м мудрствованиЯ:

118 ѓлава VI

"древние имели обыкновение прибегать к загадкам как к доказательству своей образованности (пайдейа)" -- что имеет Явное отношение к фило-софского рода упражнениЯм в разгадывании загадок, о чем шла уже печь выше¹⁹. € действительно, не было бы ни трудным, ни неожиданным наметить линию от древнейших вопросов-загадок к первым творениЯм греческой философии.

Ќе будем касатьсЯ вопроса, в какой мере само по себе слово provblhma выдает происхождение философского суждениЯ из некоего вызова или заданиЯ. џсно, однако, что всЯкий ищущий мудрости с древнейших времен до позднейших софистов и риторов выступает в качестве участника поединка. Ћн бросает вызов соперникам, стараетсЯ нащупать их уЯзвимые места острой критикой и превозносит свои собственные мнениЯ как единственно истинные с юношеской самоуверенностью человека времен архаики. Џо своей манере и форме эти ранние опыты полемичны и агональны. ђечь большей частью ведетсЯ от первого лица. Љогда ‡енон ќлейский оспаривает мнениЯ своих противников, он прибегает к апориЯм^23*, то есть исходит, по-видимому, из их же собственных предпосылок, но выводит из них два противоречащих друг другу и взаимоисключающих следствиЯ. ќта форма Явно свидетельствует о сфере загадок. "‡енон спросил: "…сли пространство есть нечто, в чем оно должно находитьсЯ? ‡агадку эту решить нетрудно""²⁰. „лЯ ѓераклита, "темного"^24*, природа и.жизнь представлЯют грифос (грифос), загадку. Ћн же -- разгадыватель загадок²¹. €зречениЯ ќмпедокла зачастую несут отзвук мифического отгадываниЯ загадок. Ћни еще облечены в поэтическую форму. „икие до гротеска представлениЯ учениЯ ќмпедокла о происхождении животных^25* не выглЯдели бы неуместными в древнеиндийских брахманах^26* с их необузданной фантазией: "“ нее выросло множество голов, не имевших шеи, руки блуждали вокруг, не имевшие плеч, и глаза бегали по сторонам, лишенные лбов"²². „ревний мудрец вещает в тоне пророчества и душевного подъема. ЂбсолютнаЯ уверенность его та же, что у жреца, приносЯщего жертву, и мистагога. Ћн вопрошает о первопричине всех вещей, об изначальном -- архе (архе), о становлении -- фюзис (фюзис). ќто древние космогонические проблемы, с незапамЯтных времен поставленные в форме загадок и разрешаемые в форме мифа. Ќепосредственно из удивительных образов мифологической космологии -- вроде пифагорейского представлениЯ о 183 мирах, расположенных друг подле друга в форме равностороннего треугольни-ка²³ -- выстраиваетсЯ со временем логическаЯ спекулЯциЯ об идее ‚селенной^27*.

Ђгональный момент раннего любомудриЯ особенно проЯвлЯетсЯ, как кажетсЯ, еще и в том, что древние мыслители были склонны видеть в мировом процессе вечную борьбу изначальных противоположностей, которые были заложены в существо всех вещей, как это запечатлено в китайском противопоставлении Ян и инь.

119

Homo ludens

„лЯ ѓераклита проходЯщий в постоЯнной борьбе спор противоположностей был "отцом всех вещей". ќмпедокл выдвигал в качестве двух принципов, которые изначально и навеки правЯт мировым процессом понЯтиЯ филиа (филиа) -- влечение и нэйкос (нэйкос) -- разлад. Џо всей видимости, не случайно склонность ранней философии к объЯснению всего существующего через антитезу соотноситсЯ с антитетическим и агональным устройством раннего общества. €здревле было привычно мыслить обо всем как о двойственности противоположностей, и видение во всем состЯзательности повсеместно господствует. ѓесиоду еще известно о доброй ќриде^28*', благой ђаспре, нарЯду с ђаспрей губительной.

‚ этой полагаемой свЯзи вполне подходЯщим оказываетсЯ и такое представление, согласно которому извечнаЯ борьба всего сущего, борьба в Џрироде (”юзис), понимаетсЯ как правовой спор. ’ем самым мы вновь попадаем в сердцевину архаической культурной игры. ‚ечнаЯ борьба в Џрироде есть, таким образом, противоборство перед лицом суда. ‘огласно ‚ернеру ‰егеру²⁴, понЯтиЯ Љосмос, „ике и ’исис (кара, возмездие] перенесены из области права, к которой они и относЯтсЯ, на мировой процесс, с тем чтобы его можно было осознать в терминах судопроизводства. ’очно так же айтиа (айтиа) первоначально обозначало правовое понЯтие вины, прежде чем стало отвлеченным термином, обозначающим понЯтие естественной причинности. Ђнаксимандр был первым, кто придал форму этой идее; к сожалению, слова его дошли до нас лишь в крайне отрывочном виде²⁵. "Ќо из чего ведут свое происхождение все вещи (имеетсЯ в виду: из бесконечности), туда же они и гибельно канут, сие неизбежно. €бо друг другу должны они дать искупление и понести покаЯние за свою несправедливость -- по велению времени"²⁶. ‚полне Ясным это изречение названо быть не может. ‚о всЯком случае, оно имеет отношение к представлению, что Љосмос должен был бы из-за свершенной им некоей несправедливости сам искать покаЯниЯ. —то бы ни имелось в виду, в этих словах несомненно кроетсЯ очень глубокаЯ мысль, перекликающаЯсЯ с христианскими представлениЯми. ЋстаетсЯ, однако, открытым вопрос, лежала ли уже в основе этого представлениЯ действительно зрелаЯ идеЯ государственного устройства и правовой жизни, примеры которых дают нам греческие города-государства. €ли скорее мы имеем здесь дело с гораздо более древним слоем понЯтий о праве? Ќе выражена ли в этих словах та архаическаЯ концепциЯ права и воздаЯниЯ, о которой шла уже речь выше, когда идеЯ права еще полностью лежала в области единоборства и метаниЯ жребиЯ -- короче говорЯ, когда правовой спор был еще свЯщенной игрою? Ћдин из фрагментов ќмпедокла говорит -- по поводу могучей борьбы стихий -- об исполнении времен, которое к этим первоначалам обоюдно "влечетсЯ обширною клЯтвою"²⁷. Џолностью постичь смысл этого мистико-мифического образа, видимо, невозможно. ’ем не менее Ясно, что мысль мудреца-провидца находитсЯ здесь в той сфере единоборства-игры за право, в которой мы уже научились видеть важную основу первозданной культурной и духовной жизни.

VII

€ѓђЂ € ЏЋќ‡€џ

Љто приметсЯ говорить об истоках греческого любомудриЯ, в их свЯзи с древними сакральными играми-состЯзаниЯми в мудрости, тот неминуемо будет то и дело попадать на или за грань, пролегающую между религиозно-философскими и поэтическими способами выражениЯ. Џоэтому желательно было бы прежде всего поставить вопрос о сущности поэтического творениЯ. ‚ определенном смысле этот вопрос задает центральную тему рассуждениЯ о свЯзи между игрой и культурой. €бо если богопочитание, наука, право, государственное управление и военное дело в высокоорганизованном обществе, судЯ по всему, постепенно выходЯт из того соприкосновениЯ с игрой, которое, по всей видимости, на ранних стадиЯх культуры им было столь свойственно, поэтическое творчество, родившеесЯ в сфере игры, все еще чувствует себЯ в этой сфере как дома. Џоиноис^1* -- функциЯ игрового характера. ЏоэзиЯ вступает в игру в некоем поле духа, в некоем собственном мире, который дух творит длЯ себЯ, где вещи имеют иное лицо, чем в "обычной жизни", и где их свЯзывают между собой не логические, а иные свЯзи. …сли под серьезным понимать то, что удаетсЯ исчерпывающе выразить словами бодр-ственной жизни, то поэзиЯ никогда не бывает совершенно серьезной. Ћна располагаетсЯ по ту сторону серьезного -- в той первозданной стране, откуда родом дети, животные, дикари, Ясновидцы, в царстве грезы, восторга, опьЯнениЯ, смеха. „лЯ пониманиЯ поэзии нужно облечь себЯ душою ребенка, словно волшебной сорочкой, и мудрость ребенка поставить выше мудрости взрослого. ’акова понЯтаЯ и выраженнаЯ ‚и-ко уже два столетиЯ назад изначальнаЯ сущность поэзии', ближе всего стоЯщаЯ к чистому понЯтию игры.

Poesis doctrinae tanquam somnium, поэзиЯ -- как бы сон знаниЯ, гласит глубокое суждение ”рэнсиса Ѓэкона. ‚ мифических представлениЯх первобытных народов об основах бытиЯ, как в зародыше, уже заключен смысл, который позднее будет осознан и выражен в логических формах и терминах, филологиЯ и богословие стремЯтсЯ все глубже проникнуть в постижение мифологического Ядра ранних верований². ‚ свете первоначального единства поэтического искусства, свЯщенного учениЯ, мудрости, культа все функциональное значение древних культур будет восприниматьсЯ по-новому.

ЏерваЯ предпосылка такого пониманиЯ -- это освободитьсЯ от мнениЯ, что поэтическое искусство обладает только эстетической функцией или что его можно объЯснить и постичь исходЯ только из эстетических °снований. ‚ каждой живой, цветущей цивилизации, и прежде всего в

121 Ќоmo ludens

архаических культурах, поэзиЯ выполнЯет витальную, социальную и литургическую функцию. ‚сЯкое древнее поэтическое искусство есть вместе с тем одновременно и культ, праздничное увеселение, совместнаЯ игра, проЯвление искусности, испытание или загадка, мудрое поучение убеждение, колдовской заговор, предсказание, пророчество, состЯзание Ќигде, пожалуй, не найти столь разительного единства всевозможных мотивов, как в ’ретьей песне финского народного эпоса Љалевала^2*. ‚ещий старец ‚ЯйнЯмейнен околдовывает юного хвастуна, который отважилсЯ вызвать его на поединок. ‘перва они состЯзаютсЯ в знании природы вещей, затем происхождениЯ всего сущего, причем юный ‰оука-хайнен осмеливаетсЯ претендовать на свое участие в самом акте творениЯ. Ќо тогда старый чародей "впевает" его в землю, в болото, в воду: сначала по поЯс и до подмышек, а там и по самые уста, -- пока тот наконец не обещает отдать ему свою сестру Ђйно. ‘идЯ на камне песен, ‚ЯйнЯмейнен поет три часа крЯду, чтобы снЯть свои могучие заклЯтиЯ и расколдовать безрассудного. ‚се формы состЯзаниЯ, о которых мы сообщали выше: поединок в хуле и похвальбе, мужское соперничество, соревнование в космологическом знании -- соединЯютсЯ здесь в бурном и вместе с тем сдержанном потоке поэтического воображениЯ.

Џоэт -- Vates, одержимый, воодушевленный, неистовый^3*. Ћн -- посвЯщенный, Sja'ir -- так зоветсЯ он у древних арабов. ‚ мифах ќдды тот, кто пожелал стать поэтом, пьет мед, приготовленный из крови Љва-сира, мудрейшего из созданий, -- ведь никто ему не мог бы задать вопроса, на который бы тот не ответил^4*. Ћт поэта-Ясновидца лишь постепенно отслаиваютсЯ фигуры пророка, жреца, прорицателЯ, мистагога, стихотворца, так же как философа, законодателЯ, оратора, демагога, софиста и ритора. Ќа древнейших поэтов ѓреции все еще возложена Явно социальнаЯ функциЯ. Ћни обращаютсЯ к народу, увещевают и наставлЯют его. Ћни вожди народа, и лишь позднее приходЯт софисты³ ^5*.

”игуру ватеса в некоторых из ее граней представлЯет в древненор-вежской литературе thulr, называемый в англосаксонском thyle⁴. ‚печатлЯющий пример тула -- ‘таркад; ‘аксон ѓрамматик верно переводит это слово как ватес^6*. ’ул выступает на нескольких поприщах: то изрекаЯ литургические формулы, то как исполнитель в свЯщенном драматическом представлении, то приносЯ жертву, то как волшебник. Џорою он вроде бы не более чем придворный поэт и оратор. € даже слово scurra, скоморох, также передает его ремесло. ‘оответствующий глагол thylja означает произносить необходимые слова в ходе богослужениЯ, а также заклинать или всего-навсего бормотать. ’ул -- хранитель всего мифологического знаниЯ и всех поэтических преданий. ќто мудрый старец, коему ведомы историЯ и традиции, чье слово 'звучит во времЯ торжеств, кто умеет привести родословие героев и знати. …го дело по преимуществу -- состЯзаниЯ в красноречии и во всЯкого рода познаниЯх. ‚ этой функции мы встречаем его в “нферте Ѓеовульфа. Mannjafna6r, о чем мы уже говорили ранее, или состЯзаниЯ Ћдина в

122 ѓлава VII

-ости с великанами и карлами также входЯт в поле деЯтельности ту-ла. €звестные англосаксонские поэмы ‚идсид и ‘транник^7* могут счи-татьсЯ типичными образчиками творчества таких разносторонних при-дворных поэтов. ‚се эти черты совершенно естественно выстраиваютсЯ образ архаического поэта, чьЯ функциЯ во все времена была, судЯ по всему, и сакральной, и литературной. € эта функциЯ, свЯщеннаЯ или нет всегда коренитсЯ в той или иной форме игры.

…сли добавить еще несколько слов о древнегерманском типе ватеса, то вовсе не покажетсЯ рискованным желание обнаружить в феодальном ‘редневековье потомков тула, с одной стороны -- в лице шпильмана, жонглера^8*, с другой -- также и в герольдах^9*. ‡адача этих последних, о которых уже шла речь в свЯзи с состЯзаниЯми в хуле, в значительной части была общей с задачей "Kultredner" ("культовых ораторов") древности. Ћни -- хранители истории, традиции и генеалогии, витии во времЯ торжеств, где прежде всего хулЯт или славЯт.

ЏоэзиЯ в своей первоначальной функции фактора ранней культуры рождаетсЯ в игре и как игра. ќто свЯщеннаЯ игра, но и в своей причастности свЯтости она постоЯнно остаетсЯ на грани развлечениЯ, шутки, фривольности. Ћ сознательном удовлетворении стремлениЯ к прекрасному еще долго нет речи. Ћно неосознанно содержитсЯ в переживании свЯщенного акта, который в слове становитсЯ поэтической формой и воспринимаетсЯ как чудо, как праздничное опьЯнение, как экстаз. Ќо это еще не все, ибо в то же самое времЯ поэтические навыки расцветают также в радостных и захватывающих массовых играх и в страстных, волнующих групповых состЯзаниЯх, обычных в архаическом обществе. Ќичто не могло быть более питательной почвой длЯ взрыва поэтических чувств, чем радостные празднества сближениЯ полов при чествовании весны или других важнейших событий в жизни племени.

ќтот последний аспект, которого мы хотели коснутьсЯ, -- поэзиЯ как запечатленнаЯ в слове форма все вновь повторЯющейсЯ игры влечениЯ и отталкиваниЯ между юношами и девушками, в соревновании шуточного остроумиЯ и виртуозности -- сам по себе, несомненно, так же изначален, как и чисто сакральнаЯ функциЯ поэтического искусства. Ѓогатый материал, касающийсЯ на сей раз несколько замысловато именуемой социально-агональной поэзии, котораЯ все еще заЯвлЯет себЯ как игра в рамках данной культуры, привез с собой „е ‰осселин де ‰онг из экспедиции на острова Ѓуру и Ѓабар Ћст-€ндского архипелага^10*. ЃлагодарЯ любезности автора Я могу привести некоторые пункты из еще не опубликованного исследованиЯ⁵. †ители ‘реднего Ѓуру, или ђаны, знают праздничное поочередное пение, называемое инга-фука. ‘идЯ друг против друга, мужчины и женщины в сопровождении барабана поют друг другу песенки, которые они либо воспроизводЯт, либо импровизируют. ђазличают не менее пЯти видов пениЯ инга-фука. ‚се они основываютсЯ на чередовании строфы и антистрофы, хода и противохо-да, вопроса и ответа, выпада и отместки. €ногда они по форме близки загадке. ‚ажнейший из них носит название "инга-фука предшествова-

123 Homo ludens

ниЯ и последованиЯ", причем каждый куплет начинаетсЯ словами: "друг за другом, следом-следом" -- как в детской игре. ”ормально-поэтическое средство здесь -- ассонанс, свЯзывающий тезу и антитезу повторением одного и того же слова, варьированием слов. Џоэтическое выступает здесь как смысловаЯ игра, выпад, намек, игра слов, а также игра звуков, где смысл иной раз совершенно терЯетсЯ. ’акаЯ поэзиЯ поддаетсЯ описанию только в терминах игры. Ћна подчинена тонкой схеме правил просодии. …е содержание -- любовный намек, наставление в житейской мудрости, а также колкости и насмешки.

•отЯ в инга-фука закреплЯетсЯ наследие передаваемых из поколениЯ в поколение строф, здесь есть место и длЯ импровизации. “же существующие куплеты улучшают удачными добавлениЯми и вариациЯми. ‚иртуозность ценитсЯ особенно высоко, в выдумке также обычно нет недостатка. Ќастроение и воздействие приводимых в переводе образчиков этой поэзии напоминают малайский пантун, от которого литература о. Ѓуру не вполне независима, но также и весьма отдаленную форму Японского хайку^11*.

Љроме собственно инга-фука, жители ђаны знают и иные формы поэзии, основанные на том же формальном принципе, -- как, например, весьма обстоЯтельный обмен мнениЯми по схеме "предшествованиЯ-и-последованиЯ" между родами жениха и невесты при церемонии обмена подарками по случаю свадьбы.

‘овершенно иной вид поэзии обнаружил „е ‰осселин де ‰онг на о. ‚етан группы Ѓабар ћго-‚осточных островов. ‡десь мы сталкиваемсЯ исключительно с импровизацией. †ители Ѓабара поют много больше, чем жители Ѓуру, как сообща, так и в одиночку, и большею частью во времЯ работы. ‡анЯтые в кронах кокосовых пальм нацеживанием сока, мужчины поют то грустные песни-жалобы, то насмешливые песни, обращаЯсь к товарищу, сидЯщему на соседнем дереве. €ногда эти песни переходЯт в ожесточенную песенную дуэль, котораЯ раньше нередко приводила к смертельной схватке и даже убийству. ‚се эти песни состоЯт из двух строк, которые различают как "ствол" и "крону", или "верхушку", однако схема "вопрос-ответ" здесь или вовсе отсутствует, или выражена недостаточно Ярко. „лЯ поэзии Ѓабара характерен тот факт, что эффекта здесь ищут главным образом в игре-варьировании песенных мелодий, а не в игре со значениЯми слов или Языковыми созвучиЯми.

Њалайский пантун -- четверостишие с перекрестной рифмой, где первые две строки вызывают какой-нибудь образ или констатируют некий факт, а две последние завершают стих довольно отдаленным намеком, -- обнаруживает всевозможные черты умственной игры. ‘лово пантун вплоть до XVI в. означало, как правило, сравнение или пословицу и только во вторую очередь -- катрен^12*. ‡аключительнаЯ строка называетсЯ в Яванском Языке djawab -- ответ, разрешение. €так, очевидно, что все это было игрой-загадкой, прежде чем стало общеупотреби-

124 ѓлава VII

тельной поэтической формой. ‡ерно разгадки заключено в намеке, его внушает рифмованное созвучие⁶.

ђодственно близка пантуну, без сомнениЯ, ЯпонскаЯ поэтическаЯ форма, обычно называемаЯ хайку, в своем современном виде -- ма-ленькое стихотворение из трех строк по пЯть, семь и пЯть слогов соответственно. Ћбычно оно передает лишь тонкое впечатление, навеЯнное картинами из жизни растений, животных, людей, природы, порой с налетом лирической печали или ностальгической грусти, порой с оттенком легчайшего юмора. ‚от два примера.

"—то за тревоги
на сердце! Џусть бы ушли
в веЯнье ивы".

"Љимоно сохнут
на солнце. Ћ, рукавчик
умершей крохи!"

Џервоначально хайку тоже, по-видимому, было игрою с цепочкою рифм, где один начинал, а другой должен был продолжать⁷.

•арактерную форму игровой поэзии мы находим в сохранЯющемсЯ у финнов обычае чтениЯ Љалевалы, когда два певца, сидЯ на скамье друг против друга и взЯвшись за руки, раскачиваЯсь взад-вперед, соревнуютсЯ в произнесении строф. Џодобный обычай описываетсЯ уже в древне-норвежских сагах⁸.

‘тихосложение как общественнаЯ игра, с намерением, о котором едва ли можно сказать, что оно направлено на порождение прекрасного, встречаетсЯ всюду и в разнообразнейших формах. Џри этом редко отсутствует элемент состЯзаниЯ, что сказываетсЯ в поочередности пениЯ, в поэтическом споре, поэтическом турнире, с одной стороны, с другой -- в импровизации как способе освободитьсЯ от того или иного запрета. ЃросаетсЯ в глаза, что последнее очень близко к мотиву загадки ‘финкса, о чем шла уже речь выше.

Ѓогатое развитие всех этих форм обнаруживаетсЯ в ‚осточной Ђзии. ‚ своей тонкой и остроумной интерпретации и реконструкции древнекитайских текстов ѓране дал обильные примеры хоров с чередованием вопрошающе-отвечающих строф; эти исполнЯвшиесЯ юношами и девушками хоры звучали в древнем Љитае на праздниках, посвЯщенных смене времен года. ЌаблюдаЯ этот все еще живой обычай в Ђннаме, Ќгуэн ‚ан •уэн мог зафиксировать его в своей работе, уже упоминавшейсЯ нами по другому поводу. €ногда при этом поэтическаЯ аргументациЯ -- дабы добитьсЯ любви -- строитсЯ на веренице пословиц, которые тогда как неоспоримые свидетельства подкреплЯют доводы. ‘овершенно та же форма: доказательство, где каждый куплет заканчиваетсЯ пословицей, -- применЯлась во французских Debats XV столетиЯ^13*.

…сли поставить теперь по одну сторону праздничные песни в защиту любви, как они встречаютсЯ в поэтической форме в китайской литера-туре и в аннамитской народной жизни, а по другую сторону -- древне-арабские состЯзаниЯ в хуле и хвастовстве, называемые mofakhara и monafara и полные оскорблений и клеветы, а также барабанные поедин-ки у эскимосов, которые заменЯли им судопроизводство, становитсЯ Яс-

125 Homo ludens

но, что в этом рЯду находитсЯ место и длЯ придворного Cour d'amour времен трубадуров. Џосле того как был справедливо отвергнут старый тезис, по которому сама поэзиЯ трубадуров выводилась из практики таких ‘удов любви и объЯснЯлась ею, в романской филологии осталсЯ спорный вопрос, действительно ли эти Cours d'amour существовали реально или же их следует рассматривать скорее как литературный вымысел^14*. Њногие склонЯлись к последнему, но, без сомнениЯ, заходили в этом чересчур далеко⁹. ‘уд любви как поэтическаЯ игра в правосудие, с ее определенно положительной практической ценностью, так же хорошо отвечает нравам ‹ангедока XII в., как и обычаЯм „альнего ‚остока и Љрайнего ‘евера. ‚ целом сфера действиЯ во всех этих случаЯх одна и та же. ‡десь речь идет о принимающем игровую форму исключительно полемико-казуистическом обращении с вопросами любовного характера. ’акже и эскимосы били в барабаны большей частью по случаЯм, свЯзанным с женщинами. ‹юбовнаЯ дилемма и катехизис любви составлЯют предмет рассмотрениЯ, цель которого -- защита репутации, означающей не что иное, как честь. ‘ наивозможной достоверностью воспроизводитсЯ судопроизводство с выведением доказательств из аналогий и прецедентов. €з жанров поэзии трубадуров castiamen -- жалоба, tenzone -- прение, partimen -- поочередное пение, joc partit¹⁰ -- игра в вопросы и ответы находЯтсЯ в самой тесной свЯзи с песнЯми в защиту любви. ‚ начале всего этого стоит не собственно судопроизводство, но древнейший поединок ради чести в делах любви.

‚ свете игровой культуры на агональной основе следует рассматривать и другие формы поэтической игры. ‘кажем, задача может состоЯть в том, чтобы найти выход из затруднительного положениЯ с помощью стихотворной импровизации. ‡десь опЯть же вопрос не в том, сопровождала ли подобнаЯ практика в какой-либо период истории культуры трезвую жизнь будней. ‚ажно то, что в игровом мотиве, неотделимом от игровой загадки и по сути идентичном игре в фанты, человеческий дух всЯкий раз видел выражение борьбы за жизнь и что поэтическаЯ функциЯ, сознательно никак не направленнаЯ на создание прекрасного, находила в такой игре в высшей степени плодотворную почву длЯ развитиЯ поэтического искусства. ЋбратимсЯ прежде всего к примеру из сферы любви. “ченики некоего доктора ’ана по пути в школу каждый раз проходили мимо дома одной девушки, жившей по соседству с учителем. € при этом всЯкий раз они говорили: "’ы так хороша, ну право, истинное сокровище". ђассердившись, она подстерегла их однажды и сказала: "€так, по-вашему, Я хороша собою. Ќу что ж, скажу-ка Я вам одну фразу. € кто из вас сможет мне на это ответить, того Я и полюблю; в противном случае пусть вам будет стыдно прокрадыватьсЯ мимо моей двери". € она произнесла эту фразу. Ќикто из учеников не смог ей ответить, и в последующие дни им пришлось добиратьсЯ к дому своего учителЯ окольным путем. ‚от вам и эпическаЯ сваЯмвара^15*, и сватовство к Ѓрунхильде в форме идиллии о сельской школе в Ђннаме¹¹.

126 ѓлава VII

•анду, в эпоху династии ’ан^16*, из-за серьезного проступка был сме-щен со своего поста и стал торговать углем в –зилине. €мператор, окапавшийсЯ в тех краЯх во времЯ военного похода, повстречал своего поежнего мандарина^17*. Ћн велел ему сложить стихи о "торговце углем", •анду тотчас же прочитал их ему. €мператор был тронут и вернул ему все его титулы¹².

“мение импровизировать в стихах, параллельно, строка за строкой, было на всем „альнем ‚остоке талантом, без которого почти нельзЯ было обойтись. “спех аннамитского посольства к Џекинскому двору нередко зависел от импровизаторского таланта его предводителЯ. Љаждую минуту надо было быть готовым ответить на бесчисленные вопросы и всЯкого рода загадки, которые задавали император и его мандарины¹³. ‘воего рода дипломатиЯ в форме игры.

Њасса полезных сведений сообщалась в стихотворной форме вопросов и ответов. ћноша сватаетсЯ, девушка отвечает согласием. Ѓудущие молодожены вместе хотЯт открыть лавочку. ћноша просит девушку назвать все лекарства. € тут же следует полный перечень фармакапеи. ’аким же образом излагаетсЯ искусство счета, сведениЯ о товарах, использование календарЯ в земледелии. €ной раз это просто загадки на сообразительность, которыми влюбленные испытывают друг друга, или же дело касаетсЯ познаний в литературе. ‚ыше уже указывалось, что форма катехизиса прЯмо смыкаетсЯ с игрою в загадки. Џо сути это также форма экзаменов, имеющих столь исключительное значение в общественном устройстве стран „альнего ‚остока.

‚ более развитых культурах еще долго продолжает сохранЯтьсЯ архаическое положение, когда поэтическаЯ форма, котораЯ воспринимаетсЯ далеко не только как удовлетворение чисто эстетической потребности, служит длЯ выражениЯ всего того, что важно или жизненно ценно длЯ существованиЯ общества. ЏоэтическаЯ форма всюду предшествует литературной прозе. ‚се, что свЯщенно или высокоторжественно, говоритсЯ стихами. Ќе только гимны или притчи, но и пространные трактаты строЯтсЯ по привычной метрической или строфической схеме: таковы древнеиндийские учебные книги, сутры и шастры^18*, а равным образом и древние творениЯ греческой учености; в поэтическую форму отливает свою философию ќмпедокл, и еще ‹укреций следует ему в этом. ‹ишь отчасти можно объЯснЯть стихотворную форму изложениЯ чуть не всех учений древности идеей полезности: мол, не имеЯ книг, общество таким образом легче хранит в памЯти свои тексты. ѓлавное в том, что, если можно так выразитьсЯ, сама жизнь в архаической фазе куль-туры все еще выстраивает себЯ метрически и строфически. ‘тих все еще выглЯдит более естественным средством выражениЯ, если речь идет о возвышенном. ‚ џпонии вплоть до переворота 1868 г.^19* суть серьез-ных государственных документов излагалась в стихотворной форме. €с-ториЯ права с особым вниманием относитсЯ к следам "поэзии в праве"

127 Homo ludens

("Dichtung im Recht"), встречающейсЯ на германской почве. ироко известно место из древнефризского права¹⁴, где определение необходимости продажи наследства сироты внезапно впадает в лирическую аллитерацию:

"‚тораЯ нужда такова: если год выпадет грозный, и бродит по стране лютый голод, и вот-вот дитЯ умрет с голоду, пусть тогда мать продаст с торгов наследство ребенка и купит ему корову и жита и пр. -- ’ретьЯ нужда такова: если дитЯ вовсе без крова и голо, и близитсЯ суроваЯ мгла и зимнЯЯ стужа, всЯк спешит ко двору своему, в дом свой, в теплое логово, лютый зверь ищет полое дерево и тишь под холмом, где он может сохранить свою жизнь, тогда плачет, кричит беспомощное дитЯ, и оплакивает свои босые ноги, свои голые руки, свою бесприютность, своего отца, коему надлежало защищать его от голода и мглистой зимы, а он лежит, погребенный, так глубоко и в такой тьме, под землею, за четырьмЯ гвоздЯми, под дубовою крышкой".

‡десь мы имеем дело, на мой взглЯд, не с намеренным украшением текста вторжением игровых элементов, но с тем фактом, что изложение правовых формул все еще пребывало в высокой духовной сфере, где поэтическое словоупотребление было естественным выразительным средством. €менно этим внезапным прорывом в поэзию особенно характерен приведенный выше пример из фризского права, в некотором смысле даже более убедительный, чем одно древнеисландское искупительное речение (’гуggбатal), которое в сплошь аллитерированных строфах говорит о восстановлении мира, свидетельствует об уплате дани, строжайше воспрещает всЯкую новую распрю, а затем, возвещаЯ, что тот, кто нарушит мир, будет лишен мира повсюду, само разворачиваетсЯ в чреду образов, простирающих это "повсюду" вплоть до самых отдаленных пределов.

‡десь все же мы Явно имеем дело с чисто литературной разработкой некоего случаЯ из области права; едва ли эти стихи могли когда-либо служить документом, имеющим практическую силу. ‚се это живо помещает нас в ту атмосферу первозданного единства поэзии и сакрального изречениЯ, о которой эта взаимосвЯзь как раз и свидетельствует.

‚се, что ЯвлЯетсЯ поэзией, вырастает в игре: в свЯщенной игре поклонениЯ богам, в праздничной игре ухаживаниЯ, в боевой игре по-

128 ѓлава VII

единка с похвальбой, оскорблениЯми и насмешкой, в игре остроумиЯ и находчивости. ‚ какой же степени сохранЯетсЯ игровое свойство поэзии с развитием и ростом своеобразиЯ культуры?

Њиф, в какой бы форме его ни сохранЯла традициЯ, всегда есть по-эзиЯ. ‘пособами поэзии, средствами воображениЯ он передает рассказ о вещах, которые представлЯютсЯ людЯм вправду случившимисЯ. Ћн может быть полон самого глубокого и самого свЯщенного смысла. Џо-видимому, он выражает свЯзи, которые никогда не могут быть описаны рационально. ЌесмотрЯ на свЯщенный, мистический характер, присущий мифу на той стадии культуры, которой он соответствует и к которой относитсЯ, -- то есть при полном признании безусловной искренности, с которой к нему тогда подходили, -- неизменно остаетсЯ вопрос, может ли вообще миф быть когда-либо назван совершенно серьезным. Њиф серьезен настолько, насколько может быть серьезной поэзиЯ. ‚ общем потоке всего, что выходит за пределы логически взвешенного суждениЯ, и поэзиЯ, и миф устремлЯютсЯ в область игры. Ќо это вовсе не значит -- в область более низкую. ‚озможно и такое, что миф -- играючи -- возноситсЯ до высот, куда за ним не в состоЯнии последовать разум.

ѓраницу между мыслимым как возможное -- и невозможным человеческий дух проводит исподволь, по мере роста культуры. „лЯ дикарЯ с его ограниченной логикой упорЯдочениЯ мира, собственно, еще все возможно. Њиф, с его невероЯтными абсурдами, с его безмерным преувеличением и путаницей отношений и свЯзей, с его беззаботными несоответствиЯми и присущими игре вариациЯми, пока еще не кажетсЯ ему чем-то немыслимым. € все же зададимсЯ вопросом, не был ли у дикарЯ к его вере в наиболее свЯщенные мифы с самого начала примешан некий элемент юмора? Њиф, вместе с поэзией, зарождаетсЯ в сфере игры, но и вера дикарЯ, как и всЯ его жизнь, более чем наполовину лежит в этой же сфере.

Љак только миф становитсЯ литературой, то есть в утвердившейсЯ форме преданиЯ делаетсЯ достоЯнием культуры, котораЯ между тем высвобождаетсЯ из сферы воображениЯ первобытного человека, он подпадает под воздействие различениЯ игры -- и серьезности. Ћн свЯщенен, следовательно он не может не быть серьезным. Ќо он все еще продолжает говорить на Языке первобытного человека, то есть на Языке, выражающем образные представлениЯ, где противоположение игры и серьезности еще не имеет смысла. Њы давно уже настолько свыклись с образами греческой мифологии и настолько готовы в нашем романтическом восхищении поставить рЯдом с ними образы эады, что, как правило, бываем склонны не замечать, насколько варварскими ЯвлЯютсЯ и те, и другие. ‹ишь столкновение с гораздо менее затрагивающим нас древнеиндийским мифологическим материалом и необузданными фантасма-гориЯми из всевозможных концов земли, которые по воле этнологов проносЯтсЯ перед нашим умственным взором, приводит нас к мнению, что при внимательном рассмотрении образные порождениЯ греческой

129 Homo ludens

или древнегерманской мифологии по своим логическим и эстетическим качествам, не говорЯ уже об этических, совсем или почти совсем не отличаютсЯ от безудержной фантазии древнеиндийского, африканского или австралийского мифологического материала. ‚ соответствии с 'нашими мерками (что, естественно, не может быть принЯто за последнее слово в научных исследованиЯх) и те, и другие, как правило, лишены стилЯ, одинаково безвкусны и пресны. џзык дикарей, -- все эти похождениЯ ѓермеса, так же как Ћдина или ’ора. Ќет никакого сомнениЯ: в тот период, когда мифологические представлениЯ передаютсЯ в сколько-нибудь устоЯвшейсЯ форме, они уже более не отвечают достигнутому к этому времени духовному уровню. Њиф, длЯ того чтобы его почитали в качестве свЯщенного элемента культуры, нуждаетсЯ теперь либо в мистической интерпретации, либо должен культивироватьсЯ исключительно как литература. Џо мере того как из мифа исчезает элемент веры, игровой тон, свойственный ему изначально, звучит все сильнее. “же о ѓомере нельзЯ говорить как о верующем. ’ем не менее миф как поэтическаЯ форма выражениЯ божественного, даже после утраты им прежней ценности быть адекватным воспроизведением всего постижимого, продолжает сохранЯть важную функцию и помимо чисто эстетической. Ђристотель и Џлатон все еще излагают глубочайшую суть своей философской мысли в форме мифа: у Џлатона это миф о душе, у ЂристотелЯ -- представление о любви вещей к неподвижному движителю мира.

„лЯ пониманиЯ игрового тона, присущего мифу, ни одна мифологиЯ не может быть Яснее, чем первые трактаты Њладшей ќдды. Gylfaginning [‚идение ѓюльви] и Skaldskaparmal [џзык поэзии]^20*. ‡десь налицо м