тьсЯ  вне  ее,  решившись сохранить  между  собой и  ею  целомудренную
дистанцию. Њы  собираемсЯ построить теорию, или, что одно и то  же,  систему
понЯтий  об  “ниверсуме.  Ќе  меньше, но  и  не  больше.  Ќайти  те понЯтиЯ,
расположив которые в определенном  порЯдке, мы  сможем  рассказать обо всем,
что, на наш взглЯд, имеетсЯ, или об “ниверсуме. ‘ледовательно, речь не  идет
о  чем-то грандиозном.  •отЯ  философским  проблемам в силу их радикальности
свойственна  патетика, сама  философиЯ  ею  не  страдает.  ‘корей  ее  можно
сравнить с приЯтным  занЯтием, склонностью, увлечением. ђечь  идет просто  о
том, чтобы скомбинировать наши  понЯтиЯ,  как части головоломки. ’акаЯ точка
зрениЯ на философию длЯ менЯ предпочтительней  высокопарных определений. Љак
и все великие занЯтиЯ человека, она носит спортивный характер и заимствует у
спорта бескорыстность и глубокую сосредоточенность.

     Њои  следующие слова  -  Я  повторЯю -  могут поначалу  вам  показатьсЯ
странными,  однако  они  плод  долгого опыта  и справедливы  не  только  длЯ
философии,  но и длЯ  всей  науки, всего  того, что в  строгом смысле  слова
называетсЯ теорией. ’ак вот: когда наука хочет приобщитьсЯ человек, до этого
ею  не  занимавшийсЯ,  то лучший  способ  облегчить  ему знакомство  с  ней,
разъЯснить, что представлЯет собой труд ученого, - это сказать: "Ќе стремись
"убедитьсЯ"  в том, что  ты услышишь и станешь  обдумывать не принимай этого
всерьез, а считай игрой, правила которой! нужно соблюдать".  „ушевный склад,
соответствующий атому  далеко не возвышенному занЯтию, и есть то настроение,
и которой лучше всего начинать научное исследование. Џричина этого проста: в
донаучной  деЯтельности   под  словами  "убедитьсЯ"  и  "принимать  всерьез"
понимаетсЯ такое  твердое, такое самодовольное состоЯние духа, которое можно
испытывать лишь по отношению' к  самому привычному  в устоЯвшемусЯ.  џ  хочу
сказать, что такие убеждениЯ, как "солнце встает над  горизонтом" или "тела,
которые  мы  видим,  действительно  находЯтсЯ  пне  нас",  настолько  слепы,
настолько   обусловлены  неотделимыми   от   вас   привычками,  которыми  мы
руководствуемсЯ  в  жизни,  что  убеждениЯ  астрономии  или  идеалистической
философии не могут соперничать с ними в  грубой психологической силе. €менно
потому, что научное убеждение основано на истинах, на умозаключениЯх, оно не
исходит, не должно исходить  из глубины души и носить призрачный характер. ‚
самом  деле,   это  убеждение  сводитсЯ  к  чисто  рассудочному   одобрению,
полученному в результате  определенных доводов  в  отличие от веры  и других
жизненных верований,  идущих  ив глубины-души.  Џодлинно  научное  убеждение
приходит извне - так сказать, из вещей, расположенных на периферии нашего џ.
’ам, на этой периферии находитсЯ разум. ђазум не принадлежит глубинам нашего
существа. Ќапротив. Џодобно чувствительной,  снабженной щупальцами оболочке,
он  покрывает   ваше  внутреннее  содержание.  €так,  подобно  оболочке,  он
заключает в себе нашу внутреннюю сущность, обратившись к вещам,  бытию,  ибо
его роль сводитсЯ к тому, чтобы думать о вещах,  о  бытии; не быть бытием, а
отражать его, как в зеркало. ђазум настолько не ЯвлЯетсЯ нами, что он один и
тот же у  всех, хотЯ у  одних его больше, чем у „ругих. Ќо то,  что  есть, у
всех  одинаково: 2  и  2  длЯ  всех  4. Џоэтому  Ђристотель  и последователи
Ђверроэса считали,  что во  вселенной присутствует один поив, или разум, что
все мы,  обладаЯ разумом, представлЯем один и  тот  же разум.  ’о,  что  нас
отличает,  находитсЯ за ним. Ћднако оставим столь сложный вопрос. ‘казанного
достаточно   длЯ  пониманиЯ  того,  что  разуму  нечего  пытатьсЯ  выиграть,
состЯзаЯсь в убеждении с иррациональными обыденными верованиЯми. …сли ученый
отстаивает  свои идеи  с  верой,  не уступающей жизненной  вере,  его  наука
сомнительна.  ‚ романе Ѓарохи  один персонаж  говорит другому: "ќтот человек
верит в анархию, как в Џречистую „еву дель Џилар", - на что третий замечает:
"‚о все верЯт одинаково"'.

     ’очно так же голод и жажда на пищу и питье  психологически будут всегда
сильнее, будут нести в себе больше грубой психологической  силы, чем голод и
жажда  на справедливость. —ем возвышенней  деЯтельность  организма,  тем она
слабей, неустойчивей, не  продуктивней. ‚егетативные функции отказывают реже
сенситивных. Љак утверждают биологи, быстрее и  легче вид  утрачивает именно
те функции, которые приобретены позднее, т. е. функции более сложные и более
высокого порЯдка. €ными словами, то,  что дорого стоит,  всегда подвергаетсЯ
большей  опасности.  ‚о власти  конфликта, депрессии  или страсти  мы всегда
готовы  потерЯть разум. ‘ловом, наш  разум держитсЯ  на  булавке. €ли  иными
словами, самый разумный разумен  только... временами. ’о же  можно сказать о
нравственном чувстве и художественном вкусе. Џо самой своей природе высшее в
человеке менее действенно, чем низшее, менее  твердо,  менее  обЯзательно. ‘
этой   идеей  следует  подходить   к  пониманию  всеобщей   истории.   —тобы
осуществитьсЯ в истории, высшее должно дожидатьсЯ, пока низшее освободит ему
пространство  и предоставит  случаи.  €ными словами,  низшее ответственно за
реализацию высшего:  оно наделЯет его своей  слепой, но  несравненной силой.
Џоэтому  разум смирив  гордыню,  должен  принимать  во  внимание,  пестовать
иррациональные  способности.  €деЯ не  в  силах  противостоЯть инстинкту; ей
следует не торопЯсь, осторожно приручать, завоевывать,  зачаровывать его - в
отличие  от  ѓеркулеса не  кулаками,  которых  у нее нет,  а подобно  Ћрфею,
обольщавшему зверей, - волшебной музыкой. €деЯ... женского рода и пользуетсЯ
извечной тактикой женщин, которые в  отличие  от  мужчин во идут напролом, а
утверждаютсЯ исподволь,  создаваЯ особую атмосферу. †енщина  действует через
мЯгкое внешнее бездействие, терпеливо уступаЯ; как говорил ѓеббель: "„лЯ нее
действовать  значит страдать". ’ак  же  и  идеЯ. ѓреки  допустили  серьезную
ошибку, полагаЯ, что идеЯ  осуществлЯетсЯ  только благодарЯ своей  Ясности и
через нее, что ‹огос, что слово  само  по себе просто так становитсЯ плотью.
‡а   пределами   религии  -  это   магическое  верование,   а   историческаЯ
действительность, к несчастью или счастью, не магиЯ.

     ‚от  в силу каких причин,  которые  мы  пока  едва затронули, Я советую
новичку в философии не слишком принимать ее всерьез, пусть лучше он подходит
к пей в том же расположении духа, в котором занимаетсЯ спортом или предаетсЯ
игре.  Џо  сравнению с самой  жизнью,  теориЯ  -  игра,  в  ней  нет  ничего
пугающего, тЯжелого, серьезного. "...—еловек же, как мм говорили раньше, это
какаЯ-то  выдуманнаЯ  игрушка Ѓога,  и  по существу это стало  наилучшим его
назначением. ќтому-то и  надо  следовать: каждый мужчина  и  каждаЯ  женщина
пусть  проводЯт  свою  жизнь,  играЯ  в  прекраснейшие  игры,  хотЯ  это   и
противоречит тому, что теперь принЯто".

     ‚от, господа, еще одна  шутка, которую Я бросаю на ветер.  †аль только,
что хотЯ Я ее произнес, не Я ее выдумал, выразил и записал. Џрочитанные мной
слова, начинаЯ с "человек, как мы  говорили  раньше, это  какаЯ-то игрушка в
руках Ѓога...", принадлежат не кому-нибудь, а самому Џлатону. € они написаны
не между  делом, не походЯ,  а несколькими  абзацами  ниже того  места,  где
говоритсЯ,  что  предмет,  о  котором  пойдет  речь,  из  тех,  что  требуют
предельной  осмотрительности  от  человека столь преклонных лет. ќто один из
редких  отрывков, в  которых  Џлатой, почти  всегда  скрытый за  собственным
текстом,   раздвигает,  как   радужный  занавес,   блестЯщие  строки  своего
произведениЯ и предстает  перед нами во всем величии. ќти слова взЯты из VII
книги "‡аконов", последнего,  незавершенного  труда Џлатона, склонившись над
которым он встретил подругу-смерть, навеки заключившую его в свои объЯтиЯ.

     Ќо это еще не все: чуть раньше Џлатон с редкой настойчивостью заЯвлЯет,
что собираетсЯ определить тот душевный склад, настроение или, на современном
Языке,   гамму  чувств,   которые  должны  лежать   в  основе  жизни  любого
воспитанного человека. •отЯ греки менее всего обращали внимание на  то,  что
мы  называем "психологиЯ", и мы еще увидим - почему, Џлатон здесь  гениально
угадал одно ив ее последних открытий, согласно  которому всЯ наша внутреннЯЯ
жизнь  развиваетсЯ, словно  из почки, ив  главной эмоциональной тональности,
котораЯ  у всех  различна и  составлЯет  основу  характера.  ‹юбаЯ из  наших
конкретных реакций определЯетсЯ этим эмоциональным фоном: у одних  - уныние,
у других - радостью, у одних - подавленностью, у других  - уверенностью. ’ак
вот,  чтобы  получить  воспитание,  человек  должен  приобрести  необходимый
душевный  склад, который будет выполнЯть в его жизни ту же роль, что киль  у
судна,  с  которого  .начинает  спой  труд  корабельщик,  -  употреблЯет  он
сравнение берегового жителЯ.  ‘очинЯЯ эту  книгу, Џлатон  представлЯет  себЯ
кораблестроителем. Љиль культуры, душевный  склад, которой ее  поддерживает,
придает  ей  равновесие,   и  есть  эта   серьезнаЯ   шутка,  точнаЯ  шутка,
напоминающаЯ силовую  игру, спорт, - если, подобно  мне, понимать  последний
как усилие,  но усилие,  в отличие  от работы не навЯзанное, не преследующее
выгоды,  а проЯвлЯющеесЯ свободно,  как роскошь,  которую  нам нравитсЯ себе
дозволЯть, котораЯ приЯтна сама по себе. Љак говорил ѓете:

     Џеснь, льющаЯсЯ из груди,

     ‹учшаЯ награда длЯ певца.

     Љультура  рождаетсЯ  и  живет, цветет  и  приносит  плоды  в  добром  -
жизнерадостном  - расположении  духа.  ‘ерьезность придет позднее, когда  мы
овладеем культурой или той ее формой, к которой мы имеем отношение, в данном
случае - философией. Ќо  пока - жизнерадостность. Љ  тому же нельзЯ сказать,
чтобы  этот  душевный  склад  не  пользовалсЯ  уважением;   припомните,  что
гениальность - то состоЯние духа, в котором пребывал  он, ћпитер. ‚оспитываЯ
в себе жизнерадостность, мы подражаем олимпийцу ћпитеру.

     ‚  Џлатоне на  склоне лет вновь расцвела ирониЯ его  учителЯ ‘ократа. €
эта ирониЯ, эта  столь действеннаЯ  двусмысленность принесла самые ироничные
плоды: случилось так, что по спискам, в которых дошли до нас последние книги
Џлатона,   можно  заметить,  что   переписчик  уже  не  знал,  когда  писать
"ра1с1е1а", "культура", а когда - "ра1а1а", "шутка"'*. €так,  нас приглашают
всего лишь поиграть в игру со строгими правилами, ведь именно в игре человек
особенно точен. ќта жизнерадостнаЯ умственнаЯ точность в есть  теориЯ, а как
Я уже  сказал, беднЯжка-философиЯ  не более чем теориЯ.  Ќо  мы уже знаем из
"”ауста":

     ’еориЯ, друг мой, суха,

     Ќо зелено вечное дерево жизни.

     ‘ерый цвет аскетичен. ’акова  его символика в обыденном Языке, на  этот
символ и  намекает  ѓете. ‘амое большее,  на что способен цвет, не  желающий
быть  цветом,  - стать  серым;  зато жизнь представлЯетсЯ зеленым деревом  -
какаЯ  экстравагантность! - вдобавок это  зеленое  дерево  жизни оказываетсЯ
золотым  -  еще большаЯ экстравагантность.  ќлегантное  желание  предпочесть
серый  цвет  чудесной  и  противоречивой  цветовой  экстравагантности  жизни
приводит нас к теоретизированию. ‚ теории мы обмениваем реальность на тот ее
аспект,  каким  ЯвлЯютсЯ  понЯтиЯ. ‚место  того чтобы  в ней жить, мы о  ней
размышлЯем. Љак стать, не скрываетсЯ ли за этим Явным аскетизмом и удалением
от жизни, каким ЯвлЯетсЯ чистое мышление, наиболее полнаЯ форма жизненности,
ее  высшаЯ  роскошь!  Љак  знать,  не  обогащает  ли,  •размышление  о жизни
бесхитростную жизнь великолепным стремлением пережить ее!

     ‘ледуЯ принЯтой  у мистиков  тактике  нагнетаниЯ  драматизма, Я  должен
сказать,  что мы завершили  второй круг и  готовы вступить  в третий. Ћднако
этот  новый круг  качественно  весьма  отличен  от  двух предшествующих.  Њы
определили то, что пытаемсЯ построить под именем "философиЯ", как определЯют
замысел или цель. Њы сказали, что  это познание “ниверсума и что философское
мышление в силу  неограниченности  и  радикального проблематизма  своей темы
обЯзано   соблюдать  два  закона  или  обЯзательства:  быть  автономным,  не
признаваЯ  ни  одной  истины,  полученной  со  стороны,  и  соблюдать  закон
пантономии, решительно не довольствуЯсь  ни  одним  положением,  которое  не
выражало бы универсальных ценностей, короче, не вдохновлЯлось “ниверсумом.

     ќто  единственный  итог последних четырех  лекций.  ‚се остальное  было
сказано  мною,  только чтобы поЯснить и  осмыслить эту лаконичную концепцию.
Џоскольку другие  упомЯнутые нами вещи сами  по себе нас не интересовали, мы
рассуждали о них  туманно,  едва  ли  не  в  форме  простого упоминаниЯ.  Њы
рассуждали  о  них издали, косвенно, по слухам. џ хочу  сказать, что  не мы:
ставили обсуждаемые нами вопросы, они сами вставали перед  нашим разумом. Њы
говорили о  разных  вещах, однако  не помешали эти вещи  перед собой,  чтобы
увидеть их непосредственно  такими, каковы они  есть.  ‘тало быть,  говорЯ о
том,  чего мы не видели перед собой, мы говорили более или менее вслепую, не
располагаЯ  очевидностью.  Ђ теориЯ в действительности истинна тогда,  когда
строитсЯ на очевидностЯх и исходит  из них. ’еориЯ состоит из  сочетании, из
понЯтий, из  того, что мы называем  суждениЯми  или  предложениЯми, если вам
угодно - из высказываний. ‚ этих высказываниЯх мы говорим, что такие-то вещи
ЯвлЯютсЯ такими,  а не другими. €так,  высказывание  истинно,  если мы можем
соединЯть то, что в нем говоритсЯ, с самими вещами, о которых это говоритсЯ.
„лЯ начала истина - это совпадение  того, что говоритсЯ о вещи, с той вещью,
о которой  это говоритсЯ. ‘ама вещь присутствует перед нами в видении,  будь
то чувственное видение, если вещь чувственна, - скажем, цвета в звуки,  будь
то  нечувственное  видение,  если  вещь  сама по  себе не  чувственна,  как,
например,   ваши  внутренние  состоЯниЯ  -  радость  и   печаль  -  или   же
геометрический треугольник,  справедливость, благо, отношениЯ и т. д., и  т.
п.  €так,  высказывание  истинно  настолько,  насколько вещи,  о которых  мы
говорим,  можно  увидеть.  €   когда  мы  признаем  какое-либо  высказывание
истинным, основываЯсь на том, что видим  то  же,  что понимаем  под  смыслом
этого высказываниЯ, это последнее ЯвлЯетсЯ очевидной истиной. Ћчевидность не
чувство, побуждающее  нас согласитьсЯ  с одним  высказыванием  и  отвергнуть
другое.  Ќаоборот,  когда она сводитсЯ к чувству, то, кто  бы ни требовал от
нас признать  истинность какого-либо предложениЯ, оно ложно. Ћчевидность  не
имеет  никакого  отношениЯ  к  чувствам,  можно  сказать,  она  едва  ли  не
противоположна  чувству,  которое  по  своей природе слепо, и слепо не из-за
болезни .или несчастного случаЯ, а от рождениЯ.  ђадость или печаль, восторг
или тревога, любовь или  ненависть слепы,  ибо у них нет  глаз, как нет их у
камней  и растений.  Љогда говорЯт,  что  любовь  "слепа, то  говорЯт  сразу
множество несуразностей, одна из  которых  состоит в  том, что  эта метафора
рисует  нам любовь с  повЯзкой на  глазах, как будто та могла бы  видеть, по
ослепла.  ’ак вот, любовь отличаетсЯ не слепотой,  а  тем, что  у нее  нет и
никогда не было глаз.

     Ћчевидность - это, напротив, признак, который приобретают наши суждениЯ
или высказываниЯ, когда то, что мы утверждаем, мы утверждаем потому, что это
видим. Ћднако не следует цеплЯтьсЯ за  слова "видеть", "видение", ожидаЯ  от
них Ясности и строгости, которыми они не обладают. Ћт них нам  остаетсЯ лишь
одно: мы говорим, что видим какой-либо цвет, если объект, называемый цветом,
присутствует непосредственно, так сказать, лично перед нами; напротив,  если
мы не видим какого-либо цвета,  'но думаем о нем, к примеру,  если мы сейчас
думаем о бледно розовом цвете песков ‘ахары, то этот цвет непосредственно не
присутствует.  …го нет перед нами,  есть  только  наша  мысль  о  нем,  наше
ментальное обращение к нему. ’ак вот, в видении нам важно именно то, что оно
служит  наиболее  Явным примером  нашего  субъективного состоЯниЯ, в котором
объекты присутствуют перед нами  непосредственно. …ще одним примером •служит
слух:  звук  непосредственно  присутствует  в  нашем  слышании.  ‚ообще  все
сенситивные   функции   относЯтсЯ   к   различным  видам   непосредственного
предъЯвлениЯ. Џозитивизм  справедливо стремилсЯ свести  строгое  познание  к
тому, что присутствует перед нами; он ошибалсЯ в том, что произвольно считал
непосредственным  присутствием  только  присутствие  чувственных   объектов:
цветов, звуков,  запахов, осЯзаемых  качеств. Џозитивизм  был прав  в  своем
требовании "позитивного", т. е. присутствиЯ самого объекта, но он не получил
его,  ибо  свел все к сенсуализму. € он был узок даже как сенсуализм; с  тех
пор у  человека открыли немало "новых" чувств. ‘тарый позитивизм традиционно
довольствовалсЯ  пЯтью.  Љак оказалось,  их  перечень  теперь расширилсЯ,  Я
человек  располагает  по  меньшей  мере одиннадцатью  чувствами.  Љ тому  же
позитивизм  виновен  в  создании  порочного  круга.  €бо он заЯвлЯет: "Њожно
сказать, что нечто  действительно существует только в том случае,  если  оно
перед  нами  присутствует,  а  под  присутствующим  Я понимаю  чувственное".
Ћбратите  внимание па то, что быть чувственным и присутствовать перед нами -
два  совершенно разных представлениЯ. –вет и звук чувственны  не потому, что
иногда  они  присутствуют перед нами, а в силу чувственного свойства цвета и
звука.  ‡ато справедливость и чисто-геометрический треугольник,  пусть  даже
лично присутствующие перед  вами, невозможно  чувственно воспринЯть, ощутить
именно  потому, что они  не  содержат в себе ни цвета,  ни запаха, ни  шума.
Џозитивизм должен был  доказать, что непосредственно-присутствовать способны
лишь чувственные объекты, и в этом случае был  бы  прав. Ћднако он с  самого
начала  произвольно-утверждает  в  качестве   принципа   то,   что   требует
доказательств. ’аким образом, совершив предвосхищение основаниЯ, он попадает
в порочный круг, или круг в доказательстве.

     џ повторЯю,  присутствие  и чувственность -  две идеи, не имеющие между
собой ничего  общего.  ЏерваЯ говорит  нам  о некотором  способе  нахождениЯ
предметов перед  нами, а  именно непосредственном присутствии в  отличие  от
других  способов  нахождениЯ  предметов  по  отношению  к  нашему  разуму  -
например,  от  репрезентации  как  образа  некоторого  предмета,  в  котором
присутствует не он сам, а его копиЯ или дубликат, его образ. Џ свою очередь,
чувственность -  это один вид  предметов; в отличие от других она  никак  не
подразумевает способа  нахождениЯ. этих  предметов  по  отношению к  нам.  €
поскольку было  бы ошибкой просить  нас  увидеть звук или услышать цвет,  то
более  серьезной  ошибкой  того  же  толка  было  бы  отрицание  возможности
непосредственного   присутствиЯ   того,  что  по   -   самой  своей  природе
нечувственно.   “же  „екарт   указывал,  что-   никто  не  способен   видеть
многоугольник  с тысЯчей  сторон  - ни на одну сторону больше или меньше - и
тем не менее  он, несомненно, может присутствовать перед нами точно так  же,
как н простой квадрат.  „оказательством служит то, что мы точи" представлЯем
себе смысл слова "тысЯчеугольник" и никогда на спутаем его с многоугольником
с большим или меньшим числом сторон.

     ‘тало   быть,   мы    должны    сохранить   позитивистское   требование
непосредственного  присутствиЯ,  освободив  его  от  позитивистской  узости.
Џризнание   истинности  наших  рассуждений  о  любом  объекте   требует  его
присутствиЯ,  однако  это   присутствие  должно   соответствовать  характеру
объекта. ‘ледовательно, речь идет о существенном расширении позитивизма; как
Я  уже  говорил  несколько  лет  назад  в  одном  из очерков, о  современной
философии  можно  сказать,  что  "в   отличие  от  ограниченного  частичного
позитивизма  она  ЯвлЯетсЯ   позитивизмом  абсолютным".  €  этот  абсолютный
позитивизм, как  мы увидим, впервые исправлЯет а преодолевает порок, которым
в большей или меньшей степени.

     Џострадала  философиЯ  всех времен:  сенсуализм.  €ногда философиЯ была
сенсуалисткой  по  букве и  по  духу, как  например,  почти  всЯ  английскаЯ
философиЯ.  €ногда  она  .стремилась  освободитьсЯ  от  сенсуализма,  однако
обречено влачила его за собой, как раб свои цепи, - даже у самого Џлатона, у
самого ЂристотелЯ.  ‚ противном случае проблема универсалий  не приобрела бы
такого  огромного  значениЯ  в средние  века. Ћднако  оставим этот  вопрос в
стороне.

     ‘ейчас необходимо подчеркнуть,  что строгой теоретической истиной может
быть только истина, основаннаЯ на очевидности, а это означает, что  говорить
о  вещах можно лишь  тогда, когда  мы их видим; а чтобы  мы  их видели,  они
должны непосредственно присутствовать таким  способом, который соответствует
их сути. Џоэтому мы будем говорить не о видении, из-за узости этого термина,
а об интуиции. €нтуициЯ - самаЯ немистическаЯ и всемагическаЯ вещь на свете;
она  означает  просто такое  состоЯние  ума,  при  котором некоторый  объект
присутствует перед  нами. ‘тало  быть, должна существовать  как  чувственнаЯ
интуициЯ, так и интуициЯ нечувственнаЯ.

     …сть интуициЯ оранжевого цвета,  есть интуициЯ апельсина, есть интуициЯ
сферической  фигуры.  ‚о  всех  этих   случаЯх,  как  и  всегда,  когда  оно
произноситсЯ,  слово  "интуициЯ"  означает  "непосредственное  присутствие".
‘равним теперь способ присутствиЯ  перед нами  этих  трех  объектов:  цвета,
апельсина и сфероида.

     ‚ световом спектре, развернутом призмой, можно отыскать  глазами  цвет,
который мы мыслим как "оранжевый".  ‚ этом случае мы Явно  обнаруживаем этот
цвет  в  вашем  видении,  и  в нем  интуитивно  осуществлЯетсЯ, реализуетсЯ,
исполнЯетсЯ наша чистаЯ мысль об "оранжевом цвете". Џоскольку, думаЯ об этом
цвете, мы думаем лишь о нем  и обнаруживаем то, о чем мы думаем, "в наличии"
перед нами, а в нашем понЯтии  "оранжевого цвета" нет ничего сверх того, что
мы видим,  то можно сказать, что понЯтие  и видимаЯ вещь полностью совпадают
или, иными словами, что наша интуициЯ ЯвлЯетсЯ полной и адекватной.

     ‘ объектом  "апельсин" дело  обстоит иначе.  —то именно мы мыслим или к
чему мы  мысленно обращаемсЯ,  думаЯ  об  апельсине?  “ этой вещи  множество
атрибутов: помимо цвета она имеет твердую сферическую поверхность, состоЯщую
из более или менее прочной  материи.  Ђпельсин,  о котором  мы думаем, имеет
наружность и  внутренность  и, будучи твердым сфероидом,  должен состоЯть из
двух половин,  или полушарий. Њожем ли мы в действительности все это видеть?
‚скоре мы начинаем  понимать, что  всЯкий  раз способны видеть одну половину
апельсина,  половину  или полушарие, обращенное к  нам.  ‚ силу  неизбежного
закона  зрениЯ  обращеннаЯ   к  нам  половина  апельсина  закрывает  другую,
находЯщуюсЯ  за ней половину. Њы можем подойти к апельсину  сзади и  увидеть
эту другую половину, осуществить другой акт видениЯ, отличный от первого. Ќо
тогда мы не будем видеть первую половину.  Њы никогда  не сможем увидеть  их
одновременно.  Љроме  того,  мы  видим  апельсин  пока  только снаружи,  его
поверхность скрывает то, что  находитсЯ внутри. Њы можем  нарезать  апельсин
слоЯми  и в  новых  визуальных  актах увидеть, что у него внутри, однако эти
срезы  никогда  не будут настолько тонки, чтобы мы со всей  строгостью могли
утверждать, что видели весь апельсин таким, каким мы его мыслим.

     Ћтсюда  со  всей  очевидностью  следует,  что,  говорЯ,  что  мы  видим
апельсин, мы  совершаем  ошибку. ’о,  что мы  думаем  о н ем, мы  никогда не
обнаруживаем ни в одном,  ни во многих частичных видениЯх. ’о, что мы думаем
о нем,  всегда больше того,  что имеетсЯ в присутствии; паше  понЯтие о  нем
всегда  предполагает нечто, отсутствующее  в нашем видении. Ђ  это означает,
что  наша  интуициЯ  апельсина,   как  и  всех  телесных  вещей,  неполна  и
неадекватна. Љ тому же, как мы убедились, мы можем в любой момент добавить к
ней  новое  видение  какой-либо вещи,  мы  можем  отрезать тончайший кусочек
апельсина и обнаружить то, что ранее  было скрыто, -  но это свидетельствует
лишь о том, что интуицию тел, материальных предметов всегда можно бесконечно
совершенствовать, и все же она никогда не будет полной. ќту неадекватную, но
всегда допускающую улучшение, всегда приближающуюсЯ к адекватной интуицию мы
называем  "опытом".  Џоэтому  о материальных  объектах  можно  иметь  только
опытное знание,  т. е. только приблизительное и всегда  допускающее  большее
приближение.

     –вет не был  телом, материальной  вещью.  Ћн был  только цветом  - если
абстрагироватьсЯ от несущей  его  вещи,  от материи,  дающей ему  физическое
существование. Њы можем  видеть его целиком лишь потому, что это абстрактный
предмет.

     ’еперь  рассмотрим  третий  из  предложенных предметов:  геометрический
круг.  Њы сразу  же  сталкиваемсЯ с тем,  что  ни. один  из кругов,  которые
материально существуют  или могли бы  быть построены, - кругов, нарисованных
на досках политехнических институтов и  в книгах по геометрии, - никогда  со
всей строгостью и точностью не воплощает наше понЯтие круга.  ’аким образом,
предмет  "круг"  невозможно увидеть  в  чувственной  форме, своими  глазами.
Ћднако же он,  несомненно,  присутствует перед  нами.  Ќо  если мы  получили
представление о  круге не от кругов,  которые мы видели, то откуда мы о  нем
узнали?  ЏонЯтиЯ не изобретаютсЯ, не возникают из ничего. ЏонЯтие, или идеЯ,
-  это всегда  идеЯ о  чем-то,  а  это  нечто  должно  сначала так или иначе
предстать перед нами,  чтобы  затем мы могли его мыслить.  „аже если  бы  мы
умели творить из ничего, все равно нам прежде нужно было бы создать предмет,
затем иметь его в присутствии и лишь затем его  мыслить. ‚  действительности
мы обладаем непосредственной интуицией круга; в любой момент мы  можем найти
его перед собой,  не  обращаЯсь ни  к  какому  образу,  который  будет  лишь
приблизительным, и можем сравнить паше понЯтие круга  с самим кругом. Ђнализ
того,  в чем состоит эта нечувственнаЯ, или  чистаЯ, интуициЯ математических
объектов,  занЯл  бы довольно много времени. „остаточно  выЯснить следующее:
длЯ начала круг - это линиЯ; так вот, под линией мы понимаем бесконечный рЯд
точек.  Љакой бы  ограниченной и короткой  ни  была линиЯ,  мы мыслим ее как
бесконечное  множество  точек.  ’огда  что  означает  "бесконечное множество
точек"? ЊыслЯ  это понЯтие, сколько точек мы мыслим?  Ќам  ответЯт:  "€менно
бесконечное множество". Џростите,  но  наш вопрос заключаетсЯ  в  следующем:
когда мы мыслим "бесконечное" множество точек,  думаем ли мы действительно о
каждой точке  в отдельности и  обо  всех, вместе  взЯтых,  составлЯющих  эту
бесконечность?  ђазумеетсЯ,  нет.  Њы мыслим  только конечное  число  точек,
полагаЯ, что всегда можем  домыслить еще одну точку, а затем еще и еще одну,
и так без. конца. Ћтсюда следует, что, мыслЯ  бесконечное число, мы думаем о
том,  что никогда не сможем положить  конец  нашему размышлению, что понЯтие
бесконечности подразумевает  признание того, что оно  не содержит всего, что
оно пытаетсЯ  содержать, или, иными словами,  объект,  который мы мыслим,  -
бесконечное, - выходит  за пределы  нашего понЯтиЯ  о нем.  Ќо это означает,
чти,  мыслЯ   бесконечное,  мы   всегда  сравниваем  наше  понЯтие  с  самим
бесконечным объектом,  стало  быть, с  его  присутствием, а  сопоставив  их,
обнаруживаем, что наше понЯтие  оказываетсЯ недостаточно широким. ‚ случае с
интуицией  математического  континуума - например,  линии -  мы  видим,  что
интуициЯ, то, что присутствует, не совпадает с понЯтием: однако в отличие от
случаЯ с апельсином здесь интуициЯ предлагает не меньше,  а больше того, что
содержалось в мышлении.  € действительно, интуициЯ  континуума, того, что мы
называем "бесконечным"  и мыслим как "бесконечное", не  сводима к понЯтию, к
logos  или  racio. ’о  есть континуум  иррационален,  трансконцептуален  или
металогичен.

     ‚  последнее  времЯ рационализм  пыталсЯ  тешить  себЯ  иллюзиЯми  -  а
рационализм в  сущности  и есть  высокомернаЯ иллюзиЯ  - возможности  свести
математическую  бесконечность к  понЯтию, с помощью чистой логики необычайно
расширил область математической науки  в полном соответствии с бесцеремонным
империализмом  XIX в. ќто расширение  было  получено ценой слепоты  к  самой
проблеме, и только потерпев крах в решении некоторых основных противоречий -
знаменитаЯ "антиномиЯ множеств", - математики вновь.  обрели здравый смысл и
от  так  называемой   математической  логики   обратились  к  интуиции.  ќто
чрезвычайно важное событие  происходит  в  эти  годы, в  эти  месЯцы.  ЌоваЯ
математика  признает  частичную  иррациональность  своего  предмета,  т.  е.
принимает собственную неповторимую судьбу, оставлЯЯ логике ее судьбу.

     €так, мы остановились на том, что математические объекты, включаЯ самый
необычный  и загадочный  из  них -  континуум, непосредственно  присутствуют
перед ваий; мы находим их либо в адекватной интуиции точно такими, какими мы
их мыслим, либо в интуиции с более богатым содержанием,  чем мыслимое  вами.
Ќо  там, где  присутствует большее, присутствует  и  меньшее. —тобы со  всей
очевидностью  признать  истинность   наших   предложений,  на  первое  времЯ
достаточно, чтобы  все,  что  в них  мыслитсЯ,  входило  в интуицию.  ‘трого
говорЯ,  в  интуиции всегда  содержитсЯ больше того,  что  мы мыслим. ’ак, в
простейшем из разобранных нами трех случаев, в случае с "оранжевым  цветом",
цвет, который  мы видим, всегда будет  иметь оттенок, не определенный  нашим
понЯтием,  оттенок, который нельзЯ ни помыслить, ни назвать. „ело в том, что
между  красным и  желтым цветом оранжеваЯ лента ЯвлЯет буквально бесконечное
разнообразив оранжевых  оттенков.  ‘пектр  - это также  континуум,  хотЯ  не
математический, а качественный.

     €так, обо всем присутствующем в адекватной  интуиции можно говорить  не
просто приблизительно, а в  соответствии со строгой истиной, т.  е. в данном
случае наше знание ЯвлЯетсЯ точным и достоверным раз и навсегда.  €менно это
называетсЯ  в философии почтенным, хотЯ несколько  смешным  и даже неуклюжим
выражением:  знание  арriori. ‚  атом  смысле  математика  ЯвлЯетсЯ  знанием
арriori,  а не экспериментальным, или эмпирическим, знанием,  как, например,
знание об  апельсине.  -’ак  как  последний  никогда  не открываетсЯ взглЯду
целиком, всегда оставлЯЯ что-то не  увиденным, наше знание о нем до  времени
должно  придерживатьсЯ  виденного, осознаваЯ  его  не  окончательность таким
образом,   это   знание   ограничено   каждым   новым  видением,  вЯзано   к
относительности каждого наблюдениЯ, следует за  ним т.  е. ЯвлЯетсЯ  знанием
aposteriori.  ’реугольник же,  напротив,  предстает перед  нами  полностью в
любой  из построенных на интуиции. Ћн заключен в ней весь целиком, ничего не
таЯ,  образцовой обнаженности, Явный даже в скрытом. Ќаше мышление могло  бы
веками шаг за шагом продумывать все теоремы, которые можно извлечь только из
одной  интуиции  треугольника.  ’акой   целью  нам  придетсЯ  раз  за  разом
бесконечно обновлЯть у интуицию, однако последнЯЯ интуициЯ ничего не добавит
к первой.

     ђадикализм философии  не  позволЯет ей признать иную  форму  истинности
своих  высказываний,   чем  полнаЯ  очевидность,  основаннаЯ  на  адекватных
интуициЯх. ‚от  почему было  необходимо целиком  посвЯтить  эту лекцию  теме
интуитивной очевидно лежащей в  основе самой характерной  длЯ нашего времени
философии. Ќе  думаю, чтобы столь сложный вопрос можно было изложить короче.
Ќо  самое  трудное  позади, и  Я  надеюсь  -  не утверждаю, а надеюсь, - что
оставшаЯсЯ  часть курса будет напоминать пологий  и  удобный  спуск  к более
волнующим и более близким нашему сердцу  темам. Љ тому же необходимость этих
замечаний об очевидности вызвана тем, что, как Я уже говорил,  мы собираемсЯ
вступить  в новый круг, который  отличаетсЯ от предыдущих тем, что мы  будем
говорить  о  вещах  с  обЯзательным  условием  видеть  их,  пока  мы  о  них
рассуждаем. ‚едь  если до  сих пор мы  только готовились войти  в философию,
теперь  мы начинаем  философствовать  - так,  прежде чем  зазвучит настоЯщаЯ
'музыка,  из  оркестра  несутсЯ  вразнобой  нестройные  звуки  настраиваемых
инструментов.

     ЏройдЯ  еще один виток спирали и оказавшись  над исходной точкой нашего
пути,  мы  снова  слышим  лейтмотив  определениЯ  философии.  Џовторим  его.
”илософиЯ  - это познание “ниверсума, или всего имеющегосЯ. Ќадеюсь,  теперь
эти  слова звучат со всем  интеллектуальным пылом,  во всем своем  размахе и
драматизме.  (Ќам уже известен радикализм  нашей проблемы  и предъЯвлЯемых к
философской  истине  требований. Џервое из  них  -  не принимать в  качестве
истины ничего непроверенного и  неподтвержденного, ничего того, что не имеет
основаниЯ, построенного  вами самими. ’аким  образом, мы оставлЯем в стороне
наши  привычные,  общепринЯтые верованиЯ,  образующие допущение, или  родную
почву,  опираЯсь   на   которую   мы   живем.   ‚   этом  смысле   философиЯ
противоестественна  и,  так  сказать, в  корне  парадоксальна. "Dоха"  - это
стихийное обыденное мнение; более того, это "естественное" мнение. ”илософиЯ
обЯзана  отмежеватьсЯ от него, идти дальше или спуститьсЯ ниже, чтобы  найти
другое мнение, другое "„оха", более надежное, чем мнение  стихийное. Џоэтому
она и состоит из раrаdоха.

     …сли наша проблема состоит в познании всего имеющегосЯ, или “ниверсума,
то  прежде  всего  нам нужно определить, относительно каких вещей,  которые,
возможно,  имеютсЯ, можно  быть  уверенными,  что  они  имеютсЯ. ‚ероЯтно, в
“ниверсуме  имеетсЯ  множество  вещей, о существовании которых мы  ничего не
знаем и никогда не узнаем, или, наоборот, о многих других вещах мы полагаем,
что они имеютсЯ в  “ниверсуме, но ошибаемсЯ; т. е. они на самом деле имеютсЯ
не в “ниверсуме, а только в. наших иллюзорных верованиЯх. ’омЯщийсЯ от жажды
караван  уверен  что видит  в  глубине пустыни дрожащую линию, где  искритсЯ
свежаЯ вода.  Ќо этой благодатной воды в пустыне нет, она существует  лишь в
воображении каравана.

     €так, нужно различать эти три класса  вещей: те, что, возможно, имеютсЯ
в  “ниверсуме,  известно  нам о них  или  нет; те,  что  мы ошибочно считаем
имеющимисЯ, однако  в действительности их нет;  и наконец,  те, относительно
которых можно быть уверенными, что они имеютсЯ. ќти последние  будут иметьсЯ
как  |в “ниверсуме, так и  в нашем сознании. €так, они  и есть то,  кто  нам
бесспорно дано в “ниверсуме, короче, данные “ниверсума.

     ‹юбаЯ проблема  предполагает наличие  данных.  „анные  - это то, что не
ЯвлЯетсЯ проблемой. ’радиционным примером, к  которому мы ранее  обращались,
служит  погруженнаЯ  в   воду  трость:  согласно  данным   осЯзаниЯ,  трость
представлЯетсЯ прЯмой,  согласно  же данным зрениЯ  -  изломанной.  Џроблема
возникает в той мере,  в какой эти два факта не составлЯют проблемы, ЯвлЯЯсь
действительными   и   несомненными.  ‚  этом  случае   нам   открываетсЯ  их
противоречивый  характер, а  он, как мы видели, и составлЯет любую проблему.
„анные  показывают  искалеченную, ущербную реальность, они представлЯют  нам
нечто такое, что, на  наш взглЯд, не  может быть таким, каково оно есть, что
противоречит самому себе. ђеальность, в которой трость одновременно и прЯмаЯ
и изломаннаЯ. —ем она очевиднее, тем неприемлемей, тем большей проблемой она
ЯвлЯетсЯ; большим не-бытием.

     —тобы размышлЯть, нужно иметь проблему,  а  чтобы  была проблема, нужны
данные.  ‚ели нам  что-то не дано, нам и в голову не  придет об этом или над
этим размышлЯть; а если нам дано все, нам также незачем размышлЯть. Џроблема
предполагает промежуточное состоЯние:  чтобы нечто было дано, но данное было
неполным, несамодостаточным. …сли мы о чем-то не знаем, не можем знать о его
недостаточности, его  неполноте, о  том, что вам  не хватает других "нечто",
постулируемых  тем,  что у  нас  ‚ имеетсЯ. ќто и  есть  осознание проблемы.
‡нание того, что эти знаниЯ неполны, звание о нашем незнании. ‘трого говорЯ,
в  этом и  кроетсЯ глубокий смысл "знаниЯ о незнании", которое ‘ократ считал
своей единственной заслугой.  ’ак  оно и есть.  ‚едь на начинает с осознаниЯ
проблемы.

     Џоэтому  Џлатон  задает вопрос:  какое существо способно к сознательной
деЯтельности?  Ќе животное,  ибо оно ни о  чем  нет, в том числе  и  о своем
незнании. Ќо и не Ѓог, которому заранее известно все,  так что  ему  незачем
тратить усилиЯ.  ’олько  промежуточное существо,  стоЯщее  между  животным и
Ѓогом,  наделенное  незнанием, но и  в то  же  времЯ сознающее это  незнание
испытывает потребность вырватьсЯ  из него, перейти от незнаниЯ к знанию. ќто
промежуточное существо - человек. ’аким образом, это знание о своем незнании
сообщает  человеку  особое величие, превращаЯ его  в  божественное животное,
отЯгощенное грузом проблем.

     Џоскольку  наша  проблема  -  “ниверсум,   или  все  имеющеесЯ,   нужно
установить,  какие данные “ниверсума мы обнаружили, иначе говорЯ, что в мире
имеетсЯ такого,  что  нам  навернЯка и что нам незачем искать. €скать  нужно
именно чего у нас нет, что нам не дано.

     Ќо каковы данные  философии? „ругие науки с  менее радикальной  истиной
менее  радикально устанавливают свои данные. Ћднако философиЯ с  первого  же
шага должна довести до крайности  свой  интеллектуальный героизм  в проЯвить
высшую  строгость.  ‚от  почему,  хотЯ  сами  по  себе  данные  не  ЯвлЯютсЯ
проблемой, в  преддверии  философии возникает  огромнаЯ мучительнаЯ проблема
данных “ниверсума, проблема того, что имеетсЯ бесспорно, несомненно.

     ‹екциЯ VII

     [„анные  “ниверсума.   -   Љартезианское  сомнение.   -   ’еоретическое
первенство сознаниЯ. - “подобление џ соколу]

     Љак Я уже говорил,  длЯ нас очень важно различать три класса вещей: те,
которые, возможно,  имеютсЯ в “ниверсуме, знаем  мы о  них  или нет;  те,  о
которых мы ошибочно полагаем,  что они имеютсЯ, тогда  как в самом  деле  их
нет; наконец,  те,  в  которых  мы можем быть уверены, что  они имеютсЯ. ќти
последние существуют как  в “ниверсуме,  так и  в нашем сознании. Ќо в  этом
последнем  классе  вещей  мы  должны провести еще новое деление,  которое  Я
отложил  в прошлый раз.  “веренность  относительно существованиЯ предмета  в
“ниверсуме бывает двух видов: в некоторых случаЯх мы утверждаем, что предмет
существует,  основываЯсь  на  суждении,  на  доказательстве,  на  твердом  и
обоснованном заключении; например, при виде  дыма  мы делаем вывод о наличии
огнЯ,  даже  если  он  нам  не  виден; разглЯдываЯ на  стволе  дерева фигуры
определенной  формы,  мы  приходим  к  заключению,  что они  начертаны  либо
человеком,  либо таинственным насекомым, которое,  ползаЯ по коре, оставлЯет
похожие  на печатные буквы фигуры,  в  потому зоветсЯ  жуком-типографом. ќта
уверенность в существовании предмета, к которой мы приходим  путем суждениЯ,
доказательства  и  рассуждениЯ, основана  па предварительной  уверенности  в
существовании  другого  предмета.  Ќапример,  утверждение  о  наличии   огнЯ
предполагает, что мы  видели  дым. ‘тало быть, длЯ того,  чтобы  утверждать,
основываЯсь   на   суждении  или  доказательстве,  существование   некоторых
предметов  нужно  исходить  из  более  полной   и  первичной  уверенности  в
существовании  других  предметов,  уверенности, котораЯ  не  нуждаетсЯ ни  в
доказательстве, ни в умозаключении. ‚едь имеютсЯ вещи, существование которых
возможно и необходимо доказывать, но это  предполагает  существование вещей,
доказывать которое невозможно  и не нужно, поскольку они сами ЯвлЯютсЯ своим
доказательством. „оказывать можно лишь то, в чем  испытаешь  сомнение,  - но
то, что не терпит сомнениЯ,  не нуждаетсЯ  в доказательствах и  не допускает
их.

     ’е  вещи,  существование  которых  несомненно,   которые  отметают  все
возможные  сомнениЯ,  уничтожают  их,  лишают   их  смысла,  которые  нельзЯ
подвергнуть критике, представлЯют собой данные  “ниверсума. џ  повторЯю: эти
данные не  единственное,  что имеетсЯ в “ниверсуме, а также не единственное,
что  точно  имеетсЯ,  но  то  единственное,  что   имеетсЯ  несомненно,  чье
существование  основано  на особой уверенности, на  уверенности несомненной,
скажем - на сверхуверенности.

     Ќо эти данные “ниверсума мы сейчас попытаемсЯ обнаружить. Њне пришло на
памЯть прочитанное  несколько  лет назад  стихотворение современного  поэта,
нашего соотечественника, •уана ђамона •именеса:

     ‚ саду источник,

     у источника химера,

     у химеры возлюбленный,

     который умирает от печали.

     €з чего следует, что  в мире,  где есть  сады,  есть  также  и  химеры,
которым ничего не стоит довести до смерти прохожего поэта. …сли  их нет, как
же мы говорим о  них  и  отличаем их от других  существ, определЯем их облик
вплоть  до того,  что  создаем во  в скульптурных изображениЯх у источников,
бьющих в наших садах? € поскольку химера  лишь представительница родственных
видов,  мы  бы сказала, что имеютсЯ также кентавры и тритоны, грифы,  фавны,
единороги, пегасы  и неистовые минотавры. "€ скоро,  возможно слишком скоро,
мы разрешим химерический вопрос, сказав, что речь  идет о фантасмагорическом
племени, которое существует не в “ниверсуме, т. е. реально, а т