зни.  “же давным-давно Я предрекал неотвратимость и размах
этих   перемен.  Ќапрасный  труд.  џ   встречал  только  осуждение:  в  моих
предсказаниЯх видели  одно  лишь неуемное стремление удивить. ‘обытиЯм нужно
было  разразитьсЯ во  всей  их внутренней неприглЯдности, чтобы  злые  Языки
умолкли.  ‚от  перед нами  новаЯ  жизнь... Ќо  нет,  она  еще  не наступила.
Џеремены окажутсЯ гораздо более значительными, чем те, которые мы наблюдаем,
и  проникнут  в такие глубины человеческой жизни, что  Я, наученный  прошлым
опытом, не склонен делитьсЯ всеми своими  предчувствиЯми. —то телку нагонЯть
страх,  не  убеждаЯ;  ведь  страх   рождаетсЯ  от  непониманиЯ,  вернее,  от
превратного пониманиЯ.

     €так, перед  нами  еще  одна волна нового времени; кто  хочет спастись,
должен взмыть на ее  гребне.  Љто окажет  сопротивление,  не захочет  понЯть
нового облика  жизни, неотвратимо  будет смыт отхлынувшей волной прошлого, в
любом случав и  в любом смысле: в работе,  если  он ученый  или художник,  в
любви, если он сентиментален, в политике, если он честолюбив.

     Ќам  нужно  было  впервые  затронуть тему  поколений.  Ќо вышесказанное
действительно было  только  первым прикосновением,  внешней  стороной  этого
гигантского и глубокого ЯвлениЯ, Я которому мы приблизимсЯ более  решительно
и  смело,  когда  настанет  пора  пальпировать  то,  что  мы  так  учтиво  и
бестрепетно, ибо не ведаем, что говорим, зовем "нашей жизнью".

     Ќо  сейчас  речь  идет  о  том,  чтобы  выЯвить самые  непосредственные
причины,  вызвавшие  отступление  и  упадок  философского духа  в  последние
шестьдесЯт  лет  XIX   в.,  и  те,  которые,  наоборот,  способствовали  его
сегоднЯшнему распространению и расцвету.

     ‡аметьте, что любаЯ наука или знание имеют свой предмет - то, о чем эта
наука знает  нечто  или  пытаетсЯ  узнать, - вдобавок ей присущ определенный
метод  познаниЯ  того,  что  она  знает.  ’ак, предмет математики - числа  и
пространство -  отличаетсЯ от предмета  биологии - органических Явлений.  Ќо
математика, кроме того,  отличаетсЯ  от биологии как метод познаниЯ, как вид
знаниЯ.  „лЯ  математика  знать  и  познавать значит думать вывести  теорему
посредством строгих  суждений,  основанных  в конечном счете  на  бесспорных
фактах.  ЃиологиЯ,  напротив,  довольствуетсЯ  приблизительными  обобщениЯми
неточных [фактов, о которых мы узнаем  с помощью чувств. Џоэтому как  [метод
познаниЯ обе науки отличаютсЯ по  рангу: математический почитают за образец,
биологический в целом считают незрелым. Ќо математика, в свою очередь, имеет
тот недостаток,  что объекты, к которым применима ее теориЯ, не  реальные, а
по  словам „екарта и ‹ейбница,  "мнимые". Ќо вот в XVI  в. поЯвлЯетсЯ  новаЯ
научнаЯ  дисциплина  -  nuova scienza  ѓалилеЯ,  котораЯ,  с одной  стороны,
обладает дедуктивной строгость"  математики,  а  с  другой  -  повествует  о
реальных  предметах, ч светилах и  вообще  о телах. ‚ хронике развитиЯ мысли
такое  засвидетельствовано  впервые;  впервые поЯвилось  знание,  полученное
путем строгой дедукции и вместе с тем подтвержденное чувственным наблюдением
фактов,  т.   е.  подчинЯющеесЯ  двойному  критерию  достоверности:  чистому
рассуждению, с помощью которого мы думаем прийти к  некоторым заключениЯм, и
простому  восприЯтию,   подтверждающему   эти  чисто  теоретические  выводы.
Ќерасторжимый  союз  двух  критериев  привел  к  поЯвлению  так  называемого
экспериментального метода познаниЯ, характерного длЯ  физики. Ќеудивительно,
что  наука,  наделеннаЯ  такими  счастливыми  свойствами,  сразу  же   стала
выделЯтьсЯ  сред других наук,  привлекаЯ лучшие  умы.  „аже  с исключительно
теоретической  точки  зрениЯ  как чистаЯ теориЯ  или  точное знание  физика,
несомненно,  ЯвлЯетсЯ  чудом разума. Ћднако  вскоре ни длЯ кого  не осталось
тайной, что дедуктивные выводы рациональной физики и чувственные наблюдениЯ,
полученные в ходе эксперимента, совпадают не точно, а только приблизительно.
Џравда,   это   расхождение  было  не  настолько  велико,   чтобы   помешать
практическому развитию науки.

     Љонечно  же,  эти  две  особенности  физического  знаниЯ:  практическаЯ
точность  и подтверждение этого  знаниЯ при помощи чувственно воспринимаемых
фактов  (не забывайте о  том  впечатлЯющем обстоЯтельстве, что звезды, будто
подчинЯЯсь законам, предписанным им астрономами, с редким усердием спешат на
свидание  друг  к  другу  в  такой-то  час  и  в  такой-то  точке  огромного
небосклона),  Я  повторЯю, эти две особенности  не  могли  бы  сами по  себе
обеспечить  последующий  невиданный  триумф  физики.   ќтот  метод  познаниЯ
беспредельно прославила третьЯ особенность Ћказалось, что физические истины,
помимо  их  теоретических  достоинств,  могут  употреблЯтьсЯ  длЯ  получениЯ
житейской пользы.  ЋпираЯсь  на них,  человек  мог  вмешиватьсЯ  в  природу,
извлекаЯ  из нее  выгоду. ќта  третьЯ особенность  практическаЯ пригодность,
обеспечивающаЯ господство над материей.  уже не  относитсЯ к  достоинству  и
совершенству физики как теории и знаниЯ. ‚ ѓреции это  изобилие практических
возможностей не приобрело  бы  решительного влиЯниЯ  на души но в …вропе оно
совпало с господством так называемого буржуа, человека того типа, который не
чувствует  призваниЯ к теоретическому созерцанию,  а  нацелен  на  практику.
Ѓуржуа  желает разместитьсЯ в  мире с удобствами  и  длЯ этого вторгаетсЯ  в
него,  сообразуЯсь  с  собственным удовольствием.  Џоэтому  буржуазнаЯ эпоха
гордитсЯ в первую очередь успехами индустриализации  и вообще полезными  длЯ
жизни специальностЯми: медициной, экономикой, управлением.  ”изика приобрела
невиданный престиж, потому что  от нее произошли машина и медицина. €нтерес,
проЯвленный к ней массой средних людей, не плод наручной любознательности, а
материальный интерес. ‚ подобной атмосфере и  зародилось  то, что можно было
бы назвать "империализмом физики".

     Ќам,   рожденным   в   воспитанным   в   эпоху   подобных   настроений,
представлЯетсЯ весьма  естественным,  самым  естественным  и  разумным,  что
предпочтение  отдаетсЯ  тому методу  познаниЯ,  который независимо от  своих
теоретических достоинств приносит нам  практическое господство над материей.
•отЯ мы рождены и воспитаны в  эту эпоху, однако вступаем в новый цикл,  раз
не довольствуемсЯ первым впечатлением, в свете которого практическаЯ польза,
естественно,   принимаетсЯ   за   эталон  истины.  Ќапротив,   мы   начинаем
догадыватьсЯ,  что  это стремление  властвовать  над  материей  и  делать ее
удобной, этот восторг  перед  комфортом, возведенным  в  принцип,  столь  же
спорен,  как  и  любой  другой. ‚стревоженные этим подозрением, мы  начинаем
понимать, что комфорт не более чем  субъективное  пристрастие, grosso  modo,
каприз западного человечества, длЯщийсЯ уже 200 лет, но сам по себе никак не
свидетельствующий  о каком-либо  превосходстве.  …сть  люди,  предпочитающие
комфорт  всему остальному; есть люди,  не  придающие ему большого  значениЯ.
Љогда   Џлатон   предавалсЯ  размышлениЯм,  без   которых  ив  поЯвилась  бы
современнаЯ физика, а вместе с ней и комфорт, он, как и все греки, вел очень
суровую жизнь, а что до удобств, средств передвижениЯ, отоплениЯ и  домашней
утвари  -   совершенно  варварскую.  ‚  то  же  времЯ  китайцы,  никогда  не
занимавшиесЯ   научным  мышлением,   не   разработавшие  ни   одной  теории,
вырабатывали   чудесные   ткани,   создавали   предметы    быта,   сооружали
приспособлениЯ, служащие  утонченному  комфорту. Џока  в Ђфинах,  в Ђкадемии
Џлатона, изобретали  чистую математику,  в  Џекине изобрели  носовой платок.
€так,  очевидно,  что   страсть   к  комфорту,  последний  довод   в  пользу
предпочтениЯ, отдаваемого физике, не служит свидетельством  превосходства. ‚
одни времена это понимали, а в другие -  нет. ‚сЯкий, кто  научилсЯ смотреть
на наше времЯ сколько-нибудь  проницательно, может  предвидеть, что восторги
по поводу императива удобств постепенно утихнут.  €ми будут пользоватьсЯ, им
будут   уделЯть   внимание,   будут   заботитьсЯ    об   их   сохранении   и
совершенствовании, но не в качестве самоцели и  навернЯка без энтузиазма,  а
просто чтобы избежать неудобств.

     Џоскольку стремление к  комфорту не всегда сопутствует прогрессу, а как
бы  разбросано  наугад  по  самым различным  эпохам, то  любопытным было  бы
интересно  выЯснить,  в чем  же  они  совпадают;  или,  иными словами, какие
условиЯ человеческой  жизни  обычно  порождают  эту страсть к  удобствам. Ќе
знаю, каким оказалсЯ бы результат этого исследованиЯ.

     ’олько  подчеркну  мимоходом  одно  совпадение: самое большое  внимание
комфорту в истории  уделЯлось дважды -  в …вропе в последние двести лет и  в
китайской  цивилизации.  —то  общего  между  двумЯ  такими  равными,  такими
непохожими человеческими мирами?  Ќасколько  мне известно,  только  одно:  в
…вропе тогда царил "добрый буржуа", тип  человека, воплощающего стремление к
прозе, а с другой стороны, китайцы слывут прирожденными филистерами;  хотЯ Я
сказал это небрежно, не претендуЯ на точность.

     €менно этот смысл познаниЯ выразил философ буржуазии Ћгюст Љопт в своей
известной формулировке: Science, d`ou prevoyance; prevoyance, d`ou  action*.
’о  есть смысл  знаниЯ в  предвидении,  а  смысл  предвидениЯ  в обеспечении
действиЯ. €з  чего следует, что истинность познаниЯ определЯетсЯ действием -
разумеетсЯ,  успешным. € в самом деле, уже  в  конце  прошлого века  великий
физик Ѓольцман сказал:  "Ќи логика,  ни философиЯ, ни  метафизика в конечном
счете не решают  вопроса  об  истинности  или ложности,  его  решает  только
действие.  Џо  этой  причине  Я  считаю  технические  достижениЯ  не  просто
вторичным следствием естественных наук, а их логическим доказательством. Ѓез
этих практических достижений мы  не знали бы, как  вам рассуждать.  Ќаиболее
корректны те рассуждениЯ, что имеют практический результат". ‚ своей "ђечи о
позитивном разуме" сам  Љонт уже подсказывает, что техника управлЯет наукой,
а не наоборот.  €так,  в соответствии  с этой точкой зрениЯ,  польза не есть
непредвиденное следствие,  полученное как бы в придачу к истине, а наоборот,
истина есть интеллектуальное следствие практической  пользы. Џрошло  немного
времени, и на варе нашего века из этих  идей родилась философиЯ: прагматизм.
‘  обаЯтельным цинизмом, свойственным "Янки", как  и любому  новому  народу,
североамериканский прагматизм отважно провозгласил тезис: "Ќет  истины кроме
практического  успеха". € с этим тезисом, столь же смелым, сколь и  наивным,
столь  наивно  смелым,  севернаЯ часть американского  континента вступила  в
тысЯчелетнюю историю философии.

     Ќе  следует путать  низкую  оценку прагматизма как  философии  в общего
положениЯ  с   предвзЯтым  беспочвенным  и  ханжеским  презрением  к   факту
человеческого  практицизма  в  пользу  чистой  созерцательности.   ‡десь  мы
намерены  свернуть  шею  всЯкому  ханжеству, включаЯ  ханжество  в  науке  и
культуре, которое  впадает в экстаз перед чистым знанием,  не задаваЯ  о нем
драматических  вопросов.  ‚  этом  наше  существенное  отличие  от  античных
мыслителей - как от  Џлатона, так  и от  ЂристотелЯ, - которое должно  стать
одной  из  серьезнейших  тем  нашего  размышлениЯ.  ‚озвращаЯсь  к  ключевой
проблеме, т.  е. определению "нашей жизни",  мы попытаемсЯ смело вскрыть эту
вечную двойственность,  делЯщую жизнь созерцательную и жизнь  деЯтельную, на
действие и созерцание, на Њарфу и Њарию.

     ’еперь  же мы  только намерены показать, что  имперский  триумф  физики
объЯснЯетсЯ  не столько  ее  достоинствами  как  науки,  сколько социальными
причинами.  Ћбщество  заинтересовалось  обильными   плодами  физики,   и   в
результате этого общественного  интереса самомнение физиков за последние сто
лет  непомерно  выросло. ‘  ними в общих чертах  произошло  то  же,  что и с
врачами. Ќикому не придет в голову считать  медицину образцом пауки;  однако
то благоговение, которое испытывают перед врачом, как раньше перед колдуном,
в домах,  где имеетсЯ больной,  внушает  ему уверенность  в  себе и  в своем
занЯтии,  дерзкую смелость,  настолько же  привлекательную,  насколько  мало
основанную   на  разуме,  ибо  врач  пользуетсЯ,  манипулирует  результатами
различных наук, но обыкновенно вовсе не ЯвлЯетсЯ ученым, теоретиком.

     Ѓлагосклонность  судьбы, общественное  признание, как правило,  сбивают
нас с  пути, рождают в нас тщеславие и агрессивность.  Џодобное случилось  с
физикой,  и в  результате почти столетие духовнаЯ жизнь …вропы  страдала  от
того, что можно было бы назвать "терроризмом лабораторий".

     ”илософы, подавленные этим  превосходством, стыдились  быть философами,
вернее,  устыдились не быть физиками. Џоскольку истинно философские проблемы
не могут быть решены  методами  физики, они отказались от попыток их решить,
отказались  от философии, сведЯ ее к  минимуму, униженно  поставив на службу
физике. Ћни решили, что единственной философской темой  ЯвлЯетсЯ размышление
над  самим фактом  физики,  что философиЯ не более чем теориЯ познаниЯ. Љант
первым  решительно  встает  на  эту  позицию,  открыто  пренебрегаЯ великими
космическими  проблемами;  жестом  уличного  регулировщика   он  перекрывает
движение  философии -  двадцать  шесть веков  метафизического мышлениЯ -  со
словами:  "‚сЯкаЯ философиЯ  отменЯетсЯ вплоть  до  ответа  на вопрос:  "Љак
возможны  синтетические априорные суждениЯ?". €так,  синтетические априорные
суждениЯ представлЯютсЯ ему физикой, фактом физико-математической науки.

     Ќо подобнаЯ  постановка вопроса не  имела  никакого отношениЯ  к теории
познаниЯ. Ћна исходила из уже готового физического  знаниЯ  и не спрашивала:
"—то такое познание?",

     ‹екциЯ III

     ["’ема  нашего времени.". - "Ќаука"  - это  чистый символизм.  -  ЊЯтеж
наук. - Џочему существует философиЯ? - ’очность науки и философское знание.]

     ‚ прошлый раз мы едва шагнули на порог того, что Я намеревалсЯ изложить
в  ходе лекции.  џ хотел назвать  непосредственные, хотЯ  заведомо не дающие
исчерпывающего объЯснениЯ, причины того, почему  сто лет  назад  философский
дух  ослаб и  отступил, а  сегоднЯ,  напротив, он вновь  обретает силы.  Њне
хватило времени только на  первый пункт. ”илософиЯ была растоптана,  унижена
империализмом физики  и запугана  интеллектуальным  терроризмом лабораторий.
Џовсюду царили  естественные науки,  а окружение -  одна из составных частей
нашей  личности,  как атмосферное  давление -  один из факторов, влиЯющих на
нашу физическую форму. Ќе испытываЯ давлениЯ и ограничений, мы доросли бы до
звезд,  как мечтал ѓораций, т. е. стали бы  бесформенными, неопределенными и
безличными.  Љаждый из  нас  наполовину  то,  что  он  есть, а  наполовину -
окружение,  в  котором он  живет.  Љогда последнее  совпадает со  свойствами
нашего  характера,   благоприЯтствует  им,  то   наша  личность  реализуетсЯ
полностью;  одобрение  ее   внешних  проЯвлений  побуждает   ее  к  развитию
внутренних сил.  ‚раждебное окружение,  поскольку оно и внутри  нас, толкает
нас  на сопротивление и ведет  к постоЯнному разладу, угнетает, препЯтствует
развитию  и полному расцвету нашей личности.  ќто и произошло с философами в
атмосфере  тирании экспериментальных "советов". Ќет нужды  говорить, что  ни
одно  из моих высказываний, которые порой звучат слишком резко, не  означает
ни  морального,  ни интеллектуального  осуждениЯ ученых и философов тех лет.
Ћни были  такими,  какими  должны были быть,  и  замечательно, что  они были
такими.  ЌоваЯ  философиЯ  многими  своими  качествами обЯзана  этому  этапу
вынужденных унижений, подобно еврейской  душе, ставшей  тоньше  и интересней
после вавилонского плена. ‚ частности, мы еще  убедимсЯ в том,  что сегоднЯ,
после  того  как  философы с краской мучительного  стыда  сносили  презрение
ученых, бросавших им в лицо, что  философиЯ не наука, нам - по  крайней мере
мне -  нравитсЯ в ответ на это оскорбление заЯвлЯть: да, философиЯ не наука,
ибо она нечто гораздо большее.

     ’еперь  следует  выЯснить,  почему  к  философам   вернулсЯ  энтузиазм,
уверенность  в смысле  своего труда и решительный вид, который  выдает в нас
философов  без страха  и упрека, словом, философов гордых, жизнерадостных  и
отважных.

     ќтой мутации, на мой взглЯд, способствовали два важных событиЯ.

     Њы  уже  видели,  что едва ли не  всЯ философиЯ  была сведена к  теории
познаниЯ. ’ак  называлась  большаЯ  часть .философских книг,  опубликованных
между 1860 и 1920  гг. €  Я отметил любопытнейшую вещь: в  книгах с подобным
названием  никогда  по-настоЯщему  не ставилсЯ вопрос: "—то такое познание?"
’ак  как  это по меньшей, да  и по большей мере странно, рассмотрим  один из
случаев  избирательной   слепоты,  возникающей  у  человека  под   давлением
окружающей  среды  и  навЯзывающей  как  очевидные  и  бесспорные  именно те
предположениЯ, которые в первую очередь следовало бы обсудить. ќта слепота в
разные  эпохи бывает  разной,  однако всегда присутствует,  и мы не ЯвлЯемсЯ
исключением.  …е  причинами мы займемсЯ позднее,  когда  увидим,  что  жизнь
всегда  осуществлЯетсЯ  на основе или исходЯ из  определенных предположений,
служащих как бы почвой, на которую мы опираемсЯ или ив  которой мы  исходим,
чтобы жить. € это  во всех сферах: как  в науке, так и в  морали, политике и
искусстве.  ‚сЯкаЯ  идеЯ  мыслитсЯ  и  всЯкаЯ   картина  пишетсЯ  на  основе
определенных  допущений или  убеждений, которые настолько присущи, настолько
свойственны автору  этой идеи или  картины, что он  их вообще не  замечает и
потому  не вводит  ни  в  свою идею,  ни в картину; и мы находим их  там  не
положенными, а времЯположенными и как  бы  оставленными  позади. Џоэтому  мы
иногда не понимаем какой-нибудь идеи или картины, у нас нет отгадки, ключа к
скрытому  в ней  убеждению.  €  так как,  повторЯю, каждаЯ эпоха, -  точнее,
каждое поколение - исходит из более  или менее различных предположений, то Я
хочу  сказать,  что  система  истин, как и система  эстетических, моральных,
политических  и   религиозных   ценностей,   неизбежно  имеет   историческое
измерение;  они  свЯзаны  с  определенной  хронологией  человеческой  жизни,
годЯтсЯ длЯ  определенных  людей, не более. €стина исторична.  ’огда  встает
решающий  вопрос:   как   же   истина  может  и   должна   претендовать   на
внеисторичность,  безотносительность, абсолютность? Њногие из вас уже знают,
что  длЯ  менЯ  возможное решение  этой  проблемы  составлЯет  "тему  нашего
времени".

     ‚осемьдесЯт лет назад бесспорное и неоспоримое  предположение, вошедшее
в плоть и кровь тогдашних  мыслителей, звучало так: sensu stricto, нет иного
знаниЯ о мире, чем то, которое дает нам физическаЯ наука, и  нет иной истины
о  реальности,  кроме  "физической  истины". ‚ прошлый раз  мы  намекали  на
возможность   существованиЯ   других  видов  "истины",  честно  признав   за
"физической  истиной"  - даже  при  взглЯде со  стороны -  два  превосходных
качества:   точность   и   подчинение   двойному   критерию   достоверности:
рациональной дедукции и чувственному подтверждению. Ћднако эти качества, как
бы хороши  они  ни были,  не могут сами по себе уверить нас в  том,  что нет
более совершенного знаниЯ о мире, более высокого "типа истины", чем физика и
физическаЯ истина. „лЯ утверждениЯ этой мысли потребовалось бы развернуть во
всем его  объеме  вопрос:  чем  окажетсЯ то,  что  мы  назвали бы образцовым
знанием,  прототипом  истины,  если   бы  мы  извлекли  точный  смысл  слова
"познавать"?  ’олько выЯснив до  конца значение слова "познание", мы увидим,
заполнЯют ли знаниЯ, которыми владеет человек,  это  значение во всем объеме
или  же  только приближаютсЯ к  нему. Џока это  не сделано, нельзЯ  говорить
всерьез  о теории  познаниЯ;  в  самом  деле,  хотЯ философиЯ последних  лет
претендовала на то, чтобы быть только такой теорией, она, оказываетсЯ, вовсе
не была ею.

     ’ем  временем  физика  развивалась  и  за  последние полвека  настолько
усовершенствовалась и расширилась, достигла такой высокой  точности в  такой
гигантской области исследованиЯ, что поЯвилась необходимость в пересмотре ее
принципов. ќто  говоритсЯ  длЯ тех, кто  простодушно думает,  что  изменение
доктринальной  системы указывает  на слабость  науки. €стина  заключаетсЯ  в
обратном. Ќевиданное  развитие  физики объЯснЯетсЯ  правильностью принципов,
выдвинутых ѓалилеем  и  Ќьютоном, и  это  развитие достигло предела,  вызвав
потребность в расширении этих принципов путем их очищениЯ. ќто  повлекло  за
собой "кризис  принципов" -  счастливую болезнь роста,  переживаемую сегоднЯ
физикой. Њне не известно, почему, слово "кризис" обычно наводит на невеселые
мысли;  кризис есть не что иное,  как глубокое и  интенсивное изменение; оно
может  быть  изменением к худшему,  но  также и к  лучшему,  как в  случае с
нынешним  кризисом физики. Ќет  более верного признака  зрелости науки,  чем
кризис принципов. Ћн означает, что наука настолько уверена в себе, что может
позволить   себе  роскошь  решительно  пересмотреть  свои  принципы,  т.  е.
потребовать от них большей убедительности и твердости. €нтеллектуальнаЯ сила
как человека,  так и  науки  измерЯетсЯ  той  долей  скептицизма,  сомнениЯ,
которую он способен переварить, усвоить. ‡дороваЯ теориЯ питаетсЯ сомнением,
без  колебаний  нет  настоЯщей   уверенности;   речь   идет  не  о   наивной
доверчивости,  а  скорее   о  твердости  средь  бури,   об   уверенности   в
неуверенности.  ђазумеетсЯ,  в конечном  счете  именно уверенность побеждает
сомнение и служит мерилом  интеллектуальной сипы. €  наоборот, неуправлЯемое
сомнение, необдуманное недоверие называетсЯ... "неврастенией".

     ‚  основе  физики  лежат  физические  принципы,  на  которые  опираетсЯ
исследователь. Ќо чтобы пересмотреть их, нельзЯ  оставатьсЯ  внутри  физики,
необходимо выйти за ее пределы. Џоэтому физикам пришлось занЯтьсЯ философией
науки, и в этом отношении  самым  показательным сегоднЯ ЯвлЯетсЯ пристрастие
физиков к философии. ЌачинаЯ с Џуанкаре, Њаха и „югема и кончаЯ ќйнштейном и
‚ейлем со всеми их учениками и  последователЯми, теориЯ физического познаниЯ
развивалась  усилиЯми самих  физиков. ђазумеетсЯ,  все они испытали  большое
влиЯние  философского прошлого, однако этот  случай любопытен тем,  что пока
сами философы курили  фимиам физике как теории познаниЯ, сами физики в своей
теории  пришли  к  выводу,  что  физика - низшаЯ  форма  познаниЯ,  а именно
символическое знание.

     „иректор  курзала,  пересчитав  вешалки  в  гардеробе,  таким  способом
определЯет,  сколько  пальто  и  курток  на  них висит,  и  благодарЯ  этому
приблизительно знает,  сколько  людей пришло повеселитьсЯ,  хотЯ он  их и  в
глаза не видел. а если сравнить содержание физики с богатством вещественного
мира, мы  не найдем между ними даже  сходства.  Џеред нами как бы два разных
Языка, едва  допускающих  перевод  с  одного  на  другой. ”изика всего  лишь
символическое соответствие.

     Ћткуда мы это знаем? Џотому что существует  множество столько возможных
соответствий, как и множество самых различных форм упорЯдочениЯ предметов.

     Џо  поводу  одного торжественного  случаЯ  ќйнштейн  в следующих словах
подытожил  ситуацию   физики  как  метода   познаниЯ  (1918   г.,   речь  на
семидесЯтилетии Њакса Џланка): "‚ ходе развитиЯ нашей  науки стало Ясно, что
среди  возможных  теоретических  построений  всегда  есть  одно,  решительно
демонстрирующее  свое превосходство над другими. Ќикто  из тех,  кто  хорошо
знаком  с  этим  вопросом,  не  станет  отрицать, что мир  наших  восприЯтии
практически  безошибочно  определЯет, какую  теоретическую  систему  следует
предпочесть.  ’ем  не  менее  нет  никакого  логического  пути,  ведущего  к
теоретическим принципам".

     ’о есть  многие  теории в равной степени адекватны,  и, строго  говорЯ,
превосходство одной из них объЯснЯетсЯ чисто  практическими причинами. ”акты
подсказывают теорию, но не навЯзывают ее.

     ’олько в определенных точках доктринальный корпус  физики соприкасаетсЯ
с  реальностью  природы - в  экспериментах. €  его можно варьировать  в  тех
пределах, при  которых эти точки соприкосновениЯ сохранЯютсЯ. Ђ  эксперимент
представлЯет  собой  манипулЯцию,  посредством  которой  мы  вмешиваемсЯ,  в
природу,  принуждаЯ  ее к ответу. Ћднако эксперимент  раскрывает нам не саму
природу как она есть, а только ее определенную реакции" на ваше определенное
вмешательство.  ‘ледовательно, так называемаЯ  физическаЯ реальность - и это
мне  важно  формально  выделить  - реальность  зависимаЯ,  а  не  абсолютнаЯ
квазиреальность,  вот она  обусловлена человеком и  свЯзана  с ним.  Љороче,
физик называет  реальностью то, что происходит в результате его манипулЯций.
ќта реальность существует только как функциЯ последних.

     €так,  философиЯ ищет в качестве  реальности именно  то,  что  обладает
независимостью от  наших действий, не зависит  от  них; напротив,  последние
зависЯт от этой полной реальности.

     ‘тыдно, что после стольких усилий, потраченных философами на разработку
теории  познаниЯ,  физикам пришлось самим занЯтьсЯ  окончательным уточнением
характера своего  знаниЯ и показать нам,  что оно, строго  говорЯ,  ЯвлЯетсЯ
низшей  разновидностью теории, удаленной  от предмета своего исследованиЯ, а
вовсе не образцом и прототипом знаниЯ.

     €так, оказываетсЯ,  что  частные  науки, особенно  физика, преуспевают,
превратив  собственные  ограничениЯ в  творческий  принцип своих  концепций.
’аким образом, стремЯсь к совершенству, они не лезут понапрасну вон из кожи,
пытаЯсь вырватьсЯ за установленные природой границы, а, напротив, охотно  их
признают и, уверенно разместившись в них, добиваютсЯ совершенства. ‚ прошлом
веке  преобладали   иные   настроениЯ:  тогда   все   поголовно   мечтали  о
безграничности, стремились уподобитьсЯ другим, не быть  собой. ќто  был век,
когда  музыка  ‚агнера, не довольствуЯсь  ролью музыки, хотела занЯть  место
философии  и  даже  религии;  это   был  век,  когда  физика  хотела   стать
метафизикой,  философиЯ -  физикой, а поэзиЯ - живописью и музыкой; политика
уже не  желала  оставатьсЯ только политикой, а мечтала сделатьсЯ религиозным
кредо и - что уж совсем нелепо - сделать людей счастливыми.

     Ќе  свидетельствует  ли  новаЯ  линиЯ  поведениЯ  наук,  предпочитающих
ограничитьсЯ своей замкнутой  сферой,  о  новой  восприимчивости человека, с
помощью которой он пытаетсЯ решить проблему жизни иным путем,  когда  каждое
существо и каждое занЯтие принимает свою судьбу, погружаЯсь в нее, и, вместо
того чтобы  в  призрачном  порыве  выплескиватьсЯ  через край,  надежно  без
остатка  заполнЯет свои  подлинные  неповторимые  формы.  Ћтложим  этот едва
затронутый нами вопрос до следующего раза, когда мы столкнемсЯ с ним лицом к
лицу.

     Њежду  тем  это  недавнее  ущемление  физики  как  теории  повлиЯло  на
состоЯние духа  философов, получивших  возможность свободно следовать своему
призванию.  ‘  низвержением идола эксперимента  и  возвращением  физического
знаниЯ на свою скромную  орбиту разум открылсЯ другим  способам  познаниЯ, а
восприимчивость - подлинно философским проблемам.

     Џри этом заслуги  физики ничуть не  умалЯютсЯ, напротив, подтверждаетсЯ
ее  поразительнаЯ  надежность  и  истиннаЯ  плодотворность.  ЋсознаваЯ  свою
научную    мощь,   физика   сегоднЯ   презрительно   отвергает   мистические
преимущества,  обернувшиесЯ  обманом.  Ћна  отдает  себе  отчет в  том,  что
ЯвлЯетсЯ  только  символическим  знанием, и  этого  ей  достаточно;  в  этих
границах  с ней происходЯт самые удивительные  и самые  драматические вещи в
мире. …сли  бы …вропа и впрЯмь  была  цивилизованной  - что  на  деле весьма
далеко от истины, - толпы  людей собирались бы да площадЯх перед агентствами
новостей,   чтобы  изо  днЯ  в  день  следить,  за   состоЯнием,  физических
исследований. €бо сегоднЯшнЯЯ  ситуациЯ несет в себе такой творческий зарЯд,
так  близка к фантастическим открытиЯм, что можно без  всЯкого преувеличениЯ
предсказать,  что  мы  стоим  на  пороге   новой   космической  эры  и  наше
представление  о  материальном  мире вскоре станет  совершенно  иным.  € эта
ситуациЯ настолько назрела, что ни Я, ни слушающие менЯ известные физики  не
могли бы  сказать,  не  блеснула ли  в этот  момент  в чьей-нибудь голове  в
ѓермании или Ђнглии новаЯ колоссальнаЯ идеЯ.

     ’еперь мы  видим,  что наша капитулЯциЯ перед  так  называемой "научной
истиной",  т.  е.  видом  истины,  присущим  физике  и  родственным  наукам,
оказалась предрассудком.

     Ќо освобождению способствовало еще одно очень важное событие.

     Џрипомните, что вышесказанное  могло быть  сформулировано  так:  каждаЯ
наука  признает  свои  границы и на их основе  вырабатывает  свой позитивный
метод. ‘обытие,  которое Я  сейчас  коротко обрисую,  еще один  шаг  в  этом
направлении:  каждаЯ наука приобретает  независимость от остальных, т. е. не
подчинЯетсЯ их юрисдикции.

     ЌоваЯ  физика  и здесь  дает нам  наиболее Ясный  и  известный  пример.
ѓалилей видел задачу физики в открытии специальных законов поведениЯ тел  "в
придачу к общим геометрическим законам". …му ни на миг не приходило в голову
усомнитьсЯ в господстве этих законов над  телесными ЯвлениЯми. Џоэтому он не
стал производить  опытов,  доказывающих, что  природа подчинЯетсЯ евклидовым
теоремам. Ћн заранее  допустил как нечто самоочевидное и обЯзательное высшую
юрисдикцию  геометрии над физикой; если сказать  то же самое  иными словами,
считал геометрические законы  законами физическими ,  или  в высшей степени.
‘амым  гениальным в  труде  ќйнштейна  мне представлЯетсЯ  решительность,  с
которой он избавлЯетсЯ от традиционного предрассудка; заметив несоответствие
наблюдаемых   Явлений  закону   …вклида,  он  оказываетсЯ  перед  конфликтом
юрисдикции  геометрии и чистой физики и, не  колеблЯсь, объЯвлЯет  последнюю
независимой.  ‘равниваЯ его решение с  решением ‹оренца, мы  находим  у  них
противоположный склад ума. —тобы объЯснить эксперимент Њайкельсона, ‹оренц в
русле традиции решает  приспособить физику к геометрии. —тобы геометрическое
пространство  не менЯло  своих свойств,  тело должно сокращатьсЯ.  ќйнштейн,
напротив, решает приспособить  геометрию  и пространство к физике и телесным
объектам.

     Ђналогичные  ситуации  так  часто  наблюдаютсЯ  в  других  науках,  что
остаетсЯ недоумевать,  почему столь  ЯвнаЯ и характернаЯ черта  современного
мышлениЯ не привлекла ничьего вниманиЯ.

     “чение  о рефлексах Џавлова и теориЯ  цветового зрениЯ ѓеринга ЯвлЯютсЯ
классическими современными  примерами построениЯ физиологии, независимой  от
физики и психологии. ‘ помощью чисто физиологических методов  исследованиЯ в
них  рассматриваютсЯ  биологические  ЯвлениЯ  как  таковые в  их отличиЯ  от
свойств, общих длЯ физических или психологических фактов.

     Ќо  особенно  остро,  почти скандально  этот  новый научный темперамент
проЯвлЯетсЯ  в  математике.  …е  зависимость от логики  на памЯти  последних
поколений превратилась почти в тождество. € тут голландец  Ѓроуэр приходит к
открытию,  что логическаЯ  аксиома так  называемого "исключенного  третьего"
непригодна длЯ математической реальности и  следует создать математику  "без
логики", верную одной себе и неподвластную чужим аксиомам.

     ’еперь, отметив эту тенденцию нового мышлениЯ, мы не  должны удивлЯтьсЯ
поЯвлению теологии, восставшей против юрисдикции философии. €бо до недавнего
времени теологиЯ  стремилась приспособить истину  откровениЯ к  философскому
разуму,  пыталась  примирить  его с  безрассудством таинства.  Ћднако  новаЯ
"диалектическаЯ теологиЯ" решительно порывает с этой допотопной практикой  и
объЯвлЯет знание  о Ѓоге  самостоЯтельным и  "полностью"  независимым. ’аким
образом,  в  корне   менЯетсЯ   деЯтельность  теолога,   который   занималсЯ
преимущественно тем, что выводил истину откровениЯ из человека и его научных
норм,  следовательно,  говорил о Ѓоге,  исходЯ  из  человека.  ‚  результате
получалась антропоцентрическаЯ теологиЯ. Ћднако Ѓарт и его коллеги вывернули
эту процедуру наизнанку и разработали теоцентрическую  теологию. —еловек  по
определению  не  может знать  ничего о  Ѓоге, исходЯ из самого себЯ и своего
внутричеловеческого разума. Ћн только рецептор того знаниЯ, которым обладает
о себе Ѓот,  и  которое он по  крупицам  шлет  через откровение человеку.  “
теолога  нет  иного  занЯтиЯ, чем, обратившись в слух, чутко внимать истине,
принадлежащей  Ѓогу,  истине   божественной,  несоизмеримой  с  человеческой
истиной и, следовательно, независимой. ‚ такой форме теологиЯ не подчинЯетсЯ
юрисдикции философии. ќто изменение особо знаменательно тем, что произошло в
лоне  протестантизма,  где гуманизациЯ теологии, ее причастность к философии
были развиты значительно сильнее, чем у католиков.

     €так,   сегоднЯ   в   науке   господствует   настроение,   диаметрально
противоположное тому, что было тридцать или сорок лет назад. ’огда  то одна,
то  другаЯ наука пытались повелевать остальными, распространить на них  свой
собственный метод, а остальные униженно терпели это нашествие. ‘ейчас каждаЯ
наука не только миритсЯ со своими врожденными недостатками,  но и решительно
не желает жить по чужим законам .

     ’аковы   наиболее    существенные   черты   интеллектуального    стилЯ,
поЯвившегосЯ  в  последние  годы.  Ќа мой взглЯд, они  могут положить начало
великой  эпохе  в  человеческом  познании. ‘ единственным условием.  ЌельзЯ,
чтобы  науки  сохранЯли свою замкнутость  и независимость.  Ќе  отрекаЯсь от
своих  завоеваний,  они  должны  установить  взаимные  свЯзи, не  означающие
подчинениЯ.  Ђ  этого, именно этого можно  добитьсЯ  единственным  способом:
вернувшись  на твердую  почву  философии. ‚ерный  признак  движениЯ  к новой
систематизации налицо: в поисках  решениЯ своих  научных проблем  ученым все
чаще приходитсЯ погружатьсЯ в глубины философии.

     Ћднако мой теперешний предмет не позволЯет отвлекатьсЯ на размышлениЯ о
будущем  науки, а  беглый очерк ее настоЯщего помог мне обрисовать состоЯние
интеллектуальной  атмосферы, которое, преодолев  упадок последнего столетиЯ,
способствовало  возвращению  к  большой  философии.  ‚  новых   общественных
условиЯх философ черпает решимость обрести независимость, признав положенные
ему судьбой пределы.

     Ќо существует и более глубокаЯ причина возрождениЯ философии. ђешимость
каждой науки признать свои границы и провозгласить независимость есть только
отрицательное условие  преодолениЯ препЯтствий, в течение  столетиЯ мешавших
развитию  философии,  однако  не эта  решимость  питала философию  и не  она
объективно способствовала ее развитию.

     ’огда почему человек  вернулсЯ к  философии? Џочему  склонность  к  ней
снова стала считатьсЯ  нормальной? Ћчевидно,  возвращение к  какой-либо вещи
происходит  по  той же  причине,  по  которой  к  ней обратились  впервые. ‚
противном   случае   возвращению  недостает   искренности,   это   фальшивое
возвращение, притворство.

     Џоэтому  мы  должны  поставить  вопрос  о том, почему  человеку  вообще
приходит в голову заниматьсЯ философией.

     Џочему  у  человека  -  вчера,  сегоднЯ и  завтра  - возникает  желание
философствовать?  Ќужно  получше  разобратьсЯ   в  том,  что  скрываетсЯ  за
привычным словом "философиЯ", чтобы затем ответить на  вопрос, "почему" люди
философствуют.

     ‚ этой новой перспективе наша наука  вновь обретает черты, свойственные
ей во  времена расцвета, хотЯ в  процессе развитиЯ мышлениЯ некоторые из них
принЯли новую, более строгую  форму. —то  представлЯет  собой  на наш взглЯд
возрожденнаЯ философиЯ?

     џ  собираюсь ответить на этот вопрос,  выделив рЯд  ее признаков, через
определение которых Я постепенно, день  за днем  буду раскрывать общий смысл
понЯтиЯ.

     Џервым  на ум приходит определение  философии как познаниЯ  “ниверсума.
Ћднако это  определение, хотЯ  оно и верно,  может увести  нас в  сторону от
всего того,  что  ее  отличает:  от  присущего  ей  драматизма  и  атмосферы
интеллектуального  героизма, в которой живет философиЯ и только философиЯ. ‚
самом деле это определение представлЯетсЯ  возможному определению физики как
познаниЯ  материи. Ќо  дело в том, что  физика  сначала  очерчивает  границы
последней  и  только  затем беретсЯ  за дело, пытаЯсь  понЯть ее  внутреннюю
структуру. Њатематик также  дает отделение  числу и пространству, т.  е. все
частные наука стараютсЯ  сначала застолбить  участок “ниверсума, ограничиваЯ
проблему,  котораЯ  при  подобном   ограничении   частично  перестает   быть
проблемой.  €ными словами, физику и  математику  заранее известные границы и
основные атрибуты их объекта, поэтому они начинает не с проблемы, а с  того,
что  выдаетсЯ  или  принимаетсЯ  за  известное. Ќо что  такое “ниверсум,  на
розыски которого, подобно аргонавту, смело отправлЯетсЯ философ, неизвестно.
“ниверсум   -  это   огромное   и   монолитное   слово,   которое,   подобно
неопределенному,  широкому  жесту,  скорее  затемнЯет,  чем  раскрывает  это
строгое понЯтие: все имеющеесЯ. „лЯ начала это и есть “ниверсум €менно это -
запомните  хорошенько -  и  не что иное,  ибо  когда  мы мыслим понЯтие "все
имеющеесЯ", нам неизвестно, что  это  такое; мы  мыслим только отрицательное
понЯтие,  а  именно отрицание  того,  что  было  бы  только частью,  куском,
фрагментом. €так философ  в отличие от любого другого ученого беретсЯ за то,
что само по себе неизвестно. Ќам более или менее известно,  что такое часть,
долЯ, осколок “ниверсума. Џо отношению к объекту своего исследованиЯ философ
занимает совершенно особую позицию, философ не знает, каков его объект,  ему
известно  о  нем только следующее: во-первых, что это  не  один из остальных
объектов;  во-вторых, что это  целостный объект, что это подлинное целое, не
оставлЯющее ничего вовне себЯ и тем самым единственно самодостаточное целое.
Ќо как раз ни один из известных или воображаемых объектов  этим свойством не
обладает.  €так, “ниверсум -  это то,  чего мы по существу не знаем, что нам
абсолютно неизвестно в своем положительном содержании.

     ‘овершаЯ следующий круг, можно сказать: другим наукам их объем  даетсЯ,
а объект философии как таковой -  это  именно то,  что не  может быть  дано;
поскольку это целое нам не дано, оно в самом существенном смысле должно быть
искомым,  постоЯнно  искомом.  Ќет ничего  удивительного  в том,  что наука,
котораЯ  должна   начинать  с   поисков   своего  объекта,  т.  е.   котораЯ
проблематична даже  по своему предмету и  объекту,  по  сравнению с  другими
науками  ведет менее спокойную жизнь и не может наслаждатьсЯ  тем, что  Љант
называл  достоверным  шагом.  ”илософиЯ, исповедующаЯ  чистый  теоретический
героизм,  никогда не шла этим надежным, спокойным и буржуазным путем. Љак  и
ее объект, она ЯвлЯемсЯ универсальной  и абсолютной наукой, ищущей себЯ. ’ак
назвав ее  первый знаток нашей  дисциплины  Ђристотель: философиЯ  -  наука,
котораЯ себЯ ищет.

     Ћднако  в  вышеприведенном  определении   "философиЯ   -  это  познание
“ниверсума",  слово  "познание" имеет иное  значение. чем в  прочих  научных
дисциплинах.  Џознание  в  строгом,  изначальном  смысле  -  это  конкретное
позитивное решение проблемы,  т.  е.  совершенное проникновение  субъекта  в
объект с помощью разума. €так, будь познание только этим, философиЯ не могла
бы претендовать на свою роль. ‚ообразите, что  нам в нашей философии удалось
доказать,  что   конечнаЯ  реальность  вселенной  конституирована  абсолютно
своенравной, авантюрной  и  иррациональной волей, - в  действительности  это
считал своим открытием  опенгауэр.  ’огда не  может  быть и  речи о  полном
проникновении  субъекта   в  объект,  ибо  иррациональнаЯ  реальность  будет
непроницаема  длЯ разума, однако никто  не сомневаетсЯ, что  это безупречнаЯ
философиЯ, не хуже других,  длЯ которых бытие  в целом прозрачно длЯ мысли и
покорно разуму - основнаЯ идеЯ всего рационализма.

     ’ем  не менее мы  должны сохранить смысл термина "познание"  и заЯвить,
что если  и  в самом деле  он преимущественно означает  полное проникновение
мысли  в   “ниверсум,   то  можно  установить  шкалу  ценностей  познаниЯ  в
соответствии с большим или  меньшим приближением к этому идеалу. ”илософиЯ в
первую  очередь  должна  определить  максимальное  значение  этого  понЯтиЯ,
одновременно оставив открытыми его более низкие уровни, которые впоследствии
окажутсЯ  теми или иными  методами познаниЯ.  Џоэтому Я предлагаю, определЯЯ
философию как  познание “ниверсума,  понимать  под  этим  целостную  систему
умственной деЯтельности, в которую  систематически организуетсЯ стремление к
абсолютному  знанию.  €так, совокупность  мыслей может  стать философией при
одном  условии:  реакциЯ   разума   на  “ниверсум  должна  быть   такой   же
универсальной, целостной - короче, должна быть абсолютной системой.

     ’аким   образом,   от   философии    неотделимо   требование   занимать
теоретическую позицию  при  рассмотрении  любой  проблемы -  не  обЯзательно
решать ее,  но тогда убедительно доказывать  невозможность  ее решениЯ. ќтим
философиЯ  отличаетсЯ  от  других   наук.  Љогда  последние  сталкиваютсЯ  с
неразрешимой   проблемо