,  что
исключает всЯкую  возможность  познаниЯ. Ђ посередине -  позицию,  вероЯтно,
наиболее  благоразумную, согласно которой бытие только частично совпадает  с
мышлением  и  только  некоторые  объекты  ведут  себЯ так,  как  ведет  себЯ
мышление, т. е. логично. ’еориЯ познаниЯ,  в которой господствует эта третьЯ
точка зрениЯ, постараетсЯ  нарисовать строгую достоверную картину совпадений
и расхождений  между “ниверсумом и мышлением, начертить  карту объективного,
где будут  обжитые  зовы, куда  способно проникать  мышление, и недоступные,
иррациональные зоны мира. Ќапример, числа образуют максимально совпадающую с
логосом  область,  настолько,  что  сочли  возможным  рационализировать  всю
математику и построить  ее только с помощью логики. Ќо в последние месЯцы мы
стали  свидетелЯми  одной  из самых  славных битв в истории разума,  котораЯ
нарЯду  с современной  физикой могла бы  увековечить  нашу  эпоху в  длинной
череде  времен.  џ  имею  в виду  попытку Ѓроуэра и ‚ейлЯ доказать частичное
несоответствие  консистенции числа  и  консистенции  понЯтий и  тем  самым -
невозможность   построениЯ  логической  или  формалистической  математики  и
необходимость   так   называемой   "интуиционистской"   математики,   верной
особенностЯм своего  объекта, математики,  котораЯ была  бы  не  логикой,  а
именно математикой.  …сли от математики мы  будем восходить к более  сложным
объектам  -  физической  материи,  органической  жизни,  психической  жизни,
общественной   жизни,   исторической  жизни,   то   их   иррациональность  и
непроницаемость  длЯ  чистою  мышлениЯ  будет  возрастать,  когда  же  нашим
объектом  станет  сам  “ниверсум,  то,  вероЯтнее  всего,  его  неосвоеннаЯ,
недоступнаЯ пониманию с  помощью  традиционного чистого  логоса  часть будет
максимальной.

     „орогами  физики разум шествует еще беспечно, но,  как прекрасно сказал
Ѓергсон  - хотЯ  не  по столь  же прекрасному поводу -  "за пределами физики
необходимо  проверЯть  разум  на  здравый  смысл". ’о, что Ѓергсон  называет
"здравым смыслом" Я очень определенно назвал "жизненным  разумом"; последний
более   широк,  чем  первый,   и   длЯ  него  рациональны   многие  объекты,
действительно  иррациональные длЯ  старого разума,  или длЯ концептуального,
или чистого, разума.

     Ћднако   было   бы  серьезным,   -  пожалуй,   наиболее   серьезным   -
недоразумением  считать определение  философии как  учениЯ об  “ниверсуме, а
также   тенденцию  построить   максимум  философского  корпуса,  откровенным
возвращением   к   старой    метафизике.   ќти   внешние   -   политические,
педагогические, гигиенические - возражениЯ  против  мысли,  развивающейсЯ  в
силу внутренних  причин,  всегда  звучат  по-ребЯчески легкомысленно,  скажу
больше:  им не  хватает  теоретической достоверности. ‚сЯкий, кто  критикует
теоретическую работу  по  мотивам,  имеющим к  вей  косвенное отношение и  с
помощью  "аргументов к человеку", тем самым  разоблачает  себЯ  как  плохого
теоретика. ЌельзЯ рассуждать о вещах поверхностно, не проникаЯ в их суть, не
пристало vorbeireden,  избегаЯ  именно  тех вопросов,  по которым  выноситсЯ
приговор.  џ призываю новые поколениЯ  испанских интеллектуалов быть в  атом
пункте  особенно  требовательными, ибо это  главное условие  того,  чтобы  в
стране   действительно   пробудилась   серьезнаЯ   интеллектуальнаЯ   жизнь.
"Ћстальное, - как говорит персонаж одной  испанской новеллы, - только вопрос
техники".

     Ѓыть  может,  философиЯ,  длЯ  которой,  как мы  определили выше, самое
важное и необходимое - вправе допустить  возможность непознаваемости  своего
объекта, уЯзвима,  быть может, откровенное  возвращение к  старой метафизике
плохо.  Ќасколько  мне  известно,  никогда  формулировка  отправного  пункта
философии не вызывала столь резкой критики, не требовала такой осторожности.
Ќо сегоднЯ, верные героическому способу дознаниЯ и мышлениЯ, который, хочешь
не  хочешь,  в сущности  и есть философиЯ,  мы  не можем  осторожничать, ибо
стремимсЯ  к  завершенности.  Ћсторожность  допустима, но естественнаЯ,  без
подозрительности. Ќе  следует  .подходить  к  “ниверсуму  с  недоверчивостью
крестьЯнина.  Џозитивизм  был деревенской  философией.  Љак говорил  ѓегель,
страх совершить ошибку - уже ошибка, и  если в нем разобратьсЯ, то в глубине
его  обнаружитсЯ   страх  перед  истиной.  ”илософ,  готовый  к   предельной
интеллектуальной  опасности,  открыто  выражающий  все  свои  мысли,  обЯзав
пользоватьсЯ  полной  свободой  -  освободитьсЯ  от  всего,   даже  от  этой
крестьЯнской подозрительности  к возможной метафизике. €так, мы не отвергаем
строгой критики,  наоборот, мы  доводим ев требовательность  до  предела, но
делаем  это спокойно, не придаваЯ  этому значениЯ, без патетических  жестов.
Ќам,  как  и  всему  нашему   времени,  претит  пустаЯ  раздражительность  и
аффектированность. ‚о всем  нужно быть  только  самим собой,  без суеты, без
преувеличений - не воздвигаЯ на носу кораблЯ собственной статуи.

     …сли сейчас, держа в руках нить Ђриадны, чтобы не сбитьсЯ  с  пути  при
развертывании понЯтий, мы подытожим сказанное, повторив первую формулировку,
она покажетсЯ  вам более  осмысленной.  ”илософиЯ - это познание “ниверсума,
или всего  имеющегосЯ,  однако нам с самого начала неизвестно, что такое это
все имеющеесЯ;  составлЯет ли это все имеющеесЯ “ниверсум  или Њультиверсум;
познаваем ли этот “ниверсум или Њультиверсум.

     €так,  затеЯ  представлЯетсЯ  безумной.   ‡ачем  же  тратить  сипы?  Ќе
благоразумнее   ли   уклонитьсЯ,  посвЯтить  себЯ  только   жизни,  отбросив
философию?  „ревнеримскому  герою необходимо  было плыть,  а не  жить.  ‹юди
всегда делЯтсЯ  на эти  две категории, в лучшую из  которых входЯт те,  кому
необходимо  именно  бесполезное.  ‚  маленьком  дворике на  ‚остоке  нежно и
трепетно,  подобно  струе  фонтана,  вздымаетсЯ  свЯщенный   голос   •риста,
укорЯющий: "Њарфа, Њарфа, одно только нужно". ќто намек хлопотливой Њарфе на
любЯщую и не пекущуюсЯ о пользе Њарию .

     ‹екциЯ V

     [Ќеобходимость  философии.  Џрисутствие  и  соприсутствие.  -  ЋсновнаЯ
сущность. - ЂвтономиЯ и пантономиЯ.] - ‡ащита теолога перед мистиком.]

     ЋпределЯЯ   проблему  философии,  мы  обнаруживаем,   что   эта   самаЯ
радикальнаЯ,  архипроблематичнаЯ  проблема  из  всех   возможных.  ‘  другой
стороны, мы  видим: -  чем проблематичней проблема, тем чище познавательнаЯ,
теоретическаЯ  деЯтельность,  воспринимающаЯ   и   исследующаЯ  ее.  Џоэтому
философиЯ  есть  высшее  умственное усилие,  по  сравнению  с которым другие
науки, даже чистаЯ математика, несут на себе отпечаток эмпиризма.

     Ћднако  не  свидетельствует  ли   сама  эта  чистота,  этот  предельный
интеллектуальный героизм, свойственные философии, о некотором безрассудстве,
исступлении? Ќе противоречит ли  здравому смыслу постановка такой  необычной
проблемы,  как  философскаЯ?  …сли  говорить  об осуществлении,  то  следует
заметить,   что   попытка,  называемаЯ  философией,   меньше   всего   может
рассчитывать на успех. Ћна представлЯетсЯ, говорил Я, безумной затей.  ’огда
зачем предпринимать  эту  попытку?  Џочему  бы не  довольствоватьсЯ  жизнью,
отвергнув  философию? …сли ее цель недостижима, значит философиЯ не нужна, в
ней нет необходимости. Џрекрасно, но прежде всего дело в том, что есть люди,
которым   необходимо    как    раз    бесполезное.   ‚спомним   божественное
противопоставление полезнейшей Њарфы и не пекущейсЯ о пользе Њарии. €стина в
том - и именно это подразумевают слова •риста, -  что полного  разделениЯ не
существует и что саму жизнь, в том числе жизнь органическую и биологическую,
в  конечном  счете  нельзЯ  понЯть  через  пользу,  но  можно объЯснить  как
грандиозное спортивное Явление.

     ’ак   существует   ли   вообще   необходимость   в    жизненном   факте
философствованиЯ?  …сли понимать под необходимостью "полезность" длЯ чего-то
другого,  то  философиЯ  не ЯвлЯетсЯ необходимой, по крайней  мере на первый
взглЯд. Ћднако  необходимость полезного лишь относительна, она  присутствует
только по отношению  к  цели. €стиннаЯ необходимость - это необходимость длЯ
каждого существа быть самим  собой: длЯ птицы - летать, длЯ  рыбы - плавать,
длЯ ума - философствовать.  ќта  необходимость  в осуществлении функции  или
акта  нашего  существованиЯ  ЯвлЯетсЯ  самой  высокой,  самой   существенной
необходимостью. Џоэтому Ђристотель уверенно говорит о науках:

     "‚се другие науки  более необходимы, нежели она, но  лучше нет ни одной
(греч.).  Ќедаром Џлатой в  пору наивысшего  расцвета  своей строгой  мысли,
подыскиваЯ  наиболее смелое определение  философии, в  самом разгаре диалоге
"‘офист" назовет ее "Ќаука людей свободных".

     ”илософиЯ   возникает   не   по  причине   полезности,  однако  не   из
беспричинного каприза. Ћна ЯвлЯетсЯ основной потребностью разума. Џочему? …е
существенным  признаком  мы  назвали  поиск  целого  как   такового,  захват
“ниверсума,  охоту на …динорога. Ћткуда  беретсЯ  это  стремление? Џочему не
довольствоватьсЯ тем,  что вам открываетсЯ в мире без всЯкой философии, тем,
что  уже есть  и  находитсЯ здесь  перед нами?  „а просто  потому,  что  все
существующее и находЯщеесЯ здесь, данное нам, присутствующее, Явное - это, в
сущности, только кусок, осколок, фрагмент, обрубок. ѓлЯдЯ на него, нельзЯ не
заметить,  не почувствовать его  изъЯна.  ‚ любом данном нам бытии, в  любом
Явлении мира  мы обнаруживаем  глубокий след излома, свидетельство того, что
это часть и  только часть, мы видим  рубец его онтологического увечьЯ, к нам
вопиют   страданиЯ  калеки,   его   тоска  ни  отнЯтому,  его   божественнаЯ
неудовлетворенность.  „венадцать  лот  назад,  выступаЯ  в Ѓуэнос-Ђйресе,  Я
определил  неудовлетворенность "как любовь без возлюбленного  и как  боль  в
отсутствующих  у нас  членах".  ќто  тоска  по  тому,  чем  мы  не ЯвлЯемсЯ,
призвание нашей неполноты и искалеченное.

     ‘трого говорЯ, Я хочу сказать следующее: взЯв любой предмет из тех, что
мы обнаруживаем в  окружающем нас  мире, внимательно вглЯдевшись  в  то, что
находитсЯ перед нами, мы  вскоре начинаем понимать, что это только фрагмент,
к  которому необходимо домыслить другую,  дополнЯющую его  реальность.  ’ак,
цвета во всем их богатстве,  беспрерывно  сменЯющие  друг друга перед нашими
глазами,  ЯвлЯютсЯ  ни только тем, чем  кажутсЯ на первый взглЯд. ‹юбой цвет
должна   иметь   некую   протЯженность,  он   существует,   покрываЯ   некое
пространство;  поэтому нет  цвета без пространства. Ћн только  часть целого,
которое мы назовем  цветовым пространством, или пространственным  цветом. Ќо
само  это  цветовое  пространство, в  свою очередь,  не  может  быть  только
цветовым  пространством.  ‘уществование  пространства  предполагает  то, что
простираетсЯ, что  служит опорой  пространству  и  цвету,  -  субстрат,  или
основу.  Џространство, как  отвечает  ‹ейбниц  „екарту,  требует  ехtensione
prius.  ‘ледуЯ традиции, назовем  эту  основу  материей. Љогда мы доходим до
материи,  кажетсЯ, что  наконец-то  мы пришли  к  чему-то  самодостаточному.
ЊатериЯ уже не нуждаетсЯ ни в какой основе: она находитсЯ здесь сама по себе
- в отличие от цвета, который присутствует и существует через другое,  через
материю, служащую ему основой. Ќо вдруг у нас возникает подозрение: материЯ,
котораЯ уже существует, находитсЯ здесь, ЯвлЯетсЯ самодостаточной,  не могла
породить "самое себЯ, не  могла сама положить  начало своему  существованию.
Њатерию нельзЯ мыслить, не представлЯЯ ее тем, что

     она своим существованием какой-то  другой  силе, подобно как,  глЯдЯ на
летЯщую стрелу, нельзЯ не вспомнить  о пославшей ее руке. ’аким образом, она
тоже часть более широкого породившего ев процесса, более широкой дополнЯющей
ее реальности. ‚се это тривиально и служит лишь поЯснением к рассматриваемой
нами мысли.

     ‚озьмем другой  пример,  который  мне  представлЯетсЯ более  близким  и
наглЯдным. ‚есь этот вал в целом присутствует в нашем восприЯтии. Ћн кажетсЯ
-  по крайней  мере нам  - чем-то  законченным и достаточным.  Ћн состоит из
того, что мы в нем видим, и ни из чего более. Џо крайней  мере нам  кажетсЯ,
что, проанализировав  наше  зрительное восприЯтие этого зала, мы обнаружим в
нем лишь  его  цвет, его свет,  его формы, его  пространство,  не  говорЯ  о
прочем. Ќо если затем  мы, покидаЯ этот зал, обнаружим, что  за его  дверЯми
мир  кончаетсЯ,   что  дальше  за  этим  залом  нет  ничего,  даже   пустого
пространства, наш  потрЯсенный разум  испытает  шок.  Џочему  мы,  не  успев
задуматьсЯ, мгновенно поражаемсЯ, что за пределами этого зала нет  ни домов,
ни улиц,  ни города, ни атмосферы и т. д., если раньше  у нас  в голове было
только то, что мы видели в вале? ‚ероЯтно, в нашем восприЯтии  рЯдом с Явным
присутствием  видимого  нами  интерьера   скрыто  присутствовал  общий  фон,
исчезновение которого мы не  можем не заметить. €ными словами, этот зал даже
в непосредственном восприЯтии  не был чем-то закопченным, а  был лишь первым
планом, выступающим на  общем фоне, который мы имели в  виду, который в виде
скрытого дополнениЯ  уже  существовал длЯ нас, обрамлЯЯ  то, что мы на самом
деле  видели.   ќтот   общий   окружающий  фон  сейчас  не  присутствует,  а
соприсутствует.  € в самом деле, всЯкий раз, когда мы видим нечто, что нечто
поЯвлЯетсЯ на скрытом,  темном, огромном фоне смутных очертаний,  и это есть
просто мир, фрагментом, осколком которого оно ЯвлЯетсЯ. Љаждый раз  мы видим
только  выступающую  часть скрытого  от нас  в остальном  мира. ‚озведЯ  это
наблюдение в общий принцип,  можно  сказать: в том, что присутствует, всегда
соприсутствует мир.

     ’о  же происходит с реальностью внутри  нас, с вашей психикой. ‚ каждый
момент  мы видим лишь ничтожную часть  его  внутреннего бытиЯ: возникающие у
нас в этот миг мысли, испытываемые нами  страданиЯ, бледный образ,  рисуемый
нашим воображением, чувство, во  власти которого мы теперь находимсЯ, - лишь
эту этакую горстку вещей  встречает  наш  взглЯд, обращенный внутрь;  вместо
себЯ  мы видим  лишь  плечо, заслонЯющее  наше  полное настоЯщее џ,  которое
скрыто от  глаз,  подобно лежащей внизу долине или горе, заслоненной другими
горами.

     €так, мир в том смысле,  который  мы теперь  придаем этому слову, - это
лишь совокупность  вещей, которые  мы  можем  последовательно различать.  ’е
вещи, которых мы сейчас не видим, служат фоном длЯ  видимых  вещей, затем  и
они возникнут перед вами Явно в зримо, будут вам даны. € если каждаЯ из  них
лишь фрагмент, а мир лишь собрание или груда вещей, то можно сказать что мир
в целом - совокупность того, что нам дано, и в силу этой данности называемый
"нашим  миром",  -  свою  очередь,  также  ЯвлЯетсЯ  огромным,  колоссальным
фрагментом,  только  фрагментом  и  ничем более. Њир  себЯ не объЯснЯет даже
самому себе; наоборот, когда теоретически  мы оказываемсЯ перед ним,  то нам
даетсЯ только... проблема.

     ‚  чем  состоит  проблематичность  проблемы?  ‚озьмем  избитый  пример:
погруженнаЯ в  воду палка кажетсЯ прЯмой  на ощупь и кривой на вид. “м хочет
остановитьсЯ на одном из этих признаков, однако не может отдать предпочтение
ни  одному  из  них. Ќе в силах сделать выбор, ум испытывает тревогу  и ищет
решениЯ: он пробует найти выход, превращаЯ эти  признаки в чистую видимость.
Џроблема лежит в осознании  бытиЯ  и небытии,  в осознании противоречиЯ. Љак
говорил ѓамлет: "Ѓыть или не быть, вот в чем вопрос".

     ’аким  предстает  перед  нами  мир: он  не  самодостаточен,  не  служит
основанием  длЯ  собственного бытиЯ, а  кричит  о том, чего  ему  недостает,
провозглашает   свое   не-бытие,   вынуждает   нас   философствовать;   ведь
философствовать   -  значит  искать  целостность  мира,  превращать   его  в
“ниверсум,  придаваЯ ему завершенность и создаваЯ  из части целое, в котором
он  мог  бы спокойно разместитьсЯ. Њир недостаточен и фрагментарен, в основе
этого объекта лежит нечто, не ЯвлЯющеесЯ миром,  не ЯвлЯющеесЯ тем,  что нам
дано. ’аким образом,  это "нечто"  решает основополагающую задачу,  ЯвлЯетсЯ
основной сущностью. Љак говорил  Љант, когда то, что  обусловлено, нам дано,
всеобусловленное ставитсЯ перед нами как  проблема. ‚от главнаЯ  философскаЯ
проблема, неизбежно встающаЯ перед разумом.

     ’еперь обратите внимание на любопытную ситуацию, возникающую в свЯзи  с
этой  постулируемой,  по  не данной нам  сущностью,  основной сущностью.  …е
нельзЯ  искать, как ищут любую  вещь  этого мира,  котораЯ отсутствовала  до
сегоднЯшнего  днЯ,  но,  может  быть, обнаружитсЯ  завтра. Џо своей  природе
основнаЯ  сущность  не  есть то, что  даетсЯ, она никогда  не присутствует в
познании, ЯвлЯЯсь именно тем, чего  недостает в любим присутствии. Љак  мы о
ней  узнаем? ‘  этой  необычной сущностью  происходЯт удивительные  вещи. Њы
замечаем,  что в  мозаике  недостает  фрагмента, по  оставшейсЯ дыре;  видим
именно его  отсутствие; он  присутствует благодарЯ тому,  что его нет, стало
быть, благодарЯ своему отсутствию. Џодобным  образом  основнаЯ сущность есть
то, что  по своей природе вечно отсутствует, чего всегда в мире недостает, -
мы видим только рану, оставленную ее отсутствием, подобно тому как замечаем,
что  у инвалида нет руки. Џоэтому нам следует определить основную  сущность,
наметив краЯ этой раны, очертив линию разлома.  ‚ силу своего  характера она
не  может походить  на  данное  вам сущее,  как раз ЯвлЯющеесЯ  вторичным  и
обоснованным.  Џо своей  природе  основаннаЯ сущность есть  нечто совершенно
иное, ни на что не похожее, абсолютно экзотическое.

     џ думаю,  здесь следует особо подчеркнуть неоднородность  этой основной
сущности и  любого  принадлежащего  вашему  миру сущего,  их  несхожесть, их
несовместимость,  не строЯ иллюзий о  ее  близости и сходстве со  знакомыми,
данными вам вещами. ‚ атом смысле - хотЯ только  в атом -  Я сочувствую тем,
кто не желает  превращать эту трансцендентальную сущность, в нечто домашнее,
близкое, едва ли не в соседнее. Џоскольку в религиЯх Ѓогом именуетсЯ то, что
в философии возникает как проблема поиска основаниЯ мира, мы также  находили
там  две различные позиции: одни помещают Ѓога слишком близко и, подобно ‘в.
’ересе,  заставлЯют  его ходить  между горшками;  другие,  на  мой  взглЯд с
большим уважением  и философским  тактом,  его  удалЯют, выносЯ  за  пределы
нашего мира.

     ‚ этой свЯзи Я всегда с волнением вспоминаю Њаркиона , первого великого
христианского еретика, к которому –ерковь - несмотрЯ  на непременный  эпитет
"первенца  ‘атаны",  - проЯвлЯЯ тонкое понимание, всегда  питала глубочайшее
искреннее почтение, ибо он и впрЯмь был мужем, достойным во всех отношениЯх.
€сходЯ из  сверхчувственного  сознаниЯ,  Њаркион,  как все гностики,  считал
ограниченность, изъЯн,  недостаточность признаком всего земного. Џоэтому  он
не  допускает  даже мысли о том,  чтобы верховный  истинный Ѓог был так  или
иначе свЯзан миром: он не имеет с миром  ничего  общего,  ЯвлЯЯсь  абсолютно
иным. €наче  он морально и онтологически был  бы  запачкан несовершенством и
ограниченностью мира.  Џо мнению Њаркиона,  отсюда следует,  что истинный  и
верховный  Ѓог  может быть  творцом  мира:  тогда  он  оказалсЯ  бы  творцом
несовершенного  мира  и, стало быть, сам несовершенен, мы же, глЯдЯ на  мир,
ищем полное совершенство. ’ворить - сейчас Я привожу собственное  толкование
Њаркиона  - значит  заражатьсЯ :отворенным. Ѓог-творец  - это втораЯ власть,
Ѓог ‚етхого завета,  Ѓог, в котором много от мира сего. Ѓог справедливости и
Ѓог войск, что предполагает его неразрывную свЯзь с преступлением и борьбой.
€стинный  Ѓог, напротив,  не  справедлив,  но просто  благ,  олицетворЯЯ  не
справедливость, а милосердие,  любовь. Ћн  существует извечно, чуждый  миру,
отсутствуЯ  в мире,  не соприкасаЯсь  с ним,  в полном отдалении; поэтому мы
можем  знать его  только "Ѓог-чужеземец",  но  именно  в силу  того, что  он
абсолютно иной, чем мир, он возмещает его ущерб и придает ему завершенность.
Ћдним тем, что он не  имеет к миру никакого отношениЯ, он его спасает. € длЯ
гностика  в высшей  степени божественное  деЯние -  это не сотворение  мира,
доступное  и Языческому  демиургу,  а его "растворение", уничтожение зла, из
которою он построен, т. е. …го спасение.

     Џри  необходимости  эту  дистанцию можно подчеркнуть с  помощью  других
примеров. Ћставим гностицизм, преувеличивавший значение этого аспекта - Deus
exsuperantissmus ‚ернемсЯ к теме нашего рассуждениЯ. Ќе сочтите мои слова за
проповедь  маркионизма.  џ  не  силен  в проповедЯх,  тем  более что  в  них
говоритсЯ  о Ѓоге,  теологической проблеме, котораЯ  длЯ нас лишь  пример из
другой  области.  Њы  рассуждаем  только  об  основной  сущности,  предмете,
принадлежащем исключительно философии.

     ”илософиЯ  - это  познание  вселенной,  или  всего  имеющегосЯ. Њы  уже
видели,  что  длЯ  философа  это  означает  обЯзанность  ставить  абсолютную
проблему, т. е. не опиратьсЯ без лишних хлопот на уже сложившиесЯ верованиЯ,
не  придавать  никакого значениЯ тому, что уже известно. €звестное перестает
быть  проблемой. €так, то известное, что находитсЯ вне философии,  в стороне
от нее или предшествует ей,  исходит из частной, а не всеобщей точки зрениЯ,
ЯвлЯЯсь  знанием  низшего  уровнЯ,  которому  нет  места   на  высотах,  где
осуществлЯетсЯ а  nativitate философское познание. ‘ высоты философии  любое
другое знание представлЯетсЯ  наивным и в некотором отношении  ложным, т. е.
опЯть-таки  оказываетсЯ проблематичным.  Џоэтому  Ќиколай Љузанский  называл
науку docta ignorantia.

     ’акаЯ неудобнаЯ, однако неизбежнаЯ позициЯ, к которой приводЯт философа
призвание  и крайний интеллектуальный  героизм, навЯзывает его мышлению  то,
что  Я называю принципом автономии. ќтот  методологический принцип означает,
что  мы  отказываемсЯ  опиратьсЯ  на  что-либо   предшествующее   той  самой
философии,  которую мы пытаемсЯ построить,  и обещаем не исходить  из мнимых
истин. ”илософиЯ  -  это наука  без предпосылок. Џод  нею  Я понимаю систему
истин, построенную таким образом, что к ее основание  не может быть положена
ни одна  истина, считающаЯсЯ доказанной вне этой системы.  Џоэтому абсолютно
все  философские допущениЯ философ обЯзан добывать собственными  средствами.
€ными словами, философиЯ автономна, она сама себе интеллектуальный закон.  џ
называю это принципом автономии - и он, как нетрудно заметить, свЯзывает нас
с  прошлым   всей  критической  философии;  он  отсылает   нас   к  великому
основоположнику  современного  мышлениЯ  и  позволЯет  по  праву  называтьсЯ
внуками „екарта. Ќе обольщайтесь ласковостью внуков. ‚скоре мы поквитаемсЯ с
нашими дедами. ‘начала философ освобождает  свой ум от  усвоенных верований,
превращаЯ  его  в настоЯщий  необитаемый остров, затем, уединившись  на этом
острове,  он неизбежно становитсЯ ђобинзоном методики. ‚  этом и заключаетсЯ
смысл  сомнениЯ  как  метода,  навечно  заложенного  „екартом  в  преддверии
философского  знаниЯ. Ћн  означает  сомнение не просто во  всем том, что  на
самом    деле   кажетсЯ   сомнительным,   обычно   возникающее   у   всЯкого
здравомыслЯщего человека, но  даже  в том,  что не  вызывает,  но в принципе
может вызвать сомнение. ќто сомнение,  которым  философ пользуетсЯ  в  своей
работе  как  скальпелем,  не сводитсЯ к обычной людской подозрительности,  а
распространЯетсЯ на гораздо более широкую область: от  Явно сомнительного до
того,  в  чем  можно  усомнитьсЯ.  Џоэтому  „екарт  назвал  свои  знаменитые
размышлениЯ не "Ћ том, что подвергают сомнению".

     ќтим   объЯснЯетсЯ    характернаЯ   черта   всей    философии   -    ее
парадоксальность.  ‚сЯ  философиЯ  -  парадокс,  она   расходитсЯ  с  нашими
естественными представлениЯми о жизни, потому что подвергает  теоретическому
сомнению даже самые очевидные, бесспорные в обычной жизни верованиЯ.

     Ќо раз  уж, соблюдаЯ принцип автономии, философ отступил в расположение
нескольких  первичных  истин, не допускающих даже  теоретического сомнениЯ и
потому  служащих  собственным  доказательством и  подтверждением,  он должен
встать лицом  к “ниверсуму и завоевать, захватить его целиком. ќтот исходный
пункт  или несколько пунктов строгой истины нужно расширить настолько, чтобы
взЯть в плен  все имеющеесЯ. ЌарЯду  с  аскетическим  принципом  осторожного
отступлениЯ,   т.  е.  автономией,  действует   противоположный  принцип   -
универсализм, стремление ума к целому, которое Я называю пантономией.

     Ћдного принципа автономии недостаточно: он негативен, статичен, требует
осмотрительности, он  призывает остерегатьсЯ,  а па действовать,  не  служит
ориентиром,  не направлЯет движение  вперед.  Њало  не  делать ошибок, нужно
поразить  цель, нужно неутомимо атаковать нашу проблему  определениЯ целого,
или “ниверсума,  поэтому каждое философское  понЯтие должно вырабатыватьсЯ с
учетом  целого   в  отличие  от  понЯтий  частных  наук,  где  каждаЯ  часть
рассматриваетсЯ  обособленно  или  как ложное целое. ’ак, физика говорит вам
лишь о том, что такое материЯ, как будто она одна и существует в “ниверсуме.
Џоэтому  физики всегда  стремилась, поднЯв  мЯтеж,  объЯвить себЯ  подлинной
философией; материализм и  есть  псевдофилософиЯ,  рожденнаЯ  этим  мЯтежом.
”илософ,  напротив,  ищет  в материи  то, что свЯзывает  ее  с  “ниверсумом,
сообщает  о каждой вещи конечную истину,  то, чем она  ЯвлЯетсЯ  в  свЯзи  с
другими  вещами.  ќтот  концептуальный  принцип Я называю  пантономией,  или
законом целостности.

     ЌачинаЯ  с  ‚озрождениЯ  и  вплоть  до  наших  дней  принцип  автономии
провозглашалсЯ  достаточно   часто,  что  иногда  имело  весьма  прискорбные
последствиЯ,  тормозившие  и  даже  приостанавливавшие  развитие философской
мысли.  Џринцип  пантономии,  или универсализма,  напротив,  привлек  к себе
должное  внимание  лишь  в  один из моментов  античности и в недолгий период
романтической  философии,  от Љанта до ѓегелЯ. Ћсмелюсь заЯвить,  что это  и
только  это  сближает нас  с  посткантианскими системами, чей идеологический
стиль  в  остальном  слишком  устарел.  Ћднако  это единственное  совпадение
говорит о многом. Њы сходимсЯ в том, что не довольствуемсЯ одним стремлением
избежать  ошибок и не считаем,  что эту  задачу легче всего выполнить, сузив
область  исследованиЯ;  напротив,  мы  стремимсЯ   предельно  ее  расширить,
превратив  намерение  размышлЯть  обо  всем,  не оставлЯЯ  ничего  вовне,  в
методический  императив.  ЌачинаЯ  с  ѓегелЯ,  философы забыли  о  том,  чти
философиЯ  есть  целостное   мышление,  а   не  что   иное,  со  всеми   его
преимуществами и, разумеетсЯ, недостатками.

     Ќам  нужна такаЯ  философиЯ,  котораЯ  была  бы  философией и только ею
одной, котораЯ признала  бы  свою  судьбу во всем  ее  блеске и  нищете,  не
завидуЯ познавательным доблестЯм других наук: точности математической истины
или  чувственному подтверждению и  практичности истины  физической.  ”илософ
прошлого  века не  случайно изменил своему  предназначению.  ‚ то  времЯ  на
‡ападе  было принЯто отвергать свою ‘удьбу,  стремитьсЯ стать  иным, чем  ты
есть.   ’о  было  истинно  революционное   времЯ.  ‚  конечном  счете  слова
"революционный дух" означают  не  только  стремление к совершенству,  всегда
достойное  похвал  и  уважениЯ,  по  и уверенность,  что  можно  безгранично
превращать  одно в другое,  менЯЯ даже суть вещей, что стоит  ли подумать  о
каком-либо  Якобы  наилучшем  миропорЯдке   или  обществе,  чтобы  принЯтьсЯ
претворЯть их в жизнь, не  сообразуЯсь  с тем, что основнаЯ структура мира и
общества не  терпит перемен и, стало быть, ограничивает осуществимость наших
желаний,  придаваЯ  любой  реформаторской  деЯтельности,  котораЯ  этого  не
замечает,   характер  легкомысленной  затеи.  ђеволюционному  духу,  который
утопически  пытаетсЯ превратить вещи в  то, чем они никогда не могут да и не
должны  быть, следует противопоставить  великий этический  принцип,  который
Џиндар провозгласил  в своих  стихах, сказав просто-напросто:  "‘тань  самим
собой".

     Ќеобходимо,  чтобы  философиЯ  смирилась со  своей  скромной ролью,  не
претендуЯ на чужие  достоинства, украшающие другие виды знаниЯ. •отЯ сначала
может  показатьсЯ,  что  философиЯ  в своем  стремлении охватить  “ниверсум,
поглотить его, страдает манией величиЯ, речь, собственно, идет о  дисциплине
не более и не менее скромной,  чем другие. €бо “ниверсум, или все имеющеесЯ,
ЯвлЯетсЯ не  каждой из  имеющихсЯ вещей,  а  только  тем,  что в каждой вещи
универсально, и, стало быть, лишь одной стороной каждой вещи. ‚ этом смысле,
хотЯ только в этом, объект философии тоже частичен,  ибо  он часть,  которой
каждаЯ вещь прикреплЯетсЯ к целому, как бы ее пуповина. Ћсмелюсь утверждать,
что  философ  в  конечном  счете  тоже  специалист, а  именно специалист  по
универсумам.

     Џотому  как  ќйнштейн,  как  мы  видели,  превращает  эмпирическую   и,
следовательно,  относительную  метрику  -  т.  е. то,  что на первый  взглЯд
кажетсЯ  ограничением и даже причиной  ошибок, -  в  основу  всех физических
понЯтий, философиЯ  -  мне важно  это  подчеркнуть -  превращает  стремление
охватить  умом  “ниверсум в  логический  и  методологический  принцип  своих
представлена. ‘тало быть, то, что может казатьсЯ пороком, безумным желанием,
она превращает  в  свою  суровую  судьбу  и  плодотворную истину.  ’ех,  кто
подходит  к  предмету философии  более  вдумчиво  удивит, что это требование
охватить целое  называют  логическим принципом.  €сстари логика  знает  лишь
принципы  тождества и  противоречиЯ,  достаточного  основаниЯ и исключенного
третьего.  ‚озможно,  менЯ  обвинЯт  в  ереси,  однако  на  этот  раз  Я  не
проговорилсЯ, а как бы ее провозглашаю. ‚  свое времЯ  мы убедимсЯ, что  эта
ересь имеет глубокий смысл и веские основаниЯ.

     ‘огласно  бретонской  легенде,  тот,  кто  спускалсЯ  в  чистилище  ‘в.
Џатрика,   уже  никогда  не   мог  смеЯтьсЯ.   Ќеподвижность  лицевых  мышц,
ответственных  за   поЯвление  улыбки,  служила  "удостоверением"  подземных
странствий.  Њистик   возвращаетсЯ  цел  и  невредим,  безо  всЯких   следов
соприкосновениЯ с  высшей  материей, в которую он некогда  погружалсЯ.  …сли
кто-нибудь  скажет нам,  что вернулсЯ  со дна  морского, мы  невольно бросим
взглЯд на его одежду, отыскиваЯ  на ней неЯсные следы кораллов и водорослей,
глубокое водной фауны и флоры.

     Ћднако  соблазн  совершить  предложенное  путешествие  так велик,  что,
подавив  мгновенное  замешательство,  мы   с  готовностью   устремлЯемсЯ  за
мистиком. Ќас обольщают его слова. Љак  правило, мистики  виртуозно  владели
словом,  были  очень точными  писателЯми.  ‹юбопытно  и  - как  мы  увидим -
парадоксально,  что во  всем мире  классиками Языка  были мистики.  ЌарЯду с
изумительной  остротой ума  мистики  всегда обладали огромным  драматическим
талантом. „раматизм - это особое напрЯжение нашей  души,  вызванное тем, что
ожидаетсЯ в будущем, приближаЯсь с каждым часом, так что любопытство,  страх
или влечение, возбужденные этим будущим событием, ежеминутно накапливаютсЯ и
усиливаютсЯ сами по себе. …сли дистанциЯ, отделЯющаЯ вас от столь  желанного
или  столь пугающего будущего, разделена  на этапы, то с переходом к каждому
последующему этапу  наше напрЯжение каждый раз возрастает. ’ого, кто намерен
пересечь ‘ахару, интересуют ее границы,  за которыми кончаетсЯ  цивилизациЯ,
но еще  больше  его  интересует  то, что внутри этих границ -  ведь это  уже
пустынЯ,  - однако больше всего его  интересует сам центр пустыни, как будто
этот  центр  и  есть   ее  квинтэссенциЯ.  €так,  не  иссЯкаЯ  со  временем,
любопытство,  подобно  вашим  мышцам,  растет  и крепнет  от  нагрузки.  Ќам
интересно, что следует  за первым этапом, но еще интереснее,  что скрываетсЯ
за  следующим и т,  д. ‹юбому хорошему драматургу  известно,  что напрЯжение
механически  достигаетсЯ  делением' пути  к  обещанному будущему  на  части.
Џоэтому  мистики  всегда делЯт  путь к экстазу на этапы.  €ногда речь идет о
замках,  разделенных  на  комнаты,  которые,  подобно  Японским  коробочкам,
находЯтсЯ одна в другой, - как у ‘в. ’ересы; иногда это восхождение на гору,
с одного уступа на другой,  как у ‘в. •уана де ла Љрус, или же лестница, где
каждаЯ ступень обещает нам новое видение  и новый пейзаж -  как на  духовной
‹ествице  ‘в.  €оанна  ‹ествичника  .  ЏризнатьсЯ,  по   достижении  каждого
следующего этапа мы чувствуем некоторое разочарование. Ћднако надежда на то,
что еще шаг -  и  нам  откроетсЯ нечто чудесное и невероЯтное,  питает  наше
воодушевление. Ќо именно в последней комнате, на  вершине  горы Љармело,  на
последней ступени' лестницы наш проводник-мистик, до той поры но умолкавший,
говорит: "‘ейчас Я вас покину, Я  собираюсь погрузитьсЯ в транс. ‚ернувшись,
Я все вам расскажу". Њы  терпеливо  ждем, мечтаЯ своими глазами увидеть, как
мистик  возвращаетсЯ  прЯмо  из  бездны,  еще окутанный  тайной, пропитанный
терпким запахом иных ветров, какой порой хранит одежда мореплавателей. € вот
он  возвращаетсЯ;  он  приближаетсЯ и  говорит: "Ђ  знаете, Я не  смогу  вам
рассказать  ничего  или   почти   ничего,  ибо  увиденное  мной  невыразимо,
непередаваемо,   неизъЯснимо".   €   прежде   столь   красноречивый,   столь
словоохотливый мистик в решающий момент вдруг погружаетсЯ в молчание, а чаще
- и  вот изначально хуже  - сообщает  нам о запредельном мире такие пустЯки,
такие банальности, что лишь дискредитирует тот мир. Љак говоритсЯ в немецкой
поговорке, "из долгого путешествиЯ приносЯт рассказы". €з путешествиЯ в иные
пределы мистик не приносит  ничего  или  почти  ничего, что  можно  было  бы
рассказать. Њы  зрЯ потратили времЯ. Љлассик Языка  преображаетсЯ  в мастера
молчаниЯ.

     ќтим Я хочу сказать, что сдержанное - в прЯмом смысле слова - отношение
к  мистицизму  должно  состоЯть  не  в  скрупулезном  изучении  произведений
мистиков с  точки зрениЯ клинической психиатрии - ибо такой подход не выЯвил
бы  ничего существенного в  их  работах,  - и  не в выдвижении любых  других
предварительных возражений; напротив, нам следует, согласившись со всеми  их
заЯвлениЯми, поймать  их  на  слове.  Ћни  претендуют  на  высшее  звание  о
действительности.  …сли и  в самом деле трофеи знаниЯ,  добытые  в состоЯнии
транса, ценней теоретических  знаний мы не колеблЯсь, откажемсЯ от последних
и станем  мистиками.  Ћднако банальности,  которые  нам сообщают, невыносимо
скучны. Ќа  это мистики отвечают, что  экстатическое знание  в  силу  самого
своего превосходства выходит за пределы всЯкого Языка ЯвлЯЯсь немым знанием.
…го можно достигнуть только своими силами, в одиночку, и мистическаЯ книга в
отличие  от  научной  есть  не  учение  о  трансцендентальной реальности,  а
описание   ведущего  к  этой  реальности  пути,  путеводитель  длЯ   разума,
стремЯщегосЯ к абсолютному. Њистическое знание невыразимо и по своей природе
бессловесно.

     ‚ самом деле, невыразимость  и молчаливость того или иного знаниЯ также
не могут служить доводом против мистицизма. Љраски которые видЯт наши глаза,
и звуки, которые слышат наши уши, строго говорЯ,  невыразимы. Ћсобый оттенок
реального цвета не выразить словами, его нужно видеть, и только видевший его
определенно знает,  о  чем  идет речь. ‘лепому  по  описать всей красочности
мира, котораЯ  длЯ нас столь очевидна. €  Ѓыло бы неверно сомневатьсЯ в том,
что видит мистик, на том  основании, что  видеть  это способен  он один. Ќам
нужно искоренить из сознаниЯ демократию  знаниЯ, согласно которой существует
только то что может знать каждый. Ќет, есть люди,  видЯщие больше других,  и
этим другим остаетсЯ  лишь  признать  их превосходство,  когда оно очевидно.
€ными  словами,  незрЯчий должен  доверЯть  зрЯчему. Ќам  возразЯт:  "Ђ  как
удостоверитьсЯ,  что  некто  действительно  видит  нам невидимое? Њир  полон
шарлатанов, честолюбцев, мошенников и безумцев". Њне кажетсЯ, найти критерий
в  этом  случае  нетрудно: Я поверю, что  кто-то  видит  больше  менЯ,  если
благодарЯ   недоступному   мне   высшему   видению  он   получает   заметное
превосходство.  џ сужу  по результатам.  €так,  заметьте, что  мистицизм  не
получил  широкого  признаниЯ  вовсе   не  потому,   что  мистическое  звание
невыразимо и  непередаваемо  - мы еще убедимсЯ в  том, что в самом деле есть
знаниЯ,  непередаваемые  по самой своей природе, приговоренные к неизбежному
молчанию. џ выступаю  против  мистицизма потому, что мистическое видение  не
дает никаких  преимуществ разуму. Љ счастью, некоторые мистики прежде  всего
были  гениальными мыслителЯми - например Џлотин, Њейстер ќкхарт и Ѓергсон. “
них  особенно разителен контраст между  логичностью  и  Ясностью мышлении  и
бедностью экстатических поисков.

     Њистицизм склонен злоупотреблЯть глубинами и  спекулировать бездной; по
меньшей  мере,  бездна  его  восхищает и  притЯгивает.  Ќо  философиЯ  имеет
противоположную склонность. ‚ отличие от мистики ее влечет  не  погружение в
пучину, а выход на поверхность.  ‚опреки расхожей молве, философиЯ воплощает
могучее  стремление  к  поверхности,  т.  е. к  тому,  чтобы  вынести  ‚  на
поверхность и по возможности сделать  Явным, Ясным,  доступным то, что  было
гаубичным, тайным, скрытым. …й отвратительны таинственность  и мелодраматизм
посвЯщенного, мистагога. Ћна может сказать вместе с ѓете:

     Ѓлажен, кто вырватьсЯ на свет

     ЌадеетсЯ из лаки окружной.

     ”илософиЯ  -  это могучее  стремление  к прозрачности  и упорнаЯ тЯга к
дневному свету.  …е главнаЯ цель - вынести на поверхность, обнажить, открыть
тайное или  сокрытое;  в ѓреции  философиЯ сначала называлась  а1etheia, что
означает разоблачение, обнажение, раскрытие - короче, проЯвление. Ђ проЯвить
- значит  произнести слово: logos. …сли мистицизм - молчание, то философиЯ -
слово, открытие бытиЯ вещей в подпой обнаженности и прозрачности речи, слово
о бытии:  онтологиЯ.  ‚  отличие  от  мистицизма  философиЯ  стремитсЯ  быть
произнесенной тайной. ЏомнитсЯ, несколько  лет назад Я напечатал  следующее:
"€так, Я прекрасно понимаю и легко разделЯю ту настороже ревность, с которой
–ерковь  всегда  относилась  к  мистикам, опасаЯсь, как бы их  экстатические
приключениЯ не  умалили  авторитета  веры. ќкстаз  близок  к  "исступлению".
Џоэтому сами мистики сравнивают его с опьЯнением. €м не  хватает  выдержки и
юности  ума. ‚  их  отношении  к  Ѓогу  есть  нечто  от вакханалии, претЯщее
суровому  спокойствию  истинного  свЯщенника. ‘уть  в том, что конфуцианский
мандарин испытывает  к даосистскому  мистику точно  такое же презрение,  как
католический  теолог  к  невидЯщей  монашке.  ‘торонники  беспорЯдка  любому
порЯдку  всегда  предпочтут  анархию,  а  исступленность  мистиков -  Ясному
упорЯдоченному уму свЯщенников, т. е. –еркви. џ чувствую, не могу  разделить
и этого предпочтениЯ.  Џо очевидной причине. ђаз мой взглЯд, любаЯ  теологиЯ
нам  говорит  гораздо больше о Ѓоге, сообщает  больше догадок  и  сведений о
божественном, чем все вместе взЯтые экстазы всех вместе взЯтых мистиков.

     Џоэтому, отказавшись от скептического отношениЯ к трансу мистик" нужно,
как  Я уже  говорил, поверить  ему на слово,  получать от  него  то, что  он
выносит из своих трансцендентальных погружений, а затем посмотреть, чего оно
стоит.  Џо  правде  говорЯ,  то,   что  он  может  сообщить,  вернувшись  из
путешествиЯ  в  такие  выей  стоит немногого.  џ верю, что  европейскаЯ душа
близка к  новому  опыту  Ѓога,  к  новым поискам этой важнейшей  реальности.
Ћднако   Я  сильно  сомневаюсь,   что   обогащение   наших  представлений  о
божественном  придет  подземными   ходами  мистики,  а  не  светлыми  путЯми
дискурсивного   мышлениЯ.  ’еологиЯ,  а  не  ќкстаз   заЯвив  это   со  всей
определенностью,    Я    не    вижу    основании    пренебрегать    работами
.мыслителей-мистиков. ‚ ином смысле и в иной свЯзи они представлЯют огромный
интерес. ‘егоднЯ как  никогда мы должны многому у них научитьсЯ. ‚ том числе
небезынтересно их представление об экстазе - конечно, не сам экстаз.  ‚скоре
мы увидим почему. џ утверждаю,  что мистическаЯ философиЯ не имеет отношениЯ
к  тому,  что  мы  пытаемсЯ  построить  под  именем философии.  …динственное
изначальное ограничение  последней  состоит в стремлении  быть теоретическим
мышлением, системой понЯтий, т. е. высказываний.  ‚ернувшись - уже в который
раз - к поискам  сравнениЯ с современной наукой  Я скажу. если физика  - все
то, что  можно  измерить, то  философиЯ  -  все  то,  что  можно  сказать об
“ниверсуме.

     ‹екциЯ VI

     [‚ерование  и теориЯ;  жизнерадостность-€нтуитивнаЯ очевидность- „енные
философской проблемы.]

     €так,  философиЯ  есть  не что иное,  как  деЯтельность  теоретического
познаниЯ,  теориЯ  “ниверсума.  €  хотЯ  слово  "“ниверсум",  распахнувшись,
подобно широкому окну, как будто слегка оживлЯет суровое слово

     "теориЯ",  не  будем забывать, что мы собираемсЯ строить не “ниверсум -
длЯ этого нам пришлось бы вообразить себЯ богами - а лишь  его теорию. €так,
философиЯ  но ЯвлЯетсЯ  “ниверсумом, она  даже не ЯвлЯетсЯ  непосредственным
общением с “ниверсумом, которое мы именуем "жизнью", мы будем  не переживать
вещи, а  теоретизировать  о них,  их созерцать.  Ђ созерцать  вещь -  значит
находи