        ѓерман ѓессе. €гра в бисер

--------
        Џеревод ‘. Ђпта
        ѓ. ѓессе, €збранное, Њ., ђадуга, 1991, сс. 75 -- 433
        <a href=http://textshare.da.ru>Ћригинал этого документа расположен на сайте "Ћбщий ’екст" (TextShare)</a>
     OCR:  Џроект   "Ћбщий  ’екст"   ("TextShare"),  http://textshare.da.ru,
http://textshare.tsx.org, textshare@aport.ru
--------

        Ћпыт жизнеописаниЯ магистра €гры €озефа Љнехта
        с приложением оставшихсЯ от него сочинений


        Ћглавление

     €гра в бисер. Ћпыт общепонЯтного введениЯ в ее историю
     †изнеописание Њагистра игры €озефа Љнехта
     Џризвание
     ‚альдцель
     ‘туденческие годы
     „ва ордена
     ЊиссиЯ
     Magister Ludi
     Ќа службе
     „ва полюса
     Ћдин разговор
     ЏриготовлениЯ
     ‡аЯвление
     ‹егенда
     ‘очинениЯ, оставшиесЯ от €озефа Љнехта
     ‘тихи школьных и студенческих лет
     ’ри жизнеописаниЯ
     Људесник
     €споведник
     €ндийское жизнеописание


        <i>Џаломникам в ‘трану ‚остока</i>

--------
        €ѓђЂ ‚ Ѓ€‘…ђ

        Ћпыт общепонЯтного введениЯ в ее историю

     ...non entia enim licet quodammodo levibusque hominibus  facilius atque
incuriosius verbis reddere  quam  entia, verumtamen  pio  diligentique rerum
scriptori plane  aliter  res  se  habet:  nihil tantum  repugnat  ne  verbis
illustretur,  at nihil  adeo necesse est ante  hominum  oculos  proponere ut
certas  quasdam res, quas  esse neque demonstrari neque probari potest, quae
contra eo ipso, quod  pii diligentesque viri  illas quasi ut entia tractant,
enti nascendique facultati paululum appropinquant.

        ALBERTUS SECUNDUS
     tract. de cristall. spirit. ed. Clangor et Collof. lib. l, cap. 28.

     ‚ рукописном переводе €озефа Љнехта:
     ...хотЯ то, чего  не существует на свете, людЯм легкомысленным в чем-то
даже легче и проще выражать словами, чем существующее, длЯ благочестивого  и
добросовестного историка  дело  обстоит прЯмо противоположным  образом:  нет
ничего, что меньше поддавалось бы слову и одновременно больше нуждалось бы в
том, чтобы людЯм открывали на  это глаза, чем кое-какие вещи,  существование
которых нельзЯ ни доказать, ни счесть вероЯтным, но которые именно благодарЯ
тому, что благочестивые и добросовестные люди  относЯтсЯ к ним как к чему-то
действительно   существующему,   чуть-чуть   приближаютсЯ   к    возможности
существовать и рождатьсЯ.

     Њы хотим запечатлеть в этой книге те  немногие биографические сведениЯ,
какие нам удалось добыть об €озефе Љнехте, именуемом в архивах игры в  бисер
Ludi  magister  Josephus III (Њастер €гры  €озеф  III (лат.)).  Њы прекрасно
понимаем, что  эта попытка в какой-то мере противоречит -- во всЯком случае,
так кажетсЯ -- царЯщим законам и обычаЯм духовной жизни. ‚едь один из высших
принципов нашей духовной жизни -- это как раз стирание индивидуальности, как
можно  более  полное  подчинение  отдельного лица  иерархии  Џедагогического
ведомства и наук. „а и принцип этот, по давней традиции, претворЯлсЯ в жизнь
так  широко,  что  сегоднЯ  невероЯтно трудно,  а  в иных  случаЯх и  вообще
невозможно откопать какие-либо биографические и  психологические подробности
относительно  отдельных  лиц,  служивших  этой   иерархии  самым  выдающимсЯ
образом;  в очень многих случаЯх  не удаетсЯ установить  даже имЯ. ’аково уж
свойство   духовной  жизни  нашей  Џровинции:   анонимность   --   идеал  ее
иерархической  организации,  котораЯ  к  осуществлению  этого  идеала  очень
близка.
     …сли  мы тем не  менее  упорно  пытались кое-что выЯснить о жизни  Ludi
magistri  Josephi  III и  набросать в общих чертах портрет его личности,  то
делали мы  это не ради культа отдельных лиц  и не из неповиновениЯ  обычаЯм,
как нам  думаетсЯ, а, напротив, только ради  служениЯ истине и науке.  „авно
известно: чем  острее  и  неумолимее  сформулирован тезис,  тем  настойчивее
требует он антитезиса. Њы одобрЯем и чтим идею, лежащую в основе анонимности
наших  властей  и  нашей  духовной жизни. Ќо, глЯдЯ на  предысторию  этой же
духовной жизни, то есть на развитие игры в бисер, мы не можем не видеть, что
каждаЯ  ее фаза, каждаЯ  разработка, каждое новшество,  каждый  существенный
сдвиг, считать  ли  его  прогрессивным  или  консервативным,  неукоснительно
ЯвлЯют нам хоть и не своего единственного и настоЯщего автора, но зато самый
четкий свой  облик как раз в лице того, кто ввел это новшество, став орудием
усовершенствованиЯ и трансформации.
     ‚прочем,  наше  сегоднЯшнее понимание личности весьма  отлично от того,
что подразумевали под этим  биографы и историки прежних  времен. „лЯ них,  и
особенно длЯ  авторов тех  эпох, которые  Явно  тЯготели к форме  биографии,
самым  существенным  в  той или иной личности  были, пожалуй, отклонение  от
нормы, враждебность ей,  уникальность, часто  даже патологиЯ,  а сегоднЯ  мы
говорим о выдающихсЯ личностЯх вообще  только тогда, когда перед нами  люди,
которым,  независимо от всЯких оригинальностей и  странностей,  удалось  как
можно  полнее подчинитьсЯ  общему  порЯдку,  как  можно совершеннее  служить
сверхличным  задачам. …сли присмотретьсЯ попристальней,  то  идеал  этот был
знаком уже древности: образ "мудреца" или "совершенного человека"  у древних
китайцев,  например, или идеал  сократовского  учениЯ  о  добродетели  почти
неотличимы  от  нашего идеала; да и некоторым  крупным духовным  корпорациЯм
были знакомы сходные принципы, например римской церкви в эпохи ее подъема, и
иные величайшие  ее фигуры,  скажем  свЯтой  ”ома  Ђквинский,  кажутсЯ  нам,
наподобие раннегреческих  скульптур,  скорее  классическими  представителЯми
каких-то типов, чем конкретными лицами. Ћднако во времена,  предшествовавшие
той  реформации  духовной жизни,  котораЯ началась в  XX веке и наследниками
которой  мы  ЯвлЯемсЯ,  этот неподдельный  древний идеал  был, видимо, почти
целиком утрачен. Њы  поражаемсЯ, когда в  биографиЯх тех времен нам подробно
излагают,  сколько  было у героЯ сестер и братьев  и  какие  душевные раны и
рубцы остались у  него  от прощаниЯ с детством, от возмужаниЯ, от борьбы  за
признание,   от  домогательств  любви.  Ќас,  нынешних,  не   интересуют  ни
патологиЯ, ни  семейнаЯ историЯ, ни  половаЯ жизнь, ни  пищеварение,  ни сон
героЯ;  даже его  духовнаЯ предысториЯ, его  воспитание  при помощи  любимых
занЯтий,  любимого  чтениЯ  и  так  далее  не  представлЯют  длЯ нас  особой
важности. „лЯ нас герой и достоин особого интереса  лишь  тот, кто благодарЯ
природе и воспитанию дошел до почти  полного растворениЯ своей личности в ее
иерархической функции, не утратив, однако, того сильного, свежего обаЯниЯ, в
котором и состоЯт ценность и  аромат  индивидуума. € если между человеком  и
иерархией возникают конфликты, то именно эти конфликты и служат  нам пробным
камнем,  показывающим  величину  личности.  Ќе  одобрЯЯ мЯтежника,  которого
желаниЯ и страсти доводЯт до  разрыва  с  порЯдком, мы чтим памЯть жертв  --
фигур воистину трагических.
     Љогда  дело  идет о  героЯх, об  этих действительно  образцовых  людЯх,
интерес к  индивидууму, к  имени, к  внешнему  облику  и  жесту  кажетсЯ нам
дозволенным и  естественным,  ибо и  в самой совершенной иерархии,  в  самой
безупречной организации мы видим вовсе не механизм,  составленный из мертвых
и  в отдельности  безразличных частей,  а  живое тело, образуемое  частЯми и
живущее органами, каждый  из которых,  обладаЯ своей  самобытностью и  своей
свободой,  участвует  в  чуде  жизни. ‘тараЯсь  поэтому раздобыть сведениЯ о
жизни мастера €гры €озефа Љнехта, в первую очередь все, написанное им самим,
мы  получили в свое  распорЯжение рЯд рукописей, которые, нам кажетсЯ, стоит
прочесть.
     ’о, что мы собираемсЯ сообщить о личности и жизни Љнехта, многим членам
Ћрдена,   особенно  занимающимсЯ  €грой,  полностью  или  отчасти,  конечно,
известно,  и хотЯ бы по этой причине  наша книга адресована не  только этому
кругу и надеетсЯ найти благосклонных читателей также и вне его.
     „лЯ того узкого круга нашей книге не понадобилось бы ни предисловиЯ, ни
комментариЯ. Ќо,  желаЯ сделать  жизнь и сочинениЯ  нашего  героЯ достоЯнием
читающей публики и  за  пределами  Ћрдена, мы берем на себЯ довольно трудную
задачу  предпослать  книге  в  расчете  на  менее  подготовленных  читателей
небольшое популЯрное введение в суть и в историю игры в бисер. Џодчеркиваем,
что предисловие это преследует только популЯризаторские цели и совершенно не
претендует  на  проЯснение  обсуждаемых  и  внутри  самого Ћрдена  вопросов,
свЯзанных с проблемами  €гры и  ее историей. „лЯ объективного освещениЯ этой
темы времЯ еще далеко не пришло.
     Џусть не ждут, стало быть, от нас исчерпывающей истории и теории игры в
бисер; даже  более достойные и искусные,  чем мы, авторы сделать это сегоднЯ
не в состоЯнии. ќта  задача  остаетсЯ  за  более  поздними  временами,  если
источники  и духовные предпосылки  длЯ ее  решениЯ  не исчезнут дотоле. € уж
подавно не будет это наше сочинение учебником  игры в бисер, такого учебника
никогда не напишут. Џравила этой игры игр нельзЯ выучить иначе, чем обычным,
предписанным путем,  на который уходЯт годы, да ведь никто из  посвЯщенных и
не заинтересован в  том,  чтобы правила  эти  можно было выучить  с  большей
легкостью.
     ќти правила, Язык  знаков и  грамматика  €гры, представлЯют собой некую
разновидность  высокоразвитого  тайного  Языка,  в  котором  участвуют самые
разные  науки  и  искусства,  но  прежде  всего  математика  и  музыка  (или
музыковедение), и который способен выразить и соотнести содержание  и выводы
чуть  ли не всех  наук.  €гра в бисер --  это,  таким образом,  игра со всем
содержанием и всеми ценностЯми нашей культуры,  она играет ими примерно так,
как  во времена  расцвета искусств живописец играл  красками своей  палитры.
‚сем опытом,  всеми высокими мыслЯми и  произведениЯми искусства, рожденными
человечеством в его творческие эпохи, всем,  что последующие периоды ученого
созерцаниЯ свели к понЯтиЯм и сделали интеллектуальным достоЯнием, всей этой
огромной  массой  духовных  ценностей умелец  €гры  играет как  органист  на
органе, и совершенство этого органа трудно себе представить -- его клавиши и
педали  охватывают  весь духовный  космос, его регистры  почти  бесчисленны,
теоретически  игрой на  этом инструменте  можно воспроизвести  все  духовное
содержание мира. Ђ клавиши эти, педали и регистры установлены твердо, менЯть
их число и порЯдок в попытках усовершенствованиЯ можно, собственно, только в
теории: обогащение Языка €гры вводом новых значений строжайше контролируетсЯ
ее высшим руководством. ‡ато  в пределах  этой твердо установленной системы,
или, пользуЯсь нашей  метафорой,  в пределах  сложной механики этого органа,
отдельному умельцу €гры открыт целый  мир возможностей и комбинаций, и чтобы
из тысЯчи строго  проведенных  партий  хотЯ  бы  две походили  друг на друга
больше чем поверхностно --  это почти за  пределами возможного. „аже если бы
когда-нибудь  два  игрока  случайно  взЯли длЯ  игры в  точности  одинаковый
небольшой набор тем, то в  зависимости от мышлениЯ,  характера, настроениЯ и
виртуозности  игроков обе  эти  партии  выглЯдели и протекали  бы совершенно
по-разному.
     ‚ сущности, только от усмотрениЯ историка зависит  то, к сколь далекому
прошлому отнесет он начало и предысторию  игры в  бисер. ‚едь,  как у всЯкой
великой  идеи,  у  нее,  собственно,  нет  начала,  именно  как  идеЯ   €гра
существовала всегда. Љак идею,  догадку  и  идеал мы находим ее  прообраз во
многих прошедших эпохах, например у  Џифагора, затем в позднюю пору античной
культуры, в  эллинистическо-гностическом  кругу,  равным  образом у  древних
китайцев, затем  опЯть  на вершинах  арабско-мавританской духовной жизни,  а
потом след ее предыстории ведет через схоластику и гуманизм к математическим
академиЯм XVII  и  XVIII  веков  и дальше  к  философам-романтикам  и  рунам
магических мечтаний Ќовалиса. ‚  основе  всЯкого  движениЯ  духа к идеальной
цели universitas litterarum  (совокупность наук (лат.)), всЯкой платоновской
академии, всЯкого общениЯ духовной элиты, всЯкой попытки сближениЯ  точных и
гуманитарных наук,  всЯкой попытки примирениЯ между  искусством и наукой или
между наукой и  религией  лежала все та же вечнаЯ идеЯ,  котораЯ воплотилась
длЯ  нас в игре в  бисер. ’аким  умам, как ЂбелЯр, как  ‹ейбниц, как ѓегель,
несомненно,  была   знакома  эта   мечта  --   выразить  духовный  универсум
концентрическими   системами  и  соединить  искусство  с  магической  силой,
свойственной формулировкам точных наук. ‚  эпоху, когда  музыка и математика
переживали  классический  период  почти одновременно,  обе  дисциплины часто
дружили и  оплодотворЯли друг друга. Ђ  двумЯ столетиЯми  раньше,  у ЌиколаЯ
Љузанского, мы находим положениЯ  из этой же сферы, например: "“м перенимает
форму потенциальности,  чтобы все  мерить модусом  потенциальности, и  форму
абсолютной необходимости, чтобы  все мерить модусом единства и простоты, как
то делает  бог, и форму необходимости свЯзи, чтобы мерить  все с учетом  его
своеобразиЯ, наконец, он перенимает форму детерминированной потенциальности,
чтобы  мерить  все  в  отношении   к  его  существованию.  Ќо  ум  мерит   и
символически,  путем сравнениЯ,  как  тогда,  когда он  пользуетсЯ числом  и
геометрическими  фигурами  и  ссылаетсЯ на них как на подобиЯ". ‚прочем,  не
только  эта  мысль  ЌиколаЯ Љузанского почти уже указывает на  нашу €гру, не
только  она   одна   соответствует   и   принадлежит  направлению  фантазии,
напоминающему ее, €гры, умственные ходы; у него можно найти  и много  других
подобных  мест.  ђадость,  доставлЯемаЯ  ему  математикой,  его  пристрастие
поЯснЯть   богословско-философские  понЯтиЯ  на   примере  фигур   и  аксиом
…вклидовой геометрии кажутсЯ  очень близкими  психологии  €гры,  и  даже его
латынь -- слова которой иной раз просто выдуманы, хотЯ любой латинист поймет
их правильно, -- даже она напоминает порой вольную пластичность Языка €гры.
     ‚  не  меньшей мере к предтечам €гры  принадлежит,  как Явствует уже из
эпиграфа нашего сочинениЯ, и Ђльбертус ‘екундус. Њы полагаем также,  хотЯ не
можем  подтвердить  это  цитатами,  что  идеЯ  €гры владела  и  теми учеными
музыкантами XVI, XVII и  XVIII веков, что клали в  основу  своих музыкальных
композиций  математические  рассуждениЯ.  ‚ древних  литературах  то и  дело
встречаютсЯ легенды о  мудрых и  магических  играх,  которые  были в ходу  у
монахов,  ученых  и  при гостеприимных  кнЯжеских дворах,  например,  в виде
шахмат, где фигуры  и  полЯ  имели, кроме  обычных, еще и тайные значениЯ. €
общеизвестны ведь рассказы, сказки и преданиЯ  ранних периодов всех культур,
приписывающие музыке, помимо  чисто художественной силы, власть над душами и
народами, котораЯ превращает ее, музыку, не то в тайного правителЯ,  не то в
некий устав людей  и их государств.  Ћт древнего  ЉитаЯ  до  сказаний греков
сохранЯет  свою  важность мысль  об  идеальной,  небесной  жизни  людей  под
владычеством музыки. ‘ этим культом музыки  ("менЯЯсь  вечно,  смертным шлет
привет  музыки  сфер таинственнаЯ сила" --  Ќовалис) игра в бисер  теснейшим
образом свЯзана.
     •отЯ идею  €гры  мы  считаем вечной  и  потому  всегда,  задолго до  ее
осуществлениЯ,  жившей в  мире и  о  себе  заЯвлЯвшей,  ее  осуществление  в
известной   нам  форме  имеет  свою  историю,  важнейшие  этапы  которой  мы
попытаемсЯ кратко изложить.

     Ќачало духовного движениЯ, приведшего, в частности, к учреждению Ћрдена
и  к  игре  в  бисер,  относитсЯ  к  периоду истории, именуемому  со  времен
основополагающих исследований историка литературы  ЏлиниЯ  –игенхальса  и по
его почину "фельетонной  эпохой". ’акие Ярлыки красивы,  но  опасны и всегда
подбивают на несправедливость к какому-то прошлому состоЯнию человечества; и
фельетоннаЯ эпоха отнюдь не была ни бездуховной, ни  даже духовно бедной. Ќо
она, судЯ  по  –игенхальсу, не знала, что ей  делать со  своей  духовностью,
вернее, не  сумела отвести духовности подобающие  ей место и роль в  системе
жизни и государства. Џо правде сказать, эпоху эту мы знаем очень плохо, хотЯ
она  и есть та почва, на которой выросло почти все, что характерно длЯ нашей
духовной  жизни  сегоднЯ.  ќто  была,  по  –игенхальсу,   в  особенной  мере
"мещанскаЯ" и приверженнаЯ глубокому  индивидуализму эпоха, и если мы, чтобы
передать ее атмосферу, приводим некоторые  черты по описанию –игенхальса, то
одно по крайней мере мы знаем уверенно: что черты эти не выдуманы, не сильно
преувеличены или  искажены,  ибо  большой  ученый  подтвердил  их  несметным
множеством литературных и  других документов. ЏрисоединЯЯсь к этому ученому,
единственному пока, кто  удостоил фельетонную эпоху серьезного исследованиЯ,
мы не будем забывать, что нет ничего глупее и легче, чем смотреть свысока на
заблуждениЯ или дурные обычаи далеких времен.
     ‚  развитии духовной жизни …вропы  было с конца средневековьЯ, кажетсЯ,
две важные тенденции: освобождение мысли и веры от какого-либо авторитарного
влиЯниЯ,  то есть борьба разума, чувствующего свою суверенность  и зрелость,
против господства ђимской  церкви,  и --  с другой  стороны  --  тайные,  но
страстные  поиски  узаконениЯ этой  его  свободы, поиски  нового авторитета,
вытекающего  из него  самого и  ему  адекватного.  ЋбобщаЯ,  можно, пожалуй,
сказать, что в целом эту часто  удивительно  противоречивую борьбу за  две в
принципе  противоположные   цели   дух   выиграл.  Ћправдывает   ли  выигрыш
бесчисленные жертвы, вполне ли достаточен нынешний порЯдок духовной  жизни и
достаточно  ли  долго  будет он  длитьсЯ,  чтобы  все  страданиЯ, судороги и
ненормальности  в  судьбах   множества  "гениев",  кончивших  безумием   или
самоубийством, показались осмысленной жертвой,  спрашивать нам не дозволено.
€сториЯ свершилась,  а была ли она хороша,  не лучше ли было бы обойтись без
нее, признаем  ли  мы за ней "смысл" -- все это не имеет значениЯ. €так, эти
бои  за "свободу" духа свершились и как раз в эту позднюю, фельетонную эпоху
привели  к тому,  что  дух действительно обрел неслыханную и невыносимую уже
длЯ  него   самого   свободу,  преодолев   церковную   опеку  полностью,   а
государственную  частично,  но   все  еще   не   найдЯ  настоЯщего   закона,
сформулированного  и  чтимого  им  самим,  настоЯщего  нового  авторитета  и
законопорЯдка. Џримеры  унижениЯ, продажности, добровольной капитулЯции духа
в то времЯ, приводимые нам –игенхальсом, отчасти и впрЯмь поразительны.
     ЏризнаЈмсЯ, мы не в состоЯнии дать однозначное определение  изделий, по
которым  мы называем эту эпоху, то есть "фельетонов".  Џохоже, что они,  как
особо   любимаЯ   часть   материалов  периодической  печати,   производились
миллионами штук, составлЯли главную пищу  любознательных читателей, сообщали
или, вернее, "болтали" о  тысЯчах разных предметов,  и  похоже, что наиболее
умные  фельетонисты  часто потешались  над  собственным  трудом,  во  всЯком
случае,  –игенхальс признаетсЯ, что ему попадалось  множество  таких  работ,
которые  он,  поскольку  иначе они  были  бы  совершенно непонЯтны,  склонен
толковать  как  самовысмеивание  их авторов.  ‚полне  возможно, что  в  этих
произведенных   промышленным   способом  статьЯх   таитсЯ   масса  иронии  и
самоиронии, длЯ пониманиЯ которой надо сперва  найти  ключ. Џоставщики  этой
чепухи частью  принадлежали к  редакциЯм  газет,  частью  были  "свободными"
литераторами, порой даже слыли писателЯми-художниками,  но  очень многие  из
них  принадлежали,  кажетсЯ,  и  к  ученому  сословию, были даже  известными
преподавателЯми  высшей школы. €злюбленным  содержанием таких сочинений были
анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они
бывали, например, "”ридрих  Ќицше и  дамскаЯ  мода  шестидесЯтых-семидесЯтых
годов XIX века", или "‹юбимые блюда композитора  ђоссини", или "ђоль болонки
в жизни великих  куртизанок"  и тому подобным образом. ЏопулЯрны  были также
исторические   экскурсы   на   темы,  злободневные   длЯ   разговоров  людей
состоЯтельных, например: "Њечта  об искусственном  золоте в  ходе веков" или
"Џопытки  химико-физического  воздействиЯ  на  метеорологические условиЯ"  и
сотни подобных вещей. —итаЯ приводимые –игенхальсом заголовки  такого чтива,
мы  поражаемсЯ  не   столько  тому,  что   находились  люди,  ежедневно  его
проглатывавшие,  сколько тому,  что  авторы  с именем, положением и  хорошим
образованием  помогали  "обслуживать"  этот  гигантский  спрос на  ничтожную
занимательность, -- "обслуживать",  пользуЯсь характерным словцом той  поры,
обозначавшим, кстати  сказать,  и  тогдашнее отношение  человека  к  машине.
‚ременами особенно популЯрны  бывали  опросы  известных людей по  актуальным
проблемам,  опросы,  которым  –игенхальс  посвЯщает  отдельную  главу и  при
которых,  например,   маститых  химиков  или   виртуозов  фортепианной  игры
заставлЯли   высказыватьсЯ  о  политике,   любимых   актеров,   танцовщиков,
гимнастов,  летчиков  или  даже  поэтов  --  о  преимуществах и  недостатках
холостой  жизни, о предполагаемых причинах финансовых кризисов и  так далее.
‚ажно  было только свЯзать известное имЯ  с актуальной в  данный  миг темой;
примеры, порой поразительнейшие, есть у  –игенхальса, он приводит  их сотни.
Ќаверно,  повторЯем, во  всей  этой деЯтельности присутствовала добраЯ  долЯ
иронии, возможно, то была  даже  демоническаЯ  ирониЯ, ирониЯ  отчаЯниЯ, нам
очень трудно судить об этом; но широкие массы, видимо очень любившие чтение,
принимали все эти  странные вещи,  несомненно,  с  доверчивой  серьезностью.
ЊенЯла  ли знаменитаЯ картина  владельца,  продавалась ли  с молотка  ценнаЯ
рукопись,  сгорал  ли старинный замок, оказывалсЯ ли  отпрыск  древнего рода
замешанным в каком-нибудь скандале -- из тысЯч фельетонов читатели не только
узнавали об этих фактах, но в тот же или на  следующий день получали  и уйму
анекдотического,  исторического,  психологического,  эротического  и всЯкого
прочего  материала по  данному поводу; над  любым  происшествием разливалось
море  писанины,  и доставка,  сортировка  и  изложение  всех  этих  сведений
непременно  носили  печать  наспех  и безответственно изготовленного  товара
широкого  потреблениЯ.  ‚прочем,  к  фельетону  относились,  нам  кажетсЯ, и
кое-какие игры,  к  которым привлекалась сама  читающаЯ публика и  благодарЯ
которым  ее  пресыщенность  научной  материей   активизировалась,  об   этом
говоритсЯ в  длинном примечании  –игенхальса  по  поводу  удивительной  темы
"Љроссворд". ’ысЯчи людей, в большинстве своем выполнЯвших  тЯжелую работу и
живших тЯжелой жизнью, склонЯлись в свободные часы над квадратами и крестами
из букв, заполнЯЯ  пробелы  по определенным  правилам.  ЏоостережемсЯ видеть
только  комичную или  сумасшедшую сторону  этого  занЯтиЯ  и  воздержимсЯ от
насмешек над  ним.  ’е люди с их  детскими  головоломками и образовательными
статьЯми  вовсе  не были  ни  простодушными младенцами,  ни  легкомысленными
феаками, нет, они жили в постоЯнном страхе среди политических, экономических
и  моральных  волнений  и  потрЯсений,  вели  ужасные  войны,  в  том  числе
гражданские,  и   образовательные  их  игры  были  не  просто  бессмысленным
ребЯчеством, а  отвечали глубокой  потребности закрыть  глаза  и убежать  от
нерешенных  проблем  и  страшных  предчувствий  гибели  в  как  можно  более
безобидный фиктивный мир. Ћни терпеливо учились  водить автомобиль, играть в
трудные  карточные игры и мечтательно погружались  в решение  кроссвордов --
ибо были почти беззащитны перед  смертью, перед  страхом, перед болью, перед
голодом, не получаЯ уже ни утешениЯ у церкви, ни наставительной помощи духа.
—итаЯ  столько статей  и  слушаЯ столько  докладов,  они не давали  себе  ни
времени,  ни труда закалитьсЯ  от  малодушиЯ и побороть в себе страх смерти,
они жили дрожа и не верили в завтрашний день.
     ‚ ходу были и доклады, и об этой  чуть  более благородной разновидности
фельетона мы  тоже должны вкратце сказать. Џомимо статей,  и специалисты,  и
бандиты  духовного  поприща предлагали  обывателЯм того времени,  еще  очень
цеплЯвшимсЯ  за лишенное своего прежнего смысла понЯтие "образование", также
множество докладов, причем не просто  в виде торжественных речей,  по особым
поводам, а в порЯдке  бешеной конкуренции и в неимоверном количестве. †итель
города средних размеров или  его жена могли приблизительно раз в неделю, а в
больших  городах  можно  было  чуть  ли  не  каждый вечер  слушать  доклады,
теоретически  освещавшие  какую-нибудь тему --  о  произведениЯх  искусства,
писателЯх, ученых,  исследователЯх, путешествиЯх  по  свету, --  доклады, во
времЯ которых  слушатель играл  чисто пассивную  роль и которые предполагали
какое-то  отношение слушателЯ к их содержанию, какую-то подготовку, какие-то
элементарные знаниЯ, какую-то восприимчивость, хотЯ в большинстве случаев их
не было и  в помине.  —итались  занимательные, темпераментные  и  остроумные
доклады,  например о  ѓЈте, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и
соблазнЯл страсбургских  или  вецларских девушек, или  доклады  об  арабской
культуре, в которых  какое-то количество  модных  интеллектуальных  словечек
перетрЯхивалось,  как  игральные кости в стакане, и  каждый  радовалсЯ, если
одно из них с грехом пополам узнавал. ‹юди слушали доклады о писателЯх, чьих
произведений  они  никогда  не  читали  и  не  собирались  читать,  смотрели
картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонарЯ, и так же, как
при чтении газетного фельетона, пробирались  через море отдельных  сведений,
лишенных смысла в  своей отрывочности  и разрозненности. Љороче  говорЯ, уже
приближалась  ужаснаЯ девальвациЯ  слова, котораЯ сперва только  тайно  и  в
самых узких кругах  вызывала то героически-аскетическое противодействие, что
вскоре  сделалось мощным и Явным  и  стало  началом  новой  самодисциплины и
достоинства духа.
     Ќеуверенность  и  неподлинность  духовной жизни того времени, во многом
другом  отмеченного  энергией  и  величием,  мы.  нынешние,   объЯснЯем  как
свидетельство ужаса, охватившего дух, когда он  в конце эпохи вроде бы побед
и процветаниЯ вдруг оказалсЯ лицом к лицу с пустотой: с большой материальной
нуждой,  с периодом  политических и военных гроз,  с внезапным недоверием  к
себе самому, к собственной силе и собственному  достоинству, более того -- к
собственному  существованию.  Њежду  тем  на  этот  период  ощущениЯ  гибели
пришлось еще много  очень высоких  достижений  духа, в числе  прочего начало
того музыковедениЯ, благодарными наследниками которого ЯвлЯемсЯ мы. Ќо любой
отрезок  прошлого поместить в мировую историю изЯщно и  с толком нетрудно, а
никакое  настоЯщее времЯ  определить свое место  в ней не способно, и потому
тогда, при быстром падении духовных запросов и достижений до очень скромного
уровнЯ,   как  раз  среди  людей  высокодуховных  распространились   ужаснаЯ
неуверенность и отчаЯние.  ’олько что  открыли (со времен Ќицше об  этом уже
повсюду догадывались),  что  молодость  и  творческаЯ  пора  нашей  культуры
прошли, что наступили ее старость и сумерки; и этим обстоЯтельством, которое
вдруг все почувствовали, а многие резко сформулировали, люди стали объЯснЯть
множество устрашающих знамений времени: унылую механизацию  жизни,  глубокий
упадок нравственности, безверие народов, фальшь искусства. ‡азвучала,  как в
одной чудесной китайской сказке, "музыка гибели", как долгогремЯщий органный
бас, раздавалась  она  десЯтки лет,  разложением  входила в школы,  журналы,
академии,  тоской  и  душевной  болезнью  --  в  большинство  художников   и
обличителей современности, которых еще следовало принимать всерьез, бушевала
диким  и  дилетантским перепроизводством во  всех  искусствах.  Ѓыли  разные
способы поведениЯ перед лицом этого вторгшегосЯ и уже не устранимого никаким
волшебством  врага.  Њожно было  молча признать горькую  правду  и стоически
сносить  ее, это делали многие  из лучших. Њожно было  пытатьсЯ отрицать  ее
ложью, и  литературные глашатаи  доктрины  о  гибели культуры выставлЯли длЯ
этого немало уЯзвимых мест; кроме того, всЯкий, кто вступал в борьбу с этими
грозЯщими пророками, находил  отклик и пользовалсЯ влиЯнием у  мещанина, ибо
утверждение, что культура, которой ты, казалось, еще вчера обладал и которой
так гордилсЯ, уже мертва, что образование, любимое мещанином, что любимое им
искусство  уже не  настоЯщее  образование и не настоЯщее  искусство, --  это
утверждение  казалось  ему не  менее  наглым  и  нестерпимым,  чем внезапные
инфлЯции  и угрожавшие его капиталам революции. Љроме того, был еще циничный
способ сопротивлЯтьсЯ  этому великому ощущению гибели: люди ходили танцевать
и объЯвлЯли любые заботы о будущем допотопной глупостью, они с чувством пели
в  своих фельетонах о близком конце искусства,  науки,  Языка  и, с каким-то
самоубийственным сладострастием констатируЯ в фельетонном мире, который сами
же построили из бумаги, полную деморализацию  духа, инфлЯцию понЯтий, делали
вид, будто с циничным  спокойствием или вакхическим восторгом смотрЯт на то,
как  погибают не только  искусство, дух, нравственность, честность,  но даже
…вропа и "мир" вообще. ‘реди людей  добрых царил молчаливый и мрачный, среди
дурных  -- Язвительный  пессимизм, и должна была сперва произойти ликвидациЯ
отжившего, какаЯ-то перестройка мира и морали политикой и войной, прежде чем
и  культура  стала способна действительно посмотреть  на  себЯ со  стороны и
занЯть новое место.
     Њежду  тем в переходные  десЯтилетиЯ культура  эта не была погружена  в
сон,  а как  раз  в  период  своей гибели  и  кажущейсЯ капитулЯции по  вине
художников, профессоров и фельетонистов достигла в сознании  отдельных людей
тончайшей  чуткости и острейшей способности к самоконтролю. ‚ самом расцвете
эпохи  фельетона повсюду были отдельные  небольшие группы, полные  решимости
хранить  верность духу  и изо  всех сил оберегать  в  эти годы  Ядро  доброй
традиции,  дисциплины,  методичности  и  интеллектуальной  добросовестности.
Ќасколько  мы  можем сегоднЯ судить об этих ЯвлениЯх, процесс  самоконтролЯ,
образумлениЯ и сознательного сопротивлениЯ гибели протекал главным образом в
двух областЯх. ‘овесть ученых  искала  прибежища  в исследованиЯх  и методах
обучениЯ истории музыки,  ибо  эта  наука как  раз тогда  была на подъеме, и
внутри  "фельетонного"  мира  два  ставших знаменитыми семинара  разработали
образцово чистую и добросовестную  методику. € словно  сама судьба  вздумала
поощрить  эти  усилиЯ крошечной когорты храбрецов,  в  самые мрачные времена
произошло то дивное чудо, которое было вообще-то случайностью, но показалось
божественным   подтверждением:   нашлись   одиннадцать   рукописей   €оганна
‘ебастьЯна Ѓаха, принадлежавшие некогда  его  сыну ”ридеману!  ‚торым местом
сопротивлениЯ  порче  было  Ѓратство  паломников  в  ‘трану  ‚остока,  члены
которого занимались не столько  воспитанием интеллекта, сколько  воспитанием
души, заботЯсь о благочестии и почтительности, -- отсюда наша нынешнЯЯ форма
гигиены  духа и игры в  бисер  получила важные импульсы,  особенно по  части
созерцаниЯ.  Џричастны были  паломники  в  ‘трану  ‚остока  также  к  новому
пониманию сущности нашей культуры и  возможностей ее дальнейшей  жизни -- не
столько благодарЯ  научно-аналитическим достижениЯм, сколько благодарЯ своей
основанной  на   давних   и  тайных  упражнениЯх   способности   магического
проникновениЯ в  отдаленные времена  и состоЯниЯ культуры.  Ѓыли  среди них,
например,  музыканты  и  певцы,  относительно которых  утверждают,  что  они
обладали способностью  исполнЯть  музыку  прежних эпох  во всей ее старинной
чистоте, играть,  например,  и петь музыку начала или  середины  XVII века в
точности так, словно  все позднейшие моды, утончениЯ,  виртуозные изыски еще
неизвестны. ‚о времена, когда в музыкальной жизни  царила страсть к динамике
и аффектации и когда за исполнением и "трактовкой" дирижера почти забывали о
самой музыке, это было нечто  неслыханное; есть сведениЯ, что, когда оркестр
паломников  в  ‘трану  ‚остока   впервые   публично   исполнил   одну  сюиту
догенделевской  эпохи без всЯких  усилений  и приглушений,  с  наивностью  и
чистотой другого времени и другого мира, часть  слушателей осталась в полном
недоумении, часть же  насторожилась и подумала, что  впервые в жизни слушает
музыку. Ћдин из членов  Ѓратства построил  в его зале между  Ѓремгартеном  и
Њорбио баховский  орган, совершенно такой,  какой  заказал  бы  себе  €оганн
‘ебастьЯн  Ѓах, будь у  него  на  это средства  и  возможности. Џо  правилу,
действовавшему в Ѓратстве уже тогда, строитель этого органа утаил свое имЯ и
назвал себЯ  ‡ильберманом -- в честь своего предшественника, жившего в XVIII
веке.
     ’еперь  мы  подошли к источникам,  из которых возникло наше сегоднЯшнее
понимание культуры. Ћдним из  важнейших была самаЯ  молодаЯ  наука,  историЯ
музыки  и  музыкальнаЯ  эстетика,  затем  --  последовавший   вскоре  подъем
математики, сюда прибавились каплЯ бальзама  из мудрости паломников в ‘трану
‚остока и, в теснейшей свЯзи с таким новым восприЯтием и толкованием музыки,
этот  храбрый, столь же  веселый,  сколь  и смиренный,  взглЯд  на  проблему
возраста культур. Ќет нужды  говорить здесь об этом много, эти вещи известны
каждому. ‚ажнейшим результатом этой новой точки зрениЯ, вернее, этого нового
включениЯ  в культурный  процесс  были полный отказ от созданиЯ произведений
искусства, постепенное освобождение людей высокодуховных от мирских дел и --
что не менее важно и как венец всего этого -- игра в бисер.
     ‚еличайшее влиЯние  на основы €гры оказало происшедшее уже в начале  XX
века,  еще  в самый  расцвет эпохи фельетона,  углубление музыковедениЯ. Њы,
наследники  этой науки, считаем, что  лучше знаем  и в каком-то смысле  даже
лучше  понимаем  музыку великих творческих веков, особенно XVII и XVIII, чем
знали и  понимали ее все прежние эпохи (в том числе даже эпоха  классической
музыки).  Љонечно,   у   нас,  потомков,  совершенно   другое  отношение   к
классической  музыке, чем  было у  людей творческих  эпох; наше  проникнутое
духовностью и не всегда  достаточно свободное от смиренной грусти уважение к
настоЯщей музыке есть нечто совершенно иное, чем прелестный, наивный восторг
перед музыкой, свойственный тем  временам, которым мы склонны завидовать как
более счастливым, когда именно за этой их музыкой забываем условиЯ и судьбы,
ее порождавшие. Њы уже в течение нескольких поколений видим великое наследие
того  периода  культуры,  что  лежит  между  концом  средневековьЯ  и  нашим
временем,  не  в философии и поэтическом творчестве,  как то было в  течение
почти всего XX века, а в математике и музыке. ‘ тех пор как мы -- по крайней
мере  в общем  и целом  -- отказались  от  творческого  соревнованиЯ с этими
поколениЯми, с тех пор как мы покончили с  тем  культом  главенства в музыке
гармонии и чисто чувственной динамики, который, начинаЯ примерно с Ѓетховена
и ранней романтики, царил в течение двух веков, мы думаем, что видим на свой
лад  -- конечно,  на свой нетворческий,  эпигонский, но почтительный лад! --
картину унаследованной нами культуры чище и правильнее. “ нас нет и в помине
творческого буйства того времени, нам почти непонЯтно, как могли музыкальные
стили  в XV и  XVI  веках сохранЯтьсЯ  так долго в неизменной  чистоте,  как
вышло, что среди огромной массы написанной тогда музыки нет, кажетсЯ, вообще
ничего  плохого,  как  случилось,  что  еще  XVIII  век,  век  начинающегосЯ
вырождениЯ,  блеснул недолгим,  но самоуверенным  фейерверком  стилей, мод и
школ, --  но  в  том,  что  мы  называем сегоднЯ  классической музыкой,  мы,
думаетсЯ, понЯли и  взЯли  за образец тайну. дух, добродетель  и благочестие
тех  поколений. ‘егоднЯ  мы, например, не  очень высокого  или  даже низкого
мнениЯ о богословии  и церковной культуре XVIII века  или  о философии эпохи
ЏросвещениЯ, но  в кантатах, "‘трастЯх" и прелюдиЯх  Ѓаха мы видим последний
взлет христианской культуры.
     ‚прочем,   отношение  нашей  культуры   к  музыке  следует  еще  одному
древнейшему и почтеннейшему образцу, игра в бисер отдает ему  дань глубокого
уважениЯ. ‚ сказочном  Љитае  "древних императоров",  помнитсЯ  нам,  музыке
отводилась в государстве  и  при  дворе ведущаЯ роль;  благосостоЯние музыки
поистине  отождествлЯли с  благосостоЯнием  культуры,  нравственности,  даже
империи,  и  капельмейстеры должны  были строго  следить за  сохранностью  и
чистотой "древних тональностей".  …сли музыка деградировала, то  это  бывало
верным  признаком  гибели  правлениЯ и  государства.  €  поэты  рассказывали
страшные  сказки  о  запретных,  дьЯвольских  и  чуждых  небу  тональностЯх,
например о тональности –зин —ан и –зин –зэ, о "музыке гибели": как  только в
императорском  дворце  раздались  ее  кощунственные звуки,  потемнело  небо,
задрожали и рухнули стены, погибли владыка  и царство. ‚место  многих других
слов  древних авторов приведем здесь несколько  выписок  из  главы о  музыке
"‚Јсен и осеней" ‹юй ЃувэЯ.
     "€стоки музыки --  далеко  в  прошлом. Ћна возникает  из  меры  и имеет
корнем ‚еликое единство. ‚еликое единство родит два полюса; два полюса родЯт
силу темного и светлого.
     Љогда  в мире мир, когда все вещи пребывают в  покое, когда все в своих
действиЯх следуют за своими начальниками, тогда музыка поддаетсЯ завершению.
Љогда желаниЯ и  страсти  не идут неверными  путЯми, тогда  музыка поддаетсЯ
усовершенствованию. “ совершенной музыки есть свое основание. Ћна  возникает
из равновесиЯ.  ђавновесие возникает из правильного, правильное возникает из
смысла мира.  Џоэтому говорить о  музыке  можно только  с человеком, который
познал смысл мира.
     Њузыка  покоитсЯ  на  соответствии между  небом  и землей,  на согласии
мрачного и светлого.
     ѓибнущие  государства и  созревшие  длЯ гибели  люди  тоже,  правда, не
лишены музыки,  но  их музыка не радостна.  Џоэтому: чем бурнее  музыка, тем
грустнее становЯтсЯ  люди, тем больше опасность  длЯ страны, тем ниже падает
правитель. ’аким же путем пропадает и суть музыки.
     ‚се  свЯщенные правители ценили в музыке  ее радостность.  ’ираны –зЯ и
—жоу  ‘ин любили  бурную  музыку.  Ћни считали сильные звуки прекрасными,  а
воздействие  на  большие  толпы -- интересным.  Ћни  стремились  к  новым  и
странным  звучаниЯм, к звукам,  которых  еще  не слышало ни  одно  ухо;  они
старались превзойти друг друга и преступили меру и цель.
     Џричиной  гибели государства —у было  то, что  там придумали  волшебную
музыку. ‚едь такаЯ музыка, хотЯ  она  достаточно бурнаЯ,  в действительности
удалилась от сути музыки. Џоскольку она удалилась от сути  подлинной музыки,
музыка  эта  не  радостна. …сли  музыка не  радостна, народ ропщет,  и жизни
причинЯетсЯ вред. ‚се это получаетсЯ оттого, что пренебрегают сутью музыки и
стремЯтсЯ к бурным звучаниЯм.
     Џоэтому музыка благоустроенного века спокойна  и  радостна, а правление
ровно.  Њузыка   неспокойного  века  взволнованна  и  Яростна,  а  правление
ошибочно.  Њузыка  гибнущего  государства сентиментальна и  печальна,  а его
правительство в опасности".
     ЏоложениЯ этого китайца довольно Ясно указывают нам истоки и подлинный,
почти забытый смысл  всЯкой музыки. Џодобно  плЯске,  да и любому искусству,
музыка  была в  доисторические  времена  волшебством,  одним  из  древних  и
законных средств  магии. ЉоренЯсь в ритме (хлопанье в ладоши,  топот,  рубка
леса, ранние стадии барабанного боЯ), она была мощным и испытанным средством
одинаково  "настроить"  множество  людей, дать  одинаковый  такт их дыханию,
биению сердца и  состоЯнию духа, вдохновить их  на  мольбу вечным силам,  на
танец,   на  состЯзание,  на  военный  поход,  на  свЯщеннодействие.  €  эта
изначальнаЯ,  чистаЯ  и  первобытно-могучаЯ  сущность  сохранЯлась в  музыке
гораздо дольше, чем в других искусствах, достаточно вспомнить многочисленные
высказываниЯ историков и поэтов о  музыке, от  греков  до "Ќовеллы" ѓЈте. Ќа
практике  ни маршевый шаг, ни танец  никогда не терЯли своего значениЯ... Ќо
вернемсЯ к главной теме!
     ‘ейчас мы вкратце  изложили самое необходимое о  начале €гры.  ‚озникла
она, по-видимому, одновременно в ѓермании и в Ђнглии, причем в обеих странах
как занимательное  упражнение в тех узких кругах  музыковедов и  музыкантов,
которые работали и  учились в  новых музыкально-теоретических  семинарах.  €
если  сравнить начальное состоЯние €гры  с позднейшим и нынешним, то это все
равно что  сравнить нотную запись  XIV  века  и ее примитивные знаки,  между
которыми нет  еще  даже тактовых черт, с партитурой XVIII,  а то даже и  XIX
века, обескураживающе обильной сокращенными обозначениЯми динамики,  темпов,
фразировки и так далее, из-за чего печатание таких партитур часто становитсЯ
сложной технической проблемой.
     €гра была  поначалу не чем иным,  как остроумным упражнением  памЯти  и
комбинационных способностей в среде студентов и музыкантов, и играли  в нее,
как сказано выше, в Ђнглии и ѓермании еще до того, как она была "изобретена"
в  ЉЈльнском высшем  музыкальном  училище,  где  и  получила свое  название,
которое  носит и  ныне, столько  поколени