Татьяна Александрова. Домовенок Кузька Татьяна Александрова. Кузька в новом доме OCR -=anonimous=- ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ БАНЬКА ОЛЕЛЮШЕЧКИ ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО САМОЛЕТИК ВОРОБЬИНЫЙ ЯЗЫК ТО ТЕПЛО. ТО ХОЛОДНО ВОТ БЕДА, БЕДА, ОГОРЧЕНИЕ! КТО ТАКОЙ КУЗЬКА? ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ Девочка взяла веник да так и села на пол -- до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в красной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: "Может, это ежик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ежик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать". -- Будьте здоровы! -- вежливо сказала девочка. -- Ага, -- басом ответили из-под веника. -- Ладно. А-апчхи! Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у нее из головы, ни одной не осталось. Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты. И вот сидит Наташа на полу, В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают. -- Знаешь что? -- вдруг сказали из-под веника -- Я тебя боюсь. -- И я вас, -- шепотом ответила Наташа -- Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь. Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у нее от страха руки и ноги перестали шевелиться -- Знаешь что? -- немного погодя спросили из-под веника. -- А может, ты меня не тронешь? -- Нет, -- сказала Наташа. -- Не поколотишь? Не жваркнешь? -- А что такое "жваркнешь"? -- спросила девочка, -- Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь -- все равно больно, -- сообщили из-под веника. Наташа сказала, что никогда не... Ну в общем, никогда не стукнет и не поколотит. -- И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дергают или за волосы. Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дергать. -- Так-то оно так... -- помолчав, вздохнуло лохматое существо. -- Да видно, не все про это знают... -- И спросило: -- Дряпать тоже не будешь? -- А что такое "дряпать"? Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что "дряпать" и "царапать" -- примерно одно и то же, и твердо пообещала не царапаться, ведь она -- человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие черные глаза, и она услышала: -- Может, и свориться не будешь? Что такое "свориться", Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались за веником во все стороны. -- Ах, беда-беда-огорчение! Что ни скажешь -- не по разуму, что ни молвишь -- все попусту, что ни спросишь -- все без толку! Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет: -- Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетеха, недотепа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того! Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеется. Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил: -- "Свориться" -- значит ссориться, ругаться, позорить, дразниться -- все едино обидно. И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочем его не обидит. Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнес: -- Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый! БАНЬКА -- Ты кто? -- спросила девочка. -- Кузька, -- ответил незнакомец. -- Это тебя звать Кузька. А кто ты? -- Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай. -- Нет у нас баньки, -- огорченно сказала девочка. Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся: -- Не хозяин, кто своего хозяйства не знает! -- Так ведь это ванна, а не банька, -- уточнила Наташа. -- Что в лоб, что по лбу! -- отозвался Кузька. -- Чего, чего? -- не поняла девочка. -- Что об печь головой, что головою об печь -- все равно, все едино! -- крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты. А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль: -- Ну, что же ты меня не паришь? Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника. В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал: -- А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки! Раздеваться он не стал. -- Или мне делать нечего? -- рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. -- Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нем пуговиц столько, и все застегнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Эдак всю жизнь раздевайся -- одевайся, расстегивайся -- застегивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одежа отстирается. Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто. Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми -- желтые, блестящие, совсем как новые. Лохматик восхитился и сунул под кран голову. -- Пожалуйста, закрой глаза покрепче, -- попросила Наташа. -- А то мыло тебя укусит. -- Пусть попробует! -- проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире. Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла. Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала. Зато отмытые Кузькины волосы сверкали, как золото. -- Ну-ка, -- сказала девочка, -- полюбуйся на себя! -- и протерла зеркало чад раковиной. Кузька полюбовался, утешился, одернул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил: -- Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молодец! -- Кто же ты, молодец или молодец? -- не поняла Наташа. Мокрый Кузька очень серьезно объяснил девочке, что он сразу и добрый молодец и настоящий молодец. -- Значит, ты -- добрый? -- обрадовалась девочка. -- Очень добрый, -- заявил Кузька. -- Среди нас всякие бывают: и злые. и жадные. А я -- добрый, все говорят. -- Кто все? Кто говорит? В ответ Кузька начал загибать пальцы: -- В баньке я паренный? Паренный. Поенный? Поенный. Воды досыта нахлебался. Кормленный? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмем по ковриге за конец! -- Что, что? -- переспросила девочка. -- Опять не понимаешь, -- вздохнул Кузька. -- Ну, ясно, сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты? Наташа без лишних разговоров завернула добра молодца в полотенце и быстро понесла на кухню. По дороге Кузька шепнул ей на ухо: -- Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну -- больше не будет свориться. ОЛЕЛЮШЕЧКИ Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится. Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за веревочку, и поет: Истопили баньку, вымыли Ваваньку, Посадили в уголок, дали кашечки комок! Наташа придвинула к батарее стул и сказала: -- Закрой глаза! Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал: -- Пора! Открывай! На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелеными листиками, с белыми, желтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится. -- Выбирай какое хочешь! -- торжественно сказала девочка. Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся: -- Это я не ем. Я -- не козел. Девочка растерялась. Она очень любила пирожные При чем тут козел? -- Ты только попробуй, -- нерешительно предложила она. -- И не проси! -- твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся! Наташа сразу поняла, что значит слово "отвращение". -- Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне... -- Кузька похлопал себя по животу, -- мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу! -- Ты только понюхай, как пахнут, -- жалобно попросила Наташа. -- Чего-чего, а это они умеют, -- согласился Кузька. -- А на вкус трава травой. Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками. Наташа засмеялась. А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются Если над кем-нибудь еще, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог, Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил; -- Фафа фефеф или фто фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил: -- Сама печешь или кто помогает? -- И давай пихать в рот одно пирожное за другим. Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные. Но он съел примерно штук десять, не больше. И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул: -- Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: все себе да себе. Надо и о других подумать. -- И начал считать пирожные: -- Тут еще осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радехоньки! Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе и заявил, что олелюшечек никак не хватит. -- Чего не хватит? -- рассеянно спросила девочка. Она все думала, что сказать маме о пирожных, а еще думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку. -- Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! -- Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чем речь, ткнул пальцем в пирожные: -- Вот они, олелюшечки, эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а еще смеешься! ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО -- Дом без хозяина -- сирота, -- поерзав на батарее, сказал Кузька и начал озираться, будто что-то потерял. -- И хозяин без дома тоже сирота. Дома и стены помогают. Наташа оглядела стены. Интересно, как это они будут помогать? Руки у них вырастут, что ли? Или стены станут говорящими? Кто-нибудь начнет мыть посуду, а стены скажут: "Эй, ты! Марш отсюда! Сами вымоем!" Или нет. Кто ж станет строить такие грубые стены? Это будут очень милые, приветливые стеночки: "Будьте добры, займитесь какими-нибудь другими, более интересными делами, а мы, с вашего позволения, перемоем всю посуду. И пожалуйста, не беспокойтесь: ни одной чашечки, ни одной тарелочки не разобьем". Тут, конечно, стены раздвинутся, выйдут роботы, все сделают -- опять в стены. Кузька между тем очень внимательно оглядывал кухню и заодно объяснял, для чего нужно праздновать новоселье: -- У вас, у людей, день рождения раз в году. А у дома он бывает раз в жизни -- его новосельем зовут. Где новоселье -- там гости. Где гости -- там угощение. Мало угощения -- гости подерутся. Пеки олелюшечки, да побольше, чтобы на всех хватило! -- Афонька, Адонька, Вуколочка -- это твои гости? -- спросила девочка. -- Сюра забыла, -- ответил Кузька. -- А еще жди Пармешу, Куковяку, Лутонюшку. Так. Еще кого? Пафнутий придет, Фармуфий, Сосипатр, Пудя, Ховря, Дидим, Теря, Беря, Фортунат, Пигасий, Молчан, Нафаня. Авундий... Феодул с Феодулаем прибудут, Пантя, Славуся, Веденей... Буяна и Себяку звать не буду, разве что сами придут незваными гостями. А вот Поньку, так и быть, кликну. И Бутеню, и бедненького Кувыку. -- Что это, все твои товарищи?! -- изумилась девочка. -- Так много? -- А как же! -- важно ответил Кузька. -- Без товарищей один Жердяй живет. -- Кто живет? -- Жердяй. Сухой, длинный, на крыше у трубы дымом греется. Завистник, ненавистник и пакостник, лучше сюда его не звать -- всех перессорит. Пусть себе торчит на крыше, как сухая ветка. Девочка скорей посмотрела в окно: не видно ли Жердяя. Не только Жердяя, но и труб, и дыма на крышах не было, одни антенны поднимались вверх -- Нет, -- продолжал Кузька. -- Жердяя звать не буду. Вот деда Кукобу позову. Да не соберется он, дед Кукоба, скажет: "Дорога не близкая, за семь верст киселя хлебать -- лаптей не напасешься". А может, и навестит, соскучился, поди. Сверюк с Пахмурой не придут, зови не зови, эти веселья не любят. Лыгашку глаза б мои не видели! И Скалдыра пусть не показывается. Зато Белебеня сей же час прибежит. Услышит от Сороки -- и здравствуйте-пожалуйста, давно не видались! -- От Сороки? -- удивилась Наташа. -- Разве птицы знают про новоселье? -- Сорока знает, -- твердо сказал Кузька. -- Она везде поспевает. Да толком ничего не понимает. До того занята, что и подумать некогда, что надо, чего не надо -- про все трещит, на хвосте тащит. Сорока скажет вороне, ворона -- борову, а боров -- всему городу. Не любим мы Сороку, -- вздохнул Кузька. -- Один Белебеня с ней в ладу живет. Чуть услышит, у кого какая беда или радость, -- ему все равно, лишь бы народу побольше и угощения, -- он и прискачет. И Лататуй с ним, они всегда вместе. Девочка во все глаза смотрела на Кузьку. Он по-прежнему сидел на батарее, рядом сохли лапти. Кузька придерживал их за веревочки и болтал ногами. "Интересно, -- думала девочка, -- почему у Кузьки ножки маленькие, а лапти такие, что в каждый он может сесть, как в корзину?" А еще она думала о Кузькиных друзьях. Какие они? Тоже маленькие, лохматые и в лаптях? Или некоторые в ботинках? Или же большие, лохматые, в пиджаках, с галстуками, но в лаптях? Или же маленькие, причесанные, в рубахах и в ботинках? А Кузька в это время продолжал: -- Белун придет, и пускай. Всегда ему рады. Тихий старичок, смирный, ласковый. Вот только носовой платок для него не забыть припасти, если попросит нос вытереть. Банник непременно пожалует, то-то ему здесь светло покажется после темной бани. Еще Петряй и Агапчик навестят, Поплеша с Амфилашей, Сдобыш, Луп, Олеля... Лишь бы Тухляшка не навязался, ну его! -- Ой, Кузенька! -- изумилась Наташа. -- Сколько же у тебя друзей! -- Сколько друзей-то? Скажу, да погожу, -- ответил Кузька, ерзая на горячей батарее, и добавил: -- Кабы я блином был, мне бы в самый раз на этой печурке доспеть, подрумяниться. Он поглядел вниз и вздохнул: -- Давно бы отсюда ушел, да шесток больно высок, до полу лететь далеко, а ухватиться не за что. Наташа скорей пересадила бедняжку на подоконник. "Эка благодать -- весь белый свет видать!" -- обрадовался Кузька и прижался носом к стеклу. Девочка тоже посмотрела в окно. ОБИЖЕННЫЙ САМОЛЕТИК По небу неслись облака. Тоненькие, с виду совсем игрушечные подъемные краники двигались между светло-желтыми, розовыми, голубыми коробочками домов, поднимали и опускали стрелы. Дальше был виден синий лес, до того синий, будто в нем и деревья растут синие с голубыми листьями и лиловыми стволами Над синим лесом летел самолетик. Кузька показал ему язык, потом обернулся к девочке: -- Много всякого народу пожалует на новоселье. Придут и скажут: "Вот спасибо тому, кто хозяин в дому!" Будет что рассказать, будет что вспомнить. Друзья к нам придут, и знакомые, и друзья друзей, и знакомые друзей, и друзья знакомых, и знакомые знакомых. С некоторыми водиться -- лучше в крапиву садиться Пусть и они приходят. Друзей все равно больше. -- А где они живут, твои друзья? -- спросила девочка. -- Как где? -- удивился лохматик. -- Везде, по всему миру, каждый у себя дома. И в нашем доме тоже. Мы высоко живем? На восьмом этаже? А на двенадцатом уже раньше нас Тарах поселился, на первом Митрошка -- тонкие ножки живет понемножку. Наташа недоверчиво спросила, откуда Кузька про это знает. Оказалось, от знакомого воробья по имени Летун. Сегодня, когда машина остановилась и стали выгружать вещи, воробей как раз купался в луже около подъезда. Митрошка и Тарах, которые приехали сюда раньше, просили его кланяться всем, кто еще приедет в этот дом. -- Помнишь, -- спросил Кузька, -- он нам из лужи кланялся, мокренький такой, встрепанный? Слушай, ему же там до самого вечера сидеть и кланяться! Посиди-ка весь день в луже, не пивши, не евши. Думаешь, хорошо? -- Ну, попить-то он может, -- нерешительно сказала Наташа. -- Угу, -- согласился Кузька. -- А поесть мы ему олелюшку бросим в окошко. Ладно? Только аккуратно, а то попадешь в голову, а он маленький, эдак и ушибить можно. Они долго возились с задвижками, открывали окно, потом высунулись, увидели лужу, рядом с ней серую точку (видно, Летун не все время купался, иногда и загорал) и очень удачно бросили из окна пирожное наполеон: оно упало прямо в лужу. Только успели закрыть окно, Кузька как закричит: -- Ура! Едут! Уже едут! Гляди! Внизу по широкому новому шоссе мчался грузовик с узлами, столами, шкафами. -- Ну-ка, ну-ка, что у нас за соседи? -- радовался Кузька. -- Друзья или просто знакомые? А не знакомы, долго ль познакомиться -- приходи сосед к соседу на веселую беседу. Эй, ты! Куда уезжаешь? Куда! Вот они мы, не видишь, что ли? Остановись сей же час, кому говорят! Но грузовик проехал мимо и увез людей с их добром в другой дом к другим соседям. Кузька чуть не плакал: -- А все машина виновата! Не могла остановиться, что ли? К другим соседи поехали. А к нам жди-пожди -- то ли дождик, то ли снег, то ли будут, то ли нет. Наташе успокоить бы его, а она слова сказать не может, смеяться хочется. И вдруг она услышала: -- Эй, ты! Сюда заворачивай! Лети, лети к нам в гости со всеми чадами и домочадцами, с друзьями и с соседями, со всем домком, окромя хором! Девочка посмотрела в окно: коробки домов, подъемные краны, а над ними самолет. -- Ты кого зовешь? -- Его! -- Кузька ткнул пальцем в небо, указывая на самолет. -- Давеча он так же летел, а я его подразнил. -- Кузька смутился, покраснел, даже уши у него стали красными от смущения. -- Я ему язык показал. Может, видела? Обиделся, поди. Пусть уж побывает у нас, олелюшечек отведает. А то скажет: дом-то хорош, да хозяин негож. Наташа рассмеялась. Самолет к нам зовет, кормить его собирается! -- Вот чудак, да он же здесь не поместится. -- Толкуй больной с подлекарем! -- развеселился Кузька. -- Вот машину, которая нас везла, я в гости не звал, велика, в горницу не влезет. А самолет -- другое дело. Сколько я их в небе перевидал, ни один крупнее вороны или галки на глаза не попадался. А этот не простой самолет, обиженный Если тесно ему покажется, так ведь в тесноте, да не в обиде. А будешь надо мной смеяться -- убегу и поминай как звали. Самолет, конечно, не откликнулся на Кузькино приглашение, а улетел, куда ему было надо. Кузька долго-долго глядел ему вслед и грустно сказал: -- И этот не захотел к нам в гости. Крепко на меня обиделся, что ли... ВОРОБЬИНЫЙ ЯЗЫК Наташа решила больше не смеяться над Кузькой. Если маленькие чего не знают, на то они и маленькие. Вырастут -- узнают. А Кузька -- совсем маленький, хоть и в огромных лаптях. Откуда ему знать про самолеты? -- Ты разве в машине с нами приехал? -спросила девочка. -- А то где же? -- важно ответил лохматик. -- Я у нее спросил: "Довезешь?". "Полезай, -- отвечает, -- довезу". -- У машины спросил? -- А как же? Без спросу -- останешься без носу. Очень удобно ехал. В ведре. Мы с веником там хорошо уместились. -- Что ж, машина так и сказала: "Полезай -- довезу"? -- Ну, она-то по-своему, по-машинному: рр! Да я не глупый, понял. Вот и довезла. Тут я, видишь? Вот он. -- Кузька для убедительности потыкал в себя пальцем и сказал, что машинные языки не ахти как знает. То ли дело птичьи или звериные. И тут как раз зачирикал воробей. Может, Летун прилетел благодарить за угощение? Наташа искала глазами воробья, а в кухне уже свистели синицы, заливался соловей, стучал дятел. Мяукнула кошка. Птицы умолкли. Громко залаяла собака. Невидимая кошка заорала изо всех кошачьих сил и удрала. А невидимая собака вдруг так тявкнет на девочку! Наташа чуть со стула не свалилась и закричала: "Мама!" И тут все стихло, кроме Кузькиного смеха. Это он кричал разными голосами. Ну и Кузька! Она хотела попросить, чтобы Кузька еще полаял, но тут замычала корова, закукарекал петух, заблеяли овцы и козы, закудахтала курица, запищали цыплята. Курица звала детей все громче, цыплята пищали все жалобней, а потом смолкли. Верно, курица увела их подальше от стада, от множества копыт и мохнатых ног. Вдруг замолкли овцы с козами и заревел кто-то страшный. Зашумели, заскрипели деревья, завыл ветер. Кто-то ухал, верещал, стонал. Но вот все затихло и в тишине что-то взвизгнуло. -- Страшно, да? -- спросил Кузька. -- Я тогда тоже испугался. -- Когда и где испугался, он рассказывать не стал, а задумчиво произнес: -- По-воробьиному-то я давно говорю. И по-вороньи, и по-куриному. Лошадиный знаю, козлиный, бычий, свинячий, ну и кошачий, и собачий. А когда в лес попал, заячьему выучился, беличьему, лисьему... Волчий понимаю, медвежий. Рыбьи языки хуже знаю, труднее они: покуда выучишь, десять раз утопнешь или простудишься. Еще карасий от щучьего отличу, а больше ни-ни. Наташа во все глаза смотрела на Кузьку. Маленький, а сколько языков знает! А вот она, хоть и большая, знает всего несколько десятков английских слов и одно немецкое. -- Кузенька! -- робко спросила Наташа. -- А теперь ты скажешь, кто ты? Или еще не пора? Кузька внимательно посмотрел на девочку и стал загибать пальцы: -- Кормленный я? Кормленный. Поенный? Поенный. В бане паренный? Паренный. Ну так слушай... И тут в дверь постучали. -- Беги открывай! -- прошептал Кузька, -- Да никому про меня не сказывай! ТО ТЕПЛО. ТО ХОЛОДНО -- Дверь обить не желаете? -- спросил незнакомый дяденька. -- Черная клееночка имеется и коричневого цвета. Да ты одна, что ли, дома, девочка? Спрашивать надо, спрашивать, когда дверь отпираешь, и чужим не открывать. Говоришь вам, говоришь, учишь вас, учишь, -- ворчал дяденька, стучась в соседнюю дверь. Наташа вернулась в кухню. Кузьки на подоконнике не было, коробки с пирожными тоже. только лапти сохли на батарее. -- Кузенька! -- позвала Наташа. -- Ку-ку! -- откликнулись из угла. Там, под раковиной, был аккуратный белый шкафчик, куда ведро ставят для мусора Из этого-то шкафчика и выглянула веселая Кузькина мордочка. -- Ах вы, сени мои, сени! Сени новые мои! -- вопил он, приплясывая, когда Наташа заглянула в шкафчик. -- Добро пожаловать! Будьте как дома! Ну не чудо ли и не красота! Гляди, какой славный домик я себе отыскал! Как раз по росту. И олелюшечки уместились! И гости поместятся, если по одному будут приходить. А что внутри он белый, так мы его раскрасим. На этой стенке лето нарисуем, на той осень, здесь весну, бабочки летают. А дверь пусть остается белой, как зима. Место тихое, укромное, кто не надо -- не заглянет. -- Заглянут, -- вздохнула Наташа. -- Сюда ведро помойное ставят. -- Глупости какие! -- сказал Кузька, вылезая из шкафчика. -- Изгваздать такую красоту! Ума нет. -- А куда ж мусор бросать? -- А вон куда! -- И Кузька показал на окно. Девочка не согласилась. Что ж это будет? Идет по тротуару прохожий, а на него сверху очистки всякие падают, объедки, огрызки. -- Ну и что? -- сказал Кузька. -- Отряхнулся и пошел себе дальше. И тут в дверь опять постучали. -- Здравствуйте! Я ваша соседка, -- сказала незнакомая женщина в переднике. -- У вас не найдется коробки спичек? Наташа, загораживая дорогу в кухню, сказала, что спичек нет и никого нет. -- А почему дверь открываешь не спрашивая? -- улыбнулась соседка и ушла. В кухне на батарее сох один лапоть. Кузька снова исчез. -- Кузенька! -- позвала Наташа. Никто не ответил. Она опять позвала. Откуда-то послышался шорох, тихий смех и приглушенный Кузькин голос: -- Идет мимо кровати спать на полати. Искала Наташа, искала -- Кузька будто провалился. Надоело ей искать. -- Кузенька, где ты? Послышалось хихиканье и неизвестно откуда ответили: -- Если я скажу "холодно", значит, там меня нету, а скажу "тепло", там я и есть. Наташа вышла в коридор. -- Эх, морозище-мороз отморозил девке нос! -- заорал невидимый Кузька. Девочка вернулась в кухню. -- Мороз невелик, а стоять не велит! Она заглянула в белый шкафчик под раковиной. -- Стужа да мороз, на печи мужик замерз! Наташа сделала шаг к газовой плите, и погода сразу улучшилась: -- Сосульки тают! Весна-красна, на чем пришла? На кнутике, на хомутике! У плиты наступило лето. Открыв духовку, Наташа увидела на противне Кузьку, который вопил, не жалея голоса: -- Обожжешься! Сгоришь! Удирай, пока не поздно! -- Это ты сгоришь! -- сказала Наташа и стала объяснять про газовую плиту и про духовку. Недослушав объяснений, Кузька вылетел наружу как ошпаренный, подобрал коробку с пирожными, надел лапоть и сердито пнул плиту. -- Вот беда-беда-огорчение! Я-то думал, это будет мой домик, тихонький, укромненький, никто не заглянет. А сам, страх подумать, в печи сидел! Ах ты батюшки! Наташа стала его утешать. -- Я твоей плиты не боюсь, зря не укусит, -- махнул рукою Кузька. -- Я огня боюсь. Кузька сел на коробку с пирожными и пригорюнился: -- И лаптей жалко, и рубахи, а больше всего своей головушки. Я ж молоденький, семь веков всего, восьмой пошел... -- Семь лет, -- поправила Наташа. -- Как мне. -- У вас годами считают, -- уточнил Кузька, -- у нас -- веками, в каждом веке сто лет. Вот моему дедушке сто веков с лишним. Не знаю, как ты, а мы с огнем не водимся. Играть он не умеет, шуток не любит. Кто-кто, а мы это знаем. Дедушка нам говорил: "Не играйте с огнем, не шутите с водой, ветру не верьте". А мы не послушались. Поиграли раз, на всю жизнь хватит. -- Кто поиграл? -- Мы поиграли. Сидим как-то у себя дома под печкой. Я сижу, Афонька, Адонька, Сюр, Вуколочка. И вдруг... Но тут в дверь опять постучали. ВОТ БЕДА, БЕДА, ОГОРЧЕНИЕ! Очень высокий, почти до потолка, молодой человек спросил Наташу: -- Где у вас телевизор? Куртка на юноше блестела, "молнии" на куртке сверкали, рубашка в мелкий цветочек, а на ней значок с Чебурашкой. -- Еще не приехал, -- растерянно ответила Наташа, глядя на Чебурашку. -- Да ты одна, что ли? -- спросил юноша. -- А чего пускаешь в дом кого попало? Ну ладно, зайду еще! Расти большая. Девочка бегом вернулась в кухню. Там тихо и пусто. Позвала она, позвала -- никто не откликнулся; поискала, поискала -- никого не нашла. Заглянула в белый шкафчик под раковиной, в духовку -- нет Кузьки. Может быть, он спрятался в комнатах? Наташа обегала всю квартиру, обшарила все углы. Кузьки и след простыл. Напрасно она развязывала узлы, отодвигала ящики, открывала чемоданы, напрасно звала Кузьку самыми ласковыми именами -- ни слуху ни духу, будто никогда никакого Кузьки и в помине не было. Только машины шумели за окном и дождь стучал в стекла. Наташа вернулась в кухню, подошла к окну и заплакала. И тут она услышала очень тихий вздох, чуть слышный стук и тихий-претихий голос. -- Вот беда, беда, огорчение! -- вздыхал и разговаривал холодильник. Кто-то скребся в холодильнике, как мышка. -- Бедный, глупый Кузенька! -- ахнула Наташа, кинулась к холодильнику, взялась за блестящую ручку. Но тут в дверь не просто застучали, а забарабанили: -- Наташа! Открывай! Наташа бросилась в коридор, но по дороге передумала: "Сначала выпущу Кузьку, он совсем замерз". -- Что случилось?! Открывай сейчас же!! Наташа!!! -- кричали в коридоре и ломились в дверь. -- Кто там? -- спросила Наташа, поворачивая ключ. -- И она еще спрашивает! -- ответили ей и потащили в комнаты диван, телевизор и много других вещей. Наташа на цыпочках побежала в кухню, открыла холодильник, и прямо ей в руки вывалился дрожащий Кузька. -- Вот беда, беда, огорчение! -- приговаривал он, и слова вместе с ними дрожали. -- Я-то думал, это мой домик, укромненький, чистенький, а тут хуже, чем у Бабы Яги, у той хоть тепло! Деда Мороза изба, что ли, да не простая, с секретом: впустить-то впустит, а назад -- и не проси... И приманок всяких вдоволь, яства одно другого слаще... Ой, батюшки, никак, олелюшки там оставил! Пропадут они, замерзнут! В коридоре послышались шаги, раздался грохот, шум, треск. Кузька до того перепугался -- перестал дрожать, смотрит на девочку круглыми от страха глазами. Наташа сказала ему на ухо: -- Не бойся! Хочешь, я тебя сейчас спрячу? -- Знаешь что? Мы с тобой уже подружились, я тебя уже не боюсь! Я сей же час сам спрячусь. А ты беги скорехонько в горницу, где я был под веником. Отыщи в углу веник, под ним увидишь сундук. Тот сундук не простой, волшебный. Спрячь его, береги как зеницу ока, никому не показывай, никому про него не рассказывай. Я бы сам побежал, да мне туда ходу нет! Кузька прыгнул на пол и пропал, скрылся из глаз. А Наташа бросилась искать веник. Веника в углу не было. И угла тоже не было. Вернее, он был, но его теперь занял огромный шкаф. Наташа громко заплакала. Из комнат прибежали люди, увидели, что она не ушиблась, не оцарапалась, а плачет из-за какой-то игрушки, про которую и рассказать толком не может, успокоились и опять пошли прибивать полки, вешать люстры. Девочка плакала потихоньку. И вдруг сверху кто-то спросил: -- Не эту ли шкатулку ищете, барышня? КТО ТАКОЙ КУЗЬКА? Наташа подняла голову и увидела высокого человека, папиного товарища. Они с папой когда-то сидели в первом классе на последней парте, потом всю жизнь не виделись, встретились только вчера и никак не могли расстаться, даже вещи грузили вместе. В руке у папиного соседа по школьной парте был чудесный сундучок с блестящими уголками и замочком, украшенный цветами. -- Хорошая игрушка. В прекрасном народном стиле! Я бы на твоем месте тоже о ней плакал, -- сказал бывший первоклассник. -- Держи и спрячь получше, чтобы под ноги нечаянно не попала. Наташа, боясь поверить чуду, вытерла глаза, сказала спасибо, схватила Кузькино сокровище и побежала искать такое место в квартире, где бы можно было его как следует спрятать. И надо же было так случиться, что этим местом оказалась ее собственная комната. Наташа сразу ее узнала, потому что там уже были ее кровать, стол, стулья, полка с книгами, ящик с игрушками -- Самая солнечная комната, -- сказала мама, заглянув в дверь. -- Тебе нравится? -- И, не дожидаясь ответа, ушла. -- Нравится, нравится, очень нравится! -- услышала Наташа знакомый голос из ящика с игрушками. -- Догони ее скорей и скажи: благодарствуйте, мол! Хорошая горница, приглядная, добротная -- как раз для нас! Каковы сами -- таковы и сани! -- Кузенька, ты здесь?! -- обрадовалась девочка. В ответ пискнул утенок, бибикнула машина, зарычал оранжевый мишка, кукла Марианна сказала "ма-ма" и громко задудела дудка. Из ящика вылез Кузька с дудкой в одном кулаке и барабанными палочками в другой. Старый, заслуженный барабан, давным-давно лежавший без дела, болтался у самых Кузькиных лаптей. Кузька с восторгом поглядел на чудесный сундучок в Наташиных руках, ударил палочками в барабан и завопил на всю квартиру: Комар пищит, Каравай тащит. Комариха верещит, Гнездо веников тащит. Кому поем, Тому добро! Слава! В дверь постучали. Кузька кувырк в ящик с игрушками. Одни лапти торчат. -- Концерт по случаю переезда в новый дом? -- спросил папин товарищ, входя в комнату. Он подошел к игрушкам, вытащил Кузьку за лапоть и поднес к глазам. Наташа бросилась на помощь, но Кузька уже преспокойно сидел на ладони у бывшего первоклассника, точно так же, как сидели бы на ней кукла Марианна, Буратино, еще кто-нибудь в этом роде. -- Вот какие нынче игрушки! -- сказал папин друг, щелкнув Кузьку по носу, по лохматик и глазом не моргнул. -- Первый раз вижу такую. Ты кто же будешь? А? Не слышу... Ах, домовой, вернее, маленький домовеночек? Что, брат? Туго тебе приходится? Где же ты в нынешних домах найдешь печку, чтобы за ней жить? А подполье? Куда спрячешь от хозяев потерянные вещицы? А конюшня? Кому ты, когда вырастешь, будешь хвосты в косички заплетать? Да, не разгуляешься! И хозяев не испугаешь, народ грамотный. А жаль, если ты совсем пропадешь и все тебя забудут. Честное слово, жаль. Кузька сидел на ладони у папиного товарища и слушал. А Наташа думала: "Так вот он кто! Домовенок! Маленький домовеночек! Мне -- семь лет, ему -- семь веков, восьмой пошел..." -- Что ж, -- закончил папин товарищ. -- Хорошо, что ты теперь превратился в игрушку и живешь в игрушечнице. Тут тебе самое место. А с детьми, братец, не соскучишься! -- и положил неподвижного Кузьку рядом с оранжевым мишкой. -- Кузенька! -- грустно сказала Наташа, когда дверь за папиным другом закрылась. -- Значит, теперь ты игрушка? А как же Афонька, Адонька, Вуколочка? Я думала, они к нам на новоселье придут, мы их угостим из игрушечной посуды, на заводной машине покатаем... А как же волшебный сундучок? Какая в нем тайна? Ты правда встречал Бабу Ягу? И почему ты в лесу очутился, если ты домовой, а не леший? Неужели я больше никогда ничего про тебя не узнаю? Неужели ты насовсем превратился в игрушку? Тут Кузькин глаз, глядевший на девочку, вдруг подмигнул, а из игрушечницы послышалось. -- Он лежит и еле дышит, ручкой-ножкой не колышет! И Наташа услышала про домовенка вот такую историю. ╘ OCR -=anonimous=- V 4.5. 1999-2002 Татьяна Александрова. Кузька в лесу OCR -=anonimous=- В МАЛЕНЬКОЙ ДЕРЕВЕНЬКЕ В БОЛЬШОМ ЛЕСУ ДОЖДЬ В ЛЕСУ БЕРЛОГА ГОСТИ БЕЗДОМНЫЙ ДОМОВОЙ ОСЕННИЙ ПРАЗДНИК ПОГАНКИ НА ПОЛЯНКЕ Татьяна Александрова. Кузька в лесу. В МАЛЕНЬКОЙ ДЕРЕВЕНЬКЕ В маленькой деревеньке над небольшой речкой в избе под печкой жили-были маленькие глупые домовята, а среди них Кузька. Было это полтора века назад. Кузьке тогда только-только шесть веков исполнилось Однажды люди ушли в поле, а взрослые домовые -- в гости к полевикам. Домовята остались одни. Вылезли из-под печки, хозяйничают в избе. Афонька с Адонькой выскребли чугуны, горшки, сковородки, вылизали до блеска, зовут всех полюбоваться. Сюр притащил обувь, какая под руку попалась, поплевал на нее, вытер краем рубахи, дал всем примерить. Принес с улицы одинокий лапоть, и все по очереди прыгали в нем на одной ножке. Сосипатрик с Куковякой прогнали из-под лавки мышей и тараканов, нашли горошины, орешки и пуговицу. Горошины и орехи съели. Полюбовались, как блестит пуговица, унесли ее под печку и спрятали в большой зеленый сундук. Кузька любил подметать. Пыль из-под веника -- к потолку! Степенный Бутеня отнял веник, и Кузька вместе с лучшим другом Вуколочкой глядел с подоконника, как сердито Бутеня двигает веник и как весело бежит за веником чистая дорожка. Вдруг домовятам почудилось, что идут люди. Скорей под печку. Притаились, слышно стало, как шуршат и шныряют мыши. Вуколочка молчал, а потом мяукнул и запел: Ходит Васька серенький, Хвост у Васьки беленький, Глазки закрываются, Когти расправляются Играют в кошки-мышки. А настоящие мыши дразнятся: "Мы усатенькие, мы хвостатенькие! А вы и велики, и толсты, и лохматы, и конопаты! Ни усов, ни хвостов! Не похожи на мышей ни норовом, ни говором! И на кошек не похожи! Ни пастью, ни мастью! Глаза не вертучие! Лапы не цапучие!" И тут Кузька увидел, что с потолка падает уголек, хорошенький, красненький. Кузька знал, что любоваться угольком нельзя. Надо сразу наступить на него лаптем, тридцать три раза топнуть, тридцать три раза повернуться, и никакой беды не жди. Но глупый домовенок радостно завопил: -- Ребятушки-домовятушки! Ступайте сюда! Будем играть в мужичков-пожарничков! Уголек раздули, подстелили ему соломки, угостили щепками. И запел, заплясал огонь. Давай всех кусать, обижать, обжигать. Домовята от него, а он вдогонку. И ест по пути все без разбора: перины, сенники, подушки. Чем больше ест, тем сильнее становится. Кинули в него скамейкой, табуреткой -- съел и не подавился. Жаром пышет. Красными искрами сверкает. Черным дымом глаза ест, серым дымом душит. Домовята -- под стол и ревмя ревут: -- Огонюшко-батюшка! Не тронь, пожалей! Вдруг из огня голос: -- Детушки! Бегите сюда! Домовята ревут: -- Огонь нас кличет, съесть хочет! Но Кузька догадался, что огонь шумит-гудит без слов и что зовет домовят дед Папила. Ухватил Кузька Вуколочку -- и на голос. -- Ой! Огонь Кузьку съел, Вуколочкой употчевался! -- плачут домовята. А Кузька, цел-невредим, уже тащит за руки Сюра с Куковякой. Остальные следом бегут. Дед всех пересчитал, отправил на волю, а Кузьку оставил: "Жди, не пугайся!" -- и в огонь. Бороду опалил, но вынес два сундука, большой и маленький. Маленький отдал Кузьке: -- Выручай, внучек! Две ноши не по силе. Сундучок легонький, домовенок на ногу быстрый. Обогнал дедушку, выскочил на белый свет и пустился без оглядки. А огонь шумит: -- Стой! Догоню! У-у-у! Оглянись Кузька, он увидел бы, то не огонь за ним гонится, а низко-низко летит в ступе Баба Яга. Тянет руки, хочет схватить домовенка с сундучком. Но тот забежал в лес. Пришлось Бабе Яге подняться выше деревьев: -- Не уйдешь! Поймаю! Улюлю! Долго ли бежал, Кузька и сам не знает. В БОЛЬШОМ ЛЕСУ Маленький домовенок с размаху налетел на огромное дерево и кувырк вверх лаптями. Дерево так стукнуло его по лбу, что искры из глаз