л вино и смеялся. Одна из девиц гладила его руку, а вторая строила ему глазки. И это Паскаль? Простак Паскаль? Мэт решил, что что-то тут есть еще, помимо секса в чистом виде. Конечно, он мог быть и несправедлив -- вероятно, Паскаль был привлекателен для женщин чем-то таким, чего Мэт не замечал. Не мог же он в конце концов посмотреть на товарища глазами женщины! Люди постарше поглядывали на молодых понимающе, а потом понимающе обменивались взглядами со своими сверстниками, а потом понимание сменялось похотью. Они целовались, решали, что им это нравится, и целовались снова -- дольше и более страстно. Изуродованные тяжким трудом руки принимались развязывать узлы и расстегивать пуговицы, однако все-таки те, что были постарше, искали хоть какое-нибудь укрытие, хотя бы кустик, чтобы за ним раздеться. Самообман? Или нежелание выставлять напоказ ставшую неприглядной плоть? ' Мэт заметил, как одна из взрослых женщин уводит в сторонку молодую девушку -- только на сей раз плакали обе. Фамильного сходства Мэт в их лицах не уловил. Он понял, что тут разбиваются сердца не только у юных простушек. И как оказалось, не только у особ женского пола. Мэт увидел юношу, который сидел, прислонившись спиной к бочонку, и тупо глядел в кружку. -- Я ей сказал, что люблю ее, -- пьяно бормотал парень. -- За что она так со мной? За что она меня обманула, а потом сбежала к тому здоровенному верзиле? -- Ну, хотя бы прошлой ночью она была с тобой, -- утешал парня его дружок. -- Ага, и я думал, она меня любит! Ведь день я ее хотел, весь день сгорал от любви! А она расхохоталась, посмеялась надо мной и ушла с этим типом! -- Да плюнь ты на нее! -- воскликнул дружок и хлопнул парня по спине. -- Разве тут мало девиц, которые готовы пойти с тобой? Переспи с другой и поймешь, что та для тебя тьфу, да и только! Парень с разбитым сердцем глянул на дружка внезапно засверкавшими глазами и спросил: -- А ведь и правда, стоит отомстить ей как следует, а? Оба встали и, покачиваясь, побрели туда, где было побольше народа, а Мэт провожал их взглядом, чувствуя, как кровь леденеет у него в жилах. Ну, хорошо, парень забудет о своем горе с другой девушкой, но той-то будет каково? "Слишком много заботишься о других", -- сказал себе Мэт, однако не пожелал себя слушать. Теперь, разглядывая людей на лугу и памятуя о двух ненароком подслушанных разговорах, Мэт замечал признаки похмелья: хриплый, горький смех, решимость и отчаяние, с которым молодежь заставляла себя развлекаться. Девушки тратили себя, не щадя, парни напоминали охотников за скальпами -- и все пытались убедить себя, что занятия любовью ничего для них не значат. "Радость не должна требовать таких усилий", -- подумал Мэт. Он вспомнил себя в таком же состоянии -- в то время, когда оборвался его первый серьезный роман. Удар был силен, и его потом долго швыряло в стороны, при этом он рикошетом отлетал от стен. При воспоминании о том, скольких людей он тогда обидел, Мэт поежился. Так что, какую бы боль ни причинила ему Алисанда, он эту боль более чем заслужил... Но ей он никогда бы такой боли не причинил. Никогда. Мэт подумал о Паскале. Каков он будет с утра? И что случится с ним завтрашней ночью? -- Бери кружку, дружок! -- Толстуха лет на десять старше Мэта сунула ему кружку пива с шапкой пены. -- Разве не хочешь повеселиться? -- И она одарила Мэта взглядом, не оставившим сомнения в том, какое веселье она подразумевает. -- Вот спасибо! -- наигранно весело поблагодарил ее Мэт и взял кружку. -- Но прежде чем повеселиться, я должен сам кого-нибудь повеселить, ведь я же менестрель как-никак. Мое дело -- песни петь! Он выпил пиво, отдал толстухе кружку и ударил по струнам лютни. В конце концов она же не сможет приставать к нему, если у него будут заняты руки. -- А может, музычку на потом отложим? -- надула губы толстуха. На самом деле она была еще очень и очень привлекательной женщиной. Мэт гадал, глядя на нее, почему она пустилась во все тяжкие: может, боялась, что скоро увянет, и потому торопилась пустить в ход свои прелести? Усмехаясь толстухе, Мэт взял несколько аккордов, стараясь не забывать, что стихи творят чудеса, и пытаясь припомнить песню, которая в этой связи произвела бы наименее разрушительные последствия. Какая же еще? Конечно эта: Любовь моя, как жестока ты! Ты забыла все, бросила меня... Разбила ты все мои мечты, Без тебя не прожить мне ни дня! Твои зеленые рукава Зеленели так, как весной трава. О, как прожить мне, моя любовь, Без зеленых твоих рукавов![9] Толпа притихла, многие обернулись к Мэту. Кое-где еще раздавались визги и стоны, казалось, никто даже не слышит его. Но Мэт пел, помня, сколько куплетов этой песни собрал Чайлд[10], и старательно их отбирал. Ему казалось, что песня соответствует обстановке. Но потом он вспомнил, что кто-то из профессоров рассказывал их группе, представительницы какой профессии носили платья с зелеными рукавами в эпоху расцвета средневековья, и здорово испугался. Оставалось только надеяться, что все сойдет. Взяв последний аккорд, Мэт отвесил публике поклон и снял колпак. Толпа захлопала в ладоши, раздались крики: -- Еще! Еще давай! Но не успел Мэт и рта раскрыть, как его окружило множество женщин самого разного возраста. Женщины сверкали глазами и произносили фразы типа: -- А меня не хотел бы пощупать вместо своей лютни, а, менестрель? -- Может, вместе сыграем? -- А это правда, что ты поешь только про то, чего сам не можешь? -- Не советую вам кокетничать с музыкантами. Ненадежный народ, -- шутливо посоветовал Мэт. Но они хотя бы оттеснили на задний план ту матрону, которая первой попыталась обольстить его. Вдруг послышался злобный крик, звук удара, а затем целый хор тревожных и испуганных голосов. Женщины развернулись на сто восемьдесят градусов, а у Мэта сердце ушло в пятки. Что он такого натворил своей песней про разбитые сердца в этом универсуме? Может быть, и ничего. Та, что была причиной потасовки, преспокойно стояла в сторонке и сверкающими глазами смотрела на двух парней, обнаживших ножи. У одного из них рубаха была разорвана на груди, там синел свежий засос. У второго примерно такой же засос красовался на шее, а одежда была застегнута на все пуговицы, хотя чувствовалось, что он бы предпочел обратное. -- Злодей! Она моя! -- крикнул он и прыгнул к сопернику, замахнувшись ножом. ГЛАВА 13 Соперник отскочил, но недостаточно далеко, и живот его пересекла ярко-алая полоска. Девушка вскрикнула, но был ли то крик ужаса, радости или и того, и другого сразу, этого Мэт понять не мог. Соперник побледнел, покачнулся, попятился и наткнулся на выставленные руки зевак, которые толкнули его вперед, прямо на нож противника. Парень от ярости и боли заехал противнику кулаком в челюсть, при этом из его сжатых пальцев торчало лезвие ножа. Ревнивый любовник отшатнулся. Из раны на его щеке брызнула кровь, однако он заревел и бросился в новую атаку. Его противник сделал выпад, но ревнивец закрылся от ножа кулаком, завернутым в несколько слоев полотна, и попытался нанести удар сопернику в грудь. Тот заслонился, но, поскольку не додумался перед дракой защитить руку, нож окровавил ему костяшки пальцев. Он, яростно вопя, все же отбросил ревнивца, а потом сорвал с одной из женщин в толпе шаль и, не обращая внимания на возмущенные крики, обернул ею руку. Но ревнивый любовник нанес удар раньше, чем его соперник успел как следует защититься. Соперник заслонился рукой и сам нанес удар, но теперь уже закрылся ревнивец, и тут они отпрыгнули в стороны. Толпа засвистела. Засвистела, недовольная тем, что никто из соперников не ранен. С Мэта хватило. Он решил, что пора положить этому конец, особенно потому, что тут и там раздавались злобные выкрики, а один мужчина средних лет погнался за другим с дубинкой. Мэт взял лютню на изготовку, прицелился, извлек аккорд, и не сказать, чтобы кто-то этот аккорд услышал, немногие услышали и его голос, но, несмотря на вопли и визги, он все-таки запел: Я зарою свой меч и щит Там, где река журчит, Там, где река журчит. Я не желаю воевать, И я не буду воевать, Да, я не стану воевать.[11] Да, никто его не слышал, но он продолжал упрямо петь. У него мелькнула мысль, что религиозная песня могла бы привлечь в этой стране ненужное внимание, но, хотя он и пел спиричуэл, в песне не говорилось напрямую о Боге, о Спасителе, да и вообще не было никаких особых религиозных слов. Может, именно поэтому песне и удалось пробиться через магическую инерцию Латрурии, поскольку дело вроде бы удалось: дерущиеся на глазах у Мэта начали двигаться медленнее, злоба их унялась, сменилась неуверенностью, и наконец ревнивец бросил нож к ногам соперника, развернулся и побрел прочь. Зеваки расступались, давая ему дорогу и пугаясь его грозной физиономии. Соперник проводил его взглядом, нахмурился, наклонился, подобрал с земли нож, убрал свой в чехол и отвернулся. Девушка, ставшая причиной драки, подбежала к нему, коснулась его руки, но парень, выругавшись, стряхнул ее руку и ушел в толпу, расталкивая народ. Ни тот, ни другой из драчунов явно собою не гордились. Девушка проводила отвергнувшего ее парня ненавидящим взглядом, обернулась, бросила столь же ненавидящий взгляд парню, приревновавшему ее к сопернику, и в конце концов запрокинула голову, яростно сверкнула глазами и шагнула к симпатичному парню из толпы. -- А ты бы бросил девчонку вот так, как они, красавчик? Парень ответил ей кривой усмешкой: -- Да что ты, конечно, нет! Такую милашку, как ты? Пойдем-ка спляшем! -- Сначала заплати волынщику, -- распорядилась девушка. И правда, напряжение спало, и один из мужчин постарше уже вытащил из походного мешка несколько небольших волынок. Мэту стало немного обидно из-за внезапно возникшей конкуренции, но не мог же он с полной ответственностью взять и заявить, что волынщик ступил на его законную территорию! Парень дал волынщику денег, и тот извлек из своего инструмента хриплый звук. Мэт поежился. Нет, конкуренции ему бояться определенно не стоило. Между тем пузырь волынки наполнился воздухом, загудели басовые трубки, и певец запел веселую песню. Девушка и парень пустились в пляс. Вскоре к ним присоединились другие пары, а потом их стало уже несколько десятков. Тем временем унялось еще несколько драк. Правда, неподалеку от Мэта четверо только что мутузивших друг дружку мужиков стояли друг против друга и смотрели друг на друга не очень-то дружелюбно, но хотя бы не дрались! А волынщик наяривал вовсю, может, и не слишком музыкально, зато громко. Ну ладно: пока молодые танцуют, они хотя бы не предаются похоти. Правда, большая часть танцевальных па заставляла Мэта засомневаться, что это про- длится долго. Движения некоторых танцоров были столь призывны, столь откровенны, что Мэт не выдержал и отвернулся, вдруг поняв, как сильно он скучает по Алисанде. Покуда он был занят какими-то делами, он не думал о жене чаще, чем раз два часа, да и то чисто платонически. Но сегодня его работа вдруг напомнила ему, что он мужчина, и, соответственно, вызвала воспоминания о жене. Интересно, а что поделывает Паскаль? Да вон он -- носится по лугу в залихватском танце, сопровождая некоторые па движениями бедер. Мэт сомневался, что до сегодняшнего вечера Паскаль был знаком с этим танцем, однако он оказался способным учеником. К тому же плясавшая с ним девушка очень старательно его учила. Она не такая уж хорошенькая, но была в ней какая-то верность, что ли. А формы -- как раз такие, чтобы утешить отвергнутого кем-то влюбленного. Но вот они бросили танец и ушли разгоряченные пляской, но не только пляской -- и вином тоже. Мэт огляделся по сторонам и убедился, что Паскаль и его партнерша не одиноки в своем начинании. Только час, как село солнце, а большинство молодежи уже просто-таки с ног валилось, да и те, что были постарше, с трудом держались на ногах -- если держались. Большая их часть бурно совокуплялась, остальные просто валялись на траве, за версту распространяя запах пивного перегара. Кусты либо шуршали листвой и качали ветками, либо служили приютом для тех, кто опорожнял свой желудок. Если задуматься, получалось, что трактирщики отдавали пиво чуть ли не даром, но ведь одеты они были отнюдь не как оборванцы. Мэт попробовал вспомнить, как выглядели последние трое трактирщиков: да, так и есть -- одежда без единой заплатки из хорошей ткани, а на их женах -- дорогие украшения. Возможно, богатство пришло к ним за счет продажи еды и сдачи комнат, однако пиво наверняка составляло немаловажную статью их дохода. По местным стандартам, трактирщики были богачами, но если они и позволяли себе откупаться спиртным от потенциальных нарушителей спокойствия, то происходило это не потому, что они постоянно поднимали цены. На самом деле в первом трактире цены были просто-таки божеские. И если у того трактирщика дела шли хорошо, то именно потому, что его соседи выпивали громадное количество пива. Учтя все это, Мэт пришел к выводу: счастье, что в средневековой Европе был закрыт доступ к наркотикам. Паскаль снова появился в круге танцующих. Он излишне громко смеялся и смотрел на свою партнершу с отчаянной решимостью. Похоже было, он решил пуститься во все тяжкие со всей страстью человека, стремящегося забыться. -- Потанцуй со мной, красавчик менестрель! Мэт удивленно обернулся. Женщине было под тридцать, она была весьма привлекательная, с хорошей фигурой. -- О, спасибо, -- натянуто улыбнулся Мэт. -- Но если менестрель будет танцевать, кто же будет музыку играть? -- А волынщик на что? -- проговорила женщина и шагнула ближе. Ее ресницы призывно трепетали. Мэт отреагировал на ее напор так спокойно, что решил, либо он последний осел, либо у него явный недостаток тестостерона. -- Волынщик устанет. -- А волынка нет, -- прошептала женщина и прижалась губами к губам Мэта, требуя поцелуя. Ее язык сновал по губам Мэта, и он вдруг к полной для себя неожиданности разжал губы. Что это -- рефлекс? Но тело женщины прижималось к нему, он чувствовал каждый изгиб ее фигуры и понимал, как давно он не был наедине с Алисандой. Воспоминание о жене мгновенно охладило пыл Мэта, и он прервал поцелуй. Тяжело дыша, он выговорил: -- Благодарю... благодарю вас, барышня, но... Женщина расхохоталась: -- Барышня?! Вот спасибо-то, господин хороший, только я уж десять лет как замужем! Мэт счел за лучшее не спрашивать, вдова ли она. Он смутно догадывался, что толпа разбрелась и что они стоят почти в полном одиночестве. -- А я женат год и несколько месяцев. Для нас с женой все еще в новинку, мы с ней как в медовый месяц живем. -- Пройдет несколько лет, -- женщина явно знала, что говорила, -- и тебе это так прискучит, а потом ты поймешь, что поцелуйчики да ласки на стороне тебе и с женой помогут повеселее жить. Женщина решила продемонстрировать эту истину еще одним поцелуем. Но на этот раз Мэт был в полной готовности и крепко сжал губы... Но женщина шла в атаку и не собиралась отступать. Одной рукой она гладила ягодицу Мэта, другую завела между его ног. Исключительно от изумления он охнул, и поцелуй в итоге состоялся. Женщина, почувствовав ответ, отстранилась, гортанно засмеявшись. -- Ага, да не такой уж ты верный муж, каким хочешь казаться. Ну давай же, красавчик! -- И она снова поцеловала его. Это уже определенно было чересчур. И пусть здоровое молодое тело отвечает на любое прикосновение, сам Мэт не желал ни на какие прикосновения реагировать, вот ведь проклятие! Он взял женщину за талию и решительно отстранил, но она все льнула к нему, вытянув губы в трубочку... И тут жуткая боль обрушилась на голову Мэта, боль, похожая на стремящуюся к звездам ракету, -- эти звезды вдруг возникли перед глазами Мэта, а все остальное ушло, стало маленьким, мелким. Как сквозь туман, слышал он, что женщина снова смеется, чувствовал ее руки. Они шарили по его телу, но на этот раз в их прикосновениях напрочь отсутствовала любовь --руки искали кошелек. Вот к женским рукам присоединилась вторая пара рук. Эти руки, решительно работая, попытались расстегнуть ремень, отстегнуть меч... А потом в глазах у Мэта прояснилось, и он увидел, как над ним взметнулось широкое лезвие клинка. Мэт испугался, ему хотелось откатиться в сторону, но тело не желало его слушаться... Но тут жуткий рев сотряс его барабанные перепонки. Что-то поддело это под плечо, и он таки покатился по траве. Учитывая сложившиеся обстоятельства, Мэт нисколько не возражал. Рев послышался снова, а потом раздались крики, причем кричала не только женщина, но и мужчина. И вот удары перестали сыпаться. Наконец Мэту удалось оторваться от земли. Он отдышался, сумел переговорить с желудком и уговорить его вернуться на место. Зажмурился, унял внутреннюю дрожь, снова открыл глаза и увидел... ...огромную стену спутанной шерсти. Шерсть эта показалась ему несколько знакомой. Он поднял глаза выше, выше, еще выше... и встретился взглядом с Манни. -- Мне-то ты сказал, что людей кушать нельзя, парень, -- пояснил мантикор, --а им ты этого не говорил! -- Спа... спасибо, Манни, -- промямлил Мэт и с трудом сел, пораженный тем, что этот зверюга когда-то был его врагом. -- На этот раз они подобрались ближе, а? -- Человека победить гораздо проще, -- пояснил Манни, -- если не дать ему возможности драться. -- Это точно, -- согласился Мэт. -- Отвлечь его с помощью похотливой шлюхи и напасть сзади. -- Вот только эту шлюху сильно обескуражило то, что ты ее совсем не хотел. Мэт печально усмехнулся: -- Хотя бы ей пришлось потрудиться надо мной, чтоб я не пустил в ход главный двигатель моего искусства. Мантикор нахмурился: -- Двигатель? Это ты о чем? -- Да всего-навсего о своей лютне, -- вздохнул Мэт. -- Но, видимо, в этом мире она равна смертельному оружию. -- Оглядевшись по сторонам, он увидел свой инструмент, чудом уцелевший. Мэт подобрал лютню, осмотрел -- ну разве что пара царапин. -- Надо быть очень осторожным и помнить о том, кто рядом со мной, когда я пою песни. -- При всем моем уважении, рыцарь-менестрель, -- проговорил Манни, -- но к этой, так сказать, встрече привели либо твои слова, либо твои песенки. -- Нет. -- Мэт задумчиво уставился на лютню. -- Это все проделки того же самого колдуна, который не первый раз пытается прикончить меня. Но почему? -- А почему бы и нет? -- пожал плечами Манни. -- Например, мантикору для того, чтобы кого-то кокнуть, надо всего лишь проголодаться. Надо думать, твоему врагу и этого не нужно. -- Но неужели я представляю собой такую угрозу? Я один? -- Похоже на то. А тут такое веселье... Все бы так и подумали, что ты убит из-за того, что кто-то приревновал тебя к своей дамочке? -- Да... если бы кому-то вообще взбрело в голову задуматься об этом, -- пробормотал Мэт. -- Да. Идеальное прикрытие для убийства, верно? -- Может быть, и не такое уж идеальное, -- со знанием дела возразил мантикор. -- Если бы этим занимался я... -- О да, понимаю, ты бы все обставил куда более профессионально. -- Почему-то Мэту не захотелось вдаваться в детали плана мантикора, каким бы блестящим этот план ни был. Он, покачиваясь, встал на ноги, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в голове. -- Скажем так, план был не идеальный, но близкий к тому. -- Не так. Почти близкий к тому. -- Ладно, почти близкий. -- Мэт попробовал пройтись. -- Но я жив? Спасибо тебе, Манни. -- Ничего такого, -- заверил его мантикор. -- Для друга -- все что угодно. -- Постараюсь при случае отплатить добром за добро. -- Мэт обвел взглядом луг, где теперь считанные единицы держались на ногах. -- Просто поразительно, как это прирожденные христиане так старательно нарушают Заповеди! Мантикор вздрогнул. -- Ну пожалуйста! Если тебе обязательно надо употреблять крепкие словечки... -- Ах да, прости! -- извинился Мэт. Он совсем забыл, что чудовище так долго пребывает во власти злых сил, что любые слова, имеющие отношение к добродетели, его просто-таки оскорбляют. -- Наверное, открыто исповедовать христи... религию даже при новой власти никто не решается. Наверное, никто и не пробует. -- Не совсем так. Король Бонкорро известил всех, что не будет наказывать никого, кто бы кому ни поклонялся. -- А ему никто не верит. Они все думают, что то всего лишь приманка, чтобы выманить верующих, а потом казнить. Если тебя будут преследовать за веру сто лет подряд, станешь параноиком. И потом нет никакой уверенности, что в один прекрасный день Бонкорро не скинут и его место не займет какой-нибудь колдун-узурпатор, и что с ними будет тогда -- с людьми, которые снова начали ходить в церковь? Но все же людей можно отличить по стилю жизни, по тому, как они ведут себя. -- Только не при старом короле, -- возразил Манни. -- Даже если люди втайне вели себя добропорядочно, они вовсе не хотели, чтоб кто-то об этом знал. -- Нравственность стала делом вкуса, да? А Бонкорро не увидел причин тут что-то менять. -- Никаких причин, кроме того, чтобы позволить тем людям, кто этого хочет, быть нравственными. Мэт кивнул. -- Кроме того, нравственные люди не побросали бы жен и детей и не отправились бы маршевым порядком в Венарру. А дети бы так легко не взбунтовались против своих нравственных родителей и не убежали бы из дома. -- Вы бы сказали, что это нехорошо, -- глубокомысленно изрек Манни. -- Жизнь высоконравственная тут не в чести. Тут никогда и не пахло вашей северянской воздержанностью. Народ в Древнем Рэме жил жизнью, по вашим меркам, просто-таки преступной. Их потомки немного присмирели благодаря проповедям священников, но не так чтобы очень. -- Да, я слыхал про римские оргии, -- кивнул Мэт, -- но я слышал, что там присутствовали только те, кто мог себе это позволить. -- Чем скромнее кошелек, тем скромнее грешки, -- согласился мантикор. -- Только тот город назывался не Рим, смертный, а Рэм. -- Ах да, я забыл -- здесь в схватке победил другой брат. -- "Другой брат"? -- удивленно переспросил мантикор. -- С какой это стати Рэм превратился в "другого брата"? Другой -- это Ромул! Мэт собрался было поспорить, рассказать Манни о том, что вся история Ромула и Рэма -- миф, но тут его захлестнула волна неуверенности. В его-то универсуме это точно был миф, а здесь... а здесь мог быть совершенно официальный факт. -- Они были сиротами и их выкормила волчица, верной -- Нет. Их вынянчила рысь. Мэт переварил эту новость. На самом деле участие в этой истории волчицы считалось символом, отражающим самую суть натуры римлян, но в таком случае какую аналогию можно провести в этом мире? Рысь -- такой же хищник, как волк, вот только охотится за более мелкой добычей и не так злобна, ну разве что когда защищает себя или детенышей. Что за люди создали здесь империю, создали только потому, что были хороши в самообороне? Наверное, параноики. Если они защищали себя и в Северной Африке, и в Испании, и в малой Азии, и в Англии только для того, чтобы на них никто не напал... А может быть, дипломаты? Эта идея понравилась больше. В конце концов в мифе об основании Рима Ромул начал возводить вокруг города стену, а Рэм смеялся над ним и перепрыгивал через стену, чтобы показать, насколько она бесполезна. А потом Ромул убил его... А здесь Ромул проиграл. И его город был основан потомками человека, который не верил в нужность крепостных стен. -- Значит, вокруг Рэма нет крепостной стены? -- Стены? Вокруг Рэма? --Манни уставился на Мэта так, словно тот тронулся умом. -- А на что она сдалась горожанам? Это же не Вавилон тебе и не Ниневия! -- Мы вроде бы о нравственности беседовали? Но что же тогда случилось с городом, когда на него напали этруски, если у Рэма не было стены? -- Этруски? Напали? Это слишком сильно сказано о двух шайках молодняка, которые занимались тем, что крали друг у дружки девушек? Мэт не мигая смотрел на мантикора. -- Но как же... как же... Ларе Порсенна[12]. Как же Гораций на мосту?[13] -- А-а-а! Про Горация я слыхал. Это он усадил Ларса Порсенну и других этрусских вождей за стол переговоров со старейшинами этрусков, на широкой равнине на берегу Тибра. Это он унял их вражду, показал латинянам, как выглядят их набеги, если поглядеть на них глазами этрусков, а уж Ларе Порсенна, чтобы не ударить в грязь лицом, объяснил своим, как выглядят их набеги, если на них, соответственно, глянуть глазами латинян. И они действительно выстроили мост, мост, так сказать, взаимопонимания между народами. И очень жаль, -- добавил он вдруг печальным тоном. -- Мантикорам жилось куда привольнее, когда в стране кипели войны. -- И Манни облизнулся, наверное, припоминая вкус человечьей крови. Мэту пришлось срочно отказаться от этой темы. -- Ну и как же они поступили с набегами? -- А решили, что каждое племя будет держать свою молодежь в ежовых рукавицах, однако если молодые люди хотели поухаживать за девушками, как полагается, пожалуйста. А чтобы удовлетворить любовь молодых к дракам на мечах и к славе, соорудили цирк, где молодые могли сражаться тупыми мечами, зарабатывать себе известность и даже кое-какие денежки, поскольку оба племени вкладывали деньги в призовой фонд. -- Так гладиаторы были свободными людьми? -- выпучил глаза Мэт. -- А как же! -- с упреком глянул на него Манни сверху вниз. -- А ты думал, они кто были? Рабы, что ли? Да как бы они дрались-то, если бы их заставляли? Пожалуй, в этом было куда больше здравого смысла, чем в том, как решали эту проблему римляне из мира Мэта. -- Значит, рэмляне этрусков не покорили, они заключили с ними союз? -- Да, и из этого союза выросла великая империя Лат-рурия, и ее воины пошли по всему цивилизованному миру, чтобы защитить его от жутких орд варваров. А вот это уже больше похоже на то, как было при римлянах. -- Ну да. И они защищали все другие народы настолько здорово, что в конце концов завладевали ими. Манни покачал головой: -- "Завладевали" -- это слишком сильно сказано. Они лидировали, они учили греков и египтян драться по-латрурийски, а у них учились драться по-местному, они учились всему, чему могли, у любого племени, которое брали под свою защиту, они создавали из местных жителей легионы. Но чтобы "завладевали"... Нет. Каждое племя просило, чтобы его приняли в Федерацию латинян и этрусков, и Латрурия была рада принять их, поскольку варвары плодились со страшной силой и оттачивали свое военное искусство. Однако требовать, чтоб каждое племя внесло свой слог в название государства, это было бы уже слишком, поэтому Латрурия так и оставалась Латрурией и не превратилась в Латруригреегиптлибибери... -- Я понял, -- поспешно оборвал мантикора Мэт. -- Стало быть, возникла Федерация государств, управление которой велось из Рэма, так? Манни пожал плечами. -- Так уж вышло, что мост взаимопонимания впервые был построен Горацием, именно его соотечественники прославились как учителя и дипломаты, да и на поприще торговли не подкачали. Конечно, Сенат заседал в Рэме, и, конечно, всякий провинциальный аристократ стремился при жизни хоть раз побывать в Рэме. -- Причем все добровольно и исключительно в целях просвещения, -- добавил Мэт, чувствуя, что вот-вот лишится дара речи. -- Ну а как насчет Иудеи? -- Ты про этих упрямых фанатиков? -- уточнил Манни, осуждающе фыркнув. -- Тем, кто не просил рэмлян о помощи, рэмляне ее не навязывали, но когда мидийцы... -- Мидийцы? -- нахмурился Мэт. -- Я считал, что Восточной империей правили персы. -- Нет. Персов давным-давно поставил на колени Александр Македонский. -- Там правили мидийцы. Мэт пожал плечами. -- Что мидийцы, что персы, все равно. Ну, так и что они сделали с иудеями? -- Как что? Покорили их, конечно же. Захватили их примерно так же, как сделали бы латрурийцы. Наверное, иудеям стало обидно, что их покорили какие-то члены Федерации, и тогда уж они приняли ту помощь, которую им предлагал Рэм. -- Ясное дело... ведь членам Федерации запрещалось воевать друг с другом. -- У Мэта голова шла кругом. -- Видимо, мидийцы пользовались римскими законами и мерами наказания? -- Не только они. Все члены Федерации. -- И Манни удивленно поджал губы. -- А почему ты спрашиваешь? -- Просто пытаюсь догадаться, что случилось с человеком, которого обвинили быв богохульстве. Распятие существовало как вид наказания, так ведь, хотя применяли его не римляне, да? -- Рэмляне! -- Ну да, прости, -- вздохнул Мэт. -- Рэмляне. А с карфагенянами они как поступили? Манни осклабился: -- Как-как... Победили их, естественно. И не раз. А карфагеняне и слышать не желали про объединение. Но вот как-то раз, после очередного поражения, прозорливый государственный муж по имени Ганнибал убедил своих соотечественников, что раз уж они не могут победить рэмлян, то лучше всего им вступить с ними в союз. И он отправил в Рэм посольство с богатыми дарами... -- И слонов в том числе? -- Значит, ты слышал об этом? -- Нет, но очень похоже. Итак, Карфаген остался Карфагеном, но присоединился к Федерации. -- Истинно так, и стал могучей силой, поддерживающей империю золотом и серебром... -- Да... коммерческий колониализм тут начался преждевременно, -- печально проговорил Мэт. -- Трудно представить, что такая империя когда-нибудь распадется. Манни пожал плечами: -- А она разве распадалась? Да нет -- просто сделала слишком много успехов. Она окультурила варваров вокруг своих границ и даже гуннов, когда они немного остыли и призадумались о жизни. Но сначала они, конечно, нападали на рэмлян, но легионы их одолели, сурово наказали вождей и отправили остальных домой с богатыми дарами для их царей. Мэт выпучил глаза. -- Что, и гунны вошли в империю?! -- Нет, но они были проучены и кое-что поняли. Они перестали кочевать по степям со своими стадами. Они так и остались пастухами, но в своих поместьях, конечно, если это можно назвать поместьем, когда на многие мили тянутся луга и поля, засеянные овсом. -- Я бы сказал, что это "ранчо", -- кисло проговорил Мэт. -- Но если рэмлянам удалось проделать такое с гуннами, что же тогда случилось с галлами и германцами? -- О, эти стали такими рэмлянами -- еще лучше, чем сами рэмляне! Даже тот глупенький народец с северного островка -- ну эти тупицы, что размалевывались синей краской и мазали волосы мелом, -- даже они стали строить рэмские дома и бани и носить рэмскую одежду! Но потом они решили, что сами обойдутся, и вышли из Федерации. А потом и другие государства последовали их примеру, и одно за другим принялись объявлять независимость. Поглядел как-то Рэм из-под руки и видит, что остался один, но, правда, у него было много друзей. Но когда эти друзья принялись воевать друг с дружкой, останавливать их было бесполезно. Нет, латрурийцы посылали послов, и те уговаривали и объясняли, но галлы, германцы и готы в своей гордыне не желали никого слушать. Наконец вандалы набрались наглости и напали на Рэм, и тот день можно было считать концом империи. Обиженные, разгневанные, с горечью в сердцах, жители города на берегу Тибра принялись заново отстраивать свой город и поклялись больше не печься о судьбе других народов, а заботиться только о себе. -- Ага! -- Мэт победно глянул на свою лютню. -- Значит, стену Ромула все-таки воздвигли! Манни изумленно уставился на Мэта. -- Странная мысль, но если так посмотреть на это дело, то, пожалуй что, ты прав. Но это не стена из камня или кирпичей -- это стена гордости и горечи, -- и все равно это стена! Мэт прищурился. -- Скажи, а откуда ты все это знаешь? По тебе не скажешь, что ты большой любитель чтения. -- Откуда я знаю про это все? У меня и у моих предков долгая память. Мэт смотрел на мантикора не мигая. -- Ты что, все это видел? -- Ну, не я сам, а мой прапрадедушка. Правда, Ромула и Рэма он не видел, -- признался мантикор. -- Если хочешь знать мое мнение, я считаю, что их история -- обычная выдумка. Но мой прапрадедушка родился тогда, когда латиняне еще жили племенем, а этруски уже были благородными господами. Он видел своими глазами Горацио, но не мог подойти поближе в шатру, в котором шли знаменательные переговоры между Горацием, Ларсом Порсенной и уважаемыми старейшинами. Но он видел, как они, улыбаясь, выходили из шатра, и вот это его очень сильно огорчило... Ну, ясное дело: мир означал более скудную трапезу. Мэт поспешил переменить тему. -- Ну а ты что видел своими глазами? -- Только то, как империя распадалась, -- вздохнул мантикор. -- Я родился около семисот лет назад. Тогда я решил, что мне и моим сородичам должно житься хорошо, -- и так оно и было, ведь тогда страны воевали между собой. А потом пришли колдуны... -- И надели на тебя намордник. -- Намордник и сбрую, -- с отвращением проговорил мантикор. -- Я уже начал задумываться над тем, зачем я вообще живу, но тут явился ты и развлек меня. -- Рад слышать, что мне есть ради чего жить, -- буркнул Мэт. Итак, значит, империя была мертва уже пару столетий до того, как Гардишан вышел походом из Галлии, чтобы снова объединить всю Европу и уничтожить колдунов или хотя бы оттеснить их настолько, чтобы они перестали чинить вред. Видимо, затем колдуны просочились в новую империю. Мэт почти воочию видел деяния их рук в войне между галлами и германцами, между галлами и ибирийцами. Его очень интересовало, что происходило за кулисами во время драматических эпизодов борьбы Добра и Зла. Что ж, может быть, когда-нибудь ему удастся провести такое исследование. Конечно, он пока не получил степени доктора философии -- вот и тема для диссертации! -- Послушай, все вроде стихло, -- сонно пробормотал Мэт. -- Но ты вряд ли согласишься постеречь меня, если я немного сосну? Манни пожал плечами: -- Это как раз можно. Ты мне в последние дни сколько напокупал овечек и быков. Они, правда, не такие вкусненькие, как... -- Нет, если ты проголодался, я могу тебе еще купить, -- поторопился заверить мантикора Мэт. -- Не бойся, не трону, -- пообещал Манни, но между тем обвел округу голодными глазами. -- Спи, ни о чем не волнуйся. Мантикор отвернулся, но не слишком торопливо. Мэт успел расслышать, как он пробормотал что-то насчет отвратительного вкуса людей. Что ж, если он не мог доверять мантикору, он мог довериться хотя бы заклинанию дедушки Паскаля. Мэт лег на бок, положил руку под голову и даже не успел удивиться тому, как быстро уснул. Он проснулся. Учитывая обстоятельства, это можно было считать достижением. Он проснулся и внимательно огляделся по сторонам. Мантикор, свернувшись клубком, словно кот, лежал рядом. Его хвост со скорпионьим жалом зарылся в густую шерсть. Даже если Манни спал, он все равно мог заставить потенциальных убийц хорошенько подумать, прежде чем напасть на Мэта. Мэт приподнялся, собираясь сесть... Кончик хвоста с жалом навис над ним. Мэт окоченел. Манни приоткрыл сонные глаза. -- Кто тут шевелится? Мэт и приподнялся-то всего дюймов на восемнадцать, и притом тихо. -- А ты чутко спишь! -- Сплю я крепко, но просыпаюсь быстро. Так это, стало быть, ты пошевелился? -- Я, -- кивнул Мэт и сглотнул комок, подступивший к горлу. -- Вот подумал, не пора ли вставать. -- Ну и вставай, раз решил. Когда ты не спишь, ты сам можешь за себя постоять, если на дамочек своего роду-племени заглядываться не будешь. -- Это было не то, о чем ты думаешь. -- Нет, то. Потому что я думаю, она к тебе приставала, а ты пытался отказаться. И признаться, я этих ваших штучек не понимаю. -- Это называется "порядочность". -- Вот-вот, -- зевнул мантикор. -- Сказал же: не понимаю. "Вот он, мантикор, во всей своей красе", -- думал Мэт, направляясь к небольшому ручейку. Не то чтобы он сильно отличался от других представителей семейства кошачьих. Просто дело в том, что у него было человеческое лицо, вот Мэт и ждал от него каких-то человеческих проявлений -- ну совести, например. Нет, надо забыть об этих иллюзиях. При таком наборе зубов... Видимо, мантикор был не единственным, кому тут не хватало понимания происходящего. Со всех сторон Мэт слышал всхлипывания. Кое-кто из девушек плакал рядом со своими храпящими мужиками, другие сидели в одиночестве. Нет, не все, их было меньше четверти -- но все равно очень много. Сердце у Мэта сжалось от сострадания, но вмешиваться он не стал. Найдя небольшую рощицу, он счел ее вполне подходящей для отправления утренних потребностей, потом вышел к ручью, где умылся и побрился с помощью своего кинжала. Он уже было повернулся, но тут затрещали ветки, и прямо перед Мэтом повисла на веревке девушка... ГЛАВА 14 Мэт бросился в ней, на ходу выхватил меч и успел перерубить веревку, прежде чем девушка задохнулась. С воплем гнева и отчаяния девушка упала на землю, покатилась, встала на колени и зарыдала. Мэт убрал меч в ножны и нерешительно пошел к ней, гадая, что делать и что ей сказать. Что делать -- это было более или менее ясно: нужно девушку утешить, но, что при этом сказать, вот вопрос. Девушка эту проблему решила за него. Стоило Мэту опуститься рядом с ней на колени, как она вскричала: -- Поди прочь! Мало мне позора, так еще ты должен на этот позор глазеть? Убирайся! -- Никакого позора не вижу, -- решительно заявил Мэт. -- Вижу только красивую девушку, которой бы жить да жить, но она почему то решила уйти из жизни. -- Почему-то! -- рыдая, повторила девушка и устремила на Мэта гневный взор. -- Да что ты знаешь-то про меня! Когда невинность теряет мужчина, он этим только похваляется! А для женщины это всегда позор, даже если ее возлюбленный будет верен ей всю жизнь... А если не будет... -- Личико девушки сморщилось, и слезы хлынули из глаз с новой силой. Мэт протянул к ней руки, но она, сгорбившись, отвернулась -- воплощенное несчастье. -- Бесе! -- послышался голос другой девушки, сопровождаемый треском сучьев и шелестом травы. -- Бесе! Куда ты подевалась? В голосе звучало волнение и даже, пожалуй, страх. -- Сюда! -- позвал Мэт и спросил: -- Тебя зовут Бесе? Ответом ему были рыдания. Треск утих, и вторая девушка, раздвинув ветки, в страхе уставилась на Мэта и Бесе. -- Что ты ей сделал? -- Только лишь не дал повеситься. -- Мэт поднялся с колен и пошел навстречу девушке. -- Меня она слушать не желает. Попробуй ты ее успокоить. Девушка, показавшаяся Мэту постарше подружки, проводила его взглядом и бросила: -- Ты для нее слишком стар. -- Знаю, -- ответил Мэт через плечо. -- Но вот кто-то другой оказался не слишком стар. И Мэт пошел своей дорогой, борясь с искушением оглянуться. Между тем до его слуха донеслось какое-то успокаивающее бормотание, а потом -- душераздирающий крик, с которым Бесе бросилась в объятия подруги. Мэт надеялся, что ему не суждено узнать окончания этой истории. Может быть, девушка проснулась и обнаружила, что ее соблазнитель исчез? Или он смылся к другой, когда Бесе еще не спала? А может, что и похуже? Нет, как бы то ни было, Мэту совсем не хотелось узнавать подробности и не хотелось встречаться с виновником страданий Бесе. По пути к Манни Мэт видел, как просыпаются люди, как