Меровенса. Мэт догадывался, что какие-то предприимчивые мореплаватели отыскали путь к Китаю. "Интересно, -- подумывал он порой, -- уж не из Латрурии ли родом эти моряки?" -- как и в его родной вселенной, где этот полуостров назывался Италией. Он надеялся в скором времени узнать и об этом. Они загасили костер и тронулись в путь. Паскаль весело посвистывал, предвкушая встречу с прекрасной Панегирой, а у Мэта выразительно сосало под ложечкой от предвкушения грядущей встречи с мантикором. Войско Алисанды выстроилось во внутреннем дворе замка. Занимался рассвет. Воины ежились от предутренней прохлады, переминались с ноги на ногу и жаловались друг дружке. -- Уж час, как ждем, -- сообщал один воин своему сержанту. -- Неужто королева не в одно время с нами поднялась? -- Не твое дело, когда она встает да когда спать ложится, -- гавкнул сержант. -- Твое дело -- вскочить по тревоге и встать по струнке, когда она прикажет! Но сам он тоже волновался. Королева прежде никогда не вынуждала свое войско ждать более нескольких минут. Неужто она и вправду еще спала, покуда они строились? -- Королева, она небось встает через час по чайной ложке, -- поделился своими соображениями один пехотинец с другим. -- Мы уж вскочили да помаршировали вдосталь, а она небось сидит и лакомится сладкими бисквитиками. Однако он ошибался. Еда сейчас меньше всего занимала мысли Алисанды. Как раз в это время фрейлины вели ее под руки от умывального тазика к стулу в форме песочных часов. -- Вам надо посидеть, ваше величество, -- настаивала леди Констанс. -- И что бы вы ни говорили, ехать верхом в таком состоянии вам вовсе ни к чему. -- Состоянии? -- возмутилась Алисанда и попыталась гордо выпрямиться, однако стул повлек ее к себе с неудержимой силой. -- Какое состояние вы имеете в виду? Просто вчера на кусочке сыра мне попалось немного плесени, вот и все! -- И позавчера тоже? И позапозавчера? -- скептически вымолвила леди Юлия. -- Вы это мужчинам скажите, ваше величество, только не пытайтесь дурачить нас -- мы ведь уже рожали детей. Алисанда поникла. Она позволила фрейлинам усадить себя на стул. -- Значит, вы все знали с самого начала? -- сокрушенно спросила королева. -- Ну, первую неделю-две мы еще сомневались, -- призналась самая старшая из дам. -- Но когда женщина узнает, что внутри нее -- новая жизнь, ваше величество, она начинает светиться. Мужчины это замечают, но они, глупцы, думают, что это из-за них! -- Ну, в известном смысле это так и есть, -- пробормотала Алисанда. -- Но не только из-за них, я так думаю... А как обрадуется ваш супруг, когда узнает эту радостную весть, ваше величество. И уж конечно, он сильно огорчится, если узнает, что вы потеряли ребенка, отправившись верхом на его поиски. -- Я должна, -- упрямо повторила Алисанда, хотя все существо ее жаждало остаться здесь, в тепле и уюте замка, и пусть себе в мире творятся всяческие глупости; самое главное сейчас для нее другое -- вырастить зерно новой жизни, зародившейся внутри нее. -- Но ребенок не должен лишиться отца! -- Я должна ехать. -- Алисанда вздернула подбородок и усилием воли прогнала остатки тошноты. -- Однажды я отпустила его от себя, но больше я этой ошибки не повторю! Сказано это было настолько твердо, что фрейлины попятились. Однако старшая все-таки возразила: -- Для благосостояния королевства нужен наследник! -- Для благосостояния королевства нужен придворный маг! -- парировала Алисанда. -- И не спрашивайте меня, откуда мне это известно. Сама магия этой страны подсказывает ее монархам, что лучше для королевства и для народа. -- По крайней мере хорошим монархам, -- негромко пробормотала одна из младших фрейлин, но Алисанда услышала ее слова, повернула к ней голову и кивнула. -- Мы все помним страшные дни правления узурпатора, который сверг моего отца и которому было наплевать на благосостояние страны и народа! И мы не должны позволить, чтобы такие дни вернулись. -- Поэтому вы и не должны рисковать жизнью, -- констатировала леди Констанс. -- Или жизнью наследника. -- Должна. -- И Алисанда вскочила со стула. -- Если я не сделаю этого, если сама себя лишу своего придворного чародея, царство мое будет проклято. Мне надо ехать! "Но как я смогу выиграть хоть одно сражение, -- в отчаянии подумала Алисанда, -- если каждое утро я начинаю с того, что меня выворачивает наизнанку над умывальным тазиком!" "Тайная" тропка, про которую, конечно же, никто ни сном ни духом не ведал, кроме любого контрабандиста в здешних краях, оказалась действительно недурна. Она представляла собой несколько пещер, соединенных между собой туннелями. По просторным туннелям идти было легко. Да и чего тут странного? Ведь этот проход в конце концов предназначался не для того, чтобы по нему протискивались люди, -- здесь курсировали контрабандисты, нагруженные товарами! Мэт, освещавший себе путь факелом, видел на стенах красноречивые метки -- следы работы киркой. Кто-то тут орудовал этим инструментом, пытаясь расширить туннель, причем, похоже, не слабо расширить. Словом, Мэту переход очень даже понравился. Тропа начиналась в пещере за маленьким водопадом в Меровенсе. Там Мэт с Паскалем остановились и запалили факелы. Факелы были сложены тут же наподобие поленницы, а рядом стояли кувшины с маслом, дабы было во что обмакнуть обмотанные тряпьем концы. Факелы лежали футах в десяти от входа в пещеру, поэтому оставались сухими, и при этом их еще и видно было достаточно хорошо: до этого места проникал свет от входа. Даже кремень и огниво лежали рядом. Им с Паскалем только и нужно было выбрать себе по факелу, обмакнуть конец, обмотанный тряпками, в масло и выжечь с помощью кремня и огнива искру (предварительно, конечно, они закрыли крышкой кувшин с маслом). Затем Паскаль углубился в недра пещеры, а Мэт последовал за ним, попутно гадая, сколько таможенников по ту и другую сторону границы знают про эту тропу. Ведь если тайна известна двоим, это уже не тайна скорее всего, а когда про нее знают трое -- то это уже наверняка не тайна. Значит, если про эту дорожку знают все семейства, живущие у границы, вряд ли про нее не знают власти. Но тут возникал интересный вопрос: почему эти самые власти смотрят сквозь пальцы на пользование тайной тропой? Наугад Мэт решил, что скорее всего это происходит потому, что так выгодно обеим сторонам. Наверняка латрурийские лорды хотят попивать меровенсские вина, а аристократия в Меровенсе не прочь получать из Латрурии специи и шелка. Но с другой стороны, такая открытая и повсеместная коммерция лишала королевскую казну законных таможенных поступлений. Мэт увидел свет в конце туннеля и догнал Паскаля. Тронув его за локоть, он напомнил: -- Не забудь про мантикора. -- Не бойся, -- заверил его Паскаль, но пошел дальше чуть медленнее, бормоча на ходу: Если ты шагаешь в гору Или под гору бежишь, Повстречаешь мантикора -- Вмиг зубами застучишь! Только ты его не бойся, Душегуба своего: Поднатужься, успокойся И как гаркни на него! Тут он вмиг, зараза, вспомнит, Как хозяина встречать! Замурлычет, пасть захлопнет -- В пору за ухом чесать! Стихотворение получилось, спору нет, замечательное, однако на заклинание, по мнению Мэта, явно не тянуло, поэтому он очень удивился, видя, как бесстрашно молодой человек шагает вперед. Тогда Мэт на всякий случай стал бормотать свое предыдущее заклинание... А потом Паскаль вышел из пещеры, и мир разлетелся на куски от дикого вопля. В последнюю секунду Мэт понял, что не хочет, чтобы парень погиб в одиночку. Он выбежал из пещеры, выхватил меч, увидел летящую к ним лохматую массу, кучу зубов... Но тут Паскаль прокричал: -- Лежать, чудовище. Лежать, ибо тебя заклинает сын чародея! Мэт никогда раньше не видел, чтобы чудовище, да и вообще какой-нибудь зверь так реагировал на команду "лежать" и принимал лежачее положение из положения полета в воздухе. Мантикору было очень нелегко. Он заметался, в прямом смысле заметался в воздухе, пытаясь изменить направление. И изменил -- нацелился на Мэта, оскалил пасть... А Мэт вытащил из кармана засахаренную сливу и швырнул ее в пасть мантикора. И только потом отпрыгнул в сторону -- сумел допрыгнуть до Паскаля и встать по другую сторону от него. Челюсти мантикора машинально захлопнулись, глотка протолкнула комок. Мантикор еще раз перевернулся в воздухе и приземлился на пузо. Вид у чудовища был донельзя удивленный. Впервые за все время своего знакомства с Мэтом оно закрыло рот. А потом вид у мантикора стал очень довольный. -- Ой, какая вкуснятинка1 -- проурчал он. -- Какая часть твоего тела это была, о чародей? -- Да никакая это не часть моего тела, -- ответил Мэт. -- Остатки десерта с ужина двухневной давности. Приберег на всякий случай. -- Вот спасибо тебе! Этого, конечно, маловато будет, чтобы оставить тебя в живых, но все равно спасибо. Я таких лакомых кусочков в жизни не пробовал. И мантикор снова стал подкрадываться к Мэту. -- Стоять! -- приказал ему Паскаль, выставив руку ладонью вперед, и Мэт дал ему максимальное число очков за храбрость, но ни одного за ум. Но потом он назначил себе несколько штрафных очков, поскольку чудовище мгновенно остановилось, свернулось клубком и потерлось головой о ногу Паскаля, издавая грохочущий звук, смутно напомнивший Мэту мурлыканье. Юноша дрожал, но стоял не двигаясь. Не отрывая глаз от чудовища, он спросил у Мэта: -- Где же ты разжился этой сливой? -- Да сразу после ужина, пока вы с Шарлоттой обсуждали ваше будущее, -- ответил Мэт. -- А тебе как удалось заставить эту киску повиноваться? Паскаль опасливо опустил глаза и сказал, пожав плечами: -- Сам не знаю. Наверное, все дело в стихотворении моего деда. Это он первым приручил этого мантикора, запретил ему есть человечью плоть и красть скот. Но за это дед давал мантикору по бычку в день или по две овцы, если не было бычков. -- Вкуснятинка! -- На мантикора нахлынули приятные воспоминания, и он заискивающе глянул на Паскаля. -- Так регулярно я прежде никогда не питался. Я так горевал, когда старик умер, но через день мне захотелось кушать. И все-таки, храня память о нем, я не стал есть ни скотину, ни людей в окрестностях его вотчины, я удалился в Латрурию, где и прозябаю до сих пор. Собачья тут у меня жизнь, молодые люди, вот что я вам скажу, и даже хуже, чем собачья. Ухватишь где-нибудь мясного -- и сматывайся поскорее, пока рыцари или колдуны не проведали... А то с целым войском крестьян приходится воевать за какую-нибудь скотинку. Вкусно-то оно вкусно, конечно, а как бока намнут... Вот и скитаюсь от одного колдуна к другому и питаюсь только зерном да ихними врагами! Значит, ты, мил человек, пришел, чтобы меня освободить? Паскаль растерялся, а Мэт прошептал ему на ухо: -- Если скажешь, что это не так, то он должен будет и дальше служить тому колдуну, который его на меня натравил. И тогда уж точно он сожрет меня с потрохами. Я, конечно, понимаю, тебе нет до этого дела, но все-таки... -- Но если я его совсем освобожу, он же тогда может напасть на меня, -- прошептал в ответ Паскаль. Но мантикор услышал. -- Никогда! -- возмутился он. -- Никогда бы я не посмел пожрать плоть и кости моего повелителя Флериза! Я до сих пор не могу пить его кровь, в чьих бы жилах она ни текла! -- Наверное, ты действительно очень любил старика? --- заискивающе проговорил Мэт. -- Очень! Он ведь мог бы меня прикончить, верно? Но он вместо этого меня приручил. И вдобавок кормил. Мэт хотел было заметить, что заклинание могло бы и перестать действовать, как только старик перестал бы кормить мантикора. Голод рушит любые запреты. Однако он счел за лучшее сейчас об этом не заикаться. -- Что ж, я освобождаю тебя от злых заклятий, -- проговорил Паскаль и опасливо глянул на Мэта. -- Но на самом деле я собирался только пройти мимо тебя, но не хотел брать тебя с собой. -- Я пойду за тобой, куда бы ты ни шел! -- заявило чудище, вскочив на ноги. -- Твои дороги станут моими дорогами, а твои враги станут моими обедами! -- Но когда у тебя не будет врагов, тебе придется составлять для него другое меню, -- предостерег Паскаля Мэт. -- Это как же? -- возопил в ужасе Паскаль. -- У меня нет денег, чтобы покупать скот, и я не смогу сотворить его! -- О, ты что-нибудь придумаешь! -- приободрил друга Мэт и похлопал его по плечу. -- А не придумаешь -- я помогу. У меня в кошельке есть несколько дукатов, не горюй, Паскаль. И потом, никогда не угадаешь, когда и как может пригодиться злобное чудовище. Да к нам же никто подойти не осмелится! С этими словами он развернул остолбеневшего Паскаля к тропе, убрал в ножны меч, и они зашагали к югу. Мантикор отставал от них на несколько ярдов. -- Ты не понимаешь! -- прошипел Паскаль Мэту. -- У этой зверюги любовь к человеку связана с любовью пожрать! Если мы его не станем кормить, он будет питаться первым, что попадется ему на зубок. Я-то уцелею, потому что я кровь от крови чародей Флериза, но тебе не спастись! Мэту показалось, что стало прохладнее. -- Значит, ты считаешь, мне стоит посерьезнее отнестись к обещанию кормить его? -- Да, или придумать, как от него избавиться! Позади послышалось рычание. -- Осторожно, -- выдохнул Мэт. -- Похоже, у нашего дружка острый слух. Верное, Манни? -- Верно, -- ответило чудище в полный голос. -- Только и имечко же ты мне придумал -- Манни. -- А у тебя есть другое? -- Нет. Со мной вообще никто так, как ты, не разговаривал уже много лет. Даже чародей Флериз называл меня просто мантикор. -- Ну а Манни -- это будет сокращенное от мантикора. Или тебе больше нравится Тики? -- Уж лучше пусть будет Манни, -- поспешно согласилось чудовище. -- Я так и думал. Мэт посмотрел вперед и увидел на дороге крестьянина. Тот еле плелся и тащил за собой на веревке дряхлую коровенку с торчащими ребрами и выступающим хребтом. -- Поглядите-ка, кто к нам идет! Скажи-ка, парень, не продашь ли коровушку? -- Продать? Парень с готовностью прищурился, но тут увидел мантикора и замер. А чудовище плотоядно облизнулось. -- Это он на корову облизывается, ты не думай, не на тебя, -- поспешно объяснил парню Мэт. -- Ну вот, бери, я даю тебе за нее серебряный пенни. Крестьянин уставился на монетку, потом быстренько сграбастал ее. -- Забирайте корову! -- выпалил он, развернулся и побежал по дороге обратно, только пятки засверкали. А Манни, испустив радостный рев, кинулся на коровенку. Та даже замычать не успела. Мэт взял Паскаля под руку и развернул спиной к кровавому зрелищу. -- Видно же было, что она подыхает с голоду, так почему же не избавить ее от мучений? -- Мяшо жешткое, -- сообщил мантикор. -- Не разговаривай с набитым ртом, -- бросил Мэт через плечо и снова обратился к Паскалю: -- Не расстраивайся ты так. Коровы превращаются в куски мяса каждый день. -- Да я не про это! Я про цену! Трех медяков за глаза хватило бы! -- Ты так думаешь? Что ж, может, ты и прав. В следующий раз поторгуюсь, а сейчас просто времени не было. Вид у Манни был самый что ни на есть голодный. -- И не только вид, -- проурчал мантикор, обгладывая кость. -- Если бы я не купил корову, он напал бы на крестьянина, -- сказал Мэт. -- К счастью, серебра у меня полно, можно будет разменять его на медяки. -- Да, они нам здорово понадобятся, -- кивнул Паскаль, опасливо взглянув на лакомящегося мантикора. -- Желаю, чтобы твой кошелек никогда не пустовал? -- Славное пожелание! -- согласился Мэт и решил подумать над соответствующим заклинанием. Сам же он желал, чтобы те рассказы о процветании Латрурии, которые он слышал, оказались правдивыми -- в особенности же те, в которых говорилось, что там горы еды. ГЛАВА 7 У вы, в душу Мэта начинали-таки закрадываться сомнения: все ли так расчудесно в Латрурии, как про то болтали. Зрелища угрюмого крестьянина и рахитичной буренки Мэту вполне хватило, чтобы вспомнить: всего лишь несколько лет назад Латрурия была вотчиной злого колдуна, известного своей неуемной любовью к чужим страданиям. Прежде чем отправиться на юг, Мэт выполнил кое-какое "домашнее задание": примерно час потратил на то, чтобы прочитать все о Латрурии, что имелось в библиотеке у Алисанды. Затем по пути к южным пределам Меровенса он разговаривал со всеми встречными стариками и выспрашивал у них все, что те помнили про Латрурию времен своей молодости. С теми же, кто побывал в Латрурии совсем недавно, у Мэта, естественно, возможности потолковать не было. Ведь король Маледикто закрыл границу, как только узурпировал престол. С тех пор вплоть до коронации Бонкорро Латрурию посещали только контрабандисты, а познакомиться хотя бы с одним из них Мэту никак не удавалось, пока, на счастье, он не повстречался с Паскалем. Честно говоря, Мэта очень интересовало, впервые ли Паскаль проделывает подобное путешествие. Но вот от того, чего он наслушался от стариков, волосы вставали дыбом. Он сразу решил, что, если бы ему удалось вернуться на родину, он мог бы припеваючи жить там до конца дней своих на гонорары от издания этих леденящих душу повестей. Вот только Мэт никак не мог решить, к какому жанру отнести сии произведения: не то к ужастикам, не то к порнографии. В конце концов он решил, что, запиши он их вообще на бумагу своей рукой, ему потом осталось бы только помереть со стыда. Конечно, могло быть и так, что его осведомители все эти жуткие истории просто выдумывали. Фигуры врагов во все времена обрастали ужасными подробностями. Взять хотя бы финикийцев, про которых греки говорили, будто бы те швыряли младенцев в жерла печей, устроенных внутри своих идолов. Правда -- вот беда, -- археологи впоследствии раскопали довольно-таки убедительные свидетельства, что именно так и поступали карфагеняне, а Карфаген, как известно, был финикийской колонией... В общем, размышляя с навыком и придирчивостью истинного ученого, Мэт попытался в байках о временах правления Маледикто отделить правду от вымысла и пришел к печальному заключению: большая часть из того, что ему довелось выслушать, могла быть жуткой правдой. Даже сделав скидку на преувеличения, все равно нельзя было отмахнуться от кошмара этой правды. Маледикто наслаждался жестокостью и поощрял ее в своих дворянах. Но тогда разве мог король Бонкорро всего лишь за шесть лет в корне изменить обстановку в стране? И Мэт решил попробовать выведать правду в непринужденной болтовне с Паскалем. Кроме того, парня надо было положительно отвлечь от мыслей о преданно следующем за ними по пятам монстре. -- Скажи, а это правда, что король Маледикто приносил людей в жертвы? Паскаль поежился. -- Правда, если те, кто мне про это рассказывал, не врали! Он устраивал замысловатые ритуалы, чтоб усладить злых духов. Их имена и вслух-то произносить не положено, только шепотом. -- Что-нибудь типа Кали или Гекаты? Паскаль дернулся так, словно прямо у него под ногами вдруг встала в боевую стойку гремучая змея. -- Осторожнее, сэр Мэтью, что ты! Разве можно! Я же сказал тебе: их имена нельзя произносить вслух! -- В христианском универсуме от них не должно быть никакого вреда. -- Мэт и сам бы хотел быть в этом уверенным. В его мире эти имена являлись могущественными символами. -- Наверное, под их обличьями прячется сам Сатана. И еще я слыхал, будто бы Маледикто каждый вечер устраивал оргии, где присутствовало несколько его близких друзей. Паскаль снова поежился. -- Да, и уж это точно были оргии! -- Смесь разврата и пыток? Паскаль кивнул: -- Угу. И еще они там хлестали какое-то зелье, чтобы пробудить в себе похоть. -- Какие душки! -- Мэт скрипнул зубами, гневно глядя на дорогу. -- А еще я слыхал, что на короля Маледикто время от времени нападала оспа, но он якобы излечивался от нее, пересылая эту хворь на какого-нибудь ни в чем не повинного крестьянина. -- Не всегда крестьянин был такой уж и невинный, -- уточнил Паскаль. -- Чем больше правил король, тем реже можно было повстречать честного человека среди его подданных. И вообще стоит ли об этом говорить, мэр Мэтью? Мне эти разговоры ужасно не по душе. -- А мне по душе, что ли? Только мне обязательно нужно вызнать, все ли в этих рассказах правда. -- О, в этом не сомневайся -- чистая правда! Ведь наше семейство все это время ухитрялось общаться с латрурийской родней. Когда удавалось переговорить, а когда послать весточку через смельчаков контрабандистов. -- А если бы его клевреты захватили письма? Неужто они не боялись, что король Маледикто накажет их? Ведь они на него такого наговаривали. -- На него наговаривали? И чтобы он устыдился своей жестокости? Да ни в жизнь! Он сам хотел, чтобы про него трепались за границей, чтобы все дрожали и ему повиновались! На минутку Мэту стало не по себе, но всего лишь на минутку. Он собрался с духом и продолжал гнуть свою линию: -- Но тогда твои родственники и не могли судить о том, правдивы ли все эти слухи про короля. Может быть, король сам их и распространял, чтобы всех пугать! -- Нет, не сомневайся в правдивости этих рассказов! Двоюродного брата моего отца призвали в королевскую армию, а потом отпустили, чтобы поиздеваться над ним для услады его величества! Его бы угробили, спору нет, вот только ему повезло: у них уже оказалась девственница для жертвоприношения. В общем, его отпустили, строго-настрого запретив рассказывать про все, что он видел! Тут Мэту опять стало не по себе -- уже дольше, чем на минуту, и даже дольше, чем на две. Речь шла о кровных узах, а такие свидетельства лживыми, как правило, не бывают. Более того, одного такого свидетельства достаточно, чтобы подтвердить разом все слухи. И потрясло Мэта именно то, что ему приходилось хочешь не хочешь признать: все рассказы о короле Маледикто -- чистая правда. -- А я вот все гадаю: чего это у тебя, сэр Мэтью, лютня за спиной? -- поинтересовался Паскаль. -- Неужто для того, чтобы менять песенки на сведения про короля Бонкорро? -- Что-то в этом духе. -- Мэт посмотрел на юношу. -- И именно поэтому я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестал называть меня сэром. Просто Мэтью будет вполне достаточно. -- Он оглянулся через плечо. -- Это и к тебе относится, Манни. -- Заметано, -- согласился мантикор. -- Буду держать рот на замке. -- Сомневаюсь я что-то, -- вздохнул Мэт. -- Придется следить за тем, что вылетает у тебя изо рта, более пристально, чем за тем, что туда влетает. -- С этими словами Мэт снова обратился к Паскалю. -- Больше всего меня интересуют сплетни, как живется народу в Латрурии в последние несколько лет. С трудом верится, что новому королю удалось настолько здорово все переделать в стране, и это почти после века царствования сил Тьмы. -- Я тоже в этом сомневаюсь, потому не собираюсь доверять кому попало и не всякому стану служить. Может, сам король и отказался от ненужной жестокости, да вот только его придворные за всю свою жизнь очень уж привыкли к ней, потому вряд ли они с такой легкостью откажутся от прошлого. -- И я такого же мнения, -- угрюмо кивнул Мэт. -- И если к рыцарю тут отнесутся с известной долей вежливости, то к менестрелю -- навряд ли. Паскаль изумленно уставился на спутника. -- Так ты нарочно? Ты нарочно нарядился так, чтобы угодить к ним под прицел? -- Назовем это лучше ловлей на живца. -- Мэт очень Надеялся, что сумеет в последний момент вырваться из расставленной западни. То, как плохо действовала его магия в Латрурии, его здорово беспокоило. -- Если против меня будет один рыцарь или даже парочка, я могу преподнести им весьма неприятные сюрпризы. Очень надеюсь, что мне не придется петь. Канцлер положил перед королем еще один свиток пергамента. -- Все сделано, как вы изволили приказать, ваше величество. Тут расчет: все будущие поступления в казну в виде податей и налогов, а также все виды выплат, которые нам надо будет произвести в ближайшие двенадцать месяцев. -- Отличная работа, -- похвалил Бонкорро, пробежав глазами колонки цифр. -- Выплати чиновнику, который это составил, лишний дукат. Дело это для нас всех новое, а он прекрасно придумал, как составить такую запись. -- Король положил пергамент на стол. -- Все просто замечательно, Ребозо. Уже третий год подряд прибыли растут и будут расти, если мы не отступим от нашей тактики. Королевские закрома будут полны, и даже те новые, что строятся сейчас. Больше нашей стране не придется страдать от голода. -- Не придется, ваше величество, -- согласился Ребозо, но как-то не очень радостно. -- Между прочим, прибыль проистекает прежде всего из вашей экономии и не из-за роста поступлений в казну. Теперь-то уж вам непременно стоит повысить налоги! Король Бонкорро покачал головой. -- Пока налоги низки, люди тратят больше денег и тем самым дают работу другим, а у тех появляются деньги, чтобы уплатить свои собственные налоги. Купцы используют вырученные деньги на приобретение новых товаров, и налогов мне платят куда больше, чем пять лет назад, хотя дед требовал, чтобы ему отдавали две доли из пяти, а я -- всего одну. -- Король самодовольно кивнул. -- Да, мои замыслы оказались верными. Более низкие налоги приносят более высокие поступления, хотя несколько лет пришлось потуже подтянуть поясок, пока не наметился положительный перевес. На самом деле, Ребозо, я чувствую: настала пора попробовать еще одно нововведение! У Ребозо кровь похолодела в жилах. -- Ваше величество! Дайте сначала хотя бы опомниться после предыдущего! Как только вы произносите слово "нововведение", у меня мурашки по спине бегут, так мне страшно! -- Если ничего не выйдет, ничего страшного, -- утешил канцлера король. -- Подготовь к отправке письма. Мы их адресуем дворянам, владеющим монополией на торговлю зерном, строевым лесом и шерстью. Напиши им, что отныне все, кто пожелает, имеет право свободно торговать этими товарами. -- Ваше величество, только не это! Они взбунтуются! Они поведут на столицу войска! -- Вряд ли. -- Бонкорро откинулся на спинку стула. -- Они сами заинтересованы в продолжении торговли. Монополия на эти товары останется у них, то, на чем их возить, тоже, потому у них появятся колоссальные преимущества перед всеми остальными, кто пожелает заняться такой же коммерцией. Но если они попробуют вздуть цены, то убедятся: на их товары нет покупателей. -- Вот-вот! Ваше величество, ведь тогда все их капиталы улетучатся! -- Капиталов они скопили предостаточно, Ребозо. Денег им хватит, чтобы безбедно прожить до конца жизни. Да что там -- их детям хватит до конца их жизни! Мы ведь говорим о герцогах и графах, владеющих громадными поместьями. Нет, голодать они не будут, однако им придется здорово постараться, если они захотят держать монополию на торговлю своими товарами в королевстве. -- Ваше величество, но как же это? -- в отчаянии возопил Ребозо. -- Король не должен интересоваться торговлей, он не купчишка какой-нибудь! -- Я должен интересоваться всем, -- возразил Бонкорро. -- Каждым своим подданным. От того, кто копается в земле, до того, кто командует войсками. Торговля -- это сила, питающая страну, Ребозо. Крестьяне способны вырастить урожай для своих благородных господ, но выращенная ими пища не напитает население города, если не будет перевезена туда. Так желудок переваривает пищу, но что от этой пищи толку, если питательные вещества не будут поступать к рукам и ногам? И если представить себе королевство в виде человеческого тела, то король будет его головой, войска и ремесленники -- мышцами, крестьяне -- руками, а купцы -- кровью. Эта кровь текла по жилам страны и при моем деде, однако текла лениво. Я расчистил пути для нее -- она потекла поживее, а теперь делаю это вновь и в итоге получу больше питательных веществ. -- Сравнение превосходное, -- насмешливо проговорил Ребозо, -- но, пожалуй, не совсем .точное. Устранение монополий означает всего лишь, что больше, как вы изволили выразиться, ваше величество, питательных веществ поступит не к вам, а к самим купцам. -- Если они захотят иметь право на торговлю, они вынуждены будут платить налоги. Появятся более процветающие купцы, несмотря на то что они вынуждены будут снижать цены на свои товары. Но и покупателей у них станет больше. А раз появится больше богатых купцов, значит, эти купцы сами будут тратить больше денег, а следовательно, разведется больше богатых мелких торговцев, и даже у тех, кто занимается искусством, жизнь станет богаче. Крестьяне будут получать все больше и больше за плоды своего труда и, скопив деньжат, покинут насиженные места, станут купцами или ремесленниками. Так и получится, что тех, кто платит налоги, станет еще больше, и мои прибыли возрастут. -- О ваше величество, вы поистине творите чудеса. -- Ребозо не стал уточнять, какого рода чудеса, большей частью потому, что сам точно не знал этого. -- Если вы можете добиться, чтобы в ваши сундуки ложилось больше денег при том, что вы понижаете налоги, это воистину чудо, и мне не следует спорить, а следует только сделать все по вашему приказанию. Но как быть, если дворяне соберут войска и пойдут на нас войной, сир? -- Тогда, -- ответил Бонкорро, натянувшись, словно струна, -- я сотворю одно из упомянутых тобой чудес. -- Нельзя же уничтожить колдовскими чарами целое войско! -- А ты не утверждай этого столь уверенно, мой канцлер, -- тихо проговорил король. -- К тому же уничтожать войска и не потребуется. Достаточно будет уничтожить тех, кто будет ими командовать. -- Но не сможете же вы избавиться от герцогов и графов! -- Почему же нет? Мой дед с легкостью проделывал такое. А потом точно так же, как он, я смогу заменить их людьми по своему выбору. -- Но тогда войска на вас поведут их сыновья! -- Тогда я уничтожу и сыновей, и внуков, и племянников, если понадобится, и все дворяне это прекрасно поймут. Они пока не испытывали моего терпения и, думаю, не решатся на это: они знают, я не святой, я не такой, как мой отец, и боятся, что я могу оказаться таким же жестоким и могущественным, как мой дед. Нет, Ребозо, -- король уже успокоился, -- я не думаю, что они взбунтуются. Ребозо зазнобило: так бесстрастен был голос молодого короля, так холоден его взгляд. Казалось, что с ним разговаривает человек, высеченный из камня. Ребозо понял, что даже ему -- а уж его-то король любил, если он вообще кого-то любил -- не дано ответить наверняка на вопрос: сумеет ли король Бонкорро на самом деле уничтожить взбунтовавшееся войско или нет. Однако канцлер ни на секунду не сомневался: Бонкорро способен уничтожить любого из дворян, замыслившего свергнуть его. Причем для этого королю даже не пришлось бы прибегать к помощи черной магии, поскольку любой из графов и герцогов настолько погряз в грехах, что силы Добра почти обязательно пришли бы на подмогу молодому королю в борьбе с врагами! На самом деле этим в какой-то мере исчерпывалась тактика Бонкорро: грех убиения он мог совершить без зазрения совести и тем самым давал своим подданным выбор. Хотите, дескать, быть хорошими -- будьте ими! Он снимал с подданных груз отчаяния и страха и даже давал им почву для надежд. Поэтому на грани Добра и Зла король балансировал столь ювелирно, что даже сами источники магии пребывали в неуверенности -- на чьей же он стороне! На самом же деле Ребозо подозревал, что этого не знал и сам король -- или не знал, или решил не знать. Но такого быть не могло. Ни одному человеку не дано остаться наполовину добрым, а наполовину злым дольше, чем на полминуты. Стоило такому человеку сделать одно доброе дело, и он подвигался на один шаг к Добру и Свету, и, чтобы удержать равновесие, нужно было незамедлительно вершить какое-то злое дело. Верно, Бонкорро решил не повторять судьбу своего отца, точно так же, как решил не повторять и судьбу своего деда, однако мерилом всех его деяний, похоже, служило благо народа, что в конце концов должно было, по понятиям Ребозо, привести молодого короля на сторону Добра. Понимая это, канцлер должен был что-то предпринять, дабы предотвратить такую вероятность. -- Если вы собираетесь уничтожить такое количество монополий, ваше величество, вам следует уравновесить их введением еще одной монополии. Бонкорро напрягся, однако слово "равновесие" успокоило его. -- Какую ж монополию я могу ввести, чтобы оживить торговлю, интересно? -- Монополию на проституцию. Нет, выслушайте меня! Вы только представьте себе, ваше величество, если бордели станут легальными, но будут содержаться в условиях монополии -- при том, что все проститутки будут здоровы, мужчины станут чаще посещать бордели! -- Ну да, чтобы там развратничать и пресыщаться! Ребозо пожал плечами. -- Проститутки все равно никуда не денутся, ваше величество, хотите вы этого или нет, разрешает это закон, или он это запрещает. Однако еще одним условием монополии можно сделать вот что: чтобы женщин не избивали сутенеры и содержательницы борделей, чтобы им не наносили увечий посетители! Можно настоять и на том, чтобы всякий, кто обошелся с проституткой нелюбезно, представал перед судом. А чтобы этот закон выполнялся, можно в каждом борделе поставить королевских гвардейцев! А покуда торговля на этом поприще протекает нелегально, вы никаких условий диктовать не можете. -- Но рост торговли в данном случае означает, что проституток станет больше, -- возразил король и нахмурился, -- и что этим станут заниматься многие девушки не по своей воле! -- Полно вам, ваше величество! -- урезонил короля Ребозо. -- Если люди, как вы сказали, станут тратить больше денег, то станет больше мужчин, которым захочется купить себе часок-другой на забавы с проституткой. А если все больше крестьян будет уходить с нажитых мест и приходить в город, как вы также заметили, то все больше будет вовлекаться в проституцию. Так почему бы не приглядывать за этой коммерцией? Почему не сделать так, чтобы все было чин чином, по закону? Ведь тогда появится возможность хотя бы настоять, чтобы эти дамочки не перетруждались, чтобы их не очень обижали! Король нахмурился, недовольный собой, -- раньше эта мысль ему в голову не приходила. -- И потом, вы же знаете, есть женщины, которым действительно нравится такая жизнь, -- дополнил свои рассуждения Ребозо. -- Ну, или такие, которые сами ее выбирают, -- согласился король, и это было очень похоже на капитуляцию. -- Хотя их всегда не хватало для удовлетворения потребностей моих несчастных подданных. Знаешь, в том, что ты сказал, есть доля здравого смысла. Эти женщины будут лучше защищены, если будут находиться под присмотром герцога, который, в свою очередь, будет находиться под моим присмотром. Я подумаю об этом, Ребозо. -- Искренне рад, что мой скромный совет пригодился вашему величеству, -- проворковал канцлер, лучась улыбкой. Но, отвешивая королю поклон, он подумал: "Вот и славненько! Вот он -- шаг к соблазну!" Ребозо прекрасно понимал, что более изощренные формы проституции все равно существуют и будут существовать противозаконно и что король, взяв под свое покровительство всю проституцию скопом, делает солидный шаг на сторону сил Зла. Ну конечно! Со временем король сумеет внять уговорам Ребозо, да и набор собственных прелестниц ему когда-нибудь да прискучит, и тогда он сам захочет посетить одно из "веселых" заведений -- тех самых, о которых только что шла речь. А что произошло однажды, то произойдет и еще десяток раз, а потом два десятка, а потом -- сотню... А потом он начнет стареть, и его мужские силы пойдут на убыль, и тогда ему для их возвращения понадобятся более изощренные утехи. Вот и начнется долгое скольжение вниз по наклонной плоскости прегрешений, и Латрурия в один прекрасный день окажется целиком во власти сил Зла, как в прежние деньки. Всякий любит оказаться в центре внимания, однако Мэт все-таки здорово волновался. Приписав это типичному страху перед выходом на сцену, он выкрикнул: -- Подходите сюда, добрые люди! Послушайте рассказы и истории, стихи и сказания! Послушайте, и вы перенесетесь в далекие сказочные страны! Народ толпой повалил к нему. -- Байки из Меровенса? -- спросил один торговец. -- Это же и недалеко, да и сказочного там ничего нет. -- Мои сказания совсем другие, они новехоньки, вы таких никогда не слыхали! Мэт почти не сомневался: его истории действительно окажутся тут в новинку. -- А песен, что ж, не будет? -- разочарованно протянул парнишка-подросток. Мэт усмехнулся: -- Я буду наигрывать мелодии и говорить нараспев. Если я запою, тебе захочется, чтобы я поскорее замолчал. -- Что верно, то верно, -- вполголоса подтвердил Паскаль. Мэт бросил на него наигранно возмущенный взгляд: -- А тебя, между прочим, никто не просил со мной соглашаться! Толпа захохотала, и Мэт понял, что из Паскаля вышел бы очень и очень неплохой подпевала. На самом деле они могли бы весьма недурно подзаработать на любой из ярмарок отсюда до самой... Мэт усилием воли заставил себя вернуться с небес на землю. Он тут шпион, а не менестрель. Просто в нем заговорил актер-недоучка, увлек его за собой, словно колдунья в зеленом платье Пера Гюнта... -- Предание дальнего Севера! -- прокричал Мэт. -- История странника Пера Гюнта. О том, как он отпал от добродетели! Кто желает послушать? Толпа согласно зашумела, некоторые помахали руками, демонстрируя приготовленные для расплаты за удовольствие пенни. Паскаль, в практических делах соображавший, как оказалось, быстрее, нежели думал Мэт, быстро нашелся и положил у ног Мэта свою шляпу, в которую опустил пенни. Его положительному примеру тут же последовали многие. -- Вы меня уговорили, -- улыбнулся и поклонился слушателям Мэт. Он принялся наигрывать "Утро" из сюиты Грига "Пер Гюнт" и заговорил речитативом: -- Пер Гюнт был родом из Норвегии, той самой страны, где когда-то жили викинги... -- Морские разбойники? -- радостно уточнил какой-то мальчуган. Здесь, так далеко к югу от Скандинавии, викинги остались злодеями из старых книжек! Мэт вообще удивился, что истории про викингов докатились досюда. Так и его рассказ докатится до самой Сицилии. Завоевали ли норманны этот остров здесь, как в его родном мире[3]? -- Да, он был из их рода, но он был бедным крестьянским парнем, и отец его умер, когда Пер пешком под стол ходил. Мать его заботилась о нем, как могла, можно сказать, из кожи вон лезла, да только Пер был своеволен, а порой так просто дик. Он любил лазить по горам с камнями и рогаткой. Говорил, что якобы охотится, но на самом деле он убегал в горы, чтобы там помечтать. Глаза мальчишки горели, и Мэт понял: он рассказывает ему про родственную душу. Что ж, пусть узнает то, после чего ему не грех будет и призадуматься. -- Как-то раз, когда Пер Гюнт вот так бродил по горам, он услышал, как вопит дикий кабан. Посмотрел наверх и увидел женщину. И какую женщину! О такой мечтает каждый мужчина. Красивое зеленое платье облегало ее дивную фигуру... Женщины зашептались: им такой оборот событий явно пришелся не по нраву. Может, менестрель дает понять, что им стоит уйти и не слушать дальше? Для тех, у кого фигуры были ничего себе, конечно, в таких словах обидного-то не было, а у кого эти самые фигуры подкачали, тем как? Это же, считай, прямое оскорбление. Да и мальчишка, стоявший в первом ряду слушателей, похоже, расстроился. "Ну ладно, -- решил Мэт, -- отыграюсь, когда дело дойдет до пещеры горного короля!" Но отыгрался он гораздо