  знаем также, что
в фигуру прелата-мага  ќтингера он был  поистине  влюблен, к фигуре магистра
ЃенгелЯ  питал настоЯщую любовь и глубокое уважение -- он специально заказал
фотографию с его портрета и одно времЯ держал ее  на письменном  столе --  и
честно  старалсЯ  отдать  должное –инцендорфу,  который  его  в  равной мере
интересовал  и отталкивал  от  себЯ. ‚  результате  он  бросил  эту  работу,
довольный тем, чему в ходе  ее научилсЯ,  но заЯвил, что не способен сделать
из этого жизнеописание, ибо слишком увлексЯ частными  вопросами и собиранием
подробностей  ќто  заЯвление  дает  нам  полное  право  видеть  в  тех  трех
доведенных до конца  биографиЯх  скорее  исповеди благородной  и поэтической
натуры, нежели работы ученого, о чем упоминаем отнюдь не в обиду им.
     „лЯ Љнехта к свободе самостоЯтельно выбирающего предмет занЯтий ученика
прибавилась  еще одна свобода и вольность.  ‚едь  раньше  он  был  не только
воспитанником,  как  все, не только  подчинЯлсЯ  строгой учебной дисциплине,
жесткому  режиму днЯ,  не  только  находилсЯ  под  контролем  и  пристальным
наблюдением учителей  и терпел  все  трудности, выпадающие на долю  элитного
ученика. ЌарЯду со всем  этим и помимо этого  на  нем из-за его  отношений с
Џлинио  висела  роль,  лежала ответственность,  котораЯ,  с  одной  стороны,
предельно возбуждала его душу и ум, с другой -- угнетала их, роль активнаЯ и
представительскаЯ, ответственность, в сущности,  не по силам и не  по годам,
которую он, подвергаЯсь часто опасности, выдерживал только благодарЯ избытку
силы воли  и таланта  и  с которой  без мощной подмоги издалека, без мастера
музыки, вообще бы не справилсЯ. Ќа исходе его необычных вальдцельских лет мы
видим Љнехта, примерно двадцатичетырехлетнего, правда, не по возрасту зрелым
и несколько переутомленным, но, как ни удивительно, без признаков каких-либо
вредных  последствий. Ќо скольких сил  стоила ему, до чего изводила  его эта
обременительнаЯ роль, мы, даже  при  отсутствии  прЯмых  свидетельств, можем
судить по тому, как воспользовалсЯ  он  в первые  годы, выйдЯ из-под надзора
школ, завоеванной и, конечно, часто вожделенной свободой.  Љнехт, стоЯвший в
последнюю пору своего ученичества на таком  видном месте  и  в какой-то мере
уже принадлежавший  общественности, сразу же и полностью от нее отстранилсЯ;
когда пытаешьсЯ проследить тогдашнюю  его  жизнь, кажетсЯ,  что больше всего
ему  хотелось  стать невидимкой,  любое окружение,  любое общество  было ему
обременительно,  любаЯ   форма  существованиЯ  была  длЯ  него  недостаточно
уединенной. Ќа длинные и пылкие письма „езиньори он сперва отвечал коротко и
без охоты, а потом и вовсе перестал  отвечать. ‡наменитый ученик Љнехт исчез
и не показывалсЯ; только в ‚альдцеле продолжала цвести его слава, постепенно
превращаЯсь в легенду.
     Џо названным причинам он в начале студенческих лет  избегал  ‚альдцелЯ,
что и вызвало временный отказ  от  старших и высших курсов игры в бисер. ’ем
не   менее   --  хотЯ  поверхностный  наблюдатель   мог  бы  отметить  тогда
поразительно  небрежное  отношение Љнехта  к  €гре  -- мы  знаем,  что  весь
капризный на вид и бессвЯзный, во всЯком случае, довольно  необычный ход его
свободных  занЯтий находилсЯ тогда, наоборот,  под  влиЯнием  €гры  и привел
снова к ней и к служению ей. Њы остановимсЯ на этом подробнее, ибо черта эта
характерна; свободой занЯтий €озеф Љнехт воспользовалсЯ самым поразительным,
самым  своенравным образом, воспользовалсЯ потрЯсающе, юношески-гениально. ‚
свои вальдцельские годы он, как то было принЯто, прошел официальное введение
в €гру и повторительный курс; затем, в течение последнего учебного года, уже
тогда  слывЯ  в кругу  друзей  хорошим  игроком,  он  с  такой увлеченностью
поддалсЯ притЯгательной силе игры игр, что, закончив еще один  курс, был еще
учеником  принЯт в  число игроков  второй  ступени, а  это  отличие довольно
редкое.
     Ћдному из товарищей по официальному повторительному курсу, своему другу
и впоследствии помощнику ”рицу ’егулЯриусу, он  несколько  лет спустЯ описал
один  случай, не только решивший, что ему суждено стать умельцем €гры, но  и
сильно  повлиЯвший на ход  его  занЯтий. Џисьмо сохранилось,  вот это место:
"Џозволь мне  напомнить  тебе один день и одну игру той поры,  когда мы оба,
состоЯ  в  одной группе, так  усердно трудились  над  планами  своих  первых
партий.  Ќаш  руководитель дал нам несколько отправных точек и предложил  на
выбор   множество  тем;  мы  как  раз  бились  над  каверзным  переходом  от
астрономии,  математики  и физики  к  Языкознанию  и  историческим наукам, а
руководитель наш был великий мастер ставить нам, ретивым новичкам, ловушки и
заманивать нас на  скользкий путь  недопустимых  абстракций  и аналогий,  он
подсовывал нам  всЯкий занЯтный  этимологический и компаративистский вздор и
забавлЯлсЯ,  если кто-нибудь из  нас попадалсЯ на удочку.  Њы до изнеможениЯ
считали  долготы  греческих слогов,  чтобы  потом сразу  потерЯть почву  под
ногами,  когда  нас вдруг  ставили перед возможностью,  даже  необходимостью
тонического, а  не  метрического  скандированиЯ, и так далее. Ћн  делал свое
дело по форме блестЯще и вполне корректно, хотЯ и в манере, котораЯ была мне
неприЯтна. Ћн заводил нас в тупики и подбивал на ошибочные спекулЯции, спору
нет, с доброй целью показать нам  возможные опасности, но немного  и  с тем,
чтобы высмеЯть нас, глупых мальчишек, и как раз самым ретивым влить побольше
скепсиса в  их восторги. Ћднако  именно  при нем и  во времЯ  одного  из его
замысловатых  розыгрышей, когда  мы  на  ощупь и  робко  пытались  набросать
какую-нибудь более  или менее  приемлемую  партию, менЯ  вдруг поразили и до
глубины  души  потрЯсли  смысл  и величие нашей  €гры.  ЂнатомируЯ  какую-то
свЯзанную с историей Языка проблему, мы как бы видели вблизи  высший взлет и
расцвет Языка, мы  проходили с ним за  несколько минут путь, на  который ему
потребовались века, и менЯ  ошеломило  это  зрелище бренности: вот  у нас на
глазах  достигает  расцвета  такой  сложный,  старый,  почтенный,   медленно
строившийсЯ многими поколениЯми организм, и в расцвете этом есть уже зародыш
упадка,  и всЯ эта разумнаЯ постройка начинает оседать, портитьсЯ, рушитьсЯ,
--  и одновременно  Я  с радостным ужасом вдруг остро  ощутил,  что все-таки
упадок и  смерть этого Языка  не  прошли втуне, что его юность, его расцвет,
его гибель сохранились в  нашей памЯти, в знании о нем и о его истории и что
в знаках и формулах науки, а также в тайных кодах €гры  он продолжает жить и
может быть восстановлен в любое времЯ. џ вдруг  понЯл, что в Языке  или хотЯ
бы  в духе €гры все имеет действительно значение всеобщее, что каждый символ
и каждаЯ комбинациЯ символов ведут  не туда-то  или туда-то,  не к отдельным
примерам, экспериментам и доказательствам, а к центру, к тайне и нутру мира,
к изначальному  знанию. Љаждый  переход от минора к  мажору в сонате, каждаЯ
эволюциЯ  мифа или  культа, каждаЯ  классическаЯ художническаЯ формулировка,
понЯл Я в истинно медитативном озарении того мига, --  это не что иное,  как
прЯмой путь внутрь тайны мира, где между раскачиваниЯми взад и вперед, между
вдохом и выдохом, между небом и землей, между €нь и џн вечно вершитсЯ свЯтое
дело.  Љ  тому времени Я  перевидал уже  немало  хорошо построенных и хорошо
проведенных партий и не раз уже испытывал великий подъем и радость открытий;
но  до  того  случаЯ Я снова и  снова  склонен был сомневатьсЯ в ценности  и
важности  самой  €гры.  ‚едь,   в   конце  концов,  всЯкаЯ  хорошо  решеннаЯ
математическаЯ  задача  доставлЯет умственное  наслаждение,  всЯкаЯ  хорошаЯ
музыка, когда слушаешь и уж  подавно когда играешь ее, возвышает и наполнЯет
величием  душу,  а всЯкое сосредоточенное  размышление успокаивает  сердце и
делает его созвучным вселенной; но  ведь  именно поэтому, может быть, игра в
бисер,  говорили  мне  мои  сомнениЯ, --  это  только  формальное искусство,
остроумнаЯ техника, ловкаЯ комбинациЯ, и тогда лучше не играть в эту игру, а
заниматьсЯ  чистой  математикой и хорошей  музыкой. Ђ теперь до менЯ впервые
дошел  внутренний голос  самой €гры,  ее смысл, голос этот  достиг  и пронЯл
менЯ, и с того часа Я верю, что  наша  царственнаЯ €гра -- это действительно
lingua sacra, свЯщенный и божественный Язык. ’ы, конечно, вспомнишь, ведь ты
сам заметил  тогда, что во мне произошла  перемена  и менЯ достиг некий зов.
‘равнить его Я могу лишь с тем незабываемым зовом, что преобразил и возвысил
мое сердце  и  мою жизнь, когда  менЯ, мальчика,  проэкзаменовал и призвал в
Љасталию магистр музыки. ’ы все заметил, Я тогда прекрасно это почувствовал,
хотЯ ты  и не  проронил ни слова; не будем об этом  ничего больше говорить и
сегоднЯ. Ќо  у  менЯ есть  просьба  к тебе, и,  чтобы объЯснить ее, Я должен
сказать  тебе то,  чего никто  не знает,  и  пусть  не  знает, а именно: что
теперешнЯЯ разбросанность моих  занЯтий -- не каприз, что в основе ее лежит,
напротив, вполне определенный  план. ’ы помнишь, хотЯ бы в  общих чертах, то
упражнение  в игре, которое мы тогда, учась  на  третьем  курсе,  строили  с
помощью  руководителЯ,  то,  в  ходе  которого   Я   услыхал  этот  голос  и
почувствовал, что призван стать lusor'ом. ’ак вот, эту учебную партию -- она
начиналась  ритмическим  анализом  темы  фуги, а  в середине было изречение,
приписываемое Љун-цзы (или Љонфуцию,  китайскому философу VI V вв до н.  э.-
Џрим. перев.), -- всю  эту партию, от начала и до конца, Я теперь изучаю, то
есть пробиваюсь через каждый ее пассаж, переводЯ его с Языка €гры обратно на
Язык подлинника, Язык математики, орнаментики, китайский, греческий и т.д. џ
хочу хоть раз в жизни профессионально изучить и воспроизвести все содержание
одной партии; с  первой частью Я уже покончил, и понадобилось мне на это два
года. “йдет, конечно,  еще немало лет. Ќо раз уж у нас в Љасталии существует
знаменитаЯ свобода  занЯтий, Я  хочу воспользоватьсЯ ею  именно так.  „оводы
против этого мне известны. Ѓольшинство наших учи гелей сказало бы: мы веками
придумывали  и совершенствовали игру в бисер как  универсальный Язык и метод
длЯ  выражениЯ   и  приведений   к  общей   мере   всех  интеллектуальных  и
художественных  ценностей  и понЯтий.  Ђ  теперь  поЯвлЯешьсЯ  ты  и  хочешь
проверить, верно ли это! “  тебЯ  уйдет  на  это  всЯ  жизнь,  и  ты  в этом
раскаешьсЯ. ’ак  вот, всЯ  жизнь  на это у  менЯ  не уйдет,  и  надеюсь, что
раскаиватьсЯ мне  тоже не придетсЯ. Ђ  теперь просьба: поскольку  ты  сейчас
работаешь в архиве €гры,  а мне по особым причинам хотелось бы  еще довольно
долго не показыватьсЯ в ‚альдцеле, прошу  тебЯ времЯ от времени  отвечать на
мои вопросы,  то есть сообщать  мне в несокращенной форме официальные коды и
знаки  тех или иных тем, хранЯщихсЯ в  архиве. ђассчитываю на  тебЯ и на то,
что буду в твоем  распорЯжении, если  смогу оказать тебе какие-либо ответные
услуги".
     Џожалуй,  здесь  следует  привести  и  другое место  из  писем  Љнехта,
относЯщеесЯ  к  игре  в  бисер, хотЯ  соответствующее  письмо,  адресованное
мастеру музыки,  было написано минимум год или два года  спустЯ. "џ полагаю,
--  пишет  Љнехт  своему  покровителю, --  что  можно  довольно хорошо, даже
виртуозно играть  в бисер, быть даже, чего доброго, способным magister Ludi,
не догадываЯсь об истинной тайне €гры  и  ее конечном смысле. ‚озможно даже,
что именно  тот, кто догадываетсЯ или знает о  них, делаетсЯ,  став умельцем
игры в бисер или ее руководителем, опаснее длЯ €гры, чем не догадывающиесЯ и
не знающие. ‚едь  внутреннЯЯ сторона  €гры, ее эзотерика, метит, как  всЯкаЯ
эзотерика,  в единство всего на свете, в те глубины,  где самодовлеюще царит
лишь вечное дыхание, вечнаЯ череда вдохов и  выдохов. Љто до конца внутренне
пережил  смысл  €гры,  тот  уже,  в   сущности,  не  игрок,  он  отрешен  от
многообразиЯ, и ему не в радость изобретать, конструировать и комбинировать,
ибо ему знакома совсем другаЯ услада и радость. Џоскольку мне кажетсЯ, что Я
близок к смыслу €гры, длЯ менЯ и длЯ других будет лучше, если Я не сделаю ее
своей профессией, а целиком отдамсЯ музыке".
     Њастер музыки, обычно очень скупой на письма, был Явно  встревожен этим
признанием и ответил  на  него дружеским предостережением: "•орошо,  что  ты
хоть  не  требуешь  от  мастера €гры, чтобы  он  был  "эзотериком"  в  твоем
понимании, ибо  надеюсь,  что ты  сказал это без иронии. ’от мастер €гры или
учитель, который пексЯ  бы прежде всего о  близости к "сокровенному смыслу",
был  бы очень плохим  учителем.  џ, например, признатьсЯ,  за всю  жизнь  не
сказал своим ученикам ни слова о "смысле" музыки; если он есть, то он во мне
не  нуждаетсЯ.  ‡ато  Я  всегда  придавал большое значение  тому,  чтобы мои
ученики хорошенько считали  восьмые и шестнадцатые.  Ѓудешь  ли ты учителем,
ученым или музыкантом,  благоговей перед  "смыслом",  но  не думай, что  его
можно  преподать.  €з-за своих  потуг  преподать  "смысл"  философы  истории
загубили  половину  мировой истории,  положили  начало  фельетонной  эпохе и
повинны в потоках пролитой крови. € если бы Я должен был знакомить учеников,
например, с ѓомером или с греческими трагиками, Я не пыталсЯ  бы внушать им,
что поэзиЯ --  это проЯвление  божественного начала, а постаралсЯ бы открыть
им  доступ к поэзии через  точное знание ее Языковых и  ритмических средств.
„ело учителЯ и ученого -- изучать такие средства, беречь традиции, соблюдать
чистоту методов, а не вызывать  и  не  форсировать  те неописуемые ощущениЯ,
которые достаютсЯ в удел избранным, кстати сказать, страдальцам и жертвам".
     Ѓольше  нигде  в  кнехтовской  корреспонденции  тех  лет,  и вообще-то,
кажетсЯ,   небольшой  или  частично  пропавшей,  ни  игра  в  бисер,  ни  ее
"эзотерическаЯ"  концепциЯ  не   упоминаютсЯ;   в   большей  и  лучше  всего
сохранившейсЯ части этой переписки -- письмах к ”ерромонте и от него -- речь
идет,  во  всЯком  случае,  почти  исключительно  о  проблемах музыки  и  ее
стилистического анализа.
     ’аким образом, в странном зигзаге, котором шли занЯтиЯ Љнехта, зигзаге,
который был не  чем иным, как точным воспроизведением и многолетним разбором
одной-единственной партии, проЯвлЯлись,  мы видим, очень определенные волЯ и
смысл.  —тобы усвоить содержание  одной этой  партии, которую они  когда-то,
учениками, сочинили  длЯ упражнениЯ  за несколько дней и прочесть которую на
Языке €гры  можно  было за  четверть  часа,  он  тратил год за годом, сидЯ в
аудиториЯх и  библиотеках, изучаЯ ”робергера и Ђлессандро ‘карлатти, фуги  и
сонатную форму, повторЯЯ  математику, уча китайский  Язык, штудируЯ  систему
хладниевых  фигур  (<i>‘карлатти,  Ђлессандро</i>  (1660  -- 1725)  --  итальЯнский
композитор,  родоначальник и крупнейший представитель неаполитанской оперной
школы.  <i>•ладниевы фигуры, ".ли фигуры  •ладны  --</i> названы по имени немецкого
физика,  основателЯ экспериментальной  акустики,  <i>ќрнста  ”лоренса  ”ридриха
•ладни</i> (1756 -- 1827), который исследовал формы колебаниЯ  различных тел. --
Џрим.  перев.) и  фойстелевскую  теорию соответствиЯ  между  гаммой цветов и
музыкальными  тональностЯми.  ‘прашиваетсЯ, почему  он выбрал этот  трудный,
своенравный  и  прежде всего  одинокий  путь, ведь  его конечной целью  (вне
Љасталии сказали  бы: избранной профессией) была, несомненно,  игра в бисер.
Џоступи  он.  поначалу  практикантом  и  без  обЯзательств,  в  какой-нибудь
институт vicus lusorum, поселка игроков в ‚альдцеле,  все относЯщиесЯ к €гре
специальные штудии были бы  ему облегчены, он в любую минуту мог бы получить
совет и справку по всем частным вопросам, а  кроме того, отдавалсЯ бы своему
делу среди  товарищей и сподвижников, вместо  того  чтобы  мучитьсЯ одному и
часто  как  бы  в  добровольном изгнании.  —то  ж, он шел  своим путем.  Ћн,
полагаем мы, избегал поЯвлЯтьсЯ в  ‚альдцеле, не только  чтобы  вытравить из
памЯти  у себЯ и  у других роль,  которую  он играл там учеником, но и чтобы
снова не оказатьсЯ в сходной роли среди игроков. €бо, предчувствуЯ с тех пор
что-то   вроде   судьбы,    что-то   вроде   предназначениЯ   руководить   и
представительствовать, он всЯчески  старалсЯ  перехитрить эту навЯзывавшуюсЯ
ему судьбу. Ћн заранее чувствовал  ответственность, чувствовал ее уже теперь
перед  вальдцельскими однокашниками, которые им  восторгались  и которых  он
избегал, и особенно перед ’егулЯриусом, инстинктивно знаЯ, что тот пойдет за
него в огонь и воду. Џоэтому он искал укромности и покоЯ, а эта судьба гнала
его  вперед  и на люди.  ’ак  примерно мы  представлЯем себе  его  тогдашнее
внутреннее состоЯние. Ќо была еще одна важнаЯ  причина,  отпугивавшаЯ Љнехта
от обычного курса высших  учебных заведений €гры и делавшаЯ его аутсайдером,
а именно -- неутолимаЯ пытливость,  лежавшаЯ в основе  его давних сомнений в
€гре. …ще бы, он  изведал,  почувствовал на  вкус, что в €гру  действительно
можно играть в высшем и свЯщенном смысле, но он видел также, что большинство
игроков и учеников, да и часть руководителей и  учителей были игроками вовсе
не в  этом высоком, свЯщенном смысле,  что в Языке €гры они видели не lingua
sacra, а просто остроумный вид стенографии и что на €гру они смотрели как на
интересную  или забавную  специальность, как на  интеллектуальный спорт  или
соревнование честолюбий. Ѓольше  того,  он,  как  показывает  его  письмо  к
мастеру музыки, догадывалсЯ уже, что качество  игрока не всегда, может быть,
определЯетсЯ поисками конечного смысла, что €гра нуждаетсЯ и в популЯрности,
будучи и  техникой, и наукой,  и  общественным  установлением. ‘ловом,  были
сомнениЯ, был разлад, €гра стала жизненно важным  вопросом, стала  на  времЯ
величайшей проблемой его жизни, и он отнюдь не хотел, чтобы доброжелательные
духовные  пастыри   облегчали  ему  борьбу  или,   снисходительно  улыбаЯсь,
преуменьшали ее значение и отвлекали его от нее.
     Љонечно,  из  десЯтков  тысЯч  уже сыгранных и из  миллионов  возможных
партий он мог бы взЯть в основу своих занЯтий любую. ‡наЯ это, он выбрал тот
случайный план партии, составленный  им  вместе с товарищами  по курсу.  ќто
была игра, за которой он впервые  прониксЯ смыслом всех игр в бисер и понЯл,
что  призван стать игроком. ‡апись той партии, сделанную им по  общепринЯтой
стенографической  системе, он носил с  собой  в эти годы постоЯнно. ‡наками,
кодами, шифрами и  аббревиатурами Языка  €гры  здесь  были  записаны формула
астрономической  математики,  принцип построениЯ старинной сонаты, изречение
Љун-цзы и так далее. —итатель, не знающий Языка €гры, может представить себе
такую запись несколько похожей на  запись  шахматной партии, только значение
фигур и возможностей их взаимоотношений и взаимовоздействиЯ тут во много раз
больше,  и   каждой  фигуре,  каждой  позиции,  каждому  ходу  надо  придать
фактическое содержание, символически  обозначенное  именно  этим ходом, этой
конфигурацией,  и так  далее. ‡адачей  Љнехта в  студенческие годы  было  не
только  подробнейше  изучить содержавшийсЯ  в  записи партии  материал,  все
упомЯнутые  там принципы,  произведениЯ и системы, не  только  пройти в ходе
учениЯ  путь  через разные культуры, науки,  Языки,  искусства, века; еще он
ставил перед  собой  задачу,  никому  из его  учителей неведомую:  тщательно
проверить  на  этих  объектах   сами  системы  и  выразительные  возможности
искусства игры в бисер.
     ђезультат,  забегаЯ вперед, был  таков: он  обнаружил  кое-где пробелы,
кое-где недостатки, но в целом наша €гра выдержала, видимо,  его придирчивое
испытание, иначе он в конце концов не вернулсЯ бы к ней.
     …сли  бы  мы писали  очерк  по истории культуры,  то иные  места и иные
сцены, свЯзанные со студенческими годами Љнехта,  конечно, стоило бы описать
особо.  Ћн предпочитал,  насколько это бывало осуществимо,  такие места, где
можно было работать  одному  или вместе с очень немногими, и к некоторым  из
этих  мест сохранЯл благодарную привЯзанность.  —асто бывал он в Њонтепорте,
то как гость  мастера музыки,  то как  участник семинара  по истории музыки.
„важды видим мы  его в  ѓирсланде,  резиденции правлениЯ Ћрдена.  участником
"большого  упражнениЯ", двенадцатидневного  поста  с  медитацией.  ‘  особой
радостью,  даже нежностью рассказывал он позднее  своим близким о Ѓамбуковой
ђоще, прелестной обители, где  он изучал  "€цзин" ("€цзин" ("Љнига перемен")
--  памЯтник китайской литературы I тысЯчелетиЯ до  н. э. --  Џрим. перев.).
‡десь он  не только  познал  и  пережил  нечто  решающе  важное,  здесь,  по
какому-то наитию, ведомый  каким-то  дивным  предчувствием,  он  нашел также
единственное   в  своем  роде  окружение  и  необыкновенного  человека,  так
называемого ‘таршего Ѓрата, создателЯ и жителЯ китайской  обители ЃамбуковаЯ
ђоща.  Ќам   кажетсЯ   целесообразным   описать  несколько   подробней  этот
замечательный эпизод его студенческих лет.
     €зучение  китайского   Языка   и  классики  Љнехт  начал  в  знаменитом
восточноазиатском училище,  уже  много  поколений  входившем  в ‘анкт-“рбан,
школьный поселок филологов-классиков. Ѓыстро преуспев там в чтении и письме,
подружившись  с  некоторыми  работавшими там  китайцами  и  выучив  наизусть
несколько песен из  "ицзин" ("ицзин" ("Љнига песен") -- памЯтник китайской
литературы. ‘одержит 305 песен  и стихов, созданных в XI -- VI вв. до н. э.,
отбор и редакциЯ приписываютсЯ Љонфуцию. -- Џрим. перев.), он на втором году
своего пребываниЯ в училище начал все больше интересоватьсЯ "€цзин", "Љнигой
перемен". Љитайцы хоть и давали по его настоЯнию всЯкие справки, но не могли
прочесть вводный курс, и когда Љнехт стал  то и дело повторЯть свою просьбу,
чтобы ему нашли учителЯ длЯ основательных занЯтий "€цзин", ему  рассказали о
‘таршем  Ѓрате и его отшельничестве.  ‡аметив, что своим  интересом к "Љниге
перемен" он,  Љнехт, задевает область, от которой в училище отмахиваютсЯ, он
стал осторожней  в расспросах, а когда  потом попыталсЯ разузнать что-либо о
легендарном  ‘таршем  Ѓрате,  от  него,  Љнехта,  не  ускользнуло,  что этот
отшельник пользуетсЯ, правда,  известным уважением, даже  славой,  но славой
скорее чудаковатого чужака, чем ученого. Џочувствовав, что тут  никто ему не
поможет, он как можно  скорее закончил какую-то начатую семинарскую работу и
удалилсЯ. Џешком отправилсЯ он в места, где заложил некогда свою  Ѓамбуковую
ђощу  этот таинственный  отшельник, то  ли мудрец  и учитель,  то ли  дурак.
“знать о нем он сумел приблизительно следующее: двадцать пЯть лет назад этот
человек был  самым  многообещающим студентом китайского отделениЯ, казалось,
что он рожден длЯ  этих занЯтий,  что они  -- его  призвание, он превосходил
лучших учителей, будь то китайцы по рождению или европейцы, в технике письма
кисточкой  и расшифровки древних  рукописей,  но  как-то  странно  выделЯлсЯ
усердием, с каким  старалсЯ стать китайцем  и  по внешности. Џри обращении к
вышестоЯщим, от  руководителЯ  семинара до магистров,  он, в отличие от всех
студентов,  упорно  не  пользовалсЯ  ни  званием,  ни,  как  то  полагалось,
местоимением второго лица множественного числа,  а называл всех "мой старший
брат", что  наконец и пристало как  кличка к нему самому. Ћсобенно тщательно
занималсЯ он гадальной игрой  книги "€цзин",  мастерски владеЯ  традиционным
стеблем  тысЯчелистника  ЌарЯду  с древними комментариЯми  к этой  гадальной
книге  любимым его  сочинением была книга —жуан-цзы (<i>—жуан-цзы</i> (около 369 --
286  гг  до  н.  э.)  --  древнекитайский философ, его  трактат "—жуан-цзы",
написанный в форме притч, новелл и диалогов, направлен против конфуцианства.
--  Џрим.  перев.).  ‚идимо,  уже  тогда  на  китайском   отделении  училища
чувствовалсЯ тот рационалистический и скорее  антимистический, как бы строго
конфуцианский дух, который ощутил и Љнехт, ибо однажды ‘тарший  Ѓрат покинул
этот институт, где его рады были бы оставить как специалиста, и отправилсЯ в
путь, взЯв  с собой кисточку, коробочку с  тушью и две-три книги.  „остигнув
юга  страны,  он  гостил  то  там,  то тут у членов Ћрдена,  искал  и  нашел
подходЯщее место длЯ задуманного им уединенного жильЯ, получил после упорных
письменных и устных прошений как от мирских властей, так и  от  Ћрдена право
поселитьсЯ на  этой земле и возделывать ее и с тех  пор жил там идиллической
жизнью  в  строго  древнекитайском  вкусе, то  высмеиваемый  как  чудак,  то
почитаемый как какой-то свЯтой,  в ладу с  собою и  с миром, проводЯ  дни  в
размышлении и за переписыванием старинных свитков,  если не был занЯт уходом
за бамбуковой  рощей, защищавшей его  любовно  разбитый  китайский  садик от
северного ветра.
     ’уда-то и держал путь €озеф  Љнехт, часто делаЯ передышки  и восхищаЯсь
далью,  воздушно  засиневшей   перед  ним  с  юга,  за  перевалами,  любуЯсь
солнечными  террасами  виноградников,  бурыми каменными уступами, по которым
шмыгали Ящерицы,  степенными  каштановыми рощами -- всей этой прЯной  смесью
юга с высокогорьем Ѓыло далеко за полдень, когда он достиг  Ѓамбуковой ђощи;
войдЯ в нее,  он  с  удивлением  увидел  китайский домик посреди диковинного
сада, в  деревЯнном  желобе журчал родник,  вода,  сбегаЯ  по  гальке стока,
наполнЯла поблизости сложенный из камней и  обросший по щелЯм густой зеленью
бассейн, где в тихой, прозрачной воде плавали золотые  рыбки.  Њирно и  тихо
колыхались  флаги  бамбука над стройными, крепкими  шестами,  газон  пестрел
каменными  плитами с  надписЯми  в  классическом  стиле.  •удощавый человек,
одетый в  серо-желтое полотно,  в  очках  на выжидательно глЯдевших  голубых
глазах, поднЯлсЯ от клумбы, над которой сидел на корточках, медленно подошел
к  посетителю,  не  хмуро,  но  с  той  несколько  неуклюжей  робостью,  что
свойственна  иногда людЯм замкнутым.  и  вопросительно  посмотрел на Љнехта,
ожидаЯ, что  тот скажет.  Љнехт не  без  смущениЯ  произнес китайскую фразу,
приготовленную им длЯ приветствиЯ:
     --  Њолодой  ученик  осмеливаетсЯ  засвидетельствовать  свое   почтение
‘таршему Ѓрату.
     -- Ѓлаговоспитанный  гость -- в  радость,  -- сказал ‘тарший Ѓрат, -- Я
всегда  готов угостить молодого  коллегу чашкой чаЯ и приЯтно побеседовать с
ним, найдетсЯ длЯ него и ночлег, если это ему угодно.
     Љнехт сделал "котао" -- низкий  китайский поклон -- и поблагодарил, его
провели  в  домик и угостили  чаем,  затем ему  были показаны  сад, камни  с
надписЯми,  водоем, золотые рыбки,  чей  возраст был  ему  назван.  „о ужина
сидели  они под  колышущимсЯ  бамбуком,  обменивались  любезностЯми, стихами
песен и  изречениЯми  классиков, смотрели  на цветы  и наслаждались розовыми
сумерками,  гаснувшими  над линией  гор.  Џотом они вернулись в дом, ‘тарший
Ѓрат достал хлеб и  фрукты, испек на крошечном очаге по превосходной лепешке
длЯ  себЯ и длЯ гостЯ,  и, когда они поели,  студент был спрошен о  цели его
визита, спрошен по-немецки, и гость по-немецки же рассказал, как  попал сюда
и чего хочет -- а именно остатьсЯ здесь на то времЯ,  на  какое ‘тарший Ѓрат
разрешит быть его учеником.
     -- Њы поговорим об  этом завтра, --  сказал отшельник и предложил гостю
постель. “тром  Љнехт сел у воды с золотыми рыбками  и стал  глЯдеть вниз, в
маленький  прохладный мир темноты и света и волшебно  играющих красок, где в
зеленоватой  синеве и чернильной темени покачивались золотые тела и времЯ от
времени, как раз  тогда, когда весь мир казалсЯ заколдованным,  попавшим под
чары дремоты, навеки уснувшим, вдруг  каким-то  мЯгким,  плавным и  все-таки
пугающим движением метали в сонную темноту  хрустальные и золотые молнии. Ћн
глЯдел вниз,  все глубже  и  глубже  погружаЯсь в себЯ,  больше мечтаЯ,  чем
созерцаЯ, и не заметил, как  ‘тарший Ѓрат тихо вышел из  дома, остановилсЯ и
долго смотрел на погруженного в  себЯ гостЯ.  Љогда  Љнехт наконец очнулсЯ и
поднЯлсЯ, того уже не было рЯдом, но вскоре из дома донессЯ его приглашавший
к чаю голос. Ћни  обменЯлись короткими приветствиЯми, стали пить чай, сидели
и слушали звеневшую  в  утренней  тишине струйку родника, мелодию  вечности.
‡атем  отшельник  встал,  принЯлсЯ  хлопотать  в  несимметрично  построенной
комнате, изредка поглЯдываЯ на Љнехта вприщур, и вдруг спросил:
     -- ’ы готов обугьсЯ и уйти отсюда?
     Љнехт помедлил, потом сказал:
     -- …сли надо, готов.
     -- Ђ если окажетсЯ, что ты  здесь  ненадолго  останешьсЯ, готов  ли  ты
слушатьсЯ и вести себЯ так же тихо, как золотаЯ рыбка? ‘тудент снова отвечал
утвердительно.
     --  ќто хорошо, -- сказал  ‘тарший Ѓрат. -- ‘ейчас Я раскину  палочки и
спрошу оракулов.
     Љнехт   сидел  и,  держась  тихо,   "как  золотаЯ   рыбка",  глЯдел   с
благоговением  и  любопытством,  а тот извлек  из  деревЯнного, похожего  на
колчан кубка  горсть палочек; это были стебли тысЯчелистника, он внимательно
пересчитал их,  сунул часть обратно в сосуд, отложил  один стебель, разделил
остальные  на  две равные  горстки,  оставил  одну  в  левой  руке,  чуткими
кончиками   пальцев  правой  вынул  несколько  палочек  из  другой  горстки,
пересчитал их, отложил в сторону, после чего  осталось  совсем мало стеблей,
которые  он и зажал двумЯ  пальцами левой  руки.  “меньшив таким  образом по
ритуальному  счет  у одну горсть до нескольких стеблей, он  проделал эту  же
процедуру с другой.  Ћтсчитанные  стебли он отложил, снова перебрал, одну за
другой,  обе горсти,  пересчитал, зажимаЯ двумЯ пальцами, оставшеесЯ,  и все
это  пальцы его проделывали с привычным проворством, это походило на тайную,
подчиненную строгим правилам и после  тысЯчи упражнений  виртуозно сыгранную
игру, где  главное --  ловкость.  Џосле того  как  он сыграл несколько  раз,
осталось три горстки, из числа их стеблей он вывел знак,  который и нанес на
листок  бумаги  остроконечной  кисточкой. ’еперь весь  этот  сложный процесс
началсЯ сначала,  палочки  были  разделены на две  равные горстки,  их снова
считали,  откладывали,  зажимали  между  пальцами,  пока  наконец  опЯть  не
осталось три горстки, в результате чего поЯвилсЯ второй знак. ЏриплЯсываЯ, с
тихим сухим стуком ударЯлись стебли друг о друга, менЯли места, разлучались,
ложились  по  новому  счету,  палочки  двигались ритмически, с  таинственной
уверенностью. ‚ завершение каждого  тура рука  записывала очередной  знак, и
наконец  положительные  и отрицательные знаки  выстроились  друг  над другом
шестью рЯдами. ‘тебли были  собраны и тщательно уложены в сосуд,  маг  сидел
теперь  на полу на  камышовой  циновке  и долго  молча разглЯдывал  листок с
итогом своего гаданьЯ.
     --  ќто  знак Њон,  --  сказал он. --  Ќазвание  этого знака  "глупость
молодости". ‚верху гора, внизу вода, вверху „зен, внизу Љан. “ подножьЯ горы
бьет родник, символ молодости. Ђ ответ такой:

     ѓлупость молодости добиваетсЯ успеха
     Ќе Я ищу молодого глупца
     Њолодой глупец ищет менЯ
     Џри первом гадании Я отвечу
     ‘прашивать много раз -- это назойливость
     …сли он будет назойлив, отвечать не стану
     “порство на пользу

     Љнехт не дышал, так  было напрЯжено  его внимание. ‚ наступившей тишине
он непроизвольно  вздохнул  с облегчением. ‘прашивать он  не  осмелилсЯ.  Ќо
полагал, что понЯл: пришел  молодой  глупец, ему разрешено остатьсЯ. Ћн  был
все еще  заворожен  тонкой  игрой  двигавшихсЯ,  как  марионетки,  пальцев и
палочек, за которой  так долго следил и котораЯ,  хотЯ смысла ее нельзЯ было
угадать, казалась такой убедительно осмысленной, а результат ее взЯл уже над
ним власть. Ћракул высказалсЯ, решив дело в его пользу.
     Њы не стали бы так подробно описывать этот эпизод, если бы сам Љнехт не
рассказывал его часто и не без удовольствиЯ друзьЯм и ученикам. ‚озвращаемсЯ
к нашему  объективному изложению событий.  Љнехт  провел  в Ѓамбуковой  ђоще
несколько месЯцев и научилсЯ орудовать стеблЯми тысЯчелистника почти с таким
же совершенством, как его учитель. ’от  ежедневно по часу упражнЯлсЯ с ним в
счете  палочек,  знакомил его  с грамматикой и символикой  гадального Языка,
заставлЯл  его  упражнЯтьсЯ  в  писании и  заучивании  наизусть  шестидесЯти
четырех знаков, читал ему старые комментарии, рассказывал в особенно удачные
дни какую-нибудь  из историй  "—жуан-цзы". …ще  ученик  научилсЯ возделывать
сад, мыть кисточки, растирать  тушь, готовить суп  и чай,  собирать хворост,
следить за  погодой и пользоватьсЯ  китайским  календарем. Ћднако редкие его
попытки  вовлечь в их  скупые  беседы  также  игру  в  бисер  и музыку  были
совершенно  напрасны. ’о  они  встречали  как  бы  глухоту,  то  пресекались
снисходительной улыбкой  или каким-нибудь  изречением  вроде:  "ѓустые тучи,
дождЯ  не  жди"  или  "Ѓлагородный  беспорочен". Ќо когда Љнехт  выписал  из
Њонтепорта маленькие клавикорды  и стал играть  на них по  часу  в день, это
возражений не  вызвало Ћднажды Љнехт призналсЯ учителю, что хочет умудритьсЯ
включить в €гру систему "€цзин". ‘тарший Ѓрат рассмеЯлсЯ.
     -- —то ж, попробуй! -- воскликнул он. -- Џосмотришь сам. ‚местить в мир
бамбуковую рощицу  можно.  Ќо  удастсЯ ли садовнику вместить весь мир в свою
бамбуковую рощу, это, по-моему, сомнительно.
     „овольно об этом. “помЯнем только, что через несколько лет, когда Љнехт
стал уже очень уважаемым  лицом  в  ‚альдцеле, он  пригласил ‘таршего  Ѓрата
прочесть там какой-то курс, но тот не ответил.
     ‚последствии €озеф Љнехт называл месЯцы, прожитые им в Ѓамбуковой ђоще,
не   только   особенно   счастливой  порой,  но  часто  и   "началом  своего
пробуждениЯ", ибо с  той поры в  его  высказываниЯх  часто встречаетсЯ образ
пробуждениЯ -- в сходном, хотЯ и не  совсем том  же  смысле, какой он прежде
вкладывал  в образ призваниЯ.  "Џробуждение",  надо думать, должно  означать
какое-то познание самого себЯ и своего места  в касталийском  и человеческом
мире, но нам кажетсЯ, что акцент все больше смещалсЯ к самопознанию -- в том
смысле, что с "началом пробуждениЯ" Љнехт все больше приближалсЯ к пониманию
своего особого, беспримерного  положениЯ и назначениЯ, а понЯтиЯ и категории
устоЯвшейсЯ  общей  и специально касталийской  иерархии становились длЯ него
все более относительными.
     Џребыванием  в Ѓамбуковой ђоще занЯтиЯ китаистикой далеко не кончились,
они продолжались и потом, причем особенно билсЯ Љнехт над  изучением древней
китайской музыки. “ старых китайских авторов он везде натыкалсЯ  на  похвалы
музыке как одной из первооснов всЯческого порЯдка, всЯческой нравственности,
красоты и  здоровьЯ, а Љнехту такой  широкий и нравственный  подход к музыке
был   благодарЯ   мастеру   музыки,  который   мог  служить  прЯмо-таки  его
олицетворением,  издавна  хорошо знаком. Ќикогда не  отказываЯсь  от  общего
плана своих занЯтий,  известного нам  из  того письма ”рицу ’егулЯриусу,  он
широко  и энергично наступал там, где угадывал что-то существенное длЯ себЯ,
то есть  где путь "пробуждениЯ",  на  который он вступил,  вел его,  как ему
казалось, вперед. Ћдин из положительных результатов его  обучениЯ у ‘таршего
Ѓрата состоЯл в том, что с тех пор он преодолел свой страх перед ‚альдцелем,
он теперь ежегодно участвовал там  в каком-нибудь высшем курсе и, неожиданно
длЯ себЯ став  лицом,  на  которое  в  vicus lusorum смотрели с интересом  и
уважением, принадлежал к  тому центральному и  самому чувствительному органу
всей сферы €гры,  к той безымЯнной  группе заслуженных игроков, в чьих руках
всегда, в сущности, находитсЯ судьба или по меньшей мере направление и стиль
€гры.  ‘обираЯсь  главным  образом в  нескольких уединенных, тихих  комнатах
архива,  эта  группа  игроков,  где  попадались,  но  отнюдь  не преобладали
служащие  игорных   учреждений,  занималась   критическим  разбором  партий,
боролась  за включение в  €гру того или иного  нового  материала или за  его
невключение,  вела дебаты в пользу или  против каких-то постоЯнно менЯвшихсЯ
вкусов,  свЯзанных  с  формой, с внешними приемами, со  спортивным элементом
€гры; каждый здешний завсегдатай был виртуозом €гры, каждый как нельзЯ лучше
знал таланты и особые свойства каждого, это напоминало кулуары какого-нибудь
министерства  или  какой-нибудь  аристократический клуб,  где  встречаютсЯ и
знакомЯтсЯ   друг   с   другом   властители  и   авторитеты   завтрашнего  и
послезавтрашнего  днЯ. ‡десь царил приглушенный,  изысканный тон,  здесь все
были  честолюбивы, не  показываЯ этого,  внимательны и критичны донельзЯ.  ‚
этой элите  молодежи из vicus lusorum многие в  Љасталии, да и кое-кто за ее
пределами,   видели   последний    расцвет   касталийской   традиции,   верх
обособленно-аристократической духовности, и не один юноша годами честолюбиво
мечтал о том, чтобы когда-нибудь войти в этот круг. „лЯ других этот отборный
круг  претендентов на  высшие  посты в иерархии €гры  был,  наоборот, чем-то
ненавистным  и  растленным,   кликой  заносчивых   бездельников,  остроумных
шалунов-гениев, не знающих жизни и действительности, претенциозной и по сути
паразитической компанией  зазнаек и карьеристов,  чье призвание и чей  смысл
жизни -- баловство, бесплодное самоупоение духа.
     Љнехт  к  обеим  оценкам  относилсЯ  спокойно;  ему  было  безразлично,
превозносит ли его студенческаЯ молва как оригинала или поносит как выскочку
и карьериста. ‚ажны были ему только его занЯтиЯ, целиком теперь  свЯзанные с
областью €гры. ‚ажен был ему, кроме этого, только, может быть, один  вопрос:
действительно ли  €гра --  самое высшее,  что  есть в  Љасталии,  и стоит ли
отдавать ей жизнь. ‚едь  с  проникновением  во все  более  сокровенные тайны
законов €гры и ее  возможностей, по мере того как он осваивалсЯ в запутанных
закоулках архива и сложного внутреннего мира игровой символики, его сомнениЯ
вовсе  не  умолкали, он уже  знал  по  своему опыту,  что  вера  и  сомнение
неразрывны, что  они обуславливают друг друга, как  вдох  и выдох,  и  с его
успехами во всех  областЯх  микрокосма  €гры росла, конечно, и его зоркость,
его чувствительность ко всем проблематичным ее сторонам.  Ќа  какое-то времЯ
идиллиЯ  в  Ѓамбуковой ђоще, может  быть, успокоила его  или  сбила с толку,
пример ‘таршего Ѓрата показал ему, что выходы из всех этих проблем как-никак
существовали; можно  было, например, сделатьсЯ, как он, китайцем, замкнутьсЯ
за  оградой сада  и довольствоватьсЯ скромным, но  не таким уж  плохим видом
совершенства. Њожно  было также, пожалуй,  стать пифагорейцем или монахом  и
схоластом  --  но   это  был  паллиатив,  лишь  длЯ   немногих  возможный  и
позволительный отказ от универсальности, отказ от сегоднЯшнего и завтрашнего
днЯ  ради  чего-то совершенного,  но  прошедшего,  это  был  утонченный  вид
бегства, и Љнехт вовремЯ почувствовал, что это не его путь. Ќо каков был его
путь? Љроме больших способностей к музыке и  к игре в бисер, он чувствовал в
себе и другие  силы,  какую-то  внутреннюю независимость,  какое-то  высокое
своенравие, которое, правда,  вовсе не запрещало и не мешало ему служить, но
все-таки требовало, чтобы он служил лишь самому высшему владыке. € эта сила,
эта  независимость,  это  своенравие были  не  только  чертой  его душевного
склада, они  были действенно обращены не только внутрь, но  и наружу.  “же в
школьные  годы,  особенно в период своего соперничества  с Џлинио „езиньори,
€озеф  Љнехт  часто  замечал,  что многие  ровесники, а  еще больше  младшие
однокашники  не только любЯт его и ищут дружбы с ним, но склонны подчинЯтьсЯ
ему, просить у  него совета,  поддаватьсЯ его влиЯнию,  и это ощущение с тех
пор  не  раз  повторЯлось.  “ него  была  очень приЯтнаЯ  сторона,  у  этого
ощущениЯ,  оно   льстило   честолюбию  и   укреплЯло   чувство  собственного
достоинства. Ќо была у него и совсем другаЯ сторона,  мрачнаЯ, ужаснаЯ,  ибо
даже в склонности  смотреть на этих жаждавших совета,  руководства и примера
однокашников  свысока,  видеть  их  слабость,  недостаток  у них упорства  и
достоинства, а уж тем более  в поЯвлЯвшемсЯ  иной раз тайном желании сделать
их (хотЯ  бы мысленно) покорными рабами  было  что-то  запретное  и мерзкое.
Љроме   того,  во   времЯ   соперничества  с   Џлинио   он   изведал,  какой
ответственностью,  каким  напрЯжением  и  какой  внутренней  нагрузкой  надо
платить за всЯкое блестЯщее и  почетное положение; он знал также, как бывает
обременен  мастер музыки своей ролью. Ѓыло прекрасно и чем-то соблазнительно
обладать  властью над  людьми и блистать перед другими, но было в этом также
что-то   демоническое  и   опасное,  и  мироваЯ  историЯ  состоЯла  ведь  из
непрерывного  рЯда  властителей,  вождей,   заправил  и   главнокомандующих,
которые,  за крайне редкими исключениЯми,  славно начинали и плохо  кончали,
ибо все они, хотЯ бы  на  словах,  стремились к власти  ради доброго дела, а
потом власть опьЯнЯла их  и сводила с ума,  и они любили ее ради  нее самой.
’у, дарованную ему природой власть  следовало  освЯтить и  сделать полезной,
поставив ее на службу иерархии; это  было ему всегда совершенно Ясно. Ќо где
находилось то место,  на котором  его силы  могли  бы сослужить  свою службу
наилучшим, наиболее  плодотворным  образом?  ‘пособность привлекать  к  себе
других,  особенно младших, и оказывать  на них большее  или  меньшее влиЯние
представлЯла бы ценность длЯ офицера или политика, но здесь,  в Љасталии, ей
не  было  приложениЯ, здесь эти способности  могли  пригодитьсЯ, собственно,
только  учителю  и  воспитателю,