        ‹отреамон. Џесни Њальдорора


----------------------------------------------------------------------------
     ЏоэзиЯ французского символизма.
     ‹отреамон. Џесни Њальдорора/Џод. ред. ѓ. Љ. Љосикова. --
     Њ.: €зд-во Њѓ“, 1993. -- 512 с.
     ISBN 5-211-01758-7
     Џеревод Ќ. Њавлевич
     OCR Ђлексей Њахоткин
     Ћригинал здесь - http://www.gothic.ru/ і http://www.gothic.ru/
----------------------------------------------------------------------------

        Џеснь I

     (1) „ай бог, чтобы читатель, в ком эти песни разбудЯт дерзость, в  чьей
груди хоть на миг вспыхнет бушующее в них пламЯ зла, - дай бог, чтоб  он  не
заблудилсЯ в погибельной трЯсине мрачных, сочащихсЯ Ядом страниц, чтобы смог
он найти неторную, извилистую тропу  сквозь  дебри;  ибо  чтение  сей  книги
требует постоЯнного напрЯжениЯ ума, вооруженного  суровой  логикой  вкупе  с
трезвым  сомнением,  иначе  смертельнаЯ  отрава  пропитает  душу,  как  вода
пропитывает сахар. Ќе каждому такое доступно, лишь  избранным  дано  вкусить
сей горький плод и не погибнуть. Ђ потому, о слабаЯ душа,  остановись  и  не
пытайсЯ проникнуть дальше, в глубь неизведанных земель; не вперед, а  вспЯть
направь свои стопы. ’ы слышишь,  не  вперед,  а  вспЯть,  подобно  тому  как
почтительный сын отвращает глаза от сиЯющего добродетелью лица  матери  или,
вернее, длинному  клину  теплолюбивых  и  благоразумных  журавлей,  когда  с
наступлением холодов  летЯт  они  в  тишине  поднебесьЯ,  расправив  могучие
крыльЯ, держась известного им  направлениЯ,  и  вдруг  навстречу  им  задует
резкий ветер, предвестник  бури.  ‘тарейший,  летЯщий  во  главе  всей  стаи
журавль  встревоженно  качает  головой,  а  стало  быть,  и  клювом  тоже  и
недовольно им трещит (еще бы, на его месте Я тоже был бы недоволен), а между
тем порывы ветра злобно треплют  облезлую  его  выю,  пережившую  целых  три
журавлиных поколениЯ, - гроза все  ближе.  €  тогда,  неспешно  и  тщательно
обозрев горизонт своим многоопытным оком, вожак (он и никто  другой  облечен
правом ЯвлЯть свой хвост взорам всех  летЯщих  позади  и  уступающих  ему  в
мудрости птиц) издает унылый предостерегающий крик, как страж,  отпугивающий
злоумышленника,  и   плавно   отклонЯет   вершину   геометрической   фигуры,
образованной птичьими телами (возможно, это треугольник, но третьей  стороны
не видно*), вправо  или  влево  -  так  опытный  шкипер  менЯет  галс  -  и,
поворачиваЯ  крыльЯ,  что  кажутсЯ  с  земли   не   больше   воробьиных,   с
философическим смирением ложитсЯ на другой, безопасный курс.

     (2)  ’ы,  верно,  ждешь,  читатель,  чтоб  Я  на  первых  же  страницах
попотчевал тебЯ изрЯдной порцией ненависти? - будь спокоен, ты ее  получишь,
ты в полной мере усладишь свое обонЯние кровавыми ее испарениЯми,  разлитыми
в бархатном мраке; твои благородные тонкие ноздри затрепещут от  вожделениЯ,
и ты опрокинешьсЯ навзничь, как алчнаЯ  акула,  едва  ли  сознаваЯ  сам  всю
знаменательность своих деЯний и этого вдруг пробудившегосЯ в тебе  голодного
естества. Ћбещаю, две жадные дырки на гнусной  твоей  роже,  уродина,  будут
удовлетворены сполна, если только ты не поленишьсЯ  три  тысЯчи  раз  подрЯд
вдохнуть зловоние нечистой совести ‚севышнего! Ќа свете  нет  ничего,  столь
благоуханного, так что твой нос-гурман, вкусив сей аромат,  замрет  в  немом
экстазе, как ангелы на благодатных небесах.

     (3) ’еперь скажу  несколько  слов  о  том,  как  добр  и  счастлив  был
Њальдорор* в первые, безоблачные годы своей жизни, - вот  эти  слова  уже  и
сказаны. Ќо вскоре он заметил, что по некой  фатальной  прихоти  судьбы  был
создан злым. „олгие  годы  в  меру  сил  скрывал  он  свою  натуру,  но  это
длительное, неестественное напрЯженье привело к тому, что ему  стала  каждый
день бешено бросатьсЯ в голову кровь, так  что  наконец,  не  выдержав  этой
муки, он всецело предалсЯ злу... и задышал полной грудью  в  родной  стихии!
Џодумать страшно: всЯкий раз, как  Њальдорор  касалсЯ  губами  свежих  щечек
ребенка, он испытывал желанье исполосовать их острой бритвой,  и  он  охотно
сделал бы это, не  останавливай  его  Џравосудие  с  его  грозным  арсеналом
наказаний. Ќо он не лицемерил, он прЯмо говорил, что жесток. ‚нЯли ль вы его
словам, о люди? ‚от и теперь он повторЯет это свое признанье  на  бумаге,  и
перо дрожит в его руке! “вы, его силы помощнее нашей  воли...  —ерт  побери!
—то бы вы сказали, если б камень вздумал вдруг противитьсЯ закону тЯготеньЯ?
Ђх, это невозможно? Ќо так же невозможно злу жить в ладу с  добром,  хотЯ  б
оно того и пожелало. Љ тому Я и клоню.

     (4) €ные пишут длЯ того, чтобы  заставить  публику  рукоплескать  своей
добродетели, напускной или подлинной. џ же посвЯщаю свой талант  живописанью
наслаждений, которые приносит  зло.  Ћни  не  мимолетны,  не  надуманы,  они
родились вместе с человеком и вместе с ним умрут. €ли благое  Џровиденье  не
допустит, чтобы талант служил злу? €ли злодей не может быть  талантлив?  Њое
творение покажет, так ли это, а вы судите сами,  была  бы  охота  слушать...
Џогодите, у менЯ, кажетсЯ, встали  дыбом  волосы,  ну,  да  это  пустЯки,  Я
пригладил их рукой, и они послушно улеглись. ’ак вот, мелодии, которые певец
исполнит перед вами, не новы, но то и ценно  в  них,  что  все  надменные  и
злобные мысли моего героЯ каждый обнаружит в себе самом.

     (5) џ насмотрелсЯ на людей, и все  они,  все  до  единого,  тщедушны  и
жалки, все только и делают,  что  вытворЯют  одну  нелепость  за  другой  да
старательно развращают и отуплЯют себе подобных. € говорЯт, что  все  это  -
ради славы. ѓлЯдЯ на эту комедию, Я хотел рассмеЯтьсЯ, как  смеютсЯ  другие,
но, несмотрЯ на все стараниЯ, не смог - получалась лишь вымученнаЯ  гримаса.
’огда Я взЯл острый нож и надрезал себе уголки рта* с обеих сторон.  џ  было
думал, что достиг желаемого. €, подойдЯ к зеркалу, смотрел на  изуродованный
моею же рукой рот. Ќо нет! Љровь так хлестала  из  ран,  что  поначалу  было
вообще ничего не разглЯдеть. Љогда же Я вглЯделсЯ хорошенько, то понЯл,  что
моЯ улыбка вовсе не похожа на человеческую, иначе говорЯ, засмеЯтьсЯ мне так
и не удалось.
     џ насмотрелсЯ на людей, мерзких уродов с жуткими запавшими глазами, они
бесчувственнее скал, тверже стали, злобнее  акулы,  наглее  юнца,  неистовей
безумного  убийцы,   коварнее   предателЯ,   притворней   лицедеЯ,   упорнее
свЯщенника; нет никого на свете, кто был бы столь же скрытен и холоден,  как
эти существа, им нипочем  ни  обличеньЯ  моралистов,  ни  справедливый  гнев
небес! џ насмотрелсЯ на таких, что грозЯт небу дюжим кулаком, - так угрожает
собственной матери испорченный ребенок - верно,  злой  дух  подстрекает  их,
жгучий стыд превратилсЯ в ненависть,  которою  горит  их  взор,  они  угрюмо
молчат, не смеЯ выговорить вслух затаенных  своих  свЯтотатственных  мыслей,
полных Яда и черной злобы, а милосердный Ѓог глЯдит на  них  и  сокрушаетсЯ.
ЌасмотрелсЯ Я и на таких, которые с рождениЯ до смерти, каждый день  и  час,
изощрЯютсЯ  в  страшных  проклЯтиЯх  всему  живому,  себе  самим  и   своему
‘оздателю, которые растлевают женщин и детей,  бесстыдно  осквернЯЯ  обитель
целомудриЯ. Џусть вознегодует океан и  поглотит  разом  все  корабли,  пусть
смерчи и землетрЯсеньЯ  снесут  дома,  пусть  нагрЯнут  мор,  глад,  чума  и
истребЯт целые семьи, невзираЯ на мольбы несчастных жертв. ‹юди этого  и  не
заметЯт. џ насмотрелсЯ на людей, но чтобы  кто-нибудь  из  них  краснел  или
бледнел, стыдЯсь своих деЯний на земле,  -  такое  доводилось  видеть  очень
редко. Ћ вы, бури и ураганы, ты, блеклый небосвод, - не пойму,  в  чем  твоЯ
хваленаЯ красота! - ты, переменчивое море -  подобие  моей  души,  -  о  вы,
таинственные земные недра, вы, небесные духи, о ты, необъЯтнаЯ вселеннаЯ,  и
ты, Ѓоже, щедрый творец ее, к тебе взываю: покажи мне хоть одного праведного
человека!.. Ќо только прежде приумножь мои силы не то Я могу не выдержать  и
умереть, узрев такое диво, - случаетсЯ, еще и не от такого умирают.

     (6) „ве недели надо отращивать ногти. Ђ  затем  -  о,  сладкий  миг!  -
схватить и вырвать из постели мальчика, у которого еще не пробилсЯ пушок над
верхней губой, и, пожираЯ его глазами, сделать вид,  будто  хочешь  откинуть
назад его прекрасные волосы и погладить его лоб! € наконец, когда он  совсем
не, ждет, вонзить длинные ногти в его нежную грудь*, но  так,  чтобы  он  не
умер, иначе как потом насладитьсЯ его муками. €з раны потечет кровь, ее  так
приЯтно слизывать, еще и еще раз, а мальчик все это времЯ  -  пусть  бы  оно
длилось вечно! - будет плакать. Ќет ничего лучше  этой  его  горЯчей  крови,
добытой так, как Я сказал, - ничего, кроме разве что его  же  горько-соленых
слез. „а разве тебе самому не случалось попробовать  собственной  крови,  ну
хотЯ бы лизнуть ненароком порезанный палец? Ћна так хороша,  не  правда  ль,
хороша тем, что вовсе не имеет вкуса. ’еперь припомни,  как  однажды,  когда
тебЯ одолевали тЯгостные мысли, ты спрЯтал скорбное, мокрое  от  текущей  из
глаз влаги лицо в раскрытые ладони, а  затем  невольно  поднес  ладонь,  эту
чашу, трЯсущуюсЯ, как бедный школьник, что  затравленно  смотрит  на  своего
бессменного тирана, - ко рту, поднес и жадно выпил слезы! Ћни так хороши, не
правда ли, остры, как уксус? Љак будто слезы влюбленной женщины;  и  все  же
детские слезы еще приЯтней на вкус. ђебенок не предаст, ибо не ведает зла, а
женщина, пусть и любЯщаЯ, предаст  непременно  (Я  сужу,  опираЯсь  лишь  на
логику вещей, потому что сам не испытал ни  любви,  ни  дружбы,  да,  верно,
никогда и не принЯл бы ни того, ни другого, по крайней мере, от людей).  ’ак
вот, если собственные кровь и слезы тебе не претЯт, то отведай, отведай  без
опаски крови отрока. Ќа то времЯ, пока  ты  будешь  терзать  его  трепещущую
плоть, завЯжи ему глаза, когда же вдоволь натешишьсЯ его  криками,  похожими
на судорожный хрип, что вырываетсЯ из глотки  смертельно  раненных  на  поле
брани, тогда мгновенно отстранись, отбеги в другую комнату и  тут  же  шумно
ворвись обратно, как будто лишь сию минуту ЯвилсЯ ему на помощь. ђазвЯжи его
отекшие руки, сними повЯзку с его смЯтенных глаз и снова слизни его кровь  и
слезы.  Љакое  непритворное  раскаЯние  охватит  тебЯ!  ЃожественнаЯ  искра,
таЯщаЯсЯ в каждом смертном, но оживающаЯ так редко, вдруг  Ярко  вспыхнет  -
увы, слишком поздно! ђастрогаетсЯ сердце и  изольет  потоки  состраданьЯ  на
невинно обиженного отрока: "Ћ бедное дитЯ! ’ерпеть такие жестокие муки!  Љто
мог  учинить  над  тобою  неслыханное  это  преступленье,  какому  даже  нет
названьЯ! ’ебе, наверно, больно? Ћ,  как  мне  жаль  тебЯ!  ђоднаЯ  мать  не
ужаснулась бы больше, чем Я, и не воспылала бы большей  ненавистью  к  твоим
обидчикам! “вы! —то такое добро и что такое зло! Ѓыть может, это  проЯвлениЯ
одной и той же неутолимой  страсти  к  совершенству,  которого  мы  пытаемсЯ
достичь любой ценой, не отвергаЯ  даже  самых  безумных  средств,  и  каждаЯ
попытка заканчиваетсЯ, к нашей Ярости, признанием собственного бессилиЯ. €ли
все-таки это вещи разные? Ќет... менЯ куда больше устраивает  единосущность,
а иначе что станетсЯ со мною, когда  пробьет  час  последнего  суда!  Џрости
менЯ, дитЯ, вот пред твоими чистыми, безгрешными очами стоит тот, кто  ломал
тебе кости и сдирал твою кожу, - она так и висит на тебе лохмотьЯми. Ѓред ли
больного рассудка или некий неподвластный воле глухой инстинкт -  такой  же,
как у раздирающего клювом добычу орла, - толкнули менЯ на это  злодеЯние,  -
Ќе знаю, но только Я и сам страдал  не  меньше  того,  кого  мучил!  Џрости,
прости менЯ, дитЯ! џ бы хотел, чтобы, окончив срок земной жизни, мы с тобою,
соединив уста с устами и слившись воедино, пребывали  в  вечности.  Ќо  нет,
тогда Я не понес бы заслуженного  наказаньЯ.  Џусть  лучше  так:  ногтЯми  и
зубами ты станешь разрывать мне плоть - и эта пытка будет длитьсЯ вечно. Ђ Я
длЯ совершениЯ сей  искупительной  жертвы  украшу  свое  тело  благоуханными
гирлЯндами; мы будем страдать вместе: Я от боли, ты - от жалости ко  мне.  Ћ
светлокудрый отрок с кротким взором, поступишь ли так, как Я сказал?  ’ы  не
хочешь, Я знаю, но сделай это длЯ облегчениЯ моей  совести".  €  вот,  когда
кончишь такую речь, получитсЯ, что ты не только надругалсЯ над человеком, но
и заставил его проникнутьсЯ к тебе любовью - а слаще  этого  нет  ничего  на
свете. —то же до мальчугана, ты можешь поместить его в больницу - ведь  ему,
калеке, не на что будет жить. € все еще станут превозносить твою доброту,  а
когда ты умрешь, к ногам твоей босоногой статуи со старческим  лицом  свалЯт
целую груду лавровых венков и  золотых  медалей.  Ћ  ты,  чье  имЯ  не  хочу
упоминать на этих, посвЯщенных восхваленью зла, страницах, Я знаю что до сих
пор твое всепрощающее милосердие было безгранично, как вселеннаЯ. Ќо ты  еще
не знал менЯ!

     (7) џ заключил союз с проституцией, чтобы сеЯть  раздор  в  семействах.
Џомню ночь, когда свершилсЯ сей пагубный сговор. џ стоЯл над некой  могилой.
€ услышал голос огромного, как башнЯ, сиЯющего в темноте червЯ:  "џ  посвечу
тебе. Џрочти, что тут написано. Ќе Я, а тот, кто всех превыше, так велит". €
все вокруг залил кровавый свет, такой зловещий, что у менЯ застучали зубы  и
беспомощно повисли руки. Џрислонившись, чтобы не упасть, к полуразвалившейсЯ
кладбищенской стене, Я прочитал: "‡десь покоитсЯ отрок, погибший от чахотки,
его историЯ тебе известна. Ќе молись за него". Ќе у многих,  верно,  хватило
бы духу выдержать такое. Њеж тем ко мне приблизилась и упала  к  моим  ногам
прекраснаЯ нагаЯ женщина. "‚стань", - произнес Я и  протЯнул  ей  руку,  как
протЯгивает ее брат, чтоб задушить свою сестру. € сказал мне сиЯющий  червь:
"‚озьми камень и убей ее". - "‡а что?" - спросил  Я.  Ђ  он:  "Ѓерегись,  ты
слаб,  а  Я  силен.  €мЯ  той,  что  простерта  здесь,  ЏроституциЯ".  €   Я
почувствовал, как к горлу подступили слезы, и Ярость захлестнула  сердце,  и
неизведаннаЯ сила разлилась по жилам. ‚зЯвшись за огромный камень, Я  напрЯг
все жилы, поднЯл его водрузил себе на плечо. ‡атем, не выпускаЯ камнЯ,  влез
на вершину самой высокой горы и оттуда обрушил глыбу  на  червЯ  и  раздавил
его. ’ак что  голова  его  ушла  в  землю  на  человеческий  рост,  а  глыба
подскочила на высоту полдюжины церквей и вновь упала прЯмо в озеро, пробив в
его дне исполинскую воронку, в которой в тот же миг забурлила  хлынувшаЯ  от
берегов вода. Љровавый свет угас, покой и темнота вновь воцарились на земле.
"ѓоре тебе! —то ты сделал?" - вскричала нагаЯ красавица "Њне больше по  душе
не он, а ты, - ответил Я, - ибо несчастье вызывает во  мне  сострадание.  Ќе
твоЯ вина, что ‚ечный ‘удиЯ тебЯ такой создал". -  "Ќастанет  час,  когда  и
люди воздадут мне по справедливости - вот все, что Я могу сказать.  Џока  же
дай мне удалитьсЯ, укрыть мою неутолимую печаль  на  дне  морском.  Ќа  всем
свете не презираешь менЯ один  лишь  ты,  да  еще  кошмарные  чудовища,  что
водЯтсЯ там, в мрачных глубинах.  ’ы  добр.  Џрощай  же,  единственный,  кто
возлюбил менЯ!" - "Џрощай!  Џрощай!  џ  буду  любить  тебЯ  вечно!..  Ћтныне
отрекаюсь от добродетели". € потому, о люди,  услышав,  как  студеный  ветер
воет над морЯми и над сушей, над большими, давно скорбЯщими обо мне городами
и над полЯрными пустынЯми, скажите:  "’о  не  Ѓожье  дыханье  пролетает  над
землею,  то  тЯжкий  вздох  Ѓлудницы,   смешавшийсЯ   со   стоном   уроженца
Њонтевидео"*. ‡апомните это, дети  мои.  €  преклоните  в  милосердии  своем
колена, и пусть все люди, которых больше на земле,  чем  вшей,  воссылают  к
небесам молитвы.

     (8) Љому хоть раз случалось провести ночь на пустынном морском  берегу,
тот замечал,  как  желтый,  призрачный,  туманный  лунный  свет*  причудливо
преображает  весь  пейзаж.  Љак  ползут,  бегут,   сплетаютсЯ   и   замирают
распластанные по земле тени деревьев.  Љогда-то,  в  далекую  пору  крылатой
юности, эта фантасмагориЯ пленЯла менЯ, навевала грезы, теперь же  приелась.
‘ унылым  стоном  треплет  листьЯ  ветер,  зловещим,  леденЯщим  душу  басом
причитает филин. ‚ этот час во всех дворовых псов округи вселЯетсЯ безумие*;
одичав, сорвавшись с цепи, они несутсЯ прочь без оглЯдки. Ќо  вдруг,  застыв
как вкопанные, тревожно озираютсЯ по сторонам горЯщими  глазами  и,  подобно
слонам, что в смертный час отчаЯнным усильем поднимают головы  с  беспомощно
висЯщими ушами и вытЯгивают вверх  хоботы,  -  собаки  поднимают  головы,  с
такими же беспомощно висЯщими ушами, вытЯгивают шеи и лают, лают...  то  как
плач голодного ребенка звучит этот лай,  то  как  вопль  подбитого  кота  на
крыше, то как стенаньЯ роженицы, то как предсмертный хрип в  чумном  бараке,
то как божественное пенье юной девы; псы лают, воют и рычат  на  звезды,  на
луну, на горы, застывшие вдали мрачными громадами,  на  хладный  ветер,  что
наполнЯет их грудь и обжигает красное нутро ноздрей; на ночное безмолвие, на
сов, что со свистом прочерчивают во тьме  дуги,  едва  не  касаЯсь  крыльЯми
собачьих морд и уносЯ в клювах лЯгушек и  мышей,  живую,  лакомую  пищу  длЯ
птенцов; на вора, что скачет во весь опор подальше от ограбленного дома;  на
змей, скользЯщих меж стеблей папоротника и заставлЯющих псов скалить зубы  и
злобно ощетиниватьсЯ; на собственный лай,  что  пугает  их  самих;  на  жаб,
которых они звучно цапают зубами  (а  кто  велел  этим  тварЯм  вылезать  из
болота?); на ветки, что скрывают столько тайн, непостижимых тайн, в  которые
они пытаютсЯ проникнуть, впиваЯсь умными глазами в  колышащуюсЯ  листву;  на
пауков, что зацепились и  повисли  на  их  долговЯзых  лапах  или  спасаютсЯ
бегством, карабкаЯсь вверх по древесным стволам;  на  воронов,  что  маЯлись
весь день, ища, чем поживитьсЯ, а сейчас, голодные и чуть живые, разлетаютсЯ
по гнездам; на береговые скалы; на  разноцветные  огни,  что  зажигаютсЯ  на
мачтах невидимых судов; на ропот волн; на рыбин, что, резвЯсь, выныривают из
воды, мелькают черными  горбами  и  вновь  уходЯт  вглубь;  и,  наконец,  на
человека, который обратил их в рабство.
     Ќо вот они снова срываютсЯ с места и летЯт  напропалую,  кровавЯ  лапы,
через полЯ, овраги, вдоль дорог, по кочкам, рытвинам, по острым камнЯм,  как
одержимые,  как  будто  неуемнаЯ  жажда  гонит  их  на  поиски   прохладного
источника. €х протЯжный вой полнит ужасом округу. ѓоре  запоздалому  ночному
путнику! Џсы, прислужники смерти, набросЯтсЯ, и  вопьютсЯ  острыми  клыками,
загрызут - что-что, а зубы у собак  отменные!  -  сожрут,  давЯсь  кровавыми
кусками. „аже дикие звери в страхе мчатсЯ прочь, не  смеЯ  присоединитьсЯ  к
жуткой  трапезе.  Ђ  после  нескольких  часов  такого  безумного  бега  псы,
изнуренные, вывалив из пасти Языки, в остервенении набросЯтсЯ друг на  друга
и  в  мгновенье  ока  разорвут  друг  друга  в  клочьЯ.  Ќо  это  не  просто
жестокость... џ помню, как однажды, глЯдЯ на  менЯ  остекленевшими  глазами,
матушка сказала: "Љогда услышишь,  лежа  в  постели,  лай  псов  поблизости,
накройсЯ поплотнее одеЯлом и не смейсЯ над  их  безумьем,  ибо  ими  владеет
неизбывнаЯ тоска по вечности, тоска, которою томимы все: и ты, и  Я,  и  все
унылые и худосочные жители  земли.  Ќо  это  зрелище  возвышает  душу,  и  Я
позволЯю тебе смотреть на него из окна". џ свЯто чту завет покойной  матери.
ЊенЯ, как этих псов, томит тоска по вечности... ’оска,  которой  никогда  не
утолить!.. “верЯют, что мои родители - обычные мужчина и женщина. ‘транно...
Њне казалось, что  Я  не  столь  низкого  происхождениЯ.  Ђ  впрочем,  какаЯ
разница? Ѓудь на то моЯ волЯ, Я бы и вовсе предпочел быть сыном прожорливой,
как смерч, акулы и кровожаднейшего тигра -  тогда  во  мне  было  бы  меньше
злобы. ќй, вы, глазеющие на менЯ зеваки, держитесь-ка подальше: мое  дыханье
Ядовито! …ще никто не видел  воочию  зеленых  морщин  на  моем  челе,  моего
костистого лица, похожего на рыбий скелет, или на каменистую морену, или  на
горный крЯж - из тех, где Я любил бродить, когда седина еще не  убелила  мою
голову. €бо, когда грозовыми ночами Я, одинокий, как валун  посреди  большой
дороги, с горЯщими глазами и развевающимисЯ на ветру волосами, приближаюсь к
жилищам людей, то закрываю ужасное свое лицо бархатным платком, черным,  как
сажа в трубе, дабы чьи-нибудь глаза не узрели уродства, которым  с  ухмылкой
торжествующей  ненависти  заклеймил  менЯ   ‚севышний.   Џо   утрам,   когда
показываетсЯ око вселенной, на целый мир  отверстое  с  любовью*,  лишь  мне
отрады нет; забившись в глубину своей излюбленной пещеры, спиною к свету, не
отрываЯ глаз от темных недр, Я упиваюсь отчаЯнием, словно терпким  вином,  и
что есть силы раздираю собственную грудь. Ќо нет, Я не безумен!  Ќет,  Я  не
единственный страдалец! Ќет, Я все еще дышу! Ѓывает, смертник  перед  казнью
ощупывает шею и поводит головою, представлЯЯ,  что  с  ней  станет  там,  на
эшафоте, так же и Я, попираЯ ногами соломенное ложе, стою и часами, круг  за
кругом, верчу головой, а смерть все не  идет.  ‚  минуту  передышки,  когда,
устав вращать головой все в одну и ту же сторону,  Я  останавливаюсь,  чтобы
начать вновь - в другую,  Я  успеваю  через  щели  густо  сплетенных  ветвей
взглЯнуть на волю - и ничего  не  вижу!  Ќичего...  лишь  круговерть  полей,
деревьев и четки птичьих стай, перечеркнувших небо. ЊутитсЯ  кровь,  мутитсЯ
разум... € чьЯ-то беспощаднаЯ десница все бьет и бьет по голове, как  тЯжким
молотом по наковальне.

     (9)  ѓромко,  торжественно,  ровно,  без   лишнего   пыла   намерен   Я
продекламировать сию строфу. ’ак приготовьтесь же внимать ей, но берегитесь:
она разбередит вам душу, оставит в ней  глубокий  и  неизгладимый  шрам.  Ќе
думайте, будто Я при последнем издыхании - еще не иссохла плоть моЯ, еще  не
сморщилось от дрЯхлости лицо мое. Ђ потому сравненье с лебединой  песнью  не
годитсЯ:  пред  нами  не  лебедь,  испускающий  дух,  а  страшное  создание;
наружность его безобразна - ваше счастье, что вы не видите его  лица,  -  но
много  мерзостнее  душа  его.  Ћтсюда,  впрочем,  еще  не  следует,  что   Я
преступен... Ќу, да хватит об этом. џ видел океан  совсем  недавно,  недавно
ходил по корабельной палубе, и воспоминаниЯ мои так  свежи,  точно  все  это
было вчера. Ћднако Я буду  сдержан,  сохранЯйте  хладнокровие  и  вы,  если,
конечно, сможете, читаЯ эти строки - уж Я жалею, что принЯлсЯ писать их, - и
не краснейте от  стыда  за  человека.  Ћ  нежноокий  спрут*,  ты,  чьЯ  душа
неотделима от моей,  ты,  самое  прекрасное  из  всех  земных  существ,  ты,
властелин четырехсот рабынь-присосок, ты, в ком так гармонично, естественно,
счастливо сочетаютсЯ божественнаЯ прелесть и притЯгательнаЯ сила,  зачем  ты
не со мною, спрут! Љак славно было бы сидеть с тобою  на  скалистом  берегу,
прижавши грудь к твоей груди, - твоЯ как ртуть, моЯ как алюминий - и  вместе
наслаждатьсЯ дивным видом!
     Ћ древний Ћкеан,  струЯщий  хрустальные  воды,  ты  словно  испещреннаЯ
багровыми рубцами спина беднЯги-юнги; ты огромнейший синЯк на горбу  земного
шара - вот удачное сравненье! Ќе зрЯ твой  неумолчный  стон,  который  часто
принимают за беззаботный лепет бриза, пронзает наши души и оставлЯет  в  них
незаживающие Язвы, и в каждом, кто пришел вкусить твоих красот, ты оживлЯешь
памЯть о мучительном начале жизни, когда впервые познаем мы боль, с  которою
уже не расстаемсЯ до самой смерти. Џривет тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан, твоЯ идеальнаЯ сфера тешит взор сурового геометра*,  а
мне  она  напоминает  человеческие  глазки:  маленькие,  как  у  свиньи,   и
выпученные, как у филина. Ћднако человек во все времена  мнил  и  мнит  себЯ
совершенством. Џодозреваю, что одно лишь самолюбие заставлЯет  его  твердить
об этом, в глубине души он сам не  верит  в  этот  вздор  и  знает,  как  он
уродлив, иначе почему с таким презрением смотрит он на себе подобных? Џривет
тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан, ты символ постоЯнства, ты испокон веков тождествен сам
себе. ’воЯ суть неизменна, и если шторм бушует где-то на твоих просторах, то
в  других  широтах  гладь  невозмутима.  ’ы  не  то  что  человек,   который
остановитсЯ поглазеть, как два бульдога рвут друг  друга  в  клочьЯ,  но  не
оглЯнетсЯ на похоронную процессию; утром он весел и приветлив, вечером -  не
в духе, нынче смеетсЯ, завтра плачет. Џривет тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан, в тебе, возможно, таитсЯ нечто, сулЯщее великую пользу
человечеству. „аровал же ты ему кита*. Ќо из  скромности  ты  оберегаешь  от
дотошных натуралистов тайны твоих сокровенных глубин.  Ќе  то  что  человек,
расхваливающий себЯ по каждому пустЯку. Џривет тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан, рыбьи племена, населЯющие твои воды, не клЯнутсЯ  друг
другу в братской  любви.  Љаждый  вид  живет  сам  по  себе,  и  если  такое
обособление кажетсЯ странным, то лишь на первый взглЯд - различие в повадках
и в размерах вполне его объЯснЯет.  ‹юди  тоже  живут  порознь,  но  никакие
естественные причины их к  этому  не  побуждают.  €  хотЯ  бы  их  скопилось
миллионов тридцать на одном клочке земли никому нет дела до соседа, и каждый
словно пустил корни в своем углу. ‚се, от мала до велика, живут, как  дикари
в пещерах, и лишь изредка наведываютсЯ к сородичам, живущим  точно  так  же,
забившись в норы. €деЯ объединить все человечество в одну семью не что иное,
как утопиЯ, уверовать в нее способен лишь самый примитивный ум, Џри  взглЯде
же на твою наполненную соком жизни  грудь  невольное  сравнение  приходит  в
голову, и думаешь о тех родителЯх - а их немало, - которые,  забыв  о  долге
благодарности  перед  Ћтцом  Ќебесным,  бросают  на  произвол  судьбы  своих
отпрысков, детей стыда и блуда. Џривет тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан, твоЯ вода горька. ’очь-в-точь как желчь,  которую  так
щедро изливают критики на все подрЯд: будь то  искусство  иль  наука.  ѓениЯ
обзовут сумасшедшим, красавца - горбуном.  „олжно  быть,  люди  очень  остро
ощущают свое несовершенство, коли так строго судЯт! Џривет тебе,  о  древний
Ћкеан!
     Ћ  древний  Ћкеан,  никакие   новейшие   приборы,   никакие   ухищрениЯ
человеческой науки пока не позволЯют измерить твои бездны -  самые  длинные,
самые тЯжелые зонды не достают до дна.  ‚от  рыбы...  им  доступно  то,  что
запретно человеку. Љак часто задавалсЯ Я  вопросом:  что  легче  измерить  -
бездну  влажных  недр  океана  или  глубины  человеческой  души?  Љак  часто
размышлЯл об этом, сжимаЯ чело руками, на палубе борозлЯщего океан  кораблЯ,
меж тем как луна подпрыгивала  и  болталась  между  мачтами,  как  мЯчик,  -
размышлЯл, позабыв обо всем, кроме этого  непростого  вопроса!  ’ак  что  же
глубже и недоступнее: океан или сердце человека? € если тридцать прожитых на
свете лет дают хоть какое-то право на собственное суждение о  сем  предмете,
то Я сказал бы, что, как ни велики глубины океана,  но  человеческое  сердце
несравненно глужбе. ‡навал Я праведных людей.  Ћни  умирали,  дожив  лет  до
шестидесЯти, и перед смертью непременно восклицали, что творили  лишь  добро
на этой земле, что были милосердны, и это-де так просто, и это может каждый.
Ќо кто поймет, почему любовники, еще вчера  обожавшие  друг  друга,  сегоднЯ
расходЯтсЯ в разные стороны из-за какого-то неверно истолкованного слова,  и
каждого терзает жажда мести, и каждый  кичитсЯ  гордым  одиночеством?  ’акие
чудеса повторЯютсЯ каждый день, но не становЯтсЯ понЯтнее.
     Љто поймет, почемч нас радуют не только беды человеческие вообще, но  и
несчастьЯ самых близких друзей, хотЯ  они  же  нас  и  огорчают?  €  наконец
главное: человек лицемерен, он говорит "да", а думает "нет".  Ћттого-то  все
чада человечества так полны любви друг к другу. Ћ да,  психологам  предстоит
еше немало открытий... Џривет тебе, о древний Ћкеан!
     Ћ древний Ћкеан! Љак ты силен!* Ќа собственном горьком опыте  убедились
в этом  люди.  Ћни  испробовали  все,  до  чего  только  мог  додуматьсЯ  их
изобретательный ум, но покорить тебЯ так  и  не  смогли.  €  были  вынуждены
признать над собою твою власть. Ћни столкнулись с силой, превосходЯщей их. €
имЯ этой силы - Ћкеан! Ћни трепещут пред тобою, и этот страх рождает  в  них
почтенье. ’ы резво, легко и изЯщно играешь с их  железными  махинами,  кружа
их, словно в вальсе. Џослушные твоим капризам, они взмывают вверх, нырЯют  в
глубь зыбей так лихо, что любого циркового акробата разобрала бы зависть.  €
счастье, если тебе не вздумаетсЯ затЯнуть их насовсем  в  кипЯщую  пучину  и
прЯмиком отправить в свою утробу - тебе длЯ этого  не  нужно  ни  дорог,  ни
рельсов, -  чтобы  они  поглЯдели,  каково  там  живетсЯ  рыбам,  да  заодно
составили им компанию. "Ќо  Я  умнее  Ћкеана",  -  скажет  человек.  —то  ж,
возможно, и даже наверное так, но человек страшитсЯ Ћкеана больше,  чем  тот
страшитсЯ человека, и в этом нет сомненьЯ. ‘ей  патриарх,  свидетель  всего,
что совершалось на нашей висЯщей в пространстве планете  от  начала  времен,
снисходительно усмехаетсЯ при виде наших  морских  "битв  народов".  ‘начала
соберетсЯ сотнЯ  рукотворных  левиафанов.  Џотом  надсадные  команды,  крики
раненых,  пушечные  выстрелы  -  сколько  шуму  ради  того,  чтобы  скрасить
несколько  мгновений  вечности.  Ќаконец  представление  окончено,  и  Ћкеан
глотает все его атрибуты. ЉакаЯ бездоннаЯ глотка! Ћна уходит черным жерлом в
бесконечность.
     Ђ вот и эпилог: какой-нибудь  утомленный,  отбившийсЯ  от  стаи  лебедь
пролетает над местом, где разыгралась эта вздорнаЯ и нуднаЯ  комедиЯ,  и  не
замедлЯЯ лета, думает: "‚ерно, у менЯ неладно со  зрением.  ’олько  что  тут
внизу Я видел какие-то черные точки, моргнул - а их уж нет". Џривет тебе,  о
древний Ћкеан!
     Ћ древний  Ћкеан,  великий  девственник!*  ЋкидываЯ  взором  бескрайнюю
пустыню  своих  неспешных  вод,  ты  с  полным  правом  наслаждаешьсЯ  своей
природной красотою  и  теми  искренними  похвалами,  что  расточаю  тебе  Я.
‚еличаваЯ медлительность - лучшее из всего,  чем  наградил  тебЯ  ‘оздатель,
мерно  и  сладостно  твое  дыханье,  исполненное  безмЯтежности  и   вечной,
несокрушимой  мощи;  загадочный,  непостижимый,  без  устали   стремишь   ты
чудо-волны во все концы своих славных владений. Ћни теснЯтсЯ друг за  другом
параллельными грЯдами. …два откатитсЯ  одна,  как  ей  на  смену  уж  растет
другаЯ, закипает пеной и тут же тает с печальным ропотом, который словно  бы
напоминает, что в этом мире все эфемерно, как пена.  €  люди,  живые  волны,
умирают с таким же неизбежным единообразием, но их смерть не  украшает  даже
пенный  всплеск.  Џорою  странница-птица  доверчиво  опуститсЯ  на  волны  и
повторЯет их изЯщно-горделивые изгибы,  пока  уставшие  крыльЯ  не  окрепнут
вновь, чтобы нести ее дальше. •отел бы Я, чтоб в человеке  был  хоть  слабый
отблеск, хоть тень от тени твоего величьЯ. џ желаю этого от души и  от  души
преклонЯюсь пред тобою, но понимаю, что это значит желать  слишком  многого.
’вой высокий дух, воплощение вечности, велик, как мысль философа, как любовь
земной женщины, как дивнаЯ прелесть  летЯщей  птицы,  как  мечта  поэта.  ’ы
прекраснее самой ночи. Џослушай, Ћкеан, хочешь быть моим братом?  Ѓушуй  же,
Ћкеан... еще... еще сильнее, чтобы Я мог  сравнить  тебЯ  с  Ѓожьим  гневом;
выпусти свои белесые когти и расцарапай  собственную  грудь...  вот  так.  Ћ
страшный Ћкеан, гони вперед воинство буйных волн; один лишь Я постиг тебЯ  и
простираюсь пред тобою  ниц.  ”альшивое  величье  человека  не  внушает  мне
благоговеньЯ, лишь пред тобою Я благоговею. Љогда  Я  вижу,  как  грозно  ты
шествуешь, увенчанный пенною короной, в  сопровождении  толпы  придворных  в
белых кружевах, все подчинЯЯ своей магической и страшной силе;  когда  слышу
рев, что вырываетсЯ из недр твоих, словно исторгнутый раскаЯнием в  каких-то
неведомых грехах, глухой и  неумолчный  рев,  который  повергает  в  ужас  и
заставлЯет трепетать людей, хотЯ бы даже они смотрели на тебЯ с  безопасного
берега, - тогда Я понимаю, что не вправе посЯгать на равенство с тобою.
     —то ж, равнЯтьсЯ с тобою не стану, но Я бы отдал тебе  всю  мою  любовь
(никто не ведает, сколько ее скопилось во мне, вечно тоскующем по красоте!),
когда бы ты не наводил менЯ на  безрадостные  мысли  о  моих  соплеменниках,
столь смехотворно выглЯдЯщих с тобою рЯдом:  ты  и  они  -  что  может  быть
комичнее подобного контраста! - вот почему Я не могу любить тебЯ, вот почему
ненавижу тебЯ. ’ак отчего же вновь и  вновь  менЯ  влечет  к  тебе  и  тЯнет
броситьсЯ в твои объЯтьЯ и освежить твоим прикосновением мое пылающее  чело?
џ жажду знать о тебе все, жажду проникнуть  в  неведомый  мне  тайный  смысл
твоего бытиЯ. ‘кажи, быть может, ты обитель ЉнЯзЯ ’ьмы?  ‘кажи,  скажи  мне,
Ћкеан (мне одному, чтобы не пугать наивные души, живущие в  плену  иллюзий),
уж не дыханье ль ‘атаны - причина страшных бурь, что заставлЯет ччть  не  до
небес взметатьсЯ твои соленые волны? ‘кажи мне будет отрадно узнать, что  ад
так близок. …ще одна строфа -  и  конец  моему  гимну.  €так,  мне  остаетсЯ
воздать тебе хвалу в последний раз и распрощатьсЯ! Ћ древний Ћкеан, cтруЯщий
хрустальные воды... Ќет, Я не в силах продолжать, слезы застилают глаза, ибо
чувствую; настало времЯ вернутьсЯ в грубый мир людей...  но  делать  нечего!
‘оберемсЯ же с духом и свершим, как велит долг, предначертанный  нам  земной
путь. Џривет тебе, о древний Ћкеан!

     (10) Џусть в мой последний час (а Я пишу эти строки на  смертном  одре)
вокруг менЯ не будет никаких духовных пастырей. Џосреди  ревущего  морЯ  или
стоЯ на вершине горы хочу Я умереть... но не обращу глаз к небу: зачем? -  Я
знаю, мне суждено сгинуть навеки. Ђ если бы это было и не так, - надежды  на
пощаду длЯ менЯ все равно нет. Ќо кто это, кто открывает дверь? џ  приказал,
чтобы никто не смел сюда входить. Љто б ты ни был, ступай отсюда прочь,  но,
быть может, ты хотел увидеть на моем лице - лице гиены  (сравнение  неточно,
ибо гиена намного миловиднее, чем Я) -  признаки  страданьЯ  или  страха,  -
тогда приблизьсЯ и разуверьсЯ. †уткаЯ зимнЯЯ ночь стоит над  миром  -  ночь,
когда буйствуют враждебные стихии, когда в ужасе  трепещут  смертные,  когда
юноша, если он таков, каким  был  в  молодости  Я  сам,  замышлЯет  жестокую
расправу над своим другом. € воет ветер... твой голос,  ветер,  унылый  вой,
наводит тоску на человека: человек и ветер - божьи дети; в последний мой миг
на этом свете, о ветер, промчи менЯ, как тучу, на своих скрипучих крыльЯх  -
пронеси над миром, так жадно ждущим моей смерти. —тоб Я  тайком  полюбовалсЯ
напоследок  обилием  примеров   злобы   человеческой   (приЯтно,   оставаЯсь
невидимкой длЯ своих собратьев, поглЯдеть, чем они занимаютсЯ).
     Ћрел  и  ворон,  и  бессмертный  пеликан,  и  дикаЯ  утка,   и   вечный
странник-журавль - все встрепенутсЯ в поднебесье, задрожат от холода  и  при
вспышках молний увидЯт, как проноситсЯ чудовищнаЯ, ликующаЯ тень.  “видЯт  и
замрут в недоуменье. € все земные  твари:  гадюка,  пучеглазаЯ  жаба,  тигр,
слон; и  твари  водЯные:  киты,  акулы,  молот-рыба,  бесформенные  скаты  и
клыкастый морж - воззрЯтсЯ на сие  вопиющее  нарушение  законов  природы.  Ђ
человек, стенаЯ, трепеща, падет на  землю  ниц.  “ж  не  потому  ли,  что  Я
превосхожу вас всех в жестокости, против которой Я и сам бессилен,  ибо  она
врожденнаЯ, - не потому ли вы простерлись предо мною во прахе? €ль Я  кажусь
вам невиданным доселе небесным знамением, вроде роковой кометы,  окроплЯющей
кровью тьму кромешной ночи? (€ правда, из моего  огромного  и  черного,  как
грозоваЯ туча, тела на землю льетсЯ кровь.)  Ќе  бойтесь,  дети  мои,  Я  не
проклЯну вас. ‚елико зло, что вы причинили мне, велико зло, что причинил вам
Я, - слишком велико, чтобы оно  могло  быть  преднамеренным.  ‚ы  шли  своим
путем, а Я - своим, но одинаково порочны были эти  пути.  ‘толкновенье  двух
подобных сил было неминуемо и оказалось роковым длЯ вас и длЯ менЯ.  ‡аслыша
такое, люди, чуть осмелев, приподнимут головы и, вытЯгиваЯ шеи,  как  улитка
выставлЯет наружу рожки, взглЯнут вверх, узнать, кому приналлежит зта  речь.
€ в тот же миг их лица  исказЯтсЯ  такою  жуткою  гримасой,  вспыхнут  такою
бешеной злобой, что и волки испугались  бы.  ’очно  подброшенные  гигантской
пружиной,  вскочат  они  на  ноги.  €  такой  тут  подниметсЯ  вопль,  такаЯ
посыплетсЯ брань! “знали! ‚от и зверье  включилось  в  хор  люлей,  со  всех
сторон несетсЯ рев, и рык, и вой, и клекот! € вековой вражды меж человеком и
диким зверем как не бывало;  она  обернулась  ненавистью  ко  мне;  а  общие
чувства, как известно, сближают. ‚ыше,  выше  поднимите  менЯ,  ветры,  -  Я
страшусь коварства моих врагов. џ наглЯлелсЯ вдосталь  на  это  необузданное
буйство, теперь пора подальше, пора исчезнуть с глаз их...  Ѓлагодарю  тебЯ,
крылатый подковонос*, благодарю за  то,  что  разбудил  менЯ  шорохом  своих
перепончатых крыльев; увы,  Я  ошибсЯ,  моЯ  болезнь  была  лишь  мимолетной
хворью, и Я с великим сожаленьем возвращаюсь к жизни. …сли верить тому,  что
о тебе говорЯт, ты прилетал высосать остатки крови, что еще струитсЯ в  моих
жилах; как жаль, что ты не сделал этого!

     (11)* ‚ечер, горит настольнаЯ лампа, все семейство в сборе.
     - ‘ынок, подай мне ножницы, они на стуле.
     - €х нет там, матушка.
     - Ќу, так сходи поищи в соседней комнате... Џомнишь, милый супруг,  как
когла-то мы молили Ѓога послать нам дитЯ, чтобы заново прожить с ним жизнь и
обрести опору в старости?
     - џ помню. € Ѓог исполнил нашу просьбу. „а, что и говорить,  жаловатьсЯ
на судьбу нам не приходитсЯ. Ќапротив, мы неустанно благословлЯем провиденье
за посланную нам милость. Ќаш ќдуард красотою пошел в мать.
     - Ђ характером - в отца...
     - ‚от ножницы, матушка.
     € юноша вернулсЯ к  прерванным  занЯтиЯм...  Ќо  вот  в  дверЯх  возник
какой-то силуэт, кто-то стоит и глЯдит на тихую семейную сцену.
     - —то Я вижу!  Ќа  свете  столько  недовольных  своей  долей.  —ему  же
радуютсЯ эти? €зыди, Њальдорор, прочь от мирного сего очага, тебе  не  место
здесь.
     € он ушел!
     - Ќе понимаю,  что  со  мною,  мне  кажетсЯ,  все  чувства  восстали  и
смешались в моей груди. Ќе знаю, почему  мне  смутно  и  тревожно  и  словно
какаЯ-то тЯжесть нависла над нами.
     - ‘о мною то же самое, жена; боюсь, к нам  подступает  беда.  Ќо  будем
уповать на Ѓога, Ћн наш заступник.
     - Ћ, матушка, мне тЯжело дышать, и голова болит.
     - ’ебе тоже плоко, сынок? „ай Я смочу тебе уксусом лоб и виски.
     - Ђх нет, матушка...
     ‚идите, он без сил откинулсЯ на спинку стула.
     - ‘о мной творитсЯ что-то непонЯтное.  ‚се  не  по  мне,  все  вызывает
раздраженье.
     - Љак ты бледен!  Ћ,  Я  предчувствую,  что  еще  до  наступлениЯ  утра
случитсЯ что-то страшное, что ввергнет всех нас в пучину бедствий!
     —у!..! ѓде-то вдали протЯжные крики мучительной боли...
     - Њой мальчик!
     - Ђх, матушка... мне страшно!
     - ‘кажи скорее, тебе больно?
     - Ќе больно, матушка... Ќеправда, больно!
     ‚ каком-то отрешенном изумлении заговорил отец:
     - ’акие крики, бывает, раздаютсЯ слепыми беззвездными ночами. € хоть мы
слышим их, но сам кричащий далеко отсюда, быть может, мили за три,  а  ветер
разносит его стоны по окрестным городам и селам. Њне и раньше рассказывали о
таком, но еще никогда не случалось проверить, правда ли это. ’ы  говоришь  о
несчастье, жена, но нет и не было с тех пор,  как  стоит  этот  мир,  никого
несчастнее, чем тот, кто ныне тревожит сон своих собратьев...
     —у! ѓде-то вдали протЯжные крики мучительной боли.
     - „ай бог, чтобы тот край, где он  родилсЯ  и  откуда  был  изгнан,  не
поплатилсЯ тЯжкими несчастьЯми за то, что дал ему  жизнь.  €з  краЯ  в  край
скитаетсЯ он, отринутый всеми. ѓоворЯт, будто он с  детства  одержим  некоей
манией. ѓоворЯт и другое: будто неимовернаЯ жестокость дана ему от  природы,
будто он сам ее стыдитсЯ, а его отец и мать умерли от горЯ. €ные же уверЯют,
что причиною всему прозвище, которое дали  ему  еще  в  детстве  товарищи  и
которое озлобило его на всю жизнь. Ћбида была так сильна, что  он  счел  это
оскорбление    неоспоримым    доказательством    человеческой    жестокости,
проЯвлЯющейсЯ в людЯх  с  малолетства  и  с  возрастом  лишь  усиливающейсЯ.
Џрозвали же его ‚ЂЊЏ€ђЋЊ!..
     —у! ѓде-то вдали протЯжные крики мучительной боли.
     - ѓоворЯт, денно и нощно его терзают такие страшные виденьЯ, что  кровь
струитсЯ у него из уст и из ушей; кошмарные призраки обступают его изголовье
и, повинуЯсь некой необоримой силе, то вкрадчиво и  тихо,  то  оглушительно,
подобно тысЯчегласному реву грозной сечи, не знаЯ жалости, твердЯт и твердЯт
ему все то же ненавистное и неотвЯзное прозвище, от которого  не  избавитьсЯ
до скончаниЯ веков. Љое-кто уверЯет, будто он жертва любви или  его  терзает
раскаЯние за некое неведомое преступленье, скрытое  в  его  темном  прошлом.
Ѓольшинство же сходитсЯ  на  том,  что  его,  как  некогда  ‘атану,  снедает
непомернаЯ гордынЯ, и он притЯзает на равенство с самим ѓосподом.
     —у! ѓде-то вдали протЯжные крики мучительной боли.
     - “вы, мой сын, эти страшные излиЯниЯ не длЯ твоего невинного слуха,  и
Я надеюсь, ты никогда не станешь таким, как этот человек.
     - ѓовори же, ќдуард, скажи, что никогда  не  станешь  таким,  как  этот
человек.
     - ‹юбимаЯ матушка, клЯнусь тебе, родившей менЯ на  свет,  что  никогда,