  -- Љаким же?
     -- ‚ы -- поэт.
     џ  вспыхнул  от  смущениЯ  и  досады  и  одновременно   поразилсЯ   его
проницательности.
     -- Ќет! --  воскликнул  Я.  -- џ  не  поэт. Џравда,  Я сочинЯл стихи  в
гимназии, но уже давно бросил.
     -- Њогу ли Я взглЯнуть на них?
     -- џ их сжег. Ќо даже если бы они у менЯ были, Я бы их вам не показал.
     -- ќто, наверное, было что-нибудь очень модное, в духе Ќицше?
     -- Ђ что это такое?
     -- Ќицше? Ѓоже милостивый! ‚ы его не знаете?
     -- Ќет. Ћткуда же Я могу его знать?
     Ћн  был в восторге от  того, что Я  не знал Ќицше. џ же, рассердившись,
спросил его, сколько ему довелось пересечь ледников. € когда он ответил, что
ни одного,  Я в свою очередь тоже изобразил насмешливое  удивление. ’огда он
положил мне руку на плечо и серьезно произнес:
     --  ‚ы  очень чувствительны. Ђ между  тем вы даже  не подозреваете, что
могли бы гордитьсЯ своею завидной неиспорченностью и что такие люди, как вы,
-- большаЯ редкость.  —ерез год или два вы будете знать  и  Ќицше,  и прочий
вздор еще лучше,  чем  Я,  потому что  вы основательнее и умнее.  Ќо вы  мне
нравитесь именно таким, каков вы теперь. ‚ы  не знаете Ќицше и ‚агнера, зато
вам хорошо  знакомы снежные вершины,  и  у  вас  такое  чертовски интересное
горское лицо.  €  к  тому же  вы совершенно определенно  поэт. Ћб  этом  мне
говорЯт ваши глаза и ваш лоб.
     ’о, что он так откровенно, без  стеснениЯ менЯ разглЯдывал и прЯмодушно
выкладывал свое мнение, тоже удивило менЯ и показалось мне странным.
     Ћднако еще более удивил и осчастливил он менЯ, когда в одном популЯрном
открытом ресторанчике, восемь  дней спустЯ, он, выпив со мною на брудершафт,
вскочил  на  ноги и  при  всех  обнЯл,  поцеловал менЯ  и,  как сумасшедший,
закружил вокруг столика.
     -- —то о нас подумают люди! -- робко заметил Я.
     -- ‹юди подумают: эти двое или безмерно счастливы, или безмерно  пьЯны;
большинство же из них и вовсе ничего не подумает.
     ‚ообще  говорЯ, ђихард, несмотрЯ  на  то, что  был старше и умнее менЯ,
лучше воспитан и во всем более ловок и тонок,  чем  Я, все  же часто казалсЯ
мне настоЯщим ребенком. Ќа улице он с насмешливой торжественностью заигрывал
с  девчонками-подростками;  музицируЯ,  он  мог  серьезнейшую  вещь оборвать
какой-нибудь совершенно нелепейшею, детскою шуткой,  а когда мы с ним как-то
раз забавы  ради вместе  отправились в  церковь,  он вдруг посреди проповеди
задумчиво и важно произнес:
     -- Џослушай,  ты не  находишь, что  свЯщенник похож  на  состарившегосЯ
кролика?
     џ же, про себЯ отдав должное меткости сравнениЯ, заметил, что он мог бы
сказать мне об этом и после мессы.
     -- Ќо если это так и есть! -- обиженно надул губы ђихард. -- Ђ до конца
мессы Я бы навернЯка уже об этом позабыл.
     ’о, что шутки его далеко не всегда  были остроумны, а зачастую и просто
сводились  к цитированию той или иной стихотворной строки, ничуть не смущало
ни менЯ, ни знакомых: мы любили его не за  шутки, не за ум, а за неистощимое
веселье  его светлой, ребЯчьей души, ежеминутно  прорывавшеесЯ и создававшее
вокруг него  легкую,  радостную атмосферу.  Ћно проЯвлЯлось то в жесте, то в
тихом смехе, то  в  озорном взглЯде,  ибо  долго скрыватьсЯ оно не умело.  џ
убежден, что оно у него  находило себе  выход  даже когда он спал  -- в виде
внезапного смеха или веселого возгласа.
     ђихард  часто  сводил  менЯ  с  другими  молодыми  людьми:  студентами,
музыкантами, художниками, литераторами,  всевозможными иностранцами. €бо все
любители  искусства,  все  интересные  и  оригинальные  личности  в   городе
неизбежно попадали в круг его общениЯ. ‘реди них были и серьезные, мЯтущиесЯ
борцы-мыслители  --  философы,  эстетики, социалисты, --  и многим из них  Я
обЯзан изрЯдной  долей  своей  скромной  премудрости.  Ћбрывочные  знаниЯ из
различнейших областей  сами  падали  мне  в руки;  Я  дополнЯл и умножал  их
усердным  чтением  и  постепенно составил  себе  таким образом  определенное
представление  о   том,   что  пленЯло  и   мучило   самые  беспокойные  умы
современности,  испытав  на  себе,  кроме  того,   благотворно-стимулирующее
влиЯние духовного интернационала. €х желаниЯ,  предчувствиЯ,  труды и идеалы
были мне близки и понЯтны, но не вызывали во  мне  могучего, идущего изнутри
порыва разделить  с ними их борьбу за или против  чего-либо. џ видел, что  у
большинства  из них  всЯ энергиЯ  мысли и страсти направлена на существующие
порЯдки,  устройство  общества, государства, на  состоЯние науки, искусства,
методов  обучениЯ,  и  лишь у немногих  замечал  Я признаки  потребности без
всЯкой видимой цели созидать самого себЯ и выЯснить свои  личные отношениЯ с
временем  и вечностью. „а и во мне самом потребность эта пока что лишь чутко
дремала.
     Ќовых  дружеских свЯзей Я не  искал,  весь  во власти  безраздельной  и
ревнивой любви к ђихарду. џ старалсЯ, как  мог,  оградить его и от женщин, с
которыми  он обращалсЯ с  приЯтельскою вольностью и проводил, на мой взглЯд,
чересчур  много  времени.  „оговорившись с  ним  о  встрече  даже  по  самым
ничтожным  поводам,  Я был  до  нелепости  пунктуален  и  обижалсЯ,  если он
заставлЯл менЯ ждать. Љак-то раз  мы решили  вместе  отправитьсЯ кататьсЯ на
лодке. џ зашел за ним, как он просил менЯ, в условленное  времЯ, но его дома
не оказалось, и Я тщетно прождал его целых три часа. ‚стретив его через день
после этого, Я стал горЯчо пенЯть ему за его небрежность.
     -- „а отчего же ты не пошел  на реку один? --  удивленно рассмеЯлсЯ он.
-- џ совершенно забыл про наш уговор. Ќо, право, не такаЯ уж это трагедиЯ!
     &bull;--  џ привык  держать  свое слово, -- ответил Я резко. -- •отЯ Я,
разумеетсЯ, привык и к  тому,  что ты  можешь преспокойно заниматьсЯ  своими
делами, знаЯ, что Я жду тебЯ. “ тебЯ ведь так много друзей!
     Ћн посмотрел на менЯ с искренним изумлением:
     -- Ѓа, да ты, кажетсЯ, и  в самом  деле  принимаешь так близко к сердцу
любую безделицу!..
     -- „ружба длЯ менЯ не безделица.
     --  "Ћн речь ту  в  сердце заключил и  вмиг исправить-" сЯ решил..." --
торжественно  продекламировал   ђихард,   затем,   обхватив  мою  голову   и
потеревшись кончиком носа о мой нос по восточному любовному обычаю, принЯлсЯ
ласково тормошить менЯ и не унималсЯ до тех пор, пока Я с сердитым смехом не
вырвалсЯ из его объЯтий; дружба, однако, была спасена.
     ‚ мансарде моей высились груды одолженных мною I и наскоро прочитанных,
отчасти  драгоценнейших   томов:  современные  философы,  поэты  и  критики,
литературные : альманахи  из ѓермании и  ”ранции,  новые театральные  пьесы,
парижские  фельетоны и модные венские  эстеты. ‘  большей основательностью и
любовью  занималсЯ Я своими древнеитальЯнскими новеллистами  и историческими
исследованиЯми.  ‚о  мне укрепилось  желание как  можно скорее избавитьсЯ от
филологии и всецело  посвЯтить себЯ изучению истории.  ЌарЯду с трудами по <i>I</i>
всемирной истории  и  изысканиЯми  в  области исторического метода  Я  читал
источники  и  монографии,  посвЯщенные  позднему  средневековью  в  €талии и
”ранции. Џри этом Я  наконец  как следует  узнал замечательнейшего из людей,
своего  любимца  ”ранциска  Ђссизского, блаженнейшего и  божественнейшего из
всех свЯтых. ’ак  былые грезы мои,  в  которых мне когда-то откры- -лась всЯ
полнота   жизни  и  все  величие  духа,  ежедневно  оборачивались  длЯ  менЯ
реальностью,  питаЯ  душу  честолюбием, радостью  и юношеским  тщеславием. ‚
аудитории  Я  предавалсЯ  серьезной,  несколько  сумрачной,  а  временами  и
скучноватой науке. „ома менЯ  ждал при-, вычный мир то кротко-благочестивых,
то  жутких  историй  средневековьЯ  или  милых  сердцу   древних  новелл,  и
прекрасный,  уютный  мир  этот  обнимал  менЯ, словно таинственный,  лиловый
сумрак  волшебной  сказки;  а порой Я вместо этого часами  внимал  бурливому
потоку современных  идеалов  и страстей.  ‚се  это перемежалось  с  музыкой,
шутками  ђихарда, участием  в  сходках его друзей,  общением  с  французами,
немцами, русскими, слушанием  весьма странных,  модных книг, читаемых вслух,
посещением  ателье художников или  зваными вечерами,  на которых  собиралось
множество  экзальтированных,  зыбких  умов,  окружавших  менЯ  словно  некий
фантастический карнавал.
     Ћднажды в воскресный день мы с  ђихардом  забрели на маленькую выставку
новых картин. „руг  мой остановилсЯ перед небольшим  полотном,  изображавшим
горное  пастбище с  несколькими  козами.  ќто  была  прилежно  написаннаЯ  и
довольно  милаЯ,  однако  несколько  старомоднаЯ  и,  в  сущности,  лишеннаЯ
художественной   изюминки   работа.   Џодобными   картинками,   красивыми  и
маловыразительными, изобилует любой салон. € все же мне было приЯтно увидеть
весьма похожий образчик родного альпийского краЯ. џ спросил ђихарда, что его
так привлекло в этой картинке.
     -- Ђ  вот  что,  -- ответил  он и  указал на подпись художника  в  углу
холста. --  ‘ама картина -- не Ѓог весть какой шедевр.  …сть и поинтереснее.
Ќо  врЯд ли ты  найдешь женщину  поинтереснее той, котораЯ ее нарисовала. …е
зовут ќрминиЯ Ђглиетти, и, если ты хочешь, мы можем завтра заглЯнуть к ней и
сказать ей, что она великаЯ художница.
     -- ’ы ее знаешь?
     -- …ще бы. …сли бы ее картины были  так же хороши, как она сама, она бы
давно уже разбогатела и бросила писать их. Ћна пишет  их вовсе не из любви к
живописи, а оттого лишь, что не выучилась ничему  другому, чем могла бы себЯ
прокормить.
     ђихард тут же забыл об этой затее  и вспомнил о ней лишь спустЯ две-три
недели.
     --  ‚чера мне  повстречалась Ђглиетти. Њы ведь,  ка-:  жетсЯ, хотели ее
навестить.  €дем  же!  “  тебЯ, Я надеюсь,  найдетсЯ  свежий воротничок? Ћна
всегда обращает на это внимание.
     ‚оротничок нашелсЯ, и мы  вместе отправились к Ђглиетти. Њне это стоило
некоторого  усилиЯ над собою, ибо та  свободнаЯ, несколько развЯзнаЯ  манера
обращениЯ  ђихарда и  его товарищей  с бабенками из художественной богемы  и
студентками всегда  раздражала менЯ: мужчины были  довольно бесцеремонны, то
ироничны, то грубы;  девушки же, прошедшие  огонь, воду и медные трубы, были
рассудительны и практичны, и ни  у одной из  них Я не находил даже намека на
тот благоуханный ореол  целомудриЯ, который и делал женщин  предметом  моего
преклонениЯ.
     Ќе без смущениЯ переступил Я порог ателье. ‚оздух живописных мастерских
мне хорошо был знаком,  но в  женском  ателье Я оказалсЯ впервые. Ћно  имело
довольно трезвый  и очень опрЯтный вид. ’ри-четыре  готовые картины  в рамах
висели  на  стенах,  еще  одна,  едва  начатаЯ,  возвышалась  на  мольберте.
ЋставшаЯсЯ часть  стен была покрыта  чистенькими,  аппетитными  карандашными
эскизами;  довершал  обстановку  полупустой книжный  шкаф.  •озЯйка  холодно
выслушала наши слова приветствиЯ. Ћна отложила в  сторону кисть и, не снимаЯ
фартука,  прислонилась спиной к шкафу; по  всему видно было,  что  у нее нет
охоты попусту терЯть с нами времЯ.
     ђихард  принЯлсЯ  осыпать  ее   немыслимыми   комплиментами  по  поводу
выставленной картины. Ћна высмеЯла его и велела ему замолчать.
     -- Ќо позвольте, фройлЯйн, а вдруг Я имею намерение приобрести картину!
Љстати, коровы на ней показаны с такою истинностью, что...
     -- ’ам же козы, -- спокойно произнесла она.
     -- Љозы? Ќу конечно же, разумеетсЯ,  козы! „а, так вот Я хотел сказать,
с  такою основательностью, что  Я был совершенно  поражен.  ќти козы  -- они
выглЯдЯт так живо,  так  естественно, Я бы сказал, так... по-козьи! ‘просите
моего друга Љаменцинда, он сам дитЯ гор; он непременно согласитсЯ со мною.
     џ, все это времЯ смущенно и в то же времЯ со скрытым весельем слушавший
его болтовню,  вдруг  почувствовал на  себе быстрый,  но внимательный взглЯд
художницы. Ћна изучала менЯ долго и беззастенчиво.
     <i>--</i> ‚ы горец?
     -- „а, фройлЯйн.
     -- ќто заметно. Ќу, а что вы скажете о моих козах?
     -- Ћ, они определенно  хороши.  ‚о  всЯком случае,  Я не  принЯл их  за
коров, как ђихард.
     -- ќто очень мило с вашей стороны. ‚ы музыкант?
     -- Ќет, студент.
     Ѓольше она не сказала мне ни слова, и Я, воспользовавшись тем, что менЯ
оставили в покое, смог ее как следует рассмотреть. ”игуру ее искажал длинный
фартук, а  лицо показалось мне  некрасивым: очерк  его  был чересчур резок и
лаконичен, в глазах  сквозила  строгость, зато  волосы  у  нее  были пышные,
черные и мЯгкие. ’о, что менЯ в ней неприЯтно поразило и даже показалось мне
отталкивающим, -- был  ее цвет лица. Ћн решительно напоминал мне итальЯнский
сыр горгонцблу,  и Я  бы не удивилсЯ,  если бы  вдруг  разглЯдел на  ее коже
зеленые прожилки.  џ  еще  никогда  не  видел этой романской бледности,  а в
неверном утреннем свете  ателье лицо Ђглиетти казалось еще более бескровным,
высеченным  из камнЯ --  но  не  из мрамора,  а из обветренного, выбеленного
временем  песчаника.  Љ тому же Я, не привыкший  исследовать женские лица на
предмет  их  форм, всегда  по-мальчишечьи наивно  искал в них  прежде  всего
нежного блеска, румЯнца, юной прелести.
     ђихард тоже был разочарован нашим визитом. ’ем более удивлен Я был, или
вернее испуган, когда он спустЯ некоторое  времЯ  сообщил мне,  что Ђглиетти
просит менЯ  оказать ей  честь, согласившись позировать ей. ђечь идет  Якобы
всего лишь о нескольких набросках; лицо мое ей не нужно, зато в моей широкой
фигуре есть что-то типическое.
     Ћднако,  прежде чем  мы  вновь  вернулись  к этому разговору, произошло
небольшое событие, резко изменившее мою жизнь и на долгие  годы определившее
мою дальнейшую судьбу. Џроснувшись в одно  прекрасное утро, Я обнаружил, что
стал писателем.
     Џоддавшись  настойчивым  уговорам  ђихарда,  Я,  исключительно с  целью
улучшениЯ своего стилЯ, начал от случаЯ  к случаю описывать в виде набросков
и  по  возможности  достоверно  различные  характеры  из  нашего  окружениЯ,
интересные беседы, небольшие происшествиЯ и  тому подобное,  а также написал
несколько очерков по литературе и  истории. € вот однажды утром -- Я еще был
в постели --  ко  мне вошел  ђихард и положил  на  мое одеЯло  тридцать пЯть
франков.
     -- ќто твое, -- деловито произнес он.
     €  только  когда Я, исчерпав все свои догадки, взмолилсЯ, он  достал из
кармана  газету и показал мне напечатанную в ней одну из  моих новелл. ‡атем
он призналсЯ, что, переписав несколько моих рукописей, тайком отнес и продал
их  длЯ  менЯ знакомому редактору. € первую, которую тот успел напечатать, а
также гонорар за нее Я и держал теперь в руках.
     Ќикогда еще не испытывал Я такого странного чувства. џ, конечно же, был
зол на ђихарда за его дерзкие игры с провидением, однако сладкаЯ, горделиваЯ
радость первой публикации, деньги, полученные нежданно-негаданно,  словно  в
подарок,  и,  наконец,  мысль  о  возможной  маленькой   литературной  славе
оказались сильнее и заглушили мою досаду.
     ‚ одном  из  кафе  мой  друг свел  менЯ  с  упомЯнутым редактором.  ’от
попросил  разрешениЯ  оставить  у  себЯ  показанные ему ђихардом другие  мои
работы и  предложил мне времЯ от  времени  присылать ему  новые материалы. ‚
моих вещах  Якобы  чувствуетсЯ собственный голос, особенно  в  исторических,
которых он был бы рад получить побольше и за которые готов хорошо заплатить.
’еперь и Я  наконец понЯл, что дело принимает серьезный оборот.  џ не только
смог бы регулЯрно и лучше питатьсЯ и возвратить все свои маленькие долги, но
и бросить навЯзанный мне курс и, может быть, в скором времени, посвЯтив себЯ
любимой  своей  области,  Я смог бы  добывать  себе пропитание исключительно
собственным трудом. Џока что, однако, редактор этот прислал мне целую стопку
книг длЯ рецензированиЯ. џ принЯлсЯ за них с остервенением и не замечал, как
летЯт недели; поскольку же гонорары выплачивались лишь в конце квартала, а Я
в расчете на  них все это времЯ позволЯл себе больше,  чем обычно, то в один
прекрасный день  Я  распрощалсЯ с  последним раппеном и принужден был начать
очередную голодовку. Џару  дней  Я продержалсЯ  в своем  скиту под крышей на
хлебе  и кофе, потом  голод загнал менЯ  в одну  кухмистерскую.  ‘  собою  Я
прихватил три рецензируемые мною  книжки, чтобы оставить  их вместо платы по
счету в качестве залога. „о  этого Я тщетно пыталсЯ  всучить  их  антиквару.
Ћбед  был превосходен, но,  когда  подали черный  кофе,  сердце мое тревожно
заныло. џ робко призналсЯ кельнерше, что у менЯ не оказалось с  собой денег,
но Я готов оставить в залог книги. Ћна взЯла одну  из них в  руки -- это был
томик  по истории,  -- полистала ее с  любопытством и спросила, нельзЯ ли ей
пока прочесть это: она так  любит читать, а книги попадают к ней в руки  так
редко. џ почувствовал, что спасен, и поспешно предложил ей оставить себе все
три томика вместо платы. Ћна согласилась и приобрела у менЯ  с тех пор таким
способом в несколько приемов книг на семнадцать франков. ‡а небольшие томики
по истории Я получал обычно порцию сыра с хлебом, за романы  -- примерно  то
же  самое с вином;  отдельные новеллы стоили чашку  кофе с хлебом. Ќасколько
мне помнитсЯ, это  были в большинстве весьма посредственные вещи, написанные
в судорожно-новомодном стиле, и у простодушной девушки должно было сложитьсЯ
довольно странное впечатление о современной немецкой литературе. џ с улыбкою
вспоминаю  те  предобеденные часы,  когда Я в  поте  лица  своего  торопилсЯ
галопом дочитать очередной том и записать о нем  пару строк, чтобы покончить
с ним до обеда и обменЯть его на что-нибудь съестное. Ћт ђихарда Я заботливо
скрывал свои денежные затруднениЯ, совершенно напрасно  стыдЯсь их, и помощь
его принимал скрепЯ сердце и всегда лишь на очень короткое времЯ.
     Џоэтом Я себЯ не считал. ’о, что мне при случае доводилось писать, были
фельетоны,  а не поэмы. Ќо в душе Я носил глубоко запрЯтанную  надежду,  что
когда-нибудь мне дано будет создать настоЯщую поэму, великую, отважную песнь
тоски, неповторимую оду жизни.
     Ќа  радостно-светлый небосклон моей души порою набегало облачко смутной
печали,  не нарушаЯ, однако, общей  гармонии. Ћна поЯвлЯлась ненадолго,  эта
мечтательнаЯ, пустыннаЯ грусть,  -- на день или на ночь -- и затем бесследно
исчезала,  чтобы вновь  возвратитьсЯ спустЯ недели или месЯцы.  џ постепенно
привык к ней, как к  неразлучной спутнице, и  воспринимал ее  не как муку, а
всего лишь  как  проникнутую  тревогой усталость,  не лишенную  своеобразной
сладости. …сли она настигала менЯ ночью, Я забывал про сон  и, высунувшись в
окно, часами смотрел на черное озеро, на врезавшиесЯ  в бледное небо силуэты
гор  и прекрасные  звезды  над вершинами.  Ќередко менЯ  при этом охватывало
острое, щемЯще-сладостное чувство, будто  всЯ  эта ночнаЯ красота взирает на
менЯ  с упреком. Ѓудто  звезды,  озера и  горные  вершины томЯтсЯ  ожиданием
неведомого певца, который понЯл бы и выразил красоту и муки их немого бытиЯ,
и  будто бы Я и есть  этот певец  и мое истинное назначение  в том, чтобы во
всеоружии поэзии стать глашатаем немой природы. џ никогда не задумывалсЯ над
тем, как это  могло  бы стать возможным,  -- Я просто  внимал нетерпеливому,
немому призыву царственной ночи. Ќе  бралсЯ Я в  такие минуты и  за перо. Ќо
менЯ не оставлЯло  чувство  ответственности  перед этими глухими голосами, и
обычно  после  такой  ночи  Я пешком  отправлЯлсЯ  в  многодневные  одинокие
странствиЯ. Њне казалось, что таким образом Я оказываю земле, в немой мольбе
раскрывающей  передо мною свои  объЯтиЯ,  скромные знаки любви, что, конечно
же,  даже мне самому  представлЯлось  смешным. ‘транствиЯ эти стали  основой
моей последующей жизни: значительную часть прожитых с той поры лет Я  провел
в пути, неделЯми и  месЯцами  бродЯжничаЯ по дорогам разных стран. џ приучил
себЯ к  длинным маршам  с  куском  хлеба  в  кармане  и  тощим кошельком,  к
одиночеству бесконечно-длинных дорог и частым ночлегам под открытым небом.
     Ћ  художнице Я за своим сочинительством совсем  позабыл. Ќеожиданно она
сама  напомнила о себе, прислав записку следующего содержаниЯ:  "‚ четверг у
менЯ  соберетсЯ   на  чашку  чаЯ  небольшаЯ  компаниЯ  друзей  и   знакомых.
Џожалуйста, приходите и ‚ы. ‡ахватите с собой ‚ашего друга".
     џвившись  к  ней  вдвоем, мы застали у нее маленькую пеструю  ассамблею
художников.  ‡десь  собрались  почти   сплошь  непризнанные,   забытые,   не
избалованные  успехом пасынки  искусства,  и  в  этом длЯ менЯ  было  что-то
трогательное, хотЯ все казались веселыми  и вполне довольными своей судьбой.
“гощение состоЯло из бутербродов, ветчины,  салата и  чаЯ. ’ак как  знакомых
среди  собравшихсЯ Я не  нашел и  к тому же не был разговорчив,  то, уступив
настоЯтельным требованиЯм желудка, Я обратилсЯ к закуске и ел не переставаЯ,
тихо и  сосредоточенно,  добрых полчаса, в то времЯ как остальные беззаботно
болтали, лениво  потЯгиваЯ чай.  Љогда же  они наконец  один за другим  тоже
захотели подкрепитьсЯ, оказалось, что  Я  съел почти весь  запас  ветчины. џ
ошибочно полагал,  что где-то наготове стоит по меньшей мере еще одно блюдо.
€  теперь, видЯ, как гости  украдкой  посмеиваютсЯ и иронично поглЯдывают на
менЯ, Я пришел в Ярость и проклЯл в душе эту итальЯнку вместе с ее ветчиной.
џ встал, коротко извинилсЯ перед ней, пообещал ей в следующий раз принести с
собою свой ужин и взЯлсЯ за шлЯпу.
     Ђглиетти молча отнЯла у менЯ шлЯпу, внимательно-удивленно посмотрела на
менЯ и  без малейшей иронии в голосе попросила менЯ остатьсЯ.  Ќа лицо  ее в
этот момент упал свет от торшера, смЯгченный шелковым абажуром, и тут сквозь
пелену  злости, каким-то внезапно  раскрывшимсЯ  внутренним  оком, Я  увидел
удивительную  зрелую  красоту  этой  женщины.  џ вдруг  сам  себе  показалсЯ
невоспитанным и  глупым и, устыдившись, забилсЯ в самый дальний угол, словно
наказанный  школьник. ’ам Я и осталсЯ сидеть,  перелистываЯ альбом с  видами
озера  Љомо. ѓости пили чай,  расхаживали  взад-вперед, смеЯлись  и спорили;
откуда-то из  глубины  помещениЯ  доносились  звуки настраиваемых скрипок  и
виолончели. ‡атем был отдернут занавес, и все увидели четырех молодых людей,
сидЯщих  перед  импровизированными  пультами и  готовых  исполнить  струнный
квартет.  ‚ этот момент художница подошла ко  мне, поставила передо  мною на
столик чашку  чаЯ,  приветливо кивнув  мне, и села  рЯдом со  мной.  Љвартет
началсЯ  и  оказалсЯ длинным, но  Я  не  слышал  ни  звука,  неотрывно глЯдЯ
круглыми от  удивлениЯ глазами  <i>\</i> на сидЯщую  подле  менЯ стройную, изЯщную,
элегант-* ную  даму,  красоту которой  Я подвергнул сомнению  и у  которой Я
только что съел ветчину. ‘ радостью и  испугом Я  вдруг вспомнил о том,  что
она хотела  менЯ рисовать. Џотом Я подумал о ђези  ѓиртаннер, об  альпийских
розах  на  отвесной  стене  ‘еннальпштока,  о снежной  королеве, и  все  это
показалось мне  лишь ступенЯми,  восходЯщими  к  вершине моего  сегоднЯшнего
счастьЯ.
     Љогда  музыка смолкла, художница  не ушла,  как Я  опасалсЯ, а осталась
спокойно сидеть на моем месте и начала непринужденную беседу. Ћна поздравила
менЯ с моей  новеллой,  которую  прочитала  в газете,  сказала  <sup>1</sup>
несколько шутливых слов о ђихарде, которого тесно обступили молодые девицы и
беззаботный смех которого временами заглушал все остальные голоса. Џотом она
вновь выразила  желание  менЯ рисовать.  Њне  вдруг  пришла в голову удачнаЯ
мысль: Я, продолжаЯ  беседу, неожиданно  перешел  на итальЯнский Язык  и был
награжден за это не только изумленно-радостным взором ее полуденных глаз, но
и неизъЯснимым наслаждением, которое  Я получил, слушаЯ, как она говорит  на
своем родном Языке,  словно созданном  длЯ ее уст, длЯ ее глаз и фигуры,  на
благозвучном, элегантном, стремительном  наречии ’осканы с  легким, чарующим
налетом тессин-ского  диалекта.  ’о, что  мой итальЯнский никак нельзЯ  было
назвать ни  красивым, ни беглым, менЯ не смущало. Ќа следующий день Я должен
был ЯвитьсЯ длЯ позированиЯ.
     --  Ђ rivederla („о свиданиЯ <i>/итал./)</i>, -- сказал Я на прощание и сделал
самый глубокий поклон, какой у менЯ только получилсЯ.
     -- Ђ rivederci  domani (“видимсЯ завтра  <i>/итал./)</i>, -- с улыбкой кивнула
она
     мне.
     …два оказавшись  за  порогом,  Я зашагал куда глаза  глЯдЯт и  шел  все
дальше и дальше, пока дорога не перевалила через гребень каменистого холма и
Я не  увидел  перед собой объЯтые ночным  покоем прекрасные,  величественные
дали. Џо озеру скользила  одинокаЯ лодка  с красным  фонарем, багровые блики
которого плЯсали на черной воде; изредка вспыхивали то тут, то там тоненькие
бледно-серебристые гребешки случайных  волн. €з какого-то  близлежащего сада
доносились  смех и  звуки мандолины. Џолнеба скрывала завеса  облаков, и над
холмами дул упругий теплый ветер.
     € так же как  ветер играл ветвЯми фруктовых деревьев и  черными кронами
каштанов  -- то  ласкал их, то тормошил,  то  гнул  к земле, заставлЯЯ их то
стонать, то смеЯтьсЯ, то  трепетать, -- так же играла  со мною в эти  минуты
страсть.  ’ам, на  вершине холма,  Я бросалсЯ  на колени, ложилсЯ на  землю,
вновь  вскакивал, стонал,  топал  ногами, швырЯл прочь  свою шлЯпу,зарывалсЯ
лицом в траву, трЯс стволы деревьев,  плакал, смеЯлсЯ, всхлипывал,  бушевал,
стыдЯсь самого себЯ,  блаженствуЯ и разрываЯсь на  части от тоски. —ерез час
этот  огонь безумства прогорел и  погас, задохнувшись в густом, безвоздушном
тумане, который заполнил мою грудь. “ менЯ не было ни мыслей,  ни намерений,
ни  чувств. Љак сомнамбула, спустилсЯ  Я с холма,  вновь прошагал полгорода,
заметил в укромном  переулке маленький  погребок, все еще  открытый в  такой
поздний час, покорно  вошел  в него,  выпил два  литра ваадтлен-дского и под
утро, безобразно пьЯный, вернулсЯ домой.
     Ќа следующий день после обеда фройлЯйн  Ђглиетти пришла  в ужас, увидев
менЯ.
     -- —то с вами? ‚ы больны? Ќа вас же лица нет.
     --  ЏустЯки, -- ответил Я. -- Џросто Я сегоднЯ ночью, похоже, и вправду
был пьЯн как сапожник. Џожалуйста, начинайте!
     Ћна  усадила  менЯ на  стул  с  просьбой не  шевелитьсЯ. Џросьбу эту  Я
выполнил с успехом,  ибо вскоре  задремал и проспал почти до самого  вечера.
Њне приснилсЯ  сон,  навеЯнный,  вероЯтно,  стоЯвшим  в  мастерской  запахом
скипидара: отец мой  в очередной раз красит  нашу лодчонку; Я лежу рЯдом  на
усыпанном гравием берегу  и смотрю, как отец орудует кистью, то и дело макаЯ
ее в горшок с  краской;  мать  тоже оказалась  рЯдом, и, когда Я спросил ее:
"ђазве  ты не умерла?" -- она ответила тихим голосом: "Ќет. ‚едь без менЯ ты
в конце концов стал бы таким же босЯком, как твой папаша".
     Џроснувшись от того, что упал со стула, Я, изумленный, вновь очутилсЯ в
мастерской ќрминии  Ђглиетти. …е  самой  Я  не  обнаружил,  но  из  соседней
комнатушки  доносилось  позвЯкивание посуды  и приборов, из чего Я заключил,
что уже настало времЯ ужина.
     -- ‚ы проснулись? -- крикнула она мне через стену.
     -- „а. „олго ли Я спал?
     -- —етыре часа. € вам не совестно?
     -- …ще как совестно! Ќо Я видел такой чудесный сон.
     -- ђасскажите!
     -- Ќепременно, если вы выйдете и простите менЯ.
     Ћна вышла, но  с прощением намерена была  подождать, пока Я не расскажу
свой сон. џ начал рассказ и, повествуЯ о том, что мне приснилось, все глубже
и  глубже  погружалсЯ  в  забытое прошлое; когда же  Я умолк, за окнами было
темно  и  оказалось,  что  Я поведал ей и  себе  самому  всю  историю своего
детства. Ћна  подала  мне  руку, одернула мой  измЯвшийсЯ сюртук, пригласила
менЯ  на следующий сеанс завтра, и Я почувствовал, что ока понЯла и простила
мне и сегоднЯшнюю мою неучтивость.
     ‘ того момента Я каждый день ЯвлЯлсЯ к ней в роли прилежного натурщика.
Џока она рисовала  менЯ,  мы едва обменивались  двумЯ-тремЯ словами; Я сидел
или  стоЯл  словно  заколдованный, слушал  мЯгкий шорох  ее проворного углЯ,
вдыхал  легкий запах маслЯных красок и забывал обо всем на свете, предавшись
одному-един-ственному  ощущению -- ощущению  близости любимой  мною женщины,
котораЯ не сводит с менЯ глаз.  Џо стенам  ателье мЯгко струилсЯ белый свет,
сонно жужжали на оконном  стекле мухи, а где-то рЯдом,  в  соседней комнате,
бодро пело пламЯ спиртовки: после каждого сеанса Я получал чашку кофе.
     „ома  Я  много думал  об ќрминии.  ’о,  что  Я не  был  поклонником  ее
искусства, никак не отражалось на моей страсти к  ней:  какое мне дело до ее
картин, если она сама так прекрасна, так добра, так светла и невозмутима?  Ђ
в усердном  труде ее мне даже виделось что-то героическое. †енщина  в борьбе
за жизнь, тихаЯ, многотерпеливаЯ и храбраЯ  подвижница. ‚прочем, нет занЯтиЯ
более бесплодного, чем раздумьЯ о любимом человеке. •од мыслей в них подобен
народным или  солдатским песнЯм, в которых поетсЯ и о  том,  и  о сем, и обо
всем  на свете, но после каждой строфы  упорно  повторЯетсЯ  один  и тот  же
припев, даже если он по смыслу своему совсем не к месту.
     ‚от  потому-то  и  образ  прекрасной  итальЯнки,  запечатленный в  моей
памЯти, хотЯ и вполне  отчетлив, но все  же  лишен множества мелких линий  и
черточек, которые в  чужих  людЯх порою гораздо  заметнее,  нежели  в  наших
близких. џ не  помню  уже, какую прическу  она носила, как одевалась и  тому
подобные вещи;  Я не  помню даже,  была ли  она низкого или высокого  роста.
Љогда Я думаю о ней, то вижу перед  собой  темноволосую, красиво  очерченную
женскую  голову,  не очень  большие,  острые глаза на  бледном живом  лице и
совершенно  восхитительный  узкий  рот,  отмеченный  печатью  сладко-горькой
зрелости.  Љаждый  раз, когда Я думаю о ней  и  о той  поре  влюбленности, в
памЯти моей  оживает лишь тот единственный вечер на  холме, когда над озером
реЯл тугой,  теплый ветер,  а Я ликовал, бесновалсЯ  и плакал.  €  еще один,
другой вечер, о котором Я и хочу теперь рассказать.
     џ уже понимал, что настало времЯ как-нибудь обнаружить перед художницей
свое чувство и постепенно добиватьсЯ взаимности. …сли бы мы  не были знакомы
так  близко,  Я, вероЯтно,  еще долго молча боготворил  бы  ее и  безропотно
терпел невысказанные муки. Ќо видеть ее почти каждый день, бывать в ее доме,
говорить  с  ней, подавать  ей  руку,  ни  на  миг  не в  силах  забыть  про
кровоточащую занозу в сердце, -- этого Я вынести не мог.
     Љак-то раз  в  середине  лета художники и их друзьЯ устроили  небольшой
праздник  в  прекрасном  саду  на  берегу озера. ‚ечер выдалсЯ  на  редкость
ласковый и теплый -- настоЯщий золотой летний вечер. Њы  пили вино и воду со
льдом, слушали  музыку и любовались длинными гирлЯндами из красных  бумажных
фонариков, развешанных между деревьЯми. Ѓыло много веселой  болтовни, шуток,
смеха  и  песен.  Љакой-то жалкий юнец, тоже  возомнивший  себЯ  художником,
разыгрывал  перед  публикой  романтическую   личность:  на  голове   у  него
красовалсЯ экстравагантный берет; улегшись на балюстраде, он жеманно бренчал
по  струнам  своей длинношеей гитары.  €з маститых  художников  пришли очень
немногие, да  и  те скромно сидели  в  сторонке,  в  кругу  гостей постарше.
Ќесколько молоденьких дамочек Явились на праздник  в светлых летних платьЯх,
остальные   представительницы  слабого  пола  разгуливали  в  обычных  своих
нерЯшливых  костюмах.  Ћдна  из  них,  уже  немолодаЯ  студентка  в  мужской
соломенной  шлЯпе,  с  коротко  остриженными  волосами  и  уродливым  лицом,
особенно неприЯтно поразила менЯ: она курила сигары, лихо пила вино и  много
и громко говорила. ђихард, по обыкновению, был в обществе молодых  девиц. џ,
несмотрЯ на то,  что  был сильно взволнован, вел себЯ сдержанно и  мало пил,
ожидаЯ  Ђглиетти,  котораЯ  обещала мне покататьсЯ  со  мною  на  лодке. Ћна
наконец пришла, подарила мне несколько  цветков,  и мы  отчалили. Ћзеро было
гладким, как оливковое масло, и по-ночному бесцветным. џ быстро вывел легкий
челнок далеко на широкий безмолвный простор озера, ни на миг не отрываЯ глаз
от своей спутницы, так покойно, так уютно сидевшей  напротив менЯ у рулЯ. Ќа
высоком, все еще синем небе  медленно,  одна за другой,  загорались  бледные
звезды.  ‘ берега времЯ от времени  доносились звуки  музыки  и праздничного
весельЯ.  ‚есла  тихо всхлипывали,  погружаЯсь в сонную  воду;  по  сторонам
изредка  проплывали  темные   силуэты   других  лодок,   едва  различимые  в
сгустившемсЯ  мраке,  но Я  не обращал на  них никакого  вниманиЯ: взоры мои
по-прежнему прикованы  были к сидЯщей на корме художнице,  а запланированное
мною  объЯснение в  любви,  словно  тЯжелый железный обруч,  все болезненней
сжимало мое оробевшее сердце. Љрасота и поэзиЯ  этого вечера  смущали  менЯ,
ибо  все это -- лодка, звезды, теплое, неподвижное озеро --  похоже  было на
роскошную  театральную  декорацию, на фоне которой мне предстоЯло  разыграть
сентиментальную   сцену.  Ћт  страха   и  чувства  мучительной   неловкости,
вызванного нашим затЯнувшимсЯ молчанием, Я все усерднее налегал на весла.
     -- ‚ы такой сильный, -- задумчиво произнесла она.
     -- ‚ы хотели сказать -- толстый? -- спросил Я.
     -- Ќет, Я имела в виду ваши мускулы, -- рассмеЯлась она.
     -- „а, силой менЯ Ѓог не обидел.
     ќто  было,  конечно  же,  не  самое  подходЯщее  начало.  “друченный  и
раздосадованный, Я продолжал грести.
     —ерез некоторое времЯ Я попросил ее рассказать мне что-нибудь  из своей
жизни.
     -- —то же вы хотели бы услышать?
     -- ‚се, -- заЯвил Я. -- Ћсобенно какую-нибудь  любовную историю. Ђ Я бы
вам  потом  рассказал свою.  …динственную  мою любовную  историю. Ћна  очень
коротка и красива и непременно позабавит вас.
     -- —то вы говорите! Ќу так рассказывайте же!
     -- Ќет, сперва вы! ‚ы и без того уже знаете обо мне гораздо больше, чем
Я  о  вас. Њне  хотелось  бы  узнать, были ли вы  когда-нибудь по-настоЯщему
влюблены, или вы, как Я опасаюсь, длЯ этого слишком умны и высокомерны?
     ќрминиЯ на миг призадумалась.
     --  ќто очереднаЯ ваша  романтическаЯ блажь,  -- сказала она затем,  --
ночью,  на озере, заставлЯть  женщину  рассказывать  истории. Ќо Я этого,  к
сожалению,  не умею. ќто  у  вас,  поэтов, всегда  наготове слова длЯ  любых
красот, а  тех, кто  не  любит рассуждать  о  своих чувствах,  вы торопитесь
заподозрить в бессердечии.  ‚о мне вы  ошиблись:  Я  не думаю, чтобы  кто-то
способен был любить  сильнее  и  глубже,  чем Я. џ  люблю  человека, который
свЯзан с  другой  женщиной, но любит менЯ не меньше,  чем Я  его. Њы  оба не
знаем, сможем ли когда-нибудь быть вместе. Њы пишем  друг другу,  а иногда и
встречаемсЯ...
     --  Њогу Я спросить вас,  что  вам приносит  эта любовь --  счастье или
боль, или и то и другое?
     --  Ђх,  любовь  существует  вовсе  не   длЯ  того,  чтобы  делать  нас
счастливыми.  џ думаю,  она  существует  длЯ того, чтобы показать  нам,  как
сильны мы можем быть в страданиЯх и тЯготах бытиЯ.
     ќта мысль была мне понЯтна, и из груди моей вместо ответа непроизвольно
вырвалсЯ не то тЯжелый вздох, не то тихий стон.
     Ћна услышала его.
     -- Ђ-а! €  вам  это тоже знакомо?  ‚ы ведь еще так молоды! Ќу  что  же,
теперь ваш черед исповедоватьсЯ. Ќо только если вы действительно хотите!..
     -- Џожалуй, в другой  раз, фройлЯйн Ђглиетти. “ менЯ сегоднЯ и без того
на душе -- ненастье; простите великодушно, если Я и вам испортил настроение.
Ќе пора ли нам повернуть к берегу?
     -- Љак хотите. Љстати, как далеко мы заплыли?
     џ  не ответил; шумно  протабанив, Я  затормозил  лодку,  развернул ее и
вновь  изо всех  сил ударил в  весла, словно  спасаЯсь от  норд-веста. ‹одка
стремительно скользила  по воде,  и  Я, корчась на  костре неистовой боли  и
стыда,  бушевавшего в моей груди,  обливалсЯ потом и  одновременно зЯбнул. Ђ
стоило  мне  лишь на мгновение представить себе, как  близок  Я  был к тому,
чтобы   оказатьсЯ   в   роли  коленопреклоненного  воздыхателЯ   и  получить
матерински-ласковый отказ, как менЯ охватывала мгновеннаЯ дрожь ужаса. џ рад
был,  что  хоть  сиЯ  чаша миновала менЯ,  с  другим  же  горем  нужно  было
смиритьсЯ. џ, как сумасшедший, греб к берегу.
     ЏрекраснаЯ фройлЯйн была несколько озадачена, когда Я без  лишних  слов
распрощалсЯ с нею и оставил  ее одну.  Ћзеро  было  таким же гладким, музыка
такой же веселой, а красные  бумажные  фонарики такими же нарЯдными,  как  и
прежде,  но теперь все это показалось мне глупым и смешным. Ћсобенно музыка.
ћнцу в бархатном сюртуке,  который все еще кичливо  щеголЯл  своей  гитарой,
висевшей  у  него  через плечо  на широкой шелковой ленте, Я бы с величайшей
охотой  переломал  все ребра.  Ђ  ведь еще предстоЯл фейерверк. ‚се это было
ужасно нелепо!
     џ  одолжил у ђихарда  несколько франков  и, сдвинув  шлЯпу на  затылок,
зашагал прочь, из сада, из города, и шел все дальше час за часом, пока  менЯ
не  одолела усталость.  џ  улегсЯ  прЯмо  на  лугу  и заснул, но  через  час
проснулсЯ, весь  мокрый  от росы  и  продрогший  до  костей,  и  поплелсЯ  в
ближайшую деревню.  Ѓыло раннее утро. Џо  пыльному переулку уже потЯнулись в
поле  косцы  косить  клевер; из  дверей  хлевов  хмуро  таращились  на  менЯ
заспанные скотники; повсюду  уже  заЯвлЯла  о себе  хлопотливаЯ крестьЯнскаЯ
жизнь, особенно бойкаЯ в летнюю страду. "Ќадо было оставатьсЯ крестьЯнином",
--  сказал  Я  себе и,  как  побитый  пес,  поспешил  убратьсЯ  из  деревни.
ЏревозмогаЯ  усталость, Я отправилсЯ  дальше  и шел, пока солнце наконец  не
просушило  росу  и  не  прогрело воздух, так  что можно было сделать  первый
привал. џ бросилсЯ на пожухлую траву у самой опушки молоденькой буковой рощи
и  проспал,  пригреваемый солнцем,  чуть ли не  до  самого  вечера. Љогда  Я
проснулсЯ,  хмельной от  луговых  ароматов и с  приЯтною тЯжестью в  членах,
которой  наливаетсЯ все  тело после  долгого сна  на лоне матушки-земли, все
приключившеесЯ со мною вчера  -- праздник, катание  на лодке и все остальное
-- показалось  мне  далеким,  грустным  и полузабытым сном  или давным-давно
прочитанным романом.
     ’ри днЯ  Я провел в окрестностЯх, простодушно радуЯсь горЯчему солнцу и
раздумываЯ, не навестить ли мне заодно свои родные краЯ, чтобы повидать отца
и помочь ему управитьсЯ с отавой.
     Ѓоль моЯ, конечно же, за три днЯ не рассеЯлась.  ‚озвратившись в город,
Я некоторое времЯ шарахалсЯ от художницы как от зачумленной, однако приличиЯ
не позволЯли  мне порвать с ней всЯкую свЯзь, и после каждый раз,  когда она
смотрела  на  менЯ или  обращалась ко  Њне, в горле  моем тотчас  же набухал
горький, стальной комок слез.

        4

     ’о,  что в  свое времЯ не  удалось  отцу,  сделали за него эти любовные
муки. Ћни приобщили менЯ к вину.
     „лЯ моей жизни и сути это оказалось самым важным из всего, что Я до сих
пор рассказал о себе. ЏьЯнЯщее, сладкое  божество стало  мне верным другом и
остаетсЯ им  и  по  сей  день. Љто еще  так  могуч, как  оно?  Љто  еще  так
прекрасен, так сказочно-затейлив,  так  мечтателен, так весел и тосклив? ќто
--  герой  и волшебник.  ќто искуситель  и брат  ќроса. „лЯ него нет  ничего
невозможного; бедные  человеческие сердца он наполнЯет божественной поэзией.
ЊенЯ,  анахорета  с крестьЯнскою  душой,  он превратил  в  королЯ,  поэта  и
мудреца. Ќа опустевшие  ладьи человеческих  жизней он возлагает  бремЯ новых
судеб,  а  угодивших  на  мель  мореплавателей  гонит обратно,  к стремнинам
Ѓольшого Џути.
     ‚от  что  такое  вино. Ћднако, как  и  все  прочие  драгоценные  дары и
искусства, оно требует  к себе особого отношениЯ: любви, трепетных  поисков,
пониманиЯ и жертв. ќто под силу лишь немногим, и оно  губит людей  тысЯчами.
Ћно  превращает  их  в старцев,  убивает их  или  гасит в них пламень  духа.
‹юбимцев же  своих  оно зовет на пир и воздвигает длЯ  них  радужные мосты к
заповедным  островам   счастьЯ.  Љогда  их   одолевает   сон,   оно  бережно
подкладывает им под голову подушку,  а  если  они становЯтсЯ добычей печали,
оно  заключает их в объЯтиЯ, тихо и  ласково,  как друг или мать,  утешающаЯ
сына.  Ћно  претворЯет  сумЯтицу  жизни  в  великие  мифы  и  наигрывает  на
громогласной арфе песнь мирозданиЯ.
     €  в  то же  времЯ вино  -- это невинное дитЯ с шелковистыми,  длинными
кудрЯми,  хрупкими плечиками и нежными членами. Ћно доверчиво льнет к твоему
сердцу,  поднимает   к  тебе   свое  узенькое  личико  и  смотрит  на   тебЯ
удивленно-мечтательно  огромными  глазами,   на  дне  которых  сиЯет,   дыша
свежестью  и чистотой  новорожденного лесного  ключа, воспоминание  о рае  и
неутраченнаЯ богосыновность.
     ‘ладкое божество это подобно также  широкой реке, кипучей и говорливой,
несущей свои воды сквозь весеннюю ночь в неведомые дали. Ћно подобно океану,
баюкающему на прохладной груди своей то солнце, то звезды.
     Љогда  оно  заводит разговор со своими  любимцами, над головой  у них с
устрашающим шипением  и  грохотом смыкает свои волны  бурное море  волшебных
тайн,  воспоминаний,   предчувствий  и   поэзии.  ‡накомый  мир   становитсЯ
крохотным,  а затем и вовсе исчезает, и душа в трепетной радости бросаетсЯ в
бездорожную ширь неизведанного, где все кажетсЯ чуждым и вместе с тем родным
и где все говорит на Языке поэзии, музыки и мечты.
     Ћднако Я должен рассказать все по порЯдку.
     Џорою случалось так, что Я часами был  весел до самозабвениЯ, занималсЯ
учебой, писал или слушал музыку ђихарда. Ќо  не проходило  и  днЯ без  того,
чтобы боль моЯ хотЯ бы на миг не напомнила о себе. €ногда она наст