯ  неистощимый  источник
счастьЯ и покоЯ, чистый и щедрый, просачиваетсЯ всюду вокруг,  сквозь  все
поры творениЯ".


        59

   "‹елиЯ, Я с жадностью  прочел  рассказ  о  благородных  и  трогательных
чувствах, которые наполнили вашу душу  за  годы,  прошедшие  после  нашего
расставаньЯ. ‘лава богу, вы спокойны! џ  тоже  спокоен,  но  печален,  ибо
давно уже ни на что не нужен. џ скрыл это от вас, чтобы не  нарушать  ваше
просветленное спокойствие; но теперь Я могу вам это сказать. ‚се это времЯ
Я провел, закованный в кандалы; и притом  на  земле,  чуждой  политическим
распрЯм, за которые менЯ изгнали из  страны,  где  живете  вы,  на  земле,
призванной давать убежище изгнанникам и  кичащейсЯ  своей  свободой.  ЊенЯ
сочли подозрительным:  достаточно  было  одного-единственного  подозрениЯ,
чтобы гостеприимство превратилось длЯ менЯ в тиранию.  Ќо  вот  наконец  Я
освободилсЯ из тюрьмы и возвращаюсь к своему делу ‡десь, как,  впрочем,  и
всюду, Я встречу сочувствие, ибо здесь больше, может быть, чем где  бы  то
ни   было,   великих   страданий,   великих   потребностей    и    великих
несправедливостей.
   ‚аши  рассказы  и  ваши  описаниЯ  монастырской  жизни   украсили   мое
безотрадное  существование  восхитительными  часами  и  погружали  менЯ  в
поэтические мечты. ‹елиЯ, Я ведь тоже изведал  в  тюрьме  счастливые  дни,
назло и судьбе и людЯм.
   Ѓыло времЯ, когда Я часто стремилсЯ  к  одиночеству.  ‚  часы  тоски  и
бесплодных угрызений совести Я пробовал бежать от людей;  однако  напрасно
искочевал Я полсвета:  одиночество  убегало  от  менЯ;  сам  человек,  или
влиЯние его, которого нельзЯ было избежать, или его деспотическаЯ  власть,
простирающаЯсЯ на  все  живое,  преследовали  менЯ  даже  в  самой  глухой
пустыне. ‚ тюрьме Я обрел это одиночество, такое спасительное, то, чего  Я
всюду искал и не находил. ‚ этой тишине мое сердце  открылось  и  постигло
всю красоту природы. Љогда-то Я был до того пресыщен, что менЯ не радовали
самые красивые страны, где светит солнце, теперь какой-нибудь бледный луч,
мелькнувший на  затЯнутом  небе,  жалостное  завывание  ветра  на  морском
берегу, шум волн, грустные  крики  чаек,  далекаЯ  песнЯ  девушки,  аромат
цветка, пробившегосЯ с великим трудом сквозь щель в стене, - длЯ менЯ  это
все  живые  радости,  сокровища,  цену  которым  Я  знаю.  ‘колько  раз  Я
восхищенно взирал сквозь темную  решетку  тюремного  окна  на  грандиозную
картину морского прибоЯ, на эти судороги волн, на  лохматые  хлопьЯ  пены,
которые с быстротою молнии проносЯтсЯ от краЯ  до  краЯ!  ‘колько  красоты
было тогда в этом море, обрамленном железным  прутом!  ‘  какой  жадностью
взор мой, прикованный  к  этой  открытой  щели,  охватывал  расстилающуюсЯ
передо мной безграничную ширь! Ђх, разве оно не принадлежало мне тогда все
целиком, это огромное  море,  которое  Я  мог  обнЯть  взглЯдом,  где  моЯ
свободнаЯ мысль могла блуждать без  конца  и  была  более  быстрой,  более
гибкой, более прихотливой в своем полете по небу, чем ласточки с  большими
черными крыльЯми, которые взрывали пену и,  задремав,  качались  потом  на
ветру. —то значили длЯ менЯ тогда и тюрьма и цепи? ‚оображение мое неслось
вместе с бурей, как тени, вызванные  арфою  Ћссиана.  Џотом  Я  на  легком
суденышке переплыл это море, где душа моЯ блуждала так много  раз.  €  что
же? Џоверьте, оно показалось  мне  уже  не  таким  прекрасным.  ‚етер  был
тЯжелым  и  медленным,  отсветы  на  воде  сверкали  не  так  Ярко,  волны
колыхались не так плавно. ‚осходы солнца не были такими чистыми, закаты  -
такими роскошными. Њоре, которое менЯ уносило, уже не было прежним  морем,
тем, которое баюкало мои мечты, которое принадлежало мне одному и  которым
Я наслаждалсЯ один среди закованных в цепи рабов.
   ’еперь Я живу все  будто  в  полусне,  не  делаЯ  никаких  усилий,  как
выздоравливающий после тЯжелой  болезни.  „овелось  ли  вам  испытать  это
сладостное оцепенение души и тела после  дней  горЯчки  и  кошмаров,  дней
одновременно тЯгучих и скоротечных, когда, истерзанный  бредом,  устав  от
видений  неожиданных  и  бессвЯзных,  не  замечаешь  движениЯ  времени   и
чередований днЯ и ночи? Џослушайте, если вы пережили фантастические ужасы,
в которые ввергает вас лихорадка, и возвращаЯсь к  спокойному  и  ленивому
течению жизни, к ее идиллиЯм, к ее тихим прогулкам под  ласковым  солнцем,
среди растений, которые тогда были только еще посажены в землю,  а  теперь
уже  расцвели,  если  вы,  совсем  еще  слабый,  бродили  вдоль   ручейка,
беззаботного и кроткого, как  вы  сами,  если  вы  прислушивались  к  этим
смутным шорохам природы, давно уже  переставшим  длЯ  вас  существовать  и
почти забытым среди страданий; если вы,  наконец,  возвращаетесь  к  жизни
постепенно, впитываЯ ее всеми порами своего существа, переходЯ от ощущениЯ
к ощущению, - тогда вы способны понЯть, что значит отдых  после  жизненных
бурь.
   Ќо мы не вправе останавливатьсЯ по дороге  больше  чем  на  день.  Ќебо
побуждает  нас  к  труду.  Ѓольше  чем  кому-либо  другому,  мне  надлежит
проделать тЯжелый путь. Ћтдых таит в себе  безграничные  радости;  но  нам
нельзЯ убаюкивать себЯ этими наслаждениЯми - они нас погубЯт. Ћни  посланы
нам мимоходом, как оазисы в пустыне, как предчувствие неба; но наша земнаЯ
отчизна  -  это  невозделаннаЯ  землЯ,  которую  нам  надлежит   победить,
цивилизовать и освободить от рабства. џ не забываю этого, ‹елиЯ, и  вот  Я
уже снова пускаюсь в путь, а вам желаю мира душевного!"


        60. Џ…‘Ќњ Џ“‹њ•…ђ€€

   "Љогда  Я  покидаю  ложе  наслаждений,  чтобы  взглЯнуть   на   звезды,
светлеющие на небесной лазури, колени мои дрожат от холода  этого  зимнего
утра. ‘трашные свинцовые тучи нависли  над  горизонтом,  и  зарЯ  напрасно
стараетсЯ вырватьсЯ из их  мертвенного,  бледного  лона.  ‡везда  ‚олопаса
бросает последний красноватый луч к  ногам  Ѓольшой  Њедведицы,  все  семь
светильников которой бледнеют и гаснут от сиЯниЯ денницы. ‹уна  продолжает
свой путь и медленно спускаетсЯ, холоднаЯ  и  зловещаЯ,  со  своих  высот,
надвигаЯсь  на  зубцы  мрачных  зданий.  Ќачинают  проглЯдывать   узенькие
ложбины, проложенные дождем,  отсвечивающие  тусклым,  оловЯнным  блеском.
ѓромко распевают петухи, и кажетсЯ, что  звуки  молитвы,  встречающие  эту
ледЯную зарю, возвещают пробуждение мертвецов в могилах, а не живых  в  их
домах.
   ‡ачем тебе вылезать из своей постели,  едва  согревшейсЯ  от  недолгого
сна, о землепашец, ты, который бледнее, чем зимнЯЯ  зарЯ,  печальнее,  чем
залитаЯ водою землЯ, суше, чем дерево, у которого осыпались листьЯ? ‚ силу
какой жалкой привычки осенЯешь  ты  крестным  знамением  свой  узкий  лоб,
раньше времени изборожденный морщинами, едва только зазвучит  католический
колокол?  Џо  какой  нелепой  слабости  почитаешь  ты  единственною  своей
надеждой, единственным утешением  обрЯды  религии,  котораЯ  освЯщает  всю
нищету и продлевает твое рабство до скончаниЯ века? ’ы  остаешьсЯ  глух  к
голосу сердца, которое кричит тебе: "•рабрость и месть!", и  ты  склонЯешь
голову, как только воздух задрожит от  унылого  звука,  возвещающего  миру
удел, на который ты осужден навеки: малодушие, унижение, страх!
   ’варь, не достойнаЯ жизни! ‚зглЯни, с каким сожалением солнце  изливает
на тебЯ свет, как скупа и неблагодарна природа, как неохотно покидает ночь
пределы твоего унылого краЯ! ’вой никогда не утолимый голод - единственнаЯ
сила, еще имеющаЯ над тобой власть. ќто она побуждает тебЯ  в  бессилии  и
слепоте твоей искать жалкого пастбища на земле,  истощенной  трудом  твоих
неумелых и грубых рук,  которые  одна  лишь  нужда  приводит  в  движение,
подобно рычагам механизма. ‘тупай и дроби булыжники на дороге, они ведь не
так тверды, как твой мозг, чтобы, когда мои чистокровные кони гордо по ним
побегут, они не повредили себе копыт! ‡асей илистые берега, чтобы псы  мои
кормились  отборным  зерном  и  чтобы  потом  твои  голодные  дети   жадно
выпрашивали объедки! ‘тупай,  захиревшее  отродье,  ублажай  сосущую  твою
кровь нечисть! ЏрозЯбай, как зловоннаЯ трава на болотах! Џолзи, как червЯк
по грЯзи! Ђ ты, солнце, не  показывай  своего  лика  этим  пресмыкающимсЯ,
недостойным  тебЯ  созерцать.  Љровавые  тучи,  разверзающиесЯ   при   его
приближении, закройте собою, как саваном, его сиЯющее  лицо  и  заволоките
всю египетскую землю, доколе этот жалкий народ не принесет покаЯниЯ  и  не
смоет с себЯ клеймо постыдного рабства.
   ћный влюбленный мой, ты не отвечаешь мне, ты менЯ  не  слышишь?  ѓолова
твоЯ покоитсЯ на мЯгкой подушке. Ќеужели ты боишьсЯ, как бы Я  не  увидела
твоих чистых слез? Ќеужели ты  оплакиваешь  отвратительный  день,  который
лишь занимаетсЯ над этой презренной породой людей, пробуждающейсЯ ото сна?
Ќеужели ты мечтаешь о кровопролитии и о свободе?  Ќеужели  ты  стонешь  от
страданиЯ и от гнева? ’ы спишь? ‚олосы  твои  покрылись  испариной,  плечи
потерЯли силу в любовных утехах. ’ело твое и мысли тЯжелеют от невыразимой
истомы... Ќеужели и  сил  и  жара  сердца  тебе  хватает  только  на  одни
наслаждениЯ?  Љак!  ’ы  спишь?  ‡начит,   молодость   твоЯ   без   остатка
удовлетворЯетсЯ сладострастием, и у тебЯ нет  никакого  другого  влечениЯ,
кроме страсти к женщине? ‘траннаЯ молодость! Ћна даже не знает, ни в какой
мир, ни в какой век забросила ее судьба! ‚се твое прошлое -  в  тщеславии,
все настоЯщее - в наслаждении жизнью, все будущее - в  безответственности.
Ќу что же, раз у тебЯ столько безразличиЯ и презрениЯ к несчастью другого,
удели мне немного твоей холодной подлости. Џусть же всЯ  сила  наших  душ,
пусть весь  пыл  нашей  крови  сольютсЯ  воедино,  чтобы  сообщить  особую
прЯность нашим исступленным ласкам. Ќу что ж! ђаскроем объЯтиЯ  и  закроем
сердца! Ћпустим занавес,  скрывающий  от  дневного  света  наши  постыдные
радости! Џомечтаем, разогретые жаром похоти, о мЯгком климате  ѓреции,  об
античных наслаждениЯх и о Языческом  разврате!  €  пусть  слабый,  бедный,
угнетенный, простодушный трудЯтсЯ в поте лица и страдают,  оттого  что  им
приходитсЯ есть черный хлеб, орошенный слезами; мы будем жить среди оргий,
и наши шумные наслаждениЯ заглушат их  стоны!  €  пусть  свЯтые  кричат  в
пустыне, пусть пророки вернутсЯ и их еще раз побьют каменьЯми, пусть евреи
еще раз распнут •риста! Ѓудем жить!
   €ли, хочешь, умрем? ‡адохнемсЯ  от  любви!  Џокинем  жизнь,  сломленные
усталостью, как иные влюбленные покидали ее, охваченные фанатизмом  любви.
Ќадо, чтобы наша душа погибла под тЯжестью материи, или чтобы  наше  тело,
поглощенное духом, избавилось от всего ужаса человеческой доли.
   Ћн все спит! Ђ мне не найти  ни  минуты  покоЯ,  Я  сопоставлЯю  нищету
других с моим проклЯтым богатством, и в сердце мое вторгаютсЯ угрызениЯ! Ћ
небо! „о чего же груб этот юноша, который  вчера  еще  казалсЯ  мне  таким
красивым!  ‚зглЯните  же  на  него,  мерцающие  звезды,   устремленные   в
беспредельность, и скройтесь от него навсегда!  ‘олнце,  не  заглЯдывай  к
нему в комнату, не озарЯй его лица, истомленного развратом; на нем ни разу
не было ни тени упрека, ни проклЯтиЯ провидению, которое о нем позабыло!
   Ђ ты, вассал,  жертва,  оборванец,  посмотри  на  него...  ’ы  раб,  ты
труженик, посмотри на менЯ, бледную,  растрепанную,  безутешную,  у  этого
окна... Џосмотри хорошенько на  нас  обоих.  ћноша,  богатый  и  красивый,
который платит деньги за любовь женщины, и погибшаЯ  женщина,  презирающаЯ
этого юношу и его деньги! ‚от те, кому  ты  служишь,  кого  боишьсЯ,  кого
чтишь... Џодыми же свою кирку и молот,  орудиЯ  твоего  проклЯтого  навеки
труда, и ударь! ђазрази этих трутней, которые едЯт твой хлеб  и  крадут  у
тебЯ все, даже твое место под солнцем! “бей этого мужчину,  который  спит,
убаюканный  своим  эгоизмом,  и  эту  женщину,  котораЯ  проливает  слезы,
бессильнаЯ порвать со своим пороком!"


        61

   Ћднажды вечером отшельник увидел, как в келью к  нему  входит  какой-то
молодой человек, которого он с трудом мог узнать, ибо одежда его,  манеры,
походка, голос и даже черты лица - все изменилось,  все,  если  можно  так
выразитьсЯ, потерЯло свой национальный облик, на всем был  след  иноземной
цивилизации.
   Љогда ‘тенио разделил с Њагнусом его скудный ужин, тот взЯл его за руку
и спустилсЯ с ним к берегу озера. Ћн любил приходить  в  эти  дикие  места
глЯдеть на склонившиесЯ над пропастью  огромные  кедры,  на  посеребренный
луною песок и на эту неподвижную воду, в которой отражались звезды,  такие
спокойные, как будто они мерцали где-то в другом  мире.  …му  нравились  и
стрекотание цикад, и жужжанье жуков в прибрежных камышах,  и  тихий  полет
летучих мышей, описывавших над его головою  таинственные  круги.  ‚  келье
отшельника, на краю обрыва, в глубине этого  безбрежного  озера  душа  его
искала мысль, надежду, улыбку судьбы.
   ‚идЯ, что лицо его спокойно и он так долго молчит,  Њагнус  решил,  что
господь сжалилсЯ  над  ним  и  открыл  наконец  этому  страждущему  сердцу
сокровища божественной надежды. Ќо  неожиданно  ‘тенио,  остановив  его  в
светлом и чистом  сиЯнии  луны,  сказал,  пронизываЯ  его  своим  циничным
взглЯдом:
   - ђасскажи мне, монах, про твою любовь к ‹елии, о том, как она  сделала
из тебЯ безбожника и ренегата, а потом свела с ума.
   - ѓосподи, - вскричал отшельник, растерЯнный и  бледный,  -  да  минует
менЯ чаша сиЯ!
   ‘тенио  разразилсЯ  горьким  смехом,   снЯл   шлЯпу   и   с   нарочитой
торжественностью сказал:
   - Џриветствую вас, любезный отшельник.  Ќасколько  Я  вижу,  вожделение
сопутствует вам всюду; вам нельзЯ задать даже самого  пустЯчного  вопроса:
тысЯчи кинжалов вонзаютсЯ вам в  сердце.  ’ак  не  будем  больше  об  этом
говорить. Ђ Я-то думал, что достойнаЯ настоЯтельница монастырЯ камальдулов
сделалась настолько важной персоной,  что  больше  уже  не  тревожит  ваше
воображение. ‘кажите мне, Њагнус, вы видели ее, с тех пор как она там?
   € он показал рукой на монастырь, купола которого, посеребренные  луной,
возвышались над кипарисами кладбища.
   Њагнус покачал головой.
   - Ђ что это вы делаете тут, так близко от вражеского лагерЯ? -  спросил
‘тенио. - Џочему это вы раскинули палатку под его батареЯми?
   - џ уже целый год был здесь, когда узнал, что она  принЯла  постриг,  -
ответил Њагнус.
   - € с тех  пор  вы  боретесь  с  желанием  перебратьсЯ  через  овраг  и
посмотреть сквозь какую-нибудь замочную  скважину,  хороша  ли  еще  собой
аббатиса? џ восхищаюсь вами и вас одобрЯю. •раните  свою  иллюзию  и  свою
любовь, отец мой. Њожет быть, длЯ того, чтобы выздороветь, вам  достаточно
взглЯнуть на ту, которую вы так любили. Ќо в чем бы  тогда  состоЯли  ваши
заслуги, если бы вы вдруг выздоровели? ‹адно уж, попадайте  на  небо,  оно
ведь создано длЯ дураков. —то до менЯ, - добавил он голосом, который сразу
сделалсЯ мрачным и страшным, - то Я знаю, что в снах людских  нет  и  доли
правды и что как только истина открылась, человеку остаетсЯ либо терпеливо
скучать, либо в отчаЯнии на что-то решитьсЯ. € когда Я как-то говорил, что
он может найти силу в себе самом, Я лгал и другим и  себе,  ибо  тот,  кто
достиг обладаниЯ бесполезною силой, кто упражнЯет свои  способности,  сами
по себе ничего не стоЯщие и не ведущие ни к  какой  цели,  -  сумасшедший,
которого надо остерегатьсЯ.
   ‚  моих  юношеских  мечтах,  в  экстазах  моей  самой  чистой   поэзии,
беспрестанно витал призрак любви и открывал мне небо.  ‹елиЯ,  моЯ  мечта,
моЯ поэзиЯ, мой ќлизиум, мой идеал, что стало с тобой? Људа  скрылсЯ  твой
легкий дух? ‚ каком неуловимом эфире исчезла твоЯ нематериальнаЯ сущность?
„ело в том, что глаза мои открылись, и когда Я  узнал,  что  ты  длЯ  менЯ
недостижима, жизнь предстала мне во всей своей наготе,  во  всем  цинизме,
иногда прекраснаЯ, чаще отвратительнаЯ, но всегда похожаЯ на самое себЯ  в
красоте  своей  и  в  ужасе:  всегда  ограниченнаЯ,   всегда   подчиненнаЯ
незыблемым законам, которые человеческаЯ фантазиЯ бессильна преодолеть!  €
по мере того как фантазиЯ истощалась  и  терЯла  свое  обаЯние  (фантазиЯ,
умеющаЯ представить себе неосуществимое  и  этим  внести  поэзию  в  жизнь
человека и на несколько лет привЯзать его к легкомысленным  наслаждениЯм),
по мере того как душа моЯ уставала искать в объЯтиЯх распутных женщин  тот
экстатический поцелуй, подарить который  могла  только  ‹елиЯ,  в  вине  -
поэзию и лесть, опьЯнение,  длЯ  которого  достаточно  было  одного  слова
любви, произнесенного ‹елией, и только ею одной, Я прозрел и узнал, что...
Џослушайте менЯ, Њагнус, и  пусть  слова  мои  пойдут  вам  на  пользу.  џ
просветилсЯ настолько, что узнал, что ‹елиЯ такаЯ же женщина, как и всЯкаЯ
другаЯ, что поцелуи ее губ нисколько не слаще поцелуев других губ,  что  в
словах ее не больше веса, чем в словах, других женщин. ’еперь Я знаю ‹елию
всю до конца, как будто владел ею, знаю, отчего она была  такой  красивой,
такой чистой, такой божественной; причиной этому был Я сам, моЯ молодость.
Ќо по мере того как увЯдала моЯ душа, увЯдала и ‹елиЯ. ’еперь  Я  вижу  ее
такой,  какаЯ  она  есть.  Ћна  бледна;  губы  ее  поблекли;   в   волосах
проглЯдывают те первые ниточки серебра,  которые  потом  заполнЯют  голову
сплошь, как  разросшаЯсЯ  на  могиле  трава;  лоб  перерезан  неизгладимой
чертой, которую проводит старость, сначала легкой и снисходительной рукой,
потом ногтем жестоким и резким. ЃеднаЯ ‹елиЯ, до чего  же  вы  изменились!
Љогда вы ЯвлЯетесь мне во сне в ваших прежних бриллиантах,  в  драгоценных
уборах, которые вы когда-то носили, Я не могу удержатьсЯ от горького смеха
и от слов:  "‚аше  счастье,  что  вы  аббатиса,  ‹елиЯ,  и  что  вы  очень
добродетельны; ибо, честное слово, вы уже потерЯли свою красоту, и если бы
вы менЯ пригласили сегоднЯ на небесное празднество в честь вашей любви,  Я
бы предпочел вам юную танцовщицу ’орквату или куртизанку ќльвиру".
   Ќо в конце-то концов ’орквата, ќльвира, ЏульхериЯ, ‹елиЯ, кто  вы  все,
чтобы опьЯнить менЯ, чтоб привЯзывать менЯ к железному Ярму, от которого у
менЯ на лбу кровь, чтобы вздевать на  виселицу,  переломав  руки  и  ноги?
’олпа женщин, белокурых, черноволосых, с ногами цвета слоновой  кости,  со
смуглыми плечами, стыдливые  скромницы,  смешливые  потаскухи,  вздыхающие
девственницы, меднолобые Њессалины, все вы, которые были моими и о которых
Я только мечтал, чего ради вам приходить сейчас в мою жизнь?  Љакую  тайну
можете вы открыть мне? „адите вы мне крыльЯ ночи,  чтобы  Я  мог  облететь
вселенную? ђасскажете тайны вечности? ‡аставите все звезды сойти  с  неба,
чтобы менЯ увенчать? ‡аставите распуститьсЯ длЯ менЯ хотЯ бы  один  цветок
нежнее и прекраснее тех, которыми усеЯна землЯ, где живут люди? Ѓесстыдные
обманщицы! —то же особенного в ваших ласках, чтобы ценить их  так  высоко?
’айны каких небесных радостей в ваших руках, чтобы желаниЯ наши так  могли
вас украсить? €ллюзиЯ и мечта, так это  вы  истинные  царицы  мира!  Љогда
светильник ваш гаснет, мир необитаем.
   Ѓедный Њагнус! Џерестань грызть себЯ,  перестань  бить  себЯ  в  грудь,
чтобы загнать внутрь нескромные порывы твоих желаний! Џерестань  заглушать
твои вздохи и кусать одеЯло, когда ‹елиЯ ЯвлЯетсЯ  в  твоих  снах!  Џолно,
ведь  это  ты  сам,  беднЯга,  делаешь   ее   такой   красивой   и   такой
обольстительной; свЯщенное пламЯ озарило недостойный алтарь - женщина  эта
смеетсЯ в душе над твоими страданиЯми. €бо она отлично знает, что ей нечем
ответить на такую любовь. Ћна ловчее других, она окутывает  себЯ  туманом.
Ћна не даетсЯ тебе в руки, хочет стать длЯ тебЯ божеством.  Ќо  разве  она
стала бы кутатьсЯ так, если бы тело ее было красивее, чем  тело  продажных
женщин? Ќеужели душа ее стала бы прЯтатьсЯ от излиЯний любви, если бы  она
была действительно более нежной и величественной, чем наша!
   Ћ женщина! ’ы только ложь! Њужчина, ты только тщеславие! ”илософиЯ,  ты
не более чем софизм; благочестие, ты всего-навсего трусость!


        62. „ЋЌ †“ЂЌ

   ‚ эти  годы,  развеЯвшие,  подобно  осенним  листьЯм,  людей,  когда-то
близких друг другу, ‘тенио покинул благодатные, солнечные берега -  то  ли
потому, что ему просто наскучила его прежнЯЯ жизнь, то ли потому, что  его
подозревали  в  участии  в  заговоре  и  ему  приходилось  скрыватьсЯ.  Ћн
отправилсЯ  в  наши  холодные  страны,  чтобы  познакомитьсЯ  с  чудесными
открытиЯми, сделанными там, с изощренными  наслаждениЯми  и,  может  быть,
также с гордыми софизмами наших  философов.  ‘тенио  был  богат.  ђоскошь,
веселье, развлечениЯ, игра, разврат - все средства прожиганиЯ  жизни  были
ему доступны. Ќо больше всего его пленЯло то, что он нашел уже сложившиесЯ
устои жизни под стать своему эгоизму и людей, в силу самих привычек  своих
и вкусов ставших такими,  каким  его  сделали  слабость  и  отчаЯние.  …го
восхитило возведение в принцип и систематическое  разумное  применение  на
практике того,  что  до  сих  пор  ему  приходилось  делать  с  вызовом  и
ожесточением.  Ћн  услышал,  как  профессора  с  позиций  своей  философии
оправдывают все капризы, все дурные желаниЯ, все  злые  причуды  тем,  что
человек в поступках своих руководствуетсЯ одним только  разумом,  а  разум
есть не что иное, как инстинкт. Ћн узнал у нас все чудеса психологии,  все
тонкости эклектизма, всю науку и всю мораль века,  узнал,  что  мы  должны
внимательно изучить самих себЯ, не заботЯсь друг о  друге,  и  что  каждый
должен делать только то, что ему нравитсЯ,  при  условии,  что  будет  это
делать очень  умно.  €так,  ‘тенио  уже  оставил  свои  безрассудства:  он
сделалсЯ остроумным, элегантным и равнодушным. Ћн стал посещать  салоны  и
таверны, несЯ в таверны изысканные манеры именитого дворЯнина, а в  салоны
- наглость распутника. Џубличные девки находили его очень милым,  светские
дамы считали оригиналом. ‘тенио фанатически  следовал  моде:  он  испещрЯл
стихами альбомы и каждый вечер вдохновенно пел перед тремЯстами  зрителей,
после чего вел споры о страсти и о гениальности, о  науке,  о  религии,  о
политике, об искусстве, о  магнетизме.  Ђ  в  полночь  он  шел  ужинать  с
проститутками.
   ђазорившись, он опЯть заболел: это был сплин; от его блестЯщего ума  не
осталось и следа, и он стал поговаривать, что надо  пустить  себе  пулю  в
лоб. Ћдин  известный  в  стране  государственный  деЯтель  вообразил,  что
разгадал причину его хандры, и предложил ему денег  за  стихи.  Ћбида  эта
вернула  ‘тенио  присутствие  духа.  Ћн  уехал,  глубоко  оскорбленный,  и
вернулсЯ к себе на родину, снедаемый печалью и привезЯ с собой, в качестве
итога своих путешествий, великую истину, что люди богатые презирают  того,
у кого нет денег, и что человек должен скрывать свою бедность  как  позор,
если не хочет выходить  из  нее  низкими  путЯми.  Ћн  нашел,  что  в  его
провинции за это времЯ произошли  немалые  перемены.  Љардинал  Ђннибал  и
аббатиса камальдулов произвели целую революцию в нравах и привычках людей.
Џрелат  привлекал  своими  проповедЯми  толпу,  но  избранному   обществу,
состоЯвшему из  представителей  высших  классов,  больше  всего  нравилось
слушать его в монастыре камальдулов. ‚ этой  привилегированной  обители  и
среди избранной публики его красноречие, казалось, превзошло  самое  себЯ.
’о ли присутствие аббатисы за занавесью на хорах, то  ли  особое  доверие,
которое ему внушала аудиториЯ, более привлекательнаЯ и менее  многолюднаЯ,
чем в базиликах, но кардинал чувствовал, что на него  снисходит  настоЯщее
вдохновение, и умел с  большой  изобретательностью  облечь  в  мистические
формы едкий и проникновенный смысл своего  просвещенного  либерализма.  ‘о
своей стороны, аббатиса завела в стенах обители теологические чтениЯ, куда
допускались родственницы и подруги юных воспитанниц монастырЯ. ќти  чтениЯ
посещались  очень  охотно  и  имели  не  меньше  влиЯниЯ,  чем   проповеди
кардинала. ‹елиЯ была  первой  женщиной,  в  Ясных  и  изЯщных  выражениЯх
заговорившей о вещах отвлеченных,  и  перед  ее  слушательницами  открылсЯ
совершенно новый длЯ них мир. ‹елиЯ умела убедить их в своей  правоте,  не
задеваЯ их предрассудков и не зарождаЯ сомнениЯ в их благочестивых  душах.
Ћна знала, в каких положениЯх  христианской  морали  искать  опоры,  чтобы
проповедовать дорогие ее сердцу взглЯды -  чистоту  мыслей,  возвышенность
чувств, презрение к тщеславию, такому гибельному длЯ женщины, стремление к
бесконечной любви, так мало им  известной  и  такой  длЯ  них  непонЯтной.
Ќезаметным образом она завладевала их душами, и католическаЯ вера, котораЯ
до этого сводилась длЯ них только к обрЯдам, начала пускать глубокие корни
в их убеждениЯх. Ќадо признать также, что мода способствовала успеху этого
предприЯтиЯ;  это  было  времЯ  заката  католической  веры.  ‚еликие  умы,
жаждавшие идеала, посвЯтили себЯ тому, чтобы ее возродить; на  самом  деле
они только ускорили падение церкви, ибо церковь их предала,  оттолкнула  и
осталась одна в своем ослеплении, окруженнаЯ равнодушием народов.
   Љогда  ‘тенио  вошел  в  будуар  Џульхерии,  он  увидел,  что   комната
превращена в молельню. Ќа том месте, где была статуЯ ‹еды,  стоЯла  теперь
ст