Оцените этот текст:











     Наступил  Новый   год.  Крабат,  сербский   мальчик  лет  четырнадцати,
сговорился еще  с  двумя такими  же нищими  мальчишками пойти  колядовать по
деревням -- нарядиться волхвами и распевать во дворах рождественские  песни.
Не  устрашил их и указ Его милости курфюрста Саксонского, карающий  бродяг и
попрошаек. Да  ведь судьи  и  другие чиновники тоже не  принимали  этот указ
чересчур уж всерьез.
     И вот три волхва, водрузив на голову венцы из соломы, бредут от деревни
к  деревне. Один из них, маленький  веселый Лобош, изображает мавра.  С утра
старательно  вымажет  сажей  лицо и руки и весь  день  с  гордым видом несет
впереди прибитую к палке вифлеемскую звезду. Подходя к подворью, они на ходу
перестраиваются, Лобош теперь в середине. И возносятся к небу чистые звонкие
голоса. Правда, Крабат только губами шевелит -- у  него ломается голос. Зато
друзья его стараются вовсю.
     Многие  крестьяне  закололи  под Новый год свинью, а потому  и угощение
волхвам  подносят царское  --  колбаса,  сало.  А  то и  яблоки  перепадают,
чернослив,  орехи.  Пореже -- медовые  лепешки, анисовые пряники,  печенье с
корицей.
     --  А  здорово Новый год  начался!  --  говорит Лобош на третий день  к
вечеру. -- Вот бы и дальше так!
     -- Да, не плохо бы! -- вздыхают оба волхва.
     Ночь провели  на  сеновале  возле  кузни.  Тут-то Крабату  и  приснился
впервые тот таинственный сон.

     /
     ...Длинная  жердь   --  вроде  насеста.  На  ней  одиннадцать  воронов.
Пристально смотрят  они  на  Крабата.  А на самом конце  жерди  -- свободное
место. И вдруг голос. Он долетает издалека, будто гонимый ветром: "Крабат!..
Крабат!.. Крабат!.." У Крабата нет сил отозваться. Голос приказывает: "Иди в
Шварцкольм на  мельницу!  Не  пожалеешь!"  Вороны  взмывают ввысь.  Каркают:
"Повинуйся Мастеру... Повинуйся!.."
     /

     Крабат просыпается: "И что только  не приснится!" Он  поворачивается на
другой бок.
     Днем они бредут дальше. Вспомнив про воронов, Крабат улыбается.
     Но и на  следующую ночь сон повторился.  Опять звал  его  голос,  опять
каркали вороны: "Повинуйся!"
     Тут уж не до смеха.
     Утром Крабат  спросил  хозяина дома, знает  ли тот деревню  Шварцкольм.
Крестьянин задумался:
     -- Шварцкольм?..  Шварцкольм... Кажется,  слышал. Ах,  да!  На дороге к
Ляйпе. У самого Хойерсвердского леса стоит.
     Волхвы переночевали в  Грос-Парвитце.  И опять  здесь приснился Крабату
тот  же сон  --  вороны  и чудной,  плывущий по  воздуху голос -- все, как в
первый раз.
     Тут уж он решился.
     На  рассвете,  оставив  спящих спутников, выскользнул из сарая. У ворот
попросил какую-то девушку, спешившую с ведрами к колодцу, передать им привет
и сказать, что он уходит.
     И вот Крабат шагает один от деревни к деревне. Ветер швыряет ему в лицо
пригоршни  снежной   крупы.  На  каждом  шагу  приходится   останавливаться,
протирать глаза. Как  назло, в Хойерсвердском лесу  сбился с пути. Часа  два
ушло, чтобы отыскать дорогу. Лишь под вечер дошел до деревни.
     Деревня как деревня:  дома и сараи  по обе стороны  улицы, сугробы, дым
над  крышами.  Из  хлевов  доносится  глухое  блеяние  и  мычание.  На  льду
небольшого пруда смех и веселье -- дети носятся на коньках.
     Крабат озирается, ищет вдали мельницу.  Ее  не видно. Старик с вязанкой
хвороста на вопрос Крабата отвечает:
     -- Тут, в деревне, мельницы нет.
     -- А по соседству?
     -- А-а,  может, ты про ту...  -- Старик  тычет  пальцем через плечо. --
Там, подальше, в Козельбрухе, у Черной воды, есть одна, да только вот...  --
Старик умолкает, испугавшись, что сказал лишнее.
     Крабат благодарит  и  идет  туда,  куда  показал  старик.  Вдруг кто-то
трогает его за рукав. Он оборачивается, все тот же старик с хворостом.
     -- Ты что? -- удивляется Крабат.
     Старик подходит еще ближе, испуганно шепчет:
     -- Слышь, парень, обойди-ка  ты лучше стороной  Козельбрух и мельницу у
Черной воды. Там нечисто...
     Одно мгновение Крабат колеблется. Стоит в нерешительности и  смотрит на
старика. Потом идет дальше, выходит из деревни в поле.
     Темнеет.  Только  бы не  сбиться  с  пути,  не потерять  тропинку.  Его
познабливает. Оглянувшись, он видит, как в деревне один за другим зажигаются
огни.
     Может, назад повернуть?
     --  Да  ну!  Что  я, маленький,  что  ли? --  бормочет  он и  поднимает
воротник.
     Он  бредет по лесу, как в тумане. Нежданно-негаданно выходит на поляну.
И   тут,   разорвав   облака,  выглядывает  луна.  Все  освещается  холодным
серебристым светом.
     Крабат видит мельницу.
     Притаившись в снегу, стоит она мрачная и угрюмая,  словно огромный злой
зверь в ожидании добычи.
     "Никто ведь не заставляет меня идти!.."
     Собрав все свое мужество и  обозвав себя трусом, Крабат подходит ближе.
Решительно направляется к  двери, толкает ее.  Дверь  заперта.  Стучит  раз,
другой...  Ни звука  -- ни  лая собак,  ни скрипа  ступенек, ни позвякивания
ключей.
     Он стучит снова. Стучит так, что кулакам больно. Но по-прежнему тихо на
мельнице. Он пробует нажать ручку. И тут... дверь поддается.
     Он входит в сени. Мрак и тишина. Но где-то в глубине чуть брезжит свет.
Слабое мерцание...
     Где свет, там и люди.
     Он идет на свет, вытянув вперед руки, на ощупь. Свет пробивается сквозь
узкую  щель  приоткрытой  двери.  Подкравшись  на   цыпочках,  он   пытается
разглядеть в щелку, что там, за дверью.
     Полутемная каморка, освещенная  лишь пламенем свечи. Свеча красная. Она
примостилась на черепе, лежащем на столе посреди комнаты. За столом какой-то
человек  в черном. Огромный, широкоплечий,  лицо  бледное как мел.  На левом
глазу черная  повязка. Перед ним на столе толстая книга в кожаном переплете,
на цепи. Человек читает.
     Вдруг он поднимает  голову,  пристально смотрит в сторону двери, словно
заметил  Крабата. Его  взгляд  пронизывает Крабата,  глаза у  того  начинают
слезиться. Все словно подернулось пеленой.
     Крабат  протирает глаза. И  вдруг он  чувствует на своем  плече ледяную
руку.  Холод  проникает сквозь  куртку  и рубашку.  Хриплый голос произносит
по-сорбски:
     -- А вот и ты! Наконец-то!
     Крабат вздрагивает -- голос ему знаком. Обернувшись,  он видит человека
с черной повязкой на глазу.
     Как он здесь очутился? Не сквозь дверь же прошел?
     В руках у человека  свеча. Он поднимает  ее, молча осматривает Крабата,
медленно цедит:
     -- Я здесь хозяин. Мастер. Мне нужен ученик. Могу взять тебя. Хочешь?
     --  Хочу! -- отвечает Крабат и не узнает своего голоса, он  кажется ему
чужим, незнакомым.
     -- Чему тебя учить? Молоть зерно  или еще чему другому? -- допытывается
Мастер.
     -- Другому тоже.
     -- Ну что ж, по рукам! -- Мельник протягивает ледяную руку. Левую.
     Как  только   они  ударили   по  рукам,  раздался  глухой  грохот.  Пол
покачнулся,  стены задрожали, балки  и  косяки  содрогнулись.  Шум шел будто
из-под земли.
     Крабат вскрикнул, метнулся. Прочь, прочь отсюда!..
     Но Мастер преградил ему путь.
     --   Мельница!  --  крикнул  он,  сложив   рупором  руки.  --  Мельница
заработала!





     Мастер  поманил  Крабата   следовать  за  ним.  Осветив  свечой  крутую
лестницу, молча  повел  его на  чердак, где  жили подмастерья. Огонек  свечи
высветил  низкие нары, по шесть с каждой стороны прохода, мешки с соломой на
них, рядом  тумбочки и табуретки. Скомканные  одеяла, перевернутая скамейка,
брошенные  кое-как рубашки  и  портянки. Видно, люди прямо из  постели сломя
голову бросились на работу.
     Лишь одна постель  аккуратно застелена. Мастер ткнул пальцем  в узелок,
лежащий в изголовье.
     -- Твоя одежда!
     Потом повернулся и ушел, унося свечу.
     Крабат  остался один  в  темноте.  Начал медленно  раздеваться.  Снимая
шапку,  обнаружил  на ней соломенный венец. Ах да,  еще вчера  ведь они, три
волхва, бродили по дворам... Как давно это было!
     Чердак  весь  дрожал  от  шума и  грохота  работающей  мельницы.  Какое
счастье, что он смертельно  устал! Едва коснувшись подушки, он  тут же уснул
глубоким тяжелым сном. Как долго он спал!.. И вдруг проснулся, потревоженный
светом фонаря. Приподнял голову и... оцепенел.
     Над ним склонились одиннадцать белых фигур... белые лица, белые руки...
     -- Кто вы? -- в испуге прошептал Крабат.
     -- Скоро и ты станешь таким же, -- ответил один.
     -- Мы тебя не тронем, -- успокоил другой, -- мы -- подмастерья.
     -- Вас одиннадцать?
     -- Ты -- двенадцатый. Как тебя звать?
     -- Крабат. А тебя?
     -- Я -- Тонда, старший подмастерье. Вот Михал, а это  Мертен, Юро... --
Тонда назвал всех по имени. -- Ну, на сегодня хватит. Спи, Крабат, тебе надо
набраться сил. Тут ведь знаешь как... у нас на мельнице...
     Подмастерья разбрелись по постелям. Кто-то задул фонарь.
     -- Спокойной ночи!
     И все тут же дружно захрапели.
     На  завтрак собрались в людской.  Сидели за длинным  деревянным столом.
Все двенадцать. На четверых одна миска с жирной овсяной кашей.
     Голодный  Крабат ел  за троих. Если обед и  ужин  такие  же сытные, как
завтрак, что ж, на мельнице жить можно!
     Тонда, старший подмастерье, оказался  статным парнем с седой шевелюрой.
А по лицу ему  не дашь и  тридцати.  Глаза  серьезные,  грустные,  а говорит
спокойно и дружелюбно. Крабат сразу почувствовал к нему доверие.
     --  Ну  как,  не очень  мы тебя напугали  нынче ночью? -- спросил Тонда
Крабата.
     -- Да нет... не очень!..
     Ночные  призраки  при свете  дня выглядели ничуть не  страшно. Люди как
люди!  Говорили  они  по-сорбски  и  были  всего на  несколько  лет постарше
Крабата.  Когда кто-нибудь из  них встречался с ним  взглядом, ему казалось,
что тот глядит  на него с сочувствием.  Странно. Но  об  этом он  не слишком
задумывался.
     Что  его больше  удивляло, так  это  одежда, которую он нашел на нарах.
Вещи были поношенные, но пришлись ему впору, будто на него сшиты.  Он все же
решился спросить, откуда они взялись, чьи были раньше.  Наступило  тягостное
молчание. Подмастерья удрученно глядели на него, опустив ложки.
     -- Я сказал глупость?
     --  Нет,  нет,   --  успокоил  его  Тонда.   --  Это  одежда...  Твоего
предшественника.
     -- А почему его нет? Он уже выучился?
     -- Да... Он выучился.
     В  это мгновение дверь  распахнулась.  В  комнату  ворвался разъяренный
Мастер. Парни потупились и ссутулились.
     --  Прекратить болтовню! --  взревел он, глядя на Крабата в упор  своим
единственным глазом.
     -- Кто много спрашивает, тому много врут. Понял? А ну-ка, повтори!
     --  Кто  много  спрашивает,  тому   много  врут,  --  повторил  Крабат,
запинаясь.
     -- Заруби это себе на носу!
     Дверь за Мастером захлопнулась.
     Подмастерья  вновь  заработали  ложками. Но  Крабату вдруг  расхотелось
есть. В полной растерянности он  переводил взгляд с одного на другого. Никто
не  обращал  на него  внимания. А вот и нет. Тонда едва заметно ему  кивнул.
Радость охватила Крабата -- как хорошо, что на мельнице у него есть друг!

     После  завтрака отправились на работу. Крабат поднялся вместе со всеми.
В сенях стоял Мастер.
     -- Следуй за мной! -- поманил он Крабата пальцем.
     Вышли  во двор. Ярко светило солнце,  на  деревьях  сверкал иней.  Было
безветренно и морозно.
     Обошли  мельницу.  Сзади оказалась  еще  одна дверь. Мастер  открыл ее.
Вошли в каморку  с низким потолком и  двумя крохотными окошками,  серыми  от
мучной  пыли. Толстым  слоем она  лежала повсюду --  на полу, на стенах,  на
дубовой балке, свисающей с потолка.
     -- Вымети! -- приказал Мастер, ткнув пальцем  в угол, где стояла метла.
И ушел.
     Что ж, надо браться за  работу! Но от первых же взмахов метлы поднялось
густое облако мучной пыли и окутало Крабата.
     Нет, так  не пойдет! Пока я мету здесь, пыль оседает там.  Надо открыть
окно!..
     Но оказалось, что окна заколочены снаружи.
     Попробовать открыть дверь?
     Но и дверь  заперта.  Крабат принялся трясти ее, колотить кулаками. Все
напрасно... Он в ловушке!..
     Лоб Крабата  покрылся  испариной.  Мука оседала на  волосах,  склеивала
ресницы. От нее першило в горле, щекотало в носу. Все было как в бесконечном
кошмарном сне: облака мучной пыли, густой туман, метель...
     Дышать становилось все труднее,  кружилась голова, он  стукнулся лбом о
балку. Может, бросить все  это? Поставить в угол метлу? А что скажет Мастер?
Ведь с ним шутки плохи. Да и жалко терять кров и еду.  Надо попробовать  еще
раз!
     От двери к окну, от окна к двери, опять от двери к окну... И так час за
часом! Казалось, прошла целая вечность.
     И вдруг кто-то рванул дверь. Тонда!
     -- Выходи! Обед!
     Дважды повторять  ему не  пришлось. Едва  держась на ногах, задыхаясь и
кашляя,  Крабат  пошел  к  двери.  Тонда окинул взглядом  каморку, понимающе
посмотрел на Крабата.
     -- Ничего, брат, поначалу всем так приходится!
     Потом он  пробормотал  какие-то  непонятные  слова, начертил  в воздухе
какие-то  знаки. Мгновенно вся пыль поднялась,  будто из щелей и пазов подул
ветер. Белое  облако взметнулось над Крабатом,  вылетело в дверь, унеслось в
лес.
     Каморка засверкала чистотой. Ни пылинки!
     Крабат широко раскрыл глаза:
     -- Как же это ты смог?
     Но вместо ответа Тонда сказал: -- Пошли, Крабат, суп остынет!





     Трудно  пришлось  Крабату. Мастер не давал  передышки, все подбавлял да
подбавлял  работы:  "Куда  ты подевался,  Крабат? А  ну-ка,  оттащи мешки  в
амбар!", "Иди-ка сюда! Перевороши лопатой зерно, не то прорастет!", "В муке,
что ты  вчера просеял, полно мякины!  После  ужина  просеешь снова! Пока  не
кончишь, спать не ложись!"
     Мельница в Козельбрухе работала и в будни и в праздники, с раннего утра
до позднего вечера. Лишь раз в неделю, по пятницам, они кончали раньше, а по
субботам начинали часа на  два позже. Крабат  таскал мешки, просеивал  муку,
колол дрова, разгребал снег, носил на кухню воду, чистил скребницей лошадей,
убирал  навоз --  дел хватало.  Вечером,  ложась  на  нары, чувствовал  себя
разбитым. Ломило поясницу, ныли руки и ноги, горели волдыри на плечах.
     Крабат удивлялся своим товарищам. Тяжелая работа, казалось,  совсем  их
не затрудняла -- никто не жаловался да никто особенно и не уставал.
     Как-то  утром  он расчищал дорогу  к колодцу.  Ночью шел сильный  снег,
намело  высокие  сугробы, засыпало все тропинки. Крабат  устал. Каждый взмах
лопаты отдавался в пояснице. Стиснув зубы, пытался он превозмочь боль. Вдруг
появился  Тонда.  Убедившись,  что никого  вокруг нет, положил ему  руку  на
плечо.
     -- Держись, Крабат!
     Крабату показалось, что в него влились  новые  силы. Боль отступила.  С
жаром схватился он за  лопату, начал расшвыривать сугроб. Но Тонда остановил
его:
     -- Только смотри, чтоб Мастер не заметил! И Лышко тоже.
     Лышко, длинный как  жердь парень с  острым носом и колким взглядом,  не
понравился Крабату с первого же дня. Сразу видно -- ябеда и наушник.
     -- Ладно!  --  И Крабат  стал работать так,  будто  каждый взмах лопаты
дается ему с трудом. Вскоре, как бы случайно, явился Лышко.
     -- Ну как, Крабат? Работа по вкусу?
     -- По вкусу! Сожри лягушку, тогда узнаешь!

     С этого дня  Тонда часто  оказывался возле Крабата. Потихоньку клал ему
руку на плечо, и в того  словно вливались новые  силы. Работа казалась вдвое
легче.
     Мастер и  Лышко  ни  о чем не  догадывались,  как  и  другие  обитатели
мельницы.  Братья Михал и  Мертен, добродушные и сильные, как медведи, рябой
Андруш,  весельчак  и шутник, Ханцо, прозванный Буйволом  за бычий затылок и
короткую  стрижку,  Петар, все свободное время  вырезавший деревянные ложки,
проворный,  бедовый  Сташко, ловкий, как обезьянка,  которую  в прошлом году
Крабат видел на ярмарке  в  Кенигсварте, хмурый  Кито и молчаливый Кубо тоже
ничего не замечали. И уж подавно -- придурковатый Юро.
     Юро,  коренастый коротышка с круглым веснушчатым лицом, жил на мельнице
уже давно. Работать, как все,  он не мог. "Не  хватает  ума отличить муку от
отрубей", -- насмешничал Андруш. Как-то  раз, оступившись, он чуть не угодил
в дробилку. "Опять повезло! Дуракам счастье!" -- усмехался Андруш.
     Юро, привычный  к насмешкам,  спокойно  сносил  зубоскальство  Андруша,
безропотно  втягивал голову  в плечи,  если Кито  грозил  ему кулаком  из-за
какого-нибудь  пустяка. А когда подмастерья  его разыгрывали, что  случалось
довольно часто,  только ухмылялся, будто хотел  сказать: "Ну что вам от меня
надо? И без вас знаю, что дурак!"
     Но  для  домашней  работы  он  годился.  Кому-то  все  равно надо  было
заниматься хозяйством. Вот все и радовались, что Юро взвалил на себя готовку
и выпечку хлеба, мытье полов и посуды, топку печей и уборку, стирку и глажку
да и много  всяких других дел по  дому и по кухне. Куры, гуси и свиньи также
были на его попечении.
     Как Юро  успевал со всем управляться  один, было  для Крабата загадкой.
Его  товарищи  принимали  это  как должное, а Мастер  смотрел на Юро  как на
последнюю скотину. Крабату все это было не по душе.
     Однажды, притащив на  кухню вязанку дров и получив от Юро  -- уже не  в
первый раз -- обрезок колбасы, он прямо так и сказал:
     -- Не понимаю, как ты это терпишь?
     -- Что терплю? -- удивился Юро.
     -- Как так "что"? Мастер тобой помыкает, парни насмехаются!..
     -- Тонда не насмехается, -- возразил Юро, -- да и ты тоже.
     -- А другие? Был бы  я на твоем  месте, я б за себя постоял. Уж показал
бы и Кито, и Андрушу да и любому!
     -- Гм-м, --  почесал в затылке Юро, -- у тебя бы, может,  и вышло! А уж
если кто дураком уродился...
     -- Тогда уходи отсюда! Ищи другое место, где тебе будет лучше!
     --  Уйти?  --  на  мгновение Юро  перестал  глупо  ухмыляться. Лицо его
выражало теперь горечь и усталость. -- Попробуй-ка, Крабат, уйти отсюда!
     -- У меня нет причины!
     -- Да, конечно! Будем надеяться, что и не будет!
     Он сунул ему в карман кусок хлеба, подтолкнул к двери, кивнул, не давая
поблагодарить. На лице его вновь блуждала всегдашняя глуповатая ухмылка.
     Крабат  сберег хлеб и колбасу на вечер. После ужина,  когда подмастерья
расположились в людской и Петар принялся резать ложки, а остальные пустились
рассказывать были и  небылицы, он поднялся  на  чердак  и, зевая,  улегся на
нары. Отламывая кусок за куском и радуясь  угощению, он невольно думал о Юро
и вспоминал их разговор.
     Уйти?  А зачем? Работа здесь, конечно, не мед... А если б не Тонда, ему
бы и вовсе несдобровать.  Зато  еды вдоволь, ешь  -- не хочу! Да и крыша над
головой. Встав утром, знаешь, где тебе спать  ночью!  О  чем же  еще мечтать
нищему мальчишке?





     Однажды Крабату  уже приходилось убегать. Было это  сразу после  смерти
родителей, они умерли в  прошлом году от оспы. Пастор взял его тогда к себе,
чтобы, как он говорил, не дать пропасть мальчику.
     Убегать пришлось не из-за пастора и его жены, всегда мечтавших о  сыне,
а из-за  себя самого. Ему, привыкшему к вольготной  жизни  в убогой лачужке,
стало невмоготу в доме пастора: не ругайся,  не дерись, разгуливай весь день
в белой рубашке да еще и в ботинках,  мой шею и  руки, причесывайся гребнем,
следи за ногтями. А главное -- говори по-немецки, всегда только по-немецки!
     Крабат  старался изо всех сил, старался неделю, месяц. А потом сбежал и
стал бродить по дорогам вместе  с другими нищими мальчишками.  Может,  он  и
здесь,  на мельнице в Козельбрухе, не  так уж долго продержится.  Но уходить
можно только летом, решил он уже в полусне, дожевывая последний кусок.  Пока
не зацветут луга,  не заколосятся  поля, не  заплещется  рыба  в пруду, меня
отсюда не выманишь.

     Лето. Цветут луга, колосятся поля, плещется рыба в пруду.
     Крабат, вместо  того, чтобы таскать  мешки, прилег в холодке на траву и
уснул в тени мельницы. Тут-то его и накрыл Мастер, огрел суковатой дубинкой,
     -- Я тебе покажу бездельничать среди бела дня!
     Такое Крабат, конечно, сносить не станет!  Может, еще зимой стерпел бы,
когда ледяной  ветер пронизывает до костей... Мастер, видно, забыл,  что уже
лето!
     Ни минуты не останется он на мельнице!  Крадучись, вошел в дом, взял на
чердаке куртку, шапку, шагнул за порог. Никто его и не видит. Мастер убрался
в свою комнату, окна ее занавешены из-за жары. Парни -- кто на мельнице, кто
в амбаре. Даже у Лышко нет времени подсматривать. И все же Крабат чувствует:
кто-то за ним наблюдает.
     Оглянувшись,  видит  на крыше сарая лохматого  черного кота  да  еще  и
одноглазого. Откуда он взялся? Крабат поднимает с земли камень. Кот удирает.
Теперь через кусты быстрее к пруду! И тут он замечает  почти у самого берега
жирного карпа, глядящего на него из воды. Он тоже одноглазый.
     Крабату не по себе.  Опять он  находит камень...  Карп уходит в зеленую
глубину.
     Крабат  бредет вдоль пруда к Козельбруху. Минует Пустошь. Задерживается
на мгновение у могилы.  Ему  чудится: это  могила Тонды. Да,  снежным зимним
днем здесь похоронили его друга. И вдруг  сердце замирает --  хрипло каркает
ворон.  Он  сидит на верхушке сосны, словно  застыл, взгляд его устремлен на
Крабата. И у этого тоже всего один глаз.
     Теперь Крабат все  понял. Он бросается бежать. Бежит мимо  пруда, вдоль
берега речки, только пятки сверкают.
     Едва останавливается передохнуть, замечает ползущего в вереске ужа. Тот
с шипением поднимает голову, глядит на него единственным глазом.
     Одноглазая лиса выглядывает из зарослей.
     Крабат бежит, лишь изредка переводя дыхание. Бежит, остановится на миг,
опять  бежит. К вечеру  выбирается  из  Козельбруха.  Вот  и  просвет  между
деревьями,  теперь  до  деревни  рукой  подать.  Здесь  Мастер  его  уже  не
настигнет.  Он  подходит  к  реке, зачерпывает  воды,  освежает лоб,  виски.
Заправляет выбившуюся рубашку, подтягивает пояс. Делает несколько шагов и...
вздрагивает. Не на поле он  вышел, на поляну. На поляне в свете луны высится
мельница. Мастер стоит у ворот. Усмехается:
     -- А-а, Крабат! А я уж собирался тебя искать!
     Крабат поражен.  Как же это  так получилось? Он решает бежать снова. На
этот раз на рассвете, по утренней росе. Бежит в обратную сторону. Теперь уже
мимо леса, по полям и лугам, через хутора и деревеньки. Перепрыгивает ручьи,
пробирается  по  болоту. Без  остановки, без отдыха, не обращая  внимания на
воронов, ужей, лисиц. Ни на кого не глядя  -- ни на котов,  ни ял кур, ни на
рыб, ни на селезней!  Пусть  хоть двуглазые,  хоть одноглазые, теперь его не
запутаешь!
     Но в конце долгого дня он опять стоит на поляне перед мельницей. Тут уж
его  встречают все подмастерья: Лышко  -- язвительными насмешками, другие --
молча и,  видно, с сочувствием.  Крабат в отчаянии. Но  он не сдается.  Надо
попытаться в третий раз, этой же ночью.
     Выбраться с мельницы оказалось не трудно. А дальше -- прямо на Полярную
звезду!  Он  бредет  в  темноте,  спотыкаясь   о  корни,  продираясь  сквозь
кустарник. Ушибы, царапины -- ерунда. Главное, никто его не видит, никто  не
собьет с пути ни колдовством, ни обманом...
     Рядом  вскрикнул сыч, прошуршала крыльями сова.  При слабом свете звезд
он различает вдруг нахохлившегося филина. Тот сидит на ветке совсем рядом  и
смотрит на Крабата одним-единственным глазом.
     Крабат бежит дальше, спотыкается, падает в канаву с  водой.  Очутившись
на рассвете перед мельницей, уже не удивляется.
     В доме еще совсем тихо, только Юро возится на кухне, растапливает печь.
Крабат останавливается на пороге.
     -- Ты прав, Юро, отсюда не убежишь!
     Юро дает ему попить. Помогает снять мокрую, черную от грязи рубашку.
     -- Да ты умойся!
     Зачерпнув  ковшом воды, сливает Крабату на руки и говорит серьезно, без
обычной ухмылки:
     --  Что не  удалось одному, может, еще получится, если взяться  вдвоем.
Давай попробуем вместе!

     Крабат  проснулся  от  шума:  подмастерья   взбираются   по   лестнице,
расходятся по постелям. Во рту у него все еще  вкус колбасы, значит, спал он
совсем недолго, хотя во сне прошло два дня и две ночи.
     Утром он на несколько минут остался наедине с Юро.
     -- Я видел тебя во сне, Юро. Ты дал мне один совет.
     -- Я?  Да ну? -- удивился Юро. -- Наверно, какая-нибудь глупость. Плюнь
ты на это, Крабат!





     На  мельнице в Козельбрухе было семь жерновых поставов. Шесть  работали
постоянно, седьмой же -- никогда. Поэтому его называли "мертвый жернов".
     Поначалу Крабат думал, что  у него сломана втулка  или еще  что-нибудь,
но, подметая как-то утром пол,  увидал под ним  немного муки.  Приглядевшись
получше,  он  заметил остатки муки  и в ларе.  Будто выгребали  ее впопыхах.
Может, мертвый  жернов  работал ночью? И кто-то  молол потихоньку, когда все
спали? А может, не все спят так крепко, как он?
     Ну да! Ведь  парни явились сегодня  утром к завтраку бледные, с темными
кругами под глазами. Сидели вялые, украдкой позевывали. Теперь это отчетливо
всплыло в памяти. Так вот оно что!..

     В  середине  февраля  ударил  крепкий  мороз.  Каждое  утро приходилось
скалывать  лед со  шлюзов.  По ночам,  когда мельничное  колесо  стояло,  он
намерзал  на лопастях толстой  коркой.  Надо было  и ее вырубать. Но опаснее
всего лед,  выраставший на лотке.  Чтобы не остановилось колесо, приходилось
то и  дело  по  двое спускаться в желоб  и разбивать там лед; работа  не  из
приятных, но Тонда следил, чтобы никто не отлынивал.
     Когда же очередь дошла до Крабата, спустился  вниз сам. "Для мальчонки,
-- сказал он, -- это  слишком опасно, может  что и случиться". Парни  с  ним
согласились. Только Кито, по обыкновению, нахмурился. А Лышко усмехнулся:
     -- Случиться может с каждым, кто не остережется!
     Но тут как раз появился глупый Юро с ведрами. Он  нес похлебку свиньям.
Проходя  мимо  Лышко,  нечаянно  споткнулся   и  облил  его  помоями.  Лышко
разразился руганью, а Юро завопил:
     -- Ой, ой, ой! Не  сердись, Лышко! Я  сам себя готов высечь! Как  же от
тебя  теперь  нести будет! И все я! Ой,  ой, ой, бедные мои свинки! Остались
без похлебки!

     Крабату   теперь  часто   приходилось  ездить   с  Тондой   и   другими
подмастерьями в лес.
     Сытый, тепло  одетый,  в меховой шапке, низко  надвинутой на лоб, он не
унывал даже в лютый мороз. Хорошо катить в санях по зимнему лесу!
     Они  валили  деревья,  очищали  от  веток,  распиливали,  складывали  в
штабеля,  оставляя  зазоры между  стволами,  чтобы получше  просушить,  а уж
будущей  зимой перевезти  на мельницу, обтесать и пустить  на балки, брусья,
доски.
     Так  проходила неделя за неделей.  В жизни Крабата ничего не  менялось.
Кое-что, правда, его удивляло. Странно,  например, что  к  ним  не приезжают
крестьяне с зерном.  Может, окрестные  жители их избегают? Но  ведь  жернова
мелют день за днем, в амбар  засыпают ячмень,  овес, пшеницу. А может, мука,
текущая днем в мешки, ночью опять превращается в зерно? Вполне возможно...
     В начале  марта  погода резко изменилась. Дул западный  ветер,  нагоняя
серые тучи.
     -- Пойдет снег, чуют мои кости, -- бурчал Кито.
     И правда, пошел снег. Но вскоре мохнатые мокрые снежинки превратились в
капли дождя и отчаянно забарабанили по крыше.
     --  Знаешь, --  обратился  Андруш  к  Кито,  --  заведи-ка  себе  лучше
квакушку. На твои кости нельзя положиться.
     Ну и погодка! Дождь лил все сильнее  и сильнее, сменялся  градом, потом
снегопадом. Снег  снова  таял... От  потоков  воды  и  таяния  льда  вздулся
мельничный пруд. Пришлось под  дождем  бежать к шлюзам, закрывать, подпирать
бревнами.
     Выдержит ли плотина такой напор?
     Если это продлится еще  три дня, думал  Крабат, мы потонем тут вместе с
мельницей.
     Но  к  вечеру  шестого  дня  все  стихло.  В  лучах заходящего  солнца,
глянувшего в разрывы туч, на мгновение вспыхнул черный мокрый лес.
     Ночью Крабат увидел сон, будто на мельнице взметнулся пожар.

     /
     Парни вскочили с нар, с грохотом несутся вниз по лестнице. А Крабат все
лежит и лежит, не в силах сдвинуться  с места. Вот уже пламя охватило балки,
слышен треск, искры падают ему на лицо. Он вскрикнул...
     /

     Крабат трет глаза, зевает, оглядывается.  Где  парни?  Одеяла откинуты,
простыни скомканы. На полу -- куртка, в углу -- шапка, шарф, пояс... Он ясно
видит все это в свете красного пламени, врывающегося в слуховое окно...
     Может, и вправду горит мельница?
     Крабат бросается к окну, распахивает его, высовывается. Он видит тяжело
нагруженную повозку, стоящую во дворе мельницы. Брезентовый верх ее почернел
от дождя.  В  повозку  впряжена шестерка коней.  На козлах  человек с высоко
поднятым воротником, шляпа надвинута на лоб. Весь в черном, только петушиное
перо  на шляпе светится  красным  светом. Словно пламя,  развевается оно  на
ветру, то взметнется, то почти затухает. Свет его озаряет мельницу.
     Подмастерья снуют между повозкой и  домом, сгружают  мешки,  тащат их к
мельнице, возвращаются за новыми. И все это молча, в лихорадочной спешке. Ни
окрика,  ни ругани,  лишь  прерывистое дыхание грузчиков да время от времени
возница щелкнет кнутом над их головами. И тут будто порыв ветра подхватывает
ребят, они начинают  носиться с двойным усердием. Старается  и сам Мастер. В
обычное время он и пальцем  не шевельнет на  мельнице, а теперь  надрывается
вместе с подмастерьями.
     И вдруг он исчез во  тьме.  Нет, не передохнуть пошел, как подумал было
Крабат, бросился к пруду, отвалил подпорки, открыл шлюзы.
     Вода  хлынула в лоток, со скрипом тронулось  колесо, резво завертелось.
Сейчас должны вступить  жернова. Но заработал лишь  один постав. Грохот  его
незнаком Крабату, он исходит из дальнего угла мельницы.
     Грохот усиливается,  к нему добавился шум и треск дробилки. Все слилось
в глухое завывание.
     Крабату вспомнился мертвый жернов. По спине побежали мурашки.
     Между  тем работа во дворе  продолжалась. Вот  уже повозка  разгружена.
Наступил перерыв, но ненадолго. Сутолока возобновилась.  Теперь мешки тащили
к повозке. То, что в них было раньше, возвращалось перемолотым.
     Крабат попытался пересчитать мешки, но его одолел сон. Однако с  первым
криком петуха он проснулся, теперь уже от стука колес. Незнакомец в повозке,
нахлестывая коней, правил к  лесу. И странное дело, тяжело груженная повозка
летела по лугам, не оставляя следа на мокрой траве.
     Закрыли  шлюзы, остановилось  колесо. Крабат шмыгнул в постель, натянул
на голову  одеяло. Подмастерья,  шатаясь,  взбирались по лестнице.  Усталые,
измученные, они молча разбрелись  по постелям.  Только Кито пробурчал что-то
про чертову живодерню и новолунье -- будь оно трижды проклято!

     Утром  Крабат  с трудом поднялся с  нар. Голова гудела,  во  всем  теле
слабость.  За  завтраком  он  украдкой  поглядывал на  ребят.  Они  казались
заспанными  и утомленными, угрюмо молчали, давясь кашей.  Даже Андруш был не
расположен  к  шуткам,  уныло ковырял  ложкой  в  тарелке. После  еды  Тонда
подозвал Крабата:
     -- Ты нынче скверно провел ночь?
     --  Да как  сказать... Я ведь не надрывался,  как вы,  только  смотрел.
Почему вы меня не разбудили, когда приехал этот... с пером?  Все вы от  меня
скрываете. А ведь я не слепой, не глухой... Да и не пришибленный!..
     -- Никто так и не думает, -- прервал его Тонда.
     -- А зачем  же тогда вы играете со мной в жмурки? И  как вам  только не
надоест!
     --  Всему свое время! -- тихо сказал Тонда. -- Скоро узнаешь все и  про
Мастера и про мельницу. День этот наступит  раньше, чем ты  думаешь. А  пока
потерпи!





     Последняя  пятница перед пасхой.  Ранний вечер, но над Козельбрухом уже
висит бледная пухлая луна. Подмастерья собрались в людской, а усталый Крабат
поднялся  наверх,  решил пораньше  лечь  спать.  Даже и сегодня пришлось  им
работать. Хорошо, что наконец-то наступил вечер и можно отдохнуть!
     Вдруг  он слышит  свое имя, как тогда,  во  сне,  в  кузне на сеновале.
Только теперь этот плывущий по воздуху голос ему хорошо знаком.
     Крабат приподнимается, садится, прислушивается.
     -- Крабат!
     Крабат начинает одеваться.
     И тут  слышит свое  имя в третий раз. Он  торопится,  бредет на ощупь к
двери,  открывает. Внизу, в сенях, свет, голоса,  стук деревянных  башмаков.
Его охватывает беспокойство. Он медлит, затаив дыхание. Потом  берет себя  в
руки и быстро сбегает вниз по лестнице, прыгая через ступеньки.
     Подмастерья  столпились в  конце коридора. Тут  все  одиннадцать. Дверь
Черной комнаты открыта настежь.  Мастер сидит за столом, как тогда, в первый
раз. Перед  ним толстая  книга в кожаном переплете.  Как  и тогда,  на столе
череп, на нем горящая красная свеча.
     Только теперь Мастер  не бледен... Да и что вспоминать об этом, сколько
времени прошло!..
     -- Ближе, Крабат!
     Крабат стоит у порога. Он больше не чувствует ни усталости, ни головной
боли, не слышит ударов своего сердца.
     Мастер на мгновение останавливает на нем взгляд, потом поднимает  левую
руку и, обратившись к подмастерьям, произносит:
     -- Кш-ш, на шест!
     Шурша  крыльями, пронзительно  каркая, над  головой  Крабата проносятся
одиннадцать воронов. Оглянувшись,  он не видит больше подмастерьев. А вороны
уже разместились на жерди  в углу Черной комнаты,  смотрят на него... Мастер
поднимается, тень его падает на Крабата.
     --  Вот  уже три  месяца, как  ты  на  мельнице, -- говорит он.  --  Ты
выдержал испытание,  Крабат, и теперь  ты  не просто  ученик. Теперь ты  мой
ученик!
     Он подходит к Крабату, левой рукой касается его левого плеча.
     Крабат, содрогнувшись, чувствует, как начинает сморщиваться, сжиматься.
Тело  его уменьшается,  на нем появляются перья, вытягивается  клюв,  растут
когти. Он застыл на пороге у ног Мастера, не осмеливаясь поднять взгляд.
     Мельник осматривает его, потом хлопает в ладоши:
     -- Кш-ш, на шест!
     Крабат, ворон Крабат, расправляет крылья, готовясь взлететь. Взмах! Еще
взмах!..  И вот он летит. Влетает в  комнату, пролетает  над столом, касаясь
крылом книги и черепа, и, опустившись рядом с одиннадцатью  воронами, крепко
вцепляется в жердь.
     Мастер тем временем поучает:
     -- Знай, Крабат, ты  принят в школу чернокнижия. Здесь не  учат читать,
писать  и  считать.   Здесь   обучают   искусству  искусств.  Видишь  книгу,
скрепленную цепью? Это  Корактор  --  Черная книга.  Видишь,  у  нее  черные
страницы и  белые буквы.  В ней  все заклинания,  какие есть на свете.  Один
только  я могу ее читать,  потому что  я -- Мастер. Вам же  -- тебе и другим
ученикам  --  читать ее запрещено. Если ослушаешься, я все равно узнаю. И не
пытайся. А не то плохо тебе придется. Ты меня понял, Крабат?
     -- Понял! -- каркает ворон Крабат, удивленный, что может говорить, хоть
и хриплым голосом, но все же внятно и без труда.

     До Крабата  и раньше доходили слухи о школах  чернокнижия. Больше всего
их  было, по рассказам, в Нижних Лужицах. Но  он считал все  это небылицами,
какие встарь  рассказывали при лучине  за прялкой. И вот  нежданно-негаданно
сам угодил в такую школу на мельнице. Похоже, об этой мельнице идет молва по
всей округе. И все обходят ее стороной.
     Однако долго раздумывать ему не пришлось. Мастер вновь уселся за стол и
принялся  читать вслух Корактор. Медленно,  нараспев,  раскачиваясь  взад  и
вперед.
     -- "Это искусство высушить колодец так,  чтобы уже на другой день в нем
не  было  ни  капли  воды.  Сперва  запасись  четырьмя высушенными  на  печи
березовыми кольями. Каждый  в  три  с половиной пяди длиной, в большой палец
толщиной. Расщепи один  конец на  три части  и  заостри  каждую.  В  полночь
огороди колодец кольями.  Отсчитай  во все  стороны света  по семь шагов  от
середины колодца и всади каждый кол в  землю. Проделай все это молча, трижды
обойди колодец и произнеси, что здесь написано..."
     Дальше  следовало  заклинание  --  набор  непонятных  слов. Они звучали
красиво и складно, но как-то жутко, словно предвещая беду. Потом Мастер стал
повторять все сначала:
     -- "Это искусство высушить колодец..." Трижды прочитал  Мастер текст  и
заклинание все тем  же тоном, нараспев,  раскачиваясь  взад и вперед, закрыл
книгу, помолчал и обратился к воронам;
     -- Я научил вас, -- заговорил он  уже своим  обычным голосом, -- новому
приему  тайной науки. А ну-ка, посмотрим, как вы запомнили.  Начинай!  -- Он
ткнул пальцем в одного из воронов.
     -- "Это  искусство...  высушить  колодец  так...  чтобы уже  на  другой
день... в нем не было ни капли воды... "
     Мельник  указывал  пальцем то  на  того,  то на другого, и,  хотя он не
называл имен, Крабат догадывался, кто это, по  тому, как тот отвечал.  Тонда
говорил спокойно и обдуманно, Кито -- с плохо скрытым раздражением,  Андруш,
как всегда, бойко, Юро повторение давалось с трудом, он то и дело застревал.
Скоро Крабат узнал всех.
     -- "Это искусство высушить колодец... " Каждый повторял заклинание, кто
бегло, кто запинаясь. Пятый, девятый, одиннадцатый...
     -- А теперь ты! -- обратился Мастер к Крабату.
     Крабат вздрогнул, запнулся:
     -- "Это  искусство...  искусство...  колодец...  " И  замолчал. Не  мог
вспомнить, что дальше. Не  мог,  да  и все. Теперь  его Мастер накажет... Но
Мастер спокоен.
     --  В следующий раз, Крабат, обращай внимание на слова,  а не на голос.
Не  забывай,  что  здесь,  в  моей  школе,  никого  не  принуждают  учиться.
Запомнишь, что я читаю, -- пойдет тебе  на  пользу, не запомнишь -- тебе  же
хуже. Подумай об этом!
     Дверь отворилась. Вороны прошелестели по  воздуху. В коридоре они вновь
приняли человеческий облик.
     Крабат и сам не заметил, как опять превратился в мальчика.  Когда же он
поднялся вслед за другими по лестнице, ему показалось все это дурным сном.





     На  следующий день, в канун пасхи, работать не пришлось. После завтрака
многие поднялись наверх вздремнуть еще часок.
     -- И ты, Крабат, тоже иди, -- сказал Тонда. -- Поспи в запас.
     -- В запас? Как это?
     -- Узнаешь. Ложись и спи как можно дольше!
     -- Ладно, пойду. Извини уж, что все спрашиваю.
     На чердаке кто-то завесил оконце тряпкой -- в полумраке скорей заснешь.
     Крабат улегся на бок, спиной к окошку, уткнул лицо в ладони.
     Он спал, пока его не разбудил Юро:
     -- Вставай, Крабат! Стол накрыт!
     -- Уже обед?
     Юро, смеясь, сорвал тряпку с оконца.
     -- Ха-ха! Обед! Солнце заходит! Эх ты, соня!
     В тот  вечер  подмастерья обедали  и ужинали разом.  Еда  была особенно
вкусная и сытная, словно на праздник.
     -- Ешь побольше, Крабат!  -- посоветовал Тонда. -- В другой  раз поесть
придется не скоро!
     В сумерках в людскую вошел Мастер. Все встали в круг, он -- в середине.
Начали считаться, словно для  игры в прятки. Только слова "считалки" звучали
очень  уж странно...  Сперва  Мастер вел  счет слева  направо, потом  справа
налево. Первым вышел Сташко, вторым  --  Андруш. Они  молча  покинули круг и
удалились.
     Мастер начал счет заново. Теперь жребий пал на Мартена и Ханцо. За ними
ушли Лышко и Петар. Последними остались Крабат и Тонда.
     Медленно  и  торжественно  повторил   Мастер  неведомые   слова,  потом
движением руки отпустил и их.
     Тонда сделал знак Крабату  следовать за ним. Молча спустились с крыльца
мельницы, молча подошли к сараю.
     -- Подожди-ка минутку!
     Тонда вынес два одеяла, одно протянул Крабату. Пошли  вдоль мельничного
пруда,  в сторону Шварцкольма. Когда дошли до леса, была  уже  темная  ночь.
Крабат старался  ни на шаг не отставать от Тонды.  Окрестности были  ему как
будто знакомы. Казалось, он здесь уже бывал когда-то. Ну да, зимой... Он шел
тогда на мельницу  и чувствовал себя таким одиноким... Как  давно  это было!
Неужели прошло всего три месяца? Даже не верится...
     -- Шварцкольм! -- кивнул Тонда.
     Меж деревьев мелькнули огни деревеньки. Но Тонда свернул направо. Сухая
песчаная тропинка вела через кусты, мимо одиноких деревьев, к полю. Здесь на
просторе небо казалось шире и выше от блеска звезд.
     -- Куда мы идем? -- не удержался Крабат.
     -- Увидишь.
     Свернули на  полевую  тропку,  ведущую мимо деревни, вышли  на  дорогу,
уходящую в темневший невдалеке лес.
     -- Скоро придем, -- сказал Тонда.
     Взошла луна, осветив все призрачным светом. Наконец вошли  в лес. Здесь
у  поворота  дороги, в  тени  могучих  сосен,  притаился  деревянный  крест.
Старенький, побитый ветром и непогодой, без надписи и украшений.
     -- Много лет назад здесь погиб человек, -- сказал Тонда. -- Говорят, он
валил  сосну... Но, по  правде сказать, никто  уже толком не помнит, как это
было.
     -- А зачем мы сюда пришли?
     -- Так угодно Мастеру. Пасхальную ночь все мы, по двое, должны провести
под открытым небом -- там, где кто-нибудь умер не своей смертью.
     -- А что нам здесь делать?
     -- Разожжем костер, завернемся в одеяла и  будем сидеть  до рассвета, а
потом -- увидишь.
     Они не давали  костру  сильно  разгораться, боясь, что  огонь заметят в
деревне. Тонда  ломал сухие  ветки, собранные  на опушке,  иногда  спрашивал
мальчика,  не  замерз  ли  тот, велел  ему  подбросить  хворосту  в  костер.
Мало-помалу разговор смолк. Крабат попытался было его возобновить:
     -- Послушай, Тонда!
     -- Ну?
     -- Так всегда в  школе чернокнижия -- Мастер читает из  Корактора, а уж
ты не зевай, запоминай?..
     -- Да.
     -- Не думал я, что так учатся колдовству!
     -- Так и учатся.
     -- А Мастер здорово рассердился, что я невнимательно слушал?
     -- Да нет, не так уж.
     -- В другой раз я постараюсь все запомнить. Как ты думаешь, смогу?
     -- Конечно.
     Разговор  явно   не   клеился.  Видно,   Тонде  не  хотелось  говорить.
Прислонившись спиной к кресту,  он сидел прямо и неподвижно, устремив взгляд
куда-то вдаль, за деревню, в простор освещенного луной поля.
     Крабат тихонько окликнул его,  но тот не ответил. Мальчику стало как-то
не  по  себе. Краем уха  он  слыхал, будто некоторые  люди знают тайну,  как
выпорхнуть из себя и  блуждать невидимкой, оставив пустую  оболочку.  А что,
если  и Тонда  выпорхнул из себя?  Может, он, сидя здесь, у  огня, бродит на
самом деле где-то там, далеко, далеко...
     Крабат без конца менял  положение, опирался то на  один, то  на  другой
локоть, следил,  чтобы  костер  горел ровным  пламенем, ломал  и подкладывал
ветки и сучья. Только бы не заснуть!
     Так  проходил час за  часом. Звезды  медленно кочевали  по  бескрайнему
небу.  Тени  деревьев  сместились,  вытянулись.  Похоже,  что  жизнь  начала
возвращаться к Тонде. Он глубоко вздохнул, наклонился к Крабату:
     -- Колокола!.. Слышишь?  С четверга колокола молчали,  и  вот сейчас, в
пасхальную  ночь, окрестные  деревни,  поля и луга огласились глухим гулом и
рокотом, а потом мелодичным колокольным звоном.
     И с  первым же ударом колокола к небу вознесся  высокий  чистый девичий
голос. Это была старинная песня. Крабат знал ее и раньше любил подпевать, но
сейчас слушал, словно в первый раз в жизни.
     К одинокому  голосу присоединилось еще несколько -- хор допевал строфу.
И снова голос. То чередуясь, то сплетаясь, они пели песню за песней.
     Крабату  все это было знакомо. Он  знал  --  под пасху  с  полуночи  до
рассвета девушки ходят с песнями по деревне.  Они идут  по  три, по четыре в
ряд, впереди --  певунья с  самым  красивым  и  чистым голосом.  Она выводит
мелодию.
     Колокола вдали заливаются звоном, девушки поют. А  Крабат? Крабат замер
у костра, боится шелохнуться. Он заворожен песней.
     Тонда подбросил веток в костер.
     -- Я любил одну девушку. Ее звали Воршула... Вот уже  полгода как она в
могиле...  Я  не принес ей счастья.  Помни: никто  из  нас,  с  мельницы, не
приносит девушкам счастья. Не знаю, почему это так, и пугать  тебя не  хочу,
но если кого полюбишь, не подавай виду. Постарайся, чтобы  Мастер не заметил
и не пронюхал Лышко. Тот ему все доносит.
     -- Значит, это они...
     -- Не знаю. Но она была бы жива, если б я утаил ее имя. Я узнал об этом
слишком поздно... А ты, Крабат, теперь это знаешь и, если  полюбишь девушку,
не упоминай  ее  имени на мельнице.  Ни за  что  не  открывай  его.  Никому!
Слышишь? Ни наяву, ни во сне!
     --   Не  беспокойся,  мне  нет  дела  до  девчонок!  И  не  думаю,  что
когда-нибудь будет!
     С рассветом колокола и пение смолкли. Тонда отколол ножом от креста две
щепки, сунул их в затухающий костер и держал, пока они не обуглились.
     -- Видал когда-нибудь такой вот знак? Смотри!
     Не отрывая руки, он нарисовал на песке замысловатый магический знак.
     -- А теперь ты. Ну-ка, попробуй!
     --  Ты чертил  так,  потом  так и вот так. С  третьего раза Крабату это
удалось.
     --  Хорошо! А теперь  встань на колени  перед костром, протяни руку над
огнем и нарисуй этот знак у меня на лбу. Возьми  вот эту обугленную лучину и
повторяй за мной!
     Они рисовали знак друг у друга на  лбу,  и при этом  Крабат повторял за
Тондой:
     -- Я мечу тебя углем от деревянного креста!
     -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!
     Они поцеловались;  потом засыпали костер песком, разбросали  оставшийся
хворост и отправились домой.
     Тонда  вел Крабата той же  дорогой  --  полем, вокруг  деревни, к лесу,
окутанному  утренним  туманом.  Вдруг  вдалеке  возникли  смутные  очертания
процессии, она приближалась -- навстречу молча шли друг за другом девушки  в
темных платках с глиняными кувшинами в руках.
     -- Спрячемся! -- прошептал Тонда. -- Они несут пасхальную воду. Как  бы
не испугать их!
     Они шагнули в тень изгороди и притаились. Девушки прошли мимо.
     Крабат знал этот  обычай: пасхальную воду  надо набрать из источника до
восхода  солнца  и  молча  нести  домой.  Умывшись  ею,  будешь  красивой  и
счастливой весь год. И  еще: если несешь  воду в деревню  не оглядываясь  --
встретишь суженого. Девушки в это верят. Кто знает, может, это и правда так,
а может, и сказки.





     У  входа  на  мельницу  Мастер прибил  к  дверной  раме  воловье  ярмо.
Подмастерья  должны  были  проходить под  ним,  согнувшись,  по  одному,  со
словами: "Я покоряюсь силе Тайного Братства!"
     В сенях  их встречал Мастер. Каждому  давал  пощечину  по  левой  щеке,
приговаривая: "Не забывай, что ты -- ученик!" Потом по  правой: "Не забывай,
что я -- Мастер!"
     Подмастерья  с поклоном смиренно  отвечали:  "Буду  повиноваться  тебе,
Мастер, и ныне и впредь!"
     Тонду с Крабатом Мастер встретил так же, как и всех остальных. Крабат и
не догадывался, что отныне будет принадлежать Мастеру и душой и телом.
     В сенях они с  Тондой  присоединились к другим  подмастерьям. У всех на
лбу был тот же магический знак. Не пришли еще лишь Петар и Лышко.
     Да вот и  они. Как только  и те прошли под ярмом, получили  свою порцию
пощечин и произнесли клятву, с шумом и грохотом заработала мельница.
     -- Быстрей! -- заорал Мастер. -- За работу!
     Парни скинули куртки, на бегу закатили рукава, подхватили  мешки, стали
засыпать  зерно,  молоть.  И все  это с  молниеносной  быстротой  под окрики
Мастера.
     "Вот  так  пасхальное  воскресенье!  --  с  досадой  думал  Крабат.  --
Бессонная ночь да еще надрывайся за троих! А во рту -- ни маковой росинки!"
     Даже  Тонда быстро выбился  из сил, пот  градом  катился по  его  лицу.
Впрочем, попотеть пришлось всем. Мокрые рубашки прилипали к телу.
     Когда же это кончится?
     Куда ни посмотришь  -- хмурые  лица.  Все вертится, кружится, мелькает,
клубится пар. Магический знак на лбу у подмастерьев постепенно смывается.
     Крабат  с  мешком  зерна,   выбиваясь  из  сил,  карабкается  вверх  по
ступенькам.  Еще немного,  и  он  рухнет  под  тяжестью  ноши.  Но  вдруг...
усталость  покидает  его.  Ноги  больше  не  заплетаются, поясница  не ноет,
дышится легко.
     -- Тонда, гляди-ка!
     Прыжок -- и он наверху. Сбрасывает со спины мешок,  подхватывает его  и
под ликующий крик парней подкидывает вверх, будто в нем не зерно, а пух.
     С  остальными,  как  видно,  происходит  то  же самое.  Они  улыбаются,
похлопывают друг друга по плечу. Даже вечный брюзга Кито и тот развеселился.
Крабат хочет спуститься за новым мешком.
     -- Стой! -- командует Тонда. -- На сегодня хватит!
     Скрип, замирающий стук -- колесо останавливается.
     -- А теперь праздновать, братья! -- ликует Сташко.
     На столе угощение. Юро приносит жареных цыплят с золотистой корочкой.
     -- Ешьте, братья, ешьте!
     Они едят, пьют, подшучивают  друг  над другом. А  потом Андруш громко и
весело запевает.  Парни становятся в круг,  берутся за руки, выбивают ногами
такт:

     Наш мельник сидит у ворот.
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     Работник из дома идет.
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Припев "Клабустер, клабастер, клабум!" подхватывает хор. Теперь выводит
мелодию Ханцо, поет следующий куплет:

     Он -- весел, красою цветет,
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     А мельник и зол и угрюм!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Круг движется то влево, то вправо, то сходясь к середине, то расходясь.
Запевают по кругу один за другим.
     Видя, что настал и  его черед, вступает Крабат. Прикрыв глаза, допевает
песню:

     Он смел и подмогу найдет!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!
     Он с мельником счеты сведет!
     Клабустер, клабастер,
     Клабум!

     Кончив  танцевать,  опять  садятся  за  стол.  Самый молчаливый,  Кубо,
хлопнув Крабата по плечу, хвалит:
     -- А у тебя красивый голос!
     -- У меня? -- удивляется Крабат.,  Только теперь  он заметил, что опять
может петь. Правда, глуховатым голосом, но уверенно и громко.
     В понедельник, хотя праздники еще не кончились, работа идет как всегда.
Только Крабат  почти  не чувствует больше усталости. Что ни потребует Мастер
-- выполняет  без  труда. Все ладится, все  кипит в руках. Прошло то  время,
когда он валился с ног и едва добирался вечером до постели.
     Крабат радуется. Трудно  представить,  как он выдерживал раньше. Что же
ему помогло? Есть у  него одна  догадка. Как только  они с  Тондой  остаются
наедине, он решает спросить его об этом.
     -- Ты прав, -- отвечает Тонда, -- пока у нас на лбу этот знак, мы можем
работать без устали с утра до вечера. Целый год!
     -- А в другое время? Например, с вечера до утра?
     --  Нет! Тогда уж придется надрываться. Но хочу тебя успокоить, Крабат.
Во-первых, не так уж часто нас  поднимают по ночам.  А во-вторых, это  можно
выдержать.
     Про  пасхальную ночь и про горе Тонды они больше не говорили. Но Крабат
часто вспоминал его рассказ  про  Воршулу.  И тут же  ему  на  ум  приходила
Певунья, что  запевала  той  ночью.  Словно  вновь  звучал ее  нежный голос,
плывущий  в  темноте  из  Шварцкольма.  Это  было  удивительное,  незнакомое
чувство. Его хотелось забыть, но никак не удавалось.
     Каждую  пятницу  после ужина  подмастерья  собирались  у порога  Черной
комнаты и, превратившись в воронов, слетались на жердь.
     Крабат с этим быстро свыкся. Все  шло своим  чередом. Мастер  зачитывал
отрывок из Корактора, они повторяли -- кто сколько запомнил. Мастер особенно
не придирался.
     Крабат  изо всех сил  старался не забыть, как  изменить погоду, вызвать
дождь,  град,  шаровую молнию, как  заслониться от пули, как,  выпорхнув  из
себя,  стать  невидимкой, а потом  опять вернуться  в свою оболочку. Днем за
работой, вечером перед сном он повторял заклинания --  только бы  не забыть.
Теперь  он  был  твердо  уверен:  человек,  владеющий  искусством  искусств,
властвует  над  другими. А  ведь здорово  иметь власть, хотя  бы  такую, как
Мастер. Так он думал тогда. Вот и старался изо всех сил.
     Это случилось вскоре после пасхи.
     Мастер с фонарем в руке появился на пороге их чердака.
     -- За работу! Господин вот-вот прибудет! Быстрее!
     Крабат от волнения никак не мог найти башмаки. Так босиком и ринулся за
другими во двор.
     Ночь была темная,  хоть глаз  выколи,  новый  месяц  только  народился.
Кто-то в сутолоке наступил деревянным башмаком Крабату на ногу,  он взвыл от
боли:
     -- Эй, полегче, болван!
     Но тут же кто-то зажал ему рот рукой.
     -- Ни слова! -- услышал он шепот Тонды.
     Теперь Крабат заметил, что никто еще не  нарушил молчания. Какая работа
их ожидала? Пожалуй, Крабат догадывался.
     Вскоре подкатил  Незнакомец с полыхающим петушиным  пером.  Подмастерья
бросились  к повозке, отстегнули брезент, начали таскать  мешки в  дом --  к
мертвому жернову.
     Все было  так же, как месяц назад, когда Крабат подсматривал в слуховое
оконце.  Только Мастер  на этот раз не  бегал  вместе  со всеми. Он восседал
рядом с господином на козлах и щелкал кнутом, подстегивая парней, а  те лишь
молча сгибались под тяжестью ноши.
     Крабат уже почти  забыл, как тяжело таскать полные мешки. Кнут щелкает,
подмастерья бегают взад  и вперед, от  грохота  и завывания мертвого жернова
дрожит вся мельница.
     Так что же все-таки в мешках? Крабат пробует разглядеть, высыпая мешок.
Но при  тусклом  свете  фонаря  не поймешь --  то ли  лошадиный навоз, то ли
еловые шишки... А может, круглые камешки, покрытые засохшей грязью...
     Рассмотреть как  следует нет  времени  --  пыхтя  надвигается  Лышко  с
мешком, локтем отпихивает Крабата.
     Михал  и  Мертен  наготове:  подставляют  пустые  мешки, чтобы  собрать
смолотое. Другие оттаскивают полные мешки к повозке. Все как в прошлый  раз.
С  первым  криком  петуха  повозка  уже  вновь  нагружена, брезентовый  верх
пристегнут. Гость хватает кнут  и... оп-ля! --  повозка летит!.. Мастер едва
успевает соскочить с козел. Парни уходят в дом.
     -- Пошли! -- зовет Тонда Крабата.
     Они идут  к пруду, чтобы  перекрыть шлюзы. Слышно,  как  замирает  стук
мельничного  колеса.  Наступает  тишина,  ее  нарушает  лишь  крик петуха да
кудахтанье кур.
     -- Он  часто  здесь появляется? -- Крабат кивает  в сторону удаляющейся
повозки. Вот она уже скрылась в тумане.
     -- Только в новолунье.
     -- Ты знаешь его?
     -- Нет!  Один лишь Мастер его знает. Он называет его Господином. Он его
боится.
     Они медленно бредут по росистому лугу к мельнице.
     -- Одного я  не  понимаю. Когда он приезжал в тот раз, Мастер работал с
вами. А сегодня?
     -- Тогда ему пришлось работать, чтобы была дюжина работников.  А теперь
нас снова двенадцать. И он может пощелкивать кнутом.




     БЫКА ПРОДАВАЛИ

     Время  от времени  Мастер  посылал  подмастерьев  по  двое,  по  трое в
окрестные деревни, чтобы они там испробовали свое колдовское умение.
     Как-то утром Тонда подошел к Крабату.
     -- Сегодня мы с Андрушем идем в Витихенау на рынок. Если хочешь, пойдем
с нами. Мастер согласен.
     -- Что ж! Это получше, чем работа на мельнице!
     Шли лесом. Был солнечный июльский день. Где-то в  вышине трещали сойки,
трудился дятел. Пчелы и  шмели  с деловитым жужжанием обрабатывали малиновые
кусты.
     Лица у всех праздничные, светлые. Андруш,  тот всегда весел, как птица,
но уж  чтоб  Тонда  радостно насвистывал -- это редкость! И конечно, не одна
погода тому причиной.
     Тонда все время весело пощелкивает кнутом.
     -- У  тебя такой  вид, будто  ты уже  ведешь его домой!  --  рассмеялся
Крабат.
     -- Кого?
     -- Да быка! Мы ведь в Витихенау быка купим?
     -- Наоборот!
     -- Му-му-у, -- раздалось вдруг за спиной Крабата.
     Обернувшись, он  увидел  вместо Андруша тучного,  гладкого рыжего быка.
Бык глядел на него вполне дружелюбно. Крабат протер глаза. Тонда вдруг  тоже
исчез, на его месте стоял старый крестьянин-сорб в лаптях, в холщовых портах
и рубахе. Подпоясан  веревкой,  в  руках  --  засаленная шапка,  отороченная
облезлым мехом.
     Кто-то похлопал Крабата по плечу. Крабат обернулся.
     А вот и Андруш.
     -- Где ты был, Андруш? А где же тот бык?
     -- Му-му-у, -- ответил Андруш.
     -- А Тонда?
     Но и тот вдруг принял обычный вид -- мужичок исчез.
     -- Ах, вон оно что!
     -- То-то и оно! -- сказал Тонда. -- Уж  мы с  Андрушем устроим на рынке
потеху!
     -- Ты хочешь его продать?
     -- Этого хочет Мастер.
     -- А если его зарежут?
     --  Не бойся.  Продадим Андруша, а  веревку,  на  которой его  привели,
оставим себе. Тогда он сможет опять обернуться человеком или уж кем захочет.
     -- А если отдадим с веревкой?
     -- Только посмейте! -- испугался Андруш. -- Тогда  мне придется остаток
дней своих быть быком, жевать солому и сено. Б-р-р! Не забудьте про это!

     Много шуму  наделал рыжий бык на рынке в Витихенау. Торговцы скотом тут
же  окружили его. Крестьяне,  уже  успевшие  продать  своих  свиней  и овец,
протискивались сквозь толпу. Не каждый день встретишь такого отменного быка!
Надо не упустить, а то уведут из-под носа!
     -- Сколько за вашего красавца?
     Торговцы напирали со всех  сторон, кричали,  надрывались. Мясник Густав
Краузе из Хойерсверды давал за Андруша пятнадцать гульденов.  Кривой Лойшнер
из Кенигсброка -- шестнадцать.
     Тонда лишь головой покачал:
     -- Маловато!
     -- Маловато? С ума, что ль, спятил? За дураков принимаешь?
     -- Дураки ли, нет ли -- господам виднее!
     -- Ладно, -- буркнул Краузе. -- Даю восемнадцать!
     -- Да нет уж, лучше себе оставлю.
     Не отдал и за девятнадцать, и за двадцать.
     -- Ну  и оставайся  при  своем  быке! -- орал  Густав Краузе, а Лойшнер
постучал кулаком себе по лбу.
     -- Я еще не спятил! Разорить меня вздумал? Даю двадцать два -- это  мое
последнее слово!
     Казалось, торг зашел в тупик. Но тут сквозь толпу пробрался, отдуваясь,
как морж, какой-то толстяк. Лицо его с выпученными глазами блестело от пота.
Одет он был в зеленую  куртку с серебряными пуговицами. На бархатном красном
жилете -- массивная золотая  цепочка, на поясе -- туго набитый кошель. Самый
богатый  в  округе торговец  скотом,  по прозвищу Бычий Бляшке,  собственной
персоной!
     Он отпихнул Лойшнера и Густава и рявкнул:
     -- Черт подери! И как у такого тощего мужика вырос такой роскошный бык!
Беру за двадцать пять!
     Тонда почесал за ухом.
     -- Маловато, господин.
     -- Маловато? Ну, знаешь ли!
     Бляшке  вытащил серебряную табакерку,  щелчком открыл крышку,  протянул
Тонде. Дав понюхать старому сорбу, понюхал сам.
     -- Апчхи! Значит, правда!
     -- Будьте здоровы!
     Бычий Бляшке оглушительно высморкался в огромный клетчатый платок.
     -- Двадцать семь, черт бы тебя подрал, и дело с концом!
     -- Маловато, господин! Бляшке побагровел.
     -- За кого ты  меня  принимаешь? Двадцать  семь за твою  скотину,  и не
полушкой больше! Не будь я Бычий Бляшке из Каменца!
     -- Тридцать, господин. Тридцать -- и он ваш.
     -- Грабеж  среди  бела  дня! Ты меня по  миру пустишь! -- Бляшке вращал
глазами, размахивал руками.  -- Сердца у тебя нет! Что тебе  до  несчастного
торговца! Одумайся, старик! Отдай за двадцать восемь!
     Тонда был неумолим.
     -- Тридцать -- и баста! Бык -- просто чудо! Не отдам за бесценок. Знали
бы вы, как мне тяжело с ним расставаться. Будто собственного сына продаю!
     Бычий Бляшке понял, что старик не  уступит. Только зря время проведешь.
Да и уж больно хорош бык!
     -- Так и быть, согласен! Я сегодня добрый! Позволяю обвести себя вокруг
пальца! Не могу не потрафить бедному человеку! По рукам!
     -- По рукам! Тонда снял шапку.
     -- Клади сюда, господин!
     Бляшке отсчитал тридцать гульденов.
     -- Следил?
     -- Следил!
     -- Ну так давай сюда своего  дорогого сынка! Бляшке взялся за веревку и
хотел было увести Андруша. Тонда тронул его за рукав.
     -- Ну что еще? -- проворчал толстяк.
     --  Да  так, пустяк! --  Крестьянин  казался смущенным.  -- Будьте  так
добры, господин, оставьте мне веревку. Такая бы мне радость...
     -- Веревку?
     --  На  память.  Знали  б  вы,  господин   Бляшке,  каково  мне  с  ним
расставаться! Пусть хоть веревка от него останется... А я вам другую дам.
     Тонда  развязал  подпояску.  Бляшке,  усмехаясь,  наблюдал, как  старик
меняет веревки,  потом увел Андруша. Зайдя за угол, довольно ухмыльнулся. Он
явно выгадал! Цена по здешним понятиям умеренная. А вот в  Дрездене нетрудно
будет продать красавца быка втридорога!

     На  опушке  Тонда с  Крабатом  легли на траву, поджидая Андруша. Теперь
можно и подкрепиться.  Хорошо,  не забыли запастись  хлебом и добрым  куском
сала.
     -- Ну и молодец ты,  Тонда! Поглядел  бы  со стороны, как ты у толстяка
монетку  за  монеткой  вытягивал!  "Маловато,  господин,   маловато..."  Вот
счастье-то, что вовремя про веревку вспомнил! Я так начисто позабыл...
     -- Привычка! -- улыбнулся Тонда.
     Отрезали хлеба и  кусок  сала для Андруша. Завернули  в куртку Крабата.
Усталые  после долгой дороги, не заметили, как уснули. Спали крепко, пока не
разбудило протяжное "Му-у-у!". Перед ним жив, здоров и невредим стоял Андруш
в человеческом облике.
     -- Эй вы, сони, все бы вам спать! Нет ли горбушки хлеба?
     -- Вот хлеб с  салом. Садись,  брат, отдохни,  поешь. Ну как  там Бычий
Бляшке?
     --  Ну,  работенка!  В такую  жару в  самый раз быть быком! Особенно  с
непривычки. Топай  да топай по дороге, глотай  пыль. Удовольствия мало! Но я
не в обиде.
     Бляшке вскоре завернул в корчму, к своему куму.
     "Гляди-ка! Мой кум из Каменца! Как жизнь? Как дела?"
     "Ни шатко ни валко. Умираю от жажды!"
     "Ну это в наших силах. Иди в зал, садись за господский стол. Пива у нас
хватает, не выпить и за год! Даже тебе не выпить!"
     "А как  же мой бык? -- говорит толстяк. --  Вот  за  тридцать гульденов
какого красавца купил!"
     "Отведем в хлев, дадим всего вдоволь -- и сена, и воды!"
     -- Понимаешь, мне -- вдоволь  сена... -- Андруш  насадил на нож большой
кусок  сала и отправил в рот. -- Ну вот,  отвели меня в хлев. Корчмарь зовет
прислугу:
     "Эй, Катель, позаботься о быке моего кума. Да смотри, чтоб не похудел!"
     "А то как же", -- бормочет Катель и тут же кидает в ясли охапку свежего
сена.
     А мне, сказать  по правде, бычья жизнь уже осточертела. Ну я и высказал
им  это недолго думая  человечьим голосом: "Сено, говорю,  и  солому  можете
жрать сами, а я предпочитаю свинину с капустой да хорошего пивка в придачу!"
     -- Да ну? -- изумился Крабат. -- А дальше?
     --  Дальше? Троица буквально остолбенела. Когда очухалась, завопили как
резаные. Я им на прощание помычал, обернулся ласточкой,  порх-порх к  двери,
чивик-чивик -- и привет!
     -- А Бляшке?
     -- Да пропади он пропадом! -- Андруш схватил кнут и в ярости стегнул им
по  земле.  --  Как я рад, что опять с  вами и  такой,  как  был, --  рыжий,
конопатый!
     --  Я тоже рад, -- улыбнулся Тонда. -- Здорово  ты справился!  А Крабат
сегодня, я думаю, многому научился.
     --  Еще бы!  -- отозвался Крабат. -- Ух теперь-то я знаю, как забавно и
весело колдовать!
     -- Забавно? -- Лицо Тонды стало вдруг серьезным и грустным. -- Впрочем,
может, ты и прав. Иногда и забавно!





     Курфюрст Саксонский  уже несколько  лет  вел  войну со шведским королем
из-за польской  короны. Для  такой войны,  кроме денег  и пушек, требовалось
много  солдат.  По  стране бродили вербовщики, барабанщики били  в барабаны.
Поначалу находились  добровольцы, желающие  встать под знамена курфюрста. Со
временем же пришлось  прибегнуть ко всяким уловкам -- и к красному вину, и к
палке. Чего не сделаешь во славу своего полка и победоносного курфюрста! Тем
паче, что за каждого рекрута вербовщикам полагалось вознаграждение.
     Команда вербовщиков -- лейтенант  Дрезденского пехотного  полка, усатый
капрал, два ефрейтора и  барабанщик, тащивший барабан на спине, будто короб,
--  как-то  темным  октябрьским   вечером  сбилась  с  пути  и  оказалась  в
окрестностях Козельбруха, неподалеку от мельницы.
     Вот уже несколько дней Мастер был в отъезде.  Подмастерья  балагурили в
людской.
     Стук в  дверь. Вышел Тонда. У порога стоял лейтенант со своей командой.
Он-де офицер его светлости  курфюрста. Отряд сбился  с пути, решено провести
ночь на этой проклятой мельнице. Все ясно?
     -- Все ясно, ваша милость. Для вас всегда найдется место на сеновале.
     --  На  сеновале?  --  вскипел  капрал.  -- Ты обалдел,  парень! Лучшую
постель  для его милости!  Да поживее! А  если  моя будет чуть  похуже, живо
шкуру спущу! Мы голодны. Тащи все, что  есть  на кухне,  да не забудь вина и
пива.  И   чтоб  на  всех  вдоволь!   Не  выполнишь  приказ,  душу  вытрясу!
Пошевеливайся, чума тебя возьми!
     Тонда легонько  свистнул  сквозь зубы.  Парни,  хоть и были  в людской,
услышали.
     Когда Тонда с вербовщиками вошли в комнату, она была пуста.
     -- Присаживайтесь, господа, еда не заставит себя ждать.
     Непрошеные гости расположились вольготно, расстегнули мундиры и гамаши.
Подмастерья тем временем собрались на совет в кухне.
     -- Облезлые обезьяны с косичками!  -- в сердцах буркнул Андруш. --  Что
себе позволяют!
     У него уже созрел план. Все, и даже Тонда, приняли его с восторгом.
     Андруш и Сташко с помощью Михала и  Мертена  вмиг приготовили угощение:
три миски каши из отрубей с опилками, политой прогорклым маслом и посыпанной
махоркой.
     Юро сбегал  в свинарник и вернулся с двумя заплесневелыми ковригами под
мышкой. Крабат и Ханцо наполнили пять пивных жбанов протухшей дождевой водой
из бочки.
     Когда все было  готово, Тонда отправился к  вербовщикам  и обратился  к
лейтенанту:
     -- Если ваша милость прикажет, велю внести ужин!
     Он щелкнул пальцами. И, как мы с вами сейчас увидим, неспроста.
     -- Вот миски!.. В них, с вашего позволения, лапша с курицей, баранина с
капустой и овощи: бобы с жареным луком и шкварками.
     Лейтенант все обнюхал, но никак не мог выбрать, с чего начать.
     -- Молодец, что все сразу принес. Давай сперва лапшу с курицей.
     --  Попробуйте  ветчину  и  корейку!  --  предложил Тонда, указывая  на
заплесневелый хлеб, который внес на подносе Юро.
     -- Однако тут нет  самого  главного, -- напомнил капрал, -- от  корейки
жажда мучит! А чем ее утолить, холера тебя забери?
     По  знаку Тонды  Ханцо,  Крабат,  Петар,  Лышко и  Кубо  внесли жбаны с
дождевой водой.
     --  С  вашего позволения,  ваша  милость,  за ваше  здоровье! -- Капрал
осушил  в честь лейтенанта  целый жбан и  обтер усы.  -- Не плохо, совсем не
плохо. Сами варили?
     --  Нет, -- ответил Тонда, -- пивоварня, с вашего позволения, в деревне
Дождищи.
     За  столом  царило  веселье.  Каждый  вербовщик  ел  и  пил  за  троих.
Подмастерья только посмеивались.
     Дождевая бочка у них огромная. Можно наполнять жбаны без конца  -- воды
хватит!
     Лица у гостей раскраснелись.  Барабанщик, парнишка  не  старше Крабата,
после пятого жбана уронил голову на стол. Раздался тоненький храп.
     Остальные  продолжали пить. Застолье  застольем,  а лейтенант, глядя на
подмастерьев, вспомнил вдруг про вознаграждение за каждого рекрута.
     -- Вот было бы здорово, -- заявил он,  размахивая  жбаном, -- если б вы
плюнули  на свою мельницу и пошли на военную службу. Ну  что такое подручный
на мельнице? Тьфу, ничто! А вот солдат!..
     -- Солдат!.. -- встрепенулся капрал и трахнул кулаком по столу, да так,
что  подскочила  голова  барабанщика. -- У  солдата --  жалованье,  веселье,
товарищи. Все его любят, особенно девушки. Да что говорить! У кого блестящие
пуговицы на мундире да гамаши, тому сам черт не брат!
     -- А война? -- поинтересовался Тонда.
     --  Война! -- хмыкнул  лейтенант. -- Лучше войны для солдата нет ничего
на  свете.  Коли в  груди бьется мужественное  сердце  да  подвалит маленько
удачи,  слава тебя  найдет!  Захватишь  трофеи,  заработаешь орден,  станешь
капралом или даже вахмистром!
     -- А если  дослужишься до офицера, -- подхватил капрал, -- можешь стать
и генералом. Плюньте мне в глаза, если это не чистая правда!
     -- Да что там долго разговаривать! -- гнул свою линию лейтенант. --  Вы
ведь смелые ребята!  Подавайтесь в наш полк! Беру вас рекрутами. Ну как,  по
рукам?
     --  По рукам! --  Тонда  пожал  протянутую  руку. Михал, Мертен  и  все
остальные сделали то же самое.
     Лейтенант сиял  как  медный таз,  капрал, хоть и не  твердо держался на
ногах, попытался проверить их челюсти.
     -- Надо взглянуть, черт подери, все  ли у них  на месте!  Солдату нужны
крепкие зубы, особенно  передние. А то он не сможет  в бою обкусить патрон и
выстрелить во врага его сиятельства курфюрста, как того требует присяга.
     Все у  всех было на месте, лишь  Андруш вызывал у него сомнения. Капрал
надавил большим пальцем на передние  зубы Андруша, и  --  крах-крах!  -- два
зуба сломались.
     -- Черт бы тебя подрал! Нет, вы только посмотрите!  Собрался в  солдаты
со своей старушечьей челюстью! А ну, поди прочь, а то я за себя не ручаюсь!
     -- С вашего позволения, верните мне зубы! -- приветливо сказал Андруш.
     -- Ха-ха-ха! -- закатился капрал. -- Он приколет их к шляпе!
     -- К шляпе? -- переспросил Андруш, будто плохо расслышал.  -- Нет, нет!
Не к шляпе!
     Он взял зубы и воткнул их на прежнее место.
     -- Теперь они будут покрепче! Хотите убедиться, господин капрал?
     Подмастерья  ухмылялись,   капрал   едва   сдерживал  гнев.  Лейтенант,
мечтавший  о  деньгах  и  дороживший  каждой  головой,  не  очень-то  спешил
расставаться с Андрушем.
     -- А ну-ка, проверь!
     Капрал нехотя последовал приказу.  Странно! Как  ни старался он вырвать
зубы, те не поддавались. Тогда он попытался их выломать с помощью мундштука.
     -- Что-то здесь не чисто! Так не бывает! Ну, да не мне решать, может ли
этот рябой стать солдатом. Это уж, господин лейтенант, ваше дело!..
     Лейтенант, задумавшись, скреб в затылке. Хоть он и выпил порядком,  ему
это тоже казалось чудным.
     --  Оставим до утра. Утро вечера мудренее. Перед выступлением  проверим
еще раз. А теперь спать!
     --  Пожалуйте!  --  откликнулся  Тонда.  --   Для  вас,  ваша  милость,
приготовлена постель Мастера,  а для господина капрала -- место в  гостиной.
Только вот куда деть господ ефрейторов и барабанщика?
     -- Не стоит беспокоиться! -- пробормотал капрал. -- Они могут выспаться
на сеновале. Для них и это роскошь.
     Наутро лейтенант проснулся  за домом в ящике со свеклой. Капрал очнулся
в  свином корыте.  Оба  отчаянно  чертыхались.  Все  двенадцать подмастерьев
удивлялись с самым  невинным видом. Как же  так? Как  могло такое случиться?
Ночью  ведь обоих господ доставили прямо в  постель. Как же они сюда попали?
Может,  они лунатики? А может, пиво тому виной? Еще повезло, что, блуждая по
мельнице, они не набили  синяков да  шишек! Да, не зря говорят  --  у детей,
дураков и пьяниц свой ангел-хранитель!
     -- Заткнитесь! -- взревел капрал. -- Проваливайте и готовьтесь к маршу!
А ты, рябой, подставляй зубы!
     Зубы Андруша выдержали натиск. Лейтенант уверился, что парень годен.
     После завтрака вербовщики  с рекрутами двинулись в путь.  Маршировали в
направлении  Каменца,  к  биваку полка.  Впереди  лейтенант в  сопровождении
барабанщика, далее подмастерья, строем,  по  росту, за  ними два  ефрейтора.
Замыкал колонну капрал.
     Подмастерья топали в самом веселом расположении духа. Остальным было не
до  веселья.  Чем дольше  они шагали, тем бледнее становились, тем  чаще  по
одному исчезали в кустах. Крабат, шедший со Сташко позади, услышал, как один
из ефрейторов сказал:
     -- Господи, мне так плохо, будто я проглотил десять литров клейстера.
     Крабат подмигнул Сташко:
     -- Так бывает, когда опилки примешь за лапшу, а махорку за укроп!
     В полдень лейтенант приказал остановиться на опушке березняка.
     -- До  Каменца четверть  мили. Кому  в  кусты  --  давай! Это последняя
возможность. Капрал!
     -- Да, ваша милость!
     -- Проверь-ка их вещи и  проследи, чтоб не вылезали из строя. При входе
в город чтоб держали шаг! Под барабанный бой!
     После  короткого  привала отряд  двинулся  в  путь,  на  этот  раз  под
барабанный бой и пение трубы.
     Трубы?
     Андруш поднес правую  руку к губам, сложил трубочкой и,  раздувая щеки,
дул изо всех сил. Он играл, как бог... марш  шведских гренадеров. Вряд ли во
всей шведской армии можно было б найти такого трубача!
     Рекрутам марш  был явно по душе.  Они тут же подхватили мелодию. Тонда,
Сташко  и  Крабат изображали  тромбоны,  Михал,  Мертен  и  Ханцо  -- рожки,
остальные разделились на большие  и малые трубы. Хотя все они, как и Андруш,
играли лишь  губами, казалось,  что марширует настоящий королевский шведский
полковой оркестр.
     "Прекратить!" -- хотел заорать лейтенант.
     "Прекратить, прекратить, прекратить!" -- силился гаркнуть капрал.
     Но... ни тот, ни другой не произнес ни звука. Не смогли они и, как было
попытались, пустить в ход палки. Пришлось им  оставаться на  своих местах  и
маршировать со  всей честной компанией: один  -- впереди, другой --  сзади с
проклятьями, застрявшими в глотке.
     Вот  так,  под барабанный бой  и  звонкое  пение  труб,  отряд вошел  в
Каменец,  на  потеху всем встречным солдатам и  горожанам. С криком "Ур-ра!"
мальчишки бросились маршировать следом, в домах  открывались  окна,  девушки
махали платочками, посылали воздушные поцелуи.
     Под  громкую  музыку  отряд несколько  раз обошел  городскую  площадь и
выстроился перед ратушей. Площадь быстро заполнилась зеваками.

     Звуки  ненавистного  шведского  марша  подняли по  тревоге  полковника,
командира пехотного  полка  Его  милости светлейшего  курфюрста Саксонского,
господина Фюрхтегота Эдлера фон Бич-Полей-Пумперштрофа.
     Старый  вояка,  слегка  отяжелевший  за  долгие  годы  службы, вышел на
площадь  с тремя штабными офицерами и ватагой адъютантов. Дурацкий спектакль
привел его  в  бешенство, и он  раскрыл было рот, чтобы  осыпать проклятиями
незадачливых музыкантов, но... слова застряли у него в горле.
     Андруш с товарищами, заметив господина полковника, мгновенно перешли на
торжественный марш  шведской кавалерии. Это,  естественно, довело до  белого
каления старого служаку-пехотинца.
     А так как под эту музыку  гарцевать на лошади было куда сподручнее, чем
маршировать  на своих  двоих, подмастерья и вербовщики перешли на рысь. Ну и
забавное же было зрелище! Но только не для полковника!
     Полковник  задыхался  от  ярости  и  хватал  воздух  ртом,  будто карп,
пойманный сетью. Еще  бы!  Полковник  фон Бич-Полей-Пумперштроф вынужден был
смотреть, как  дюжина рекрутов  под  звуки вражеского  кавалерийского  марша
скачет верхом на палочке по городской площади. Но самое возмутительное, черт
подери, лейтенант! Тот, впереди! Сунул между ног саблю и воображает, что  он
на  лихом  коне!  Что  уж,  раз  так,  говорить  про  капрала, ефрейторов  и
барабанщика! Скачут с дурацким видом -- гоп, гоп, гоп!
     -- Эскадрон, стой! -- скомандовал Тонда, как только марш был доигран до
конца.
     Подмастерья, ухмыляясь, вытянулись в струнку перед полковником. Скинули
шапки.
     Полковник фон Бич-Полей-Пумперштроф подошел ближе и гаркнул так, как не
гаркнуть и двенадцати капралам:
     -- Кто, разрази вас гром, надоумил вас, негодяи, устраивать среди  бела
дня  этот  балаган  на площади,  танцы  при  всем  честном  народе? Кто  вам
позволил,   проклятые  оборванцы,  ухмыляться?  Я,   командир  этого  полка,
покрывшего  себя  неувядаемой  славой  в   тридцати  семи  сражениях  и  ста
пятидесяти девяти вылазках, обещаю выбить дурь из ваших голов! Я  обломаю об
вас все палки! Я прогоню вас сквозь строй!..
     -- Хватит! -- вдруг прервал  его Тонда.  -- Обойдемся без ваших  палок!
Нам, всем  двенадцати, стоящим перед вами, так и так не  подходит солдатская
жизнь. Не то что  вот этому простофиле,  -- он указал на лейтенанта, --  или
вон тому с  луженой глоткой! -- Он кивнул в сторону капрала. -- Им-то это по
вкусу! В армии им вольготное  житье! Пока,  конечно, их не убьют. Но я и мои
товарищи из  другого теста.  Мы  плюем  на весь  ваш  пуц-парад и на  вашего
светлейшего курфюрста! Если хотите, можете так ему и передать!
     Миг... и подмастерья  обернулись  воронами. Стая  взметнулась  вверх  и
пролетела над площадью.





     Во второй половине  октября вдруг потеплело. Солнце светило так, словно
вернулось лето. Теплые дни! Можно  привезти еще несколько повозок торфа! Юро
запряг волов, Сташко с Крабатом нагрузили  телегу  досками, бревнами, сверху
водрузили две тачки. Подошел Тонда, и они тронулись в путь.
     Торфяное  болото  было  по  ту  сторону Черной воды,  в  верхней  части
Козельбруха.   Еще  летом  Крабат  работал  там  с  подмастерьями,  научился
орудовать  вилами  и  специальным ножом, помогая Михалу  и Мертену  добывать
жирные, блестящие куски торфа.
     Солнце  сияло,  в лужах на опушке  отражались березы.  Трава  на кочках
пожелтела, вереск  давно отцвел. На кустах то тут, то там вспыхивали красные
ягоды, серебрилась паутина.
     Крабату вспомнились детские годы  в Ойтрихе. В такие осенние дни в лесу
собирали  валежник, хворост, сосновые шишки. Иногда в  октябре находили даже
грибы: опята, рыжики, сыроежки. Может, и на этот раз повезет!
     Вот и болото. Юро остановил волов.
     -- Выгружай! Приехали!
     Уложили  слеги и  бревна, закрепили, выложили из досок  мостки --  так,
чтобы  не  оступиться  и  не  угодить в  топь.  Но расстояние  до  торфяника
оказалось  больше, чем думали. Юро хотел было привезти еще досок, но  Сташко
сказал,  что это  лишнее. Он  сорвал  ветку березы и  прошелся  по  мосткам,
произнося в такт шагов заклинание и ударяя веточкой по доскам.
     Мосток удлинялся  прямо на глазах и  скоро протянулся до  самого  места
разработок.
     Крабат был ошарашен.
     -- Не пойму я, зачем работать, если  все, что мы  делаем своими руками,
можно просто наколдовать?!
     -- Все так, -- ответил Тонда, -- только такая жизнь может и опостылеть.
Без работы, брат, жизнь не жизнь! Так долго не протянешь!
     У края  болота  стоял  дощатый  сарай. Там лежали  сухие  куски  торфа,
заготовленные еще весной. Парни по мосткам перевозили их на тачках к телеге,
а Юро укладывал, стоя наверху. Нагрузив телегу, он влез на козлы.
     -- А ну, пошли!
     И волы побрели к мельнице.
     До возвращения Юро Тонда, Сташко и Крабат перетаскивали в сарай добытый
летом торф и складывали там для просушки. Работали  не спеша,  времени  было
много.
     Крабат попросил у Тонды и Сташко разрешения ненадолго отлучиться.
     -- А куда ты?
     -- Грибов поищу! Нужен буду -- свистните, сразу вернусь.
     -- Думаешь, что-нибудь найдешь? Тонда не возражал, да и Сташко тоже.
     -- А у тебя есть нож?
     -- Да если б был...
     -- Тогда возьми мой! -- Тонда достал нож. -- На вот, только не потеряй!
     Показал, как нож открывается: нажать на рукоятку -- и все!
     Лезвие выпрыгнуло,  оно было черным, будто Тонда долго держал  его  над
пламенем свечи.
     --  Теперь ты!  -- закрыв нож,  Тонда  протянул его Крабату.  --  Ну-ка
попробуй!
     Крабат нажал на рукоятку -- лезвие было чистым и блестящим.
     -- Что-нибудь не понятно? -- поинтересовался Сташко.
     -- Не-ет! Все понятно...
     Может, ему померещилось?
     -- Тогда отправляйся, а то все грибы разбегутся!
     Четыре дня работали они на торфянике. И каждый день Крабат ходил искать
грибы. Но ему попадались лишь старые подберезовики, потемневшие и червивые.
     --  Не  расстраивайся! -- успокаивал его Сташко.  -- Иначе  и  быть  не
может. Их время прошло. А если хочешь, помогу!
     Он что-то пробормотал и,  растопырив руки, семь  раз повернулся кругом.
Тут же на торфянике появилось штук семьдесят грибов.
     Как  кроты,  вылезали  они  из-под  земли,  шляпка  к шляпке.  Словно в
причудливом хороводе  встали в круг  боровики, подберезовики,  подосиновики,
сыроежки. Все, как на подбор, крепенькие, чистенькие.
     -- Ох! -- удивился Крабат. -- Научи меня, Сташко!
     Выхватив нож,  он  ринулся  к  грибам.  Но  при  его  приближении грибы
сморщивались и проваливались сквозь  землю, да  так  быстро, будто кто их за
веревочку дергал.
     -- Стойте! -- в отчаянье закричал Крабат, но грибы уже исчезли.
     -- Не горюй! -- улыбнулся Сташко. -- Колдовские грибы очень горькие, да
и живот разболится. Прошлый год я чуть было не околел.
     На четвертый  день к  вечеру Сташко  с Юро,  нагрузив последнюю телегу,
поехали  домой.  Тонда  с Крабатом, выбрав  короткий путь, пошли  пешком  по
тропинке через болото. Над  торфяником  спускался туман. Крабат обрадовался,
почувствовав  твердую  почву под ногами.  Они вышли  к  Пустоши.  Место  это
показалось  Крабату знакомым. Ему  вспомнился  давний сон.  Про то,  как  он
убегал... И про Тонду... Но нет, Тонда шагал с ним рядом цел и невредим.
     --  Хочу тебе сделать подарок, Крабат. -- Он вынул из кармана свой нож.
-- На! На память!
     -- Ты разве от нас уходишь?
     -- Может быть, и уйду.
     -- А как же Мастер? Не могу поверить, чтобы он тебя отпустил!
     -- Иной раз бывает такое, чему и поверить трудно!
     -- Не говори так! Останься со мной! Я не могу представить себе мельницу
без тебя!
     -- В жизни иной раз бывает такое, чего  и представить себе нельзя. Но к
этому надо быть готовым, Крабат!
     Пустошь  -- открытая  местность, ненамного побольше  гумна. По краям ее
кривые  сосны. Даже в сумерках Крабат заметил  ряд  продолговатых  холмиков.
Будто могилы на заброшенном кладбище возвышались они, поросшие вереском.
     Тонда остановился.
     -- Возьми же! -- Он протянул Крабату нож.  Тот  понял, что отказываться
нельзя. -- У него есть одно свойство. Если тебе угрожает опасность, меняется
цвет лезвия.
     -- Становится черным?
     -- Да! Будто ты подержал его над пламенем свечи.

     За теплой осенью пришла ранняя зима.
     В  середине ноября уже вовсю валил снег.  Крабату приходилось расчищать
скребком подъезд  к  мельнице. В  новолунье прибыл  Незнакомец  с  петушиным
пером. Он катил  прямо  по  сугробам, и  его  повозка не оставляла следа  на
заснеженном лугу.
     Да что снег, снег не беда! А до морозов еще  далеко. Но вот подмастерья
были явно чем-то удручены. С приближением  Нового  года они день ото дня все
мрачнели.  Все их  раздражало, малейший пустяк  вызывал  ссору. Даже веселый
Андруш чуть что взрывался как порох. Когда Крабат,  шутки ради, сбил снежком
шапку у него с головы,  Андруш  кинулся на него с  кулаками, еще минута -- и
вздул бы почем зря. Но Тонда подскочил к ним и рознял.
     -- Нет, как обнаглел! -- не мог успокоиться  Андруш. -- Молоко на губах
не обсохло, а туда же! Погоди, я тебе устрою выволочку!
     Один  лишь  Тонда был по-прежнему  приветлив  и дружелюбен.  Но  только
Крабату  казалось, что  он становится все печальнее, хоть  и не  хочет этого
показывать. "Может, от тоски по своей девушке?" -- думал Крабат. И вновь ему
невольно вспоминалась Певунья. Лучше бы, конечно,  забыть о ней насовсем. Но
как забыть?
     Пришло Рождество. Но у подмастерьев были обычные трудовые будни. Понуро
выполняли  они  привычную  работу.   Крабату   захотелось   хоть  как-то  их
подбодрить.  Он  принес из  лесу  еловых веток, поставил на стол.  Но ничего
хорошего из  этой  затеи не получилось. Придя к  ужину  и увидев елку, парни
рассвирепели.
     -- Что это? -- крикнул Сташко. -- Убрать этот хлам!
     --  Убрать! Убрать! --  раздалось со всех сторон. Даже  Михал и  Мертен
стали громко ругаться.
     -- Кто притащил, тот пусть и выносит! -- заявил Кито.
     --   И  побыстрее!  --  угрожающе  добавил  Ханцо.  Крабат  начал  было
оправдываться, но Петар перебил его.
     -- Прочь! -- процедил он сквозь зубы. -- А не то отведаешь палки!
     Крабат вынес  ветки из кухни, так  ничего и не  поняв. Он все  думал  и
думал об этом. Почему они  разозлились?  Ну что  такого он сделал? А  может,
ничего и не случилось, просто  в последнее  время  все злятся и  ссорятся по
пустякам. И все-таки странно -- раньше ему не давали понять, что он младший,
а теперь, с наступлением зимы, все его без конца шпыняют. Неужто так и будет
во все время учения? Еще два полных года...
     Крабат спросил Тонду, что с парнями.
     -- Боятся они, -- коротко ответил Тонда.
     -- Чего боятся?
     -- Не могу говорить об этом. Скоро сам узнаешь.
     -- А ты, Тонда? Ты тоже боишься?
     -- Больше, чем ты думаешь.
     В ночь под  Новый год  спать отправились раньше обычного.  Мастера весь
день не было  видно. Может, как это бывало не раз, он засел в Черной комнате
или разъезжает в санях по снежным дорогам.
     Никто о нем и не вспоминал.
     --  Спокойной  ночи! --  пожелал  подмастерьям Крабат, как и полагается
ученику.
     Но сегодня и это оказалось не к месту.
     -- Заткнись! -- гаркнул Петар, а Лышко запустил в него башмаком.
     --  Оставьте парня в покое! -- сказал  Тонда. -- А ты, Крабат, ложись и
спи!
     Тонда укрыл его одеялом, положил ему руку на лоб.
     -- Засыпай, Крабат. И будь счастлив в Новом году!
     Обычно Крабат  крепко спал всю  ночь  напролет,  пока  не разбудят.  Но
сегодня,  примерно в полночь, проснулся, хотя никто его  не будил.  Странно!
Горела лампа. Парни, как ему показалось, бодрствовали, но лежали на нарах.
     -- А что... Тонды нет?  -- спросил Крабат. Кто-то положил ему  руку  на
плечо. Юро!
     -- Нет. Ты же видишь, его постель пуста. Ложись и постарайся уснуть!

     Утром Крабат увидел Тонду.  Уткнувшись лицом в  пол, лежал он  внизу  у
лестницы.  Крабат не мог  поверить,  что  Тонда умер. С плачем кинулся он  к
нему:
     -- Скажи что-нибудь, Тонда! Ну скажи!
     --  Встань,  Крабат!  -- позвал его Михал.  -- И не плачь, слышишь,  не
плачь! Слезами тут не поможешь!
     -- Что с ним случилось? -- не унимался Крабат.
     Михал промолчал.
     -- Наверное, в темноте... Споткнулся...
     -- Может быть...
     Крабат никак не  мог  прийти в  себя. Пришлось Андрушу и Сташко отвести
его наверх.
     -- Оставайся здесь! Внизу ты будешь только путаться под ногами!
     Крабат присел на край постели. Что же дальше? Что дальше?..
     После полудня  еловый гроб  вынесли из  дверей мельницы и направились к
Пустоши.
     Там и похоронили.








     Мастер пропадал где-то и  в последующие дни. В  его отсутствие мельница
стояла.  Подмастерья  то  валялись на  нарах, то  жались к теплой печке. Ели
мало, разговаривали неохотно. На постели Тонды, чистая, аккуратно сложенная,
лежала одежда -- брюки, рубашка, куртка,  пояс, передник, сверху шапка.  Юро
принес вещи под вечер первого новогоднего дня. Парни старались не смотреть в
ту сторону.
     Крабат грустил по-прежнему, чувствовал себя одиноким и покинутым. Тонда
ушел  из  жизни  не случайно, это  все чаще приходило ему в голову.  Все тут
что-то таят от него. Но что? Почему Тонда ему ничего не рассказал?
     Вопросы, вопросы, вопросы... Да и  безделье его  угнетало -- целый день
слоняйся без толку... Хоть бы уж работа какая!..
     Один  Юро  был прежним. Трудился весь день  как заведенный: топил печи,
готовил, заботился,  чтобы еда  вовремя была на столе. Правда, зачастую  она
оставалась нетронутой.
     Как-то утром Крабат столкнулся с Юро в сенях.
     -- Хочешь помочь? -- спросил Юро. -- Наколи мне щепок для растопки!
     -- Ладно!
     Крабат  вошел в кухню. У  печки лежала вязанка сухих сосновых дров. Юро
направился было к шкафу достать нож, но Крабат сказал, что у него есть свой.
     -- Тем лучше! Только смотри не порежься!
     Крабат вынул  нож. Казалось, от него исходит  живительная сила. Впервые
после новогодней ночи он почувствовал уверенность в себе.
     Неслышно подошел Юро, заглянул через плечо.
     -- Ай да нож!.. А раньше я его у тебя не видел.
     -- Подарок...
     -- От девушки?
     -- Нет!  От  друга. Лучше его нет на всем белом свете!  Никогда у  меня
такого больше не будет!
     -- Ты уверен?
     -- Да, уж в этом-то я уверен.

     После  смерти  Тонды  подмастерья решили  выбрать  старшим  Ханцо.  Тот
согласился. Мастер все где-то пропадал. Так прошла неделя.
     Вечером, когда  уже укладывались спать  и Крабат собирался было  задуть
фонарь, дверь вдруг распахнулась.  На  пороге стоял  Мастер. Окинул взглядом
комнату, но отсутствия Тонды словно бы не заметил.
     -- За работу!
     Повернулся и  исчез  до  утра. Отбросив одеяла, парни  вскочили, начали
поспешно одеваться.
     -- Быстрее! -- торопил Ханцо. -- Мастер ждать не любит! Вы ведь знаете!
     Петар и Сташко кинулись к шлюзам. Остальные -- за мешками с зерном. Как
только с  шумом и грохотом заработала мельница, у  всех  отлегло  от сердца.
Мельница мелет! Жизнь продолжается...
     В  полночь  работа  закончилась.  Можно  было идти спать. Поднявшись на
чердак,  они  вдруг увидели:  на  месте  Тонды  кто-то  спит! Хилый, бледный
парнишка,  узкоплечий,  с  рыжим  чубом.  Они  окружили постель  и  нечаянно
разбудили  спящего,  так  же, как тогда, год назад, разбудили Крабата. Как и
Крабат, при  виде одиннадцати призраков с лицом и руками, обсыпанными мукой,
Рыжий испугался.
     -- Не бойся! -- успокоил  его  Михал. --  Мы  -- подмастерья. Нас  тебе
нечего страшиться! Как тебя звать?
     -- Витко. А тебя?
     --  Михал. А это --  Ханцо, наш  Старшой. Это  --  мой двоюродный  брат
Мертен, а это Юро...
     Утром  Витко спустился к  завтраку  в  одежде  Тонды. Она пришлась  ему
впору. Паренек не  расспрашивал,  чьи это вещи. И  хорошо, Крабату  было так
легче.
     Вечером  новый ученик,  намаявшись  за  день с  мучной пылью, уснул как
убитый.  А подмастерьям было приказано явиться в Черную комнату, прихватив с
собой Крабата.
     Мастер  в черном  плаще сидел за столом,  на котором горели  две свечи.
Между ними лежали его тесак и треуголка, тоже черного цвета.
     -- Я  велел вам сюда прийти, как того требует устав гильдии  Мельников,
-- сказал он, когда все собрались. -- Среди вас есть ученик? Выйди вперед!
     Крабат поначалу  не понял, что речь идет о нем. Но Петар подтолкнул его
в бок, он спохватился и вышел.
     -- Твое имя?
     -- Крабат.
     -- Кто поручится?
     -- Я! --  Ханцо  вышел вперед и встал рядом с Крабатом. -- Я ручаюсь за
этого парня и за его имя.
     -- Один не в счет! -- возразил Мастер.
     -- И я, -- Михал встал по другую руку Крабата. -- Один да один -- пара.
Двоих поручителей хватит. Я ручаюсь за этого парня и за его имя.
     Мастер  и два  поручителя  вели  разговор по  особому  ритуалу.  Мастер
спрашивал, где, когда, хорошо ли ученик Крабат освоил  мукомольное дело. Они
утверждали, что он уже овладел всеми тайнами ремесла.
     -- Вы можете за это поручиться?
     -- Можем.
     -- Раз так, то, согласно уставу гильдии Мельников, мы переводим ученика
Крабата в подмастерья.
     В подмастерья? Крабат подумал, что  ослышался.  Неужто его  ученичество
уже окончилось -- сегодня, спустя лишь год?
     Мастер  поднялся,  надел  треуголку.  Взяв  тесак,  подошел к  Крабату.
Притрагиваясь тесаком к его голове и плечам, произнес:
     -- По  уставу гильдии Мельников, я твой Учитель и Мастер, в присутствии
всех  подмастерьев  объявляю: ты  больше  не ученик. Теперь  ты равный среди
равных, подмастерье среди подмастерьев!
     С этими словами он вручил Крабату тесак, чтобы тот носил его за поясом,
как и все остальные подмастерья. С тем и отпустил,
     Крабат  был поражен. Чего-чего,  а  этого  он никак  не ожидал. Комнату
Мастера он покинул последним.
     В сенях на него вдруг набросили мешок, схватили за руки, за ноги.
     -- Тащи молоть! -- Крабат узнал голос Андруша.
     Он  попытался  вырваться.  Да не тут-то было!  С шумом и  хохотом парни
подтащили свою ношу к жерновам, опустили на мучной  ларь, принялись  мять да
валять.
     -- Уж мы  из тебя подмастерье сделаем! -- кричал Андруш. -- Подмастерье
без сучка, без задоринки!
     Они катали Крабата как тесто, пихали, мяли, тузили кулаками. Раз кто-то
сильно стукнул его по голове.
     -- Прекрати, Лышко! Нам его перемолоть надо, а не пришибить! -- Это был
голос Ханцо.
     Когда  Крабата  оставили  в  покое, он и  вправду  чувствовал себя так,
словно побывал между жерновами. Петар снял  мешок, а  Сташко высыпал Крабату
на голову горсть муки.
     --  Он  перемолот,  братья!  --  возвестил  Андруш.  --  Теперь  он  --
подмастерье до мозга костей! И нам за него не стыдно!
     --  Ура!  --  закричали  Петар и  Сташко.  Они  с Андрушем  были  здесь
заводилами. -- Ура! Качать его!
     Крабата опять схватили за руки и за ноги.
     Парни подбрасывали его  и ловили, подбрасывали и ловили, подбрасывали и
ловили... Потом послали Юро в погреб за вином. Крабат чокнулся со всеми.
     -- За твое здоровье, брат! И за счастье!
     -- За здоровье и счастье, брат!
     Пока подмастерья веселились, Крабат отошел в  сторонку и  сел на  ворох
пустых мешков.  Голова  гудела,  да и не диво  -- не мало он испытал в  этот
вечер! Подошел Михал, сел рядом.
     -- Кажется, тебе не все ясно, Крабат?
     -- Нет, не все. Как мог Мастер произвести меня в подмастерья? Разве мое
учение окончилось?
     -- Первый год на мельнице в Козельбрухе идет за три, -- объяснил Михал.
--  Со  времени  твоего прихода сюда ты здорово повзрослел, Крабат!  На  три
года!
     -- Разве так бывает?
     -- Бывает! Здесь, на мельнице, как ты, наверно, уже заметил, много чего
бывает!





     Как зима началась, такой и  оставалась --  снежной и мягкой. В этот год
со  шлюзами  не было особых хлопот. Лед быстро таял,  а  если и держался, то
скалывать  его  не  составляло труда.  Но снег выпадал  обильный. Уборка его
теперь пала на плечи новичка, и тот с ней едва справлялся.
     Когда Крабат смотрел на худенького, шмыгающего носом Витко, он понимал,
что  Михал сказал тогда правду  о трех  годах. Да он ведь  и сам мог бы  это
давно заметить  по  своему росту, по голосу, по  прибывающей силе. Как-то  в
начале зимы он обнаружил даже легкий пушок у себя на щеках и подбородке.
     Мысли  о  Тонде не  покидали его. Дважды  пытался он  сходить к нему на
могилу,  но  не  удалось:  слишком  много  снега выпало  в  Козельбрухе,  не
пробраться. Все же  он решил при малейшей возможности попытаться еще  раз. И
тут ему приснился сон.

     /
     ...Весна. Снег растаял, ветер высушил лужи. Крабат идет по Козельбруху.
День или ночь? Сияет луна и светит солнце. Вот-вот будет Пустошь. И вдруг он
заметил  какую-то фигуру,  выплывающую из тумана. Нет, она удаляется. Может,
это Тонда?..
     "Тонда, остановись! Это я -- Крабат!"
     Фигура колеблется, но уходит. Крабат бросается вслед.
     "Остановись, Тонда!" Крабат бежит изо всех сил. Расстояние сокращается.
     "Тонда!"
     Еще несколько  шагов, и он -- у канавы. Канава глубокая  и  широкая. Ни
мостика, ни  досочки, чтобы ее  перейти, за ней --  Тонда, Крабат  видит его
спину.
     "Почему ты убегаешь от меня, Тонда?"
     "Я не убегаю. Ты ведь знаешь, я на том берегу. А ты оставайся на этом!"
     "Повернись хоть ко мне лицом!"
     "Я не могу оглянуться. Крабат. Мне нельзя смотреть назад! Но я слышу. И
могу ответить тебе на три вопроса. Спрашивай, если хочешь!"
     Вопросы давно его жгут.
     "Кто повинен в твоей смерти, Тонда?"
     "Больше всего я сам".
     "А кто еще?"
     "Узнаешь, если будешь смотреть в оба. Теперь последний вопрос".
     Многое хочется узнать... Крабат думает.
     "С тех пор как тебя не  стало, у меня  нет  друга. Я так одинок! Кому я
могу довериться?"
     Тонда и теперь не глядит на него.
     "Иди домой. Ты можешь полностью доверять тому, кто первый окликнет тебя
по имени. И еще вот что на прощание. Ничего, что ты не приходишь на  могилу.
Я знаю, ты всегда думаешь обо мне. Это важнее!"
     Медленно поднимает он руку в знак прощания и исчезает в тумане.
     "Тонда! Тонда! Не уходи!"
     И вдруг он слышит свое имя:
     -- Крабат! Проснись!
     -- Крабат!
     /

     Михал и Юро стоят у  его постели. Крабат никак не поймет,  спит он  или
уже проснулся.
     -- Кто меня звал?
     -- Мы, -- отвечает Юро. -- Слышал бы ты, как ты кричал во сне!
     -- Я? -- Крабат удивлен.
     -- У тебя жар? -- Михал берет его за руку.
     -- Нет! Мне приснился сон... -- И тут он поспешно спрашивает. -- Кто из
вас позвал меня первый? Скажите! Мне это надо знать!
     Михал и Юро отвечают, что не обратили внимания.
     --  Но  в другой раз, -- добавляет  Юро,  -- посчитаемся,  кому будить,
чтобы уж не сомневаться!
     Крабат уверен,  что  Михал позвал  его  первым.  Юро, конечно,  хороший
парень,  добрый, заботливый. Но все-таки он глуповат.  Ну да,  Тонда имел  в
виду Михала! С тех пор всегда, когда ему нужен был совет, Крабат обращался к
Михалу.
     Кое в чем Михал походил на Тонду. Крабат догадывался, что он потихоньку
помогает новенькому Витко, так же, как прошлой зимой  Тонда помогал Крабату,
-- иногда он видел их вместе.
     Юро тоже  помогал  постоянно  голодному ученику:  "Ешь,  парнишка,  ешь
побольше, станешь большим и сильным! А то ведь что это -- кожа да кости!"
     Вскоре опять поехали в лес.  Шестеро подмастерьев, среди  них и Крабат,
должны были  перевезти  на мельницу  поваленные  прошлой зимой  деревья. При
таком обилии снега -- нелегкая работа.
     Провозились целую неделю, чтобы расчистить дорогу до места повала, хоть
и трудились в поте лица.
     Один Андруш никак не  мог  взять  в толк --  к чему так  усердствовать.
Заботился лишь о том, чтобы не замерзнуть. "Кто мерзнет за работой, осел, --
объяснял он, -- а кто потеет, дурак!"
     Февраль на дворе, а днем было так тепло, что все возвращались из лесу в
мокрых сапогах. Вечером сапоги  приходилось смазывать  жиром, и жир втирать,
чтобы они не заскорузли у печки.
     Все это делали сами,  только Лышко всякий раз заставлял  Витко возиться
со своими сапогами. Когда  Михал это заметил,  Лышко  пришлось держать ответ
перед парнями. Но это не произвело на него ни малейшего впечатления.
     -- Да  что  тут  такого?  Сапоги мокрые, а ученик  на то  и есть, чтобы
работать.
     -- Не на тебя! -- взорвался Михал.
     -- Ах так! Не суй нос не в свое дело! Ты тут Старшой?
     --  Нет.  Но уверен,  что  Ханцо со мной согласен.  Так что  сам теперь
возись со своими сапогами. А не  то пеняй на себя! И никто меня не осудит! Я
предупредил тебя, Лышко!
     Однако досталось вовсе не Лышко.
     В пятницу вечером,  когда подмастерья, обернувшись воронами, опустились
на жердь в Черной комнате, Мастер  объявил: до него дошло, что кто-то из них
потихоньку  облегчает работу  новому ученику.  А  всем  им известно, что это
строго-настрого  запрещено.  Поэтому виновный  понесет  наказание.  С  этими
словами Мастер повернулся к Михалу.
     -- Как ты посмел помогать мальчишке! Отвечай!
     --  Мне  жаль его, Мастер! Работа,  которую  ты ему поручаешь,  слишком
тяжела!
     -- Ты находишь?
     -- Да!
     -- Тогда  слушай меня внимательно!  --  Мельник вскочил,  оперся обеими
руками о Корактор. -- Кому я что поручаю -- не  твое дело. Не забывай, что я
-- Мастер! А тебе я преподам урок -- будешь помнить всю жизнь! Все остальные
-- кыш! Кыш!
     Он выгнал воронов, остался с Михалом наедине, запер дверь.
     До полуночи слышался шум  и отчаянное карканье, наконец Михал  поднялся
на чердак бледный и растерзанный.
     -- Что он с тобой сделал? -- кинулся к нему Мертен.
     Михал только головой покачал.
     -- Оставьте меня!
     Подмастерья догадывались,  кто  выдал  Михала.  На  другой  день  стали
советоваться, как отплатить Лышко.
     -- Вытащим его из постели и устроим темную! -- предложил Андруш.
     -- Каждый припасет палку, -- добавил Мертен.
     -- Обрежем волосы и вымажем сажей! -- буркнул Ханцо.
     Михал сидел в углу молча.
     -- Скажи и ты  что-нибудь! -- подскочил к нему Сташко. -- Ведь это тебя
он продал!
     -- Ладно! Я скажу!
     Михал подождал, пока  все замолчали. Тихо, спокойно начал говорить, как
говорил бы Тонда:
     -- То, что сделал Лышко, подло! Но то,  что предлагаете вы, не лучше. Я
понимаю --  чего  не  скажешь в гневе.  Ну, а теперь  уймитесь.  Пошумели  и
хватит. Не заставляйте меня за вас краснеть.




     Парни  не  вздули Лышко, но стали его избегать. Никто не разговаривал с
ним,  не отвечал, если тот что спросит. Суп и кашу Юро подавал ему  отдельно
-- кто же станет есть из одной миски с подлецом?
     Крабат считал это правильным.  Кто  выдает своих товарищей, тому платят
презрением!
     В  новолунье, когда прибыл  со  своей  повозкой Незнакомец с  петушиным
пером,  Мастер снова таскал мешки вместе  с подмастерьями. Старался изо всех
сил, будто хотел  показать,  что значит работать засучив  рукава.  А  может,
выслуживался перед своим Господином?
     Но чаще всего в эти зимние дни он был в отъезде.  Выезжал то верхом, то
в  санях. Подмастерья  не задумывались, по каким таким делам он  разъезжает.
Им-то какое дело!
     Как-то вечером Мастер велел запрячь коляску, да побыстрее! Он торопится
по важному делу.
     Снег вдруг растаял, шел проливной дождь. Парни радовались, что можно не
выходить из дому, посидеть в тепле.
     Крабат  помог  Петару  запрячь  гнедых.  Когда  все было готово,  Петар
побежал доложить, а Крабат вывел упряжку за ворота. Из-за сильного дождя ему
пришлось накинуть на голову попону. Мастеру он тоже приготовил две попоны --
ведь предстояло ехать в открытой коляске.
     Освещаемый фонарем Петара, Мастер спустился с крыльца. В широком плаще,
в черной треуголке, на сапогах позвякивают шпоры, из-под оттопыренного плаща
выглядывает шпага.
     "Ну  и  дела, -- подумал  Крабат.  -- И куда его  только несет в  такую
погоду?"
     Мастер  уселся на козлы,  закутался  в  полоны,  как  бы  между  прочим
спросил:
     -- Хочешь поехать со мной?
     -- Я?
     -- Тебе ведь не терпится узнать, зачем я еду!
     Любопытство оказалось сильнее страха вымокнуть под дождем. И вот Крабат
уже наверху, рядом с мельником.
     --  А ну-ка покажи, умеешь ли ты править! -- Мастер протянул ему кнут и
вожжи. -- Через час нам надо быть в Дрездене!
     -- В Дрездене? Через час?! -- Крабату показалось, что он ослышался.
     -- Ладно! Поехали!
     Тронулись. Выехали на ухабистую лесную дорогу. Темно, ни зги не видно.
     -- Быстрее! -- приказал Мастер. -- Ты что, не можешь быстрее?
     -- Мы опрокинемся!
     -- Глупости! Дай-ка сюда!
     Мастер взялся править сам.  Да как! Кнут так и  свистит! Мгновение... и
выбрались  из  лесу. Вот уже  и Каменец. Крабат сидит не  дыша --  только бы
удержаться! Ветер норовит сдуть с сиденья, дождь хлещет в лицо!
     Попали  в  полосу   тумана.  Он  окутал  коляску  плотной  пеленой.  Но
ненадолго. Вот уже головы  лошадей  вынырнули, а вот и спины,  крупы, бабки.
Гнедые топчут туман копытами, несутся как ветер все дальше и дальше.
     Дождь  перестал,  светит  луна.  Клубы тумана  ползут  над  землей, она
кажется  серебристо-белой, заснеженной.  Наверно,  они  скачут  по лугам. Но
почему же  тогда  не слышно ни стука копыт, ни скрипа  колес? Вот  и  тряска
прекратилась. Крабату кажется, что они катят по ковру.
     Лошади несут коляску  мягко и упруго.  Не езда, а одно  удовольствие --
под луной, по широкой равнине!
     Вдруг  толчок!  Коляска качнулась и затрещала.  Наткнулись на  пень? На
валун? Может, сломалось дышло, отвалилось колесо?..
     -- Я посмотрю!..
     Крабат спустил  было ногу на подножку, но Мастер тут  же схватил его за
шиворот, отбросил на сиденье.
     -- Сиди! -- Он указал пальцем вниз.
     Туман вдруг прорвался. Крабат просто глазам своим  не поверил: внизу, в
глубине, коньки каких-то крыш, кресты, освещенные луной... Кладбище?..
     --  Мы  застряли  на колокольне.  Осторожнее, а то свалишься! -- Мастер
дернул поводья, хлестнул кнутом. -- Вперед!
     Рывок... и коляска летит дальше.
     Теперь они едут без  происшествий, молча,  стремительно, покачиваясь на
поблескивающих под луной облаках.
     "А я ведь принял их за туман! -- думает Крабат. -- Экий простофиля..."
     Часы  на  кафедральном  соборе  пробили  полдесятого,  когда  Мастер  с
Крабатом прибыли в Дрезден.
     Коляска с грохотом опустилась на мощеную площадь перед дворцом. Конюший
бросился к коням, подхватил поводья.
     -- Как всегда, господин?
     -- Глупый вопрос!
     Мастер бросил  конюшему монету,  спрыгнул  с сиденья, приказал  Крабату
следовать за ним во дворец.
     Взбежали по лестнице, ведущей к порталу.
     Наверху  путь им преградил  высоченный  офицер.  Через плечо -- широкая
лента, в сверкающем нагруднике отражается луна.
     -- Пароль?
     Мастер просто-напросто отстранил его и прошел. Офицер схватился было за
шпагу, хотел вытащить ее  из ножен. Не тут-то было! Щелкнув пальцами, Мастер
пригвоздил его к месту.
     Окаменевший, неподвижный Верзила так и остался  стоять, вытаращив глаза
и опустив руку на эфес шпаги.
     -- Идем! Он тут, видно, новенький!
     Они поднялись  наверх  по мраморной лестнице,  быстрым шагом  двинулись
дальше.
     Мелькали  залы,  зеркала,  ряды  окон  с  тяжелыми,  расшитыми  золотом
портьерами. Стража  и лакеи,  судя  по  всему, знали  Мастера.  Никто их  не
задерживал, не задавал вопросов. Молча сторонились, кланялись, пропускали.
     Крабат шел, точно во сне. Красота и великолепие дворца его ошеломили. А
он-то  хорош!  В грязной  старой  куртке!  Весь  в  муке...  Наверно,  лакеи
переглядываются  да  посмеиваются, а  стражники за  его  спиной презрительно
морщат нос!
     Он  стал сбиваться  с шага, споткнулся... Что это? По ногам бьет шпага!
Откуда тут, черт возьми, шпага? Взглянув на  себя в зеркало, он  остолбенел:
лицо-то его, но одежда... Черный мундир с серебряными пуговицами и галунами,
высокие сапоги, и -- в самом деле, гляди-ка! -- настоящая шпага в  ножнах. А
на  голове? Неужто треуголка? И с каких  это пор он носит белый  напудренный
парик с косичкой? Он хотел  спросить Мастера,  что  все  это значит,  но  не
успел. Вошли в большой  зал, освещенный  свечами.  В  зале  толпились важные
господа -- офицеры, полковники, придворные -- в орденах и лентах.
     Подошел камердинер.
     -- Наконец-то вы пожаловали! Курфюрст уже ждет! -- И, указывая взглядом
на Крабата, спросил: -- Вас сопровождают?
     -- Да, юнкер. Он подождет здесь. Камердинер подозвал офицера.
     -- Позаботьтесь о юнкере!
     Офицер повел Крабата к столику у окна.
     -- Вино или шоколад?
     Крабат предпочел стакан красного вина. Пока он разговаривал с офицером,
Мастер вошел в покои курфюрста.
     -- Надеюсь, ему это удастся! -- проговорил офицер.
     -- Что удастся?
     -- Вы ведь должны знать, юнкер, что ваш господин вот  уже больше месяца
пытается убедить Его светлость в том, что его советники, призывающие к  миру
со шведами, просто ослы, и что всех их надо гнать в шею!
     --  Конечно,  конечно! --  спохватился Крабат, хотя не имел  об этом ни
малейшего представления.
     Полковники и другие  офицеры, окружив их столик, улыбались ему, пили за
его здоровье.
     -- За войну со шведами! -- раздавалось со всех сторон.
     -- Хоть бы курфюрст решил ее продолжать!
     -- Все равно -- победа или поражение, лишь бы война!
     В полночь Мастер возвратился в зал. Курфюрст проводил его до дверей.
     -- Благодарю  вас! -- сказал  он громко.  -- Принимаю  ваш совет!  Ваши
аргументы меня убедили! Итак, война продолжается!
     Господа офицеры зазвенели саблями, придворные замахали шляпами.
     -- Да здравствует Август, курфюрст Саксонский!
     -- Смерть шведам!
     Курфюрст  Саксонский,  крупный, плотный мужчина с багровым  лицом, шеей
кузнеца и кулаками, которые сделали бы честь любому матросу, поблагодарил их
движением руки. Повернувшись к Мастеру, он сказал ему еще что-то, но в таком
шуме  было трудно расслышать, что  он  говорил, да  это скорее  всего  и  не
предназначалось для посторонних ушей. Затем он удалился.
     Придворные и офицеры оставались еще в зале, когда Мастер с Крабатом его
покинули. Они снова  шли  мимо окон,  зеркал,  колонн,  по роскошным залам и
переходам, вниз по мраморной  лестнице, к выходу, где все еще стоял, застыв,
Верзила,  по-прежнему  вытаращив глаза и  опустив  руку  на эфес  шпаги,  --
оловянный солдатик, да и только!
     -- Освободи его, Крабат!
     Потребовалось лишь щелкнуть пальцами -- этому Крабат уже научился.
     -- Отставить! -- скомандовал он. -- Направо кругом! Шагом марш!
     Офицер  вытащил  шпагу,  отсалютовал  ею  и  зашагал  прочь,  повинуясь
команде.
     На   дворцовой  площади  уже  стояла   коляска.  Конюший  доложил,  что
позаботился о гнедых, как было приказано.
     -- Попробовал бы не позаботиться, -- буркнул Мастер.
     Тронулись. И тут Крабат заметил,  что  он опять в своей обычной одежде.
Да  и вправду, ну как бы  он выглядел на мельнице в треуголке, мундире  и со
шпагой?
     Кони  пронеслись по  каменному  мосту  через  Эльбу. Как  только  город
остался позади, Мастер стал править в чисто поле. И тут они  снова поднялись
над землей, взлетели над облаками.
     Луна слабо светила прямо у них над головой. Крабат сидел, погруженный в
свои мысли. Внизу проплывали города и деревеньки, поля и леса, озера и реки,
болота и песчаные отмели... Мирная земля, тихая и темная.
     -- О чем думаешь?
     -- Думаю  о силе черной магии. Ведь  ей  подвластны  даже  курфюрсты  и
короли!




     Пасха в этом году выпала на вторую  половину апреля. В  пятницу вечером
Витко был принят  в школу чернокнижия.  Никогда  еще Крабат не  видел такого
тощего и облезлого ворона. Казалось, у его оперения чуть рыжеватый оттенок.
     В  субботу  подмастерья, как это было тут принято,  спали в  запас. Под
вечер Юро приготовил обильный ужин.
     --  Ешьте  как  следует,  в  другой  раз поесть  придется не скоро!  --
напомнил Ханцо.
     Когда наступили сумерки, Мастер, так же, как и в прошлом году, посчитал
их, и они по двое ушли с мельницы. На этот раз Крабату выпало идти с Юро.
     -- Куда? -- спросил тот, когда они брали одеяла.
     -- Если ты не против, к могиле на краю леса.
     -- Хорошо! А  ты знаешь  дорогу? На меня ночью нельзя положиться.  Я уж
рад, если во дворе хлев найду.
     -- Ладно, я пойду впереди, а ты старайся не отставать!
     Они  шли тем  же путем, что  и тогда  с  Тондой.  Пройти  Козельбрух не
составляло труда.  Но,  выйдя  из  лесу, легко было запутаться  --  не найти
полевую тропинку,  ведущую мимо Шварцкольма. В крайнем случае, побежим прямо
через  поле, решил Крабат. Но бежать не пришлось. Несмотря на темень,  сразу
вышли на тропку. Она через поле  вывела на  дорогу  позади Шварцкольма. Огни
деревни остались вдали. Вошли в лес. А вот и поворот.
     -- Где-то здесь,  --  припомнил  Крабат. Пробираясь ощупью  от  сосны к
сосне, Крабат наткнулся на столб креста.
     -- Сюда, Юро!
     -- И как только ты нашел?
     Юро  вытащил  из кармана огниво и  кремень,  поджег кучку хвороста. При
свете огня собрали коры и сухих веток.
     --  Костер  я беру на себя, -- сказал Юро. -- С огнем возиться для меня
дело привычное. На это ума хватает.

     Завернувшись  в  одеяло, Крабат сел под  крестом,  прислонился  к  нему
спиной и поджал колени; точно так сидел здесь Тонда год тому назад.
     Юро тут  же  принялся рассказывать  разные истории. Изредка Крабат,  не
вдаваясь  в  суть,   вставлял:  "Да-а?",  "Ах!",  "Да  ну?"  Большего  и  не
требовалось. Юро казался довольным и продолжал. Его,  видно, мало волновало,
что собеседник попался не из разговорчивых.
     А  Крабат  все  думал  о Тонде. О  Тонде... и о  Певунье. Вновь она ему
вспомнилась, ну разве он  этого хотел?  Он ждал и  заранее радовался, что  в
полночь опять услышит ее  голос. А что,  если не услышит? А  вдруг  запевать
будет другая девушка?
     Крабат попытался припомнить  голос Певуньи, но как ни старался,  ничего
не получалось. Голос стерся, исчез  безвозвратно... А может быть, так только
кажется?
     Было мучительно  тяжело, словно боль затронула  что-то, о существовании
чего он и не догадывался. Он попытался прогнать  мысли  о Певунье:  "Я  ведь
никогда не обращал внимания на девчонок! И не буду. Ничего хорошего из этого
не  выйдет. А то еще получится, как с Тондой... Вот сижу  я здесь, а на душе
тоска и горечь. Мой взгляд блуждает по светлым лунным равнинам. Я выпархиваю
из себя и ищу место, где покоится та, кому я принес несчастье..."
     Искусством раздваиваться,  выпархивать  из себя,  Крабат  уже  овладел.
Обучая  их этому,  Мастер предупреждал:  "Может случиться так,  что, покинув
тело, потом в него не войдешь!" Строго наказывал: "Делать это можно только с
наступлением темноты  и возвращаться до  рассвета. А не вернешься.  -- назад
хода нет! Тело похоронят, а сам  будешь вечно  блуждать не зная покоя". Нет,
думал Крабат, надо остерегаться!
     Юро притих. Если б он время от времени не подбрасывал ветки  в  костер,
можно бы было подумать, что он спит.
     Наступила полночь.  И  вот вдали раздался колокольный  звон,  и тут  же
вознесся ввысь нежный девичий голос. Голос, знакомый  Крабату. Он ждал его и
лишь недавно напрасно старался воскресить в памяти... Как мог он его забыть?
     Сначала  голос звучал  один, потом подхватили другие. Пока девушки пели
хором, Крабат все ждал, когда же снова вступит тот голос.
     Интересно, какая она? Какие у нее волосы?  Каштановые, черные или цвета
пшеницы? Как бы хотелось узнать!  Увидать бы ее, когда она поет! Может быть,
выпорхнуть из себя? Лишь на одно мгновение! Только взглянуть ей в лицо!..
     Он поспешно произнес заклинание и почувствовал, что покидает свое тело,
выпархивает из него... И вот уже его окутала черная ночь...
     Последний взгляд на Юро,  готового  вот-вот задремать у костра, на себя
самого,  прислонившегося  к  кресту,  ни живого,  ни  мертвого...  все,  что
составляло его жизнь, теперь -- вне тела.
     Он легок, свободен, бодр, как никогда в жизни.
     Мгновение  он  колеблется --  трудно  расстаться с  самим собой, и ведь
может случиться, навсегда! Но, еще раз взглянув на  парня, носящего его имя,
он направляется в деревню.
     Никто  не  слышит Крабата,  никто не может  его увидеть. А он слышит  и
видит все с необычайной отчетливостью.
     Поющие девушки с фонарями и свечками идут вдоль деревни. Они в  черном,
лишь на гладко зачесанных волосах белая лента.
     Крабат  ведет себя,  как обычно,  тут  же присоединяется  к деревенским
парням, стоящим группками по обе стороны дороги. Они выкрикивают шутки вслед
проходящим девушкам. "А  петь погромче не  можете? Вас  еле  слышно!",  "Эй,
поосторожнее с огнем! Носы  обожжете!", "Идите сюда, погрейтесь, а  то  ведь
посинели!"
     Девушки делают вид, будто не  замечают парней. Спокойно продолжают свой
путь и поют, поют...
     Озябнув,  они заходят погреться  в  ближайший дом.  Парни тоже пытаются
туда проникнуть. Нет, хозяин их не пускает. Но они уже бросились к окнам  --
подсматривать, что там, в горнице.
     Девушки жмутся к печи. Хозяйка принесла им порога и горячего молока. Но
тут на крыльце показался хозяин, на этот раз с палкой в руке.
     -- Брысь! Убирайтесь, а то задам!..
     Парни,  ухмыляясь,  уходят.  Крабат  вместе  с  ними,  хотя  ему  и  не
обязательно. Ждут поодаль, пока девушки выйдут  из  дома,  чтобы  продолжить
свой путь.
     Крабат  уже  знает -- у Певуньи светлые волосы. Тоненькая, высокая, она
идет, гордо подняв голову... Можно бы и возвратиться к костру.
     Но ведь он видел Певунью лишь издали.  А как хотелось бы заглянуть ей в
глаза! И вот он  уже слился с пламенем  свечи у нее  в руках. Еще ни  разу в
жизни он не был так близко, совсем рядом, с девушкой!
     Он  видит  ее  прекрасное юное  лицо. Глаза, огромные,  добрые, смотрят
прямо на него, но его не видят. А может быть...
     И  вправду пора  возвращаться,  не то  будет  поздно! Но глаза девушки,
светлые глаза в  венце  ресниц,  притягивают,  не  отпускают. Голос  Певуньи
теперь, когда он глядит ей в глаза, доносится как бы издалека.
     Крабат  понимает  -- вот-вот  наступит утро.  Знает, что может потерять
жизнь. Знает... и остается.
     Вдруг жгучая боль пронзает его, возвращает к действительности. Обжигает
огонь!

     Крабат  очнулся на  опушке леса  подле Юро. На ладони лежит  головешка.
Скорее стряхнуть ее!..
     --  Ах, Крабат, прости, я нечаянно! Ты показался  мне таким странным! Я
хотел взглянуть тебе в лицо. Посветил и... уж и не знаю, как головешка упала
тебе на руку. Покажи! Здорово обожгла?
     -- Ничего! Терпимо! -- Крабат поплевал на обожженное место.
     Он  так благодарен Юро, но этого нельзя показывать. Если б  не Юро, его
бы  здесь больше не  было. Боль от ожога  сделала свое  дело -- со скоростью
мысли он возвратился в себя. В последнюю минуту.
     -- Светает!  --  проговорил  Крабат. Они откололи  от креста две щепки,
сунули их в тлеющие угли.
     -- Я мечу тебя углем от деревянного креста!
     -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!
     На обратном пути вновь встретили девушек, уже с кувшинами в руках.
     Мгновение Крабат раздумывает, не  заговорить ли с Певуньей.  Нет! Рядом
-- Юро! Да и сам он может испугать девушку.




     И  снова  воловье  ярмо  у  входа,  и снова  пощечины,  и  снова клятва
повиноваться Мастеру.
     Крабат живет, словно в  полусне.  Глаза Певуньи... Они  перед  ним  все
время. Но ведь она смотрела на свет свечи, не видя его...
     "В следующий  раз  я появлюсь перед ней! -- твердо решает  он. -- Пусть
знает, что это на меня она смотрит".
     Вот  и  все подмастерья вернулись. К мельничному  колесу  пущена  вода.
Мельница заработала.
     -- Быстрее! -- орет Мастер.
     Крабату кажется,  что  кто-то другой,  а не он, таскает мешки, засыпает
зерно,  -- а сколько его сегодня просыпалось! -- надрывается,  потеет. Голос
Мастера доносится  словно  издалека.  Крабату все  равно, что он там кричит.
Погруженный  в  свои  мысли,  он  несколько  раз   сталкивается  с  парнями,
спотыкается о ступеньки, разбивает колени. Не чувствуя боли, поправляет чуть
было не свалившийся мешок, несет дальше.
     Устали ноги,  ломит  поясницу,  пот заливает лицо.  Но  все  это его не
беспокоит. То, что  происходит  сейчас на  мельнице,  касается того Крабата,
который   всю  ночь  просидел  под   крестом.  Другому  же,  побывавшему   в
Шварцкольме, это безразлично.
     На этот раз первым  возликовал Витко, за  ним  все остальные. Крабат  с
удивлением огляделся. Поплевал на  ладони,  хотел  было взяться за следующий
мешок.
     Но Юро остановил его тычком в бок.
     -- Шабашим, Крабат!
     Удар хорошо  рассчитан --  Крабат еле  дух перевел. Теперь  оба Крабата
снова вместе.
     -- Эй, Юро, за такие шутки знаешь что бывает!
     Они смеялись, пили, ели пасхальное угощение, потом пошли танцевать.

     Рум-бу-ру-рум -- повело!
     Колесо завертелось, пошло!
     А мельник-то стар, да и хром!
     И хром, и глуп, как бревно!
     А дело было весной --
     Повстречался с красоткой одной,
     И закрутилось, пошло,
     Рум-бу-ру-рум, повело!
     А мельник-то стар, да и хром,
     И глуп, как бревно!

     Танцевали и пели дружно. Витко старался изо всех  сил, будто хотел всех
перепеть своим высоким, звенящим голосом.
     Сташко попросил Андруша рассказать что-нибудь... Может, про Пумпхута?
     -- Ладно!  -- согласился тот. -- Только налейте-ка  мне сперва вина! Ну
так вот. Как-то Пумпхут пришел  в  Шляйфе, к мельнику. А тот, как вы, может,
слыхали, такой скупердяй, какого еще свет не  видывал! Постойте-ка, а Витко,
наверное, даже не знает, кто такой Пумпхут...
     Что правда, то правда, Витко этого не знал, да и Крабат тоже.
     -- Тогда я сперва  объясню.  Пумпхут -- Пышная  Шляпа,  сорб,  такой же
подмастерье мельника,  как и мы с вами. Родом он, кажется,  из  окрестностей
Шпола. Тощий, длинный и такой старый, что никто уже и не помнит, сколько ему
лет. А  на  вид  около  сорока,  не больше. В левом ухе  -- золотая  серьга.
Маленькая,  тоненькая, увидишь, только когда на  солнце  блеснет. На  голове
широкополая шляпа с высоким верхом. По шляпе да по серьге его и узнают, а то
и не узнают, как вы сейчас увидите. Теперь ясно?
     Крабат и Витко кивнули.
     --  Да!  Вот  еще что! Это надо вам знать! Пумпхут  -- волшебник, самый
искусный в Верхних и Нижних Лужицах.  А это что-нибудь  да значит!  Все  мы,
вместе взятые,  не можем и половины  того,  что  сделает  он одним  пальцем.
Однако всю свою  жизнь он оставался простым подмастерьем на  мельнице. Стать
мастером его не  тянуло, быть  важным  господином  -- чиновником, судьей или
придворным -- и вовсе не привлекало. А ведь мог бы стать кем угодно! Все ему
было по  плечу, но вот  -- не хотел!..  А  почему? Потому,  что он свободный
человек и таким желал оставаться. Летом странствовал с мельницы на мельницу,
останавливался,  где  хотел. Никого над ним, да и  он ни  над кем. Свободен!
Нравилось ему это, да и мне бы тоже понравилось, черт возьми!
     Подмастерья хорошо понимали Андруша. Такая жизнь и им по душе. Сам себе
господин,  не пляшешь  под  чужую дудку -- что может  быть лучше? А они  вот
сегодня опять дали клятву Мастеру и теперь снова целый год на  мельнице, как
в клетке...
     -- Ну давай дальше, Андруш!
     --  Ты прав!  Долго  велась присказка.  Дай-ка еще  разок  глотнуть,  и
слушайте!..
     Так  вот. Как  я  уже говорил,  Пумпхут  пришел  в  Шляйфе  к тамошнему
мельнику,  а тот был старый скряга. Чуть ли не масло из хлеба выжимал,  а из
супа соль выпаривал. Злой  как черт. Злость срывал на подмастерьях. Никто из
них не  хотел оставаться  на мельнице -- работы  много,  жратва плохая. Сами
понимаете -- кому понравится?
     Тут приходит на мельницу Пумпхут, просит работы.
     "Работы хватает!" -- отвечает мельник.
     Конечно, он мог бы сразу заметить, кто  перед  ним, хотя бы по шляпе  и
серьге... Но... как всегда,  его не узнали. Мельник  нанял  Пумпхута на  три
недели.
     На мельнице было двое подмастерьев  и ученик. Все трое тощие как жердь,
ноги распухли от  скудной водянистой пищи.  Чего-чего,  а  воды на  мельнице
хватало, на воду-то мельник не скупился. Хлеба же выдавал в обрез, а каши --
и того меньше. Мяса  и  сала  не было и в помине, изредка кусочек  сыра  или
полселедки --  вот и весь рацион. Парни работали, как уж  могли, бедняги, но
убежать не  решались -- были должниками мастера, они и бумагу ему подписали,
и это держало их на мельнице.
     Пумпхут огляделся, послушал, как  ученик каждый вечер хнычет от голода,
пока не уснет. По утрам, когда  подмастерья  умывались у колодца, видел, как
их тощие животы просвечивают на солнце.
     Как-то в обед, когда все сидели за столом, а мельница работала вовсю, в
людскую вошел мастер. Парни уныло  хлебали водянистый суп, в котором плавали
листочки крапивы да несколько зернышек тмина. Тут-то Пумпхут и взял мельника
за бока:
     "Эй,  мастер! Я  тут за  две  недели насмотрелся, что едят  твои  люди.
Жидковато! А ну-ка сам попробуй!"
     Мельник сделал  вид, что из-за грохота  мельницы  не расслышал. Показал
пальцем на уши, покачал головой, ухмыльнулся.
     Но улыбочку тут же  как  ветром сдуло.  Пумпхут как хлопнет ладонью  по
столу... и  мельница остановилась.  Ни шума, ни  грохота!  Лишь плеск воды о
лопасти колеса.
     Мельник, придя в себя от испуга, завопил: "Скорей, скорей, ребята! Надо
посмотреть, что там стряслось! Давай, давай, нечего тут сидеть сложа руки!"
     "Не торопись!" -- спокойно говорит Пумпхут. Теперь ухмыляется он.
     "Как так?"
     "Это я остановил мельницу..."
     "Ты-ы-ы?"
     "Я! Пумпхут!"
     Солнечный луч, как нарочно,  прорвался сквозь оконце, сверкнула золотая
серьга.
     "Ты Пумпхут?" -- у мельника затряслись поджилки.
     Он-то знал, как Пумпхут  обходится со злыми  и жадными хозяевами. И как
это  он не разглядел его раньше, когда нанимал! Слеп он был, что ли, все это
время?
     Пумпхут  тут же  послал его за бумагой  и  чернилами. Под его  диктовку
мельник написал бумагу: "Каждому подручному  -- фунт хлеба в день.  По утрам
--  густая  жирная  каша,  овсянка, перловая или пшеничная,  на  молоке.  По
воскресеньям и праздникам -- с сахаром. Дважды в неделю к обеду мясо и овощи
-- так, чтобы все наелись до отвала. В другие дни -- горох или бобы с салом,
или клецки, или любая другая еда вдоволь, вкусно приготовленная..."
     Мельник все  писал  и писал.  Заполнил целый  лист, перечислил все, что
будет давать подмастерьям.
     "Подпиши  свое  имя!  --  потребовал  Пумпхут,  когда  тот  покончил  с
писаниной. -- И поклянись, что все исполнишь!"
     Мельник понял: выбора нет! Подписался как миленький и поклялся.
     Пумпхуту  только  того  и  надо  было. Расписка  торжественно вручается
подмастерьям. Хлоп ладонью по столу -- мельница заработала!  Он обращается к
мельнику с речью, и тот отлично все слышит, несмотря на грохот мельницы.
     "Расстанемся  по-хорошему,  мастер!  Клятва  это  клятва!  Я  ухожу, но
попробуй ее  нарушить!.."  Как  только  было  произнесено  последнее  слово,
мельница остановилась. Ни стука, ни грохота... Мельника снова обуял страх.
     "Тогда, -- продолжал Пумпхут, -- будет  вечный отдых, и ни один человек
не поможет тебе пустить в ход твою тарахтелку. Запомни!"
     Мельница опять заработала, а Пумпхут пошел своей дорогой.
     С  тех  пор  у подмастерьев в  Шляйфе  началась  счастливая  жизнь. Они
получают все, что было  обещано, и  твердо стоят  на ногах, никого больше не
шатает от голода.
     Подмастерьям понравился рассказ Андруша.
     -- Еще, еще!  -- дружно  закричали они.  -- Еще о нем  расскажи!  Выпей
чего-нибудь и давай!
     Андруш  поставил рядом с собой кувшин с пивом, чтобы глотка не сохла, и
пошел рассказывать про  Пумпхута  --  как тот  проучил хозяев  в  Баутцене и
Зорау, Румбурге и Шлюкенау на радость и на пользу тамошним подмастерьям.
     Крабат невольно подумал об их Мастере. А что было бы, если б спор зашел
между Пумпхутом и Мастером?
     Кто вышел бы победителем?




     После  праздников взялись  проверять, где что  надо чинить, подновлять,
ремонтировать. Балки и  доски были заготовлены давно. Сташко, самого умелого
и проворного,  Мастер  назначил  старшим, Кито с  Крабатом ему помогали. Они
осмотрели всю  мельницу снизу  доверху:  нет ли где пошатнувшихся  ступенек,
покосившихся  стояков,  прогнивших половиц,  источенных жучком досок.  Такие
заменяли или укрепляли. Дощатая обшивка мельницы  также нуждалась в ремонте,
да  еще  надо  было  подправить  плотину.  Пришла  пора  заменить  и  старое
мельничное колесо.
     Сташко и его помощники все делали  сами,  умело орудуя  тесаками, как и
положено подмастерьям  мельника.  За  пилу  же  брались неохотно,  только  в
крайнем случае.
     Крабат был рад, что  так  загружен  работой,  -- это  отвлекало его  от
мыслей о Певунье. И все же он часто думал о ней и даже начал бояться, как бы
другие этого не заметили.
     Лышко, кажется, и в самом деле что-то пронюхал -- как-то спросил, что с
ним происходит.
     -- Со мной? Ты про что?
     -- В последнее время  ты не слышишь,  когда с  тобой  заговорят. Я знал
одного парня. У него были неприятности с девушкой. Так вот, по-моему, ты  на
него похож!
     Крабат постарался ответить со всем спокойствием, на какое был способен:
     -- И  я знал  одного. Он утверждал, что слышит, как  трава растет. А на
самом деле это у него в башке шевелилась солома!

     ...В школе чернокнижия  Крабат старался изо всех сил  и вскоре перегнал
всех подмастерьев.
     Только Ханцо и Мертен кое в чем еще были его  посильнее, ну и, конечно,
Михал, он стал в этом году лучшим учеником, намного опередив остальных.
     Мастеру нравилось  усердие Крабата,  он  часто  хвалил  его и  всячески
поощрял.
     -- Вижу, ты преуспеваешь в  черной магии, -- сказал он как-то в пятницу
вечером  в  конце  мая.  --  Тебе она дается куда легче, чем другим.  У тебя
редкие  способности. Теперь ты понимаешь, почему  я взял  к курфюрсту именно
тебя?!
     Крабата   обрадовала   похвала   Мастера.   Жаль   только,   не   часто
представлялась возможность попробовать свои силы!
     -- Все  в наших руках,  -- проговорил Мастер, угадав мысли Крабата.  --
Завтра пойдешь с Юро на рынок в Витихенау и продашь его как вороного коня за
пятьдесят гульденов. Только смотри, чтоб этот болван тебя не подвел!
     Утром Крабат с Юро  отправились в Витихенау.  Крабату вспомнилось,  как
продавали рыжего быка. Да, забавное будет приключение! Только вот почему Юро
шагает такой унылый, повесив голову?
     -- Что с тобой?
     -- Ничего!
     -- Вид у тебя такой, будто идешь на виселицу.
     -- Боюсь, у меня не получится... Я еще ни разу не превращался в коня.
     -- Да это, наверно, нетрудно, Юро. Я тебе помогу.
     --  Ну  да,  поможешь  превратиться  в  коня  и  продашь  за  пятьдесят
гульденов. Думаешь, на том все и  кончится? Для тебя, пожалуй, и кончится, а
для меня  только начнется. А  почему? Очень  просто!  Как же я сам вылезу из
лошадиной  шкуры?   Мастер  небось  это   нарочно  придумал,  чтоб  от  меня
отделаться.
     -- Да что ты мелешь!
     -- Правда, правда! Мне не справиться! Слишком я глуп!
     Он понуро опустил голову. Вид у него был разнесчастный.
     -- А если нам поменяться? -- предложил Крабат.  -- Ведь Мастеру главное
деньги. А кто кого продаст, ему безразлично.
     Юро просиял от радости.
     -- Ну, спасибо тебе, брат!
     -- Да  ладно! Обещай  только,  что об этом никто не узнает.  А  так,  я
думаю, все обойдется!
     Весело насвистывая,  дошли они  до первых домишек Витихенау. Свернув  с
дороги, спрятались за сараем в поле.
     -- Вот и подходящее место! -- решил Крабат. -- Тут никто не увидит, как
я превращусь в вороного. Послушай-ка, ты не забыл,  что продать меня надо не
дешевле пятидесяти  гульденов? Когда  будешь  передавать  новому хозяину, не
забудь  снять  уздечку, не то я останусь жеребцом до конца моих  дней, а мне
это вовсе не по вкусу!
     -- Не бойся,  уж  этого-то я  не  забуду! Я, конечно, глуп, но  ведь не
настолько!
     -- Ну, хорошо! Только помни!
     Он пробормотал  слова заклинания и  тут же обернулся  статным красавцем
скакуном в дорогой сбруе.
     -- Черт побери! Тебя хоть на парад выводи! До чего хорош!
     Торговцы лошадьми просто рты разинули, увидав отменного жеребца. И  тут
же ринулись к хозяину.
     -- За сколько продашь?
     -- За пятьдесят гульденов.
     Для порядка  поторговались.  И  вот  уже  торговец  из  Баутцена  готов
заплатить сполна.  Но только Юро открыл рот, чтобы сказать: "По рукам!", как
вмешался еще один покупатель. На нем был красный костюм для  верховой езды с
серебряной  шнуровкой,  на голове  польская  шапочка. Наверное,  полковник в
отставке или еще какой важный чин!
     -- Ты  здорово продешевил,  -- обратился  он к  Юро. -- Такой  красавец
стоит куда дороже! Даю сто!
     -- Что за наглость! --  взорвался торговец из Баутцена.  -- Сумасшедший
он, что ли?! Да и кто он такой,  чтобы  встревать? Одет как знатный, а никто
его не знает!
     Одному Крабату сразу  все стало ясно,  как только тот вступил  в  торг.
Узнал по хриплому голосу и по повязке на левом глазу.
     Вороной  встревожился, раздул  ноздри,  запрядал  ушами.  Хоть  бы  Юро
заметил его беспокойство! Но нет, тот и внимания не обращает. Видно, все его
мысли лишь о ста гульденах.
     -- Ну как, согласен?  -- незнакомец вытащил кошелек, кинул хозяину. Юро
низко поклонился.
     -- Большое спасибо, господин!
     Мгновение... и незнакомец  уже в  седле. Рванул  поводья, вонзил в бока
шпоры, да так, что Крабат заржал и встал на дыбы.
     --  Постойте,  господин,  не  уезжайте!  --  крикнул  Юро. --  Уздечку!
Оставьте мне уздечку!
     -- Еще чего! -- расхохотался незнакомец. Тут уж и  Юро понял, кто перед
ним. Над головой Крабата посвистел кнут.
     -- Вперед!
     И незнакомец, даже не взглянув в сторону Юро, метнулся с рынка.
     Бедняга Крабат!  Мастер гнал  его  напрямик по полям  и  холмам,  через
заросли и болота, через изгороди и канавы.
     -- Я тебе покажу -- мне перечить!
     Если  Крабат замедлял бег, мельник  стегал  его кнутом,  вонзал шпоры в
бока, будто раскаленные гвозди вколачивал:
     Крабат попытался скинуть седока, взбрыкнул, встал на дыбы.
     -- Старайся,  старайся! Меня  не сбросишь! Кнутом  и  шпорами он вконец
измотал Крабата. Еще раз конь  попытался отделаться от седока -- не удалось.
Крабат затих, смирился. Он чувствовал,  что весь в мыле и никак не мог унять
дрожь. От него шел пар, кровь выступила на боках.
     -- Ну как? Еще?
     Мастер  заставил его  перейти на галоп. Налево! Направо! Рысью!  Шагом!
Стой!
     -- Сам виноват! Ты еще дешево отделался!
     -- Мельник спрыгнул, снял с коня уздечку. -- Можешь стать человеком!
     Крабат тут же принял свой обычный вид. Раны, синяки, царапины,  ссадины
-- все осталось.
     --  Это  тебе  наука  за  непослушание!  Если  я  что  поручаю,  должен
выполнять, как приказано! В другой раз так легко не  отделаешься. Запомни! И
вот еще что! --  Мастер понизил голос. --  Никто тебе не мешает как  следует
наказать Юро! Вот, держи!
     Он  сунул  Крабату  кнут,  повернулся и  пошел. Крабат  и оглянуться не
успел, как он ястребом взмыл в небо.

     Хромая,   поплелся   Крабат  к   мельнице.  Пройдя   несколько   шагов,
останавливался передохнуть. Ноги словно свинцом налились, все тело болело.
     Вот и Витихенау.  Еле  добрался  до какого-то дерева у  дороги, без сил
свалился в  тени  на траву. Хорошо, что Певунья его сейчас  не видит! Что бы
она подумала!
     Через  некоторое  время  на  дороге  появился  Юро.  Вид   у  него  был
удрученный.
     -- Эй, Юро!
     Юро просто опешил, заслышав знакомый голос.
     -- Это ты?
     -- Да, я!
     Завидев кнут, Юро отступил назад, закрыл лицо рукой.
     -- Будешь бить?
     -- Мастер ждет этого!
     -- Тогда давай быстрее! Я заслужил... Приступай!
     -- Думаешь, у меня от этого скорее заживет?
     -- А как же Мастер?
     --  Да ведь  он  не  приказал мне, а посоветовал. Иди  садись сюда,  на
траву.
     -- Ну, как знаешь! -- Юро  вынул из кармана какую-то  щепочку, начертил
вокруг себя и Крабата круг и еще какие-то значки.
     -- Что ты делаешь?
     --  Да так, пустяки! От комаров  да мух! Чтобы не кусали. Покажи-ка мне
твою спину. Крабат задрал рубашку.
     -- Ну и ну! Как он тебя отделал!  -- Юро присвистнул. -- Ладно, ничего!
У  меня есть  мазь.  Я всегда ношу ее с собой. Рецепт  моей  бабушки. Хочешь
помажу?
     -- Если поможет...
     -- Да уж не повредит.
     Он пошарил в карманах,  достал  мазь и стал  осторожно  ее  втирать. От
прикосновения его рук Крабат ощутил легкую прохладу, боль стихала. Казалось,
вырастает новая кожа.
     -- Вот это да! -- удивлялся Крабат.
     --  Моя  бабушка была  очень умная  женщина.  У нас в семье  вообще все
умные.  Кроме меня. Как  представлю себе, что  ты из-за  моей  глупости  мог
навсегда остаться в лошадиной шкуре...
     -- Да ладно тебе! Видишь, нам повезло!
     Они  дружно зашагали домой. Дойдя до Козельбруха, уже  вблизи мельницы,
Юро начал хромать.
     -- Хромай и ты, Крабат!
     -- Зачем?
     -- Чтобы Мастер не догадался про мазь! Никто не должен о ней знать!
     -- А ты-то с чего хромаешь?
     -- Да ведь ты отхлестал меня кнутом! Смотри, не забудь!





     В июне принялись мастерить новое колесо. Крабат помогал Сташко измерять
старое.  Важно,  чтобы у  нового все  части  были  того же  размера,  -- его
собирались  насадить на  старый вал.  За конюшней,  между сараем и  амбаром,
устроили столярную мастерскую. Там они и проводили теперь все  время, готовя
перекладины, спицы,  распорки, лопасти.  "Все должно  быть  точь-в-точь!  --
повторял Сташко. -- Не то насмешек не оберешься!"
     Темнело  поздно. В хорошую погоду подмастерья  подолгу  засиживались во
дворе, Андруш играл на губной гармошке.
     Крабату очень хотелось сходить  в Шварцкольм. Может быть, Певунья сидит
у дома и кивнет ему, если он, проходя, с ней поздоровается. А может, девушки
собрались и  поют, и она запевает. Иногда вечерами ему казалось, будто ветер
доносит далекое пение. Нет, это только казалось. Ведь между ними лес!
     Вот если  бы  у  него нашелся  повод  уйти с мельницы,  веская причина,
которой  поверил бы  даже  Лышко...  Когда-нибудь, может  быть,  и найдется!
Главное, не навлечь подозрений, не подвергнуть опасности Певунью.
     А ведь как мало он о ней знает! Только как она выглядит, как ходит, как
держит голову,  как звучит ее голос... И  это он словно бы знал всегда... Но
он не знает даже, как ее зовут.
     Теперь,  на  досуге, он  с  удовольствием  подбирал  ей  имя:  Миленка,
Радушка... Душенка -- да, это, пожалуй, подошло бы.
     Хорошо,  что  я  не  знаю,  как  ее  зовут,  думал  Крабат.  Не   смогу
проговориться ни  во  сне,  ни наяву. Тонда  тогда  предостерегал от  этого,
тысячу лет назад, когда мы сидели с ним у костра...
     Теперь уж она никогда не уйдет из его мыслей, так же, как Тонда!
     Трудились над колесом добрых три недели. Части его точно подгоняли одну
к другой, и  все без единого гвоздика. Когда  колесо  спустят в воду, дерево
разбухнет -- держаться будет лучше, чем на клею.
     Сташко еще раз проверил, все ли хорошо, и доложил Мастеру.
     Мастер назначил на ближайшую среду праздник Спуска Колеса.
     Полагалось, конечно, пригласить на торжество мастеров  и подмастерьев с
окрестных мельниц, но мельник не очень-то жаловал соседей: "Зачем нам чужие?
Обойдемся и без них!"
     У  Сташко, Крабата  и  Кито до  среды  работы хоть  отбавляй. Построить
помост, чтобы с  помощью рычагов  и ворота поднять из воды  старое  колесо и
поставить  новое,  -- работенка не из легких.  Да еще подготовить  подъемные
блоки, ворот, носилки, рычаги, канаты.
     Во вторник вечером  подмастерья обвязали новое колесо  еловыми ветками.
Сташко воткнул несколько цветочков.  Он  гордился своей работой и  не  думал
скрывать это от других.
     Среда  началась   с  праздничного  угощения.  Юро  нажарил  к  завтраку
пирожков.
     -- Я так думаю, на сытый желудок  и работа пойдет споро.  Ешьте досыта,
да только не объедайтесь!
     После завтрака отправились в  столярку, где уже ждал Мастер. По команде
Сташко взялись за жерди, подсунули их под новое колесо.
     -- Готовы?
     -- Готовы!
     -- Раз,  два,  взяли! Поднимай!  Понесли! Дотащили до  пруда,  опустили
рядом с помостом на берегу.
     -- Осторожнее! -- кричит Сташко. -- Смотрите, чтобы не вышло из пазов!
     Михал  и  Мертен  влезают  на  помост,  с  помощью   блоков  и  канатов
приподымают вал вместе со старым колесом, опирают его на перекладину. Теперь
все остальные шестами и рычагами сбивают колесо с вала.
     Вот уже старое колесо сброшено, его подталкивают к  вороту, подтягивают
веревками. Остается только поднять его из лотка и перенести на сушу. Готово!
     Новое колесо осторожно спускают вниз, оно уже на уровне вала. Сташко  в
волнении, он с Андрушем внизу. Отдает команду:
     --  Чуть-чуть  левее, потихоньку,  потихоньку!  Теперь  правее, немного
глубже! Осторожнее, смотрите не опрокиньте!
     Все идет хорошо.
     Вдруг Андруш, всплеснув руками, кричит на Сташко:
     --  Полюбуйтесь на  вашу  работку! Вот что  вы  натворили! -- Он  тычет
пальцем в  отверстие колеса. -- Да сюда же палка от  метлы не пройдет, не то
что вал!
     Сташко  в ужасе.  Он  так  тщательно все измерял, а отверстие оказалось
слишком маленьким, таким маленьким, что даже Юро и то бы заметил.
     -- Не знаю, как получилось... -- бормочет Сташко.
     -- Не знаешь? -- переспрашивает Андруш.
     -- Нет, не знаю.
     -- А я знаю! -- ухмыляется Андруш.
     Все давно уже догадались, что он просто  разыгрывает Сташко. Тут Андруш
щелкнул  пальцами,  и  все  стало  на  свое место:  отверстие  снова  нужной
величины, колесо надели на вал -- как влитое.
     Сташко не  рассердился. Главное, все в порядке!  Самое  трудное позади,
остались пустяки: поставить вал  с колесом  в прежнее  положение, закрепить,
убрать ворот. Раз-два -- и готово!
     Мастер работал с подмастерьями на равных. Как только установили колесо,
он влез на  помост, а Юро принес вина. Мельник поднял кувшин, выпил  в честь
мастеров, остаток вылил на украшенное ветками колесо.
     -- Сперва вино, потом вода! Открывайте!
     Ханцо  открыл  шлюз.  Под  радостные крики  подмастерьев  новое  колесо
завертелось.
     Вытащили  во двор  из людской длинный стол и скамейки. Лышко  с помощью
Витко приволок кресло Мастера, поставил на почетное место во главе стола.
     Вымылись в мельничном ручье.  Пока  подмастерья переодевались  в чистые
рубашки и куртки,
     Юро заканчивал  последние  приготовления.  Торжественно вынес  жаркое и
вино.
     Пировали  под открытым небом до позднего вечера. Мастер  был в  хорошем
настроении, разговорчив. Похвалил Сташко и его помощников за хорошую работу,
даже  для глупого  Юро нашлось доброе слово -- оценил жаркое  и вино. Шутил,
пел песни вместе с подмастерьями, подливал им вина, сам пил больше всех.
     -- Веселей, ребята! Веселей! Вам можно позавидовать!
     -- Нам? -- удивился Андруш. -- Слышите, братцы, Мастер нам позавидовал!
     -- Потому что вы молоды!
     Мастер вдруг помрачнел, но ненадолго. Тут  же принялся рассказывать про
то время, когда  и  сам ходил в  подмастерьях.  А  был... ну  чуть  постарше
Крабата!
     -- У меня тогда был закадычный друг, звали его Ирко. Вместе учились  на
мельнице в Камерау, вместе  отправились странствовать  по Верхним  и  Нижним
Лужицам,  прошли всю Силезию,  всю Богемию.  Как придем на мельницу,  всегда
спрашиваем,  есть  ли  работа для двоих. Оставаться  поодиночке  не  хотели,
только вдвоем, вместе веселей.  Уж Ирко-то умел посмеяться! Да и  работал он
за троих. А девушки в нас души не чаяли!
     Мастер пустился в воспоминания. Умолкал, чтобы отхлебнуть вина, и опять
продолжал. Рассказал, как они с Ирко попали однажды в школу чернокнижия, где
проучились семь лет и овладели колдовским искусством. А окончив, вновь пошли
бродить по белу свету.
     -- Как-то работали мы на мельнице близ Косвига. Мимо проезжал  курфюрст
со своей свитой,  возвращаясь  с охоты, и  решил отдохнуть  у ручья,  в тени
деревьев.
     Мы,  подмастерья,   глядели  из-за  кустов,  как  они  пировали.  Слуги
постелили  скатерть прямо  на  траву, расставили  серебряные блюда  с разной
снедью --  паштет  из трюфелей,  всяческая дичь,  вина  разных  сортов, а на
десерт гора сластей.  Все это угощение  они возили  за собой в  корзинах  на
лошадях. Охотники расположились на траве, ели, пили.
     Курфюрст, тогда еще молодой человек, наевшись, заявил, что после такого
обеда  на свежем  воздухе он  чувствует  себя сильным, как  дюжина буйволов.
Завидев нас, потихоньку наблюдавших за пиром,  он крикнул,  чтоб мы принесли
ему  подкову,   да  побыстрее,  а  то  его  разорвет  скопившаяся  сила!  Мы
догадались,  что  курфюрст  задумал  гнуть подковы.  Ирко  тут же  сгонял на
конюшню.
     "Вот, ваша светлость!"
     Курфюрст  с  двух концов  ухватился за  подкову.  Его  егери,  стоявшие
поодаль  с лошадьми и  собаками, подошли  ближе. Затрубили рога,  и курфюрст
поднял вверх половинки  подковы. Потом, обратившись к господам, он предложил
им попробовать свои силы.
     Все наотрез отказались. Ирко же не вытерпел, подошел к курфюрсту.
     "С вашего позволения, сделаю другое -- соединю половинки".
     "Это может каждый кузнец!" -- ухмыльнулся курфюрст.
     "Да! В кузне. С мехами, молотом и наковальней. Но не голыми руками".
     Не   дожидаясь  ответа,  взял  половинки,  приложил   одну  к   другой,
пробормотал заклинание.
     "Вот -- во славу вашей милости!"
     Курфюрст  выхватил у  него из рук  подкову,  осмотрел  со всех  сторон.
Целехонька, будто только что отлита!
     "Как так? Только не втирай очки, что она будет держаться!"
     И хочет во  второй раз сломать подкову. Думал, это будет не трудно.  Да
не  тут-то  было!  Ломал,  ломал,  от  натуги  покраснел,  как индюк,  потом
побагровел, а под  конец посинел. С  яростью отбросил подкову  --  теперь он
побледнел от гнева, -- кричит:
     "Лошадей! Поехали!"
     Еле влез на коня, так у него ноги ослабли. С тех пор мельницу у Косвига
он объезжал стороной.

     Мастер  все  пил и рассказывал про свою юность,  больше всего про Ирко,
пока Михал не спросил, что же потом с ним сталось, с Ирко.
     Стемнело, звезды вышли на небо, над крышей конюшни повисла луна.
     -- С  Ирко?  -- Мастер обеими  руками обхватил  жбан с  вином. -- Я его
погубил!
     Подмастерья застыли от изумления.
     -- Да! --  повторил Мастер. --  Я его  погубил. Как-нибудь расскажу про
это. А теперь -- пить! Вина!
     Больше он не проронил  ни слова. Пил, пока мертвецки  пьяный не упал  в
кресло.
     Подмастерья не могли преодолеть  отвращения и ужаса. Так и не перенесли
его в дом, оставили  сидеть во дворе.  Утром,  проснувшись,  он  сам убрался
восвояси.




     До  сих пор,  если на мельнице в  Козельбрухе объявлялись странствующие
подмастерья и, согласно уставу гильдии Мельников, просили о ночлеге,  они не
находили тут приюта. По обычаям того времени, Мастер обязан был предоставить
странникам еду и кров хотя бы на одну ночь, но он пренебрегал этим правилом,
высокомерно  отвергая их  просьбу.  Он,  видите ли,  не  хочет иметь дела  с
бродягами и воришками, для них у  него не найдется ни куска хлеба,  ни ложки
каши.  Пусть отправляются  ко всем чертям,  а иначе  он спустит собак, и  те
будут гнать их до самого Шварцкольма.
     И странники  уходили несолоно  хлебавши.  Если  же  кто-нибудь  из  них
пытался  возражать, Мастер устраивал  так, что бедняге казалось,  будто  его
травят псами. Приходилось отбиваться палкой и удирать со всех ног.
     "Здесь не нужны соглядатаи, -- объяснял  Мастер, -- и  нахлебников  нам
тоже не надо!"
     Разгар  лета,  удушливое марево  над Козельбрухом.  Трудно  дышать.  От
водоема поднимается запах водорослей и ила. Видно, быть грозе.
     Крабат после обеда  улегся на берегу ручья  в тени  ракитника.  Руки за
голову, в зубах травинка. Его сморило, клонит ко сну.
     Сквозь  дрему  услышал -- кто-то, насвистывая, идет  по  дороге. Открыв
глаза, он видит стоящего над ним незнакомца. Длинный, тощий, смуглый, с виду
уже немолодой. Высокая,  широкополая шляпа, в левом ухе -- золотая серьга. А
так  путник  как путник: холщовые  штаны, тесак за поясом,  через  плечо  --
дорожный узелок. Странствующий подмастерье.
     -- Привет, брат!
     -- Привет! -- зевнул Крабат. -- Откуда? Куда?
     -- Вон оттуда, вон туда. Отведи меня к вашему мельнику!
     -- Он в своей комнате, -- вяло пробормотал Крабат. -- Из сеней прямо, а
дверь будет налево. Не ошибешься!
     Незнакомец с усмешкой оглядел Крабата.
     -- Делай как говорю, брат! Отведи меня!
     Крабат почувствовал силу, исходящую  от  незнакомца. Она-то и заставила
его подняться.
     Мельник  сидел в своей комнате  за  столом.  Он недовольно  взглянул на
незнакомца, вошедшего с Крабатом. Но тому хоть бы что!
     -- Мир дому сему! -- сказал  он, приподняв шляпу. -- Приветствую  тебя,
Мастер, и прошу оказать  гостеприимство, согласно  уставу гильдии. Мне нужен
ночлег на одну ночь.
     Но  Мастер  ответил в своей обычной  манере  и указал  на дверь. Однако
такое обхождение не смутило незнакомца.
     -- Насчет собак оставь при себе, я знаю, что у тебя их нет. Разрешаешь?
     С этими словами незнакомец преспокойно уселся по другую сторону стола.
     Крабат ничего не понимал. Как это Мастер позволяет такое? Он бы  должен
вскочить, вытолкать чужака взашей... Почему же он этого не делает?
     Безмолвно  сидели эти двое по  обе стороны стола, сверлили  друг  друга
взглядом.
     Где-то вдалеке раздались первые раскаты грома, глухо, едва различимо.
     В дверях появился Ханцо,  за ним  Михал, Мертен и остальные. Теперь все
были в сборе. Как они потом говорили,  каждый  почувствовал желание  увидеть
Мастера. Это и привело их сюда.
     Гроза приближалась. Порыв ветра захлопнул окна. Сверкнула молния.
     Незнакомец  вытянул губы  и вдруг...  плюнул на  стол. Тут  же на  этом
месте, откуда ни возьмись, появилась красная мышка.
     -- Ну-ка, Мастер, теперь ты, если сумеешь!
     Мастер выплюнул черную мышь, одноглазую,  как и  он сам. Мыши  обнюхали
друг друга, стали гоняться по столу,  норовя  укусить  друг друга  за хвост:
красная  -- черную, черная -- красную.  Вот-вот черная, изловчившись, цапнет
противницу! Незнакомец тут же прищелкнул пальцами.
     Там, где только что сидела, пригнувшись, красная мышь, появился красный
кот, готовый  к прыжку.  Мгновенно черная мышь обернулась  котом,  черным  и
одноглазым.  Шипя,  со вздыбленной  шерстью, двинулись они  друг  на  друга.
Прыжок! Прыжок!
     Красный кот все время  норовит попасть когтистой  лапой  в единственный
глаз черного. Еще немного, и выцарапает.
     На  этот раз  прищелкнул пальцами Мастер. На месте черного кота  возник
черный бойцовый петух.  Хлопая  крыльями, вытянув  шею, двинулся на красного
кота, обратил его в бегство... Тут уж незнакомец щелкнул пальцами.
     Два  петуха, черный и красный, со взъерошенными перьями, стояли  теперь
на столе, изготовившись к бою.
     А гроза  разбушевалась не на шутку.  Но  никто не обращает  внимания на
непогоду.  Все  пристально следят  за  поединком.  Яростно  хлопая крыльями,
петухи  наскакивают друг на друга, пускают  в ход  клювы, когти, шпоры. Град
ударов сыплется  то на  одного, то  на другого. Резкие, пронзительные  крики
наполнили комнату.
     Наконец красному  удалось  вскочить на  спину черного.  С остервенением
вцепившись  когтями,  долбит  он  клювом  противника,  летят перья... Черный
обратился  в  бегство.  Красный  кинулся  следом,  гоняет  его по  мельнице,
преследует по дороге в Козельбрух.
     В  последний  раз  молния  сверкнула  над  мельницей.  Громовой  раскат
рассыпался мелкой дробью. И... тишина! Лишь шум дождя за окном.
     -- Ты проиграл поединок! -- проговорил незнакомец. -- Неси-ка сюда еду,
да не забудь вина! Давай побыстрей! Я голоден.
     Мастер,  бледный  как мел,  поднялся  со  своего кресла,  отправился на
кухню.  Сам  принес хлеб, ветчину,  корейку, сыр, огурцы, маринованный  лук.
Достал из погреба жбан красного вина.
     --   Кисловато!  --  сказал,  отхлебнув,  незнакомец.  --  Налей-ка  из
маленькой бочки, что стоит справа  в углу. Ты хранишь ее для особых случаев,
сегодня как раз такой!
     Скрепя  сердце  Мастер  повиновался.  Он побежден  и  должен  выполнять
приказ!
     Гость принялся за еду. Подмастерья  молча за ним  наблюдали. Они стояли
как завороженные, не в силах отвести взгляд.
     Наконец путник отодвинул тарелку и вытер рот рукавом.
     --  Ну вот  я  и сыт. Что ж, вкусная еда! Ваше здоровье, братья! --  Он
поднял  бокал, подмигнул  подмастерьям. --  А  ты,  Мастер, запомни наперед.
Сперва погляди,  кто перед  тобой, а уж потом прогоняй! Это  говорю  тебе я,
Пумпхут!
     С этими словами он поднялся,  взял тесак, перекинул через плечо узелок,
вышел из Черной комнаты, распахнул двери мельницы и пошел своей дорогой.
     Крабат с парнями потянулись за ним. Мастер остался в одиночестве.
     Гроза  кончилась.   Над  Козельбрухом   вновь  засияло  солнце.   Пахло
свежестью.
     Пумпхут шел не оглядываясь. По  мокрым лугам, к лесу. Шел легко, весело
насвистывая. На солнце сверкала золотая серьга.
     --  Я ведь  вам  говорил! --  усмехнулся Андруш. --  С ним шутки плохи.
Хорошо  бы   сразу  догадаться,  что  это  он!..  Да   никто   почему-то  не
догадывается! А уж потом-то поздно.

     Три дня и три ночи Мастер не покидал Черной комнаты. Подмастерья ходили
на цыпочках. Они  были  свидетелями его  поражения и  теперь предчувствовали
дурное.
     Под вечер четвертого дня, когда уже заканчивали ужин, Мастер появился в
людской.
     -- За работу!
     Наверное, он был пьян --  от  него несло  вином.  Осунувшийся, бледный,
заросший, стоял он в дверях.
     --  Расселись тут!  А  ну  поднимайтесь!  Пускайте  мельницу! Засыпайте
зерно! Будем молоть всеми жерновами. И не отлынивать у меня!
     Подмастерья   надрывались  всю  ночь.   Мастер   подгонял  их  руганью,
подстегивал окриками и проклятьями, грозил наказанием, не давал отдышаться.
     Когда забрезжил рассвет, все просто с ног  валились.  Мастер отослал их
спать и целый день больше не беспокоил.
     Однако  с  наступлением  вечера  все началось  сначала.  До утра кипела
работа. Брань и проклятья сыпались градом. Так продолжалось из ночи в ночь.
     Только в ночь с пятницы на субботу работать не приходилось. По пятницам
собирались  в Черной комнате. Обернувшись воронами,  они нередко засыпали от
усталости, едва успев уцепиться за жердь.
     Мастера это не беспокоило. Сколько и что они заучивают -- их дело! Лишь
раз, когда сонный Витко плюхнулся с жерди, он пригрозил ему наказанием.
     Витко  было   тяжелее  всего.  Он   еще  рос,  набирался  сил.   А  тут
изнурительная  работа  по  ночам. Михал  и  Мертен  не раз  пытались  помочь
мальчику. Крабат, Ханцо и  Сташко, где только  можно, спешили его подменить.
Но Мастер строго следил за ними. Помочь удавалось редко.
     О Пумпхуте не вспоминали. Но все знали,  что Мастер отыгрывается на них
за свое поражение. Ведь они его видели!
     Прошло  полтора  месяца.  Наступил  сентябрь.  В новолуние, как всегда,
прикатил  Незнакомец  с  петушиным пером.  Подмастерья тут  же  принялись за
работу. Мастер взобрался на козлы, схватил кнут. Молча,  под щелканье кнута,
носились парни  с  мешками  на  спине  от  повозки  к мельнице,  ссыпали  их
содержимое в бункер мертвого жернова. Все  шло как всегда. Только  под конец
Витко  не выдержал. Свалился  под  тяжестью  мешка на полдороге  к мельнице.
Лежал,  уткнувшись  лицом в  землю, тяжело  дыша. Михал бросился к мальчику,
перевернул на спину, разорвал рубашку.
     -- Эй, что там случилось? -- подскочил Мастер.
     -- Ты еще спрашиваешь!  --  Михал нарушил  молчание,  обычное для такой
ночи.  --  Полтора  месяца, каждую ночь надрываемся!  Разве  парнишке  такое
вынести!
     -- Прочь! -- заорал Мастер, яростно взмахнув кнутом.  Конец его обвился
вокруг шеи Михала.
     -- Оставь его!
     В первый  раз  Крабат услышал голос  Незнакомца. В  этом  голосе словно
слились воедино полыханье  огня  и трескучий мороз. Его обдало холодом и тут
же бросило  в жар, словно вокруг него бушевало пламя. Незнакомец с петушиным
пером подал  знак Михалу  отнести  Витко в сторону, выхватил у Мастера кнут,
спихнул самого его с козел.
     Остаток  ночи  Мастер  работал  вместо Витко.  Мальчика  Михал отнес  в
постель.




     Ночная страда кончилась.  Теперь работали днем, а днем это было не  так
трудно. Вечерами занимались  кто чем хотел  -- кто играл на губной гармошке,
кто  рассказывал сказки,  кто  резал ложки.  Все было  как прежде. Пузыри на
ладонях  подсыхали,  натертые  места  на  плечах  заживали.  Учились  теперь
успешнее.  То, что  Мастер  по  пятницам читал  из  Корактора, повторяли без
запинки. Лишь Юро, как и прежде, спотыкался на каждом слове.
     Но что с него возьмешь!
     Как-то раз  Мастер послал Петара с Крабатом в  Хойерсверду за  бочонком
соли  и  другими  припасами. Мельник  никогда  не  отпускал  подмастерьев  с
мельницы поодиночке, редко по двое.  Наверное, имел на  то свои причины  или
следовал каким-то правилам.
     Запрягли  в  повозку  гнедых  и  с  рассветом  тронулись  в  путь.  Над
Козельбрухом стоял туман, но как только выехали из леса, взошло солнце, и он
рассеялся.
     Вот и Шварцкольм.
     Крабат все надеялся увидеть Певунью. Пока  ехали вдоль деревни, он то и
дело оглядывался по  сторонам. Напрасно! Среди стоявших у колодца девушек ее
не было. И у другого колодца, в конце деревни, тоже не видно.
     Крабат опечалился. Как давно он ее  не видел! С пасхальной ночи! Может,
на  обратном пути повезет?  А впрочем, лучше  уж  не надеяться,  тогда и  не
разочаруешься.
     Возвращались домой после полудня с бочонком соли и прочим грузом. И тут
его желание сбылось.
     Она стояла неподалеку от колодца, окруженная квохчущими курами. В руках
-- корзинка с кормом.
     -- Цып, цып, цып! -- сыплется зерно, куры кудахчут.
     Крабат  узнал  ее  с  первого  взгляда.  Едва  заметно  кивнул  в  знак
приветствия -- так, чтобы Петар не заметил. Певунья тоже ответила мимолетным
дружелюбным  кивком  -- так приветствуют чужих.  Куры,  которых она кормила,
были для нее сейчас важнее проезжих.
     Большой огненно-рыжий  петух клевал зерно у  самых  ног девушки. Крабат
позавидовал ему.
     Эх, поменяться бы с ним местами!

     Осень в этом году не торопилась.
     Но  вот  наконец и она.  Холодная, серая,  туманная и дождливая. А  как
нужны были сейчас теплые дни, чтобы перевезти побольше торфу на зиму.  Когда
хоть  полдня  не  было  дождя, тут  же  запрягали  телегу.  Остальное  время
проводили на  мельнице, в сарае, в  амбаре,  в конюшне. Каждый был рад найти
себе работу под крышей, только бы не мокнуть под дождем.
     Витко с весны здорово вытянулся, но по-прежнему был худой как щепка.
     -- Надо нам положить ему кирпич на голову, а то  весь в  рост уйдет, --
пошутил как-то Андруш.
     А Сташко предложил поставить его на откорм, как рождественского гуся:
     -- Чтоб нагулял побольше жирку, а то ведь прямо пугало огородное!
     Парнишка повзрослел, уже и рыжеватый пушок появился на подбородке и над
верхней губой. Его самого это не слишком занимало, а вот Крабат незаметно за
ним наблюдал: так, значит, вот как человек взрослеет за год на три года!
     Первый снег  выпал в этом  году  довольно  поздно. А  парней опять  уже
охватило   странное  беспокойство.   Все  их   раздражало.  Из-за   пустяков
разгорались  ссоры. Не было дня, чтобы кто-нибудь не бросился  на  другого с
кулаками.
     Крабату вспомнился прошлогодний разговор с Тондой. Неужто  ребята и  на
этот раз чуют недоброе?
     Чаще,  чем раньше, он вынимал нож  Тонды,  осматривал  лезвие. Оно было
чистым и блестящим. Кажется,  он, Крабат, не в опасности. Но ведь завтра все
может измениться!

     Наступило утро предновогоднего дня. Всю ночь валил снег.
     Когда Крабат шел умываться к колодцу,  он увидел  на снегу свежий след.
След вел от мельницы к лесу, в Козельбрух.
     Чей же это след?
     И  тут ему  встретился Михал с киркой и лопатой в руках. Он возвращался
из  леса -- шел сгорбившись, заплетающимся шагом. Что он там копал?.. Крабат
хотел было с  ним заговорить, но  тот лишь кивнул, отстраняясь. Без слов они
поняли друг друга.
     Михала  будто  подменили:  он  замкнулся, отгородился от  всех, даже от
Мертена. Словно стена отделяла его от людей.
     Мастер исчез с самого утра.
     Приближалась  новогодняя  ночь.  Подмастерья  поднялись  наверх,  легли
спать.
     Крабат,  хоть  и  решил  бодрствовать, заснул,  как  и  все  остальные.
Примерно в полночь проснулся, стал прислушиваться.
     Грохот... Затем -- тишина.
     Крабат натянул на голову одеяло.
     Он желал только одного -- умереть.
     Наутро, в Новый год, они нашли Михала. Тот лежал на полу в  каморке под
свалившейся с потолка балкой. Подмастерья внесли его в людскую. Простились.
     После полудня понесли к Пустоши.








     Мастера все еще не было, мельница не работала.  Подмастерья валялись на
нарах, жались  к  теплой  печке.  Мертен с утра до вечера  молчал. Лишь раз,
когда  Юро  принес  одежду  Михала и положил  в  изголовье постели, очнулся.
Убежал в сарай, там  провел  ночь. Вернувшись, сидел  безучастно,  ничего не
видел, не слышал, ничего не делал, просто сидел.
     Крабат  мучительно  думал.  Тонда  и Михал погибли не случайно... Оба в
новогоднюю ночь... по чьей воле? По какой причине?
     Мельник все не возвращался.
     Наступил вечер. Витко  уже собрался было задуть фонарь, как вдруг дверь
отворилась.  На  пороге стоял Мастер,  бледный как мел. Он оглядел всех,  но
отсутствия Михала, казалось, не заметил.
     -- Работать!
     Повернулся и исчез до утра.
     Парни поспешно оделись, ринулись к лестнице. Петар и Сташко помчались к
пруду  открывать  шлюзы, другие побежали к  жерновам с мешками  на  спине --
засыпать зерно. С шумом и  грохотом заработала мельница. У всех  стало легче
на душе. Мельница мелет! Жизнь продолжается!..
     В  полночь закончили помол. Войдя в спальню, подмастерья заметили,  что
на  постели  Михала  кто-то  лежит. Парнишка  лет  четырнадцати, не  больше.
Чересчур  маленький даже  для своего  возраста. И  вот что странно -- лицо у
него черное, а  уши красные. Они окружили постель, стали с любопытством  его
разглядывать.  Крабат,  державший  в руках  фонарь,  направил  свет  на лицо
мальчика. Это его разбудило. Увидев одиннадцать белых призраков, обступивших
его постель, тот вздрогнул, испугался. Крабату показалось лицо знакомым.
     Только вот откуда?
     --  Не  бойся нас! -- успокоил он  парнишку. -- Мы -- подмастерья.  Как
тебя зовут?
     -- Лобош. А тебя?
     -- Крабат. А это...
     Но мальчуган перебил его:
     -- Крабат? Я знал одного мальчика, его тоже так звали.
     -- Да ну?
     -- Только он был поменьше.
     Тут и Крабат вспомнил.
     --  Ты Маленький  Лобош  из  Маукендорфа! А черный  потому,  что король
мавров!
     -- Да! Но это в последний раз. Теперь я ученик тут, на мельнице!
     Мальчик произнес это с гордостью. Подмастерья промолчали.
     
     К завтраку  Лобош явился  в одежде Михала.  Он попытался  смыть сажу  с
лица, но  это ему не совсем  удалось: в уголках глаз и  вокруг носа остались
темные пятна.
     -- Ничего! -- рассмеялся Андруш. -- Полдня  на мельнице, и все пройдет!
Станешь весь белый!
     Малыш был голоден. Он  уминал  кашу так, что за ушами трещало.  Крабат,
Андруш и Сташко ели с ним из одной миски.
     --  Если  ты работаешь так, как  ешь, -- усмехнулся Сташко,  --  мы все
можем и отдохнуть!
     -- А надо есть поменьше?
     --  Ешь,  ешь!  Не стесняйся! -- успокоил  его  Крабат.  --  Тебе нужно
набраться сил. Здесь кто голоден, сам виноват.
     Лобош склонил голову набок, прищурясь, уставился на Крабата.
     -- Ты похож на его брата.
     -- На какого брата?
     -- Ну, на брата другого Крабата. Я же говорил, что знал одного Крабата.
     -- Который был в Штимбрухе, а потом удрал от вас в Грос-Парвитце?
     -- А ты откуда знаешь? -- изумился Лобош. И тут он хлопнул себя по лбу.
-- Видишь,  как можно ошибиться! А я  тогда  думал, ты на полтора, ну на два
года меня старше...
     -- На пять! -- буркнул Крабат.
     В  это  мгновение  дверь  отворилась,  на  пороге стоял  Мастер.  Парни
понурились.
     -- Эй!  --  Мастер  подошел  к  ученику. --  Для  начала слишком  много
болтаешь! Понятно?
     Он обернулся к Сташко, Крабату и Андрушу:
     -- Он должен есть кашу, а  не трещать как сорока! Пусть-ка зарубит себе
на носу! Позаботьтесь об этом!
     Мастер ушел, хлопнув дверью.
     Лобош  вдруг почувствовал, что сыт. Он  втянул голову  в плечи, отложил
ложку. И вдруг, подняв глаза, увидел, что Крабат чуть заметно ему кивнул. Но
мальчику и этого было достаточно, теперь он знал: здесь, на мельнице, у него
есть друг!
     И Лобош не избежал  испытания  мучной пылью. После завтрака Мастер увел
его подметать каморку.
     -- Почему ему должно быть легче, чем нам? -- брюзжал  Лышко. -- Малость
муки ему не повредит! Никто еще от этого не умирал.
     Крабат ничего  не возразил. Он думал  о  Тонде,  о  Михале. Если хочешь
помочь Лобошу, не  надо злить  Лышко даже по  мелочам! Главное, не возбудить
его подозрений!  Пока  вмешаться  нет  возможности,  уж  придется  мальчонке
помучиться до обеда, помахать метлой.
     Крабат представил  себе  парнишку: слипшиеся  ресницы, нос забит мучной
пылью. Как ни старайся, пыли не убывает. Да что ж тут поделаешь!
     Он  еле  дождался обеда.  Когда  подмастерье пошли на кухню, кинулся  к
каморке. Отодвинув засов, открыл дверь:
     -- Выходи! Обед!
     Лобош сидел в углу, скорчившись, обхватив голову руками. Заслышав голос
Крабата, вздрогнул, вскочил, поплелся, волоча метлу, к двери.
     -- Я не справился!  Старался,  старался,  бросил,  и все! Как  думаешь,
Мастер за это выгонит?
     -- Да нет, не бойся, -- успокоил его Крабат, -- все будет как надо.
     Он пробормотал  заклинание,  начертил  в воздухе магический  знак. Пыль
мгновенно  взвилась  вверх, будто подгоняемая ветром.  Белое  мучное  облако
поднялось над головой Лобоша и... через дверь -- к лесу.
     Каморка была чисто выметена. Мальчонка только рот разинул.
     -- А... как это делается?
     Крабат не ответил.
     -- Обещай, что не расскажешь ни одной живой душе! И пойдем скорее, а то
суп остынет!

     Вечером, как только новый ученик отправился спать, Мастер позвал к себе
всех подмастерьев  и  Витко. Так же, как это было в прошлом году с Крабатом,
он  сообщил Витко об уставе гильдии Мельников и по всем правилам перевел его
из учеников в подмастерья. Ханцо и Петар поручились за Витко.
     Мастер тронул лезвием тесака его голову и плечи:
     -- "По уставу гильдии Мельников..."
     Рыжий стал полноправным подмастерьем.
     Андруш в  сенях приготовил пустой мешок. Его тут же накинули  на Витко,
как только тот вышел от Мастера.
     Новоиспеченного подмастерья потащили к жерновам, чтобы "перемолоть".
     -- Поосторожней с ним! -- предупреждал  Ханцо. -- Не  забудьте,  что он
тощий!
     -- Тощий или  толстый, -- возразил Андруш, -- а работник на мельнице не
портняжка! Должен все испытать! Взяли! Понесли!
     Они мяли и валяли  его,  как того требует обычай, однако не так  долго,
как  в прошлом году Крабата. Андруш прекратил это быстро. Петар  снял мешок.
Сташко посыпал голову Рыжего мукой. Опять его схватили и трижды подбросили в
воздух. Выпили за его здоровье и успехи.
     Вино в этот раз было  не  хуже прошлогоднего. Но парни были невеселы. И
все из-за Мертена. Он по-прежнему молчал и во время еды,  и во время работы.
Молчал  и  когда мяли Витко.  И теперь  сидел на  мучном ларе,  безучастный,
угрюмый, словно окаменев.
     -- Эй! -- крикнул Лышко. -- Тебя  будто из-за угла мешком  ударили!  --
Он,  смеясь, протянул Мертену кружку с вином. -- Пей до дна! С  души воротит
от твоей постной рожи!
     Мертен поднялся. Не произнеся ни слова,  подошел к Лышко да  как двинет
по кружке!
     Вино разлилось.
     Они  стояли, глядя в упор друг на друга.  Лышко  струхнул не на  шутку.
Парни затаили дыхание. Воцарилась тишина.
     Вдруг  в коридоре послышались  шаги,  легкие,  легкие. Ближе! Все, даже
Мертен и Лышко, обернулись.
     Крабат, стоявший у двери, распахнул ее.
     На пороге, босой, в одной рубашке, завернувшись в одеяло, стоял Лобош.
     -- Это ты, король мавров?
     -- Я... Я! Я боюсь! Там одному страшно. Вы не пойдете спать?



    НА КРЫЛЬЯХ


     Ох уж этот Лобош! С первого же дня он приглянулся всем, даже Мертен был
с ним  по-своему приветлив: посмотрит, кивнет -- все это молча, не произнося
ни слова.
     С  другими  же Мертен  был  по-прежнему  замкнут.  Машинально  выполнял
обычную  работу,  не   возражал   ни  товарищам,   ни   Мастеру.  Вообще  не
разговаривал. Даже по пятницам, когда Мастер заставлял повторять прочитанное
из Корактора,  хранил упорное молчание. Мастер был невозмутим: "Успеваете вы
или нет в тайной науке -- дело ваше. Мне это все равно!"
     Крабат  очень беспокоился за  Мертена  -- как  с ним быть, чем  помочь?
Тонда,  наверное,  что-нибудь посоветовал бы, да  и Михал  тоже. А теперь он
совсем один...
     Еще счастье,  что появился Лобош! Парнишке ничуть не  легче,  чем  было
другим  ученикам,  и, если  б  Крабат ему  не  помогал,  вряд ли бы он долго
продержался. Раз-другой Крабат  во  время работы  будто  ненароком  окажется
рядом  с  Лобошем, перекинется словом  и,  как тогда Тонда, опустит  руку на
плечо, чтобы придать пареньку сил.
     -- Только не подавай  вида, что  стало легче, -- говорил  он Лобошу. --
Смотри, чтоб не заметил Мастер. И Лышко -- он ему все доносит.
     -- А разве помогать запрещено? А что тебе будет, если кто узнает?
     -- Не думай об этом! Главное, себя не выдай!
     Лобош был хоть  и мал, но  на  редкость сметлив. Он  с  такой ловкостью
изображал  смертельно  усталого --  охал,  кряхтел, стонал,  -- что все  ему
верили.  Каждый  вечер, встав из-за стола, еле плелся к постели.  А по утрам
являлся к завтраку таким вялым, что, казалось, вот-вот свалится со стула.
     Но  он  был  не  только смышленым пареньком  и хорошим  актером. Как-то
Крабат увидел его за мельницей -- Лобош скалывал лед.
     --  Я  хочу  тебя  спросить,  Крабат...  --  сказал  он,  словно  вдруг
решившись. -- Ответишь?
     -- Если смогу!
     -- Ты вот все помогаешь мне  с тех  пор,  как я тут, на мельнице.  Хоть
тебе и грозит расправа. Что ж, думаешь, я не вижу?
     -- Ты об этом хотел меня спросить?
     -- Нет! О другом!
     -- О чем же?
     -- Скажи, как мне тебя отблагодарить? Что я могу для тебя сделать?
     -- Отблагодарить?
     Крабат хотел было уклониться от ответа, но потом передумал.
     --  Как-нибудь я расскажу тебе о моих  друзьях -- о  Тонде и  о Михале.
Обоих уже нет. Если ты меня выслушаешь, это и будет благодарность!

     В конце января наступила  оттепель, неожиданная  и дружная. Еще вчера в
Козельбрухе  все  насквозь  промерзло,  а  с   утра  подул  западный  ветер,
неслыханно теплый для этого времени года. Засияло  солнце, снег за несколько
дней  растаял.  Лишь в оврагах, лощинах  и  низинах  оставались грязно-серые
пятна. А рядом коричневые поля, черные холмики над кротовыми норками, первые
проблески зелени среди пожухлой травы!
     -- Погода как на пасху! -- говорили подмастерья.
     Теплый  западный  ветер  все  больше  досаждал  парням,  он  утомлял  и
будоражил. Вечером  они долго не  засыпали, ворочались с  боку на бок. Спали
беспокойно, вскрикивали  от дурных снов. Только  Мертен лежал неподвижно  на
своих нарах, не ворочался, не разговаривал даже во сне.
     В  эти  дни  Крабат  все  думал  о Певунье  и  решил в  праздники с ней
заговорить.  Времени до тех пор еще  много,  успокаивал он себя.  Но мысль о
том, как это будет, ни на минуту его не покидала.
     Уже трижды во сне он был на пути к Певунье, но ни разу не дошел. Что-то
мешало, а что, никак не мог вспомнить.
     Что же это было? Что его удерживало?
     Начало  сна  помнилось  отчетливо.   Ему   удалось   уйти  с   мельницы
незамеченным.  Он  пошел к Шварцкольму не  обычным путем, а  по тропке через
болото. Этой дорогой вел  его когда-то Тонда с торфяника домой.  А дальше...
провал...
     Как-то  ночью, проснувшись от воя ветра, Крабат стал  упрямо вспоминать
начало  сна. В третий, в четвертый,  в шестой  раз,  пока не  заснул. И  тут
увидел:

     /
     Крабат  улучил момент  и  убежал  с  мельницы никем  не замеченный.  Он
стремится  к  Певунье, в  Шварцкольм.  Выбирает  не обычную дорогу, а тропку
через болото, которую ему показал Тонда, когда они возвращались с торфяника.
И вдруг Крабат чувствует под ногами топкую почву. Спускается туман... и  вот
уже ничего не видно. Неужто он потерял дорогу? Крабат  пытается идти дальше.
Но с каждым шагом проваливается все глубже и глубже: по  щиколотку, почти по
колено... Да, он угодил в трясину.  И чем больше старается выбраться из нее,
тем глубже его засасывает.
     Холодная трясина словно втягивает Крабата. Густая, цепкая, черная масса
хватает  за колени, за бедра. Вот уже ему  по поясницу. Скоро она  сомкнется
над  его  головой. Остается только кричать. Он кричит изо всех сил, зовет на
помощь, хоть и понимает, что это бессмысленно. Кто услышит его?
     -- Спасите! Спасите! Тону!
     Туман  сгущается. Крабат видит  вблизи два неясных силуэта.  Может, это
Тонда и Михал?
     -- Стойте! -- кричит он им. -- Не подходите! Здесь трясина!
     Фигуры сливаются в одну. Она надвигается. И вдруг бросает ему веревку с
деревянной поперечиной. Крабат хватается за нее. Чувствует,  что  его тащат,
из болота. Он спасен!
     Все произошло  так быстро, что он не успевает опомниться. Ошеломленный,
стоит перед своим спасителем, хочет его поблагодарить...
     -- Да чего уж там! -- говорит Юро.
     Юро?! Лишь сейчас Крабат замечает, что спас его Юро.
     -- Если хочешь попасть в Шварцкольм, лучше лететь!
     -- Лететь? Как ты себе это представляешь?
     -- Очень просто! На крыльях!
     И Юро тут же исчезает в тумане.
     -- Лететь!.. Лететь на крыльях! -- повторяет Крабат.
     Как странно, что ему самому не пришло это в голову!
     Обернувшись вороном, как  обычно по пятницам,  он расправляет крылья  и
поднимается над землей. Несколько взмахов, и он выбрался из тумана. Он летит
в Шварцкольм!
     Над деревней --  ясное  солнышко. Внизу, у колодца, Певунья кормит кур.
Вдруг над ним  скользнула  чья-то  тень.  Пронзительный  крик ястреба, шорох
крыльев, свист... В  последнее  мгновение Крабат успевает  резко  свернуть в
сторону. Ястреб промахнулся.
     Крабат понимает -- на  карту  поставлена жизнь! Камнем летит  он  вниз,
падает среди разбегающихся кур. Только здесь, рядом с Певуньей, он чувствует
себя в безопасности,  принимает человеческий облик, щурясь, глядит  в  небо.
Ястреб исчез.
     Вдруг, откуда ни возьмись, у колодца Мастер. В гневе протягивает руку к
Крабату:
     -- Следуй за мной!
     -- Почему? -- удивляется Певунья.
     -- Он принадлежит мне!
     -- Нет!
     Всего одно слово, но звучит оно так, что возразить нельзя.
     Она обнимает Крабата за плечи, окутывает его шалью, мягкой, теплой.
     -- Идем, -- говорит она. -- Пошли! И они уходят вместе, не обернувшись.
     /



    ОТСЮДА НЕТ ПУТИ!


     Утром оказалось,  что пропал Мертен. Постель его была свернута,  одеяло
сложено,  куртка  и  фартук  --  в  тумбочке. Под  табуреткой  -- деревянные
башмаки. Никто не видел, как он уходил. Заметили лишь за завтраком.
     Все бросились его искать, но нигде не нашли.
     -- Он улизнул! Надо скорее сообщить Мастеру! -- злорадствовал Лышко.
     Однако Ханцо преградил ему путь:
     -- Ты что, не знаешь? Это -- дело Старшого!
     Все ожидали  гнева, крика,  проклятий. Ничего подобного! Как  рассказал
Ханцо,  Мастер  не принял  известия  всерьез.  "Мертен  не в своем  уме!" --
проронил он. На вопрос: "Что делать?" -- буркнул: "Оставь, вернется!"
     -- От его взгляда я  буквально похолодел, думал,  превращусь  в льдину.
Хоть бы все обошлось!
     -- Э, нет  уж! Кто удирает с мельницы, должен знать, что его  ждет!  --
съязвил Лышко. -- Да что ему сделается!.. Кожа у него, как у слона!
     -- Ты так думаешь? -- не удержался Юро.
     -- А то! -- Лышко стукнул кулаком по столу.
     Плю-х-х! В лицо ему выплеснулся  суп. Густой! Прямо с огня! Лышко взвыл
от боли:
     -- Кто? Кто это сделал?
     Вне себя от бешенства, он стал вытирать щеки, глаза, нос.
     Всем было ясно, что без чьей-то помощи  здесь не обошлось. Лишь  Юро по
своей  простоте  не  заподозрил тут,  видно, дурного умысла.  Вот только суп
жалко!
     -- В другой раз ты, Лышко, не бей по столу. Или уж бей не так сильно!

     Чего  боялся Крабат,  то и случилось. Вечером, с  наступлением темноты,
Мертен явился. Понуро опустив голову, стоял он на пороге.
     Мастер не бранил его, не кричал.
     -- Ну, как прогулялся? Видать, не понравилось, раз  так рано  вернулся?
Или  что  помешало?..  Не хочешь  со  мной говорить?  Давно  замечаю  --  не
раскрываешь рта. Что ж, я тебя не заставляю,  мне все  равно! Можешь еще раз
попробовать! Пытайся сколько влезет! Никому не удалось, и тебе не удастся!
     Лицо Мертена по-прежнему было каменным.
     --  Притворяйся, притворяйся! Делай  вид, что  это тебя не трогает! Я и
эти одиннадцать знаем, каково тебе. А теперь убирайся!
     Мертен ушел на чердак, лег на нары.
     У всех в этот вечер было тяжело на душе.
     -- Давайте отговорим его бежать еще раз, -- предложил Ханцо.
     -- Попробуй! -- отозвался Сташко. -- Он не послушает!
     -- Боюсь, он вообще ничего слушать не станет, -- сказал Крабат.
     Ночью  погода переменилась.  Ветер стих, ударил  мороз.  Окна покрылись
узором. Утром, выйдя из дому, они увидели, что все обледенело. Замерзли лужи
и вода  на  краях  колодца, холмики над  кротовыми  норками окаменели, земля
затвердела.
     -- Скверно  для урожая! -- покачал головой Петар. --  Мороз  без снега.
Все померзнет!
     Крабат обрадовался, увидев  за завтраком Мертена. Тот уплетал  кашу как
ни в чем не бывало. Видно, наголодался за сутки.
     Отправились на работу. Никому и в голову не приходило, что Мертен опять
пустится  в  путь, теперь уж  средь  бела  дня.  Лишь  в  обед заметили  его
отсутствие.
     Два  дня и две ночи его не было. Никогда еще ни один беглец не пропадал
так долго. Думали, его и  след простыл. Ан нет! Утром на третий день явился.
Завидели  еще издали --  бредет, шатаясь,  через луг.  Еле дошел -- усталый,
обмороженный. Страшно смотреть!
     Крабат  и Сташко встретили  его у дверей, ввели в людскую. Петар снял с
него  башмак,  Кито  --  другой. Ханцо послал  Юро за холодной  водой, сунул
побелевшие ноги Мертена в таз, принялся растирать.
     -- Надо скорей уложить его в постель! Может, еще отойдет!
     Тут  дверь  отворилась.  Мастер!  На  этот  раз  насмехаться  не  стал.
Подождал, пока поднимут Мертена, подошел ближе.
     --  Погодите  наверх  тащить,  мне  сказать ему  надо!.. Думаю, с  тебя
достаточно. Отсюда нет пути! А вы вот что -- не хлопочите! От меня  зависит,
кто умрет здесь, на мельнице! Только от меня! И ни от кого больше.
     С этими словами он ушел.
     Мертена отнесли в постель, дали  горячего питья, укрыли одеялами. Ханцо
остался  наверху, присел  рядом на  нары. Подождал, пока заснет. Убедившись,
что его помощь больше не нужна, спустился вниз. Надо было работать.




    СНЕГ НА ПОЛЯХ


     Мертен  был  плох,  его лихорадило,  он задыхался, не мог глотать. Лишь
через несколько дней с трудом проглотил ложку супа.
     Ханцо распорядился, чтобы кто-нибудь всегда был с ним рядом, не спускал
глаз  с  больного.  Дежурили  и по  ночам: боялись,  что  в беспамятстве  он
что-нибудь  над собой  сделает. Ведь  Мастер  твердо сказал,  что  все  пути
отрезаны.
     "От  меня зависит,  кто умрет здесь, на мельнице!" -- эти слова Мастера
не  выходили  у  Крабата  из головы.  Разве  в  них не таится ответ  на  его
мучительные раздумья  о смерти  Тонды и  Михала?  Но  пока  это  только  еще
догадка.  Нужно  подтверждение. Что  ж, придет  время, и все  разъяснится. И
тогда он  призовет Мастера к ответу. Да, так все и  будет. Но пока нельзя  и
вида  подавать.  Надо  изображать  простодушного,  прилежного  и  послушного
ученика,  самому  же готовиться к возмездию. А главное -- преуспеть в тайном
искусстве.
     Ни  снежинки  не  выпало  в  эти  февральские   дни,  а  мороз  лютовал
по-прежнему.  По  утрам шли к шлюзам, срубали лед. Проклинали гнилую погоду,
поманившую было теплом.
     Как-то  днем,  когда  подмастерья  садились обедать,  со  стороны  леса
показались трое людей. Один -- высокий, крепкий, в расцвете сил, двое других
-- сутулые, белобородые старцы.
     Лобош заметил их первым. Он был глазастый, все видел.
     -- К нам гости! -- крикнул он громко.
     Тут  и  другие  увидели ходоков.  Они,  видно,  шли  из Шварцкольма.  В
зипунах, в зимних  шапках. Мельницу в  Козельбрухе крестьяне  из близлежащих
деревень всегда обходили стороной. Но эти шли напрямик.
     Ханцо  открыл  дверь.  Подмастерья  в  нетерпении столпились  в  сенях,
притихли.
     -- Чего вы хотите?
     -- Поговорить с мельником.
     -- Я  -- мельник. -- Мастер незаметно вышел из своей  комнаты, двинулся
навстречу крестьянам. -- Что вам надо?
     Высокий снял шапку.
     -- Мы из Шварцкольма. Я  -- староста,  а эти двое  --  наши старейшины.
Передаем  привет  от всех  жителей  деревни  и  просим  тебя,  мельник,  нас
выслушать. Я думаю... Тебя не удивит...
     Мастер прервал его властным жестом.
     -- Без лишних слов! Что вас сюда привело?
     -- Мы просим твоей помощи!
     -- В чем дело?
     -- Мороз, а на полях нет снега! -- Староста теребил в руках свою шапку.
-- Если в ближайшие дни не пойдет снег, озимые погибнут!
     -- А я тут при чем?
     -- Просим тебя, мельник, сделай так, чтобы пошел снег!
     -- Пошел снег? Как это?
     -- Мы знаем -- ты можешь! Сделай так, чтобы пошел снег!
     -- Мы ведь  не  задаром!  -- вмешался один  из  стариков.  -- За  добро
отплатим добром. Получишь две сотни яиц, пять гусей и семь кур.
     -- Только бы снег пошел! -- добавил второй.
     -- Иначе пропадет урожай, будем голодать.
     -- Мы и наши дети! -- вторил ему староста.
     -- Сжалься над нами! Пусть пойдет снег!
     Мельник поскреб в затылке.
     -- Многие годы я вас в глаза  не видел. Теперь же, когда я понадобился,
вы тут как тут!
     --  Ты наша последняя  надежда!  Если не пошлешь снега, мы погибнем! Ты
ведь не откажешь нам в помощи, мельник? Умоляем тебя на коленях, как господа
Бога! -- Они опустились перед Мастером на колени, уронили головы на грудь.
     -- Выполни нашу просьбу! Смилуйся!
     -- И не подумаю! Отправляйтесь домой! Что мне до ваших  озимых! Мы тут,
на мельнице, не помрем с голоду! Уж  я позабочусь об этом, мы и без снега не
пропадем. А вы, лапотники,  отвяжитесь от меня со  своими яйцами  и  птицей!
Подыхайте с голоду,  не мое  дело! Я  и пальцем не шевельну ради вас и ваших
сопляков! И не ждите!
     -- А вы? --  обратился староста к подмастерьям. -- И вы тоже  не хотите
помочь  нам,  господа  подмастерья?  Сделайте это из милосердия, ради  наших
несчастных деток! Уж мы вас отблагодарим!
     -- Да он  совсем сдурел! -- взорвался Лышко. -- Сейчас  я  спущу собак!
Ату!
     Он пронзительно свистнул.  Тут  же раздался остервенелый,  многоголосый
лай. Староста подскочил, уронил шапку.
     -- Скорее! Они разорвут нас! Надо бежать! Бежать!
     Старики, подобрав полы тощих зипунишек, бросились прочь. Бегом по лугу,
к лесу.
     --  Хорошо  придумано, Лышко!  --  одобрил  Мастер.  -- Молодец!  -- Он
похлопал его  по плечу. --  Ну, от  них мы избавились! Надолго запомнят этот
день! Больше мы их не увидим!

     Крабату жаль было старосту и  его спутников. Как он зол был на Мастера!
Ну что они ему сделали? Почему он им отказал? Ему ведь ничего  не  стоило им
помочь!  Заглянуть в  Корактор,  произнести  несколько  слов,  подходящих  к
случаю. Как жаль, что  Крабат их не знает, этому Мастер их еще не учил. А то
бы  он сам  вызвал  снег на  свой страх и  риск.  Да и Петар, и Ханцо, и еще
кое-кто наверняка попробовали бы тут свои силы.
     Один только Лышко радовался "победе", его так и распирало от  гордости.
А здорово он их разыграл с собаками! И ведь поверили, убежали!
     Но  злорадство  его  не  осталось  безнаказанным.  Ночью  он вскочил  с
отчаянным  криком:  свора  черных  псов ринулась  на  него  во  сне,  норовя
разорвать на куски.
     -- Вот ужас-то! -- посочувствовал Юро. -- Какое счастье, что это только
сон!
     Пять раз нападали на Лышко черные псы, пять раз он вскакивал с криком и
всех будил. До того надоел, что они его вышвырнули.
     -- А ну-ка бери свое одеяло и убирайся в сарай! Там можешь хоть до утра
воевать с собаками. И орать сколько влезет! С нас хватит!
     Проснувшись  утром,  глазам   своим  не  поверили:  снег!  Все   вокруг
белым-бело! Снег,  видно,  шел  всю  ночь,  но и  сейчас  все  шел  большими
пушистыми хлопьями.
     Уж  теперь-то крестьяне будут  довольны  и  в  Шварцкольме,  и во  всех
окрестных деревнях. Неужто Мастер передумал и все-таки помог?
     --  Может,  это Пумпхут? -- предположил Юро.  -- Крестьяне  ведь  могли
встретить его и попросить. А уж он-то никогда не откажет!
     -- И верно, Пумпхут! -- согласились остальные. -- Разве он откажет!
     Но  нет, не Пумпхут!  Опять в обед, и опять же Лобош  увидел их первым,
явились староста и старейшины из Шварцкольма. На этот раз на санях. Привезли
Мастеру обещанное: семь кур, пять гусей, две сотни яиц.
     -- Спасибо тебе, мельник! -- Староста склонился в глубоком  поклоне. --
Спасибо тебе! Ты спас наших детей! Мы бедные люди, ты знаешь! Возьми,  что у
нас есть, мы принесли тебе это в знак благодарности!
     Мастер выслушал его с недовольной миной. Пытаясь сохранить спокойствие,
проронил:
     -- Кто вам помог, не  знаю! Только  не я.  Это уж наверняка.  Забирайте
свое барахло и  проваливайте! -- Он повернулся  и ушел в свою  комнату. Было
слышно, как щелкнула щеколда.
     Гости стояли со своими дарами словно побитые. Юро пришел им на помощь.
     -- Возвращайтесь  домой! Выпейте  рюмочку и забудьте все  это!..  -- Он
подсобил им погрузить все в сани.
     Крабат смотрел  вслед саням,  пока  они не  скрылись  в лесу. Долго еще
издали  доносился  скрип полозьев,  звон  колокольчиков,  слышалось щелканье
кнута, звучал голос старосты, погонявшего лошадей: "Но, но-о!"



    Я - КРАБАТ!


     Пришла весна, таял снег. Крабат учился как одержимый. Он давно перегнал
всех, и Мастер  не мог им нахвалиться. Ему, видно, было невдомек, что парень
старался изо всех сил, чтобы приблизить час расплаты.
     Как-то воскресным днем Мертен впервые поднялся с постели, сел за сараем
на солнышке. Бледный, худой...  В чем только душа держится! Он был  молчалив
по-прежнему. Раскрывал рот лишь в случае крайней необходимости: "да", "нет",
"дай сюда", "ладно", "брось". Других слов будто и не знал.
     В пятницу  Лобоша приняли  в  школу чернокнижия.  Как  удивился  малыш,
превратившись в ворона!  Небольшая забавная черная птица с  живыми глазами и
взъерошенными перьями никак не могла успокоиться. Весело кружила по комнате,
задевая  крылом  череп и книгу.  Мастеру пришлось трижды шикнуть, прежде чем
она утихомирилась и уцепилась за жердь.
     "Это искусство мысленно разговаривать с другим человеком так, чтобы тот
слышал и понимал слова, будто они исходят от него самого..."
     Ученикам  сегодня  нелегко  быть  внимательными  --  Лобош   без  конца
отвлекает. Смех, да и только! То вращает глазами, то вертит шеей, то хлопает
крыльями. Тут уж не до Корактора!
     Но Крабат старался не  пропустить ни слова:  сразу сообразил, как важен
этот урок для него и Певуньи. Запомнил все слово в слово.
     Перед  сном, в  постели, повторил несколько раз подряд, чтобы уж век не
забыть.
     В  субботу  перед  пасхой, как только спустились сумерки, Мастер  вновь
отослал их по двое добывать магический знак. На этот раз Крабату выпало идти
с Лобошем.  Взяли по  два одеяла. Больно  пасмурно,  как бы дождь  не пошел!
Уходили с мельницы последними. Нужно было торопиться, чтобы другие не заняли
знакомое место. Но когда дошли, оказалось, что опасения Крабата напрасны.
     На  опушке  леса собрали ветки, сучья, кусочки коры. Разожгли костерок.
Крабат рассказал Лобошу, для чего они здесь.
     Лобош зябко кутался в одеяло. Хорошо, хоть  он здесь не один!  А то  бы
помер со страху, и тогда уж на этом месте  поставили  бы еще один деревянный
крест, только чуть-чуть поменьше!..
     Поговорили немного о школе  чернокнижия,  как  в ней учатся колдовству.
Помолчали... И тут Крабат стал рассказывать про Тонду и Михала. "Я ведь тебе
обещал..."  Едва начав, сообразил, что сидит на месте Тонды, а  напротив, по
ту сторону костра, такой же мальчик, каким был он  сам в те далекие времена.
Да, теперь он на месте Тонды.
     Не  хотелось  рассказывать  о  смерти  Михала и  Тонды,  но чем  больше
говорил,  тем  больше  убеждался  --  надо!  Поведал  о  смерти  Воршулы,  о
предостережении  Тонды:  подмастерья  приносят девушкам  несчастье.  Мальчик
должен был это знать.
     Так  получилось, что  рассказал  все.  Только  о  тайном  свойстве ножа
умолчал, чтобы нож его не утратил.
     -- Ты знаешь, кто виноват в смерти Тонды и Михала?
     -- Догадываюсь! И если мои подозрения подтвердятся, рассчитаюсь!

     Около полуночи начал накрапывать мелкий дождик. Лобош натянул на голову
одеяло.
     -- Не надо! -- посоветовал  Крабат.  --  А то  не услышишь  колоколов и
пения в деревне.
     Вот  и звон  колоколов, и голос Певуньи. Вступает хор  девушек и  снова
голос Певуньи.
     -- Красиво! -- тихо сказал Лобош. -- Ради этого можно и промокнуть!
     Они посидели молча. Лобош понял, что Крабату  не хочется разговаривать.
Да и ему самому было над чем поразмыслить. Думать о судьбе Тонды и Михала --
не хватит ночи...
     Девушки пели, колокола  заливались звоном. Вот и дождь перестал. Крабат
этого  не заметил. Для него  не существовало сейчас ни  дождя, ни ветра,  ни
тепла, ни  холода, ни  света, ни  мрака. Только  Певунья, ее голос...  И как
сияли тогда ее глаза при свете свечи...
     Вот  бы ее  увидеть...  Выпорхнуть  из себя? Но  ведь Мастер  обучил их
искусству мысленно разговаривать  с другим человеком так, чтобы тот слышал и
понимал слова, будто они исходят от него самого. А если попробовать?
     Под  утро Крабат произнес  заклинание  и  напряг  всю  свою волю, чтобы
внушить Певунье: "Один  человек просит тебя, Певунья, выслушать его. Ты  его
не  знаешь, а он знает  тебя давно. Когда  наберешь  в  кувшин воды, отстань
немного  от  девушек, идти одна. Этот человек хочет тебя встретить.  Но так,
чтобы не заметили  другие, -- то, что ему надо сказать, касается только тебя
и его!"
     Трижды обратился  он к  ней  с такой просьбой, трижды мысленно произнес
одни и те же слова.
     Забрезжил рассвет. Смолкли  колокола, затихло  пение.  Наступило  время
обменяться с Лобошем знаком тайного братства.  Крабат отколол от креста  две
щепы ножом Тонды и  сунул их в тлеющие  угли. Потом  научил  Лобоша рисовать
магический знак.
     -- Я мечу тебя углем от деревянного креста!
     -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства!
     И вот они двинулись в обратный путь.
     Крабат так торопился  на мельницу, словно  хотел во  что бы то ни стало
прийти  раньше  всех. Маленький  Лобош  едва  поспевал  за  ним.  Уже  возле
Козельбруха Крабат вдруг остановился, стал шарить в карманах...
     -- Кажется, я забыл его возле креста!
     -- Что забыл?
     -- Нож!
     -- Подарок Тонды?
     -- Да!
     Теперь Лобош  знал,  что нож  был  для Крабата единственной  памятью  о
Тонде.
     -- Тогда вернемся, поищем!
     -- Нет! Побегу один, это быстрее! А ты пока  посиди, подожди. Так будет
лучше.
     -- Да? -- мальчик подавил зевок. -- Ну, ладно.
     Лобош сел под куст, на  прошлогоднюю траву,  а  Крабат поспешил к  тому
месту, мимо  которого, как он знал, должны пройти девушки. Здесь и укрылся в
тени  изгороди. Вот и они! Певуньи среди них нет. Значит, услышала,  значит,
поняла!
     Наконец-то она! Одна. Плотно закутанная в шаль.
     Он вышел на дорогу.
     -- Я -- Крабат, подмастерье из Козельбруха. Не бойся меня!
     Певунья не удивилась. Подняв глаза, посмотрела прямо в лицо.  Казалось,
она ждала его.
     --  Я тебя знаю. Видела во сне. И еще одного человека, который замышлял
против тебя зло. Но нам это было все равно -- и тебе и мне. С тех пор  я все
ждала, когда ты появишься. Наконец-то ты пришел!
     -- Я пришел, но не могу быть тут долго. Меня ждут на мельнице.
     -- И  мне тоже надо домой. Мы еще увидимся?  --  Она  обмакнула краешек
шали  в  кувшин с водой и  молча, не торопясь, словно делала это  всю жизнь,
стерла со лба Крабата магический знак.
     Крабат почувствовал себя так,  будто с  него смыли позорное клеймо. Как
хорошо, что она есть на свете, и стоит тут рядом, и смотрит ему в глаза!



    СНЫ


     Лобош тем временем заснул под кустом на опушке.  Когда  Крабат разбудил
его, он спросил, протирая глаза:
     -- Нашел?
     -- Что?
     -- Да нож!
     --  Ах, да!  Вот  он!  -- Крабат вынул  нож, выдвинул лезвие. Оно  было
черным.
     --  Нужно почистить как  следует! А потом смазать. Лучше всего собачьим
жиром.
     -- Так я и сделаю!
     Теперь  уж  и  в  самом  деле  надо было торопиться.  На  полдороге они
повстречали Витко с Юро, те тоже запаздывали.
     --  Ну как, до  дождя успеем? -- спросил Юро, взглянув  на Крабата так,
словно у того чего-то не хватает, было не так.
     Ах вот оно что! Знак на лбу!
     Страх  охватил  Крабата. Если  он появится без знака  на мельнице,  ему
несдобровать.  Мельник обязательно что-то  заподозрит.  Тогда  Певунье  тоже
грозит беда.
     Он порылся в кармане, вдруг найдется уголек! Но нет,  он и  сам знал --
напрасная надежда!
     --  Быстрей!  Быстрей!  Побежали!  --  спохватился  Юро. --  А  то  нам
достанется!
     Когда выходили  из леса, сильный порыв ветра  сорвал шапку с  Витко и с
Крабата.  И  тут  же  хлынул  ливень. Промокшие до  нитки,  явились  они  на
мельницу.
     Мастер  был  раздражен, ожидал  их с  нетерпением.  Они  согнулись  под
воловьим ярмом, получили пощечины.
     -- А где, черт подери, ваш знак?
     -- Да вот же он! -- удивился Юро, ткнув себя пальцем в лоб.
     -- Там его нет! -- взревел Мастер.
     -- Значит, проклятый дождь все смыл.
     Мельник на мгновение задумался.
     -- Эй, Лышко! Вытащи-ка из печки  уголь!  Да побыстрей! -- Он  поспешно
нарисовал знак всем четверым, обжигая их горячим углем. -- За работу!
     Ну и досталось же им в этот день! Целую вечность пришлось  надрываться,
пока потом не смыло знак со лба.
     Лобош на этот  раз первым почувствовал облегчение.  Ликуя, он подбросил
над головой мешок с зерном.
     -- Эй, вы! Глядите, какой я сильный!
     ...Остаток дня отдыхали: пели,  танцевали, рассказывали разные истории,
все  больше  про  Пумпхута.  Андруш,  подвыпив, произнес  речь  о том, какие
прекрасные парни  у нас здесь на мельнице. Да  и вообще все  подмастерья  --
славные ребята, а всех мастеров надо гнать к черту!
     -- Или, может, кто против?
     Да нет, все, конечно, были с ним согласны, кроме Сташко.
     -- Гнать к черту? -- возмутился он.  -- Э, нет! Сатана пусть сам  лично
явится за каждым и свернет ему шею! Крах-х! Я за это!
     --  Ты прав, братишка! --  Андруш обнял его. -- Пусть черт заберет всех
мастеров, а нашего -- первым!
     Крабат отыскал себе место в углу, так, чтобы быть вместе со всеми и все
же  в  стороне.  Пока  парни  пели,  смеялись, произносили речи, он думал  о
Певунье, вспоминал, как они встретились, разговаривали... припоминал  каждое
ее слово, движение, каждый взгляд. Не заметил, как и время прошло.
     Воспоминания прервал Лобош, усевшийся рядом.
     -- Хочу тебя спросить... -- Вид у Лобоша был озабоченный.
     -- Что? -- Крабат с трудом вернулся к действительности.
     -- Андруш такое говорил! И Сташко тоже! Если дойдет до Мастера...
     -- Это же пустая болтовня! Неужели не понимаешь!
     -- А мельник-то! Мельник! Если ему Лышко донесет, что будет?
     -- Ничего! Ровным счетом ничего!
     -- Не может быть! Ты и сам этому не веришь! Разве он такое простит!
     -- Понимаешь,  сегодня  можно бранить Мастера сколько влезет,  посылать
ему на голову чуму и холеру! Даже дьявола призывать,  как ты слышал. Сегодня
он на это не обозлится. Наоборот!
     -- Да ну?
     -- Он ведь как рассуждает? Кто раз в год выскажется, облегчит душу, тот
будет весь год сносить и терпеть все. Даже то, чего терпеть нельзя. А такого
у нас на мельнице хватает.

     Крабат -- уже не  прежний Крабат. Он отсутствует, витает в облаках. Как
будто бы и  работает,  как всегда, и разговаривает, отвечает на все вопросы,
но на самом деле он далеко отсюда --  возле Певуньи. Певунья  с ним рядом, и
мир вокруг с каждым днем все светлее, все зеленее.
     Никогда раньше  Крабат не замечал зелени. Сколько же разных  оттенков у
травы!  А  еще  зелень  березовых,  ивовых  листочков, зелень  мха,  кое-где
переходящая в голубизну,  юная сверкающая зелень  на берегу  пруда, на живой
изгороди,  на кустах, темная затаенная зелень старых сосен в Козельбрухе, то
мрачная,  угрожающая,  почти  черная,  то сверкающая,  золоченная  заходящим
солнцем...
     Несколько раз ему снилось одно и то же: будто идут они с Певуньей не то
по лесу, не  то по саду. Лето,  тепло. На Певунье светлое  платье. "Проходят
под высокими дуплистыми деревьями, Крабат обнял ее за плечи, платок съехал у
нее  с  головы,  он  чувствует  щекой  легкий  завиток,   хочет,  чтобы  она
остановилась, посмотрела на него,  тогда он увидит  ее лицо. Но он  знает --
лучше этого не делать, чтобы никто другой, умеющий проникать в чужие сны, ее
не увидел!
     На мельнице заметили, что с Крабатом творится что-то неладное. Очень уж
он переменился. И вот  уже Лышко стал  ходить вокруг Крабата -- разнюхивать,
допытываться.
     Ханцо  поручил  Крабату  и  Сташко  подправить  стершийся  жернов.  Они
установили жернов у стены и принялись  углублять желоба. Когда  Сташко пошел
поточить  свой инструмент,  явился Лышко  с ворохом  пустых  мешков.  Крабат
заметил  его,  лишь  когда  тот  раскрыл  рот.  Лышко  вообще  имел привычку
подкрадываться.
     -- Ну! -- начал  он,  подмигнув. --  Как  ее  зовут?  Она блондинка или
брюнетка?
     -- Кто?
     -- Да та, о ком ты все думаешь последнее время. Ты что же, считаешь, мы
слепые, не замечаем, что тебе  вскружили  голову,  может, во сне, а может, и
наяву? Хочешь, помогу  с ней встретиться?  Я  знаю один  способ.  Понимаешь,
жизненный опыт... -- И, оглянувшись по сторонам, он зашептал Крабату на ухо:
-- Только скажи ее имя, и я все устрою!
     -- Отстань! Что за чушь ты там мелешь? Работать не даешь!

     В эту ночь Крабату  снова приснился все тот же сон. Они с Певуньей  все
идут и идут под высокими деревьями в  летний солнечный день. Вышли на лесную
опушку,  и тут на них пала  тень.  Крабат  накинул на голову Певуньи куртку.
"Быстрее!  Нельзя, чтоб он увидел твое лицо!" Держась за руки, они  побежали
обратно под сень деревьев.
     Крик  Ястреба,  пронзительный,  резкий, ножом полоснул по  сердцу. И он
проснулся...

     Вечером Мастер вызвал Крабата к  себе. Стоя перед  ним и ощущая на себе
его взгляд, Крабат почуял недоброе.
     -- Хочу с  тобой поговорить! -- Мастер сидел в кресле с каменным лицом,
скрестив на груди руки -- судья, да и только! --  Ты знаешь,  я жду  от тебя
многого, Крабат!  Ты  преуспел в тайной науке. Однако в последнее время меня
одолевают сомнения:  могу ли  я тебе доверять?  У тебя  появились тайны,  ты
что-то  от меня скрываешь. Может, лучше, если  ты сам,  без принуждения, все
мне расскажешь, не вынуждая меня выяснять? Скажи прямо,  что тебя беспокоит?
Подумаем вместе! Еще есть время!
     Крабат ни минуты не помедлил с ответом.
     -- Мне нечего тебе сказать, Мастер!
     -- В самом деле нечего?
     -- Нет!
     -- Тогда иди! Но потом пожалеешь!
     В сенях его ждал Юро. Он потянул его за собой на кухню, запер дверь.
     -- У меня тут кое-что есть для тебя, Крабат!
     Юро сунул  ему  что-то  в  руку.  Крабат раскрыл ладонь  --  маленький,
высохший корешок на тройной крученой нитке.
     -- Возьми, надень на шею, а не то поплатишься головой за свои сны!



    ДОГАДКА


     Мастер стал  теперь проявлять необычайное  расположение  к  Крабату  --
выделял  его среди  других,  хвалил  за все,  что  ни сделает,  словно хотел
показать, что не таит зла.
     Как-то вечером, когда все остальные ужинали, будто ненароком столкнулся
с ним в сенях.
     -- Хорошо, что я  тебя встретил! Иногда, знаешь ли, под горячую руку не
сдержишься и наговоришь  глупостей. Помнишь тот разговор в моей комнате? Это
был  глупый,  ненужный  разговор! Ведь правда?  -- Не дожидаясь  ответа,  он
торопливо продолжал: -- Жаль,  если ты  принял все за чистую монету! Я знаю,
ты славный парень! И давно уже  лучший мой  ученик,  верный  мне,  как никто
другой!
     Крабату стало не по себе. Чего хочет от него Мастер?
     --  Короче,  я тебе  докажу,  как я  к тебе отношусь. Сделаю  то,  чего
никогда не  делал для  других! В следующее  воскресенье  освобождаю  тебя от
работы. Можешь идти куда хочешь.  В Маукендорф, Шварцкольм или Зайденвинкель
-- мне все равно. А вернешься в понедельник утром.
     -- А зачем мне туда идти? -- удивился Крабат. -- Что я там забыл?
     --  Да  ведь  там  трактиры,  шинки.   Есть  девушки!  Можно  погулять,
потанцевать. Хочешь?
     -- Нет! У меня и в мыслях этого нет! Чем я лучше других?
     -- Хочу наградить тебя за прилежание, за успехи в тайной науке. Ты  это
заслужил!
     В воскресенье утром, когда парни собрались на работу, Крабат пошел было
с ними. Однако Ханцо отвел его в сторону.
     -- Уж не знаю, в  чем дело, но  Мастер тебя  отпускает. До  завтрашнего
утра и видеть тебя не желает. Тебе, говорит, все известно.
     -- Ну да, -- буркнул Крабат.
     Надев праздничную одежду,  он вышел из дому. Парни работали как обычно,
несмотря на воскресенье.
     За  сараем Крабат  сел  на  траву. Надо подумать. Мастер  расставил ему
ловушку. Это понятно. Не попасться бы в нее! Ясно одно: идти куда угодно, но
не в  Шварцкольм. Лучше  всего бы,  конечно, остаться  здесь,  поваляться на
солнышке. Но тогда он догадается, что его замысел разгадан. Нет,  надо идти!
Идти в Маукендорф. А  Шварцкольм обходить стороной. Да нет, так себя выдашь.
Конечно, надо идти через Шварцкольм. Это ведь самый короткий путь.
     Понятно, что с Певуньей встречаться нельзя.
     Произнеся заклинание, он мысленно обратился к девушке: "Певунья, это я,
Крабат. Я прошу тебя, очень прошу -- что  бы ни случилось, не выходи сегодня
из дому! И в окне не показывайся. Ни за что!"
     Крабату верилось, что Певунья выполнит его просьбу.
     Он хотел было  уже  отправиться в путь, но  тут из-за сарая вышел Юро с
пустой корзиной в руках.
     -- А! Крабат! Вижу,  ты не торопишься! Я посижу тут с  тобой на травке,
ладно? --  Он  вытащил из кармана  какую-то  палочку, как и тогда,  после их
неудачной торговли, и, очертив ею круг, нарисовал  на нем какие-то знаки. --
Думаешь, от комаров да мух?
     --  Нет! Я ведь и тогда  уже сомневался.  Это ты,  чтобы Мастер  нас не
увидел и не услышал ни вблизи, ни издали. Верно?
     -- Да нет! Он мог бы увидеть нас и услышать, но не станет этого делать:
он про нас забыл. Вот для чего этот круг. Пока мы в нем, Мастер думает о чем
угодно, только не о тебе и не обо мне.
     --  Не глупо! Совсем не глупо! -- И вдруг у Крабата  блеснула  догадка.
Пораженный ею, он глядел на Юро. --  Так это ты  послал крестьянам снег? Так
это ты наслал на Лышко злых  псов? Ты вовсе не глупый, как  все мы думаем...
Ты просто притворяешься!
     -- Ну,  а  если и  так? Не буду спорить. Я  не так  глуп,  как  все  вы
считаете. А вот  ты,  Крабат...  Только  не сердись!  Ты  куда  глупее,  чем
думаешь.
     -- Я?
     --  Ведь ты  до  сих  пор  не понял,  что происходит на этой  проклятой
мельнице! А  то б ты  умерил свой пыл! Или хоть сделал  вид!  Тебе что ж, не
ясно, в какой ты опасности?
     -- Догадываюсь...
     -- Не совсем! -- Юро сорвал травинку, размял ее пальцами. -- Хочу  тебя
предостеречь.  Я  вот  уже много  лет самый глупый  из всех,  а ты?.. Если и
дальше  так  пойдет,  будешь  следующим. Михал,  и  Тонда,  и все остальные,
зарытые на Пустоши,  сделали ту же ошибку.  Они  слишком многому научились в
школе  чернокнижия, и  Мастер  это  заметил. Ты  ведь знаешь,  что  в каждую
новогоднюю ночь один из нас должен умереть вместо Мастера.
     -- Вместо Мастера?
     -- Вместо  него!  У него договор с этим... Незнакомцем.  Каждый год  он
должен принести в жертву одного из своих учеников или погибнет сам.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Ну,  у меня есть глаза. Тут найдешь, над чем призадуматься.  А кроме
того, я прочитал про это в Коракторе.
     -- Ты?
     -- Я ведь глуп, как ты знаешь. Так думает Мастер и все остальные. Никто
не принимает  меня  всерьез. Вот  я и выполняю работу  по дому. У меня какие
заботы? Прибраться, вымыть пол, вытереть пыль... То  же  и в Черной комнате,
где лежит на цепи Корактор,  недоступный  для  тех, кто мог бы его прочесть.
Мастер не зря об этом печется, держит его взаперти -- ведь там написано, как
ему навредить.
     -- А ты? Ты... можешь его читать?
     -- Да!  Ты  --  первый, и единственный, кому  я это  сказал. Существует
только один путь положить конец всему. Один-единственный! Если есть девушка,
которая  тебя  любит, и если она попросит Мастера  тебя  отпустить и  сможет
выдержать испытание...
     -- Испытание?
     -- Ну, об  этом в  другой  раз! Когда будет время. Пока что помни одно:
остерегайся! Мастер не должен знать, кто эта девушка. Иначе все будет, как с
Тондой.
     -- Ты про Воршулу?
     -- Да. Мастер  слишком рано узнал ее имя. Он измучил ее снами так,  что
она с отчаянья бросилась в реку. -- Юро опять сорвал травинку, размял ее. --
Тонда нашел ее утром. Принес в родительский дом,  положил на порог... С того
дня и поседел. Конец ты знаешь.
     Крабат опустил голову. Он думал о Воршуле и о Певунье...
     -- Что ты мне посоветуешь?
     -- Что посоветую? -- Юро сорвал  еще травинку. --  Иди в Маукендорф или
еще куда. И постарайся обмануть Мастера!
     Проходя  по  Шварцкольму,  Крабат  не смотрел  по сторонам.  Певунья не
показывалась. Наверное, что-нибудь  уж да придумала для домашних,  чтобы  не
удивлялись, почему сидит дома.
     Крабат передохнул в  трактире, съел кусок хлеба с  ветчиной. Отправился
дальше. В  Маукендорфе  зашел в  корчму, заказал  пива.  Вечером  танцевал с
девушками, плел им какую-то  чепуху, затеял ссору с  местными парнями. Когда
те хотели его вышвырнуть, щелкнул пальцами и пригвоздил их к месту.
     Потом крикнул:
     -- Эй вы, бараны, чем меня колотить, давайте-ка отлупцуйте друг друга!
     Поднялась такая  суматоха, какой в  Маукендорфе еще не видывали. Летели
жбаны, ломались стулья, парни дрались как одержимые,  колошматили друг друга
почем зря.
     Хозяин заклинал их опомниться, девушки визжали, музыканты удирали через
окно.
     -- А ну смелей!.. -- подзадоривал Крабат. -- Что,  каши мало  ели? А ну
давай! Вот так! Вот так! Вот так!



    ТЯГОСТНЫЙ ТРУД


     Утром Мастер пожелал узнать, как Крабат провел воскресенье, доволен  ли
прогулкой?
     -- Да ну! -- Крабат пожал плечами. -- Ничего особенного!
     Рассказал про  поход в Маукендорф,  про танцы, про ссору с  парнями. Ну
да, было весело. Но ведь было бы куда веселей, если б он пошел туда не один,
а  с  кем-нибудь  из  своих,  со  Сташко,  с  Андрушем  или  еще  с  кем  из
подмастерьев!
     -- Например, с Лышко?
     -- Нет! -- Крабат не побоялся гнева Мастера.
     -- Почему же?
     -- Я его не выношу!
     -- И  ты тоже? --  Мастер рассмеялся. -- Ну в этом мы с  тобой сошлись!
Что? Удивляешься?
     -- Да! Не ожидал.
     Мастер оглядел Крабата с головы до ног. Благосклонно, но с усмешкой.
     -- Мне нравится, Крабат, что ты такой честный, всегда открыто говоришь,
что думаешь!
     Крабат не глядел на Мастера. Как понимать его слова? Не таится ли в них
угроза? Он обрадовался, когда мельник переменил тему.
     -- А насчет того,  о чем  мы с тобой  сейчас говорили, запомни: ты сам,
если  хочешь, можешь уходить хоть каждое воскресенье. Это привилегия лучшего
ученика. И на том -- точка!
     
     Крабату  не терпелось  встретиться потихоньку с  Юро. Тот же, напротив,
после  разговора  за  сараем  избегал  его.  Хорошо  бы,  конечно,  мысленно
обратиться  к  нему, чтобы он услышал, ответил, но среди своих волшебство не
действовало.
     Когда они, наконец, оказались одни на кухне, Юро дал ему  понять, чтобы
он набрался терпения.
     --  Я не забыл про  тебя. Ты  ведь  дал мне нож  наточить. Когда  будет
готов, принесу.
     -- Хорошо!  -- Крабат  догадался, что  имел  в виду  Юро. Вскоре Мастер
должен куда-то уехать. Дня на два, как он говорил.
     Прошло еще несколько дней. И вот Юро разбудил ночью Крабата.
     -- Пошли на кухню! Там поговорим.
     -- А они? -- Крабат показал на подмастерьев.
     -- Спят, их и гром не разбудит! Я позаботился.
     На кухне Юро очертил круг вокруг стола, зажег свечку, поставил ее между
собой и Крабатом.
     --  Тебе  пришлось долго  ждать.  Но  так было  надо,  из осторожности,
понимаешь? Никто  не должен догадываться,  что  мы потихоньку встречаемся. Я
много чего тебе доверил в прошлое воскресенье. Наверно, ты думал об этом?
     --  Да! Ты  хотел  указать  мне путь  к  спасению.  Такой путь, чтобы я
отомстил за Тонду и Михала, верно?
     -- Да, это так! Если тебя любит девушка, она может обратиться под Новый
год  к  Мастеру.  Попросить,  чтобы  он  тебя  отпустил.  Если она  выдержит
испытание, он погибнет.
     -- А испытание тяжелое?
     --  Девушка должна  доказать, что знает  тебя, отыскать  среди других и
сказать: это -- он!
     -- А потом?
     -- Это  все,  что  написано  в  Коракторе. Может быть, тебе это кажется
легче легкого? Детской забавой?
     Да,  Крабату  так  и   казалось.  Но,  наверное,  в  этих  словах  есть
какой-нибудь тайный смысл? Надо знать текст точно!
     -- Текст там прямой  и ясный. Но Мастер толкует его  по-своему. --  Юро
подправил фитилек  свечи. -- Когда я только еще появился  на мельнице, здесь
был подмастерье Янко. Его девушка пришла точно  -- в последний вечер старого
года -- и попросила мельника отпустить ее парня. "Хорошо! -- ответил тот. --
Отыщешь Янко,  он --  свободен!"  Привел ее  в  Черную комнату,  где мы, все
двенадцать, сидели на жерди, превратившись в воронов. Он еще раньше заставил
нас  всех спрятать клюв  под левое крыло. Так  мы и  ждали. "Ну? --  говорит
Мастер.  --  Где он?  Первый  справа? Посередине? Подумай! Ты же знаешь, что
ждет вас обоих!" Она-то знала! Поколебавшись, ткнула наугад в одного из нас.
Это был Кито.
     -- Ну?
     -- Они не пережили эту ночь. Ни Янко, ни его девушка.
     -- А потом?
     --  Только Тонда еще решил  попытаться.  С  помощью Воршулы. Ну, это ты
знаешь!
     Свечка опять нагорела. Юро еще раз подправил фитиль.
     --  Одного я  не понимаю! -- прервал Крабат долгое молчание. --  Почему
больше никто не пытался?
     -- Мало кто знает этот путь. А кто и знает, надеется из года в год, что
уж как-нибудь пронесет. Нас ведь  двенадцать, а  погибает один.  Да! Вот еще
что тебе надо знать. Если девушка выдержит испытание, Мастер побежден. С его
смертью  чары  рассеются,  мы станем  обычными  подмастерьями,  и  только! С
колдовством -- все!
     -- А если бы Мастер погиб как-нибудь еще?..
     -- Тогда колдовство бы не пропало. Некоторые еще и поэтому не пытаются.
А  он  каждый  год  покупает  себе   жизнь   ценой  гибели   кого-нибудь  из
подмастерьев.
     -- А ты? Почему же ты не попробовал?
     -- Не осмеливаюсь. Да и девушки у меня нет.
     Он сосредоточенно двигал подсвечник по столу -- туда-сюда, будто в этом
занятии был какой-то скрытый смысл.
     -- Ты  вот  что,  Крабат,  пока не  решай  окончательно.  Но  попробуем
сделать,  что  в наших силах, чтобы облегчить  испытание девушке.  А  начать
можно уже сейчас.
     -- Да я ведь могу мысленно внушить ей все, что надо! Этому нас учили!
     -- Не получится!
     -- Почему?
     -- Мастер в силах этому помешать. Так он проделал с Янко, проделает и с
тобой. Не сомневайся!
     -- Как же быть?
     -- Тебе  надо  за лето  и  осень  научиться противостоять воле Мастера.
Когда мы сядем на  жердь, обернувшись воронами, и он  прикажет спрятать клюв
под левое крыло, ты один должен ослушаться и спрятать под правое. Понимаешь?
Ты должен чем-то отличаться от нас, чтобы девушка знала, на кого ей указать.
     -- А что для этого надо делать?
     -- Упражнять волю!
     -- Всего-то!
     -- Это много! Сейчас поймешь. Начали?..
     Крабат кивнул.
     -- Тогда  давай так.  Я -- Мастер. Я отдаю приказ, а  ты пытайся делать
наоборот.  Например, я приказываю  передвинуть что-то  справа  налево, а  ты
двигаешь  слева направо.  Приказываю  встать  --  оставайся  сидеть.  Требую
смотреть на меня -- смотри в сторону. Понял?
     -- Понял!
     --  Начнем!  --  Юро указал  на подсвечник. -- Возьми его и  придвинь к
себе!
     Крабат протянул руку с  твердым намерением отодвинуть подсвечник к Юро.
Но почувствовал сопротивление. Неведомая сила сковала его волю, парализовала
желание.
     Началась молчаливая борьба. Юро приказывает --  Крабат  стоит насмерть:
"Отодвинуть! От себя! От  себя! Отодвинуть!" Но мало-помалу Юро  стал  брать
верх, сковывая его волю.
     -- Как ты хочешь! -- услышал Крабат свой голос.
     И покорно пододвинул к себе подсвечник.
     Он чувствовал себя опустошенным. Если бы кто-нибудь сказал, что его уже
нет, поверил бы.
     -- Не отчаивайся! -- донесся издалека голос Юро.
     Крабат ощутил на своем плече его руку и уже отчетливо услышал:
     -- Это ведь первая попытка!  С тех пор они все ночи проводили на кухне,
конечно, когда Мастер был в отъезде. С помощью
     Юро Крабат учился  противостоять чужой воле -- тягостный, изнурительный
труд для обоих! Крабат доходил до полного отчаяния.
     -- Ведь если у меня не получится и я должен буду умереть, -- говорил он
Юро,  --  то погублю и  девушку!  Не  хочу  я  быть  виновником  ее  смерти!
Понимаешь?
     -- Понимаю! Но ведь девушка еще не посвящена в нашу тайну. Поэтому пока
не думай  об  этом. После решишь, как быть. А сейчас важнее  всего двигаться
вперед.  Не  отчаивайся, не  сдавайся.  И увидишь, чего  мы добьемся к концу
года. Поверь мне!



    СУЛТАНОВ ОРЕЛ


     Почувствовал  ли Мастер опасность?  Напал ли на след с  помощью  Лышко?
Заподозрил ли сам Крабата и Юро?
     Как-то в  начале  сентября  он пригласил  вечером  подмастерьев  в свою
комнату,  усадил за  большой стол, приказал  наполнить кружки  вином и вдруг
неожиданно   провозгласил  тост   за   дружбу!  Крабат   и  Юро   озадаченно
переглянулись.
     -- До дна! До дна! -- кричал  Мастер.  Велел Лобошу налить всем  снова,
потом сказал: -- Прошлым летом я рассказывал вам о моем лучшем друге Ирко. И
не скрыл, что погубил его. Как это случилось,  доскажу сейчас... Было это  в
годы турецкой войны. Нам с Ирко пришлось  покинуть Верхние и Нижние Лужицы и
на время расстаться. Я завербовался в войска кайзера и служил мушкетером.  А
Ирко   --   кто   бы   мог  подумать!   --  нанялся  к   турецкому   султану
советником-чародеем. Я этого, конечно,  не знал. Верховный главнокомандующий
кайзера,  маршал  Саксонии, повел наше войско  далеко  в  глубь  Венгрии. Мы
окопались,  залегли. А напротив нас окопались турки Несколько недель длилась
настороженная,    угрожающая   тишина.   Она   нарушалась   лишь   короткими
перестрелками  да изредка  пушечным  залпом. Войны, можно сказать, пока и не
чувствовалось. Но  вот как-то утром вдруг  стало известно, что  исчез маршал
Саксонии. Видимо,  ночью  турки  его похитили. И, уж конечно, не  без помощи
колдовства.  Парламентер с той стороны  подтвердил:  да, он в руках султана!
Его отпустят из плена, если в течение шести дней наши  войска будут выведены
из Венгрии. В противном случае на седьмой день утром его повесят. Все были в
замешательстве. И тут я предложил свои услуги -- взялся вызволить маршала из
плена. Ведь я не знал, что Ирко в турецком лагере!
     Мастер осушил  кружку залпом, кивнул Лобошу, чтобы тот  ее  наполнил, и
продолжал:
     -- Наш капитан посчитал меня сумасшедшим, но все же доложил полковнику.
Тот  повел  меня  к  генералу,  и  уже с ним  мы  предстали  перед  герцогом
Лихтенбергом,  заменившим маршала  на посту главнокомандующего. Поначалу  он
мне  тоже не  поверил.  Но  я превратил  на  его глазах штабных  офицеров  в
попугаев, а своего спутника генерала -- в золотого  фазана. Этого  оказалось
достаточно. Герцог попросил вернуть подчиненным прежний  вид и  пообещал мне
вознаграждение -- тысячу  дукатов! Затем он приказал привести своих верховых
лошадей, чтобы я выбрал любую.
     Мастер вновь осушил свою кружку, велел Лобошу налить. Помолчал...
     --  Я  мог  бы  быстро  закончить мой рассказ,  но  подумал,  что будет
интереснее,  если  конец  вы  переживете  сами.  Ты, Крабат,  станешь  мною,
мушкетером, взявшимся освободить маршала. А вот за Ирко будет у нас...
     Он оглядел парней одного за другим: Ханцо,  Андруша, Сташко. Взгляд его
остановился на Юро.
     -- Может, ты?.. Ты будешь Ирко!
     -- Ладно, -- равнодушно отозвался Юро, -- кому-то ведь надо!
     Крабата не  обманула  его глуповатая ухмылка, обоим стало  ясно: Мастер
хочет их проверить. Как бы себя не выдать!
     Мастер  покрошил  над пламенем свечи  горстку  сушеных  трав.  Тяжелый,
дурманящий дух наполнил комнату, у всех отяжелели веки.
     -- Закройте  глаза! -- приказал Мастер. -- Вы увидите, что произошло  в
Венгрии.  А Крабат и Юро  должны поступать так, как Ирко и я тогда, во время
турецкой войны...
     Крабат  чувствует,  как  его  одолевает  усталость,  свинцовая  тяжесть
разливается  по  телу,  он  засыпает.  Издалека  доносится  монотонный голос
Мастера:
     --  Юро  --   чародей  султана   в  лагере  турков.  Он   присягнул  на
полумесяце... А Крабат, мушкетер Крабат, в белых гамашах, в голубом мундире,
стоит по правую руку герцога Лихтенберга, выбирает коня...

     /
     ...Крабат, мушкетер, в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую
руку герцога Лихтенберга  и выбирает коня. Ему приглянулся  вороной  с белым
пятнышком на лбу, похожим на магический знак.
     -- Вот этот!
     Герцог приказывает оседлать коня. Крабат заряжает мушкет, вскакивает на
коня и легкой рысью объезжает площадь. И вдруг,  пришпорив вороного, бешеным
галопом  устремляется  на герцога  и  его свиту, будто  хочет их растоптать.
Господа в ужасе  разбегаются, Крабат же,  ко всеобщему  изумлению,  взмывает
вверх  и  проносится  над  напудренными париками.  Конь и  всадник  летят по
воздуху, ввысь,  уменьшаясь прямо на глазах!  И вот  уже  их не видит в свою
мощную подзорную трубу даже командующий артиллерией граф Галлас.
     Крабат  мчится с головокружительной быстротой высоко над землей, словно
по ровному полю. Вот он уже над какой-то разрушенной деревенькой. На краю ее
видит  с высоты первых тур ков, пестрые чалмы переливают на солнце.  А вот и
замаскированные пушки, и патруль, объезжающий укрепления.
     Сам же  он  и  его конь для турков невидимы.  Однако лошади под турками
раздувают от страха ноздри, а собаки начинают скулить, поджав хвосты.
     Над  турецким  лагерем  развевается  на  ветру  зеленое  знамя.  Крабат
направляет вороного вниз, осторожно приземляется.  Неподалеку  от роскошного
шатра султана замечает небольшую палатку,  охраняемую вооруженными  до зубов
янычарами. Ведя вороного  под уздцы, Крабат  входит в  палатку.  На походном
стульчике,  обхватив голову руками,  сидит  непобедимый герой  из  Саксонии,
знаменитый   покоритель   турок.   Крабат   принимает   свой  зримый  облик.
Откашлявшись, подходит к маршалу и... пугается.
     У полководца на левом глазу черная кожаная нашлепка.
     -- Что надо? -- произносит тот хриплым, каркающим голосом... -- Ты кто?
Турецкий прислужник? Как ты очутился в моей палатке?
     -- Ваше превосходительство, разрешите доложить! У меня приказ вызволить
вас отсюда. Мой конь стоит наготове!
     Теперь и конь становится видимым.
     -- Если Ваше превосходительство не возражает... -- Крабат вскакивает на
коня,  указывает  маршалу  место сзади.  Мгновение...  и  они  вырвались  из
палатки.
     Янычары так  ошарашены, что не  могут и пальцем  шевельнуть.  С  криком
"Разойдись!"  Крабат  несется по  лагерю.  У  него  за  спиной освобожденный
маршал. При виде их даже отчаянная нубийская гвардия султана опускает пики и
сабли.
     Крабат пришпоривает коня.
     -- Держитесь крепче, Ваше превосходительство!
     Никто не осмелился преградить им путь. Лишь когда  они, миновав лагерь,
вырвались в чисто поле и поднялись в воздух, турки пришли в себя и принялись
палить  из  всех ружей.  Но  пули не причиняют  им  вреда,  только свистят в
воздухе.
     --  Если эти молодцы хотят  в нас попасть, они должны стрелять золотом,
--  успокаивает  Крабат удивленного маршала. --  Свинец и железо  для нас --
пустяки, и стрелы тоже!
     Но вот ураганный огонь  прекращается, выстрелы стихают. Вдали возникает
какой-то  неясный  шум  и  шорох,  он  все  ближе  и ближе.  Крабату  нельзя
обернуться,  чтобы  посмотреть  назад,  он  просит  об этом своего спутника.
Маршал тут же докладывает, что их настигает огромный черный орел,  он падает
с высоты, заслонив солнце!
     Крабат  пробормотал  заклинание, и вот уже  между ними и орлом огромная
туча, серая и плотная. Тучи, тучи... Они громоздятся одна над другой... Орел
прорывается сквозь тучи.
     -- Он падает на нас! -- кричит маршал.
     Крабат  давно  уже понял, что это за  орел, его не  удивляет, когда тот
кричит:
     -- Возвращайтесь! Иначе смерть!
     Голос показался Крабату знакомым.  Откуда? Но раздумывать нет  времени!
По знаку Крабата разразилась буря, она должна смести орла с неба, как легкое
перышко. Нет! Орлу султана любая буря нипочем!
     -- Поворачивайте! Пока не поздно!
     "Голос..."  -- думает Крабат. И тут же его узнает. Это голос Юро. Голос
его друга! Когда-то, давным-давно, они оба были  подмастерьями на мельнице в
Козельбрухе...
     -- Орел нагоняет нас! -- кричит маршал. Крабат  узнает и  его голос. --
Стреляй, мушкетер! Почему не стреляешь?
     -- Нечем! У меня нет ничего  золотого! -- Крабат рад,  что нашелся! И к
тому же это правда.
     Маршал  Саксонии, сидящий  сзади,  или  кто он там есть  на самом деле,
отрывает золотую пуговицу от своего мундира.
     -- Заряжай и стреляй!
     Юро,  орел Юро, на  расстоянии  всего лишь  нескольких взмахов крыльев.
Крабат и мысли не допускает его убить. Даже во сне! Делает вид, что заряжает
мушкет золотой пуговицей, на самом же деле выпускает ее из рук.
     -- Стреляй же! Стреляй!
     Не  повернув головы,  Крабат  вскидывает  мушкет. Он  уверен  -- мушкет
заряжен лишь  порохом. Гремит выстрел! И вдруг... пронзительный предсмертный
крик:
     --  Краба-а-ат!  Краба-а-ат!  Крабат  вздрогнул,  выпустил  мушкет.  Он
плачет, закрыв лицо руками,
     -- Краба-ат! Краба-а-ат!
     /

     Крабат очнулся. Как оказался  он  здесь за  столом с Андрушем, Петаром,
Мертеном... Бледные,  испуганные,  они  уставились на него.  Каждый из  них,
встретившись с ним взглядом, тут же опускает глаза.
     Мастер  сидит   на  своем  месте   молча,  застыв,  словно  к   чему-то
прислушивается.
     Юро  тоже  неподвижен.  Он  упал  грудью  на  стол,  лицом  вниз,  руки
раскинуты. Только  что они были  крыльями,  трепетными,  шумящими  крыльями.
Рядом  с  Юро  опрокинутая  кружка,  темно-красное пятно на столе.  Вино или
кровь?..
     С плачем бросается к нему Лобош.
     -- Крабат, Крабат, ты его погубил!
     У Крабата ком застрял в горле. Он рванул ворот рубахи. И вдруг видит --
рука Юро шевельнулась!.. К нему возвращается  жизнь. Опираясь руками о стол,
он приподнимает голову. На лбу, точно посередине, красное пятно.
     -- Юро! -- Маленький Лобош трогает его за плечо. -- Ты жив, Юро? Жив?
     -- А ты как думал?  Мы ведь играли! Только вот голова гудит от выстрела
Крабата.  В следующий раз пусть кто-нибудь другой играет этого Ирко. С  меня
хватит! Я пошел спать.
     Парни вздыхают с облегчением, смеются, а Андруш  говорит то, что у всех
на уме:
     -- Иди, иди спать, братец! Главное, ты выдержал!
     Крабат  сидит,  словно  окаменев.  Выстрел,  крик,  нежданная  радость,
веселье! Как это все связать воедино?
     --  Прекратить! -- заорал вдруг Мастер. -- Прекратить! А ну-ка сядьте и
замолчите! -- Он вскочил и, обхватив рукой свою кружку, сжал ее  так, словно
хотел  раздавить.  -- То,  что вы  видели,  всего  лишь сон, кошмар, который
прошел... А я пережил это наяву. Тогда, в  Венгрии,  я убил его!  Убил моего
друга!  Должен был убить! Как это сделал Крабат, как это сделал бы каждый на
моем месте! Каждый!
     Он  так трахнул кулаком  по столу, что подскочили кружки. Схватил жбан,
стал жадно пить, потом отшвырнул его. Опять закричал:
     -- Убирайтесь! Убирайтесь вон! Хочу быть один! Один!
     Крабату тоже хотелось побыть одному, он незаметно выскользнул из дому.
     Была безлунная звездная ночь. По мокрому лугу Крабат добрался до пруда.
Поглядев на  отражающиеся в  черной  воде звезды,  решил  искупаться. Скинул
одежду,  вошел в воду. Отплыв немного  от  берега, нырнул.  Еще  и еще  раз.
Холодная  вода  освежала,  в  голове  прояснилось.  Надо  обдумать все,  что
случилось сегодня вечером. Стуча зубами, он выбрался на берег.
     На берегу с одеялом в руках стоял Юро.
     -- Простудишься, Крабат!  Давай  скорее сюда! --  Юро  накинул на  него
одеяло. Хотел было обтереть, но Крабат отстранился.
     -- Я не понимаю, Юро! Не понимаю! Как я мог в тебя выстрелить!
     -- Ты и не стрелял, Крабат! Не стрелял золотой пуговицей!
     -- Ты это точно знаешь?
     -- Я видел! А потом... Я знаю тебя! -- Юро дружески ткнул его в бок. --
Предсмертный крик, конечно, ужасен, но, право же, он ничего мне не стоил.
     -- А пятно на лбу?
     -- А-а-а, пятно! Не забывай, что я немного смыслю в тайной науке. Уж на
это моих знаний хватило!



    КОЛЕЧКО ИЗ ВОЛОС


     Несколько  раз  за  лето Крабат  воспользовался  своим  правом  уйти  в
воскресенье с  мельницы.  И не ради  собственного  удовольствия, а  чтобы не
возбудить подозрений Мастера. Он все  никак  не мог отделаться от мысли, что
тот расставил ему сети.
     После  выстрела  в Юро прошел  почти месяц. Мастер за  это время и двух
слов не сказал с Крабатом. Но  вот как-то вечером он заметил словно бы между
прочим:
     -- В следующее воскресенье ты, наверно, пойдешь в Шварцкольм?
     -- А зачем?
     -- Там ярмарка, гулянье. А это, я думаю, подходящая причина!
     -- Посмотрю! Ты же знаешь, мне не  очень-то  по душе  толкаться в толпе
одному.
     Улучив момент, Крабат посоветовался с Юро.
     -- Идти! Чего там! -- решительно сказал Юро. -- По-другому нельзя!
     -- Не так-то тут все просто!..
     --  Слишком многое от этого зависит! Да, может, еще представится случай
перекинуться словечком с девушкой!
     -- Так ты знаешь, что она из Шварцкольма? -- поразился Крабат.
     -- Еще с  той пасхи, когда мы с тобой у  костра сидели. Догадаться было
нетрудно.
     -- Значит, ты и ее знаешь?
     --  Нет! И не  хочу  знать: чего не знаю,  того  из меня  и  клещами не
вытянешь!
     -- Ну, а как же Мастер? Он ведь  пронюхает, что мы встретились! От него
не скроешь.
     -- Ты же видел, как  обвести себя  кругом! -- Порывшись  в  кармане, он
протянул ему деревяшку. -- На, возьми! Встретишься с девушкой, поговори!

     В  субботу  Крабат  лег   рано.  Хотелось  побыть  одному,   хорошенько
поразмыслить. Встречаться ли ему с Певуньей, или еще не пришло время? Теперь
ему все  чаще удавалось противостоять  приказаниям Юро. Иногда  Юро сдавался
первым, но предостерегал: с Мастером будет потруднее.
     И  все  же уверенность Крабата росла  с  каждым разом.  Ведь  одолел же
Мастера Пумпхут!  А у него все-таки есть помощники  -- Юро  и Певунья.  Одно
вызывало сомнение: смеет ли он впутывать  во все это девушку? Имеет ли право
ставить на карту ее жизнь?
     Крабат  сомневался.  Вроде  Юро  прав  --  когда  еще  им  представится
возможность встретиться? Но как он может поведать ей то,  в чем и сам-то  не
до конца разобрался? А что, если рассказать почти все, только умолчать о дне
испытания? У нее будет  время подумать, сам  же он пока  будет стараться изо
всех сил, а там уж посмотрит, как пойдет дело. Тогда и решит.

     Парни немножко  позавидовали Крабату,  когда он рассказал про ярмарку и
гулянье.
     --  Вот здорово! -- встрепенулся Лобош. -- Так и  вижу горы  пирожков и
сластей! Принеси мне чего-нибудь!
     "Конечно, принесу!" -- хотел было пообещать Крабат, да тут  влез Лышко,
съехидничал:
     -- Что ж, у Крабата,  думаешь, в Шварцкольме  другой заботы  нет, кроме
твоих пирожков! Он найдет кое-что и получше!
     -- Лучше пирожков ничего не бывает! -- упорствовал Лобош.
     Все расхохотались. Крабат попросил у Юро платок, в который заворачивали
хлеб,  когда работали в лесу или на торфянике.  Аккуратно сложив его,  сунул
под шапку.
     -- Вот погоди, Лобош, увидишь, что я тебе принесу!..
     Так, значит, в путь!
     Крабат не спеша вышел из дому,  прошел  Козельбрух,  свернул на полевую
тропинку. Там, где они в прошлый раз разговаривали  с Певуньей, остановился.
Сел, обвел себя кругом.
     Было тепло и  солнечно, погода как  на заказ. Крабат  смотрел в сторону
деревни.
     Деревья  в  садах  уже  сбросили  плоды,  лишь  редкие  забытые  яблоки
отсвечивали  красным и  желтым  золотом  в  увядшей  листве.  Мысли  Крабата
устремились к Певунье: "Певунья, Крабат сидит здесь  на  траве,  он  хочет с
тобой поговорить.  Освободись на  минутку, он  тебя  не  задержит.  Никто не
должен знать, куда ты идешь, с кем встретишься. Он ждет тебя и надеется, что
ты ему не откажешь!"
     Оставалось ждать. Крабат лег на спину,  закинув руки за  голову, и стал
думать, что же сказать  Певунье. Над ним высокое ясное небо, такое голубое и
глубокое, какое бывает только осенью. Глядишь не наглядишься!
     Он и сам не заметил, как уснул.
     Проснувшись, Крабат  увидел Певунью. Она сидела подле него  на  траве и
терпеливо ждала. Поначалу он даже не мог понять, как она тут очутилась...
     Ах,  какая  она! В праздничной  юбке  в складку,  на  плечах  цветастый
шелковый платок, волосы убраны под белый чепчик с кружевами.
     -- Певунья! Ты давно здесь? Почему не разбудила?
     -- Я не спешу. А еще я подумала, что лучше, если ты сам проснешься.
     Крабат приподнялся, оперся на локоть.
     -- Как давно мы не виделись!
     -- Давно, давно...  -- Певунья задумчиво теребила платок. -- Но  иногда
ты приходил ко мне во сне. Мы шли лесом под высокими деревьями. Помнишь?
     Крабат улыбнулся.
     -- Да, лесом,  под  деревьями. Летом. Тепло было. И  ты была в  светлом
платье... Так ясно помню, словно это было вчера.
     -- И мне  кажется, что вчера... -- кивнула Певунья и повернулась к нему
лицом. -- О чем ты хотел со мной поговорить?
     -- Да...  чуть не  забыл.  Ты можешь спасти  мне жизнь,  если, конечно,
захочешь.
     -- Спасти жизнь?
     -- Да.
     -- А как?
     Крабат  рассказал  о грозящей ему опасности,  о  том, что  есть  только
один-единственный путь -- отыскать его среди воронов.
     -- Наверное, это не трудно. С твоей помощью, -- решила девушка.
     --  Не   трудно?  Ты  можешь  поплатиться  жизнью,  если  не  выдержишь
испытания!
     Певунья молчала лишь мгновение.
     -- Моя жизнь мне не дороже твоей. Когда мне прийти к мельнику?
     -- Этого я тебе пока не скажу. Дам знать сам или пошлю друга.
     Тут  он попросил ее описать свой дом  -- как его найти.  Потом  Певунья
спросила, нет  ли  у  него с собой ножа. Крабат вынул нож  Тонды. Лезвие его
было черным, как и все последнее время. Но,  очутившись в руках Певуньи, оно
вдруг  посветлело. Певунья развязала чепчик, отрезала прядку волос, скрутила
ее в тонкое колечко.
     --  Это знак. Если его принесет твой друг, значит, то, что он передаст,
-- твоя просьба.
     -- Спасибо тебе! -- Крабат спрятал колечко в  верхний карман куртки. --
Теперь возвращайся. А я приду в деревню немного погодя. Но не забудь: там мы
не знакомы!
     -- Значит, мы не будем танцевать?
     -- Будем! Но не все время. Понимаешь?
     -- Да, я понимаю.
     Певунья  встала, расправила  складки  на  юбке и  пошла  по тропинке  в
Шварцкольм. Оттуда уже доносилась музыка.

     Вокруг  деревенской  площади  стояли  накрытые  столы со скамейками,  а
посередине отплясывала молодежь. Те, кто постарше, с  достойным видом сидели
за столами, поглядывая на танцующих. Худощавые  мужчины в коричневых и синих
воскресных костюмах покуривали  трубку,  попивали  пиво. Их  жены, похожие в
своих праздничных нарядах  на  пестрых клуш,  угощаясь праздничной стряпней,
перемывали косточки парням и девушкам.
     Музыканты играли без передышки на помосте, сооруженном на пустых бочках
из  ворот  амбара.  Староста  старался  не  зря:  скрипки и  кларнеты  пели,
контрабас гудел: брум, брум, брум! А  если скрипачи  опускали скрипку, чтобы
проглотить свою законную кружку пива, им уже кричали со всех сторон:
     -- Эй вы, там наверху! Вы что, играть сюда пришли или пиво дуть?
     Крабат тут же затесался в толпу танцующих. Приглашал то одну, то другую
девушку, особо не  раздумывая. Иногда танцевал и с Певуньей. И хотя ему было
потом нелегко уступать  ее другим  парням --  не подавал виду. Впрочем, даже
женщины за  столом,  среди которых он  вдруг обнаружил слепую  на левый глаз
старуху,  не обратили на них особого внимания. Они вели себя так же, как все
танцующие,  -- шутили,  болтали  чепуху, и  только  глаза  Певуньи  серьезно
глядели  на Крабата. Но  это видел  лишь он один  и избегал ее взгляда из-за
одноглазой  старухи.  Из-за  нее придется,  пожалуй, и вообще не  приглашать
больше на танец Певунью.
     Вот и вечер. Крестьяне  с женами разошлись  по домам, молодые же, никак
не желавшие расставаться с праздником, отправились танцевать в сарай.
     Крабат  не  пошел   за  ними,  разумнее  было  сейчас  же  вернуться  в
Козельбрух. А  Певунья его, конечно, поймет  и  не обидится. Он приподнял на
прощанье шапку и тут почувствовал на голове что-то мягкое  и теплое. Платок!
Лобош!
     Связав  концы платка,  набрал на  столах полный узел пирогов, пирожков,
сластей. Теперь можно и в путь!



    НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ


     Чем  ближе была зима,  тем  медленнее тянулось  время. Крабату казалось
даже, что оно остановилось.
     Когда никого не  было поблизости, он проверял, на месте  ли колечко.  И
как только  нащупывал его в  верхнем  кармане куртки, чувствовал: все  будет
хорошо.
     Все будет хорошо!
     В последнее время Мастер отлучался все реже. Неужто он почуял опасность
и остерегается?
     В  редкие  ночи,  когда Мастер  отсутствовал, Крабат и  Юро  без устали
упражнялись.
     Все чаще Крабат противостоял Юро.
     Как-то, сидя  за кухонным  столом  напротив  Юро,  он  ненароком  вынул
колечко, повертел, примерил на мизинец левой руки. Первому же приказу Юро он
оказал сопротивление легко и быстро, как никогда раньше.
     -- Ого! -- удивился Юро.  -- Как это  тебе удалось? Твоя сила словно бы
вдруг удвоилась.
     -- Не знаю! Может, случайно?
     -- Давай подумаем. -- Юро испытующе поглядел  на друга. -- Мне кажется,
тебе что-то неожиданно помогло.
     -- Но что? -- недоумевал Крабат. -- Не кольцо же?
     -- Какое еще кольцо?
     --  Колечко  из  волос.  Мне его  девушка в воскресенье подарила. Я его
сейчас на палец надел! Но не могло же оно увеличить мою силу.
     -- Не скажи! Давай-ка попробуем! Как только  Крабат надевал колечко, он
играючи побеждал. Без него все было, как прежде.
     --  Дело  ясное! --  заключил Юро.  --  Колечко  поможет  тебе  одолеть
Мастера.
     -- Странно,  -- никак  не  мог успокоиться Крабат, -- выходит, она тоже
может колдовать?
     --  Только иначе, чем мы. Есть волшебство, которому обучаются по книге,
с трудом запоминая заклинание за заклинанием. А есть другое, которое идет из
глубины сердца. Из глубины любящего  сердца, когда  оно  печалится о дорогом
человеке. Поверь мне, Крабат! Трудно, конечно, поверить, но это так!
     Утром, когда подмастерья пошли  умываться к  колодцу,  они увидели, что
весь мир побелел, -- ночью выпал снег. Со снегом пришло беспокойство.
     
     Теперь уж  и Крабат знал, что  на них надвигается.  Только Лобош  -- он
хоть  и  мало  подрос  за  этот  год,  но  все  же  превратился  на  вид  из
четырнадцатилетнего  подростка  в семнадцатилетнего парня, -- только он один
ни о чем не догадывался.
     Как-то раз, когда он в шутку швырнул снежком в Андруша и тот хотел было
ему   хорошенько  всыпать,  а  Крабат  вмешался  и  рознял  их,  Лобош  стал
допытываться, что случилось с ребятами.
     -- Боятся они, вот что...
     -- Чего боятся?
     -- Радуйся, что не знаешь. Скоро тебе все станет ясно.
     -- А ты, Крабат? Ты не боишься?
     -- Больше, чем ты думаешь! И не только за себя.

     Незадолго  до  Нового года на мельнице появился  Незнакомец с петушиным
пером. Подмастерья  бросились  разгружать мешки. Незнакомец не  остался, как
обычно, сидеть на козлах --  прихрамывая, он вошел вслед за Мастером в  дом.
Пока он там был, в окне  мелькало  и трепетало его петушиное перо. Казалось,
там полыхает пламя.
     Ханцо велел принести  факелы.  При свете их парни  разгрузили  повозку,
потащили мешки к мертвому жернову.
     Все перемололи, ссыпали в мешки, вновь загрузили повозку.
     Чуть забрезжил  рассвет, Незнакомец вышел, взобрался наверх,  однако не
укатил тут же, а обратился к подмастерьям:
     -- Кто из вас Крабат?
     В голосе -- бушующий огонь и трескучий мороз.
     -- Я, -- еле вымолвил Крабат, чувствуя ком в горле. Он вышел вперед.
     Незнакомец оглядел его с ног до головы, кивнул:
     -- Ладно!
     Взмах кнута -- и повозки как не бывало!

     Три ночи, три  дня Мастер скрывался в Черной комнате. На четвертый день
-- за неделю до новогодней ночи -- он позвал к себе под вечер Крабата.
     --  Хочу поговорить с тобой.  Думаю,  ты не удивишься. Пока еще в твоей
воле, на что ты решишься, -- будешь ли со мной или против меня.
     Крабат прикинулся, что не понял.
     -- Не знаю, о чем ты говоришь.
     Однако Мастер не дал сбить себя с толку.
     -- Не  забывай, что я знаю тебя лучше, чем тебе бы хотелось. Кое-кто из
вас уже пытался  пойти  против  меня. Тонда,  например,  и Михал. Безмозглое
дурачье! Мечтатели! Ты, Крабат, их  умнее, ты из  другого теста. Хочешь быть
моим преемником на мельнице?
     -- Ты уходишь? -- удивился Крабат.
     --  Сыт  по горло!  Хочу  быть  свободным! За два-три  года обучишься и
станешь Мастером, будешь учить чернокнижному искусству, у тебя  талант. Если
согласен -- все здесь твое, и Корактор тоже.
     -- А ты?
     --  Отправлюсь  ко двору,  стану министром, маршалом или канцлером  при
польской  короне  -- что больше понравится. Придворные будут  меня  бояться,
дамы --  обхаживать, потому что я  богат  и влиятелен. Все двери передо мной
открыты, все станут просить  моего совета и покровительства. А кто осмелится
возражать,  от того избавлюсь --  мое волшебство ведь останется при мне.  Уж
поверь, своей властью я сумею распорядиться! -- Мастер распалялся все больше
и больше: глаз сверкал, кровь прилила к лицу. -- Ты тоже можешь так сделать.
Лет  через двенадцать-пятнадцать  найдешь  себе  замену  среди подмастерьев,
передашь ему весь  этот  скарб  и  живи в свое  удовольствие! В  богатстве и
почете!
     Крабат  еле сдерживался.  Разве  забыл он  Тонду  и  Михала?  Разве  не
поклялся  отомстить за них  и  за  тех  других, что лежат  на  Пустоши? И за
Воршулу, и за беднягу Мертена...
     -- Тонды нет и Михала нет. Кто знает, не буду ли я следующим?
     -- Обещаю  тебе! -- Мельник  протянул ему левую  руку. --  Мое слово  и
слово моего Господина, который мне это поручил, твердо и нерушимо!
     Крабат словно и не заметил протянутой руки.
     -- Если не я, значит, кто-нибудь другой?
     -- Кто-нибудь обязательно!  -- Мастер сделал  вид, будто стирает что-то
рукой со стола. -- Но мы ведь можем  решить это вдвоем. Пусть это будет тот,
кого не жалко. Лышко, к примеру.
     --  Я,  конечно,  терпеть  его  не могу, но тут, на  мельнице,  он  мой
товарищ. Не хочу быть виновником его смерти. И  соучастником не хочу  -- это
одно и то же. И ты меня не заставишь, мельник! -- Крабат больше не сдерживал
свое отвращение. Он  вскочил  и  крикнул:  --  Делай своим  преемником  кого
хочешь, только не меня! Я ухожу!
     Мастер оставался спокоен.
     -- Уйдешь  ты  или  не  уйдешь  -- решаю я. А ну-ка сядь и выслушай  до
конца!
     Крабату нелегко было подчиниться. Может, прямо сейчас  помериться силой
с мельником? Но он овладел собой.
     -- Понимаю! Ты взволнован моим предложением. Даю тебе время обдумать.
     -- К чему? Все равно откажусь.
     -- Жаль! -- Мастер  глядел на Крабата,  качая головой.  -- Раз  тебя не
устраивает мое предложение, значит -- смерть! В сарае уже стоит гроб.
     -- Для кого? Это мы еще посмотрим!
     Мастер и бровью не повел.
     -- Ты, похоже, на что-то надеешься? А тебе известно, что будет потом?
     -- Да! Колдовать я больше не буду.
     --  И ты готов пойти на это?  -- Мастер  немного помолчал,  откинулся в
кресле,  задумался. -- Ладно! Даю  восемь дней. Уж  я позабочусь,  чтобы  ты
почувствовал, что значит  -- жить без волшебства.  Все, чему ты здесь у меня
научился, ты забудешь сию же минуту.  А в предпоследний вечер этого  года  я
спрошу тебя еще раз. Посмотрим, что ты ответишь!



    ПОД НОВЫЙ ГОД


     Это была невыносимо тяжелая  неделя, -- Крабат  вспомнил первые дни  на
мельнице. Каждый мешок весил  пять пудов, как  ему и полагалось, а его  надо
было тащить из амбара на мельницу, с мельницы в амбар. Крабат валился с ног,
а добравшись  до постели,  никак не мог заснуть.  Кто  владеет  волшебством,
может закрыть глаза,  пробормотать заклинание -- и спи  себе сколько влезет,
глубоко и спокойно!
     Наверное, это измучит меня больше всего, думал Крабат.
     Когда же  он в конце  концов засыпал,  налетали мучительные сны  --  не
трудно догадаться, откуда.

     /
     Крабат  в  разорванной  одежде  тянет за  веревку  повозку  с  камнями.
Передвигается через силу, каждый шаг дается с  трудом. Стоит одуряющая жара.
Хочется пить,  горло пересохло от  жажды. Ни колодца, ни  деревца, ни  тени.
Проклятая  повозка! Он  должен доставить ее в  Каменец, торговцу  скотом. За
нищенскую плату.  С тех  пор как случилась  беда  -- правая  рука угодила  в
дробилку, -- он рад любой работе, какую ему дают. Жить  ведь на что-то надо!
Вот он и тащится с тележкой, полной камней, и слышит знакомый хриплый голос:
"Ну что? Хорошо быть калекой, Крабат?  Не  лучше ли было б послушать  меня и
стать моим преемником в Козельбрухе? А  сейчас ты сказал бы "нет"?" Что это,
слова Мастера или его собственные мысли? Ах вот оно что: он думает голосом и
словами Мастера...
     /

     Каждую ночь Крабату снилась его страшная  судьба. То  он стар и  болен,
то,  невинный,  сидит  в темнице, в  глубоком  подземелье, то лежит  в  поле
смертельно раненный, истекая кровью. И каждый раз он себя  спрашивал голосом
Мастера: "Ты и сейчас сказал бы "нет", Крабат?"
     Сам Мастер явился во сне всего лишь раз, в последнюю ночь.

     /
     Крабат превратился в коня, чтобы облегчить участь Юро. Мастер  в одежде
польского пана заплатил  за  него  на рынке в Витихенау сто гульденов, купил
вместе  с седлом и уздечкой. Безжалостно гонит Мастер вороного коня напрямик
через изгороди и канавы, по полям и холмам, через заросли и болота.
     "Помни, что я -- Мастер!"
     Бьет куда попало кнутом, вонзает шпоры.
     "Я тебе покажу!"
     "В галоп! Налево! Направо!"
     Незнакомая деревня. Мастер рванул удила. Остановились у кузницы.
     "Эй, кузнец, где ты, черт подери!"
     Выбежал кузнец.
     Вытирая руки о фартук, спрашивает, чего желает господин.
     Мастер соскочил с седла.
     -- Подковать рысака! Раскаленным железом!
     Кузнец не поверил своим ушам.
     -- Раскаленным?..
     -- Тебе что, дважды повторять? Пусть шибче бегает!
     -- Эй, Бартек! -- позвал кузнец своего ученика.  -- Подержи-ка коня его
милости!
     Веснушчатый мальчуган мог бы быть братом Лобоша, так похож!
     -- Возьми кусок железа  потяжелей! -- приказывает Мастер. -- Покажи-ка,
что у тебя там есть!
     Кузнец повел Мастера в кузницу,  парнишка тем временем сдерживает коня,
шепча ему по-сорбски:
     -- Спокойнее, лошадка, спокойнее. Ты вся дрожишь!
     Крабат потерся  о плечо мальчика.  Если бы тот снял уздечку, можно было
бы попытаться...
     Парнишка заметил кровь на его ухе -- натер ремень узды.
     -- Обожди-ка,  я ослаблю! Он ослабляет ремень,  сдвигает уздечку с  уха
коня.
     Крабат, освободившись от уздечки,  тут же превратился в ворона. Каркая,
поднялся в небо, полетел в Шварцкольм. Над деревней сияет солнышко, внизу, у
колодца,  стоит Певунья с  корзинкой в руках -- кормит кур. Вдруг  --  тень!
Крик ястреба! "Мастер!" Камнем бросился Крабат в колодец, обернулся рыбой.
     Спасен?
     Слишком поздно он понял, что  отсюда нет выхода! Напряг все силы, чтобы
внушить  девушке:  "Певунья,  помоги  мне  выбраться  из  колодца!"  Девушка
опустила руку в воду. Крабат вынырнул на поверхность золотым  колечком на ее
пальце.
     У колодца, откуда ни возьмись,  одноглазый  барин  в  красном  польском
костюме для верховой езды. Серебряная шнуровка, черный позумент.
     -- Скажи-ка,  девушка,  откуда  у  тебя такое  чудесное  кольцо? Ну-ка,
покажи!
     Он уже протягивает руку.
     Крабат  скользнул  с  пальца  Певуньи  в  корзину,  обернулся  ячменным
зернышком. Она сыплет курам зерно.  Бросила  горсть --  и он на земле, у  ее
ног.
     Польский пан исчез. Черный, как смоль, одноглазый  петух поспешно клюет
зерно. Но  Крабат  его  быстрее.  Обернувшись  лисой,  кидается  на  петуха,
перегрызает горло. Солома хрустит у него на зубах, сухая солома, труха.
     /

     Крабат проснулся весь в поту, долго не мог успокоиться. То,  что во сне
он  одолел Мастера,  было как счастливый знак.  Теперь  ему стало ясно:  дни
Мастера  сочтены,  и это он, Крабат, положит конец его козням,  победит злую
силу.
     Вечером Крабат пришел в комнату Мастера.
     -- Я отказываюсь. Делай кого хочешь своим преемником.
     Мастер выслушал его, казалось, спокойно.
     -- Иди в сарай за киркой  и лопатой. Вырой себе могилу  на Пустоши. Это
твоя последняя работа!
     Не проронив ни слова, Крабат повернулся, направился к двери.
     Когда подходил к сараю, кто-то вышел из тени ему навстречу. Юро!
     -- Я ждал тебя, Крабат. Можно теперь дать знать девушке?
     Крабат объяснил Юро, как найти дом Певуньи.
     -- Скажи ей, что она может завтра, в последний вечер этого года, прийти
к мельнику. -- Он вынул колечко. -- Покажешь колечко, чтоб она знала, что ты
от меня. И  не забудь ей  напомнить, что она не обязана это делать. Придет в
Козельбрух -- хорошо, нет -- тоже хорошо. Тогда мне все  равно, что  со мной
будет. --  Он  обнял  Юро. -- Ты обещаешь  мне,  что не  станешь уговаривать
Певунью делать то, чего бы ей не хотелось?
     -- Обещаю!
     Черный ворон с колечком в клюве полетел в Шварцкольм.
     Крабат вошел в сарай. Что  там в углу -- гроб? Вскинул на плечо кирку и
лопату. Пробираясь по глубокому снегу, побрел к Пустоши.
     Где копать? А, вот тут темный квадрат посреди  белого раздолья. Кому он
предназначен?
     -- Завтра в это время все уже будет решено!..
     Он взялся за лопату.

     На  другое  утро  Юро  после  завтрака отвел Крабата в сторону,  вернул
колечко. Он поговорил с девушкой.
     Под вечер, лишь начало смеркаться, у ворот мельницы показалась Певунья.
В праздничной одежде, с белой лентой в волосах. Ее  встретил Ханцо, спросил,
что ей угодно.
     -- Поговорить с мельником.
     -- Я -- мельник. -- Отстранив  онемевших парней, Мастер вышел вперед --
в черном плаще, в треуголке, бледный как мел.
     -- Чего тебе надо?
     Певунья глядела на него без страха.
     -- Отдай мне моего парня!
     --  Твоего парня?  --  Мастер  расхохотался. Однако  смех прозвучал как
блеяние. -- Я его не знаю!
     -- Это Крабат. Я люблю его!
     -- Крабат?  -- Мастер  попытался  ее запугать. --  Да знаешь ли ты его?
Сможешь ли отыскать среди других?
     -- Я его знаю!
     -- Так может сказать любая! Мельник повернулся к подмастерьям.
     --  Отправляйтесь в Черную комнату, встаньте в  ряд  и  не двигайтесь с
места!
     Крабат  стоял между  Андрушем и Сташко. Он  ждал, что  сейчас  они  все
обернутся воронами.
     -- Стойте и молчите! И ты, Крабат, тоже, один звук, и она умрет!
     Мастер вынул из кармана черный платок и, завязав глаза Певунье, ввел ее
в комнату.
     -- Узнаешь своего парня -- уведешь с собой.
     Крабат испугался -- такого он никак не ожидал.  Как же  помочь?  Тут  и
кольцо бесполезно!
     Певунья прошла вдоль ряда раз,  другой... Крабат еле стоял на ногах. Он
поплатится жизнью  и  жизнью  Певуньи!  Никогда еще он  не  испытывал такого
страха: "Я один виноват в ее смерти! Один только я..."
     И тут свершилось!
     Певунья, пройдя вдоль ряда в третий раз, протянула руку к Крабату.
     -- Это -- он!
     -- Уверена?
     --  Да!  -- Сорвав с  глаз платок, она приблизилась к  Крабату.  --  Ты
свободен!
     Мастер отшатнулся. Парни  стояли как  громом пораженные. Первым очнулся
Юро.
     -- Берите  вещи  и  идите  в  Шварцкольм!  Там  можно  переночевать  на
сеновале.
     Подмастерья молча вышли из комнаты.
     Они знали: Мастер  не доживет до утра, погибнет  в  полночь, а мельница
рухнет в пламени.
     Мертен пожал руку Крабату.
     -- Наконец-то Михал и Тонда отомщены. И другие тоже!
     Крабат не мог слова вымолвить. Он будто окаменел.
     Певунья обняла его за плечи, укутала своей шалью, теплой, мягкой.
     --  Идем, Крабат! -- И повела его прочь  с мельницы. Прошли Козельбрух,
пошли к полю.
     --  Как же тебе удалось? -- спросил он, завидев сквозь  редкие  деревья
огни Шварцкольма. -- Как ты нашла меня среди всех парней?
     -- Я почувствовала твой страх... Страх за меня!

     Как только они  подошли к деревне, посыпал мелкий снег, легкий, мягкий,
словно мука из огромного решета.

Last-modified: Thu, 30 Sep 2004 22:53:14 GMT

Оцените этот текст: