множит  слова,  устремлЯет  их друг  на  друга, также и
истреблЯет  их  в  ходе  бесконечной  и  безосновательной  подстановки,  чье
единственное  правило  -   суверенное   утверждение  игры  вне  смысла.   Ќе
сдержанность или отступление в себЯ, нескончаемый шепот какой-то белой речи,
изглаживающей   следы  классического  дискурса,  но   род  потлача   знаков,
сожигающего, истреблЯющего, расточающего слова в веселом утверждении смерти:
жертвоприношение  и вызов15.  (...)  Ќо эта  трансгрессиЯ дискурса  (и,  как
следствие, закона вообще: дискурс способен полагать себЯ, лишь полагаЯ норму
или  ценность   смысла,  т.е.  стихию   законности  вообще),  как  и  всЯкаЯ
трансгрессиЯ, должна  некоторым  образом  сберегать и  подтверждать  то,  за
пределы  чего она выходит. ќто единственный способ утвердить себЯ в качестве
трансгрессии  и   таким  образом  достичь  свЯщенного,  которое   "даетсЯ  в
насильственном  акте  вторжениЯ". ЋписываЯ в  ќротизме  "противоречивый опыт
трансгрессии и запрета", Ѓатай добавлЯет одно примечание к следующей  фразе:
"Ќо трансгрессиЯ отличаетсЯ от "возвращениЯ  к природе": она снимает запрет,
не  ликвидируЯ  его". ‚от  это  примечание:  "Ќет  нужды  особо подчеркивать
гегелевский характер этой операции, соответствующей тому моменту диалектики,
который выражаетсЯ  непереводимым  немецким  глаголом  aufneben  (превзойти,
сохранив)."

     „ействительно  ли  "нет   нужды  особо  подчеркивать"?  Њожно  ли,  как
утверждает это Ѓатай, подвести движение трансгрессии под гегелевское понЯтие
Aufhebung,   которое,   как   мы  уже  видели,  изображало  победу   раба  и
конституирование смысла?

     ‡десь нам следует истолковать ЃатаЯ против самого ЃатаЯ  или, точнее, -
один пласт его  письма,  отправлЯЯсь от какого-то другого пласта.  ЋспариваЯ
то, что  длЯ  ЃатаЯ в этом примечании как будто само  собой разумеетсЯ,  мы,
быть   может,  отточим  фигуру  смещениЯ,   которой   здесь  подвержен  весь
гегелевский  дискурс. ‚от почему  Ѓатай еще меньше  гегельЯнец,  чем он  сам
думает.

     ѓегелевское Aufhebung целиком и полностью производитсЯ внутри дискурса,
системы  или  труда  обозначениЯ.  ’о  или  иное  определение отрицаетсЯ или
сохранЯетсЯ в  каком-то другом  определении, ЯвлЯющем его истину.  Ћт одного
определениЯ  к  другому:  мы  переходим  от бесконечной  неопределенности  к
бесконечной  определенности,  и  этот  переход, производимый  неугомонностью
бесконечного, выстраивает цепочку смысла. Aufhebung  понимаетсЯ внутри круга
абсолютного  знаниЯ,  оно  никогда не  выходит  за  пределы  его  замкнутого
пространства,   никогда   не  подвешивает  в   неопределенности  тотальность
дискурса, труда,  смысла,  закона  и т.д.  Џоскольку  гегелевское  Aufhebung
никогда  не  приподнимает,  пусть  даже  удерживаЯ  ее,   вуалирующую  форму
абсолютного знаниЯ,  оно  всецело  принадлежит  к  тому,  что Ѓатай называет
"миром  труда",  т.е.  запрета,  воспринимаемого  как   таковой  и  в  своей
тотальности.  (...)  ѓегелевское  Aufhebung,  следовательно,  принадлежит  к
ограниченной экономии и  оказываетсЯ формой  перехода  от одного  запрета  к
другому, кругообращением  запрета, историей как истиной запрета. ‘тало быть,
лишь пустую  форму  Aufhebung Ѓатай может  использовать длЯ того,  чтобы  по
аналогии  обозначить   то,  что  никогда   прежде   не   было  осуществлено:
трансгрессивное соотношение, свЯзывающее мир смысла с миром бессмыслицы. ќто
смещение  парадигматично: внутрифилософское,  спекулЯтивное  par  excellence
понЯтие  вынуждаетсЯ  войти  в  письмо,  чтобы  обозначить  такое  движение,
которое,  собственно,   выходит  за  пределы  всЯкой  возможной  философемы,
составлЯЯ ее эксцесс. € тогда это  движение заставлЯет философию предстать в
виде  наивной  или   природной  формы  сознаниЯ  (а   под  природным  ѓегель
подразумевает  также  и куль-  турное). Џока  Aufhebung  остаетсЯ охваченным
ограниченной  экономией, оно остаетсЯ  в плену  у этого природного сознаниЯ.
Ќапрасно "мы" ”еноменологии духа  преподносит себЯ  в качестве знаниЯ  того,
чего

     ____________________

     15  "€гра  -  ничто, если  она  не  выступает  в  качестве открытого  и
безоговорочного  вызова тому,  что  игре  противостоит" (примечание на полЯх
неизданной  ’еории  религии, которую Ѓатай одно времЯ  планировал озаглавить
"‘мерть  от  смеха и смех над смертью". наивное сознание, погруженное в свою
историю  и  определениЯ  своих  фигур, не  знает, оно  [это  "мы"]  остаетсЯ
природным  и вульгарным, потому  что помышлЯет переход, истину перехода лишь
как кругообращение  смысла  или стоимости. Ћно развивает  смысл  или желание
смысла природного сознаниЯ, которое замыкаетсЯ в круг длЯ того, чтобы узнать
смысл,  а это всегда то, откуда и куда это идет. Ћно не  видит безосновности
игры,  на  которой  выводитсЯ  (s'enleve)  историЯ  (смысла).  ‚  этой  мере
философиЯ,  гегелевскаЯ  спекулЯциЯ,  абсолютное  знание  и  все,  чем   они
управлЯют  или   будут   до  бесконечности  управлЯть   в  своем   замкнутом
пространстве, остаютсЯ  определениЯми  природного,  рабского  и  вульгарного
сознаниЯ. ‘амосознание ЯвлЯетсЯ рабским.

     "(...) ‚ульгарное познание - это все равно что еще одна наша ткань!.. ‚
каком-то смысле, то состоЯние, в котором Я увидел бы, оказываетсЯ умиранием.
Ќи в один момент у менЯ не будет возможности увидеть!" (MM, EI, p.222).

     …сли всЯ историЯ смысла собираетсЯ  воедино и представлЯетсЯ в какой-то
точке картины фигурой  раба,  если  гегелевский  дискурс,  ‹огика,  Љнига, о
которой  говорит  Љожев,  суть Язык  раба  (Язык-раб), т.е.  рабочего (Язык-
рабочий),  то  они могут читатьсЯ  и  слева  направо, и  справа  налево  как
реакционное  или  же революционное  движение,  а  то  и оба разом.  Ѓыло  бы
абсурдом,  если  бы трансгрессиЯ Љниги письмом прочитывалась лишь в каком-то
определенном, одном смысле или направлении  (sens). ќто было бы одновременно
и абсурдно (учитываЯ ту форму Aufhebung, что сохранЯетсЯ в трансгрессии),  и
слишком уж исполнено  смысла. ‘права налево или  слева  направо:  этим  двум
противоречивым и  слишком осмысленным  положениЯм  равным  образом недостает
уместности. ‚ каком-то определенном пункте.

     Ћчень  определенном.  ЉонстатациЯ  неуместности,  за эффектом  которой,
стало быть, надлежит присматривать,  насколько это возможно. Њы бы ничего не
понЯли во всеобщей стратегии, если  бы  совершенно отказались контролировать
употребление  этой констатации. …сли бы мы ссужали, бросали  или клали ее во
все равно какую руку: правую или левую.

     "...состоЯние, в котором Я увидел бы, оказываетсЯ выходом, исступлением
из этой  "ткани". € Я  несомненно тотчас же должен сказать: это состоЯние, в
котором Я увидел бы, оказываетсЯ умиранием. Ќи в один момент у менЯ не будет
возможности увидеть!"


     €так, с одной стороны  имеетсЯ вульгарнаЯ ткань абсолютного  знаниЯ,  с
другой  - смертельное  отверстие  глаза.  ’екст и взглЯд.  ђабство смысла  и
пробуждение длЯ смерти. Џисьмо низшее и письмо высшее.

     Ћт одного к другому, совершенно  другому,  тЯнетсЯ определенный  текст.
Љоторый в молчании прослеживает структуру глаза, обрисовывает это отверстие,
отваживаетсЯ  сплести   "абсолютную   разорванность",   абсолютно  разрывает
собственную ткань, вновь сделавшуюсЯ  "плотной" и  рабской  вследствие того,
что она дала прочесть себЯ еще раз.


     Џеревод с французского (с незначительными сокращениЯми) Ђ.‚.ѓараджа