в  качестве  гостЯ  присутствовать  на  нескольких
лекциЯх Љнехта, был молчалив и внимателен. ќтот  уже  немолодой
человек неожиданно поЯвлЯлсЯ почти во всех отделениЯх и зданиЯх
‘елениЯ,  интересовалсЯ  ’егулЯриусом  и  несколько раз посетил
жившего поблизости директора вальдцельской элитарной школы:  не
оставалось  никакого  сомнениЯ  в  том,  что  человек  этот был
наблюдателем, присланным, чтобы выЯснить, как  обстоЯт  дела  в
‘елении  €гры, не замечаетсЯ ли небрежности в работе, находитсЯ
ли Њагистр в добром здравии и  на  своем  посту,  ревностно  ли
работают  служащие, не встревожены ли чем учащиесЯ. Ћн пробыл в
‘елении €гры целую неделю, не пропустив ни одной лекции Љнехта,
его наблюдениЯ и  молчаливаЯ  вездесущность  обратили  на  себЯ
внимание  двух  служащих.  џсно, что руководство Ћрдена ожидало
доклада этого наблюдателЯ, прежде чем ответить Њагистру на  его
послание.
     Љак  следовало расценивать это ответное послание и кто мог
быть его автором? “гадать это по стилю было  невозможно  --  то
был  общеупотребительный  безличный  официальный стиль, какой и
требовалсЯ в данном случае. Ќо  при  более  тонком  изучении  в
письме  обнаружилось  больше  своеобразного  и  личного, нежели
можно было  заметить  при  первом  прочтении.  ‚  основе  всего
документа  лежал  орденский  дух,  справедливость  и  любовь  к
порЯдку. Ћтчетливо ощущалось, какое  неутешительное,  досадное,
даже  тЯгостное  и  огорчительное  действие  произвела  просьба
Љнехта, и решение отклонить ее было, конечно,  принЯто  автором
ответа  уже  при  первом  знакомстве  с посланием независимо от
суждениЯ остальных. Ќо, с другой стороны, помимо неудовольствиЯ
и осуждениЯ, в ответе ощущались и другие чувства и  настроениЯ:
ЯвнаЯ  симпатиЯ,  желание  подчеркнуть все мЯгкие и дружелюбные
высказываниЯ  и  суждениЯ,  раздававшиесЯ  на  заседании,   где
обсуждалась  просьба  Љнехта.  Љнехт не сомневалсЯ, что автором
ответа был Ђлександр, предстоЯтель орденского руководства.
     €так, мы достигли конца нашего пути и думаем, что поведали
все существенное о жизни €озефа Љнехта. „ругой,  более  поздний
биограф,   несомненно,   отыщет   и   сообщит   еще   некоторые
дополнительные подробности о конце этой жизни.
     Њы отказываемсЯ давать собственное описание последних дней
Њагистра, ибо знаем о них не более, нежели каждый вальдцельский
студент, и не могли бы сделать это лучше,  чем  это  сделано  в
"‹егенде  о  Њагистре  €гры",  котораЯ  ходит у нас по рукам во
многих  списках  и   сочинена,   надо   полагать,   несколькими
выдающимисЯ учениками ушедшего от нас Њагистра.

     ќтой легендой и завершаетсЯ наша книга.

        ‹…ѓ…Ќ„Ђ

     Љогда  мы  слушаем  споры  наших товарищей об исчезновении
Њагистра,  о  причинах  его  бегства,   о   правомерности   или
неправомерности   его   решений   и  поступков,  о  смысле  или
бессмысленности  его  судьбы,  они   кажутсЯ   нам   столь   же
диковинными,     как    домыслы    „иодора    ‘ицилийского    о
предположительных причинах различий Ќила, и мы полагали  бы  не
только  бесполезным,  но  и  вредным  умножить  число  подобных
домыслов. Ќе лучше ли вместо этого чтить в сердцах наших памЯть
о Њагистре, который так скоро после своего таинственного  ухода
из   Љасталии  удалилсЯ  в  еще  более  чуждый  и  таинственный
потусторонний мир. ‚о имЯ его драгоценной длЯ нас памЯти  мы  и
хотим записать об этих событиЯх все, что достигло нашего слуха.
     Џосле   того   как   Њагистр   прочитал  письмо  Љоллегии,
содержавшее отказ на его просьбу, он почувствовал легкую дрожь,
ощущение  утренней  прохлады  и  отрезвлениЯ,  послужившие  ему
знаком,  что  час  настал  и  нет  больше места длЯ колебаний и
проволочек. ќто странное чувство, называемое им "пробуждением",
было знакомо ему, ибо он уже испытывал его  в  другие  решающие
минуты  своей  жизни;  то  было  бодрЯщее  и вместе томительное
чувство,  слиЯние  разлуки  и   новых   ожиданий,   глубоко   и
бессознательно  волнующее,  подобно весенней грозе. Ћн проверил
времЯ, через  час  у  него  была  назначена  лекциЯ.  Ћн  решил
посвЯтить  оставшиесЯ  минуты  раздумью  и  направилсЯ  в тихий
магистерский сад.  ‚сю  дорогу  его  преследовала  стихотворнаЯ
строка, внезапно выплывшаЯ в памЯти:

          € в каждом начинании есть тайна...

     Ћн  все  повторЯл ее про себЯ, не знаЯ, у какого автора он
ее вычитал, но строчка эта чем-то растрогала его, она нравилась
ему  и,  казалось,  вполне  отвечала  настроению   переживаемой
минуты.  ‚  саду  он  сел  на  скамейку,  уже усыпанную первыми
осенними   листьЯми,   упорЯдочил   дыхание,   пытаЯсь   обрати
внутренний  покой, а потом с просветленным сердцем погрузилсЯ в
медитацию, во времЯ которой этот миг его жизни представилсЯ ему
в виде обобщенных, сверхличных образов. Ќо когда он шел  назад,
к маленькой аудитории, вновь ожила в памЯти та строчка стиха, и
он  вновь  задумалсЯ  над  нею  и  решил, что она все же должна
звучать несколько иначе. € вдруг памЯть  проЯснилась  и  пришла
ему на помощь, и он тихо произнес:

          € в каждом начинании таитсЯ
          Ћтрада благостнаЯ и живаЯ.

     Ќо  только  к  вечеру, когда лекциЯ давно была прочитана и
повседневные дела закончены,  он  вспомнил  происхождение  этих
строк.  €х  написал  не  кто-то  из  старых поэтов, -- это были
строчки из его собственного  стихотворениЯ,  написанного  им  в
школьные  или  студенческие  годы,  и  кончалось оно следующими
словами:

          ’ак в путь -- и все отдай за обновленье!

     ‚ тот же вечер он вызвал своего заместителЯ и сообщил ему,
что должен завтра уехать на неопределенное  времЯ.  Ћн  передал
ему  все  текущие  дела с краткими указаниЯми и простилсЯ с ним
приветливо и по-деловому, как всегда перед недолгими служебными
поездками.
     ’о, что он должен покинуть своего  друга  ’егулЯриуса,  не
посвЯтив его в свои намерениЯ и не отЯгощаЯ его прощанием, было
ему  Ясно  еще ранее. Ћн должен был поступить так не только длЯ
того, чтобы пощадить своего столь чувствительного друга,  но  и
из   боЯзни   повредить   своему   плану.   Џоставленный  перед
совершившимсЯ фактом, ’егулЯриус как-нибудь справитсЯ с  собой,
между  тем  внезапное  объЯснение  и  сцена  прощаниЯ  могли бы
толкнуть его на необдуманные поступки. ‘начала  у  Љнехта  даже
мелькнула мысль уехать, так и не повидав друга на прощанье. Ќо,
поразмыслив,  он  решил,  что  это  было  бы  слишком похоже на
бегство. Љак это ни умно, как ни правильно -- избавить друга от
волнений, от повода совершить глупость, -- самому себе он такой
поблажки позволить не мог. Ћставалось еще полчаса до отхода  ко
сну,  он  мог  навестить ’егулЯриуса, не побеспокоив ни его, ни
других. Љогда он пересекал обширный внутренний двор,  было  уже
совсем темно. Ћн постучалсЯ в келью друга со странным чувством,
что   делает   это  в  последний  раз,  и  застал  его  одного.
Ћторвавшись от чтениЯ, друг радостно его приветствовал, отложил
книгу и пригласил гостЯ сесть.
     -- Њне сегоднЯ пришло на ум одно старое стихотворение,  --
начал  Љнехт  небрежным  тоном, -- вернее, несколько строчек из
него. Њожет быть, ты знаешь, где найти его целиком?
     € он процитировал:

          € в каждом начинании таитсЯ..,

     ’егулЯриус  думал  не  долго.  —ерез  минуту  он  вспомнил
стихотворение,  встал  и  вынул  из  Ящика бюро рукопись стихов
Љнехта, авторскую рукопись, когда-то подаренную ему другом.  Ћн
полистал   ее,   вытащил   две   страницы  с  первым  вариантом
стихотворениЯ и протЯнул их Њагистру.
     -- ‚от, -- сказал он с  улыбкой,  --  „осточтимый,  оно  к
вашим  услугам.  ‚первые за долгие годы вы соизволили вспомнить
это свое сочинение.
     €озеф  Љнехт  внимательно,  не  без  волнениЯ  разглЯдывал
поданные   ему   листки.   Љогда-то,   еще   будучи   студентом
‚осточноазиатского   института,   он   заполнил   эти    листки
стихотворными  строчками, и вот далекое прошлое глЯнуло на него
с  этих   страниц,   все   говорило   о   забытых,   а   теперь
предостерегающих  и мучительно оживших в памЯти прежних днЯх --
бумага, уже слегка пожелтевшаЯ, юношеский почерк, вычеркнутые и
исправленные места в тексте. Ћн, казалось, вспомнил  не  только
год  и  времЯ  года,  когда родились эти строки, но даже день и
час, настроение той минуты, то чувство  силы  и  гордости,  что
переполнЯло  его  и  делало  счастливым,  вылившись в стихи. Ћн
написал их в один из тех особенных  дней,  когда  его  посетило
душевное состоЯние, называемое им "пробуждением".
     —етко,   на   самом  верху,  первой  строкой  был  написан
заголовок. Љрупными  буквами,  размашистым  почерком  он  тогда
начертал:

          "Transcendere!"{<a href=#2_12_01>2_12_01</a>}

     ‚последствии, в другое времЯ и в другом расположении духа,
в других   жизненных   условиЯх   этот   заголовок,   а   также
восклицательный  знак  были  вычеркнуты,  и   поЯвилсЯ   другой
заголовок,  написанный более мелкими, более тонкими и скромными
буквами, гласивший: "‘тупени". Љнехт живо вспомнил теперь,  как
он  в  тот день, окрыленный идеей своего стихотворениЯ, написал
слово "Transcendere!", --  то  был  зов  и  приказ,  увещевание
самому  себе,  вновь  сформулированное и укрепившеесЯ намерение
подчинить этому девизу всю жизнь свою и  дела,  решительными  и
радостными   шагами   пересекать  каждое  пространство,  каждый
отрезок своего пути и, исполнив  свой  долг,  покидать  их.  Ћн
негромко, про себЯ, прочитал несколько строк:

          ‚се круче поднимаютсЯ ступени,
          Ќи на одной нам не найти покоЯ:
          Њы вылеплены божьею рукою
          „лЯ долгих странствий, не длЯ косной лени.

     --  “же  много  лет,  как  Я  забыл эти строчки, -- сказал
Љнехт, -- и когда одна из них сегоднЯ случайно ожила в  памЯти,
Я  даже не вспомнил, откуда она и что Я сам ее сочинил. Љак они
кажутсЯ тебе сегоднЯ? ѓоворЯт ли они тебе еще что-нибудь?
     ’егулЯриус задумалсЯ.
     -- “ менЯ всегда было какое-то странное отношение к  этому
именно   стихотворению,   --   промолвил  он  наконец.  --  Ћно
принадлежит к тем вашим произведениЯм, которые мне, по  правде,
не нравились, в которых менЯ что-то отталкивало, мешало. Џрежде
Я  не  понимал  -- что именно. ‘егоднЯ мне кажетсЯ, Я вижу это.
‚аше   стихотворение,   „осточтимый,   которое    вы    назвали
"Transcendere!",  как бы отдаваЯ приказ к маршу, а потом, слава
богу, сменили заголовок гораздо  более  удачным,  никогда  менЯ
особенно  не  привлекало,  ибо  в нем есть нечто повелительное,
нечто морализирующее или поучающее. Ќо если изъЯть из него этот
элемент,  смыть  эту  окраску"  оно  было  бы  одним  из  ваших
прекраснейших  стихотворений, сейчас Я это опЯть обнаружил. …го
подлинное содержание неплохо выражено заглавием "‘тупени", но с
таким же или даже большим  успехом  вы  могли  бы  назвать  его
"Њузыка"   или   "‘ущность   музыки".   €бо,   если   отбросить
морализирующую  или  проповедническую  ноту,  оно,  собственно,
ЯвлЯет собой медитацию о сущности музыки или, скажем, хвалебную
песнь  музыке,  ее слитности с настоЯщим моментом, ее Ясности и
решительности, ее стремительному бегу, ее неутомимому желанию и
готовности всегда спешить вперед, оставлЯЯ  позади  только  что
занЯтое   пространство   или   часть  его.  …сли  бы  вы  тогда
ограничились этими размышлениЯми или похвалой духу музыки, если
бы вы, подстрекаемый  уже  тогда  честолюбием  воспитателЯ,  не
сделали  из  него некоего увещеваниЯ и проповеди, стихотворение
это могло бы стать подлинной жемчужиной. Ќо в том виде, в каком
оно сейчас перед нами, оно, на  мой  вкус,  носит  характер  не
только  не  в  меру  "учительный",  не  в меру учительский, оно
страдает,  кроме  того,  некоторым  недомыслием.  ‚  нем,  ради
достижениЯ  морального  воздействиЯ,  музыка и жизнь приравнены
друг к другу, что по меньшей мере  сомнительно  и  спорно;  это
превращает  естественную, свободную от морали движущую силу или
основную  пружину   музыки   в   "жизнь",   котораЯ   стремитсЯ
воспитывать  и  развивать  нас с помощью призывов, приказаний и
добрых  наставлений.  Љороче,  здесь   некое   видение,   нечто
неповторимое,  прекрасное  и величественное, фальсифицируетсЯ и
эксплуатируетсЯ в целЯх поучениЯ, и как раз это всегда вызывало
во мне противодействие.
     Њагистр  слушал  его  с   удовольствием,   наблюдаЯ,   как
нарастала  в  друге  гневнаЯ  горЯчность,  которую он так в нем
любил.
     --  Ђ  ты,  пожалуй,  прав!   --   сказал   он   полушутЯ,
полусерьезно.  --  ‚о  всЯком  случае,  в  том,  что говорил об
отношении  моего  стихотворениЯ  к  музыке.  €деЯ  "пересечениЯ
одного  пространства  за  другим"  и основнаЯ мысль моих стихов
действительно идут от музыки, хотЯ Я сам этого  не  знал  и  не
замечал.  Ќе  знаю,  исказил  ли  Я  мысль и фальсифицировал ли
видение; быть может, ты и прав. Љогда Я писал эти строки, в них
речь  шла  уже  не  о  музыке,  а  о  другом  переживании,  ибо
прекраснаЯ  аллегориЯ музыки повернулась ко мне своей этической
стороной, прозвучав увещеванием и призывом, напомнив мне о моем
призвании.  €мперативнаЯ  форма  стихотворениЯ,  котораЯ   тебе
особенно   претит,  вовсе  не  преследует  цели  приказывать  и
увещевать, ибо приказ  и  увещевание  обращены  только  ко  мне
самому.  …сли  бы ты даже не знал этого, дорогой мой, ты мог бы
это вычитать в последней строчке стихотворениЯ.  €так,  ко  мне
пришло  понимание, Я что-то осознал, на менЯ снизошло наитие, и
Я пыталсЯ приложить смысл и  этический  вывод  этого  наитиЯ  к
самому  себе,  заставил  себЯ  запомнить  его  навсегда. Џотому
стихотворение так и засело в моей памЯти, хотЯ Я сам об этом не
подозревал. €так, хороши ли мои стихи или дурны, но цели  своей
они  достигли,  увещевание  продолжало  жить  во  мне,  оно  не
заглохло. ‘егоднЯ оно опЯть звучит длЯ менЯ по-новому,  это  --
чудесное  переживание,  и  твоЯ насмешка не может его отравить.
Ћднако мне пора. Љак хороши были те времена, дружище, когда  мы
оба,  студенты, нередко позволЯли себе нарушать распорЯдок и до
поздней ночи засиживались за беседой. Ќо Њагистру это более  не
пристало. Ђ жаль!
     --  Ђх, -- заметил ’егулЯриус, -- пристать-то пристало, да
храбрости не хватает.
     Љнехт с улыбкой положил ему руку на плечо.
     -- —то касаетсЯ храбрости, дорогой мой, то Я готов  еще  и
не на такие проделки. ‘покойной ночи, старый брюзга!
     ‚еселый,  вышел  он  из  кельи,  но  постепенно,  в пустых
по-ночному коридорах и  дворах  ‘елениЯ,  к  нему  возвратилась
серьезность,  серьезность прощаниЯ. ЏредстоЯщее прощание всегда
пробуждает в нас картины прошлого, и  Љнехта  в  этом  коридоре
посетило  воспоминание о том дне, когда он, мальчик, только что
принЯтый в ‚альдцель ученик, совершил свою первую  прогулку  по
‚альдцелю  и Vicus lusorum, полный надежд и предчувствий, и вот
теперь, среди уснувших молчаливых деревьев и зданий, сердце его
сжалось от пронзающего, мучительного чувства, что он видит  все
это  в  последний  раз;  в  последний  раз  прислушиваетсЯ, как
замирает и погружаетсЯ в сон столь оживленное днем  ‘еление,  в
последний  раз  видит,  как  отражаетсЯ  в воде бассейна слабый
огонек  из  домика  привратника,  как   бегут   над   деревьЯми
магистерского сада ночные облака. Ћн медленно обошел все дороги
и уголки ‘елениЯ €гры, ему захотелось еще раз открыть калитку и
войти  в свой сад, но у него не оказалось при себе ключа, и это
быстро отрезвило его и заставило опомнитьсЯ. Ћн вернулсЯ в свою
квартиру, написал  несколько  писем,  в  том  числе  „езиньори,
которого  он  извещал о своем скором приезде в столицу, потом в
глубокой медитации освободилсЯ от душевных волнений этого часа,
дабы назавтра проснутьсЯ сильным длЯ выполнениЯ своей последней
задачи в Љасталии -- объЯснениЯ с главой Ћрдена.
     Ќа следующее утро Њагистр встал в  обычное  времЯ,  вызвал
экипаж  и уехал; мало кто заметил его отъезд, и никто не придал
ему значениЯ.  ‚  напоенное  осенним  туманом  раннее  утро  он
отправилсЯ  в •ирсланд, прибыл туда в полдень и тут же попросил
доложить о себе Њагистру  Ђлександру,  предстоЯтелю  Ћрдена.  ‚
руках  он  держал  завернутый  в  сукно  красивый металлический
ларчик, который он взЯл из потайного Ящика своего  бюро  и  где
хранились знаки отличиЯ его сана, а также печать и ключи.
     ‚ "главной канцелЯрии" руководителЯ Ћрдена его встретили с
некоторым  удивлением:  еще  не  было,  пожалуй,  случаЯ, чтобы
кто-нибудь из Њагистров поЯвлЯлсЯ здесь без предупреждениЯ  или
не  будучи  приглашенным.  Џо  распорЯжению  предстоЯтелЯ,  его
накормили обедом, потом проводили длЯ отдыха в келью  в  старой
крытой   галерее   и   сообщили,   что   „осточтимый   надеетсЯ
освободитьсЯ и принЯть его  через  два-три  часа.  Ћн  попросил
принести  ему устав Ћрдена, сел, прочитал его с начала до конца
и в последний раз убедилсЯ, как просто и законно его намерение,
однако  объЯснить  словами  это  намерение  и   внутренне   его
оправдать казалось ему даже в этот час невозможным. Ћн вспомнил
один пункт устава, которому его заставили некогда посвЯтить час
медитации  --  в  последние  дни  его  юношеской и студенческой
свободы, в момент его принЯтиЯ в  Ћрден.  ‘ейчас  он  перечитал
этот  пункт,  начал размышлЯть над ним и при этом почувствовал,
насколько сам  он  изменилсЯ,  насколько  непохож  на  молодого
застенчивого  репетитора,  каким  он  был  в  то  времЯ.  "…сли
ЉоллегиЯ, -- гласил пункт  устава,  --  призывает  тебЯ  занЯть
определенный  пост, то знай: каждаЯ следующаЯ ступень -- это не
шаг  к  свободе,  а  новое  обЯзательство.  —ем  больше  власти
предоставлЯет пост, тем суровее служение. —ем сильнее личность,
тем  предосудительней  произвол".  Љак  все это некогда звучало
непререкаемо, однозначно  и  как  сильно  изменилось  длЯ  него
значение  иных  слов,  особенно  таких  многозначительных,  как
"долг", "личность", "произвол", которые теперь приобрели новый,
пожалуй, обратный  смысл!  €  какими  они  все  же  были  тогда
прекрасными,    Ясными,   крепко   спаЯнными   и   поразительно
последовательными,  эти  правила  устава,  какими  абсолютными,
вечными  и нерушимо истинными представлЯлись они юному духу! Ћ,
такими они бы и остались, будь ЉасталиЯ всем миром, целокупным,
многообразным и неделимым,  а  не  только  обособленным  мирком
внутри  большого  мира  или же смело и насильственно изъЯтой из
него сердцевиной! Ѓудь весь мир элитарной  школой,  будь  Ћрден
сообществом  всех  людей  на  земле,  а  предстоЯтель Ћрдена --
господом богом, как совершенны были бы те слова и  весь  устав!
Ћ,  будь  это  так, какой светлой, цветущей и блаженно-невинной
была  бы  жизнь!  Ђ  ведь   когда-то   все   так   и   было   в
действительности,  когда-то  он  все это видел и пережил именно
так: видел в  Ћрдене  и  в  касталийском  духе  божественное  и
абсолютное  начало,  в  Џровинции  --  весь  мир,  в обитателЯх
Љасталии -- все человечество. Ђ некасталийские пределы были длЯ
него  лишь  частью  целого,  неким  подобием  детского   мирка,
подготовительной  ступенью  к  Џровинции,  целиной, котораЯ еще
ожидает высшей культуры и освобождениЯ, с благоговением взирает
на Љасталию и времЯ от  времени  посылает  ей  любезных  гостей
вроде юного Џлинио.
     Ђ  как странно получилось с ним самим, с €озефом Љнехтом и
его душой! ђазве не рассматривал он прежде, не  далее  чем  еще
вчера,   то   присущее   ему  уменье  открывать,  осознавать  и
воспринимать    действительность,    которое     он     называл
"пробуждением",  как  постепенное  проникновение в самое сердце
мира,  в  средоточие  истины,   как   нечто   абсолютное,   как
поступательное  движение  или  путь, который можно преодолевать
только постепенно, шаг за шагом,  но  который,  согласно  идее,
непрерывен  и  прЯмолинеен? ђазве когда-то, в молодости, ему не
казалось  пробуждением,  шагом  вперед,  непреложно  ценным   и
единственно  правильным,  что  он, хотЯ и признал внешний мир в
лице Џлинио, в то же времЯ,  будучи  касталийцем,  сознательной
обдуманно  от этого мира отмежевалсЯ? € следующим шагом вперед,
к истине, он считал то, что после многолетних сомнений он решил
посвЯтить себЯ €гре и ‚альдцелю. € еще один шаг, когда,  с  его
согласиЯ,  Њагистр  ’омас  представил  его кандидатуру напоет в
иерархию, а старый Њагистр музыки рекомендовал его в  Ћрден;  и
позднее,  когда  ему  присвоили  звание  Њагистра. ‚се это были
мелкие и крупные шаги на прЯмом будто бы  пути,  --  и  все  же
сегоднЯ,  в  конце  этого  пути, он отнюдь не оказалсЯ в сердце
мира и в средоточии истины,  сегоднЯшнее  пробуждение  означало
всего лишь, что он как бы только что открыл глаза и увидел себЯ
опЯть  в  новом  положении,  осваивающим новую констеллЯцию. ’а
самаЯ строгаЯ, ЯснаЯ, четко обозначеннаЯ стезЯ,  прЯмаЯ  стезЯ,
приведшаЯ  его  в  ‚альдцель,  в  Њариафельс,  в Ћрден, на пост
Њагистра,   теперь   вновь   вывела   его   обратно,    наружу.
Џоследовательный  рЯд  этапов пробуждениЯ одновременно оказалсЯ
чередой прощаний. ЉасталиЯ, €гра, сан Њагистра -- все это  были
отдельные  темы,  ожидавшие  своего раскрытиЯ и завершениЯ, все
это были  пространства,  которые  надо  было  пройти,  пределы,
которые  надо было преодолеть. € вот они уже позади. Ђ ведь и в
былое времЯ, когда он думал и поступал не так, как он думает  и
поступает  сегоднЯ, а совсем наоборот, он уже, очевидно, что-то
знал или догадывалсЯ о  спорности  всего  этого;  ведь  недаром
заголовком  стихотворениЯ,  в  котором  говоритсЯ  о ступенЯх и
прощениЯх, он поставил этот девиз -- "Transcendere!".
     €так, оказываетсЯ, путь его шел по кругу, или по  эллипсу,
или  по  спирали,  как бы там ни было, только не по прЯмой, ибо
прЯмые существуют лишь в геометрии, а  не  в  природе  и  не  в
жизни.   Ќо   он   неукоснительно   следовал  самоувещеванию  и
самоободрению, которые он вложил в свой стих, даже после  того,
как  строчки  его и тогдашнее пробуждение давно ушли в прошлое,
--  правда,  следовал  не  безоговорочно,  не  без   колебаний,
сомнений и приступов слабости, не без борьбы. Ќо он преодолевал
ступень  за  ступенью,  пространство  за  пространством, смело,
спокойно,  с  Ясной  душой,  не   столь   лучезарной,   как   у
престарелого  Њагистра  музыки, но без усталости или уныниЯ, ни
от чего не отрекаЯсь, ничему не изменЯЯ. € если он  теперь,  по
касталийским  понЯтиЯм,  отрексЯ  и  изменил,  если он, вопреки
законам  орденской  морали,  действует   Якобы   только   служа
собственной  личности, то есть произволу, то ведь и это осенено
духом  смелости,  духом  музыки,  следовательно,  происходит  в
строгом  соответствии  с ее ритмом и Ясностью, а в остальном --
будь что будет! Ћ, когда б он мог объЯснить и  доказать  другим
то, что ему казалось таким Ясным: произвол его действий есть на
самом  деле  не  что иное, как служение и покорность, и он идет
навстречу  не  свободе,  а  новым,   незнакомым   и   тревожным
обЯзательствам, не как беглец, а как призванный, не своевольно,
а  послушно,  не  властелин,  а жертва! Ќу, а как же тогда дело
обстоит с добродетелЯми, с Ясностью, с  соблюдением  ритма,  со
смелостью?  Ћни стали мельче, но они сохранили свою значимость.
„аже когда не идешь, а тебЯ ведут, когда более  не  преступаешь
пределы   по  собственной  воле,  а  происходит  лишь  вращение
пространства вокруг кого-то, стоЯщего в центре, эти добродетели
все-таки существуют, сохранЯют свою ценность, свое  волшебство.
Ћни состоЯт в утверждении вместо отрицаниЯ, в покорности вместо
уклонениЯ,  а  быть  может,  немного  и в том, что поступаешь и
думаешь так, словно  ты  сам  себе  господин,  в  том,  что  ты
активен,  принимаешь  без  проверки жизнь и самообольщение, эту
видимость самоопределениЯ и ответственности, в том, что в  сути
своей  по  неизвестным  причинам  создан  скорее  длЯ действиЯ,
нежели длЯ  познаниЯ,  больше  повинуешьсЯ  инстинктам,  нежели
духу.  Ћ, если бы можно было побеседовать обо всем этом с отцом
€аковом{<a href=#2_6_06>2_6_06</a>}!
     Њысли или мечтаниЯ  подобного  рода  были  отголоском  его
тогдашней  медитации.  € мнилось ему, что в "пробуждении" важны
уже не истина, а действительность и то, как  ее  пережить,  как
выстоЯть.  ЏробуждаЯсь, уже не проникаешь глубоко в суть вещей,
в  истину,  а  схватываешь,   осуществлЯешь   или   переживаешь
отношение  своего "Я" к положению вещей в настоЯщую минуту. Џри
этом ты обретаешь не закономерности, а решениЯ,  достигаешь  не
центра  мирозданиЯ,  а  центра собственного "Я". ‚от почему то,
что при этом чувствуешь, так трудно высказать, вот почему столь
удивительным образом это ускользает  от  слов  и  формулировок;
возможности  человеческого Языка, по-видимому, не рассчитаны на
сообщениЯ из этой сферы жизни. …сли в виде исключениЯ  найдетсЯ
человек,  способный понЯть тебЯ несколько лучше, нежели другие,
-- значит, человек этот находитсЯ в таком же положении,  как  и
ты,  так  же  страдает  или  так  же  пробуждаетсЯ. Ќа каком-то
отрезке пути его, Љнехта, иногда понимал ’егулЯриус, еще глубже
и полнее -- Џлинио. Љого еще мог бы он назвать? Ќикого.
     “же начало смеркатьсЯ, и он, погруженный  всецело  в  свои
мысли, забыл обо всем вокруг, когда в дверь внезапно постучали.
’ак  как  он  не  сразу  очнулсЯ и ответил, стоЯвший за дверью,
помедлив, еще раз тихонько постучал. ’еперь Љнехт  откликнулсЯ,
встал  и последовал за посланным, который проводил его в здание
канцелЯрии  и,  не   докладываЯ   больше,   прЯмо   в   кабинет
предстоЯтелЯ Ћрдена. Њагистр Ђлександр встал ему навстречу.
     -- †аль, что вы приехали без предупреждениЯ, -- сказал он,
-- из-за этого вам пришлось менЯ подождать. џ полон любопытства
-- что так внезапно привело вас сюда? Ќадеюсь, ничего плохого?
     Љнехт засмеЯлсЯ.
     --  Ќет,  ничего  плохого.  Ќо  неужели мой приезд длЯ вас
такаЯ уж неожиданность, и вы  так  уж  совсем  не  можете  себе
представить, что привело менЯ сюда?
     Ђлександр серьезно и пытливо заглЯнул ему в глаза.
     --  —то ж, -- ответил он, -- представить Я себе могу и то,
и се. џ, например, подумал на днЯх, что дело с вашим  посланием
длЯ  вас,  конечно,  этим  не исчерпываетсЯ. ЉоллегиЯ вынуждена
была ответить на него довольно кратко и в таком смысле и  тоне,
который должен был вас разочаровать.
     --  Ќет,  нет,  --  возразил Љнехт, -- Я, в сущности, и не
ожидал от Љоллегии другого ответа. —то касаетсЯ тона, то он как
раз подействовал на менЯ благотворно. Џо письму Я  мог  судить,
что автору его было трудно, даже мучительно писать его и что он
испытывал  потребность влить несколько капель меду в неприЯтный
длЯ менЯ и несколько увещевающий ответ; и это  ему  превосходно
удалось, за что Я сердечно благодарен.
     --  Ђ с самим содержанием письма вы, стало быть, согласны,
почтеннейший?
     -- џ его принЯл к сведению и в основном понЯл  и  одобрил.
Ћтвет  и  не  мог  принести  мне  ничего,  кроме  отказа на мое
ходатайство,  да  еще  мЯгкого  внушениЯ.  Њое  послание   было
довольно  неожиданным и длЯ Љоллегии, безусловно, неприемлемым,
в этом Я никогда не сомневалсЯ. Ќо, кроме того,  поскольку  оно
содержало  и  личное  ходатайство,  оно было несколько неудачно
составлено.  џ  едва  ли  мог  ожидать  иного   ответа,   кроме
отрицательного.
     --  Ќам  очень  приЯтно,  --  сказал  предстоЯтель  с чуть
заметной резкостью в голосе, -- что вы это так воспринЯли и что
наше письмо вас не ранило и не удивило. Ќам это очень  приЯтно.
Ќо  Я  не  понимаю одного. Љоль скоро вы, составлЯЯ и отправлЯЯ
ваше официальное послание -- если Я вас правильно понЯл,  --  с
самого  начала  не  верили в успех и в положительный результат,
более того, заранее были убеждены в неудаче,  зачем  же  вы  до
конца  дописали его, перебелили и отправили, что ведь составило
немалый труд?
     Љнехт, приветливо глЯдЯ на него, ответил:
     ѓлубокочтимый  Њагистр,  в  моем  письме   заключено   два
содержаниЯ,  оно  преследовало  две цели, и Я не думаю, что оно
оказалось совсем уже бесцельным и безуспешным. ‚ послании  моем
содержалась  личнаЯ  просьба,  чтобы  менЯ  освободили от моего
поста и разрешили приложив  мои  знаниЯ  в  другом  месте;  эту
личную   просьбу   Я   рассматриваю   как   нечто  сравнительно
второстепенное, каждый Њагистр обЯзан по возможности отодвигать
на задний план свои личные интересы. Џросьба была отклонена,  с
этим  мне  пришлось  примиритьсЯ.  Ќо  мое официальное послание
содержит еще и многое другое: кроме моей просьбы, оно  содержит
много фактов и отчасти мыслей, их Я считал своим долгом довести
до  сведениЯ Љоллегии и рекомендовать ее вниманию. ‚ результате
все Њагистры, или почти все, ознакомились с  моими  доводами  и
предостережениЯми,  и  хотЯ  большинству  из  них  это  кушанье
навернЯка пришлось не по вкусу и отнеслись они  к  нему  скорее
всего   неодобрительно,  все  же  они  прочитали  и  принЯли  к
сведению, что Я счел  нужным  вам  сообщить.  ’о,  что  они  не
встретили  мое  послание восторженно, в моих глазах не неудача,
ибо Я не искал ни восторгов, ни одобрениЯ;  моей  целью  скорее
было пробудить в моих коллегах беспокойство, растревожить их. џ
бы   весьма  сожалел,  если  бы  по  упомЯнутым  вами  причинам
воздержалсЯ от отправки моего труда. ‚елико ли, слабо  ли  было
его  воздействие,  оно  все  же  прозвучало призывом и сигналом
тревоги.
     -- ђазумеетсЯ, -- нерешительно отозвалсЯ предстоЯтель,  --
и  все-таки  загадка  этим  длЯ  менЯ не исчерпываетсЯ. …сли вы
хотели довести до слуха Љоллегии ваши призывы, сигналы  и  ваши
предостережениЯ,  зачем  же  вы  ослабили,  даже  поставили под
угрозу воздействие ваших золотых слов тем,  что  свЯзали  их  с
приватной  просьбой,  к тому же с такой, в выполнимость которой
вы сами не очень-то  верили?  ќтого  Я  так  и  не  понЯл.  Ќо,
надеюсь,  пойму,  когда  мы поговорим обо всем обстоЯтельно. ‚о
всЯком случае, именно в этом слабое место  вашего  посланиЯ:  в
соединении  призыва с ходатайством, предостережениЯ с просьбой.
‚едь  у  вас,  надо  думать,  не  было  никакой   необходимости
использовать   форму   просьбы,   дабы   донести  до  нас  свои
предостерегающие речи.  ‚ы  легко  могли  устно  или  письменно
воздействовать   на   ваших  коллег,  если  считали  нужным  их
"растревожить". Ђ ходатайство пошло бы своим официальным путем.
     Љнехт дружески кивнул ему.
     -- „а, -- бросил он, как бы вскользь, --  возможно,  вы  и
правы.  €  все  же,  взглЯните  попристальней  на  это довольно
сложное дело! Ќи в моих предостережениЯх, ни в моем ходатайстве
разговор не идет о чем-то будничном, привычном  или  обыденном,
они  уже  потому свЯзаны друг с другом, что они необыкновенны и
рождены   необходимостью,   что   они   выходЯт   за    пределы
общепринЯтого.  ‚едь  отнюдь  не  привычно  и не принЯто, чтобы
человек без уважительного внешнего повода вдруг начал заклинать
своих  коллег  вспомнить  о  бренности,  о   спорности   своего
существованиЯ,  точно,  так  же,  как  непривычно и не принЯто,
чтобы касталийский Њагистр добивалсЯ места школьного учителЯ за
пределами Џровинции. ‘ этой стороны оба содержаниЯ моего письма
близки  одно  другому.  „лЯ  читателЯ,  который  бы  с   полным
вниманием  отнессЯ  к  моему  посланию  в  целом,  в результате
прочтениЯ, по-моему, должно  бы  стать  Ясным:  тут  не  просто
какой-то чудак оповещаете своих предчувствиЯх, стараЯсь внушить
их своим коллегам, но этот человек более чем серьезно относитсЯ
к  своим мыслЯми к грозЯщим бедам. Ћн готов оставить свой пост,
сбросить свой сан, перешагнуть через  прошлое  и  начать  жизнь
сызнова  на  самом скромном поприще, ибо он пресыщен и саном, и
мирным житьем, честью и авторитетом, он  жаждет  избавитьсЯ  от
них,  откинуть  их  прочь.  €з  подобного посланиЯ -- Я все еще
пытаюсь поставить себЯ на место моего читателЯ --  вытекают,  с
моей  точки  зрениЯ,  два вывода: либо автор сей морализирующей
проповеди, по несчастью, повредилсЯ в уме и, значит,  длЯ  роли
Њагистра в любом случае более непригоден; либо, если автор сего
нравоучениЯ  не сумасшедший, но пребывает в здравом рассудке, в
его проповеди, в его пессимизме таитсЯ  нечто  большее,  нежели
каприз  или  чудачество, а именно какаЯ-то реальность, какаЯ-то
истина. ’ак приблизительно Я представлЯл себе ход мыслей  моего
читателЯ  и  должен  сознатьсЯ,  что  тут  Я  просчиталсЯ.  Њое
ходатайство и мой сигнал тревоги не только не поддержали  и  не
усилили  друг  друга,  но  их  просто  не  принЯли  всерьез, не
пожелали  в  них  вдуматьсЯ.  ЏовторЯю,  менЯ  это  не  слишком
опечалило и не особенно удивило, ибо по существу Я, несмотрЯ ни
на   что,   такого  результата  ожидал  и,  собственно  говорЯ,
заслужил. „ело в том, что мое ходатайство, в успех  которого  Я
не верил, было своего рода уловкой, жестом, формальностью.
     ‹ицо Њагистра Ђлександра стало еще более серьезным и почти
хмурым. Ќо он не прерывал Љнехта.
     -- ЋтсылаЯ свое ходатайство, -- продолжал тот, -- Я отнюдь
не надеЯлсЯ  всерьез  на  благоприЯтный  ответ  и  не радовалсЯ
таковому заранее, но равным образом  Я  не  был  также  намерен
смиренно принЯть отказ как непререкаемое решение.
     --   ...не  намерены  принЯть  ответ  вашей  Љоллегии  как
непререкаемое  решение...  не  ослышалсЯ  ли  Я,  Magister?  --
перебил  его  Ђлександр,  резко  подчеркиваЯ  каждое слово. Ћн,
очевидно,   только   сейчас   полностью   осознал   серьезность
положениЯ.
     Љнехт слегка поклонилсЯ.
     -- ђазумеетсЯ, вы расслышали правильно. ’ак и сеть: Я едва
ли мог  надеЯтьсЯ  на  успех моего ходатайства, и все-таки счел
необходимым подать его, чтобы соблюсти  порЯдок  и  форму.  ’ем
самым   Я   предоставил   достопочтенной  Љоллегии  возможность
подобающим образом покончить с этим делом. Ќо Я  уже  с  самого
начала имел также намерение, буде она не склонна пойти на такое
решение, не останавливатьсЯ и не успокаиватьсЯ, а действовать.
     -- € как действовать? -- тихо спросил Ђлександр.
     --  ’ак,  как  мне  подсказывают разум и сердце. џ решилсЯ
сложить с себЯ свой сан и приступить к  новой  деЯтельности  за
пределами Љасталии даже и без приказа или дозволениЯ Љоллегии.
     ЏредстоЯтель  Ћрдена  закрыл  глаза и, казалось, не слушал
больше. Љнехт понЯл, что он выполнЯет  особое  упражнение,  при
помощи  которого  члены Ћрдена в случае внезапной опасности или
угрозы   стараютсЯ   обрести   самообладание    и    внутреннее
спокойствие,  что  достигаетсЯ  двукратной задержкой дыханиЯ на
полном выдохе. Ћн видел, как побледнело лицо этого человека,  и
чувствовал  себЯ  виноватым  в  его  мучительном  положении, он
видел, как постепенно,  с  медленным,  начинающимсЯ  в  брюшных
мускулах   вдохом,  краска  возвращалась  на  лицо,  как  вновь
открывшиесЯ глаза столь любимого им и столь высоко  почитаемого
Њагистра  на  мгновение  застыли  в  растерЯнности,  но  тут же
приобрели осмысленное и твердое  выражение;  с  легким  испугом
увидел  он,  как  эти  Ясные, сосредоточенные, всегда послушные
собственной  воле  глаза  человека,  равно  великого  в  умении
подчинЯтьсЯ  и  повелевать,  вонзились  в  него  со  спокойной,
рассчитанной холодностью, как они изучали,  судили  его.  „олго
пришлось ему молча выдерживать этот взглЯд.
     --  џ  думаю, что понЯл вас наконец, -- спокойно промолвил
Ђлександр после  некоторого  молчаниЯ.  --  Ќадо  полагать,  вы
устали,  исполнЯЯ вашу должность, устали от Љасталии, уже давно
вас  мучает  желание  вкусить  мирской  жизни.   ‚ы   предпочли
поддатьсЯ  этому  настроению,  а не подчинитьсЯ закону и вашему
долгу. ђавным образом вы не испытывали  потребности  доверитьсЯ
нам   и  искать  у  Ћрдена  совета  и  помощи.  „абы  выполнить
формальность и не отЯгощать  свою  совесть,  вы  направили  нам
ходатайство, хотЯ прекрасно знали, что оно длЯ нас неприемлемо;
но вы, вероЯтно, полагали сослатьсЯ на него, если бы дело дошло
до  объЯснений.  „опустим,  у  вас  были  основаниЯ  длЯ  таких
необычных поступков и намерениЯ ваши  были  чисты,  иного  Я  и
помыслить  не  могу.  Ќо  как  вам удавалось с такими мыслЯми в
голове, с такими желаниЯми, решениЯми в сердце,  внутренне  уже
предав  свое знамЯ, так долго молча оставатьсЯ на своем посту и
по видимости безупречно выполнЯть свои обЯзанности?
     -- џ длЯ того и ЯвилсЯ сюда, -- сказал Њагистр €гры все  с
тем  же неизменным дружелюбием, -- чтобы обо всем переговорить,
ответить на каждый ваш вопрос, и Я твердо решил, раз ступив  на
путь  своеволиЯ,  покинуть  •ирсланд  и  ваш дом не прежде, чем
увижу, что мое состоЯние и мои действиЯ хотЯ бы  отчасти  стали
вам понЯтны.
     Њагистр Ђлександр задумалсЯ.
     --  „олжно  ли  это  означать, что вы надеетесь добитьсЯ с
моей стороны одобрениЯ  вашим  поступкам  и  вашим  планам?  --
спросил он затем в нерешительности.
     --  Ђх, об одобрении Я и не помышлЯю. џ лишь надеюсь и жду
быть понЯтым вами и сохранить хотЯ бы крупицу вашего  уважениЯ,
когда  уйду отсюда. Џрощание с вами -- последнее, что предстоит
мне в Џровинции. ‚альдцель и ‘еление  €гры  Я  покинул  сегоднЯ
навсегда.
     Ђлександр  опЯть  на  несколько секунд сомкнул веки. ‘лова
этого  непостижимого  человека  были   столь   потрЯсающими   и
неожиданными!
     -- Ќавсегда? -- переспросил он. -- ‚ы, следовательно, и не
помышлЯете  о  возвращении на свой пост? „олжен сказать, что вы
умеете  ошеломить  человека!  Ћдин  вопрос,   если   позволите:
считаете ли вы еще себЯ Њагистром €гры или нет?
     €озеф Љнехт взЯл в руки привезенный с собой ларчик.
     -- џ был им до вчерашнего днЯ, -- ответил он, -- и надеюсь
сегоднЯ  быть освобожденным от этого поста, вручив в вашем лице
Љоллегии печать и ключи. Ћни в целости и сохранности, в ‘елении
€гры вы тоже найдете  все  в  лучшем  порЯдке,  если  пожелаете
проверить.
     ЏредстоЯтель   Ћрдена   поднЯлсЯ  со  стула;  он  выглЯдел
утомленным и словно внезапно постаревшим.
     -- Ћставим  ваш  ларчик  на  сегоднЯшний  день  здесь,  --
проговорил   он  сухо.  --  Љоль  скоро  сдача  печатей  должна
одновременно означать ваше увольнение, то Я не  властен  решать
единолично,  ибо  этого  необходимо присутствие по меньшей мере
трети всех членов Љоллегии. ‚ы сами всегда столь ценили  старые
обычаи  и  формальности, Я не могу так быстро освоитьсЯ с вашим
новым отношением к этому. Ќе будете ли вы столь  любезны  и  не
согласитесь   ли   отложить  продолжение  нашего  разговора  до
завтрашнего утра?
     --  џ  всецело  в  вашем  распорЯжении,   глубокоуважаемый
Њагистр.  ‚ы  не  один  год  знаете  менЯ и мое почтение к вам;
поверьте, в этом смысле ничто не изменилось. ‚ы -- единственный
человек, с которым Я прощаюсь перед тем, как покину  Џровинцию,
и  не  только  потому,  что  вы стоите во главе Ћрдена. ’еперь,
когда Я передал в ваши руки печати и ключи, Я надеюсь,  domine,
что  после  окончательного  объЯснениЯ  вы менЯ освободите и от
моего обета как члена Ћрдена.
     ѓрустным, испытующим взглЯдом посмотрел  Ђлександр  ему  в
глаза и подавил вздох.
     --  Ћставьте  менЯ  сейчас  одного,  почтеннейший друг. ‚ы
взвалили  на  менЯ  достаточно  забот  и  дали  материала   длЯ
размышлений  на целый день. Ќа сегоднЯ, пожалуй, хватит. ‡автра
мы продолжим наш разговор, приходите за час до обеда.
     Ћн попрощалсЯ с Њагистром вежливым кивком,  и  этот  жест,
говоривший   о   разочаровании,   выражавший   ту  подчеркнутую
вежливость, какую проЯвлЯют обычно не по отношению к коллеге, а
по отношению к совершенно чужому  человеку,  причинил  Њагистру
€гры гораздо более острую боль, нежели все слова предстоЯтелЯ.
     ‘лужитель,  ЯвившийсЯ,  чтобы  проводить  Љнехта  к ужину,
подвел его к накрытому длЯ гостей столу и сообщил, что  Њагистр
Ђлександр   удалилсЯ   к  себе  длЯ  длительного  упражнениЯ  в
медитации. Ћн  высказал  предположение,  что  господин  Њагистр
€озеф  тоже  сегоднЯ  не нуждаетсЯ в обществе; комната длЯ него
приготовлена.
     Ђлександр был до глубины души потрЯсен посещением и речами
Њагистра €озефа Љнехта. Џравда, сочинЯЯ от имени Љоллегии ответ
на его письмо, он предвидел возможность его приезда и с  легким
беспокойством  думал  о  предстоЯщем с ним объЯснении. Ќо чтобы
Њагистр  Љнехт,  славившийсЯ  своим   образцовым   послушанием,
скрупулезностью  в  выполнении  долга,  скромностью  и душевным
тактом, вдруг, неожиданно предстал перед ним без предупреждениЯ
и самовольно, не согласовав этого заранее с Љоллегией, сложил с
себЯ свои полномочиЯ, бросив тем самым ошеломлЯющий вызов  всем
обычаЯм  и  традициЯм, -- это он считал совершенно невозможным.
•отЯ нельзЯ было не  признать,  что  поведение  Љнехта,  тон  и
выражениЯ  его,  ненавЯзчиваЯ  вежливость  были  такими же, как
всегда, но тем более  ужасными  и  оскорбительными,  тем  более
новыми   и   неожиданными,   о"   какими  некасталийскими  были
содержание и дух его высказываний! Ќикто из тех, кто  увидел  и
услышал  бы  сейчас Њагистра €гры, и не заподозрил бы, что тот,
возможно, болен, переутомлен, раздражен  и  не  вполне  владеет
собой;  к  тому  же  тщательнаЯ  проверка,  проведеннаЯ  совсем
недавно  в  ‚альдцеле,  не  выЯвила   ни   малейших   признаков
нарушений,  беспорЯдка или небрежности в жизни и работе ‘елениЯ
€гры. € тем не менее этот ужасный человек,  до  вчерашнего  днЯ
бывший самым любимым его коллегой, поставил перед ним ларчик со
знаками  достоинства  его сана, будто дорожную сумку, и заЯвил,
что он уже не Њагистр, не член Љоллегии,  не  член  Ћрдена,  не
касталиец