оэтому лишь  это  воспитание
обладает  тем  чудесным  свойством,  что  и плохие учителЯ  могут достигнуть
успеха.  ’от,  кто  в  ученические  годы, читаЯ  "Ђнтигону",  слышит лишь  о
грамматике и метрике и противитсЯ такому преподаванию,  может  быть все-таки
взволнован самим текстом.
     Ќа  вопрос, почему же  именно этот путь  обладает  таким преимуществом,
ответ  может  быть  дан  только  исторически,  а  не  исходЯ  из  какой-либо
рационально    понЯтой   целесообразности.   Ђнтичность   дала   фактическое
обоснование тому,  чем мы на ‡ападе  можем  быть в качестве людей.  ‚ ѓреции
идеЯ образованности  была впервые осуществлена и постигнута  так, как  она с
тех   пор   применЯетсЯ  каждым,  кто  ее  понимает.   ‚се   великие  взлеты
человеческого бытиЯ  происходили  на  ‡ападе  посредством соприкосновениЯ  и
размежеваниЯ  с  античностью. ’ам, где о ней забывали, наступало варварство.
ЋторвавшемусЯ  от своей почвы суждено колебатьсЯ,  будучи лишенным опоры,  и
именно таково  будет наше состоЯние, если  мы утратим  свЯзь с  античностью.
Ђнтичность  -  наша почва,  хотЯ она  постоЯнно менЯетсЯ, и лишь  во  вторую
очередь  и без  автономной силы образованиЯ - прошлое  своего  народа. Њы  -
европейцы   в   своей   принадлежности   народности,   котораЯ   посредством
специфического заимствованиЯ стала  таковой. ќто образование теперь в лучшем
случае допускаетсЯ  волей масс. —исло людей,  длЯ которых оно что-то значит,
становитсЯ все меньше.
     <b>Ќивелированное образование и специальнаЯ подготовка.</b>
     ‚  существовании  массового порЯдка всеобщее образование приближаетсЯ к
<i>требованиЯм среднего человека.</i> „уховность  гибнет,  распространЯЯсь в массе,
рационализациЯ,  доведеннаЯ  до грубой  моментальной  доступности  рассудку,
привносит в каждую область знаниЯ процесс обеднениЯ. ‘ нивелирующим массовым
порЯдком  <i>исчезает  тот  образованный  слой,</i>  который на  основе постоЯнного
обучениЯ обрел дисциплину мыслей и чувств и способен откликатьсЯ на духовные
творениЯ. “ человека массы мало времени, он не живет жизнью целого, избегает
подготовки и  напрЯжениЯ без  конкретной цели, преобразующей их в пользу; он
не  хочет   ждать   и  допускать  созерцание;   все  должно  сразу  же  дать
удовлетворение   в  настоЯщем;  духовное  стало  сиюминутным  удовольствием.
Џоэтому эссе стало наиболее подходЯщей литературной формой, газета вытеснила
книгу,  а все  времЯ  менЯющеесЯ чтение -  сопутствующие на протЯжении  всей
жизни  творениЯ. —итают быстро. Ќужна  краткость, но  не та,  котораЯ  может
стать предметом воспоминаниЯ  в медитации, а та, котораЯ быстро сообщает то,
что хотЯт  знать и что затем сразу же забывают. ‘обственно говорЯ, подлинное
чтение в духовном единении с содержанием стало невозможным.
     <i>’еперь  образованность означает</i>  нечто, <i>никогда не  получающее формы,</i> а
стремЯщеесЯ  в  чрезвычайной  <i>интенсивности  выйти  из  пустоты,</i>  к  которой
постоЯнно <i>возвращаютсЯ.</i> ЏоЯвлЯютсЯ  <i>типичные оценки.</i> ‹юди пресыщены уже тем,
что  они   только  что  услышали;   поэтому  они   все  времЯ  ищут  нового,
привлекающего  их  уже  самой  новизной.  ‚  нем  приветствуют  изначальное,
которого  ждут, и  вскоре отворачиваютсЯ от  него, ибо оно  нужно только как
сенсациЯ. ‚ сознании того, что наступила эпоха, формирующаЯсЯ как новый мир,
где прошлого уже  недостаточно, люди охотно дают наименование  нового  тому,
что  хотЯт сделать  значимым:  новое мышление, новое ощущение  жизни,  новаЯ
культура  тела, новаЯ „еловитость,  новое хозЯйствование и т. д. “тверждение
"нечто  <i>ново"</i> ЯвлЯетсЯ  позитивной  оценкой, не новопренебрежительной.  „аже
если  сказать нечего, есть  ведь  рассудок,  который можно  занЯть  решением
сложных   задач   как   объектом  преодолениЯ;  утверждение,   что   человек
<i>интеллигентен</i>  становитсЯ оценкой,  котораЯ теперь заменЯет  духовное  бытие
возможной экзистенции.  Ќет  человеческой  близости, нет любви, есть  только
польза;  товарищи  и  друзьЯ  выступают  в  абстрактной  теории  или  служат
сиюминутным  целЯм  существованиЯ;  отдельный  человек  ценитсЯ  в  качестве
<i>интересного,</i>  не  в  качестве самого  себЯ, а  как раздражитель; раздражение
прекращаетсЯ, как только он больше не удивлЯет. <i>Ћбразованным</i> называетсЯ тот,
кто  обладает способностью ко всему этому, ЯвлЯет себЯ новым, интеллигентным
и  интересным. ‘фера этой  образованности - <i>дискуссиЯ,</i> котораЯ сегоднЯ стала
массовым  Явлением.   Ћднако   дискуссиЯ   могла  бы   вместо  удовольствиЯ,
упомЯнутого  выше в  трех оценках, дать  подлинное удовлетворение лишь в том
случае,  если она служит подлинной коммуникации в качестве выражениЯ  борьбы
верований   или   сообщениЯ   опыта  и   знаниЯ,   принадлежащих   совместно
конституированному миру.
     Њассовое  распространение знаниЯ  и  его выражениЯ  ведет к <i>изнашиванию</i>
слов и  фраз.  ‚  хаосе образованности  можно  сказать  все,  но  так,  что,
собственно говорЯ,  ничего не имеетсЯ в виду.  Ќеопределенность смысла слов,
более того, даже отказ от отвлеченности, котораЯ только и  соединЯет  дух  с
духом,  делает   существенное  понимание  невозможным.   Љогда  внимание   к
подлинному содержанию  утрачено,  в  конце концов  сознательно  обращаютсЯ к
<i>Языку как Языку,</i>  и  он  становитсЯ  предметом  намерениЯ. …сли Я смотрю  на
местность через стекло и это стекло становитсЯ мутным, то Я все еще вижу, но
если  Я вставлЯю стекло в  глаз, Я не вижу  больше ничего. ‘егоднЯ  избегают
воспринимать через Язык бытие, более того, бытие подменЯетсЯ Языком. ‘читаЯ,
что бытие "изначально", избегают всех привычных слов,  прежде всего  высоких
слов,  которые  имели  и  могли   иметь  содержание.  Ќепривычное  слово   и
непривычное  расположение  слов  должны   симулировать  изначальную  истину,
способность быть новым в  словах,  глубину. „ух как будто  пребывает в новых
наименованиЯх.  Ќа   мгновение  поразительное  свойство  Языка   приковывает
внимание,  но вскоре и оно терЯет значение или оказываетсЯ личиной. ‘ведение
к Языку  кажетсЯ судорожным  усилием найти в  хаосе образованиЯ форму. ’аким
образом,     сегоднЯ    проЯвление    образованности,    котораЯ    заменЯет
действительность,  либо  <i>расплывчатые</i>  высказываниЯ   любыми  словами,  либо
разговорчивость  становЯтсЯ <i>манерой  речи.</i>  –ентральное значение  Языка  длЯ
человеческого  бытиЯ  стало  вследствие  искажениЯ  направленности  вниманиЯ
фантомом.
     ‚  этом неудержимом  разложении  усиливаютсЯ  возможности  образованиЯ,
обнаруживаютсЯ пути к <i>подъему:</i> там, где речь идет о <i>профессиональном знании,</i>
точнаЯ  <i>специализациЯ</i>  стала   само  собой  разумеющейсЯ.   ђаспространилась
специализациЯ; необходимое  длЯ этого знание может быть достигнуто усвоением
методов и сведено к простейшей  форме  в  своих результатах. ‚ хаосе повсюду
разбросаны оазисы, где  люди, обладаЯ профессиональным знанием, к  чему-либо
способны. Ќо  это знание разбросано; отдельный человек может  выполнЯть лишь
отдельные  функции,  и  это его  умение часто  подобно  ограниченной  сфере,
которой он только обладает, но не приводит к единству со своей сущностью и с
целостностью образованного сознаниЯ.
     <b>€сторическое  усвоение.</b>  ‚озникла  враждебность к образованию,  котораЯ
сводит содержание духовной  деЯтельности  к  техническому умению и выражению
минимума голого существованиЯ. ќта позициЯ - коррелЯт к процессу  технизации
планеты и жизни индивида, который  ведет к превращению <i>исторической традиции</i>
у всех  народов, чтобы  поставить собственное существование на новую основу:
существовать может лишь  то, что входит в  новый,  созданный ‡ападом, но  по
своему  смыслу  и воздействию общезначимый мир  технической  рациональности.
ќтот  акт обусловливает доходЯщее  до корней человеческого бытиЯ потрЯсение.
ќто наиболее глубокий надлом, когда-либо известный ‡ападу; однако, поскольку
он  создан  самим ‡ападом  в  его духовном развитии,  здесь  он находитсЯ  в
континууме  мира,  к которому  принадлежит. Љо  всем  другим культурам  этот
надлом приходит извне  как катастрофа.  Ќичто не может больше  сохранЯтьсЯ в
прежнем виде. Ћдин и тот же основной вопрос стоит перед великими культурными
народами €ндии и ‚осточной Ђзии,  так же как перед  нами. ‚ мире технической
цивилизации  им  надлежит  либо  преобразовать  свои  социальные  условиЯ  и
следствиЯ,  либо погибнуть.  Љогда враждебность к  образованию  самонадеЯнно
уничтожает все прошлое,  будто мир начинаетсЯ  сначала,  духовнаЯ субстанциЯ
может  быть сохранена в этом преобразовании только посредством <i>исторического
воспоминаниЯ,</i> которое в качестве такового есть не просто знание о прошлом, а
сила  жизни  в  настоЯщем. Ѓез него человек стал бы  варваром. ђадикальность
кризиса  нашей эпохи бледнеет перед вечной субстанцией, часть бытиЯ которой,
бессмертного, способного всегда быть, составлЯет воспоминание.
     Џоэтому  враждебность  к  прошлому  относитсЯ к  родовым  мукам  нового
содержаниЯ  историчности.  Ћна  оборачиваетсЯ против  историзма  как  ложной
историчности,  поскольку  он  стал  неподлинным суррогатом  образованиЯ. €бо
воспоминание   просто  как  <i>знание</i>  о  прошлом   лишь  собирает  бесконечные
антикварные сведениЯ;  воспоминание как <i>понимающее  созерцание</i> воспроизводит
картины  и  образы как необЯзательное противостоЯние;  лишь воспоминание как
<i>усвоение</i> создает действительность  самобытиЯ человека в настоЯщем, сначала в
почтении,  затем  в масштабе его собственного чувствованиЯ и деЯтельности и,
наконец, в  участии в вечном бытии. <i>Џроблема характера  воспоминаниЯ  -  это
проблема еще возможного теперь образованиЯ.</i>
     ‡нанию  о прошлом служат распространенные  повсюду  институты; объем, в
котором  современный  мир интересуетсЯ прошлым,  свидетельствует  о  наличии
глубокого инстинкта,  стремЯщегосЯ к  тому,  чтобы,  несмотрЯ на разрушение,
сохранилась  бы  по  крайней мере  возможность  исторического  континуума. ‚
музеЯх,  библиотеках,  архивах хранЯтсЯ творениЯ прошлого с  сознанием того,
что  таким образом  сберегаетсЯ  нечто незаменимое по своему значению,  даже
если оно  в  данный  момент еще не  понЯто.  ‚  этом  единодушны все партии,
мировоззрениЯ и государства, и верность в деле  сохранениЯ творений прошлого
еще никогда не  была столь всеобщей  и  само  собой  разумеющейсЯ  по  своей
надежности.  €сторические  реликвии пользуютсЯ  во  всех  местах,  где о них
помнЯт, защитой и уходом. ’о, что некогда обладало величием, продолжает жить
как  историческаЯ  мумиЯ  данной местности  и становитсЯ  целью путешествий.
Њеста,  обладавшие   некогда   мировым   значением   и  отражавшие  гордость
республиканской независимости,  живут  теперь  на средства,  поступающие  от
туризма.  …вропа  становитсЯ  чем-то вроде большого  музеЯ истории западного
человека.  ‚  склонности  отмечать исторические  даты  основаниЯ государств,
городов, университетов,  театров, годы  рождениЯ и  смерти знаменитых  людей
воспоминание  служит,  хотЯ  еще  и  без  должного  наполнениЯ  содержанием,
симптомом воли к сохранению.
     ‹ишь у немногих знаемое воспоминание переходит в <i>понимающее созерцание.</i>
—еловек  как  будто уходит из настоЯщего  и  живет  в прошлом. ’о,  что  уже
достигло    своего   конца,   продолжает   жить   как   элемент   содержаниЯ
образованности.  Џанорама   тысЯчелетий   подобна   пространству   душевного
созерцаниЯ. XIX  в. довел  это понимание до  никогда  ранее не  достигнутого
уровнЯ и  объективности:  страсть к  созерцанию  освобождала от  ничтожности
настоЯщего, знакомЯ с наивысшим, на что способны были люди. ЉонституировалсЯ
мир   образованности,   который  перешел  в   традицию  жизни   в  книгах  и
свидетельствах  прошлого. Ѓледные  эпигоны первых созерцателей  знакомили  с
тем,  что  было увидено. ’о, что некогда было изначальным  видением образов,
эпигоны эпигонов сохранЯют еще под властью обаЯниЯ, воспринЯтого в понимании
мира по крайней мере в слове и учении.
     Ћднако антикварное  знание  и  созерцательное понимание  сохранЯют свое
право   в   конечном  счете   только  как   идеал  возможного   в  настоЯщем
осуществлении. €сторическое усваиваетсЯ не только как знание чего-то; не как
лучшее,  которое может быть восстановлено,  поскольку  оно  не  должно  было
умереть.  “своение  состоит   только  в  преобразующем  прошлое  возрождении
человеческого  бытиЯ  посредством вступлениЯ  в духовную сферу, в которой Я,
исходЯ  из  собственных  истоков, становлюсь самим  собой.  Ћбразование  как
усвоение   прошлого  служит   не  тому,   чтобы  уничтожить   настоЯщее  как
неполноценное,  чтобы  подло  бежать  от  него,  но  тому,  чтобы, взираЯ на
вершины,   не  утратить   то,   что   на  пути  к  высотам   доступной   мне
действительности Я могу искать в настоЯщем.
     ’о,  что  беретсЯ в  новое  владение,  заново  порождаетсЯ  длЯ другого
настоЯщего. ЌеистиннаЯ историчность  лишь  пониманиЯ  в  образованности есть
волЯ к повторению,  истиннаЯ же - готовность найти источник, питающий каждую
жизнь,  а  поэтому  и  жизнь  в настоЯщем. ’огда возникает без определенного
намерениЯ  и   плана  подлинное   усвоение;   невозможно  предвидеть,  какаЯ
осуществлЯющаЯ  сила  живет  в  воспоминании.  ‘егоднЯшнЯЯ  ситуациЯ,  когда
возникла   угроза  разрыва  в  истории,  требует  сознательно  обратитьсЯ  к
возможности  этого  воспоминаниЯ. €бо, уничтожив ее, человек уничтожил  бы и
себЯ. ‘егоднЯ, когда в машинный  мир массового существованиЯ  вступают новые
поколениЯ,   они  обнаруживают   в  качестве   средств  воспоминаниЯ  книги,
архитектурные  памЯтники и  разного  рода произведениЯ,  вплоть  до  бытовых
особенностей   прошлого,   нарЯду   с  сообщением  фактов  их   собственного
происхождениЯ,  никогда  ранее  не   бывшими  доступными  в   такой  степени
всеобщности. ‘прашиваетсЯ, как использует это экзистенциЯ в ее историчности,
обнаруживаЯ себЯ в ней?
     Ћбразование в  качестве простого знаниЯ  и  пониманиЯ могло бы  вести к
романтическому  желанию  восстановить  то,  что возвращено быть  не может, к
забвению того, что каждой исторической ситуации доступны лишь ее собственные
возможности осуществлениЯ.  ќтому  противостоЯла благонравность  расчетливой
жизненной позиции, ищущей в исторически увиденном лишь то, что длЯ нее самой
было  безусловно и  необходимо  длЯ ее деЯтельности. €стиннаЯ образованность
предпочитает минимум усвоениЯ  в пребывании изначально самой собой блужданию
в путанице  великолепнейшего мира. €з этого импульса выросло, по-видимому, и
чувство истинного и  экзистенциально  изначального  по отношению к  истории.
ђешающим стало  вновь  не только богатство многообразного,  но прежде  всего
единственные вершины, с которых человек говорит длЯ всех времен. ‘егоднЯшнЯЯ
скудость   объединЯетсЯ  с  величием.   “трата  иллюзий,   которую  пришлось
претерпеть   романтическим   грезам   в  столкновении   с  действительностью
сегоднЯшнего бытиЯ, переходит в лишенное иллюзий видение подлинного, которое
одновременно было полнотой.
     <b>Џресса.</b> ѓазета ЯвлЯетсЯ  духовным существованием нашей эпохи в качестве
сознаниЯ того, как  оно осуществлЯетсЯ  в  массах. ЌаходившаЯсЯ  сначала  на
службе по сообщению известий, она стала вскоре властительницей. Ћна  создает
знание   о  жизни   во  всеобщей  доступной  определенности   в  отличие  от
специального  знаниЯ,  которое  в  своей  постижимой   лишь   длЯ   знатоков
очевидности пользуетсЯ  терминологией, недоступной другим людЯм. ЂртикулЯциЯ
этого   знаниЯ   жизни,   возникающаЯ  как   сообщение,  оставлЯЯ   изучение
специального знаниЯ как  промежуточную  точку за  собой,  создает  анонимное
образование эпохи в его становлении. ѓазета как идеЯ становитсЯ возможностью
великолепного осуществлениЯ проблемы образованиЯ масс. Ћна  избегает  пустых
общих   мест,   агрегат   внешнего,  переходЯ  к  зримому,  конструктивному,
отчетливому  представлению  фактов.  ѓазета  охватывает   все,  что   вообще
возникает  в  сфере  духовности,  вплоть  до  самой  далекой,  эзотерической
специальной  науки и  самых  возвышенных личных  творений. Ћна как  бы вновь
создает,  привносЯ в  сознание  времени  то,  что без  нее  осталось  бы  не
оказывающим  воздействиЯ  владением отдельных  лиц.  Ћна  делает  понЯтным в
преобразовании,   превращающем  специальное  в  видимое   каждому.  ЂнтичнаЯ
литература, котораЯ  „елала маленький, прозрачный  и простой по сравнению  с
нашим  мир пластическим и отчетливым  длЯ  него  самого,  могла  бы  служить
образцом и служила им  длЯ некоторых. …е сущность - гуманность, открытаЯ  во
все стороны, котораЯ может сама непосредственно  видеть вещи. Ћднако сегоднЯ
требование  мира,  которое  хочет  быть  познанным,  вследствие  неизмеримой
запутанности фактических данностей радикально иное.
     ‚озможность  обнаружить  в  хламе ежедневной печати драгоценные  алмазы
отшлифованного   в   поразительной   краткости    сообщениЯ,   предлагаемого
совершенным  Языком  непритЯзательного отчета, дает высокое, хотЯ и  нечасто
доставлЯемое удовлетворение современному человеку. ќто - результат  духовной
дисциплины, котораЯ  оказывает в данном случае свое воздействие и  незаметно
преобразует   сознание   современного   человека.   “важение  к   журналисту
возрастает, когда становитсЯ  Ясным  смысл сказанного длЯ сегоднЯшнего  днЯ.
’о,  что  теперь  происходит,  должно  быть не только  воспринЯто  с  полным
присутствием  духа; важно также, чтобы оно было высказано  длЯ сотен  тысЯч.
‘лово, возникшее  в данный  момент, оказывает  действие. ќто  самое  близкое
жизни  свершение,  держащее  в  своей  власти   ход  вещей,  поскольку   оно
соответствует представлениЯм, которые присущи людЯм в качестве массы. ’о, на
что часто жалуютсЯ, исходЯ из того, что влиЯние печатного слова на  читателЯ
невелико по своему  объему и  своей  длительности, что  это работа на  день,
может  быть  сегоднЯ  именно непосредственно  активным участием в  подлинной
действительности.  Џоэтому   существует   и   своеобразнаЯ   ответственность
журналиста, котораЯ дает ему  уверенность в себе и славу в его незаметности.
Ћн знает о  своей власти управлЯть мыслЯми людей в нагромождении событий. Ћн
становитсЯ соучастником момента, находЯ то, что должно быть сказано <i>теперь.</i>
     Ћднако  его  высшаЯ  возможность  может  превратитьсЯ в крах.  Љризисов
прессы,  правда,  не существует.  …е царство  гарантировано. Ѓорьба  в  этом
царстве идет не за сохранение  господства, не против какого-либо противника,
а  за решение вопроса  о том,  сможет ли  еще существовать власть независимо
присутствующего  духа,  или ей грозит  уничтожение?  ’о, что  от мгновенного
восприЯтиЯ духом  настоЯщего часто остаетсЯ  лишь умелаЯ писанина, понЯтно и
должно быть принЯто как неизбежное. „ействительно страшно в ситуации времени
то,  что  возможнаЯ  ответственность и  духовное творчество  в  журналистике
ставЯтсЯ  под   вопрос  из-за   их  зависимости  от   потребностей   масс  и
политико-экономических  сил. ‚ысказываетсЯ  мнение,  что, работаЯ в  прессе,
невозможно  сохранить  духовную порЯдочность.  „лЯ  того чтобы  найти  сбыт,
пресса   должна  учитывать  инстинкт   миллионов;  сенсациЯ,   вульгарность,
доступнаЯ рассудку большинства, отказ от всех требований к  читателю ведут к
росту  тривиальности и  грубости.  —тобы  жить,  пресса  должна  все  больше
переходить на службу политических и экономических сил. Џод руководством этих
сил  она обучаетсЯ  искусству сознательной лжи и пропаганды, рассчитанных на
чуждые духу силы. Ћна должна  покорЯтьсЯ диктату  ее содержаниЯ и убеждений.
’олько  в   том  случае,  если  какаЯ-либо  власть  сама  придерживалась  бы
какой-либо идеи и журналист мог  бы объединитьсЯ в  своей  сущности  с  этой
властью,  он  вступил бы  на  путь  своей  истины.  ‚озникновение  сословиЯ,
обладающего собственным  этосом,  которое  фактически  осуществлЯет духовное
господство  над  миром,  - признак нашей  эпохи.  …го судьба едина с судьбой
мира. Ѓез прессы этот мир жить  не  может. …го будущее зависит не только  от
читателЯ и фактических властей,  а от изначальной  воли людей, которые своей
духовной  деЯтельностью  формируют это сословие.  ‚опрос  заключаетсЯ в том,
смогут ли свойства масс полностью разрушить  все то, что могло бы определить
здесь становление человека.
     †урналист может осуществить идею современного универсального  человека.
Ћн полностью погружаетсЯ в  напрЯженность и действительность  днЯ и способен
сохранить  в нем присутствие духа. Ћн ищет точку, где мог бы пребывать в той
глубине, где душа времени совершает свое движение.  Ћн сознательно соединЯет
свою  судьбу  с судьбой времени. Ћн  пугаетсЯ, страдает и отступает там, где
наталкиваетсЯ  на  ничто;   становитсЯ  неискренним,  если  к   удовольствию
большинства объЯвлЯет  хорошим  то,  что  есть.  ‘вой  подлинный  подъем  он
совершает тогда, когда действительно чувствует в настоЯщем бытие.

        2. „уховное созидание
     „уховный  труд,  который  в  своем  ограничении  ищет, не  принимаЯ  во
внимание  сиюминутные  требованиЯ  среды, творение, которое  бы пребывало во
времени, ставит  перед  собой  далекую цель. <i>€ндивид</i> выходит  из мира, чтобы
найти  то,  что  он  затем  <i>возвращает</i>  ему.  •арактер  этого  труда  также,
по-видимому, испытывает  сегоднЯ  угрозу  упадка. Џодобно тому как экономика
при  государственном социализме в  качестве  обеспечениЯ  существованиЯ масс
заступает на место государства или неоправданно использует его во имЯ выгоды
отдельных способов  владениЯ, так искусство становитсЯ игрой и удовольствием
(вместо  того,  чтобы  быть  шифром  трансценденции),  наука   -  заботой  о
технической  пригодности   (вместо  того,   чтобы   служить   удовлетворению
изначального  стремлениЯ  к  знанию),  философиЯ  -  школьным обучением  или
исторической  видимостью  мудрости  (вместо  бытиЯ  человека  в  сознании  и
опасности, вызванных радикальным мышлением).
     ‚озможности  сегоднЯ  очень велики. Џочти  во всех областЯх  достигнуты
виртуозные  свершениЯ.  ”актически  существует   то,  о  чем   судЯт  как  о
выдающемсЯ, исключительном. Ћднако нередко  даже  в совершенном  отсутствует
<i>Ядро,</i>  которое  позволило  бы  и  менее  совершенному  нравитьсЯ   и   стать
существенным.
     ‚озрастание  духовных  возможностей  как  будто  открывает  неслыханные
перспективы. Ћднако эти  возможности грозЯт тем,  что  вследствие  <i>все более
далеко идущих предпосылок</i> они <i>уничтожат друг друга;</i> новые поколениЯ молодежи
больше  не  усваивают  достигнутого;  создаетсЯ  впечатление,  что  люди  не
способны постигнуть то, что дано прошлым.
     Ћтсутствует уверенное <i>ограничение посредством  целого,</i> которое еще  длЯ
произведенного  труда  бессознательно указывает пути к  внутренне свЯзанному
достижению,  способному  обрести  завершенность.  Ќа   протЯжении   ста  лет
становилось  все более ощутимым,  что человек, творЯщий духовно, отброшен  к
самому  себе.  Џравда,  одиночество было на протЯжении  всей истории  корнем
подлинной  деЯтельности;  однако  это  одиночество  личности  находилось   в
определенном  отношении  к  народу, которому она  исторически  принадлежала.
‘егоднЯ  же  становитсЯ  необходимым   прожить  жизнь  так,  будто   человек
совершенно одинок и начинает  все сначала; кажетсЯ,  что его жизнь никого не
интересует,  она не  окружена  ни  атмосферой  дружбы, ни атмосферой вражды.
Ќицше - первый великий образ этого страшного одиночества.
     Ќе находЯ  опоры ни в прежних, ни в  нынешних поколениЯх, оторванный от
традиции действительной  жизни,  человек, занимающийсЯ <i>духовным творчеством,</i>
не может в качестве  члена  сообщества  быть возможным завершителем  некоего
пути. Ћн не совершает необходимых шагов и не выводит заключениЯ из того, что
превосходит  его. …му угрожает случайность, и в ней он не движетсЯ вперед, а
растрачивает  себЯ.  Њир  не дает ему заданий, которые  бы  его свЯзали.  Ћн
должен на свой страх и риск сам давать себе заданиЯ. Ѓез какого-либо отклика
и подлинного противника  он сам становитсЯ длЯ  себЯ двойственным. ‚ырватьсЯ
из   рассеЯнности  требует   почти  нечеловеческих   сил.  Ѓез   само  собой
разумеющейсЯ воспитанности, котораЯ делает возможным наивысшее, он  вынужден
искать свой жизненный путь зигзагами, испытываЯ постоЯнные потери,  чтобы  в
конце концов увидеть, что он мог бы  теперь начать  все сначала, если бы длЯ
этого  еще  было  времЯ. Ћн как будто не может дышать,  так как мир духовной
действительности, из которого должен вырасти индивид длЯ того,  чтобы  ему в
духовной сфере удалось пребывающее, больше не окружает его.
     ‚озникает угроза, что в  <i>искусстве</i> исчезнет не только дисциплинирующее,
но и содержательное ремесленное образование; в <i>науке</i>
 - опирающеесЯ на смысл целого обучение в области знаниЯ и
исследованиЯ;  в <i>философии</i> - передающаЯсЯ от  лица  к  лицу  традициЯ  веры.
‚место всего этого сохранитсЯ  традициЯ технической рутины,  умениЯ  и форм,
усвоение точных методов и, наконец, ни к чему не обЯзывающаЯ болтовнЯ.
     Џоэтому  анонимнаЯ судьба тех,  кто решилсЯ зависеть только от себЯ,  -
крушение во фрагментарном  и неудавшемсЯ, если  они  уже  раньше не утратили
всех своих сил. ‹ишь немногие способны покоритьсЯ необходимости повиноватьсЯ
тому, чего требует непостижимаЯ организациЯ и что нравитсЯ толпе.
     <b>€скусство.</b>  ‚  нашу эпоху  одобрение  лучших людей  и  массы  встречает
<i>архитектура.  ’ехническаЯ   деловитость</i>  инженерного  искусства   находит  в
анонимном  развитии наиболее совершенные по своей целесообразности формы длЯ
предметов   пользованиЯ.  Ћграничение  действительно  доступным   подчинению
доводит  его до  совершенства,  в  котором  продукт  человека выступает  как
природнаЯ необходимость; в нем  нет пробелов,  жесткости, второстепенности и
излишеств. Ћднако в этой технической деловитости как таковой,  даже если она
достигает совершенства, <i>отсутствует стиль в понимании прежних  времен,</i> когда
даже  в  завитке  орнамента,  в  каждом декоративном  элементе  просвечивала
трансцендентность.    “довлетворенность    отчетливыми,   Ясными    линиЯми,
пространством, формами  техники  поэтому  редко  сама  по  себе  достаточна.
Џоскольку времЯ еще не нашло своего стилЯ и  не знает, чего оно, собственно,
хочет,  оно остаетсЯ  свЯзанным  своими целЯми; церкви, сооруженные методами
современной  техники, кажутсЯ  несообразными,  так как у них  нет технически
адекватной цели существованиЯ. Ќеудовлетворенность  невольно ведет к  утрате
технической  чистоты.  Џравда,  в  исключительных  случаЯх  удаетсЯ  создать
большее,  чем просто практическую форму, <i>аналог стилЯ.</i> ‡десь архитекторы как
бы  в  свободном  от  зависти  соперничестве  совместно  борютсЯ  за  нечто,
представлЯющеесЯ всем выполнением подлинных задач, требуемых всеобщей жизнью
современного человека.  ‡а последние десЯтилетиЯ  среди уродливого маскарада
европейских  строений  публичных зданий,  в  градостроительстве,  машинах  и
средствах сообщениЯ,  в  жилых домах  и садах поЯвлЯетсЯ не только негативно
простаЯ,  но и позитивно  удовлетворЯющаЯ  способность видеть и  чувствовать
среду, воспроизведение которой  действует не  только как  модное длЯ данного
времени, но как пребывающее в веках Явление.
     Ћднако  вместо того, чтобы  в  не  допускающей исчисление форме обрести
преодоление технической чистоты и превращение ее в содержательное созидание,
длЯ нашего  времени типичен переход от объективности к форсированным поискам
ее противоположности  в  чередовании и  произволе. —истота  нашего лишенного
трансценденции  технического  мира  как  законченного  механизма  все  времЯ
распадаетсЯ на это чуждое ей, как только она уходит с пути творческой удачи,
который вьетсЯ  как  узкаЯ  тропинка в зодчестве нашего  времени.  Ћднако по
оригинальности ни одна разновидность искусства не  может сегоднЯ соперничать
с архитектурой.
     ‚ прошлом  искусство  в  качестве <i>изобразительного искусства,  музыки и
поэзии</i>  волновало человека в  его  целостности,  и посредством нее он ощущал
себЯ в своей  трансцендентности. …сли уничтожен мир,  прославлению  которого
служило  искусство,   то  возникает  вопрос,  где  же  созидающий  обнаружит
подлинное бытие, которое дремлет, но должно благодарЯ ему обрести сознание и
раскрытие.  €скусства сегоднЯ  как бы бичуютсЯ существованием; нет алтарЯ, у
которого  они  могли  бы  обрести  покой, прийти в  себЯ,  наполнитьсЯ своим
содержанием. …сли в прошлом  веке в импрессионизме еще был покой созерцаниЯ,
если в  натурализме  настоЯщее выступало  по крайней  мере как материал  длЯ
возможного творчества, то  сегоднЯ  мир в ходе событий как  будто  полностью
отвернулсЯ и отвел взор от творческого пребываниЯ. ЋщущаетсЯ не дух  как мир
сообщества, который мог бы отразитьсЯ в искусстве, но ставшаЯ могущественной
действительность  как  еще немаЯ  мгла. ‘оздаетсЯ впечатление, что перед  ее
лицом исчезают  смех и слезы, даже на устах сатирика замирает слово. Џопытка
осмелитьсЯ натуралистически  подойти к  этой действительности поглощаетсЯ ею
самой. Ћписание  страданий  человека,  Яркое  отражение  современности  в ее
особенностЯх, сообщение  в романе  определенных фактов -  все  это, конечно,
свершение,  но  еще не  искусство.  Ќесоразмерность, как кажетсЯ, в наши дни
событиЯм  времени,  монументальность человека лишила пластику и трагедию  их
возможностей.   €скусство   должно  было  бы  сегоднЯ,  как  испокон  веков,
ненамеренно делать ощутимой трансценденцию,  причем  в  том образе, которому
теперь действительно  верЯт.  Њожет показатьсЯ,  будто  приближаетсЯ  времЯ,
когда искусство вновь будет говорить человеку, что  есть его Ѓог  и что есть
он  сам.  „о тех пор,  пока это  как будто  еще не происходит, мы  вынуждены
взирать  на  трагедию человека, на сиЯние подлинного  бытиЯ в  образах давно
прошедшего мира - не потому, что там искусство было лучше, а потому, что там
была  еще  сегоднЯ  действующаЯ  истина  - мы,  правда, принимаем участие  в
подлинных  усилиЯх  наших  современников,  видЯ  в этом нашу ситуацию, но  с
сознанием недостатка, который заключаетсЯ  в том, что мы не проникли  в  наш
собственный мир.
     ‘егоднЯ  повсюду  бросаетсЯ  в  глаза  то,  что представлЯетсЯ  упадком
сущности  искусства.  <i>Џоскольку</i>  в  техническом массовом  порЯдке  искусство
становитсЯ функцией этого существованиЯ, оно в качестве <i>предмета развлечениЯ</i>
приближаетсЯ даже к  спорту. ‚ качестве развлечениЯ оно, правда, освобождает
от   принудительности   трудовой  деЯтельности,   но  не  может  предъЯвлЯть
требованиЯ    к    самобытию    человека.   ‚место    объективности    шифра
сверхчувственного  оно обладает  только  объективностью  вещественной  игры;
поиски  новой   свЯзанности   формой   обнаруживают   дисциплину  формы  без
проникающего в сущность  человека, достойного веры содержаниЯ.  ‚место  того
чтобы освобождать сознание в  видении  бытиЯ трансценденции, оно  становитсЯ
как бы  отказом от возможности самобытности, которому  только и ЯвлЯет  себЯ
трансценденциЯ.  ‚  таком  занЯтии искусством действует  чрезвычайно высокое
требование  к  умению,  но в  этом  существенным  образом  и  отзвук  грубых
усредненных инстинктов. —еловек массы узнает себЯ, требуЯ существованиЯ и не
вызываЯ сомнениЯ. ќто искусство утверждает  <i>оппозицию подлинному человеку</i>  в
пользу того настоЯщего, которое есть  лишь чистое "теперь". ‚се, что кажетсЯ
жаждой   прошлого   величиЯ,   удовольствием   от   него   или   требованием
трансценденции,   считаетсЯ   обманом.  ”орма   становитсЯ  здесь  при  всей
объективности в конечном  итоге техникой, конструкциЯ - расчетом, притЯзание
-  требованием  рекордов.  ‚  той  мере,  в  какой  искусство  унизилось  до
осуществлениЯ этой  функции,  оно лишено этоса. Ћно  может подчеркивать  как
существенное  сегоднЯ одно, завтра другое и ищет повсюду только сенсации.  “
него  неизбежно  отсутствует  то, что  было  свойственно  эпохам  бесспорной
нравственной  субстанции, - свЯзь содержаниЯ. ‚ыражение его сущности - хаос,
несмотрЯ на внешнее умение. ‘уществование видит в  нем лишь свою витальность
или  ее  отрицание; оно обретает иллюзии  другого  существованиЯ:  романтику
техники,   воображение   формы,   богатство   в   изобилии   наслаждений   в
существовании, приключениЯ и преступлениЯ, веселую чепуху и жизнь, котораЯ в
бессмысленном риске как будто преодолевает себЯ.
     Џри   таком   отношении    к   искусству   <i>театр</i>   стал   развлечением,
удовлетворЯющим  потребность в  иллюзиЯх и любопытство. Ћднако во всем  этом
слабо, заглушаемый другим, слышен подлинный тон.
     <i>Љино</i>  показывает  мир,   каким  его   не  видели.  ‹юди  заинтересованы
нескромным    показом    физиогномической   человеческой   действительности.
ђасширЯютсЯ оптический опыт,  знание всех людей  и местностей. Ќо  ничего не
разглЯдывают основательно и длительно; видЯт возбуждающее, даже потрЯсающее,
что не забываетсЯ, но  в большинстве  случаев ценой ни  с чем  не  сравнимой
пустоты души, сменЯющей напрЯжение.
     ‚ <i>театральном искусстве</i> сохранЯетсЯ  еще традициЯ  техники. Ќовое может
на мгновение  достичь  поразительного  эффекта.  Џостановка  Џискатора с  ее
смешением  машин, улиц, танцующих ног,  марширующих  солдат создает  зрелище
грубой  действительности,  которую  она  одновременно   поднимает  до  сферы
нереальности. Љогда все отбрасывает свою  тень при рассчитанном освещении  и
таким  образом  присутствует дважды,  как  будто  живет  только  как призрак
другого, технический механизм кажетсЯ средством  постановки  и  уничтожением
действительности этого  механизма. Ћднако уничтожение приводит к ощущению не
бытиЯ,  а только ничто, которое,  взываЯ  к зрителю,  возбуждает  ужас перед
бытием. ЏолитическаЯ же тенденциЯ действует глупо и второстепенно.
     ‘овременный актер  может элементарно  представить  изначальные  аффекты
существованиЯ, ненависть, иронию и  презрение, эротику девок, смешных людей,
громогласное,  простое,  убедительные антитезисы.  Ќо там, где следовало  бы
показать благородство человека,  он в большинстве случаев  не справлЯетсЯ со
своей задачей. …два ли кто-нибудь может еще сыграть ѓамлета, ќдгара.
     ЌарЯду  с  этим,  однако,  еще  сегоднЯ  есть  великолепные  постановки
моцартовских опер, вызывающих бурю восторга исполнениЯ лучшей музыки прежних
времен без приспособлениЯ к массовым инстинктам, более того, соответствующие
самым высоким требованиЯм. Ќо вопрос, где же истина, в публике Џискатора или
в  публике  Њоцарта, был  бы неправильно поставлен.  ‡десь  нет альтернатив,
поскольку речь идет о том, что не допускает сравнениЯ; в  одном случае -  об
исчезающем  формировании  хаотического  мгновениЯ  в сознании голого бытиЯ в
качестве ничто, в другом - об искусстве, которое заставлЯет говорить бытие.
     Њузыка влиЯет сегоднЯ на большинство  людей, причем наилучших. Ћднако в
отличие от архитектуры она и наиболее склонна воссоздавать прошлое. ‚ этом -
Ядро ее воздействиЯ. ќто - действие не современной  музыки, котораЯ ЯвлЯетсЯ
длЯ  целого скорее интересной, чем волнующей, скорее экспериментирующей, чем
наполнЯющей особенностью.
     <b>Ќаука.</b>  Ќаука  и  сегоднЯ создает много замечательного. ‚  <i>естественных
науках</i> началсЯ волнующий, быстрый  прогресс в основных идеЯх  и эмпирических
результатах. ђазбросанный по всем странам мира  круг  исследователей  свЯзан
рациональным взаимопониманием.  Ћдин бросает, как  мЯч,  другому  полученные
данные.  ќтот  процесс  обретает  отклик  в   массе  благодарЯ   доступности
результатов. Ѓлизкое к объективности видение в  <i>гуманитарных науках</i> достигло
микроскопической   тонкости.   „оступно  стало   никогда  ранее  неизвестное
богатство документов и памЯтников. „остигнута уверенность в критике.
     Ћднако ни бурное продвижение естественных наук, ни расширение материала
гуманитарных наук не могло предотвратить рост <i>сомнениЯ</i> по отношению к науке.
<i>…стественные   науки</i>  лишены   целостности  созерцаниЯ;   несмотрЯ   на   их
значительное  единство,  их  основные  идеи  действуют  сегоднЯ  скорее  как
рецепты, которые пробуют применЯть, чем как окончательно достигнутаЯ истина.
<i>ѓуманитарные науки</i> лишены  этоса  гуманитарного образованиЯ; еще поЯвлЯютсЯ,
правда, содержательные работы, но они  единичны и воспринимаютсЯ  скорее как
последнее  завершение  возможности,  за  которой,  быть  может,  ничего   не
последует. Ѓорьба, котораЯ велась филологическим и критическим исследованием
против философии  истории как некоей целостности, завершилась неспособностью
представить  историю как целостность человеческих  возможностей.  ђасширение
объема,  известного  истории,  на  тысЯчелетиЯ  привело,  правда,  к внешним
открытиЯм,  но  не  к новому  усвоению  субстанциональной  сущности человека
чести. ЉажетсЯ, что на прошлое опустилась пустота общего безразличиЯ.
     Љризис  науки состоит,  следовательно,  не в границах  их умениЯ,  а  в
сознании их смысла. ‘  распадом  целого перед неизмеримостью  знаемого встал
вопрос,  стоит  ли  оно  знаниЯ.   ’ам,  где  знание,  лишенное   целостного
мировоззрениЯ, лишь правильно, оно ценитсЯ по своей технической пригодности.
Ћно  погружаетсЯ  в  бездонность  того,  что, собственно  говорЯ,  никого не
интересует.
     <i>Џричины  этого  кризиса  отчасти</i> становЯтсЯ понЯтны из  <i>развитиЯ  самой
науки.</i>  Њасса  обнаруженного  материала,  уточнение и  многообразие  методов
раздают  все  больше  предпосылок, которые  каждое  новое  поколение  должно
усвоить, прежде чем  оно  начнет  работать.  ЉажетсЯ,  что  наука выходит за
пределы  того,  что  способен  постигнуть  человек.  Џрежде  чем  он  осилит
созданное  до него, его настигнет смерть. Њежду тем там, где наука  основана
на  определенном  смысле, развиваютсЯ  основные  идеи и  отношение  к жизни,
которые овладевают этой бесконечностью.  Ћбъем доступного знанию всегда  был
таков, что никто не мог полностью им  овладеть. Ћднако средства  к овладению
каждый раз открывались как решающие шаги к  пониманию. ’о, чт`о  есть наука,
осуществлЯлось  как  целое  в   личности  <i>человека.</i>  „ошедшие   из  прошлого
предпосылки обладают  поэтому на данной ступени знаниЯ и умениЯ, быть может,
еще неиспробованной возможностью.
     ’от факт,  что сегоднЯ повсюду ищутсЯ корни,  пробуютсЯ  и сталкиваютсЯ
друг  с  другом  теоретические  принципы  в их  многообразных  возможностЯх,
вызывает  у дилетантов сомнение. ’ам, где вообще нет  больше твердой  точки,
знаемое,  по  их мнению, висит  в воздухе. Ћднако  так воспринимает познание
лишь тот, кто в нем не участвует. ’ворческие шаги к новым принципам колеблют
действительно  здание  познаниЯ,   но   сразу  же  вновь  утверждают  его  в
последовательности   исследованиЯ,   которое   сохранЯет   в   новом  смысле
достигнутое, поставленное им под вопрос, длЯ целого особенной науки.
     ‘ледовательно,  не  имманентное   развитие  науки  в  достаточной  мере
объЯснЯет кризис, а  лишь <i>человек, которого затрагивает научнаЯ ситуациЯ.</i> Ќе
наука  сама  по  себе,  а он  сам  в  ней  находитсЯ  в  состоЯнии  кризиса.
€сторико-социологическаЯ  причина   этого  кризиса   заключена   в  массовом
существовании. ”акт  <i>превращениЯ свободного исследованиЯ  отдельных  людей в
научное предприЯтие</i> привел к  тому, что каждый считает себЯ способным в  нем
участвовать, если только он обладает рассудком и прилежанием. ‚озникает слой
плебеев от науки; они создают в своих работах пустые аналогии,  выдаваЯ себЯ
за  исследователей,   приводЯт  любые  установлениЯ,  подсчеты,  описаниЯ  и
объЯвлЯют  их  эмпирической наукой. Ѓесконечность принЯтых  точек зрениЯ,  в
результате чего все чаще люди друг друга не понимают, - лишь следствие того,
что  каждый  безответственно  смеет  высказывать  свое  мнение,  которое  он
вымучил, чтобы также иметь значение. ‚се стремЯтсЯ "поставить на обсуждение"
все, что  приходит в голову. Ћгромное количество печатной научной  продукции
становитсЯ,  наконец, в  рЯде областей  выставкой  хаотического  потока,  по
существу,  непонЯтых уже  capita  mortua  ["ЊертваЯ  голова";  в  переносном
значении -  "лишенное  смысла"; здесь  - "следов"] некогда живого мышлениЯ в
головах   людей   массы.   ’ам,   где   наука  становитсЯ   функцией   тысЯч
заинтересованных  в  ней  людей,  принадлежащих  к  данной специальности  по
профессии,  <i>смысл исследованиЯ и литературы  может вследствие  усредненности
переходить друг в друга.</i> Џоэтому в некоторых науках литературнаЯ сенсациЯ  в
качестве  ложного  журнализма  уже  стала  средством  моментального  успеха.
ђезультатом всего этого ЯвлЯетсЯ сознание бессмысленности.
     ’ам, где  в  науке еще сохранЯетсЯ  континуум продолжающегосЯ открытиЯ,
она часто возможна  только  посредством  <i>критериЯ технического подтверждениЯ</i>
своей  значимости, ибо изначальное  желание  знать больше не ЯвлЯетсЯ целью.
’огда  только  премии  за  научные  открытиЯ двигают  научное  исследование,
которое продолжаетсЯ, несмотрЯ на то что  силы  его парализованы.  ’ем самым
становитсЯ возможным  создание,  которое  видит объективный криз