) Le Coupaple, p.133: "ѓегель, разрабатываЯ философию труда
(именно  Knecht,  освобожденный  раб,  рабочий  становитсЯ  в  ”еноменологии
Ѓогом), подавил шанс - и смех и т.д.  (c) ѓлавным образом, в эссе "Hegel, la
mort et la sacrifice" Ѓатай показывает, благодарЯ какому скольжению - в речи
суверенности  ему  следует  противопоставить  какое-то другое  скольжение  -
ѓегель  "в пользу рабства"  упускает ту суверенность, к которой  "он подошел
насколько мог  близко". "‘уверенность в позиции ѓегелЯ проистекает из такого
движениЯ, которое открываетсЯ дискурсом  и которое в духе Њудреца никогда не
отделЯетсЯ от своего откровениЯ.


     „ва письма


     "ќти суждениЯ должны были бы привести к молчанию, а Я пишу.
     ќто вовсе не парадокс."
     (EI, p.89).


     Ќо мы должны говорить. "Ќеадекватность  всЯкой речи... по крайней мере,
должна быть  высказана" (C) длЯ  того,  чтобы сохранить  суверенность,  т.е.
некоторым образом потерЯть ее, чтобы оставить еще  в запасе возможность если
не  смысла  ее, то ее  бессмыслицы, чтобы  этим  невозможным  "комментарием"
отличить последнюю от  всЯкой негативности.  Ќужно найти такую речь, котораЯ
хранит молчание. Ќеобходимость невозможного: высказать в Языке  - рабства  -
то, что не ЯвлЯетсЯ рабским.  "’о, что не ЯвлЯетсЯ рабским, непроизносимо...
€деЯ  молчаниЯ  (это самое недоступное) обезоруживает. џ не могу говорить об
отсутствии смысла, не наделЯЯ его при этом каким-то смыслом, которым оно  не
обладает. Њолчание  нарушаетсЯ -  потому что  Я  заговорил.  €сториЯ  всегда
завершаетсЯ   каким-нибудь  лама   савахфани,  вопиющем  о  нашем   бессилии
умолкнуть: Я должен наделЯть смыслом то, что его не имеет: в конечном счете,
бытие даровано нам  как  невозможное!" (MM,  EI, p.215).  "‘реди  всех слов"
слово  "молчание" есть "наиболее извращенное или наиболее поэтичное", потому
что,  изображаЯ  замалчивание  смысла,  оно   высказывает  бессмыслицу,  оно
скользит и само себЯ изглаживает,  не удерживает себЯ, само себЯ замалчивает
-  но  как  речь, а не как  молчание. ќто скольжение предает  одновременно и
дискурс, и недискурс. Ћно может быть  навЯзано нам, но может и быть обыграно
суверенностью таким  образом,  чтобы со  всей  строгостью  предавать смысл в
смысле  и  дискурс в  дискурсе. "Ќужно  найти",  -  поЯснЯет  Ѓатай, выбираЯ
"молчание"  как  "пример скользЯщего  слова",  такие  "слова"  и  "объекты",
которые "заставили  бы  нас скользить..." (EI, p.29). ‘кользить  к  чему?  Љ
каким-то  другим словам, к другим объектам, конечно  же,  которые  возвещают
суверенность.

     ќто  скольжение  сопрЯжено с риском. Ќо  раз оно  так ориентировано, то
идет оно  на  риск смысла и  утраты  суверенности в фигуре дискурса. ђискует
придать смысл. Џризнать  правоту и разумность.  ђазума.  ”илософии.  ѓегелЯ,
который  всегда  оказываетсЯ прав,  как  только  мы  раскрываем  рот,  чтобы
артикулировать смысл. —тобы подставить  себЯ этому риску  в Языке, пойти  на
него, чтобы спасти то, что не хочет быть спасенным - возможность  абсолютных
игры  и  риска,  - мы  должны  удвоить  Язык, перейти к  уловкам, хитростЯм,
симулЯкрам. Љ маскам: "’о, что не ЯвлЯетсЯ рабским, непроизносимо: повод длЯ
смеха...  то же  самое  с экстазом.  ’о,  что  не ЯвлЯетсЯ полезным,  должно
скрыватьсЯ (под маской)" (MM, EI,  p.214). ѓоворЯ "на  пределе молчаниЯ", мы
должны организовать некую стратегию и "найти [такие слова], которые в какой-
то точке возвращают суверенное молчание, прерывающее артикулированный  Язык"
(там же).

     €сключаЯ  артикулированный  Язык,  суверенное  молчание, следовательно,
некоторым  образом  чуждо  различию  как истоку  обозначениЯ. Ћно как  будто
изглаживает  прерывность,  и на  самом деле именно  так нам следует понимать
необходимость  непрерывного  континуума,  к  которой непрестанно  апеллирует
Ѓатай,  так   же  как  и  к   необходимости  коммуникации.   Љонтинуум  есть
привилегированный   опыт    суверенной   операции,    преступающей    предел
дискурсивного  различиЯ.  Ќо  -  и  здесь,  в  том,  что  касаетсЯ  движениЯ
суверенности, мы затрагиваем  точку  наибольшей двусмысленности и наибольшей
неустойчивости  - этот континуум не есть полнота смысла  или присутствиЯ,  в
качестве которой он рассматриваетсЯ метафизикой. Ћпыт континуума, пробиваЯсь
к   безосновности  негативности  и  растраты,  оказываетсЯ  также  и  опытом
абсолютного различиЯ - такого различиЯ,

     ____________________

     ____________________

     ____________________

     ‘ледовательно, она не может  быть полностью суверенной:  Њудрец на деле
не   может  не  подчинить   ее  цели   Њудрости,  предполагающей  завершение
дискурса...  Ћн набирает суверенность точно  вес,  который затем сбрасывает"
(pp.41-42). которое  уже  не  будет тем,  что ѓегель помышлЯл  глубже любого
другого: различием  на службе  присутствиЯ,  трудЯщимсЯ в истории  (смысла).
ђазличие между  ѓегелем и Ѓатаем есть различие между этими двумЯ различиЯми.
’ак  мы можем снЯть ту двусмысленность,  котораЯ способна отЯгощать  понЯтиЯ
коммуникации,  континуума и мгновениЯ.  ќти понЯтиЯ,  которые  по  видимости
тождественны  друг   другу  в  качестве  исполнениЯ  присутствиЯ,  на   деле
обрисовывают  и  заострЯют  надрез различиЯ.  "Ћдин фундаментальный  принцип
выражаетсЯ  следующим образом:  "коммуникациЯ" не  может  иметь места  между
двумЯ полными и  нетронутыми  существами: она требует таких существ, которые
выставили на  кон  бытие  в  себе  самих, поместили  его  на предел  смерти,
небытиЯ" (Sur Nietzsche). Ђ мгновение - временной модус суверенной  операции
- не есть какаЯ-то точка полного и непочатого  присутствиЯ: оно  скользит  и
ускользает  в  промежутке между двумЯ присутствиЯми; оно есть  различие  как
утвердительное  ускользание  присутствиЯ. Ћно  не  даетсЯ, но  скрадываетсЯ,
похищаетсЯ самим собой  в таком движении, которое  соединЯет  в себе моменты
насильственного взлома и бегущего исчезновениЯ. Њгновение украдко: "Ќезнание
предполагает  по  сути одновременно и  страх, но  также и подавление страха.
’аким   образом,  становитсЯ   возможно  украдкой  испытать  украдкий  опыт,
называемый мною опытом мгновениЯ" (C).

     €так, нам нужно найти такие слова, которые "в какой-то точке возвращают
суверенное молчание, прерывающее артикулированный Язык". Џоскольку речь, как
мы видели,  идет об известном скольжении, то, что требуетсЯ найти не меньше,
чем слово, есть  такаЯ точка, такое место на трассе, в котором то  или  иное
слово, почерпнутое в старом  Языке,  начнет - в  силу того, что оно помещено
там  и воспринЯло подобный импульс, - скользить  само и заставлЯть скользить
весь  дискурс. ‚  Языке  должен  быть  запечатлен  известный  стратегический
выверт,  который  своим  насильственным  и  скользЯщим,  украдким  движением
призван изогнуть его старое тело, чтобы соотнести его  синтаксис и лексику с
высшим молчанием. Џричем не с понЯтием или смыслом суверенности, но, скорее,
с  привилегированным моментом суверенной операции, "пусть даже она имела  бы
место только один раз".

     ‘оотношение  это   абсолютно  уникально:  между  Языком  и   суверенным
молчанием, которое  не терпит никаких  соотношений, никакой симметрии с тем,
что склонЯетсЯ и скользит, чтобы соотнестись с ним. ќто соотношение, однако,
должно  строгим,   научным   образом  положить   на  обычный  синтаксис  как
подчиненные значениЯ, так и ту операцию, котораЯ есть неотношение, у которой
нет  никакого  значениЯ  и  котораЯ  свободно  удерживаетсЯ  вне синтаксиса.
‘ледует научным образом соотнести  те или  иные соотношениЯ с  неотношением,
знание с  незнанием. "‘увереннаЯ операциЯ, пусть даже  она была  бы возможна
только  один  раз,  наука,  соотносЯщаЯ   объекты  мышлениЯ  с   суверенными
моментами,  - возможна..." (MM).  "Ћтсюда,  опираЯсь  на  отказ  от  знаниЯ,
начинаетсЯ некаЯ упорЯдоченнаЯ рефлексиЯ..." (C).

     ќто  окажетсЯ  тем   более  трудно  или  даже  вовсе   невозможно,  что
суверенность,  не  будучи  господством,  не  может  управлЯть  этим  научным
дискурсом    наподобие   какой-то   архии   [первопринципа]   или   принципа
ответственности.  Љак  и  господство,  суверенность   определенно   делаетсЯ
самостоЯтельной благодарЯ выставлению жизни на кон; она ни с чем не свЯзана,
ничего  не сберегает. Ќо в отличие  от геглевского господства, она не должна
даже стремитьсЯ к тому,  чтобы сохранитьсЯ  самой, собрать  себЯ или собрать
прибыль от себЯ и от собственного риска, она "не может даже определЯтьсЯ как
некое имущество". "џ держусь за это, но стал бы Я так за это держатьсЯ, если
бы  у менЯ не было уверенности в том,  что с таким же успехом Я  мог  бы над
этим  посмеЯтьсЯ?" (MM). ‘тало быть, в  этой операции  на карту ставитсЯ  не
самосознание,  не  способность  быть  подле себЯ,  хранить  себЯ,  блюсти  и
наблюдать себЯ.  Њы не  в  стихии феноменологии. Џо  этой первой черте  -  в
рамках философской  логики нечитаемой -  можно признать, что суверенность не
управлЯет собой. € не  управлЯет  вообще: ничего не диктует ни  другому,  ни
вещам, ни дискурсам  с целью произвести смысл. €менно  в этом состоит первое
препЯтствие длЯ той науки, котораЯ, по Ѓатаю, должна соотносить свои объекты
с  суверенными  моментами  и,  как   и   всЯкаЯ   наука,   требует  порЯдка,
соотнесенности,  различиЯ между основным и производным. "Њетод медитации" не
скрывает этого "препЯтствиЯ" (выражение ЃатаЯ). (...)

     Њы  знаем,  что,  как  только  суверенность захотела  бы подчинить себе
кого-либо  или  что-либо,   она  позволила  бы  диалектике   поймать   себЯ,
подчинилась бы рабу, вещи и труду. Ћна потерпела бы неудачу вследствие того,
что  захотела бы восторжествовать и сделала бы  вид,  что за ней сохранЯетсЯ
преимущество.  ѓосподство, напротив, становитсЯ  суеверным, когда  перестает
опасатьсЯ  неудачи  и  пропадает как абсолютнаЯ  жертва своего  собственного
жертвоприношениЯ8.  ‡начит,  и  господин, и  суверен равным  образом  терпЯт
неудачу, и обоим их неудача удаетсЯ: одному  благодарЯ тому, что он  придает
ей  смысл  своим  порабощением  опосредованию  раба  -  это  также  означает
потерпеть  неудачу в том,  чтобы упустить неудачу,  -  другому  же благодарЯ
тому, что он терпит абсолютную  неудачу, а это  означает одновременно утрату
самого смысла неудачи и обретение нерабства. ќто почти неприметное различие,
которое не ЯвлЯетсЯ  даже симметрией лицевой и оборотной сторон, должно, по-
видимому,  регулировать  все  "скольжение"  суверенного письма.  Ћно  должно
надрезать  тождество  суверенности,  которое  всегда  под   вопросом..  ‚едь
суверенность не имеет никакого тождества, она  не есть самость, длЯ- себЯ, к
себе, подле себЯ.  —тобы не  управлЯть, т.е.  чтобы не порабощать  себЯ, она
ничего (прЯмое  дополнение) не  должна подчинЯть  себе,  т.е. не подчинЯтьсЯ
ничему  и  никому (рабское опосредование непрЯмого дополнениЯ):  она  должна
растрачиватьсЯ  без  остатка,  без  всЯкой  сдержанности,  терЯтьсЯ,  терЯть
сознание, терЯть памЯть о себе, свою внутренность; против Erinnerung, против
ассимилирующей смысл скупости, она  должна  практиковать забвение, ту aktive
Vergesslichkeit, о которой говорит Ќицше,  и - последний порыв господства  -
не стремитьсЯ больше к тому, чтобы получить признание.

     Ћтказ  от  признаниЯ  одновременно  предписывает  и  запрещает  письмо.
’очнее,  он  проводит  различие между  двумЯ видами письма. Ћн запрещает  то
письмо, которое проецирует след, через которое волЯ,  в качестве господства,
стремитсЯ  сохранитьсЯ в этом следе, получить в нем признание и восстановить
свое  присутствие. ќто с таким же  успехом  и  рабское письмо,  потому оно и
презиралось Ѓатаем.  Ќо  это презираемое рабство - не  то  же самое рабство,
которое начинаЯ с Џлатона осуждаетсЯ [философской] традицией. Џлатон имеет в
виду рабское  письмо как  техне, которое безответственно в  силу того, что в
нем  исчезло  присутствие произносЯщего дискурс человека.  Ѓатай,  напротив,
имеет в виду рабский проект  сберечь жизнь - фантом жизни - в присутствии. ‚
обоих случаЯх, правда, опасениЯ  вызывает некаЯ  смерть, и  как раз  эту  их
общность  и надлежало  бы тщательно обдумать. Џроблема оказываетсЯ тем более
трудной,  что суверенность одновременно назначает  длЯ себЯ  какое-то другое
письмо:  то, что производит след как след.  Џоследний ЯвлЯетсЯ следом лишь в
том случае, если присутствие в нем безвозвратно скрадено,  с  самого первого
его  обещаниЯ,  и  если  он   конституируетсЯ  как  возможность  абсолютного
изглаживаниЯ. Ќеизгладимый  след - это не след. ’аким образом,  нам надлежит
реконструировать систему батаевских положений,  касающихсЯ письма, этих двух
отношений - назовем их низшим и высшим - к следу.

     1.  ‚ целой  группе текстов  суверенный отказ от признаниЯ предписывает
изглаживание написанного. Ќапример, поэтического письма как письма низшего:

     "ќто жертвоприношение разума по виду  ЯвлЯетсЯ воображаемым, у него нет
ни каких-то кровавых последствий, ни  чего-либо аналогичного. ’ем не  менее,
оно отличаетсЯ  от поэзии тем, что ЯвлЯетсЯ тотальным, не оставлЯет в запасе
никакого  наслаждениЯ, кроме  как  через  произвольное  скольжение,  которое
невозможно задержать, или через самозабвенный смех. …сли поcле него что-либо
случайно и выживает, то эта  жизнь не помнит  себЯ, как полевой цветок после
жатвы.  ќто  странное   жертвоприношение,  предполагающее  последнюю  стадию
мегаломании - мы чувствуем, что становимсЯ Ѓогом, - имеет,  однако,  обычные
последствиЯ   в   том  случае,  если  наслаждение  в  результате  скольжениЯ
ускользает, а мегаломаниЯ не  истреблЯетсЯ всЯ целиком: тогда мы по-прежнему
обречены стремитьсЯ  к тому,  чтобы  нас  "признали", хотеть стать Ѓогом длЯ
толпы; благоприЯтное условие длЯ  помешательства, но не длЯ чего большего...
…сли идти до конца, то следует изгладить самого себЯ, самоустранитьсЯ,

     ____________________

     8 ‘р., например,  EI,  p.196: "жертвующий  падает и пропадает вместе со
своей  жертвой" и  т.д. испытать  одиночество, жестоко  пострадать  от него,
отказатьсЯ от того, чтобы быть признанным (...)" (Post-scriptum, EI, p.199).
(...)

     2.  Ќо  есть и суверенное письмо,  которое,  напротив, должно  оборвать
рабское сообщничество  речи и смысла. "џ пишу длЯ того, чтобы аннулировать в
себе самом игру подчиненных операций" (MM, EI, p.242).

     ‚ыставление на  кон в игре,  выходЯщей за рамки господства, есть, таким
образом, пространство  письма, и оно разыгрываетсЯ  между низшим  письмом  и
письмом  высшим,  причем оба  они игнорируютсЯ господином, последнее больше,
чем первое, высшаЯ игра больше, чем низшаЯ ("„лЯ господина игра была ничем -
ни низшей, ни высшей", C.)

     Џочему это единственное пространство письма?

     ‘уверенность абсолютна тогда, когда она отрешаетсЯ от всЯкого отношениЯ
и пребывает  во мраке  тайны.  Љонтинуум  суверенной  операции  имеет  своей
стихией  эту  ночь  тайного  различиЯ.  Њы ничего бы тут не понЯли, если  бы
сочли, что  между этими двумЯ требованиЯми  [континуума  и  различиЯ] налицо
какое-то  противоречие.  ‘казать  по  правде,  мы  понЯли  бы  лишь то,  что
понимаетсЯ   в  логике   философского  господства:  длЯ  которой,  напротив,
требуетсЯ   примирить   желание   признаниЯ,   нарушение   тайны,   дискурс,
сотрудничество и т.д. с прерывностью, артикулЯцией, негативностью. ЋппозициЯ
непрерывного и прерывного неустанно смещаетсЯ от ѓегелЯ к Ѓатаю.

     Ќо это смещение не в силах преобразить Ядро предикатов. ‚се свЯзываемые
с суверенностью атрибуты заимствованы из (гегелевской) логики господства. Њы
не  можем -  Ѓатай  не  мог и не  должен был  -  располагать никаким  другим
понЯтием  и  даже  никаким  другим знаком, никаким другим единством  слова и
смысла.  “же сам  знак  "суверенность"  в  своем противопоставлении  рабству
происходит из  тех же  запасов, что и знак "господство".  …сли взЯть его вне
сферы  его функционированиЯ,  то  окажетсЯ,  что  ничто  не отличает  его от
"господства".  Њы даже  могли бы вычленить  в  тексте ЃатаЯ  целую  зону,  в
которой  суверенность остаетсЯ  в рамках  классической философии субъекта и,
что самое важное,  - того волюнтаризма9, который, как показал •айдеггер, еще
у ѓегелЯ и Ќицше смешивалсЯ с сущностью метафизики.

     Џоскольку  пространство, отделЯющее друг от друга  логику  господства и
нелогику - если угодно - суверенности, не  может и  не должно  вписыватьсЯ в
Ядро  самого понЯтиЯ  (так  как здесь открываетсЯ,  что  никакого смыслового
Ядра, никакого  понЯтийного  атома  не  существует,  что понЯтие,  напротив,
производитсЯ  в  ткани  различий), оно  должно  быть вписано  в цепочку  или
механизм некоторого письма.  ќто письмо - высшее - будет называтьсЯ письмом,
потому  что  оно  выходит  за пределы  логоса  (логоса  смысла,  господства,
присутствиЯ  и т.д.).  ‚ этом письме - том,  что  ищет Ѓатай,  - те же самые
понЯтиЯ,   с   виду   оставшиесЯ   неизменными,   поражаютсЯ  -  какими   бы
непоколебимыми  они ни  казались -  утратой смысла, к которой они скользЯт и
тем  самым  без всЯкой  меры разрушают  самих  себЯ. ‡акрывать  глаза на это
строго необходимое  выпадение в  осадок,  это  безжалостное жертвоприношение
философских понЯтий, продолжать читать текст ЃатаЯ, исследовать его и судить
о нем изнутри

     ____________________

     9  ‚зЯтые  вне  их общего  синтаксиса,  их письма, некоторые  положениЯ
действительно  ЯвлЯют  волюнтаризм,  целую  философию деЯтельной  активности
субъекта. .14). ‘уверенность есть практическаЯ  операциЯ (ср.,  например, C,
p.14). Ќо мы не  читали бы текст ЃатаЯ, если бы  не вплетали эти положениЯ в
их общую ткань, котораЯ разрушает  их - выстраиваЯ в цепочку или вписываЯ  в
себЯ.  ’ак,  страницей  ниже: "€ недостаточно даже  сказать, что мы не можем
говорить о суверенном  моменте,  не  искажаЯ его, не искажаЯ его  в качестве
подлинно суверенного. ‚ такой  же  степени  противоречивым, как и говорить о
нем, окажетсЯ искать эти движениЯ. ‚ тот момент, когда мы ищем нечто, чем бы
оно ни было,  мы не живем суверенно, мы  подчинЯем настоЯщий момент будущему
моменту: тому, что  за ним  последует. Њы, может быть, и достигнем благодарЯ
нашим  усилиЯм  суверенного  момента (возможно, что  какое-то  усилие  здесь
действительно  необходимо), но между временем  усилиЯ и  суверенным временем
обЯзательно имеетсЯ некий разрыв, можно даже сказать: бездна".
     "означающего дискурса" - это, может быть,  и означает понЯть в нем кое-
что, но уж навернЯка не означает читать его. (...)  ‚ отличие от логики, как
она понимаетсЯ  в  ее  классическом  понЯтии, в отличие  даже от гегелевской
Љниги, которую сделал своей темой Љожев, письмо ЃатаЯ - в качестве высшего -
не терпит  различиЯ между  формой и  содержанием. ќто и делает  его письмом,
потому и востребуетсЯ оно суверенностью.

     ќто письмо  (оно дает нам пример, который нас здесь интересует, хотЯ он
и не нацелен  на  то, чтобы  чему-то научить) складываетсЯ,  чтобы выстроить
цепочку классических  понЯтий - в той мере, в какой те неизбежны ("џ не  мог
избежать выражениЯ своей мысли на философский манер. Ћднако Я не обращаюсь к
философам", MM),  - таким образом, что благодарЯ  известному выверту  они по
видимости подчинЯютсЯ своему привычному закону, но при этом в какой-то точке
соотносЯтсЯ с моментом  суверенности, с  абсолютной  утратой  своего смысла,
растратой, не оставлЯющей ничего в  запасе,  с тем, что  может  быть  отныне
названо негативностью или утратой смысла лишь  на  их философской стороне: с
бессмыслицей,  стало быть,  котораЯ  находитсЯ  по  ту  сторону  абсолютного
смысла,  по ту  сторону замкнутого  пространства  или горизонта  абсолютного
знаниЯ.  ‡ахваченные   этим  рассчитанным  скольжением,  понЯтиЯ  становЯтсЯ
непонЯтиЯми,  они  немыслимы,  они  становЯтсЯ  несостоЯтельными  ("џ  ввожу
кое-какие несостоЯтельные  понЯтиЯ", Le Petit). ”илософ слеп к  тексту ЃатаЯ
потому, что  философом он  ЯвлЯетсЯ  лишь в силу этого несокрушимого желаниЯ
остановить,  удержать достоверность  себЯ  самого и  безопасность понЯтиЯ от
этого скольжениЯ.  Ѓатаевский  текст  длЯ  него полон ловушек: это  какой-то
скандал  в первоначальном  значении  слова  [ср.  scandalethron -  "ловушка,
западнЯ"].

     ’рансгрессиЯ  смысла  -  это   не  доступ  к  непосредственному  и  не-
определенному тождеству или к  возможности удержать бессмыслицу. ’ут, скорее
уж, следовало бы говорить об эпохе эпохи смысла, о  заключении в скобки - на
письме, -  подвешивающем эпоху смысла: противоположность феноменологическому
эпохе,  которое  исполнЯетсЯ  во имЯ  и ввиду  смысла.  ќто  такаЯ редукциЯ,
котораЯ  отклонЯет нас  назад  к  смыслу.  Ђ  сувереннаЯ  трансгрессиЯ  есть
редукциЯ  этой   редукции:  не  редукциЯ   к  смыслу,  но  редукциЯ  смысла.
’рансгрессиЯ  эта  выходит  за   пределы  как  ”еноменологии  духа,  так   и
феноменологии вообще, ее наиболее современных разработок (ср. EI, p.19).

     Ѓудет ли  это новое  письмо  зависеть от суверенной инстанции? Ѓудет ли
оно повиноватьсЯ ее императивам? Ѓудет ли оно подчинЯтьсЯ  тому, что  (можно
было бы  сказать "по сути  своей", если  бы у  суверенности  была какаЯ-либо
суть) не  подчинЯет  себе  ничего?  Ќикоим  образом,  и в этом  - уникальный
парадокс  соотношениЯ  между дискурсом  и  суверенностью.  ‘оотнести  высшее
письмо  с  суверенной  операцией   означает  установить  отношение  в  форме
неотношениЯ, вписать в текст разрыв,  соотнести цепочку дискурсивного знаниЯ
с таким незнанием,  которое уже не будет каким-то его моментом: с абсолютным
незнанием,  на  безосновности  которого  восхищаютсЯ  (s'enlevent) шанс  или
заклад смысла,  истории  и горизонтов абсолютного  знаниЯ. ‡апись  подобного
соотношениЯ  будет  "научной",  но  "наука"  в  данном  случае  претерпевает
радикальное искажение, содрогаетсЯ - ничего из свойственных ей норм не терЯЯ
- благодарЯ простому соотнесению с абсолютным незнанием. (...)

     €так, будучи  скорее утвердительной  редукцией  смысла,  чем полаганием
бессмыслицы, суверенность не выступает принципом или основанием этой записи.
Ѓудучи  непринципом  и  неоснованием,  она определенно  обманывает  ожидание
какой-то  обнадеживающей  архии,  условиЯ  возможности  или  трансцендентала
дискурса.   Ќикаких  философских  предпосылок  здесь  больше   нет.   "Њетод
медитации" учит нас тому, что дисциплинированный итинерарий письма должен со
всей строгостью подводить нас к той точке, где уже нет  больше ни метода, ни
медитации,  где  сувереннаЯ  операциЯ  рвет  с  ними,  потому  что  не  дает
обуславливать себЯ ничем, что ей предшествует или хотЯ бы подготавливает ее.
’очно так же, как она не стремитсЯ ни к приложению, ни к распространению, ни
к продолжению,  ни  к  преподаванию самой  себЯ (вот  почему,  по  выражению
Ѓланшо, ее авторитет заглаживаетсЯ), как она не ищет признаниЯ, так же нет в
ней и  никакого  движениЯ признаниЯ  дискурсивного и предварительного труда,
без которого  она, однако,  не сумела бы  обойтись. ‘уверенность должна быть
неблагодарной. "ЊоЯ суверенность ... нисколько  не признательна  мне  за мой
труд"  (MM).  ‘ознательнаЯ  озабоченность  предпосылками  ЯвлЯетсЯ  как  раз
философской и гегелевской [чертой].

     "Љритика, адресуемаЯ ѓегелем еллингу  (в предисловии к ”еноменологии),
не   менее  решительна.  Џредварительные  труды  операции  недосЯгаемы   длЯ
неподготовленного интеллекта  (как говорит  ѓегель, столь же неразумно  было
бы, не будучи башмачником, братьсЯ за изготовление башмаков). ќти труды, тем
не  менее,  благодарЯ   свойственному   им  способу  приложениЯ,   сковывают
суверенную  операцию  (бытие,  идущее   так  далеко,  насколько  это  только
возможно). €менно  суверенный характер требует отказа от подчи- нениЯ данной
операции условию  каких-то  предпосылок.  ЋперациЯ имеет место  лишь  тогда,
когда  в ней поЯвлЯетсЯ настоЯтельнаЯ  нужда:  если  она поЯвлЯетсЯ, уже нет
времени  приступать  к  каким-то  трудам,  которые по  сути  своей подчинены
внешним по отношению к ним целЯм, не ЯвлЯютсЯ целЯми сами по себе" (MM).

     „алее,  если  кому-то   покажетсЯ   уместным  вспомнить,  что   ѓегель,
несомненно, первым показал онтологическое единство метода и историчности, то
отсюда нам следует,  наверное,  заключить, что превзойденное суверенностью -
это  не  только  "субъект"  (MM,  p.75),  но  и  сама историЯ.  Ќет,  мы  не
возвращаемсЯ на классический и догегелевский манер к неисторическому смыслу,
который мог бы образовать одну  из  фигур  ”еноменологии  духа. ‘уверенность
осуществлЯет трансгрессию целостности истории смысла и смысла  истории, того
проекта  знаниЯ,  который  спаивал  их  воедино. Ќезнание  оказываетсЯ тогда
сверхисторичным, но лишь в силу того,  что оно принЯло к сведению завершение
истории и закрытие абсолютного знаниЯ, в силу того, что принЯло их всерьез -
а затем  предало,  выйдЯ за их  пределы или симулировав их  в игре.10 ‚ этой
симулЯции Я сберегаю  или предвосхищаю целостность  знаниЯ, не ограничиваюсь
какими-то определенными и абстрактными знанием и незнанием, но отпускаю себе
абсолютное знание, отпускаю его  от себЯ, чтобы  вновь поставить его на свое
место  как таковое,  поместив и вписав его в такое пространство, над которым
оно больше  не  господствует.  ’аким  образом,  письмо ЃатаЯ  соотносит  все
семантемы,  т.е.  все  философемы, с суверенной операцией,  с  безвозвратным
истреблением тотальности смысла. Ћна черпает из запасов смысла, чтобы вконец
исчерпать их.  ‘ тщательно выверенной дерзостью она признает конституирующее
правило того, что она должна эффективно и экономично деконституировать.

     „вигаЯсь  таким  образом  путЯми  того,  что  Ѓатай  называет  всеобщей
экономией.


     ‚сеобщие письмо и экономиЯ.


     ‘ всеобщей  экономией письмо суверенности сообразуетсЯ по меньшей  мере
двумЯ своими чертами: 1. это какаЯ-то наука; 2. свои объекты она соотносит с
неограниченным разрушением смысла.

     "Њетод медитации" следующим образом предвещает La Part maudite: "Ќаука,
соотносЯщаЯ объекты мышлениЯ с суверенными моментами, фактически есть не что
иное, как всеобщаЯ экономиЯ, рассматривающаЯ смысл этих объектов в отношении
друг к другу, а в конечном счете - в отношении к утрате смысла. ‚опрос  этой
всеобщей  экономии  располагаетсЯ  в  плане  политической  экономии,  однако
обозначаемаЯ  этим   именем   наука   есть   лишь   ограниченнаЯ  (товарными
стоимостЯми)  экономиЯ.  ђечь  идет  о  проблеме,  существенной  длЯ  науки,
занимающейсЯ использованием  богатств. ‚сеобщаЯ экономиЯ  в  первую  очередь
делает  очевидным  факт производства  неких  излишков  энергии,  которые  по
определению  не могут быть использованы. €збыточнаЯ  энергиЯ может быть лишь
потерЯна без

     ____________________

     10 Ћб операции, состоЯщей в имитации  абсолютного знаниЯ, по  окончании
которой "достигаетсЯ незнание,  а  абсолютное познание  оказываетсЯ  уже  не
более, как одним познанием среди других", ср. EI, p.73sq и особенно p.138sq.
-  важные  выкладки,  посвЯщенные  картезианской  модели   знаниЯ  ("прочное
основание,   на   котором   все   покоитсЯ")   и  гегелевской   его   модели
("кругообразность"). малейшей цели  и,  следовательно, без  всЯкого  смысла.
€менно эта бесполезнаЯ, безумнаЯ утрата и есть суверенность" (EI, p.233).

     Ѓудучи научным письмом, всеобщаЯ  экономиЯ, конечно же,  не  есть  сама
суверенность.  ‚прочем,   самой   суверенности  вообще   нет.   ‘уверенность
упразднЯет   ценности  смысла,  истины,  задержаниЯ-самой-вещи.  ‚от  почему
открываемый  ею  или соотносЯщийсЯ  с  ней  дискурс  не  ЯвлЯетсЯ  истинным,
правдивым   или   "искренним"11.   ‘уверенность   есть   невозможное,   она,
следовательно, не есть, она есть - это  слово  Ѓатай пишет  курсивом -  "эта
утрата".  Џисьмо  суверенности соотносит дискурс с абсолютным недискурсом. ‚
качестве всеобщей экономии, оно есть не утрата смысла, но, как мы только что
прочитали,  "отношение  к утрате  смысла".  Ћно открывает вопрос смысла. Ћно
описывает  не незнание, не то, что  невозможно,  но лишь  эффекты  незнаниЯ.
"...ѓоворить о  самом  незнании, в  итоге,  было бы невозможно, но  мы можем
говорить о его эффектах..."12

     Ќо тем самым  мы не возвращаемсЯ  к привычному  строю познающей  науки.
Џисьмо  суверенности  не  ЯвлЯетсЯ   ни  суверенностью  в  ее  операции,  ни
общепринЯтым научным дискурсом. ‘мысл (дискурсивное содержание и направление
последнего)  -  ориентированное  отношение  неизвестного  к  известному  или
познаваемому, к всегда уже известному или к предвосхищаемому познанию.  •отЯ
всеобщее письмо также обладает  неким  смыслом,  будучи  лишь  отношением  к
бессмыслице, этот строй в нем перевернут. Ћтношение к абсолютной возможности
познаниЯ  в  нем  подвешено  в  неопределенности.  €звестное  соотноситсЯ  с
неизвестным, смысл  - с бессмыслицей. "ќто познание, которое можно  было  бы
назвать освобожденным (но которое мне больше нравитсЯ называть нейтральным),
есть использование некоей функции, оторванной (освобожденной) от рабства, из
которого она проистекает: эта функциЯ соотносила неизвестное с известным, но
с  момента  своего  отрыва она  соотносит  известное  с  неизвестным"  (MM).
„вижение, которое, как мы видели, лишь намечено в "поэтическом образе".

     Ќе   то  чтобы   феноменологиЯ   духа,  развертывавшаЯсЯ  в   горизонте
абсолютного знаниЯ и в соответствии с кругообразностью ‹огоса, таким образом
переворачивалась.  ‚место  того,  чтобы  быть  попросту  перевернутой,   она
охватываетсЯ; но  не  охватываетсЯ познающим познанием, а вписываетсЯ вместе
со  своими  горизонтами  знаниЯ  и  фигурами  смысла  в  раскрытие  всеобщей
экономии.   ЏоследнЯЯ  складывает  их  так,  чтобы  они  соотносились  не  с
основанием,  но  с  безосновностью  растраты, не  с  телосом  смысла,  но  с
бесцельным  разрушением  стоимости.  ЂтеологиЯ  ЃатаЯ  есть  также  и  некаЯ
атеологиЯ  и  анэсхатологиЯ. „аже  в  своем дискурсе, который  надлежит  уже
отличать  от  суверенного  утверждениЯ,  атеологиЯ  эта  не  развертываетсЯ,
однако,  путЯми  негативной  теологии  -   путЯми,   которые  не   могли  не
завораживать ЃатаЯ,  но которые,  может быть, оставлЯли еще  в запасе по  ту
сторону  всех  отвергнутых  предикатов и  даже  "по ту сторону бытиЯ"  некую
"сверхсущностность"; по  ту сторону категорий сущего - некое верховное сущее
и  какой-то неразрушимый смысл.  Њожет  быть: потому что  мы  касаемсЯ здесь
пределов и  самых  смелых  дерзаний дискурса во всем  западном  мышлении. Њы
могли бы показать, что расстоЯниЯ и близости не различаютсЯ между собой.

     ____________________

     11  Џисьмо  суверенности  не   ЯвлЯетсЯ  ни  истинным,  ни  ложным,  ни
правдивым, ни неискренним. Ћно чисто  фиктивно - в том смысле  этого  слова,
который упускаетсЯ классическими оппозициЯми истинного и ложного, сущности и
видимости. Ћно ускользает  от всЯкого теоретического или этического вопроса.
€  одновременно  оно  подставлЯет  таким  вопросам  свою низшую  сторону,  с
которой,  по словам ЃатаЯ,  оно  соединЯетсЯ в труде, дискурсе,  смысле. ("џ
думаю,  что писать  менЯ  заставлЯет опасение  сойти с ума", Sur Nietzsche).
…сли брать эту сторону, тогда нет ничего легче и ничего  законнее  вопроса о
том, "искренен" ли  Ѓатай. ‘артр  и задает его: "€ вот  этот призыв потерЯть
себЯ без  расчета,  без  возврата,  без  спасениЯ. €скренен ли  он?"  (l.c.,
p.162). —уть ниже: "‚едь в конце-то концов г.Ѓатай пишет,  он занимает некий
пост в Ќациональной библиотеке, он читает, занимаетсЯ любовью, ест" (p.163).
     12  C;  объекты науки оказываютсЯ тогда "эффектами незнаниЯ". ќффектами
бессмыслицы.  Љак, например,  Ѓог - в качестве объекта теологии.  "Ѓог также
есть некий эффект незнаниЯ" (там же).

     Џоскольку  феноменологиЯ   духа  (и  феноменологиЯ   вообще)  соотносит
последовательность  фигур  феноменальности  с неким знанием  смысла, которое
всегда  уже  возвещено  заранее, она  соответствует  ограниченной  экономии:
ограниченной   товарными   стоимостЯми,    как   мы   могли    бы   сказать,
воспользовавшись   терминами   ее  определениЯ,   -   "науке,   занимающейсЯ
использованием  богатств",  ограничивающейсЯ  смыслом   и  конституированной
стоимостью  объектов, их кругообращением. Љругообразность абсолютного знаниЯ
могла  бы управлЯть, могла  бы  охватить лишь это  кругообращение, лишь этот
кругооборот  воспроизводительного  потреблениЯ.  Ђбсолютные  производство  и
разрушение стоимости, избыточнаЯ энергиЯ как  таковаЯ (та,  что  "может быть
лишь потерЯна без малейшей цели и, следовательно, без всЯкого смысла") - все
это ускользает  от феноменологии как ограниченной экономии. ЏоследнЯЯ  может
определить различие  и негативность только как стороны, моменты  или условиЯ
смысла:  как  труд.   Ђ  бессмыслица  суверенной  операции  не  ЯвлЯетсЯ  ни
негативом, ни условием смысла, даже если она  есть  также и это, и даже если
имЯ ее позволЯет  нам  это  расслышать.  Ћна не  ЯвлЯетсЯ  каким-то  запасом
смысла. Ћна  стоит по  ту сторону оппозиции позитива и негатива,  потому что
акт  истреблениЯ,  хотЯ и  приводит к утрате смысла,  все-таки не  выступает
негативом присутствиЯ: сохранЯемого,  соблюдаемого и  наблюдаемого  в истине
своего  смысла   (т.е.   bewahren).   Џодобный   разрыв   симметрии   должен
распространить свои  эффекты  на  все цепочки  дискурса.  ЏонЯтиЯ  всеобщего
письма могут читатьсЯ лишь при условии того, что они выносЯтсЯ, сдви- гаютсЯ
за пределы альтернатив симметрии, которой они, однако, кажутсЯ охваченными и
в которой  они известным образом должны  по-прежнему удерживатьсЯ. ‘тратегиЯ
[суверенного  письма]  играет  на  этом  захвате  и этом выносе  за пределы.
Ќапример,  если учесть этот комментарий бессмыслицы, тогда то, что указывает
на себЯ  в  замкнутом пространстве  метафизики  как на нестоимость,  в то же
времЯ  отсылает по  ту  сторону  оппозиции  стоимости  и  нестоимости, по ту
сторону  самого понЯтиЯ  стоимости,  так же как  и  понЯтиЯ смысла. ’о,  что
указывает   на  себЯ  как  на  мистическое,  чтобы   потрЯсти   безопасность
дискурсивного  знаниЯ, в то  же  времЯ  отсылает  по  ту  сторону  оппозиции
мистического  и  рационального13.  (...)  ’о, что указывает  на себЯ как  на
внутренний опыт, не ЯвлЯетсЯ внутренним опытом, потому что не соотноситсЯ ни
с  каким  присутствием,  ни  с какой  полнотой,  но лишь с  тем невозможным,
которое  он "испытывает"  в  пытке.  Џрежде  всего,  опыт этот  не  ЯвлЯетсЯ
внутренним: если он и кажетсЯ таковым благодарЯ тому, что не соотноситсЯ  ни
с чем  другим, ни  с каким  вовне, иначе как на манер  неотношениЯ,  тайны и
разрыва,  то в  то  же времЯ  он весь целиком выставлен -  длЯ пытки: нагой,
открытый  внешности,  лишенный  запаса  или  внутреннего  сознаниЯ,  глубоко
поверхностный.

     Џод эту  схему можно  было бы  подвести все  понЯтиЯ  всеобщего  письма
(понЯтиЯ науки, материализма, бессознательного и  т.д.).  Џредикаты здесь не
длЯ того, чтобы хотеть-сказать, высказать или обозначить нечто, но длЯ того,
чтобы   заставить  смысл  скользить,  чтобы  изобличить  его   или  от  него
отклонитьсЯ. ќто письмо не обЯзательно производит какие-то  новые понЯтийные
единицы.  …го  понЯтиЯ не  обЯзательно отличаютсЯ  от  классических  понЯтий
какими-то маркированными чертами в форме существенных предикатов: отличаютсЯ
они  различиЯми  в силе,  высоте и т.д., которые сами квалифицируютсЯ  таким
образом  лишь метафорически.  ’радиционные  имена сохранЯютсЯ, но поражаютсЯ
различиЯми между высшим и низшим, архаическим и классическим14 и т.д.

     ____________________

     13  —тобы  определить тот  пункт, в котором  он  расходитсЯ с ѓегелем и
Љожевым, Ѓатай  уточнЯет, что им понимаетсЯ  под "сознательным мистицизмом",
стоЯщим "по ту  сторону классического  мистицизма":  "Ђтеистический  мистик,
сознающий себЯ, сознающий,  что он  должен умереть и исчезнуть, станет жить,
по  словам  ѓегелЯ,  относЯщимсЯ,  очевидно,  к  нему самому,  в "абсолютной
разорванности";  но  длЯ  того  речь   идет  лишь  о   каком-то  периоде:  в
противоположность ѓегелю, он не вышел бы оттуда -  "глЯдЯ  Ќегативу в лицо",
он  никогда не может  переложить  его в  Ѓытие,  отказываетсЯ делать  это  и
удерживаетсЯ в двусмысленности" ("Hegel, la mort et la sacrifice").
     14 ‡десь  вновь различие  важнее содержаниЯ терминов.  € эти две  серии
оппозиций (высшее : низшее, архаическое : классическое) нам  следует свЯзать
с  той,  что  мы  видели выше, говорЯ о  поэтике (суверенное  неподчинение :
помещение :  подчинение).  (...) ђазличие между  высшим и  ќто  единственный
способ  отметить  внутри дискурса то,  что  отделЯет  дискурс от его избытка
(l'excedent).

     Ћднако  письмо,  в  котором  действуют  эти  стратагемы,  не состоит  в
подчинении  понЯтийных  моментов тотальности какой-нибудь системы, в которой
они  под  конец  обрели  бы  смысл.  ђечь не идет  о  подчинении скольжений,
различий дискурса и игры синтаксиса  целостности  какого-то предвосхищенного
дискурса. ‘овсем  напротив.  …сли  длЯ надлежащего  чтениЯ понЯтий  всеобщей
экономии  игра  различий совершенно необходима,  если каждое понЯтие  должно
быть  заново вписано в  закон его  собственного  скольжениЯ  и  соотнесено с
суверенной операцией, мы, тем не менее, не должны  превращать эти требованиЯ
в  подчиненный момент какой-то структуры. €менно  между этими двумЯ рифами и
надлежит провести чтение  ЃатаЯ. Ћно не должно изолировать понЯтиЯ, как если
бы  те были  своим  собственным  контекстом,  как  если  бы  мы  могли непо-
средственно услышать в  их содержании,  что  хотЯт сказать  такие слова, как
"опыт", "внутренний", "мистический",  "труд", "материальный", "суверенный" и
т.д.  Ћшибка  здесь  состоЯла бы  в том,  что  за непосредственность  чтениЯ
принималась бы  слепота  к традиционной  культуре,  котораЯ сама  хотела  бы
выдать себЯ за  естественную  стихию дискурса. Ќо  и  наоборот, мы не должны
подчинЯть  внимание  к  контексту  и различиЯ в обозначении какой-то системе
смысла,  допускающей  или  обещающей абсолютное  формальное  господство. ќто
означало   бы  изгладить  исступление  бессмыслицы  и  отпасть  в  замкнутое
пространство знаниЯ: означало бы опЯть же  не читать ЃатаЯ. (...) ‘увереннаЯ
операциЯ  подвешивает  также  и такое подчинение, которое выступает в  форме
непосредственности. —тобы понЯть, что и в этом случае она, тем  не менее, не
включаетсЯ  в  труд  и в  феноменологию, нам  надлежит выйти из философского
логоса и  помыслить немыслимое. Љак осуществить трансгрессию  одновременно и
опосредованного,  и  непосредственного?  Љак выйти  за  пределы "подчинениЯ"
смыслу (философского) логоса  в его  тотальности?  Њожет  быть  - с  помощью
высшего письма:  "џ пишу, чтобы аннулировать в  себе самом игру  подчиненных
операций (это,  в общем и  целом, излишне)" (MM).  ‚сего  лишь может быть, и
"это,   в  общем  и  целом,  излишне",  потому  что  письмо  это  не  должно
обнадеживать  нас ни в чем,  оно не дает нам никакой достоверности, никакого
результата, никакой выгоды. Ћно абсолютно авантюрно: это какой-то шанс, а не
техника.


     ’рансгрессиЯ нейтрального и смещение Aufhebung.


     ЋказываетсЯ ли письмо суверенности по ту сторону классических оппозиций
белым или  нейтральным? Њы  могли  бы так  подумать, поскольку оно  не может
высказать ничего  иначе, как в форме ни то, ни  это. Ќе есть ли это  одна из
черт, сближающих мышление ЃатаЯ  с мышлением Ѓланшо? €  не предлагает ли нам
сам  Ѓатай некое нейтральное познание? "ќто познание, которое  можно было бы
назвать освобожденным (но которое мне больше нравитсЯ называть нейтральным),
есть использование некоей функции, оторванной (освобожденной) от рабства, из
которого  она  проистекает... она соотносит  известное  с  неизвестным" (см.
выше).  Ќо  здесь мы должны внимательно  обдумать тот  факт, что нейтральным
выступает  не сувереннаЯ  операциЯ, но  дискурсивное познание. Ќейтральность
имеет   негативную  сущность   (ne-uter),   она   есть   негативнаЯ  сторона
трансгрессии.  ‘уверенность не  ЯвлЯетсЯ  нейтральной,  даже  если  в  своем
дискурсе она  и нейтрализует все  противоречиЯ  или  оппозиции  классической
логики.  ЌейтрализациЯ  эта  производитсЯ в  рамках  познаниЯ  и  синтаксиса
письма,   но  она   соотноситсЯ   с   неким  суверенным  и   трансгрессивным
утверждением.  ‘увереннаЯ  операциЯ  не   довольствуетсЯ   нейтрализацией  в
дискурсе классических  оппозиций;  в высшей  форме "опыта" она  осуществлЯет
трансгрессию законов  и  запретов,  образующих систему с дискурсом и  даже с
работой нейтрализации. ‘пустЯ двадцать страниц после того, как он  предложил
"нейтральное познание", Ѓатай пишет:  "џ  утверждаю возможность нейтрального
познаниЯ? ЊоЯ

     ____________________

     ____________________

     ____________________

     низшим -  не  что  иное  как  аналогиЯ  различиЯ  между  архаическим  и
классическим.  €  ни  то,  ни другое не должно пониматьсЯ  классическим, или
низшим, образом. Ђрхаическое не есть то изначальное или аутентичное, которое
определЯетсЯ философским  дискурсом. ‚ысшее  не противопоставлЯетсЯ  низшему
как большое малому, высокое низкому (...). суверенность встречает его во мне
как поющаЯ птица и нисколько не признательна мне за мой труд".

     Ќо  и  разрушение  дискурса  не  есть какаЯ-то  простаЯ,  изглаживающаЯ
нейтрализациЯ.  Ћно