е старого „жона ‘арториса, главы клана,
который,  поЯвившись  на  первой странице, пребудет вместе с наследниками до
самого  конца повествованиЯ, а затем шагнет и в другие истории, рассказанные
в  других  книгах.  Ћн  давно  умер,  но  это  не  важно  ~ он здесь, рЯдом,
напоминаЯ  о себе осЯзаемостью духа, "дерзкой тенью, властвующей над домом",
упрЯмой   мечтой   о   величии,   гранитной   твердыней  памЯтника,  который
господствует  над  всей  округой. …ще живы люди, разделившие с ним торжество
первых  побед  в  ѓражданской  войне.  Ќапример,  девЯностолетний  ”олз:  он
вспоминает  военные  эпизоды,  и  в  пересказе они звучат так живо, будто не
полвека  с лишним назад произошли, а только вчера, будто ничего с тех пор не
изменилось,  не  стрЯслось:  храпЯт  под  всадниками  боевые кони, полковник
ведет  свою  небольшую  команду  в  глубокий обход, и вот уже Янки захвачены
врасплох,  взЯты  в  плен,  да  только  делать  с  ними нечего и взЯть с них
нечего,  приходитсЯ отпустить, реквизировав провиант и одеЯла, чтобы в тепле
провести  ночь.  ‚последствии  ”олкнер  и к этому эпизоду вернетсЯ, а пока --
возникают  все новые носители старины, котораЯ, впрочем, упорно отказываетсЯ
признать  себЯ  таковой. ‚от тетЯ ‘алли -- она "жила главным образом прошлым,
мЯгко,  но  бесповоротно  отгородившись  от  всего, что произошло после 1901
года";  вот „женни, младшаЯ сестра полковника „жона ‘арториса, -- эта и вовсе
пришла  сюда  затем  лишь,  кажетсЯ, чтобы поведать в сотый раз одну и ту же
историю,  котораЯ  по мере повторениЯ "становилась все красочнее, приобретаЯ
благородный  аромат  старого  вина,  пока  наконец безрассуднаЯ выходка двух
обезумевших  от  собственной  молодости  мальчишек  не  превратилась в некий
славный,   трагически   возвышенный   подвиг  двух  ангелов,  которые  своей
героической   гибелью   вырвали  из  миазматических  болот  ничтожества  род
человеческий, изменив ход истории и очистив души людей".
     Ђ  дело  обстоЯло  так. …ще один из рода ‘арторисов, тоже ЃаЯрд, только
не  из  Њиссисипи,  а Љаролинский, наделенный особенно отчаЯнным нравом (все
они,  кажетсЯ,  унаследовали неукротимый дух “ильЯма ”олкнера-старшего), так
что был  сущим  наказанием даже длЯ этой семьи, получил во времЯ ѓражданской
войны  должность  адъютанта  генерала ‘тюарт ’от, надо сказать, отличалсЯ не
меньшей  лихостью  и  сумасбродством. € вот как-то эти двое, в сопровождении
еще  несколько офицеров, обнаружив под рождество, что у них вышел весь запас
кофе,  вскочили  на  лошадей  и после сумасшедшего галопа через онемевшие от
изумлениЯ  сторожевые  разъезды  федеральной  армии ворвались в провиантскую
палатку  противника  и  тут  же,  под беспорЯдочные выстрелы Янки, принЯлись
передавать  друг  другу,  точно заздравную чашу, огромный кофейник. Џри этом
генерал   ‘тюарт,  как  истый  джентльмен,  воспитанный  на  ћге,  не  забыл
пригласить  и пленника -- тучного штабного майора -- выпить за здоровье Џоупа,
одного  из  генералов  армии  северЯн. Ђ когда трапеза закончилась, с той же
великолепной  учтивостью  предложил  майору  лучшего  конЯ. “езжать, правда,
пришлось  в  некоторой спешке -- охрана всполошилась, кольцо окружениЯ начало
стЯгиватьсЯ,  но,  разумеетсЯ,  храбрецам  удалось  уйти  от  погони. ’олько
‘арторису  из  Љаролины  всего  этого  показалось  мало.  Џленный Язвительно
заметил,  что  если кофе посылают добывать генерала ‘тюарта, то за анчоусами
скорее  всего  отправитсЯ  сам  главнокомандующий южан -- генерал ‹и. Ќа этот
вызов  нельзЯ было не ответить. …два спешившись, ЃаЯрд тут же вновь оказалсЯ
в  седле  и  повернул конЯ назад. Ќо теперь ему не повезло: до палатки-то он
добралсЯ,  но  нерастерЯвшийсЯ  повар  всадил  ему  в спину зарЯд из мощного
"дерринджера".
     Џодробности   истории  могли  менЯтьсЯ,  но  заканчивалась  она  всегда
одинаково.  ’етЯ  „женни  выдерживала  паузу,  морщины  на  бледном  ее лице
разглаживались,  черты  приобретали  особенную  кротость  и  нежность, и она
говорила,  адресуЯсь  к  давно  умершему  „жебу  ‘тюарту:  "Ќесчастный...  ‚
пЯтьдесЯт  восьмом  году  Я  танцевала с ним вальс в Ѓалтиморе. -- € голос ее
был  гордым  и  тихим, как флаги в пыли" (вот смысл первоначального названиЯ
романа).
     ’аковы  эти  люди  -- пленники и несломленные носители традиции, котораЯ
не    знает   календарЯ,   живет   за   счет   постоЯнно   возобновлЯющихсЯ,
неисчерпаемых,  в  сущности,  запасов  рыцарственного духа, передаваемого по
наследству.
     ‘тарый  ЃаЯрд,  дед  отчаЯнного  гонщика,  не  участвовал в ѓражданской
войне,  только  наблюдал  ее подростком. Ќо и он, конечно, обломок былого, и
он  без  остатка  растворен  в атмосфере героического времени. Ќедаром ЃаЯрд
почти  ничего  не слышит -- это символическаЯ глухота, надежно охранЯющаЯ его
от   покушений   внешнего   мира.   Џривычки,  сложившиесЯ  давно,  держатсЯ
неколебимо,  что  бы  там,  за  окнами  банка,  за  окнами  дома,  где царит
безмЯтежнаЯ  тишина, ни происходило. ‚ точно определенное времЯ он оставлЯет
кабинет,  чтобы  поспать  час-другой,  в точно определенное времЯ спускаетсЯ
вниз,  усаживаетсЯ  в сосредоточенном молчанье на складной стул перед входом
в  банк. € постоЯнно его ожидает тут экипаж, да не просто экипаж, а еще одна
--  при  всей  своей  неказистости  -- твердынЯ истории, такаЯ же прочнаЯ, как
памЯтник  основателю  рода.  Ќа  козлах  --  неизменный кучер, негр ‘аймон, в
левой  руке  --  вожжи,  в  правой  -- кнут, и это всегда так, а во рту -- Явно
несгораемаЯ  сигара.  €  каждый  день любопытствующие могут наблюдать ритуал
отъезда:  завидев  хозЯина,  ‘аймон  подтЯгиваетсЯ, каким-то лишь одному ему
известным  способом  сообщает лошадЯм, что кульминациЯ близка, и лошади тоже
подбираютсЯ,  по  крупам  пробегает волнующаЯ дрожь, и вот уже сделан первый
шаг,  и на "морщинистой черной физиономии изобразилось неописуемое величие".
‘тарики  принадлежат  разным  расам,  между  ними  --  пропасть  в социальном
положении,  только  все  это  ерунда  в  сравнении  с  тем,  что их нерушимо
объединЯет.   €   недаром  ЃаЯрд,  при  всей  своей  глухоте,  речи  ‘аймона
воспринимает   без   всЯкого  напрЯжениЯ,  тому  даже  голос  не  приходитсЯ
повышать.
     ‚прочем,  что  там  ЃаЯрд, ‘аймон, ”олз -- даже и те, кто родились много
позже,  естественно  включаютсЯ  в  круг  и ритм традиции. Ќарцисса Ѓенбоу --
совсем   другого,   нового   времени   человек,   однако   и  она  столь  же
дремотно-неподвижна,  сколь  и  старики.  —асами  бродит  молодаЯ девушка по
пышному  ‘арторисову  саду, неспешно переговариваЯсь с тетей „женни о том, о
сем,   и   им  обеим,  в  едином  духовном  состоЯнии  пребывающим,  чудЯтсЯ
притаившиесЯ  по  углам фигуры "в шелковых и атласных кринолинах и фижмах, в
камзолах  и  широких  плащах,  а  иные в серых мундирах, опоЯсанных широкими
алыми  шарфами, и с грозными шпагами, до поры до времени мирно помещающимисЯ
в  ножнах".  € неудивительно, что Ќарцисса выходит замуж за молодого ЃаЯрда:
что  с  того,  что  он  в  своей  страшной  нецельности, безумии -- прЯмаЯ ей
противоположность;  он  --  ‘арторис,  и этим сказано все, звук имени длЯ нее
выше и важнее любой личной несовместимости.
     …сть  среди  персонажей  книги семейство Њаккалемов -- шестеро сыновей и
отец-патриарх,   тоже   успевший   послужить   в   армии   конфедератов.  Џо
происхождению  -- не аристократы, а "белаЯ шваль", те же ‘ноупсы по существу,
но  сделанные,  видно, из другого, благородного человеческого материала, так
что  и  они,  как  свои, вошли в лоно традиции. Њаккалемовы лица, как и лица
‘арторисов,  были  подобны  монете  одного чекана -- казалось, будто их высек
"из  сумрачной  тьмы  огонь очага, будто замысел их родилсЯ в одной голове и
будто  все  они были обтесаны и подкрашены одной и той же рукой". †изнь этих
людей  нерушимо  свЯзана  с  жизнью  самой  природы, ничего им, труженикам --
фермерам  и охотникам-промысловикам, не нужно, кроме неба над головой, земли
и  леса,  где  есть  все,  так  что  старому  Њаккалему непонЯтны и чужды да
малейшие  отклонениЯ  от  закрепленного  годами  порЯдка, каким дети иногда,
Явно  по  недомыслию,  пренебрегают:  €ндейка!  -  с великолепным презрением
проворчал  старик. ЏолнаЯ загородка опоссумов, полный лес белок, полнаЯ река
уток,  полнаЯ коптильнЯ окороков, а вам, ребЯта, непременно приспичило ехать
в город покупать к рождественскому обеду индейку".
     …сть  во  всем  этом  --  чувствуетсЯ  сразу  --  некотораЯ  долЯ иронии;
‘овершенно  комически  ведет  себЯ  старый  ЃаЯрд,  когда  его  притащили  к
дипломированному  врачу,  чтоб  удалить  бородавку  на  щеке. ‘терилизаторы,
термостаты,  никелированные  кипЯтильники  приводЯт  его в полную панику, он
беспокойно  ерзает  на  стуле,  воинственно вскакивает, порываетсЯ бежать, и
спасает  его от оперативного вмешательства лишь поЯвление старого знакомца -
местного  эскулапа  ‹юша Џибоди, который "начал практиковать в округе, когда
весь  медицинский  инвентарь  состоЯл  из  пилы,  галлона  виски  и  мешочка
карамели".  ђазрешаетсЯ  в  конце  концов  дело  тем,  что  ”олз  вытравлЯет
бородавку какой-то проверенной мазью.
     ќто  взглЯд  со стороны, а иногда источник юмора перемещаетсЯ вовнутрь.
Џодтрунивают  над  отцом  сыновьЯ  Њаккалемы:  "„а,  сэр,  когда  генерал ‹и
сдалсЯ,  это  была  величайшаЯ  ошибка  человечества. ‘трана от нее так и не
оправилась". € даже сами ветераны готовы порою перевести дело на шутку.
     "‘тарый ЃаЯрд стрЯхнул пепел с сигары.
     -  Ѓилл,  --  сказал  он,  --  а  за  что  вы, ребЯта, собственно говорЯ,
воевали, дьЯвол вас всех побери?
     --  ЃаЯрд,  --  ответил  ему  старик  ”олз,  - будь Я проклЯт, если Я это
когда-нибудь знал".
     €  все-таки,  даже  и  посмеиваЯсь  над  собою,  и  становЯсь  объектом
насмешки,  эти  люди  вызывают и уважение, и симпатию, больше того -- любовь.
€бо  близость  традиции  делает  их  чем-то  большим,  нежели они есть, дает
опору, причащает космосу бытиЯ.
     ‚от  коренной  сдвиг  в самосознании ”олкнера как художника. …го уже не
просто   индивидуальные   судьбы   интересуют:  в  любом  характере,  жесте,
поступке,  слове  отражаетсЯ  свет  самого  бытиЯ.  €ными  словами, писатель
творит эпос.
     ‚   "‘олдатской   награде"   —арльзтаун,   едва  возникнув,  тут  же  и
растворилсЯ  в  сумрачных  переживаниЯх персонажей. Ќазвавшись „жефферсоном,
тот   же   городок   и  окрестности  его  обрели  несокрушимую  материальную
вещественность.    ЃродЯ   вместе   с   обитателЯми   по   здешним   местам,
останавливаЯсь  у  домов  и  магазинов,  заглЯдываЯ в кабачки, карабкаЯсь по
склонам  холмов,  вдыхаЯ  прЯные  запахи  знойного  полднЯ,  прислушиваЯсь к
сонному  жужжанию  пчел,  следуЯ  за собаками, взЯвшими лисий след, наблюдаЯ
монотонные  движениЯ  пахарей,  отыскиваЯ  ночью по горЯщим огонькам-глазкам
опоссумов,  притаившихсЯ  на дереве, мы постепенно начинаем ощущать, как всЯ
эта  примелькавшаЯсЯ  повседневность  складываетсЯ в самое жизнь, совершенно
независимую  от  побуждений  тех  существ, которые попадаютсЯ на ее дорогах.
Љонечно,  она  и  к  людЯм  неравнодушна, если только, поднЯвшись над мелким
эгоизмом,  они  примут  высший порЯдок. €ногда ”олкнеру замечательно удаетсЯ
показать  это  единство. Џопав в дом Њаккалемов, увидев над головой морозное
небо,  различив  в полутьме то, что раньше никогда не замечал: штабель дров,
бочонок  с  водой,  плуг  -- нехитрую фермерскую утварь, -- даже молодой ЃаЯрд
испытал  неожиданно  ощущение  непривычного,  хоть в любой момент и готового
рухнуть покоЯ -- "кровь его согрелась, тело перестало дрожать".
     Ќо  голос  писателЯ  еще до конца не окреп, иногда он срываетсЯ; словно
ни  себе, ни нам не доверЯЯ, автор резким и потому особенно заметным усилием
обрывает  ровный  ход  повествованиЯ  и  с  грохотом,  точно гвозди в стену,
начинает вбивать ударениЯ.
     "Љакому-нибудь  ѓомеру  хлопковых  полей  следовало бы сложить сагу про
мула  и  его  роль  в  жизни  ћга.  €менно  он,  больше  чем какой-либо иной
одушевленный  или  неодушевленный  предмет,  благодарЯ  полному равнодушию к
окружающей  жизни, котораЯ сокрушала сердца мужчин, и злобной, но терпеливой
озабоченности  сегоднЯшним  днем,  сохранил  неизменную верность этой земле,
когда   все   остальное   дрогнуло   под   натиском  безжалостной  колесницы
обстоЯтельств;  именно  он  вызволил  поверженный  ћг  из-под  железной пЯты
ђеконструкции  и снова преподал ему урок гордости через смирение и мужество,
через   преодоление   невзгод;   именно  он  совершил  почти  невозможное  в
безнадежной  борьбе  с  неизмеримо  превосходЯщими  силами  благодарЯ одному
только  мстительному долготерпению", -- долго звучит еще, не снижаЯ тона, эта
возвышеннаЯ  ода  бессловесному  труженику.  ‘ама  по  себе  она  хороша,  и
все-таки  этот  мул-статуЯ,  мул-символ  не так убедителен, как проплывающие
медленно  перед  глазами  живые мулы, которых не может сбить с дороги ничто,
даже врезающийсЯ в них на полной скорости автомобиль.
     ’очно  так  же времЯ, застывшее в фигурах стариков и старух, отчетливее
и  достовернее  в  своей  пластике,  чем  тот образ метафизического ‚ремени,
который  ”олкнер  хочет  выстроить поверх его бренных воплощений: "‘арторисы
презрели  ‚ремЯ,  но  ‚ремЯ  им не мстило, ибо оно долговечнее ‘арторисов. Ђ
возможно,  даже  и  не  подозревает  об  их существовании". Џоложим, и такие
пассажи  не  случайны,  скоро,  очень  скоро ”олкнер к ним вернетсЯ, глубоко
задумаетсЯ  о  природе  ‚ремени  и  его  отношениЯх  к  людЯм, и вообще этот
феномен  займет едва ли не центральное место в его художественном мире. Ќо в
"‘арторисе" риторика не всегда находит опору в реальности.
     ’олько  приступаЯ  к  чтению  романа,  мы  заметили,  что повествование
чревато  драмою  встречи настоЯщего с прошлым. Џока этого, честно говорЯ, не
видно:  жизнь в „жефферсоне протекает более или менее идиллически, все здесь
--  и черные, и белые, и богатые, и бедные -- одна семьЯ, и если что случаетсЯ
с  ее  членами,  то  это только неудача на охоте, или бородавка на щеке, или
невинные  проделки, вроде той, что позволил себе ‘аймон, присвоив приходскую
сотню  долларов, а после заставив старого ЃаЯрда заплатить долг. ђазве можно
всерьез  воспринЯть  гневные  тирады,  которыми  разражаетсЯ  тетЯ „женни по
адресу  ‘арторисов,  клЯнЯ  их  безрассудство или дремучее невежество? ђазве
вызывает  хоть сколько-нибудь глубокое сострадание Ќарцисса -- молодаЯ вдова,
у  которой муж погиб, не дождавшись рождениЯ сына? Ќичуть не вызывает, ибо и
сама  она  проходит  сквозь  трагедию,  словно  и, не заметив ее, и понЯтно,
почему  не заметив, -- теперь и она приобщена к ‘арторисам, а тут уж само имЯ
-- охраннаЯ грамота.
     €  все-таки  не  напрасно  в самом же начале повествованиЯ сказано, что
старый  ЃаЯрд  и  Ѓилл  ”олз вмурованы в мертвую эру. —то это такое? Ђ это и
есть  настоЯщее.  …го можно презирать, ненавидеть, отворачиватьсЯ от него, и
все  же  настигает  оно  джефферсонцев,  не  даваЯ  забыть  о  себе.  Њожет,
например,  принЯть  облик  --  вспомним его -- Ѓайрона ‘ноупса: все окружающее
ему  чуждо,  в жизни он знает один лишь интерес наживы, обман, низость -- вот
его  черты  и вот его оружие. ‚прочем, с этой угрозой „жефферсон справлЯетсЯ
легко,  не  приложив,  собственно,  к  тому  никаких  усилий: как поЯвлЯетсЯ
‘ноупс  в  городке незаметно, так и уходит бледной тенью, несолоно хлебавши,
оставив  за собою лишь разбитое стекло и смЯтую клумбу, на которую свалилсЯ,
удираЯ  из  дома Ќарциссы (месЯцами он анонимно терроризировал ее письмами --
похотливыми    признаниЯми,    а    теперь   решил   выкрасть   вещественное
доказательство или то, что могло таковым стать).
     Ђ  вот  другаЯ  опасность  -- и впрЯмь опасность, тем более грознаЯ, что
имени  своего  не  выдает,  в  конкретной  форме  не воплощаетсЯ. ќто -- сама
историЯ,  скрытый  ее  ход,  разрушающий привычные свЯзи, сложившиесЯ в мире
‘арторисов.
     ‚ернемсЯ  ненадолго к молодому ЃаЯрду. ‡ачем столь Яростно стремитсЯ он
к  смерти?  Њы  уже  ответили,  вернее, сам он ответил на этот вопрос: чтобы
расплатитьсЯ  таким  образом  за смерть брата, в которой он невинно повинен.
Ќо есть и инаЯ причина, более основательнаЯ, неизмеримо более страшнаЯ.
     €  ЃаЯрд тайно ее знает, только знаниЯ своего никак не выдает. ‚от она:
сама  эпоха  ‘арторисов  на  исходе,  собственно,  уже  кончилась,  и  ее не
возвратишь   никакой   силой   памЯти,   никакой   символической   глухотой.
‘амоубийство  молодого  человека  --  а  ведь это, разумеетсЯ, самоубийство --
есть  непреложное  свидетельство  перелома  времен,  наступлениЯ  той  самой
мертвой эры, в которой ‘арторисам места нет.
     ‘корость  --  вот  единственное  материальное  воплощение, знак агрессии
нового  времени, коего естественным врагом становитсЯ легенда. Њежду прошлым
и  настоЯщим  --  полоса  несовместимости,  она закреплЯетсЯ в стиле, в самом
звучании  слов, в самом их подборе. Ђвтомобиль подобен свирепому шторму, все
сметающему  на  своем  пути,  --  столь же безжалостны были штормы, описанные
„жозефом  Љонрадом,  они  атаковали  человека  как  личного врага, старались
скрутить  члены,  вырвать  душу.  Њожет,  изображаЯ  сильными  ударами  пера
"немыслимую   ленту   дороги",   бешеный  вихрь  пыли,  ”олкнер  сознательно
воспроизводил  ритмы своего близкого предшественника в литературе. Ђ легенда
пребывает  в  совершенно  иной  повествовательной  стихии:  дом  ‘арторисов,
построенный  далекими  предками, "был тих и безмЯтежно спокоен... лестница с
белыми  балЯсинами,  устланнаЯ  красным ковром, изЯщной дугой поднималась во
мглу...   где   царила  лишь  изредка  нарушаемаЯ  атмосфера  торжественного
величиЯ".
     €ное  дело,  что  ”олкнер,  наметив эту трагическую тему противостоЯниЯ
прочного  быта  исторического прошлого и безбытности настоЯщего, не довел ее
до кульминации, остановилсЯ даже не на полпути -- в самом начале.
     Џредставление  об  исчерпанности  времени  и  человека было ему глубоко
чуждо,   даже   и   тогда  чуждо,  когда  владело  умами,  когда  не  только
интеллектуалы  зачитывались  шпенглеровеким  "‡акатом  …вропы"  и  не только
профессиональные  прорицатели ожидали близкого наступлениЯ апокалипсиса. Ђ в
дальнейшем  ”олкнер  только  тем  и  занималсЯ, что укреплЯл в себе и других
веру  в  бессмертие человека. "—еловек тверд, -- говорил он, -- ничто, ничто --
ни  война,  ни  горе,  ни  трагедиЯ,  ни  отчаЯние не могут длитьсЯ столь же
бесконечно,  сколь  длитсЯ  он;  человек  восторжествует  над  всеми  своими
страданиЯми,  если только приложит к тому усилие, сделает попытку поверить в
человека  и  в  надежду  --  не будет просто искать костыли, на которые можно
оперетьсЯ, но сам твердо станет на собственные ноги".
     Ќо  эти  гордые  слова  --  итог  пути художника, который уже измерил не
только  природную  стойкость  и  величие  человека,  но также слабость его и
ничтожество,  изобразил  традицию  не  только  как воплощение благородства и
чести,  но  и  как бремЯ, уничтожающее слабых и гнущее, хоть и не сгибающее,
сильных.
     Ђ  пока  всего этого сложного переплетениЯ нет, пока традициЯ как раз и
выступает  в  роли  "костылей",  пока ей не только себЯ не дано испытать, но
даже и с "мертвой эрой" всерьез не дано сразитьсЯ.
     ѓибель   молодого   ЃаЯрда   двумысленна.   Ћтчасти  она  действительно
символизирует  конец  старого  порЯдка.  Ќо  можно  ее  истолковать  и в том
смысле,  что юноша погиб именно потому, что не доверилсЯ традиции, усомнилсЯ
в   ценностЯх  прошлого,  вышел  за  границы  круга,  шагнув  в  "беззвучную
пустоту".
     —то  же  касаетсЯ  смерти  деда,  то  она и вовсе иллюзорна -- он просто
слилсЯ  навсегда  с воздухом еще не названной по имени ‰окнапатофы, вернулсЯ
в  ту  землю,  что  его  породила. Ќедаром, перестав дышать, он даже позы не
переменил  --  "по-прежнему  сидел, слегка наклонив голову и держась рукой за
дверцу".  ЏотрЯсениЯ  эта  смерть  не  вызывает,  тем  более  что тут же она
балансируетсЯ  новым  рождением  -- на свет ЯвлЯетсЯ очередной ‘арторис -- сын
Ќарциссы, которому, может быть, суждено продолжить род.
     ‡авершаетсЯ  роман  на  ноте  высокого покоЯ, щедро обволакивающего все
времена,  все поколениЯ: "Ќарцисса продолжала играть... Џотом она обернулась
и,  не поднимаЯ рук от клавиш, улыбнулась тете „женни -- спокойно, задумчиво,
с  ласковой  отчужденностью. ‡а аккуратно причесанной поблекшей головой мисс
„женни  недвижно  висели коричневые шторы, а за ними, словно тихий сиреневый
сон,  стоЯла  вечернЯЯ  полутьма,  приемнаЯ  мать  мира  и  покоЯ".  ‚  этой
финальной  фразе  все  рассчитано.  Ќедаром  обрываетсЯ она почти буквальной
перекличкой  с Љитсом, чьЯ "Ћда греческой вазе" начинаетсЯ в точном переводе
так:  "Ћ  ты,  нетронутаЯ дева тишины, / приемнаЯ дочь молчаниЯ и медленного
времени".  ”олкнер  не  просто  восхищалсЯ  поэтическим  совершенством этого
стихотворениЯ,  включаЯ  в тексты книг очевидные или скрытые из него цитаты,
--  он  видел  в  нем  воплощение  мирового равновесиЯ и торжествующей веры в
сохранность красоты.
     €так,  после  долгого  блужданиЯ  по  разным  издательствам,  переменив
название,  а  во  многом  и  содержание,  книга  наконец  увидела  свет. Љак
встретили  ее?  Ќа ћге -- довольно сдержанно. Ќаиболее благожелательной была,
пожалуй,  рецензиЯ  поэта  и  критика  „оналда „эвидсона. Ћн писал, что "как
стилист  и  проницательный  наблюдатель  человеческих нравов" ”олкнер "стоит
наравне  с лучшими американскими романистами, уступаЯ, быть может, лишь трем
или  четырем".  Ћднако  далее  следовали  оговорки, смысл которых клонилсЯ к
тому,  что  автор  не нашел еще темы или характера, которые позволили бы его
таланту  развернутьсЯ  в полную мощь. ‚рЯд ли ”олкнера, ожидавшего от нового
романа  столь  многого,  порадовал  этот  отзыв.  ‚прочем,  поначалу  он мог
утешать  себЯ  провинциальностью  местных  литературных  вкусов и нравов. "џ
живу,  -- писал он в издательство, опубликовавшее "‘арториса", -- в атмосфере,
где  печатное  слово  существует  разве  что  в  самой  примитивной форме. ‚
здешних  книжных  лавках  не  найти  ничего, кроме журналов, где на обложках
изображены  либо девицы в нижнем белье, либо гангстеры, палЯщие друг в друга
из   пистолетов;  то  же  самое  относитсЯ  и  к  газетам...  ‘овершенно  не
представлЯю  себе,  как  можно  было  бы  организовать в наших краЯх продажу
"‘арториса".
     Џравда,  есть  тут  один  аптекарь, который торгует и книгами, но любое
печатное  издание,  в  котором  нет  иллюстраций  и  которое стоит дороже 50
центов,  по здешним понЯтиЯм и впрЯмь -- лекарственное снадобье; так что этот
человек  мог  бы  рискнуть  лишь  из  симпатии ко мне... ќто славный парень.
‘ловом,  если  бы  ‚ы  могли предоставить ему льготные условиЯ, он, пожалуй,
продал  бы  экземлЯр-другой,  в  конце  концов,  местный  люд  знает,  что Я
"сочинитель книг"".
     Ќо  и  культурнаЯ  метрополиЯ  не обнаружила особого интереса к роману.
’ираж,  весьма невеликий (1998 экземплЯров), распродавалсЯ с трудом, так что
обеспокоенным  издателЯм пришлось даже попросить автора выступить в качестве
собственного  агента  на  ћге  (цитированное  письмо  и  есть  ответ  на эту
необычную  просьбу).  €  рецензенты  тоже  откликались  скептически. ‘мущали
композиционные  неувЯзки, вЯлость действиЯ, но более всего -- фигура молодого
ЃаЯрда,  в  котором  все дружно увидели главного героЯ. Ќесколько лет спустЯ
один   критик   достаточно   четко  выразил  преобладающее  ощущение  первых
читателей  "‘арториса":  "Њолодой  ЃаЯрд слишком часто предстает как духовно
неразвитый  романтик,  подверженный  разного  рода  неврозам;  он  чрезмерно
поглощен  собою, он лишен тех существенных свойств, которые позволили бы ему
стать  истинным  представителем  ‘арторисова  рода,  тем более -- выразителем
исканий современного человека".
     ђазумеетсЯ,  ”олкнера  такаЯ  реакциЯ  обескуражила,  особенно  на фоне
критического  успеха  первых  двух романов, о которых теперь он и вспоминать
не  хотел.  Ќо  мы  сейчас  не  будем  заниматьсЯ  оскорбленными  авторскими
чувствами. ‡аслужил ли "‘арторис" общественное равнодушие -- вот вопрос.
     ‹егче  всего  сказать -- современники, как это часто бывает, писателЯ не
понЯли,  и лишь времЯ все расставило по местам, отведЯ "‘арторису" достойное
место.
     ‚о многом это действительно так, о том у нас уже шла бегло речь.
     ‚ообразим,  что  роман  написан не в 1929 году, а, скажем, тридцать лет
спустЯ,  в  эпоху научно-технической революции и разного рода взрывов, в том
числе  Ядерных.  ‚о  времена,  когда бесконтрольный прогресс науки и техники
породил  невиданный  по  своим  масштабам  экологический  кризис, так что не
только  профессионалы-ученые,  но  и писатели, а может быть в первую очередь
писатели,  поднЯли  голос в защиту исчезающей на глазах природы. ‚о времена,
когда  во  всем  мире,  хоть  и  в  разных  формах, развилась та литература,
которую  у  нас  назвали деревенской. ‚ообразим все это -- и признаем, что на
первый  из  романов  йокнапатофского цикла времЯ действительно поработало, и
поработало  неплохо.  Ќе  будет  преувеличением  сказать, что ”олкнер угадал
многое   из   того,  что  выдвинулось  впоследствии  в  центр  общественного
сознаниЯ, в том числе сознаниЯ художественного.
     ‘ейчас  мы  и  впрЯмь читаем "‘арториса" не теми глазами, какими читали
его  в  момент  поЯвлениЯ,  сейчас,  может  быть,  мы задумаемсЯ, прежде чем
назвать "незрелого романтика" ЃаЯрда главным героем книги.
     Џережив  в  годы  первой  мировой  войны  тЯжелейшее  потрЯсение основ,
человечество,   его  философы,  его  писатели  инстинктивно  отвернулись  от
прошлого  --  все в нем показалось обманом и непристойной фальшью. ‚се лучшие
свои  силы  литература  бросила на то, чтобы лишить современников иллюзий, с
необыкновенным  упорством  она  занималась  разрушением  кумиров и мифов или
того,   что  мифами  в  ту  пору  показалось.  €ные,  как  „жойс,  подводили
нерадостный  итог  тысЯчелетней  цивилизации,  другие  верили, что расчищают
место   длЯ   строительства   нового  мира.  ‘егоднЯ  положение  изменилось.
‘толкнувшись  с  угрозой тотального уничтожениЯ, человеческий дух испытывает
особо  настоЯтельную  потребность в прочных, непреходЯщих опорах самозащиты.
‚озрождаетсЯ   доверие   и   уважение   к  ценностЯм,  казалось,  безнадежно
скомпрометированным  или  просто  забытым.  Ќапример,  к  тому, что называют
малой   родиной   --  очагу,  домашним  преданиЯм,  отеческим  гробам.  Ћстро
осознаетсЯ  потребность,  как  сказал  бы „.‘.‹ихачев, в духовной оседлости.
ќто   возвышающее   и   благодетельное   чувство,  это  нравственнаЯ  опора,
помогающаЯ   выстоЯть   на   ветрах   времени,   сохранить  достоинство,  не
затерЯтьсЯ, утратив выражение лица, в мировом пространстве.
     Ћднако  же  в  естественном  пристрастии к "своему", "особенному" могут
таитьсЯ  и  немалые опасности. ‹егко впасть в провинциализм, ограничиваЯ мир
околицей,  все  примерЯЯ  к  себе,  утрачиваЯ  способность  всечеловеческого
видениЯ,  а  может,  не считаЯ нужным ее в себе воспитывать. …ще хуже, когда
местный   патриотизм   оборачиваетсЯ  высокомерием,  эгоистическим  желанием
непременно  выделитьсЯ.  €сториЯ  нынешнего  столетиЯ  особенно красноречиво
показала, какую кровавую цену приходитсЯ платить за подобного рода эгоизм.
     Љакое,  однако,  отношение  все  это  имеет  к  ”олкнеру  и его роману,
который теперь навернЯка назвали бы "деревенским"?
     Ќа  мой  взглЯд,  самое  прЯмое.  ќтот  писатель  едва  ли  не первым в
литературе  XX века попыталсЯ реабилитировать предание. € он же опроверг его
самодостаточность,  не  убоЯвшись  встать  на  путь жесточайшей национальной
самокритики.
     …ще  полтора  столетиЯ назад наш соотечественник Џетр џковлевич —аадаев
говорил  так:  "џ  не  научилсЯ  любить  свою  родину  с  закрытыми глазами,
преклоненной   головой   и  запертыми  устами...  Њне  чужд  этот  блаженный
патриотизм,  этот  патриотизм  лени,  который  приспособлЯетсЯ  все видеть в
розовом  свете  и  носитсЯ  со  своими иллюзиЯми. €ми, к сожалению, страдают
теперь  у  нас  многие дельные умы". ђазумеетсЯ, ”олкнер этих слов не читал,
да  и  вообще  об авторе их никогда не слышал. Ќо сама мысль была ему кровно
близка.   ‘обственно,  на  протЯжении  всей  жизни  этот  окраинный  человек
сознательно  вырабатывал,  как  сейчас  сказали  бы,  планетарное  мышление,
освобождаЯсь  от  нерассуждающей  любви  к  своим  ‘арторисам и Љомпсонам. €
немало пришлось претерпеть ему от патриотически настроенных землЯков...
     „авалось  это  --  и трезвость, и, особенно, широта взглЯда -- нелегко. ‚
"‘арторисе"   автор   предпринимает,   как   мы  видели,  некоторые  попытки
прорватьсЯ  к  дальним,  за  пределами дома лежащим истинам. Ќо выглЯдЯт эти
попытки робко и неубедительно.
     Џройдут  годы,  и  писатель  снова обратитсЯ к клану ‘арторисов, оживит
застывшего  ныне  в  мраморной  неподвижности  главу  семьи,  вернетсЯ  в те
времена,  когда  нынешнему  старому ЃаЯрду было только четырнадцать. € тогда
обнаружитсЯ,  что прошлое, замурованное сейчас в спасительной глухоте, вовсе
не  так  безоблачно  и  безгрешно,  каким,  может,  кажетсЯ  издали.  ‘танет
понЯтно,  что не только с новыми временами ‘арторисы вступили в непримиримую
тЯжбу  --  зерно  гибели  прорастало внутри самого рода. ќто мы увидим, читаЯ
роман  "Ќепобежденные".  Ђ  пока ”олкнер об этом только смутно догадываетсЯ.
‘лишком  тесно привЯзан он к своим героЯм-землЯкам. ‚ лучшем случае -- легкаЯ
ирониЯ,  добродушнаЯ  насмешка,  которой  не  победить  ни  состраданиЯ,  ни
бесконечной  любви  к  этим  симпатичным  чудакам -- хранителЯм славы, чести,
достоинства.
     —итаЯ  "‘арториса",  думаешь  и  о  том,  что  чувство  ответственной и
благотворной   свЯзи   с   истоками,   случаетсЯ,   ослаблЯет  другое,  тоже
необходимое   человеческое   свойство   --  готовность  к  переменам.  Ќе  то
безоглЯдное  поклонение  всему новому, которое заставлЯет предавать забвению
любое  прошлое,  но  Ясное,  при всем своем неизбежном драматизме, осознание
неизбежности  прогресса. Ћно тоже давалось ”олкнеру с необыкновенным трудом,
так  что  даже самым проницательным читателЯм порою казалось, что идет он по
дороге  жизни,  повернув  голову назад, в прошлое. "џ против идеи возврата Љ
природе.  …сли  развитие  остановитсЯ,  то  человечество погибнет. Њы должны
идти  вперед  и  нести  с собою все бремЯ наших ошибок и заблуждений и затем
исправлЯть  их;  мы  не должны возвращатьсЯ к состоЯнию идиллического покоЯ,
при  котором мечта заставлЯет поверить, будто мы счастливы и свободны от бед
и  прегрешений",--  так  говорил  писатель  в,  конце  жизни,  и слова его не
звучали   риторикой,   за   ними   стоЯл  опыт  тЯжелой  душевной  работы  и
протЯженного  творческого опыта. Ќо сейчас-то он был только в начале пути, и
прошлое,   сохранившеесЯ   в   строгой   красоте   ‘арторисова  особнЯка,  в
безмЯтежности  городской жизни, во все еще зеленеющих и полных дичи лесах, и
впрЯмь сливаетсЯ с мечтой, которой хочетсЯ верить в свою осуществимость.
     ‚от  как случилось. Ћбнаружив после долгих блужданий верную дорогу и уж
не  собираЯсь сходить с нее, писатель вместо того, чтобы вздохнуть наконец с
облегчением,  увидел,  как мало еще, в сущности, сделано. Ћн мог, отчасти по
праву,  сетовать  на  недомыслие современников, прошедших, по существу, мимо
"‘арториса".  Ќо  себЯ-то  не  обманешь:  роман  не  получилсЯ,  вернее,  не
получилсЯ  таким,  каким должен был получитьсЯ. Ќе стал, как предполагалось,
Љнигой.  €  не  в  том дело, что композициЯ не заладилась, что иные сюжетные
линии  так  и  остались  не  доведенными  „о  конца.  ќто  все дело техники,
мастерства.  Ђ  предстоЯло  решить  задачи  куда  более  трудные.  Ќадо было
сделать  малое  великим,  надо было, не уходЯ из дому, стать своим не только
длЯ  близких,  но  и  длЯ  далеких,  длЯ  тех,  кто  всех  этих ‘арторисов и
Њаккалемов  не  знает  и,  может,  знать  не  хочет.  Ќадо  было  превратить
истекающее,   истекшее  времЯ  старого  ћга,  а  также  ненаступившее  времЯ
послевоенной  ђеконструкции  во  времЯ,  измерЯемое категориЯми вечности. Ќо
так, чтобы оно опЯть-таки осталось здешним, узнаваемым временем.
     Ќа  занЯтиЯх  в  ‚иргинском  университете  ”олкнер сказал, как о чем-то
само   собою   разумевшемсЯ:  "—еловеческие  истины  универсальны,  то  есть
независимо  от  того, родилсЯ человек черным, белым, краснокожим или желтым,
у  него  одни  и  те  же стремлениЯ, заблуждениЯ и победы. ‚ любом случае он
боретсЯ  с  собой,  другими  людьми,  средой.  € в этом смысле не существует
региональных  писателей,  просто  писатель  использует  материал,  с которым
лучше   всего   знаком,  потому  что  это  избавлЯет  его  от  необходимости
заниматьсЯ какими-то специальными изысканиЯми".
     "Ќе  существует  региональных  писателей"  --  как  бы  не  так, сколько
угодно.  …сли бы ”олкнер в свое времЯ прилежнее занималсЯ в университете, он
навернЯка  столкнулсЯ бы со школой "местного колорита" в собственной, родной
американской  литературе,  с  направлением,  которое  -- было это в последней
трети  XIX  века--  программно  ставило  задачи  воссозданиЯ  местных нравов,
природы,  обычаев.  Ђ  если  бы  ”олкнер  внимательнее  следил  за  тем, что
происходит  вокруг,  то  непременно  обнаружил  бы, что землЯки -- "беглецы",
затем  "аграрии"  --  призывают  к тому же, только регион другой. „алее -- как
это  понЯть:  "...просто... использует материал". Ѓрет ѓарт превосходно знал
людей  „икого  ‡апада  и  мастерски  изображал  их.  Ќу и что из этого? Њы с
удовольствием  перелистываем  его  новеллы  о  старателЯх,  мы  смеемсЯ  его
грубоватым  шуткам,  но  это  в  общем-то чтиво, завлекательнаЯ литература --
потому  как  раз,  что  одаренному  беллетристу  совершенно  не было дела до
"универсальных  истин".  ќжен ‘ю скорее всего знал Џариж лучше, чем знал его
Ѓальзак.  Ќо  ђастиньЯк  с нами, а кто вот так, с ходу, вспомнит хоть одного
персонажа "Џарижских тайн"?
     Ќет,   ничто  само  не  приходит.  „о  универсальных  истин  предстоЯло
дорабатыватьсЯ, новые, обширные территории человеческого духа -- осваивать.









        ѓ‹Ђ‚Ђ V 

        ‘ЂЊЋ… ‹“—…… ЏЋђЂ†…Ќ€… 


     €з  переписки  1928--1929  годов Явствует, что, еще переделываЯ "”лаги в
пыли"  в  "‘арториса",  ”олкнер  полностью  ушел  в работу над новой книгой.
"‘умерки"  - так озаглавил он рукопись, начатую, судЯ по всему, в конце зимы
или  ранней  весной  1928  года  и  задуманную в форме короткого, страниц на
десЯть,  рассказа.  ЏолучилсЯ  роман,  известный  миру  под названием "ум и
Ярость".
     Ќа  "”лаги  в  пыли"  автор возлагал огромные надежды. Ћт новой книги в
плане  читательского  успеха  не  ожидал  ничего. Њного лет спустЯ, в письме
одному  из  редакторов издательства "ђэндом •аус", он даже обронил привычное
словцо:  "Њне  кажетсЯ, Я писал "ум и Ярость" забавы ради. Џредыдущую книгу
отвергли  все,  к  кому  Я  обращалсЯ, так что у менЯ уже не осталось надежд
стать    читаемым   автором,   зарабатывать   деньги   сочинительством".   Љ
фолкнеровским  автохарактеристикам  мы  уже,  надеюсь, привыкли относитьсЯ с
осторожностью,  так что определение "забава" нас не смутит, тем более теперь
хорошо  известно,  что  из этой "забавы" получилось. Ќо что верно, то верно:
писал  новую  книгу автор, совершенно не задумываЯсь о перспективах изданиЯ,
отдаваЯсь  чистой  воле  и  радости  творчества.  ‚  этом  смысле позднейшие
воспоминаниЯ  вполне  согласуютсЯ  с  теми  ощущениЯми,  что возникли в ходе
работы.  ‚ феврале 1928 года писатель сообщал Ђлабаме ‹ерой ”олкнер, младшей
сестре  деда,  которую  в семье называли "тетушка Ѓама": "‘очинЯю совершенно
жуткую   книгу.  ‚рЯд  ли  кто-нибудь  рискнет  опубликовать  ее  в  течение
ближайших  десЯти  лет.  •аркурт,  правда,  клЯнетсЯ напечатать, но Я ему не
верю".  ’ут  ”олкнер  оказалсЯ  прав, Ђльфред •аркурт действительно отклонил
рукопись,  к  чему автор отнессЯ совершенно хладнокровно: "џ и не думал, что
она  может  быть  издана,  даже  не собиралсЯ ее никому предлагать. Љак-то Я
упомЯнул  о  ней в разговоре с •элом, и он убедил менЯ показать ее. ’ак что,
собственно,  Я  просто  дал  ее почитать, скорее всего из любопытства. †аль,
что  книга  вам  не  понравилась,  но  не могу сказать, что Я рассчитывал на
что-либо другое".
     „а,  реакцию  издателЯ  "‘арториса"  ”олкнер угадал, но в сроках сильно
просчиталсЯ.  “помЯнутый  в  письме •эл -- это •аррисон ‘мит, один из ведущих
сотрудников  •аркурта,  который  как  раз  в это времЯ решил в партнерстве с
другим  энтузиастом  книгоизданиЯ  „жонатаном  Љейпом  основать  собственное
дело.  „лЯ  начала ‘мит попросил бывшего патрона уступить ему рукопись "ума
и  Ярости".  ’от  с  облегчением  согласилсЯ,  заметив,  правда,  что только
безумцу может прийти в голову печатать такую книгу.
     Ќо,  как  показало будущее, зубр ошибсЯ, а правы оказались не скованные
каноном  книгопечатаниЯ  и  диктатом  моды  молодые  люди. €менно этот роман
выдвинул ”олкнера в число классиков мировой литературы XX века.
     Џравда,  признание  пришло  не  сразу,  да  поначалу и не дома, что длЯ
американских  писателей не новость: ќдгара Џо открыл Ѓодлер, масштаб ѓермана
Њелвилла -- автора "Њоби „ика" тоже впервые был осознан европейцами.
     ”ранцузский  перевод  "ума  и Ярости" (он был осуществлен в 1937 году)
произвел  сенсацию.  Ќа  него откликнулсЯ молодой тогда, но уже авторитетный
†ан-Џоль  ‘артр,  и его статьЯ, к которой еще предстоит обратитьсЯ, повлекла
за  собой,  подобно  камешку  (нет, не камешек это был, конечно, -- увесистый
камень),  лавину  интерпретаций.  Љ  нынешнему  времени  роман  оброс  таким
количеством  разборов,  комментариев,  построчных  примечаний,  что  в  этом
плане,  если  говорить  о современной литературе, впереди остаетсЯ один лишь
"“лисс".   ђазбиратьсЯ   в  этой  необъЯтной  критической  продукции  здесь,
разумеетсЯ,  не  место. ‡аметим лишь, что иные из этих толкований приближают
нас  к  роману,  другие, напротив, затемнЯют и без того непростой смысл, ибо
авторов   интересуют   не  столько  герои,  сюжет,  стиль  и  т.д.,  сколько
демонстрациЯ    методологии:   в   книге   ищут   подтверждение   постулатов
разнообразных   литературоведческих   школ:   мифологической,  фрейдистской,
структуралистской  и  прочих. —итать всего этого ”олкнер не читал, но слышал
навернЯка;  может,  именно обвал интерпретаций и заставил сказать, что в его
книгах  слишком  часто  стараютсЯ  найти  больше,  чем  автор  в них вложил.
Ћтчасти  --  привычное  кокетство,  но в общем добрый совет всем нам: не надо
слишком   умничать,   не   надо   возводить  чересчур  сложные  мыслительные
конструкции,  лучше  доверитьсЯ тексту. ќто мы и попытаемсЯ сделать, отдаваЯ
себе отчет, что на пути встретЯтсЯ немалые трудности.
     "џ  думаю,  --  вспоминал  ”олкнер,  --  в  жизни  художника бывает такой
период,  когда  он,  за неимением лучшего слова, плодоносит, когда он просто
созидает.  Џозднее  кровь  замедлит  бег,  кости  отвердеют,  мышцы  утратЯт
пластичность;  быть  может,  поЯвЯтсЯ  другие  интересы. Ќо все же случаетсЯ
такой  момент  в  жизни  писателЯ,  когда  он  работает  во  всю силу своего
таланта,  и к тому же очень быстро. Џозднее эта скорость упадет, хотЯ талант
может  и  не  ослабеть. Ќо есть, есть такой момент в его жизни, несравненный
момент,  когда  они  полностью  сливаютсЯ.  ‘корость  письма  и сила таланта
вступают в союз, и тогда писатель... "горит"".
     Ћгонь,  продолжаЯ  авторскую метафору, вспыхнул на рубеже тридцатых, на
страницах  "ума  и Ярости". ќто был действительно перелом, даже в сравнении
с "‘арторисом". Ћн совпал и со сдвигами в домашней жизни.
     „ело  в  том,  что  ”олкнер  женилсЯ-таки  на  ќстелл Ћлдхэм. Ѓрак ее с
Љорнеллом  ”ранклином  получилсЯ  неудачным,  все  чаще  жена преуспевающего
юриста  наезжала  из ѓонконга, где они жили тогда, в Ћксфорд и задерживалась
здесь  на  недели и месЯцы -- семьЯ фактически распалась. 29 апрелЯ 1929 года
был   официально   зарегистрирован   развод,  а  два  месЯца  спустЯ  ќстелл
обвенчалась с ”олкнером в небольшой пресвитерианской церкви близ Ћксфорда.
     „авнЯЯ  мечта  наконец  осуществилась, хотЯ на что рассчитывал ”олкнер,
сказать   трудно:   уже  опубликованные  книги  доход  приносили  ничтожный,
реальных  перспектив  --  никаких,  а  ведь у жены было от первого брака двое
детей,  и  самолюбие  не  должно  было  бы позволЯть согласитьсЯ на денежную
помощь  отца,  пусть  это и оговорено в соответствующих документах. Ќо тогда
”олкнер,  кажетсЯ,  ни  о  чем  не  думал,