ак уж трудно  распознать  за
упоминаемыми  в хрониках "консулами" графов. Љ несчастью, встречаютсЯ случаи
менее простые. Љто такой "колон" в наших грамотах XI и XII вв.? ‚опрос лишен
смысла. ‘лово, не давшее потомка в народном Языке,  потому что оно перестало
отражать  живое  Явление, было  лишь  переводческим  приемом,  применЯвшимсЯ
законниками длЯ обозначениЯ на красивой классической латыни весьма различных
юридических и экономических состоЯний .
     Џротивопоставление двух разных Языков представлЯет по сути лишь крайний
случай  контрастов,  присущих всем обществам.  „аже  в самых унифицированных
нациЯх,  вроде нашей,  у каждого небольшого профессионального коллектива,  у
каждой группы со своей культурой  или судьбой есть особаЯ система выражениЯ.
Џри  этом не все  эти группы пишут, или не все пишут одинаково много, или же
не у всех  есть равные шансы передать свои писаниЯ потомству.  ‚сЯкий знает:
протокол допроса  редко  воспроизводит  с точностью  произнесенные слова  --
судейский секретарь  почти  безотчетно  упорЯдочивает, проЯснЯет, исправлЯет
синтаксис, отбрасывает  слова, по его мнению,  слишком грубые. “ цивилизаций
прошлого также  были свои секретари -- хронисты и особенно юристы. €менно их
голос дошел до нас в первую очередь. Ќе будем забывать,  что слова, которыми
они пользовались,  классификации,  которые они устанавливали этими  словами,
были  результатом  ученых  занЯтий,  нередко  слишком  подверженных  влиЯнию
традиции. ‘колько неожиданностей ждало бы нас, если бы мы, вместо того чтобы
корпеть  над  путаной  (и,  вероЯтно,  искусственной)  терминологией списков
повинностей  или  капитулЯриев  каролингской  эпохи,  могли  прогулЯтьсЯ  по
тогдашней   деревне  и  послушать,   как   крестьЯне  сами  определЯют  свое
юридическое  положение  и  как это  делают их сеньоры. ђазумеетсЯ,  описание
повседневного обихода  тоже не  дало  бы нам картины всей жизни (ибо попытки
ученых или законоведов выразить и, следовательно, истолковать также ЯвлЯютсЯ
конкретно действующими силами), но  мы, во всЯком случае, добрались бы тогда
до какого-то глубинного слоЯ. ‘коль поучительно было бы подслушать подлинную
молитву простых людей -- обращена ли она к богу вчерашнему или сегоднЯшнему!
Љонечно,  если  допустить, что  они  сумели  выразить самостоЯтельно  и  без
искажении порывы своего сердца.
     €бо тут  мы встречаемсЯ с последним  великим  препЯтствием.  Ќет ничего
трудней длЯ человека, чем выразить  самого  себЯ. Ќо не  менее трудно и  нам
найти длЯ зыбких  социальных реальностей, составлЯющих основную ткань нашего
существованиЯ,  слова, свободные  от  двусмысленности и  от мнимой точности.
‘амые  употребительные  термины   --  всегда  приблизительны.  „аже  термины
религии, которым, как  охотно  думают, будто  бы свой //91//  ственно точное
значение.  €зучаЯ  религиозную  карту ”ранции, посмотрите, как много  тонких
нюансов  вынужден   в  ней  указать   --  вместо  слишком  простой  этикетки
"католическаЯ"--  ученый  типа  ‹е Ѓраса.  ’ут  есть  над  чем  поразмыслить
историкам, которые  с высоты  своей веры (а  порой и, возможно, еще чаще  --
своего  невериЯ)  судЯт сплеча,  исходЯ  из католицизма в духе  ќразма.  „лЯ
других, очень  живых реальностей  не нашлось нужных слов. ‚ наши дни рабочий
легко говорит о своем классовом сознании, даже если оно у него очень слабое.
џ  же  полагаю, что  это чувство  разумной  и боевой солидарности никогда не
проЯвлЯлось с большей силой и четкостью, чем  среди сельских батраков нашего
‘евера к  концу старого режима-- различные петиции, наказы депутатам  в 1789
г.<SUP>  </SUP>сохранили  волнующие  отзвуки. Ћднако само чувство  не  могло
тогда себЯ назвать, у него еще не было имени.
     ђезюмируЯ, можно сказать, что терминологиЯ документов это, на свой лад,
не что иное, как  свидетельство. Ѓез сомнениЯ, наиболее ценное, но, как  все
свидетельства, несовершенное,  а  значит,  подлежащее критике. ‹юбой  важный
термин, любой  характерный  оборот становЯтсЯ подлинными  элементами  нашего
познаниЯ лишь  тогда, когда они сопоставлены с их окружением, снова помещены
в обиход своей эпохи, среды или  автора,  а  главное, ограждены  -- если они
долго  просуществовали  --  от  всегда  имеющейсЯ  опасности  неправильного,
анахронистического истолкованиЯ. Џомазание королЯ, навернЯка, трактовалось в
XII  в.  как свЯщеннодействие-- слово, несомненно,  полное значениЯ, но в те
времена еще не  имевшее гораздо более глубокого смысла, который придает  ему
ныне теологиЯ, застывшаЯ в своих  определениЯх и, следовательно,  в лексике.
ЏоЯвление  слова -- это  всегда значительный факт, даже если сам предмет уже
существовал прежде; он  отмечает"  что наступил  решающий  период осознаниЯ.
Љакой великий  шаг  был  сделан  в  тот день, когда  приверженцы новой  веры
назвали себЯ христианами! Љое-кто из  историков старшего поколениЯ, например
”юстель  де  Љуланж,  дал нам замечательные образцы  такого изучениЯ  смысла
слов, "исторической  семантики".  ‘  тех пор прогресс лингвистики  еще более
отточил это орудие. †елаю молодым исследователЯм применЯть  его неустанно, а
главное --  пользоватьсЯ  им даже длЯ ближайших к нам эпох, которые  в  этом
отношении наименее изучены.
     Џри всей неполноте свЯзи с реальностЯми имена все же прикреплены  к ним
слишком прочно, чтобы можно было попытатьсЯ описать какое-либо  общество без
широкого  применениЯ его слов, должным  образом объЯсненных и истолкованных.
Њы  не станем  подражать  бесчисленным средневековым переводчикам. Њы  будем
говорить о графах  там, где речь идет о  графах, и о консулах там, где  дело
касаетсЯ  ђима, Ѓольшой  прогресс  в понимании эллинских  религий  произошел
тогда,  когда в Языке  эрудитов  ћпитер был окончательно  свергнут  с  трона
‡евсом. Ќо  это относитсЯ главным  образом  к отдельным сторонам учреждений,
обиходных  предметов  и верований.  Џолагать,  что  терминологии  документов
вполне достаточно длЯ  установлениЯ нашей терминологии, означало  бы  //92//
допустить, что  документы дают нам  готовый анализ.  ‚  этом  случае истории
почти ничего не  осталось бы делать. Љ счастью  и к нашему удовольствию, это
далеко  не  так.  ‚от почему мы вынуждены  искать на  стороне наши важнейшие
критерии классификации.
     €х  предоставлЯет  нам  уже  имеющаЯсЯ  готоваЯ  лексика,  обобщенность
которой ставит ее  выше  терминов каждой отдельной  эпохи. ‚ыработаннаЯ  без
нарочито  поставленной  цели  усилиЯми нескольких  поколений  историков, она
сочетает в себе  элементы, весьма различные по  времени  возникновениЯ и  по
происхождению.   "”еодал",  "феодализм"   --  термины   судебной   практики,
примененные  в  XVIII  в.  Ѓуленвилье,  а за  ним Њонтескье,--  стали  затем
довольно  неуклюжими этикетками  длЯ  обозначениЯ типа социальной структуры,
также  довольно  нечетко  очерченной.  "Љапитал"  --  слово   ростовщиков  и
счетоводов,  значение  которого экономисты  рано  расширили.  "Љапиталист"--
осколок  жаргона  спекулЯнтов   на  первых  европейских   биржах.  Ќо  слово
"капитализм",  занимающее  ныне v наших классиков более  значительное место,
совсем   молодо,   его   окончание  свидетельствует  об   его  происхождении
(Kapitalismus).   ‘лово   "революциЯ"   сменило   прежние,   астрологические
ассоциации на вполне человеческий смысл: в небе это было-- и теперь ЯвлЯетсЯ
таковым-- правильное и беспрестанно  повторЯющеесЯ движение; на земле же оно
отныне   означает   резкий    кризис,   целиком   обращенный   в    будущее.
"Џролетарий-одет на античный лад, как и люди 1789 г., которые вслед за ђуссо
ввели это слово,  но затем, после Ѓабефа, им навсегда завладел  Њаркс,  „аже
Ђмерика и та  дала "тотем", а ЋкеаниЯ --  "табу", заимствованиЯ этнографов,.
перед  которыми,  еще  колеблЯсь,  останавливаетсЯ  классический  вкус  иных
историков.
     Ќо различное происхождение и  отклонениЯ смысла -- не помеха. „лЯ слова
гораздо менее существенна  его  этимологиЯ, чем  характер употреблениЯ. …сли
слово  "капитализм",  даже  в   самом  широком  толковании,  не  может  быть
распространено на все экономические системы, где играл какую-то роль капитал
заимодавцев; если  слово  "феодал" служит обычно длЯ характеристики обществ,
где  феод,  безусловно,  не  ЯвлЯлсЯ  главной  чертой,-- в этом  нет  ничего
противоречащего общепринЯтой практике всех наук, вынужденных (как только они
перестают   удовлетворЯтьсЯ  чисто  алгебраическими  символами)   черпать  в
смешанном словаре повседневного обихода. ђазве мы возмущаемсЯ тем, что физик
продолжает  называть атомом, "неделимым",  объект своих  самых  дерзновенных
проникновении?
     Џо-иному опасны  эмоциональные излучениЯ, которые несут с собой  многие
из этих слов. ‚лиЯние чувств редко способствует точности Языка.
     Џривычка, укоренившаЯсЯ  даже  у  историков,  стремитсЯ  смешать  самым
досадным  образом  два  выражениЯ:  "феодальнаЯ  система"  и  "сеньориальнаЯ
система".   ќто  целиком   произвольное  уподобление  комплекса   отношении,
характерных: длЯ господства военной аристократии, типу зависимости крестьЯн,
который  полностью отличаетсЯ по своей природе и, вдобавок, сложилсЯ намного
раньше, продолжалсЯ дольше и был гораздо более распространен во всем мире.
     //93//
     ќто недоразумение восходит  к  XVIII  в. ‚ассальные  отношениЯ  и феоды
продолжали тогда  существовать,  но в виде  чисто  юридических  форм,  почти
лишенных  содержаниЯ   уже  в  течение  нескольких  столетий.  ‘еньориЯ  же,
унаследованнаЯ  от того  же прошлого,  оставалась  вполне  живым институтом.
Џолитические писатели не сумели провести должные различиЯ в этом наследии. €
не только  потому, что они его  плохо понимали. Џо  большей части они его не
рассматривали хладнокровно. Ћни ненавидели в нем архаические пережитки и еще
больше  то, что  оно  упорно  поддерживало  силы  угнетениЯ. Ћсуждалось  все
целиком.  ‡атем   ђеволюциЯ  упразднила  вместе  с  учреждениЯми  собственно
феодальными  и  сеньорию.  Ћт  нее  осталось  лишь  воспоминание, но  весьма
устойчивое  и  в свете недавних боев окрашивавшеесЯ  Яркими красками. Ћтныне
смешение  стало прочным.  Џорожденное  страстью, оно,  под  действием  новых
страстей,  стремилось  распространитьсЯ вширь.  „аже сегоднЯ,  когда мы -- к
месту и  не  к месту -- рассуждаем о "феодальных нравах"  промышленников или
банкиров, говоритсЯ ли это вполне  спокойно? Џодобные речи озарены отсветами
горЯщих замков в жаркое лето 1789 г.
     Љ сожалению, такова судьба многих наших слов. Ћни продолжают жить рЯдом
с нами бурной  жизнью площади. ‘лыша  слово  "революциЯ",  ультра 1815  г. в
страхе  прЯтали лицо. “льтра  1940  г.  камуфлируют  им свой государственный
переворот.
     Ќо  предположим,   что   в  нашем  словаре   окончательно   утвердилось
бесстрастие.  “вы, даже  в самых интеллектуальных Языках  есть свои западни.
Њы,  разумеетсЯ, отнюдь не намерены здесь вновь приводить "номиналистические
остроты",  о  которых  ”рансуа ‘имиан  недавно  со  справедливым  удивлением
сказал, что  они в науках  о человеке обладают "странной  привилегией".  Љто
откажет  нам в праве пользоватьсЯ удобствами Языка, необходимыми длЯ всЯкого
рационального познаниЯ? Њы, например, говорим о "машинизме", но это вовсе не
означает, что мы создаем некую сущность. Њы просто с  помощью выразительного
слова объединЯем  в  одну группу факты в высшей степени  конкретные, подобие
которых, собственно, и обозначаемое этим словом, также ЯвлЯетсЯ реальностью.
‘ами  по  себе  такие  рубрики  вполне  оправданы.  Ћпасность  создаетсЯ  их
удобством. …сли символ неудачно выбран или применЯетсЯ  слишком механически,
то  он, созданный  лишь в  помощь  анализу,  в  конце концов отбивает  охоту
анализировать. ’ем самым он способствует возникновению анахронизма, а эго, с
точки зрениЯ науки о времени, самый непростительный из всех грехов.
     ‚ средневековых обществах различались два сословиЯ: были люди свободные
и  люди, которые считались вовсе лишенными свободы.  Ќо  свобода относитсЯ к
тем  понЯтиЯм,  которые  в каждую  эпоху трактуютсЯ по-иному. € вот историки
наших  дней решили,  что в  нормальном, по их мнению, смысле слова, т. е.  в
придаваемом ими  смысле, несвободные  люди  средневековьЯ  были  неправильно
названы. ќто  были,  говорЯт  нам  историки,  люди  "полусвободные".  ‘лово,
придуманное без какой-либо опоры в текстах, слово-самозванец было бы помехой
при любом  состоЯнии  //94//  дела. Ќо на беду  оно не только  помеха. Џочти
неизбежно мнимаЯ точность, внесеннаЯ  им в Язык,  сделала вроде бы  излишним
подлинно углубленное исследование рубежа между  свободой и рабством,  как он
представлЯлсЯ различным  цивилизациЯм,-- границы  часто зыбкой,  изменчивой,
даже  с  точки зрениЯ пристрастий данного времени или группы, но  никогда не
допускавшей  существованиЯ именно этой  пограничной  зоны, о  которой  нам с
неуместной  настойчивостью  твердит   слово   "полусвобода".   ’ерминологиЯ,
навЯзаннаЯ прошлому, непременно приводит к его искажению,  если  ее  целью--
или  попросту результатом-- ЯвлЯетсЯ сведение категорий  прошлого  к  нашим,
поднЯтым длЯ  такого  случаЯ в ранг вечных.. Џо отношению к этикеткам такого
рода есть лишь одна разумнаЯ позициЯ -- их надо устранЯть.
     "Љапитализм" был полезным словом. €, несомненно, снова станет полезным,
когда нам удастсЯ очистить его от всех двусмысленностей, которыми это слово,
входЯ в повседневный Язык, обрастало все больше и больше. ’еперь, безоглЯдно
применЯемое  к  самым  различным  цивилизациЯм,  оно  в  конце концов  почти
неотвратимо  приводит к маскировке их своеобразиЯ. ќкономическаЯ система XVI
в.  была  "капиталистической"?' Џожалуй. ‚спомните, однако,  о  повсеместной
жажде денег, пронизавшей тогда  общество сверху донизу, столь же захватившей
купца или  сельского'  нотариуса, как и крупного аугсбургского или лионского
банкира;  поглЯдите, насколько большее значение придавалось тогда  ссуде или
коммерческой   спекулЯции,   чем   организации   производства.   Џо   своему
человеческому содержанию как отличалсЯ этот "капитализм" ђенессанса  от куда
более   иерархизированной    системы,   от    системы    мануфактурной,   от
сен-симонистской системы  эры  промышленной революции! Ђ  та система, в свою
очередь...
     Џожалуй, одно простое  замечание может уберечь нас  от ошибок.  Љ какой
дате  следует отнести  поЯвление капитализма -- не  капитализма определенной
эпохи, а капитализма  как такового, Љапитализма с большой буквы? €талиЯ  XII
в.? ”ландриЯ XIII в.? ‚ремена ”уггеров и антверпенской  биржи?  XVIII в. или
даже  XIX?  ‘колько историков--  столько  записей о  рождении. Џочти так  же
много,  по правде  сказать,  как дат  рождениЯ  пресловутой  Ѓуржуазии,  чье
пришествие к власти отмечаетсЯ школьными  учебниками  в каждый из  периодов,
предлагаемых  поочередно  длЯ  зубрежки  нашим  малышам,--  то  при  ”илиппе
Љрасивом, то при ‹юдовике XIV, если не в 1789  или в 1830 г. Ќо, может быть,
это все же не была точно та же буржуазиЯ? Љак точно тот же капитализм?..
     €  тут, Я  думаю, мы  подходим  к  сути  дела. ‚спомним красивую  фразу
”онтенелЯ: ‹ейбниц, говорил он, "дает точные определениЯ, <I>которые лишают его
приЯтной  свободы при  случае играть  словами".</I> ЏриЯтной  ли -- не  знаю, но
безусловно опасной. ЏодобнаЯ свобода нам  слишком свойственна. €сторик редко
определЯет. Ћн мог бы, пожалуй, считать это излишним  трудом, если бы черпал
из запаса терминов, обладающих точным смыслом. Ќо так не бывает,  и историку
приходитсЯ   даже   при   упо   //95//   треблении  своих   "ключевых  слов"
руководствоватьсЯ  только  инстинктом.  Ћн  самовластно  расширЯет,  сужает,
искажает  значениЯ, не  предупреждаЯ  читателЯ  и  не  всегда  сознаваЯ это.
‘колько "феодализмов"  расплодилось в мире-- от ЉитаЯ  до ѓреции  ахейцев  в
красивых доспехах! Џо большей части они ничуть  не похожи. Џросто каждый или
почти каждый историк понимает это слово на свой лад.
     Ђ если мы случайно даем определениЯ? —аще всего тут каждый действует на
свой страх  и  риск. ‚есьма  любопытен  пример столь  тонкого  исследователЯ
экономики, как „жон Њейнард Љейнз. Џочти в каждой своей  книге  он, оперируЯ
терминами, лишь изредка имеющими  точно установленный смысл, предписывает им
совершенно новые значениЯ, иногда  еще менЯЯ их от одной  работы к другой, и
притом значениЯ, сознательно  отдаленные  от  общеупотребительных.  ‘транные
шалости  наук  о  человеке,  которые,  долго  числЯсь  по  разрЯду  "изЯщной
словесности", будто  сохранили  кое-что  от  безнаказанного  индивидуализма,
присущего  искусствуЊожно ли  себе  представить,  чтобы  химик  сказал: "„лЯ
образованиЯ молекулы воды нужны два вещества: одно дает два атома, другое --
один;  первое   в   моем  словаре  будет  называтьсЯ  кислородом,  а  второе
водородом"? …сли поставить рЯдом  Языки разных  историков, даже пользующихсЯ
самыми точными определениЯми, из них не получитсЯ Язык истории.
     Ќадо  признать, что кое-где попытки достигнуть большей  согласованности
делались группами специалистов, которых относительнаЯ молодость их дисциплин
как  бы ограждает от  вреднейшей цеховой рутины  (это лингвисты,  этнографы,
географы); а  длЯ истории в целом-- –ентром ‘интеза, всегда  готовым оказать
услугу  или  подать  пример.  Ћт них можно  многого  ожидать. Ќо,  наверное,
меньше,  чем от прогресса  в доброй воле всех вообще. Ѓез сомнениЯ, настанет
день, когда мы, договорившись по рЯду пунктов, сможем уточнить терминологию,
а  затем  по  этапам  будем   ее  оттачивать.  Ќо  и  тогда  личнаЯ   манера
исследователЯ по традиции сохранит в изложении его интонации -- если  только
оно не превратитсЯ в анналы, которые шествуют, спотыкаЯсь от даты к дате.
     ‚ладычество   народов-завоевателей,  сменЯвших   друг  друга,  намечало
контуры великих эпох. ЉоллективнаЯ памЯть  средних веков почти целиком  была
под  властью библейского мифа о  четырех империЯх: ассирийской,  персидской,
греческой, римской. Ћднако это была не слишком удобнаЯ схема. Њало того, что
она вынуждала, приноравливаЯсь к свЯщенному тексту, продлевать до настоЯщего
времени  мираж  мнимого   римского   единства.  Џо  парадоксу,  странному  в
христианском обществе (а также  и ныне,  на взглЯд любого историка), страсти
•ристовы представлЯлись в движении  человечества менее  значительным этапом,
чем  победы  знаменитых опустошителей  провинций.  —то  ж  до  более  мелких
периодов, их границы определЯлись длЯ каждой нации чередованием монархов.
     ќти  привычки  оказались поразительно  устойчивыми.  "€сториЯ ”ранции",
верное зеркало французской школы времен около 1900 г., еще движетсЯ, ковылЯЯ
от одного царствованиЯ к другому:  на  смерти каждого  очередного  государЯ,
описанной с подробностЯми, подобающими великому//96//
     событию, делаетсЯ  остановка. Ђ если нет  королей?  Љ  счастью, системы
правлениЯ тоже смертны: тут вехами служат революции. Ѓлиже к нам выдвигаютсЯ
периоды "преобладаниЯ" той или иной нации-- подслащенные эквиваленты прежних
империй,  на которые  целый рЯд  учебников  охотно делЯт курс новой истории.
ѓегемониЯ   испанскаЯ,  французскаЯ  или  английскаЯ--  надо  ли   об   этом
говорить?-- имеет  по природе  своей дипломатический или  военный  характер.
Ћстальное прилаживают, как придетсЯ.
     Ќо  ведь уже давно, в XVIII  в., раздавалсЯ протестующий  голос. "Њожно
подумать,-- писал  ‚ольтер,-- что в течение  четырнадцати столетий в  ѓаллии
были только короли, министры да генералы". Џостепенно  все же вырабатывались
новые   принципы   делениЯ;   освобождаЯсь    от   империалистического   или
монархического  наваждениЯ,  историки  стремились исходить из более глубоких
Явлений.  ‚  это   времЯ,  мы  видели,   возникает  слово  "феодализм"   как
наименование периода, а также социальной и политической системы. Ќо особенно
поучительна судьба термина "средние века".
     Џо  своим  дальним  истокам   сами  эти  слова  --  средневековые.  Ћни
принадлежали   к   терминологии  полуеретического  профетизма,  который,   в
особенности  с  XI 11  в.,  прельщал немало  мЯтежных  душ. ‚оплощение  бога
положило конец ‚етхому завету, но не установило –арства божиЯ.  “стремленное
к надежде на этот блаженный день, времЯ настоЯщее было, следовательно, всего
лишь  промежуточной  эрой,  medium  aeviim.  ‡атем,  видимо,  уже  у  первых
гуманистов, которым  этот мистический  Язык  был привычен, образ сместилсЯ в
более  земной план.  ‚  некотором  смысле,  считали  они,  царство „уха  уже
наступило. €мелось в виду  "возрождение"  литературы и мысли, сознание  чего
'было столь острым  у  лучших  людей того  времени: свидетели  тому ђабле  и
ђонсар.  "‘редний  век"  завершилсЯ,  он   и  тут  представлЯл  собой  некое
длительное  ожидание  в  промежутке  между  плодотворной  античностью  и  ее
новейшим  открытием.  ЏонЯтое  в  таком  смысле,  это  выражение  в  течение
нескольких поколений  существовало где-то в тени, вероЯтно, лишь в небольших
кружках ученых. Љак полагают, только к концу XVII в. немец •ристофор Љеллер,
скромный составитель учебников, вздумал в труде  по всеобщей истории назвать
"средними  веками" целый период, охватывающий более тысЯчи лет  от нашествий
варваров  до  ђенессанса.  ’акой  смысл,  распространившийсЯ неведомо какими
путЯми, получил окончательные права гражданства  в европейской, и  именно во
французской,  историографии времен ѓизо" и  Њишле. ‚ольтеру этот  смысл  был
неизвестен. "‚ы хотите, наконец, преодолеть отвращение, внушаемое вам  Ќовой
историей,  начинаЯ с  упадка  ђимской империи",--  так  начинаетсЯ  "Ћпыт  о
нравах".  Ќо,  без сомнениЯ, именно  дух  "Ћпыта", так  сильно повлиЯвший на
последующие поколениЯ, упрочил успех выражениЯ "средние века". Љак, впрочем,
и   его   почти  неразлучного  спутника--   слова  "ђенессанс".  „авно   уже
употреблЯвшеесЯ как термин истории вкуса, но в качестве имени нарицательного
и с непременным дополнением ("ренессанс наук  и искусств при ‹ьве •  или при
”ранциске I", как говорили тогда), это слово лишь во времена Њишле за //97//
воевало  вместе  с  большой  буквой  право  обозначать  самостоЯтельно целый
период. ‡а обоими терминами стоЯла одна и та же идеЯ. Џрежде рамками истории
служили битвы, политика дворов, восшествие или падение великих династий. Џод
их знаменами  выстраивались, как  придетсЯ,  искусство,  литература,  науки.
Ћтныне  следует  все  перевернуть. ќпохам  истории  человечества  придают их
особую  окраску самые  утонченные проЯвлениЯ  человеческого  духа, благодарЯ
изменчивому ходу своего развитиЯ. ‚рЯд ли найдетсЯ другаЯ идеЯ,  несущаЯ  на
себе столь Явственный отпечаток вольтеровых когтей.
     ќтот  принцип классификации,  однако,  имел один большой  недостаток  -
определение  отличительной  черты было  в то  же времЯ приговором.  "…вропа,
зажатаЯ между  тиранией духовенства и военным деспотизмом, ждет в  крови и в
слезах того часа, когда воссиЯет новый свет, который возродит ее длЯ свободы
человечности и  добродетелей".  ’ак Љондорсе описывал эпоху, которой вскоре,
по единодушному согласию, было дано название "средние века". ‘  того времени
как  мы  перестали верить  в  эту  "ночь"  и  отказались  изображать  сплошь
бесплодной пустыней те века,  которые были так  богаты в области технических
изобретений,  в искусстве,  в  чувствах, в  религиозных  размышлениЯх, века,
которые  видели первый  взлет  европейской экономической экспансии, которые,
наконец,   дали  нам  родину,--  какое  может  быть  основание  смешивать  в
обманчиво-единой  рубрике  ѓаллию  •лодвига  и  ”ранцию  ”илиппа  Љрасивого,
Ђлкуина и свЯтого ”ому  или Ћккама, звериный стиль  "варварских" украшений и
статуи   артра,   маленькие   скученные  города   каролингских   времен   и
блистательное бюргерство  ѓенуи, Ѓрюгге или ‹юбека? "‘редние века" теперь по
сути  влачат  жалкое  существование лишь в  педагогике  --  как  сомнительно
удобный термин  длЯ  программ, но главное, как  этикетка технических приемов
науки,  область которой  довольно  нечетко ограничена традиционными  датами.
Њедиевист --  это  человек,  умеющий  читать старинные  рукописи, подвергать
критике хартию, понимать старофранцузский Язык. Ѓез сомнениЯ, это уже нечто.
Ќо,  разумеетсЯ, этого  недостаточно  длЯ науки о  действительности,  науки,
стремЯщейсЯ к установлению точных разделов. * * *
     ‘реди   неразберихи   наших  хронологических  классификаций   незаметно
возникло  и распространилось  некое  поветрие, довольно  недавнее,  как  мне
кажетсЯ,  и  во всЯком  случае тем  более заразительное,  чем  меньше в  нем
смысла. Њы слишком охотно ведем счет по векам.
     ‘лово  "век",  давно  отдалившеесЯ  от  точного  счислениЯ  лет,  имело
изначально  также мистическую окраску-- отзвуки "—етвертой эклоги" или  Dies
irae<I>.</I> ‚озможно, они  еще не вполне заглохли в  то  времЯ,  когда, не слишком
заботЯсь  о  числовой точности, историЯ  с  запозданием  рассуждала  о "веке
Џерикла",  о   "веке  ‹юдовика   XIV".  Ќо   наш   Язык  стал  более  строго
математическим. Њы уже не называем века по именам их героев. Њы их аккуратно
нумеруем по порЯдку, сто лет и еще //98// сто лет начинаЯ от исходной точки,
раз навсегда  установленной  в первом году нашей эры.  €скусство  XII  века,
философиЯ  XVIII века,  "тупой  XIX век"  -- эти персонажи  в арифметической
маске разгуливают на страницах наших книг. Љто из нас похвалитсЯ, что всегда
мог устоЯть перед соблазном их мнимого удобства?
     Љ сожалению, в истории нет  такого закона, по которому годы, у  которых
число  заканчиваетсЯ цифрами  01,  должны совпадать  с критическими  точками
эволюции человечества.  Ћтсюда возникают  странные сдвиги. "•орошо известно,
что восемнадцатый  век  начинаетсЯ  в 1715 г. и заканчиваетсЯ в  1789".  ќту
фразу  Я прочел недавно в одной  студенческой тетради. Ќаивность? €рониЯ? Ќе
знаю.  ‚о всЯком случае, это удачное обнажение некоторых вошедших в привычку
нелепостей. Ќо если речь идет  о философическом  XVIII веке, наверное, можно
было  бы даже сказать,  что он начинаетсЯ гораздо раньше 1701  г.:  "€сториЯ
оракулов" поЯвилась в 1687,  а "‘ловарь" ЃейлЯ в 1697 г. •уже всего то, что,
поскольку слово,  как всегда, тЯнет за собой мысль, эти фальшивые этикетки в
конце  концов  обманывают  нас  и   насчет  товара.  Њедиевисты   говорЯт  о
"ђенессансе  двенадцатого века".  Љонечно,  то было великое интеллектуальное
движение.  Ќо, вписываЯ  его в эту рубрику, мы слишком легко забываем, что в
действительности оно началось около 1060 г., и некоторые существенные  свЯзи
от нас ускользают. Љороче, мы делаем вид, будто можем, согласно строгому, но
произвольно избранному равномерному  ритму, распределЯть реальности, которым
подобнаЯ размеренность совершенно чужда. ќто чистаЯ условность, и обосновать
ее мы не в состоЯнии. Ќадо искать что-то более удачное.
     Џока мы ограничиваемсЯ изучением во времени  цепи  родственных Явлений,
проблема  в  общем несложна. €менно в этих ЯвлениЯх и следует искать границы
их  периодов.  Ќапример,  историЯ  религии  в царствование  ”илиппа-Ђвгуста,
историЯ  экономики  в царствование ‹юдовика XIV.  Ђ почему бы ‹уи Џастеру не
написать:  "„невник  того, что  происходило  в моей лаборатории  при  втором
президентстве ѓреви"? €ли, наоборот: "€сториЯ дипломатии в …вропе от Ќьютона
до ќйнштейна"?
     ‹егко  понЯть,  чем  соблазнЯло   деление  по  империЯм,  королЯм   или
политическим  режимам.  ‡а ним  стоЯл не  только престиж, придаваемый давней
традицией  проЯвлениЯм  власти,  этим,  по  словам  Њакиавелли,  "действиЯм,
имеющим  облик  величиЯ, присущего актам  правительства  или государства". “
какого-то событиЯ, у революции есть на шкале времени  место, установленное с
точностью до одного года, даже до одного днЯ. Ђ эрудит любит, как говоритсЯ,
"тонко датировать". ‚ этом он  находит и избавление от инстинктивного страха
перед неопределенным, и большое удобство  длЯ совести.  Ћн хотел бы прочесть
все, перерыть все, относЯщеесЯ к его предмету.  Ќасколько приЯтней длЯ него,
если, берусь за архивные папки,  он может с календарем  в руках распределЯть
их "до", "во времЯ", "после".
     Ќо  не будем  поклонЯтьсЯ идолу мнимой точности.  ‘амый точный  отрезок
времени-- но обЯзательно тот, к которому  мы  прилагаем наимень  //99//  шую
единицу измерениЯ (тогда следовало бы предпочесть не только год десЯтилетию,
но и  секунду -- дню),  а тот, который более соответствует природе предмета.
‚едь  каждому типу Явлений  присуща своЯ, особаЯ мера  плотности  измерениЯ,
своЯ,   специфическаЯ,  так   сказать,  система  счислениЯ.   ЏреобразованиЯ
социальной  структуры,  экономики,  верований,  образа  мышлениЯ  нельзЯ без
искажений втиснуть  в слишком  узкие хронологические рамки. …сли Я пишу, что
чрезвычайно  глубокое изменение  в  западной экономике,  отмеченное  первыми
крупными партиЯми импорта заморского зерна и первым крупным подъемом влиЯниЯ
немецкой  и  американской промышленности, произошло между  1875 и  1885 гг.,
такое приближение  --  единственно допустимое длЯ фактов  этого рода.  „ата,
претендующаЯ на большую точность, не соответствовала бы  истине. ’ак же и  в
статистике средний  показатель за десЯтилетие сам по себе ЯвлЯетсЯ не  более
грубым, чем средний годовой или недельный. Џросто он выражает  другой аспект
действительности.
     ‚прочем, можно априори предположить, что на  практике естественные фазы
Явлений,  с виду  весьма различных, иногда перекрывают одна другую. ’очно ли
период  ‚торой  империи был также новым  периодом  во французской экономике?
Џрав  ли  был   ‡омбарт,  отождествлЯЯ  расцвет   капитализма   с  расцветом
протестантского духа?  ‚ерно  ли  утверждение  ’ьерри-Њонье, что  демократиЯ
ЯвлЯетсЯ "политическим выражением" того же капитализма (боюсь,  что на самом
деле  не  совсем  того же)? ’ут  мы не вправе  попросту отвергать, сколь  бы
сомнительными ни казались нам эти совпадениЯ. Ќо  выдвигать их можно -- там,
где  это  уместно,--  лишь  при одном  условии:  если  они не  постулируютсЯ
заранее. Џриливы,  без сомнениЯ, свЯзаны  с  фазами луны.  Ћднако, чтобы это
узнать,  надо  было сперва определить отдельно  периоды  приливов и  периоды
изменениЯ ‹уны.
     …сли  же  мы, напротив,  изучаем социальную  эволюцию в целом,  надо ли
характеризовать  ее  последовательные  этапы?  ќто проблема  первостепенного
значениЯ.  ‡десь можно лишь  наметить  пути,  по  которым, как  нам кажетсЯ,
должна идти  классификациЯ. Ќе будем  забывать,  что  историЯ -- наука,  еще
находЯщаЯсЯ в процессе становлениЯ.
     ‹юди,  родившиесЯ  в  одной социальной среде и  примерно  з  одни годы,
неизбежно подвергаютсЯ,  особенно в период  своего формированиЯ, аналогичным
влиЯниЯм. Ћпыт показывает, что  их поведению,  сравнительно  с намного более
старшими  или младшими возрастными группами, обычно свойственны очень четкие
характерные черты. ќто верно даже при  разногласиЯх  внутри,  которые  могут
быть весьма  острыми. ‘трастное участке в споре об одном и том  же предмете,
пусть с  противоположных  позиций,  также  говорит о  сходстве.  ќтот  общий
отпечаток, порожденный возрастной общностью, образует поколение.
     Ћбщество, если уж говорить  точно, редко бывает единым. Ћно разделЯетсЯ
на различные  слои. Љаждый  из них не всегда соответствует  поколению: разве
силы, воздействующие на молодого рабочего, обЯзательно --  или,  по  крайней
мере, с  той  же  интенсивностью  -- воздействуют  на  молодого крестьЯнина?
‚добавок  даже  в  обществах с  очень  развитыми  //100//  свЯзЯми некоторые
течениЯ распространЯютсЯ медленно. "Љогда Я был  подростком, в провинции еще
были романтики, а Џариж уже от этого  отошел",--  рассказывал  мне мой отец,
родившийсЯ  в ‘трасбурге в 1848  г. ‚прочем, часто противоположность, как  в
данном случае, сводитсЯ к разнобою во времени. Џоэтому, когда  мы, например,
говорим о том или ином поколении французов, мы прибегаем к образу сложному и
порой  разноречивому, однако, мы,  попЯтно, имеем  в виду  его  определЯющие
элементы-
     —то   до   периодичности   поколений,   в   ней,  разумеетсЯ,   вопреки
пифагорейским иллюзиЯм  иных  авторов,  нет  никакой  правильности.  ѓраницы
поколений  то  сужаютсЯ, то  раздвигаютсЯ, в зависимости от  более или менее
быстрого  темпа  социального движениЯ. Ѓыли в  истории  поколениЯ  долгие  и
краткие. ‹ишь прЯмым  наблюдением  удаетсЯ  уловить точки, в  которых криваЯ
менЯет  свое  направление. џ училсЯ <I>в</I>  школе,  дата  поступлениЯ  в  которую
позволЯет мне наметить вехи. “же очень рано Я  почувствовал  себЯ во  многих
отношениЯх ближе к выпускам, предшествовавшим  моему, чем  к тем,  что почти
сразу следовали  за  моим. Њои товарищи и Я, мы находились в последних рЯдах
тех,  кого,  Я думаю,  можно назвать "поколением дела  „рейфуса". „альнейший
жизненный опыт не опроверг этого ощущениЯ.
     ЏоколениЯм,  наконец,  неизбежно  свойственно  взаимопроникновение. €бо
разные  индивидуумы  не одинаково реагируют на одни  и те  же влиЯниЯ. ‘реди
наших детей теперь уже легко  в общем отличить по возрасту поколение военное
от  того,  которое будет послевоенным. Ќо  при  одной  оговорке: в возрасте,
когда  дети  еще не вполне подростки,  но  уже  вышли  из  раннего  детства,
чувствительность  к  событиЯм настоЯщего  очень  различна  в  зависимости от
различий  в  темпераменте;  наиболее  рано  развившиесЯ будут  действительно
"военными", другие окажутсЯ на противоположном берегу.
     €так,  понЯтие  "поколение"  очень  гибко, как всЯкое понЯтие,  которое
стремитсЯ выразить без искажений ЯвлениЯ человеческой жизни. Ќо вместе с тем
оно соответствует реальностЯм, ощущаемым нами как вполне конкретные. €здавна
его как бы инстинктивно применЯли  в дисциплинах, природа которых заставлЯла
отказатьсЯ-- раньше,  чем  в  других  дисциплинах.--  от  старых делений  по
царствованиЯм  или  по   правительствам:   например  в  истории   мысли  или
художественного  творчества.  ќто  понЯтие  все  больше  и  больше, как  нам
кажетсЯ, доставлЯет глубокому анализу человеческих судеб первые  необходимые
вехи.
     Ћднако  поколение  -- относительно короткаЯ фаза. ”азы более длительные
называютсЯ цивилизациЯми.
     ЃлагодарЯ  ‹юсьену  ”евру мы теперь хорошо  знаем историю этого  слова,
неотделимую,  разумеетсЯ,  от  истории свЯзанного с  ним понЯтиЯ . Ћно  лишь
постепенно  освобождалось  от  оценочного суждениЯ.  ’очнее,  тут  произошло
разъединение. Њы еще говорим (увы, с гораздо меньшей уверенностью,  чем наши
предшественники!) о цивилизации как  некоем  идеале и  о трудном восхождении
человечества к ее благородным радостЯм; но также говорим о "цивилизациЯх" во
множественном числе, //101// ЯвлЯющихсЯ  конкретными реальностЯми. ’еперь мы
допускаем,  что бывают, так  сказать,  нецивилизованные  цивилизации. €бо мы
признали,  что  в  любом  обществе   все  взаимосвЯзано  и   взаимозависимо:
политическаЯ   и   социальнаЯ   структура,   экономика,   верованиЯ,   самые
элементарные,  как и самые утонченные, проЯвлениЯ духа. Љак же назвать  этот
комплекс,  в  лоне которого, как писал уже  ѓизо, "соединЯютсЯ все  элементы
жизни  народа,  все силы  его  существованиЯ"? Џо мере  того,  как  науки  о
человеке   становились  все   более  релЯтивистскими,  слово  "цивилизациЯ",
созданное   в   XVIII   в.   длЯ   обозначениЯ  некоего  абсолютного  блага,
приспособилось,--  конечно,  не  терЯЯ старого  своего значениЯ,--  к  этому
новому, конкретному, смыслу. Ћт  того,  что  прежде  было  его  единственным
значением,  оно  лишь  сохранЯет  отзвук  любви к человеку, чем  не  следует
пренебрегать.
     ђазличиЯ  между  цивилизациЯми  проступают  особенно  Явственно,  когда
благодарЯ отдаленности в пространстве контраст подчеркиваетсЯ экзотичностью:
кто станет спорить, что существует китайскаЯ цивилизациЯ  или что она сильно
отличаетсЯ от европейской? Ќо и в одних и тех  же  краЯх преобладающаЯ черта
социального комплекса  также  может  изменЯтьсЯ, иногда  постепенно,  иногда
резко. Љогда  преобразование завершилось, мы говорим,  что одна  цивилизациЯ
сменила другую. Џорой тут действует и внешний толчок, обычно  сопровождаемый
включением  новых человеческих  элементов:  так было  в эпоху  между ђимской
империей  и  обществами раннего  средневековьЯ.  Џорой же  происходит только
внутреннее изменение: например, о цивилизации ђенессанса, от  которой мы так
много унаследовали, каждый, однако, скажет, что это уже не наша цивилизациЯ.
Ќесомненно,  эти различиЯ тональности трудно определить. ђазве что употребив
слишком общие Ярлыки.  “добство всЯких "измов" (Typismus, Konventionalismus)
взЯло верх над попыткой описаниЯ-- и весьма тонкого--  эволюции, которое дал
недавно  Љарл  ‹ампрехт  в своей "€сторик ѓермании". ќто было ошибкой уже  у
’эна,  у  которого  нас  ныне так  удивлЯет  сочетание  конкретно-личного  с
"господствующей концепцией". Ќо если какие-то попытки потерпели неудачу, это
не оправдание длЯ  отказа  от  новых усилий. ‡адача исследованиЯ-- придавать
устанавливаемым различиЯм все большую точность и тонкость.
     €так,  человеческое   времЯ  всегда   будет   сопротивлЯтьсЯ   строгому
единообразию  и жесткому делению на отрезки, которые  свойственны часам. „лЯ
него  нужны  единицы  измерениЯ, согласующиесЯ с  его  собственным ритмом  и
определЯемые   такими   границами,   которые   часто--   ибо   того  требует
действительность  --   представлЯют  собой  пограничные  зоны.  ‹ишь  обретЯ
подобную гибкость, историЯ может надеЯтьсЯ приспособить свои классификации к
"контурам самой действительности", как выразилсЯ Ѓергсон, а это, собственно,
и есть конечнаЯ цель всЯкой науки.


        ѓ‹Ђ‚Ђ Џџ’Ђџ

     Џозитивизм тщетно пыталсЯ устранить  из науки  идею причинности. ‚сЯкий
физик, всЯкий биолог волей-неволей мыслит с помощью "почему" и "потому что".
€сторикам  врЯд  ли  удастсЯ  уйти  из-под  власти  этого  всеобщего  закона
мышлениЯ. Ћдни, как  Њишле, скорее свЯзывают великое "жизненное движение"  в
одну цепь,  нежели  объЯснЯют  его  в  логической форме;  другие  выставлЯют
напоказ свой арсенал индукций и гипотез -- генетическаЯ свЯзь присутствует у
всех.  Ќо из того, что раскрытие отношений причины  и  следствиЯ составлЯет,
по-видимому, инстинктивную потребность нашего разума, вовсе не  следует, "то
в  поисках  причинных свЯзей нужно полагатьсЯ  на инстинкт. •отЯ  метафизика
причинности  находитсЯ  здесь  за  пределами  нашего  кругозора,  применение
каузальной  свЯзи  как  орудиЯ  исторического познаниЯ,  бесспорно,  требует
критического осознаниЯ.
     ‚ообразим, что  по горной тропинке идет человек. ‚друг он спотыкаетсЯ и
падает в пропасть.  —тобы  этот  случай произошел, потребовалось  соединение
многих  детерминирующих элементов.  ‚ их числе: сила тЯжести, горный рельеф,
сам  по  себе  ЯвлЯющийсЯ следствием  долгих  геологических  преобразований;
тропинка, котораЯ была проложена, например с целью свЯзать деревню с летними
пастбищами. €так,  можно  с полным  основанием сказать, что  если бы  законы
небесной механики были иными, если бы эволюциЯ земного шара протекала иначе,
если  бы хозЯйство  альпийских деревень  не основывалось на  сезонном выгоне
скота  в горы,  то  человек бы не упал  в  пропасть.  Ќо  попробуйте  все же
спросить, что было причиной падениЯ,  и всЯкий  ответит: неосторожный шаг. €
не в  том дело, что именно этот антецедент был самым необходимым длЯ данного
событиЯ. Њножество других были в равной степени необходимыми. Ќо  среди всех
прочих он  выделЯетсЯ несколькими очень  четкими чертами: он  был последним,
наименее постоЯнным, наиболее исключительным в общем ходе вещей;  наконец, в
силу  именно  этой его наименьшей всеобщности  его  вмешательства как  будто
легче всего  было избежать. Џо этим сообра //103// жениЯм  он представлЯетсЯ
нам находЯщимсЯ  в  более  прЯмой  свЯзи  со  следствием, и  у нас  невольно
возникает чувство, что именно он  и вызвал  падение. ‘ точки зрениЯ здравого
смысла, который,  рассуждаЯ о  причине  всегда  <I>с</I>  трудом  освобождаетсЯ  от
известного  антропоморфизма,  этот   компонент,  включившийсЯ   в  последнее
мгновение,  этот особый  и  неожиданный  компонент  играет роль  скульптора,
придающего форму уже вполне готовому пластическому материалу.
     €сторическое рассуждение в своей повседневной практике идет  по тому же
пути.  Ќаиболее  постоЯнные и  общие  антецеденты,  сколь  бы  ни  были  они
необходимыми,  попросту подразумеваютсЯ. Љому из  военных историков придет в
голову включить в число  причин  победы силу притЯжениЯ, от которой  зависЯт
траектории снарЯдов, или  физиологические особенности человеческого тела, не
будь  которых, снарЯды не  могли бы наносить смертельные  раны?  Ђнтецеденты
более частные, но все же наделенные известным постоЯнством, образуют то, что
принЯто  называть  "условиЯми".  ‘амый  же  специфический  антецедент,  тот,
который в пучке причинных  сил представлЯет как бы дифференциальный элемент,
он-то преимущественно  и  получает наименование "причины". Њожно,  например,
сказать,  что  инфлЯциЯ во времена ‹оу была причиной повсеместного повышениЯ
цен. Ќаличие во ”ранции определенной экономической среды, уже гомогенной и с
развитыми свЯзЯми, будет только условием. €бо широкие возможности обращениЯ,
которые,  способствуЯ  распространению  бумажных  денег,  благоприЯтствовали
повышению  цен, предшествовали инфлЯции  и продолжали  существов