и ширлатан, шейгиц, лайдак, паршивец!.. Тут они опять заспорили так шибко, что уже нельзя было разобрать ни слова. Оба махали руками, оба трясли ермолками и поднимались на цыпочки, как два петуха, готовые сцепиться. Наконец чорт спохватился первый: - А! Еще не известно, кто выиграл! Что мельник тебя не пожалел, это правда, а остальное еще посмотрим, еще надо у людей спросить, может он и не думал открыть шинок. "Два открыл! - почесался опять мельник.- Э, надо было хоть годик обождать,- остался бы Янкель в дураках, а то тут что-то такое неладное выходит..." И он оглянулся на свою мельницу: нельзя ли тихонько, по-за мельницей, махнуть на село? Но в это время в лесу, за плотиной, послышались чьи-то неровные шаги и бормотанье. Янкель схватил на плечи свой узел и бегом побежал к тем же яворам. Мельник едва успел спрятаться за толстую ветлу, как оба - и чорт, и Янкель - были уже тут, а в это время в конце плотины показался подсыпка Гаврило. Свитка на Гавриле драная, с одного плеча спущена, шапка набоку, а босые ноги все одна с другой спорят: одной хочется направо, а другая, назло, налево норовит. Одна опять в свою сторону потянет, а другая так бедного подсыпку к себе кинет, что вот-вот голова в одно место улетит, а спина с ногами в другое. Так вот и идет бедный парубок, выписывая по всей плотине узоры, от одного края до другого, а вперед что-то мало подвигается. Видит чертяка, что подсыпка совсем пьян, вышел себе да и стал посредине плотины в своем собственном виде. Известно, с пьяными людьми какая церемония! - Здравствуйте,-говорит,-добрый человек! А где это вы так намалевались?.. Тут только мельник в первый раз заметил, какой Гаврило стал за год оборванный и несчастный. А все оттого, что у хозяина заработает, у хозяина и пропьет; денег от мельника давно уже не видал, а все забирал водкой. Подошел подсыпка вплоть к самому чорту, уперся сразу обеими ногами в гать и сказал: - Тпру-у-у... Вот бесовые ноги, с норовом каким! Когда надо, не идут, а как увидели, что у человека перед самым носом торчит что-то, тут они и прут себе вперед. А ты это что такое, я что-то не разберу никак... - Я себе, с позволения вашего, чорт... - Ну-у? Брешешь, я думаю. Э!.. А пожалуй, твоя правда. И рога, и хвост,все как следует. А пейсы по бокам морды зачем? - Да я себе, не в обиду вам сказать, жидовский чорт. - А!.. Вот видишь ты, какая оказия!.. Так это не ты ли в прошлом годе нашего Янкеля уволок? - Ну, ну! Я самый. - А теперь же кого? Меня, что ли? То я и закричу, ей-богу закричу... Ты еще не знаешь, какая у меня глотка. - Э, не кричи напрасно, добрый человек. На что ты мне сдался?.. - Может, мельника? Позвать тебе, так я и позову. Э, нет, постой! А кто ж у нас шинковать станет? - А у него разве есть шинок? - У него?.. Нет, у него два; один на селе, а другой при дороге... - Ха-ха-ха! Не оттого ли тебе мельника и жалко? - Ой! Как ты смеешься здорово... Ха! Не такой я человек, чтобы его пожалеть!.. Нет, не так я сказал!.. Это он не такой человек, чтоб я его пожалел. Он думает, Гаврилко-дурень... Ну, это-таки правда: я себе не очень умный человек, не взыщите вы с меня. А все-таки когда ем, то в чужой рот каши не кладу, а только в свой. И как оженюсь, то опять для себя же. Правду я говорю или нет? - Правда оно - правда, ну, а только я не знаю, к чему она клонит. - Хе, может, тебе не надо знать, то ты и не знаешь, а как мне надо знать, то я и знаю, зачем он меня женить хочет. Ой, знаю я хорошо, даром что я не очень догадливый человек. Вот и тот раз, как вы Янкеля схапали, я об нем пожалел: "Кто ж теперь,-говорю хозяину,-у нас шинковать будет?" А он и говорит: "Тю, дурень! Разве не найдется кому? А хоть бы и я вот!" Так и теперь: возьмете вы себе мельника,- найдется у нас кому жидовать и без него... Ну, а я тебе, добрый человек... тьфу, тьфу, не взыщите, ваша милость! Вот же человеком назвал поганого чорта... Теперь я тебе вот что скажу: что-то мне того, что-то спать хочется. Ты себе как хочешь... бери его себе сам, а я пойду лягу, вот что, потому что я маленько нездоров. Вот и будет хорошо... Ага!.. Тут подсыпка опять стал заплетать ногами и насилу отпер двери, как уже повалился и захрапел. Чорт весело засмеялся и, став на краю плотины, моргнул Янкелю под ясоры: - А кажется, твоя правда, Янкель. Что-то выходит похоже... Дай, однако, мне какую одежину на подержание... Я заплачу... Янкель стал смотреть на свет какие-то шаровары, чтобы ошибкой не дать чорту новых, а в это время за рекой, по дороге из лесу, показалась пара волов. Волы сонно качали головами, телега чуть-чуть поскрипывала колесами, а на телеге лежал мужик Опанас Нескорый, без свитки, без шапки и сапогов, и во все горло орал песни. Добрый был мужик Опанас, да только, бедняга, очень водку любил. Бывало, только снарядится куда выехать, а уж Харько у шинка сторожит и кличет: - Не выпить ли тебе чарочку, Нескорый? Куда торопиться? Он и выпьет. Выедет после того за село, через плотину, а там уж, у другого шиночка, сам мельник кличет: - А не выпьешь ли чарочку. Нескорый? Куда тебе поспешать? Он и тут выпьет. Глядишь - и вернется домой, никуда не ездивши. Да, добрый был мужик, но, видно, судьба ему судила пропадать промежду двумя шинками... А все-таки человек был веселый и все, бывало, песни поет. Весь, бывало, пропьется, и баба сердитая дома дожидается, а он как песню или прибаутку сложил, так думает, что горе избыл. Так и теперь: лежит себе в телеге и поет во все горло, что даже лягушки с берега кидаются в воду: Волы мои крутороги Идут по дороге... А меня не носят ноги, Ой, не носят ноги! Пропил свитку и чоботья, И шапку с затылка... А у мельника в шиночке Хороша горiлка... - Эй, а какая там бесова тварюка посередь гати стоит, что и волам не пройти? Вот, когда бы не лень было мне сойти с воза, я б тебе показал, как посередь дороги становиться... Цоб, цоб, цоб-бе! - Постой на одну минуту, добрый человек,- сказал чорт сладким голосом.Мне бы с тобой потолковать немного... - Немного? Ну, толкуй, а то некогда. Пожалуй, в Каменке шинок заперли, так и не достучишься... А что ты скажешь, не знаю, как тебя назвать... Ну? - О ком это ты такую хорошую песню пел? - Спасибо, что похвалил. Пел я об мельнике, что вот тут на мельнице живет, а что хороша ли песня, или нет, то лучше мне знать, потому что я себе сам пою. Может, кто от той песни скачет, а кто и плачет, вот что... Цоб, цоб, цоб-бе! Да ты все еще стоишь? - Стою. - Чего ж ты стоишь? - В песне твоей говорится, что горелка у мельника хороша? - Вот ты какой... хитрый! Человек и песню еще до конца не допел, а он уж придрался к слову. Где у беса хороша!.. Ты, видно, не слыхал поговорки: вперед батька не лезь в пекло, а то опередишь батька и того... нехорошо будет. Когда так, то я лучше тебе до конца спою: А у мельника в шиночке Хороша горiлка... Ой, горiлки две бутылки, И... воды бутылка... Ну, что, все стоишь? Чего ж тебе, когда так, еще надо? Вот я сейчас вылезу-таки с воза, посмотрю, долго ли ты настоишься вот тут, а?.. Что ты себе подумаешь, если я начну тебя угощать батогом?.. - Сейчас, сейчас уйду, добрый человек. Только скажи еще: а что ты себе подумал бы, когда бы здешнего мельника чорт забрал, как и Янкеля?.. - А что мне думать? - ничего и не подумаю... Таки, сказать по правде, и схапает, когда-нибудь, непременно-таки схапает... Э, да ты, вижу, все стоишь... Ну, вылезаю с воза. Гляди, уж и ногу одну поднял... - Ну, ну! Поезжай себе, когда ты такой сердитый. - Ушел ты? - Ушел. - Цоб, цоб, цоб-бе. Опять волы закачали рогами, заскрипели ярма и занозы, воз покатился на другой конец гати, а Опаяас запел свою песню: Волы мои крутороги, Прибавляйте бегу! Пропил мельнику колеса, Пропью и телегу. Колеса стукнули, съезжая с гати, и песня Опанаса стала затихать на горе. Не успела еще стихнуть, как послышалась другая, из-за реки. Так и звенели, так и заливались женские голоса, сначала далеко, а там уже и в лесу. Видно, где-нибудь дожинали девчата с молодицами, а может, и отаву на дальнем покосе сгребали, а теперь шли себе позднею дорогой и пели, чтобы не страшно было лесом идти. Чертяка разом шмыгнул к Янкелю под вербы. - А ну, давай же чего-нибудь поскорее! Янкель ткнул ему какую-то рвань. Чорт кинул ее на землю и ухватился за узел. - А! что ты мне даешь, как нищему, что стыдно будет показаться. Давай получше! Чорт выхватил, что ему было нужно, мигом свернулись у него крылья, мягкие, как у нетопыря, мигом вскочил в широкие, как море, синие штаны, надел все остальное, подтянулся поясом, а рога покрыл смушковой шапкой. Только хвост высунулся поверх голенища и бегал по песку, как змея... Вот после этого чмокнул, топнул, подбоченился, посунулся навстречу молодицам,-ни взять ни дать какой-нибудь добрый мещанин или подпанок из экономов,- и стал на середине плотины. А песня все ближе да все звончее,- уже так и веет по-над землей, да под ясным месяцем, что, кажется, весь свет разбудит середь ночи. Да вдруг и оборвалась сразу... Сыпнули молодицы из лесу, будто кто маков цвет из передника на землю просыпал,-увидели на плотине незнакомого щеголя и сбились в кучу у конца гати. - А что оно такое вон там стоит? - спросила одна. - Да это мельник,- говорит другая - Какой мельник,- и не похоже! - Может, подсыпка. - Где у подсыпки такая одежа?.. - А отзовись ты, когда ты что доброе,- крикнула вдова Бучилиха, что, видно, была побойчее других. Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы, как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал: - А не бойтесь, ласточки вы мои! Я себе человек молодой, а зла вам не сделаю. Идите себе спокойно... Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э, не всегда-таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут-пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и не знает, как ступить, как повернуться. А они все пересмеивают. "Вот так его, так его, мои ласточки,- подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы.- Вспомните, галочки мои, как Филиппко с вами, бывало, песни пел да хороводы водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины". Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть с минуту,-провалился бы чертяка сквозь землю... Но старая Бучилиха остановила девчат: - Цур вам, сороки! Совсем парубка засмеяли, что у него и нос опустился книзу, руки-ноги обвисли... А скажи ты нам, небора'че [Бедняга (укр.)], кого ты над омутом дожидаешься? - Мельника. - Приятель ему, видно? "Чтоб таким приятелям моим всем провалиться сквозь землю!" - хотел крикнуть Филипп, да голос не пошел из горла, а чертяка отвечает: - Не то чтоб большой приятель, а так себе: сосчитаться за старое надо. - А давно ты его не видал? - Давненько. - Ну, так теперь и не узнаешь. Добрый был когда-то парубок, а теперь уж так голову задрал, что и кочергой до носа не достанешь. - Ну? - То-то... Не правду я говорю, девоньки? - А правда, правда, правда! - застрекотала вся стая. - Тю! тише немножко,- закричал чорт, затыкая уши,- от лучше скажите, что это с ним подеялось и с каких пор? - Ас тех пор, как богачом стал. - Да деньги стал раздавать в лихву. - Да шинок открыл. - Да мужа моего Опанаса с проклятым Харьком так окрутил, что уж мужику и ходу никуда, кроме кабака, не стало. - Да и наших мужей и батьков споил всех дочиста. - Ой, ой, лихо нам с ним, с проклятым мельником! - заголосила какая-то и, вместо недавней песни, пошли над рекой вопли да бабьи причитанья. Поскреб-таки Филипп свой затылок, слушая, как за него заступаются молодицы. А чорт, видно, совсем оправился. Смотрит искоса да потирает руки. - Э, это еще что! -звонко перекричала всех вдова Бучилиха.- А слыхали вы, что он над Галей над вдовиной задумал? "Тьфу,- плюнул мельник.- Вот сороки проклятые! О чем их не спрашивают, и то им нужно рассказать... И как только узнали? То дело было сегодня на селе, а они уж на покосе все дочиста знают... Ну и бабы, зачем только их бог на свет божий выпускает?.." - А что бы такое над вдовиной дочкой мой приятель затеял? - спросил чорт, глядя по сторонам так, как будто это дело ему не очень даже и любопытно. И пошли тут сороки выкладывать, и выложили одна перед другой все дочиста! Чорт помотал головой. - Ай-ай-ай! вот это так уж нехорошо! Этого уж, я думаю, никто и от прежнего шинкаря Янкеля не видал. - О, да где же такое жиду придумать? - Вот еще! - Вот, вижу я, мои кралечки, мои зозуленьки, не очень-то вы моего приятеля любите... - А пускай же его все черти полюбят, а от нас не дождется... - Ой-ой-ой! Вот, видно, не много вы ему добра желаете... - Пускай его потрясет трясця (лихорадка)! - Пускай лезет в омут за дядьком! - Э, пусть и его чертяка схапает, как того Янкеля!.. Все засмеялись. - А правда твоя, Олено, потому, что он хуже жида. - Жид по крайней мере не ласовал, оставлял хоть девчат в покое, знал свою Сурку. Чорт даже подпрыгнул на месте. - Ну, спасибо вам, ласточки мои, за ваше приветливое слово... А не пора ли вам уже идти дальше? А сам откинул голову, как петух, что хочет закричать на заре погромче, и захохотал, не выдержал. Да загрохотал опять так, что даже вся нечистая сила проснулась на дне речки и пошли над омутом круги. А девки от того смеха шарахнулись так, как стая воробьев, когда в них кинут камнем: будто ветром их сдуло сразу с плотины... Пошли у мельника по шкуре мурашки, и взглянул он на дорогу к селу: "А как бы это,- думает себе,- приударить и мне хорошенько за девками. Когда-то бегал не хуже людей". Да вдруг и отлегло у него от сердца, потому что, видит, опять идет к мельничной гати человек да еще не кто-нибудь, а самый его наймит - Харько. "Вот, кусни-ка этого,- подумал он про себя,- авось, зубы обломаешь. Это мой человек". XI Наймит шел босиком, в красной кумачной рубахе, с фуражкой, без козырька, на затылке, и нес на палке новенькие Опанасовы сапоги, от которых так и разило дегтем по всей плотине.- "Вот какой скорый! - подумал мельник,- уж и взял себе чоботы... Ну, да ничего это. На этого человека я крепко теперь надеюсь". Увидев на середине плотины незнакомого человека, наймит подумал, что это какой-нибудь волочуга-грабитель хочет отнять у него сапоги. Поэтому он остановился в нескольких шагах от Хапуна и сказал: - Вот что: лучше и не подходи,- не отдам! - Что ты, спохватись, добрый человек! Разве я сам без сапог? Погляди: еще лучше твоих. - Так что же ты тут вырос ночью, как корявая верба над омутом? - А я, видишь ли, хочу тебе задать один вопрос. - Чудно! Загадку, что ли? Кто же тебе сказал, что я всякую загадку лучше всех разгадаю? - Слыхал-таки от людей. Солдат поставил сапоги наземь и, вынув кисет, стал набивать себе трубочку. Потом выкресал из кремня огоньку и, раскуривая под носом густое курево, сказал: - Ну, теперь вываливай: какие там у тебя загадки? - Да не то чтобы загадки, а так... Кто здесь, по-твоему, самый лучший человек? - Я! - Э, почему так?.. Нет ли кого получше? - Да ты спрашиваешь: как по-моему?.. Ну, так я сам себя ни за кого не отдам. - Правда твоя. А мельник... какой человек? - Мельник? Солдат выпустил изо рта такой клуб дыма, как белый конский хвост на месячном свете, и искоса поглядел на чорта. - А вы не из акцизу? - Нет. - Может, не при полиции ли где служите... по какой тайности? - Да нет же!.. Такой умник, а не умеет отличить простого человека от непростого. - Кто это тебе сказал?.. Да я у тебя в костях и то все вижу... А что спросил, так это так себе, на всякий случай. Так ты говоришь: какой человек мельник? - Эге! - Так себе человек: не высокий, не низкий... из небольших середний. - Э, не то ты говоришь!.. - Не то? А что бы такое еще тебе сказать?.. Может, хочешь знать, где у него бородавка? - Ты, я вижу, любишь морочить, а мне некогда. Скажи попросту: хороший мельник человек или плохой? Солдат опять пустил изо рта целый хвост дыма и сказал: - А ты-таки скорый человек, любишь кушать, не разжевавши. Чорт вылупил глаза, а у мельника от радости запрыгало сердце. "Вот язык, так язык,- подумал он.- Сколько раз я желал, чтобы он у него отсох, а он вот и пригодился,- смотрите, как чертяку отбреет!.." - Любишь кушать не разжевавши, я тебе говорю! - строго повторил солдат.Так тебе и скажи: хороший человек или нет? Для меня, вот, всякий человек хорош. Я, брат, из всякой печи хлеб едал. Где бы тебе подавиться, а я и не поперхнусь!.. Э, что ты себе думаешь: на дурака напал, что ли? "Вот так, вот-таки так его,- сказал про себя мельник и даже подпрыгнул от радости.- Я не я буду, когда у него чорт через полчаса не станет глупее овцы! Я на крылосе читаю, что никто слова не поймет... так оттого, что скоро. А он вот и тихо говорит, а подя - пойми, что сказал..." Действительно, бедный чорт заскреб в голове так сильно, что мало не стянул шапки. - Постой-ка, служба,- сказал он.- Что-то, видится, мы с вами едем-едем, да не доедем. Не в тот переулок завернули... - Не знаю, как ты, а я из всякого переулка выеду. - Да ведь я у вас спрашиваю: хороший мельник человек или нет, а вы куда меня завезли? - А дай же я у тебя спрошу; вода хороша или нет? - Вода?.. А чем же плоха? - А когда есть квас, тогда от воды отвернешься,- нехороша? - Пожалуй, нехороша. - А когда стоит на столе пиво, так тебе и квасу не надо? - Вот и это правда. - А поднеси чарочку горелки, и на пиво не поглядишь? - Так-то оно так... - Вот то-то и оно-то! Чорта ударило в пот, и из-под свитки хвост у него так и забегал по земле,даже пыль поднялась на плотине. А солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб идти далее, да в это время чертяка догадался, чем его взять. Отошел себе шага на три и говорит: - Ну, идите, когда так, своею дорогой. А я тут обожду: не пойдет ли, случаем, солдат Харитон Трегубенко. Солдат остановился. - А тебе на что его? - Да так!.. Говорили, солдат Трегубенко - умный человек: может ввести и вывести. Я и подумал, не вы ли это сами будете. А вижу, нет! С вами путаешься кругом, а на дорогу никак не выедешь... Солдат поставил сапоги наземь. - А ну, спроси у меня еще. - Э, что тут и спрашивать! - А ты попробуй. - Ну, вот что. Скажи мне: кто был лучше - Янкель-шинкарь или мельник? - Вот так бы и говорил сразу, а то не люблю таких людей, что подле самого мосту ищут броду. Иному человеку лучше десять верст исколесить проселками, чем одну версту прямою дорогой. Вот и я тебе сейчас все толком, по пунктам, как говорится, скажу: у Янкеля был шинок, а у мельника - два. "Э, что-то уж и не так заговорил,- подумал с горестью мельник.- Пожалуй, об этом лучше бы и не заговаривать..." А солдат говорит дальше: - У Янкеля я ходил в лаптях, а тут у меня и сапоги выросли... - А откуда они выросли? - Хе, откуда!.. В нашем деле все так, как в колодце с двумя ведрами: одно полнеет, другое пустеет,-одно идет кверху, другое книзу. У меня были лапти,стали сапоги. А погляди ты на Онанаса Нескорого: был в сапогах, теперь стал босой, потому что дурень. А к умному ведро приходит полное, уходит пустое... Понял? Чорт слушал внимательно и сказал: - Постой! Кажется, подъезжаем помаленьку, как раз куда надо. - То-то! Я про то и сразу тебе говорил! Назови ты мне Янкеля хоть квасом, так мельник будет пиво, а если б ты подал мне доброго вина, то я бы и от пива отступился... У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты, глядя друг на друга и не говоря ни одного слова. Наконец Харько посвистал по-своему и сказал: - Эге-ге-ге-е! Вот штука, так штука... - А вы как думали? - ответил чорт. - Вот вы какая птица! - А вот, как меня видите... - Так это вы, значит, того... в прошлом годе?.. - Ага! - А теперь... за ним? - Ну, ну... Что скажете? Харько затянулся, пыхнул дымом и ответил: - Бери! Не заплачу... Я человек бедный, мое дело - сторона. Сяду себе с люлькой у шинка, буду третьего дожидаться. Чорт опять загрохотал, а солдат закинул сапоги на спину и пошел скорым шагом. А как проходил мимо купы яворов, то мельник слышал, что он бормочет: - Вот оно что: одного унес, за другим прилетел... Ну, моя хата с краю!.. Засватал чорт жида,- мельнику досталось приданое; теперь сватает мельника, а приданое - мне. Солдат кому ни служит, ни о ком не тужит. Выручка на руках,пожалуй, можно и самому за дело приняться. Не станет теперь Харька Трегубенка, а будет Харитон Иванович Трегубов. Только уж я не дурак: ночью на плотину меня никакими коврижками не заманишь... И стал подыматься на гору. Оглянулся мельник кругом: а кто ж ему теперь поможет? - нет никого. Дорога потемнела, на болоте заквакала сонная лягушка, в очеретах бухнул сердито бугай... А месяц только краем ока выглядывает из-за леса; "А что теперь будет с мельником Филиппом?.." Глянул, моргнул и ушел себе за леса... А на плотине чорт стоит, за бока держится, хохочет. Дрожит от того хохота старая мельница, так что из щелей мучная пыль пылит, в лесу всякая лесная нежить, а в воде водяная - проснулись, забегали, показывается кто тенью из лесу, кто неясною марой на воде; заходил и омут, закурился-задымился белым туманом, и пошли по нем круги. Глянул мельник - и обмер: из-под воды смотрит на пего синее лицо с тусклыми, неподвижными глазами и только длинные усы шевелятся, как у водяного таракана. Точь-в-точь дядько Омелько выплывает из омута прямо к яворам... Жид Янкель давно уже пробрался тихонько на плотину, подняв одежу, которую скинул с себя чорт, и, шмыгнув под яворы, наскоро завязал узел. Не говорит уже ничего об убытках; да скажу вам, тут на всякого человека напала бы робость. Какие уже тут убытки!.. Вскинул узел на плечи и тихонько зашлепал себе по тропинке за мельницей в гору, за другими... Пустился и мельник на свою мельницу,- хоть запереться да разбудить подсыпку. Только вышел из-под яворов, а чорт - к нему. Филипп от него, да за дверь, да в каморку, да поскорее засвечать огни, чтобы не так было страшно, да упал на пол и давай голосить во весь голос,- подумайте вот! - совсем так, как жиды в своей школе... А тот уж летает-вьется над крышей, да в оконце свою любопытную харю сует, да крылом бьет в стекло,- не знает, куда пробраться, чтобы захватить себе лакомый кусок... Вдруг - шасть... Хлопнулось что-то об пол, будто здоровенная кошка упала. Это проклятый в трубу влетел, ударился, подскочил... И слышит мельник - сидит уже на спине и запускает когти. Ничего не поделаешь!.. Шасть опять... потемнело в глазах, поволок мельника по темному да тесному месту; посыпалась глина, сажа поднялась тучей и вдруг... Вот уже труба внизу вместе с мельничною крышей, которая становится все меньше и меньше, будто и мельница, и плотина, и яворы, и омут падают куда-то в пропасть... А в тихой мельничной запруде, что лежит внизу гладкая, точно на тарелке, виднеется опрокинутое небо, и звезды мигают себе тихонечко, вот как всегда... И еще видит мельник: в той синей глубине, перекрывая звезды, летит будто шуляк, потом будто ворона, потом будто воробей, а вот уж как большая муха... "А это ж он меня выволок так высоко,- подумал мельник.- Вот тебе, Филиппко, и доход, и богатство, и шинки, и роскошь. А нет ли там где крещеной души, чтобы крикнула: "Кинь, это мое!" Нет никого! Прямо под ним спит себе мельница, и только из омута огромная усатая рожа утопшего дядьки Омелька глядит стеклянными глазами и тихо смеется, и моргает усом... Дальше на гору подымается жид, сгорбившись под тяжелым белым узлом. В половине горы Харько стоит и, покрыв ладонью глаза, смотрит в небо. Э, не подумает он выручать хозяина, потому что вся выручка от шинка остается на его долю. Вот рассеянная стайка девчат обогнала уже Опанаса Нескорого с его волами. Девчата летят, как сумасшедшие, а Нескорый хоть и глядит прямо в небо, лежа на возу, и хоть душа у него добрая, но глаза его темны от водки, а язык как колода... Некому, некому крикнуть: "Кинь, это мое!" А вот и село. Вот запертый шинок, спящие хаты, садочки; вот и высокие тополи, и маленькая вдовина избушка. Сидят на завалинке старая Прися с дочкой и плачут обнявшись... А что ж они плачут? Не оттого ли, что завтра их мельник прогонит из родной хаты? Сжалось у мельника сердце. Э, пусть хоть эти не поминают меня лихом! Собрался с духом и крикнул: - А не плачь, Галю, не плачь, небо'го! Уж прощаю вам все долги с процентами... Ой лихо мне, хуже вашего: волочет меня нечистый, как паук маленькую мушку... Видно, чутко девичье сердце... Где бы, кажется, услыхать на таком дальнем расстоянии, а Галя все-таки дрогнула и подняла кверху черные, заплаканные очи. - Прощайте вы, карие оченята,- вздыхает мельник да вдруг видит: схватилась девушка руками за грудь, да как наберет воздуху, да как крикнет: - Кинь, проклятая чертяка! Кинь, это мое! Точно цепом, с большого размаху, резнуло чорта по ушам: встрепенулся, распустились когти, и понесся Филипп книзу, как перышко, поворачиваясь с боку на бок. Летит, а чертяка, как камень, за ним. Только долетит и придержит мельника, а Галя опять: - Кинь, проклятый,- мое! Он и отпустит, а мельник опять полетит, да так до трех раз, а уже внизу и багно (болото), что между селом и мельницей, расстилается все шире да шире. Тар-рах! Ударился мельник в мягкое багно со всего размаха, так что мочага вся колыхнулась, будто на пружинах, да снова мельника сажени на две кверху и подкинула. Упал опять, схватился на ровные ноги, да бегом л+-том, да через спящего подсыпку, да чуть не вышиб с петлями дверей - и ну под гору во все лопатки чесать босиком... Сам бежит к только вскрикивает,- все ему кажется, вот-вот чертяка на него налетит. Добежал до крайней избы, да через тын л+-том, да в двери, да стал середь вдовиной избы и тут только опомнился: - А вот я и у вас, слава богу! XII Вот вы подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и солнце только что думает всходить и коров еще не выгоняли, а он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою дочкой! Э, что там еще без шапки: слава богу, что хоть чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и говорит: "А слава ж богу! Вот я и у вас". Старуха только руками всплеснула. А Галя соскочила в одной сорочке с лавки да поскорее запаску на себя, да плахту, да к мельнику: - Ты что это, злодей, делаешь? Опился, что ли,- своей хаты не нашел, в нашу вот такой ввалился, а? А мельник стоит против нее, глядит приятно, хоть и выпучивши маленько глаза, и говорит: "Ну, бей себе, сколько хочешь". Она его - раз! - Бей еще! Она его и два. - Вот так. Может, еще дашь? Она и три. Да тут видит, что ему ничем-ничего, стоит себе и глядит на нее приятным оком, всплеснула руками и заплакала. - Ой, лихо мне, бедной сиротинке, кто за меня заступится!.. Ой, и что ж это за человек такой! Мало ему, что обманул меня, молодую, что в турецкую веру хотел сманить, так еще и славу на меня, сироту, навел, на все село осрамил. А теперь вот поглядите на него, добрые люди: я его уж три раза ударила, а он хоть бы повернулся. Ой, и что ж мне еще с таким человеком делать, научите меня! Я ж и не знаю уже... А мельник спрашивает: - Ну, будешь еще бить или нет, говори прямо? Не будешь, так я уж и на лавку сяду,- устал. У Гали опять было заходили руки, да старуха догадалась первая, что тут дело что-то не очень простое, и говорит дочери: - Погоди ты, дочка! Что ты, ничего хорошенько не спросивши, так прямо ладонями и плещешь по чужой щеке. Не видишь разве, парубок что-то с глузду съехал (помешался). А скажи, небора'че, откуда ты такой сюда ввалился, да еще говоришь: "Слава богу, вот я и у вас!" - когда тебе тут не надо и быть... Мельник протер глаза и говорит: - Вот, скажите вы мне, тетушка, по совести: что я сплю или я по свету хожу? А со вчерашнего вечера прошла одна ночь или целый год, да я ж теперь к вам со своей мельницы или с неба свалился? - Тю! перекрестись ты, человече, левою рукой! И что ты это такое несешь языком, а? Видно, тебе приснилось. - Не знаю, пани-матко, не знаю, сам уж ничего не знаю... Сел было на лавку у окна, глядь - за окном, мимо хаты, по холодочку плетется шинкарь Янкель с огромным узлом на спине. Мельник вскочил на ровные ноги, показывает бабам в окно и говорит: - Это кто идет, а? - Да это же наш Янкель. - А что он несет? - Узел из городу. - Так как же вы говорите, что мне приснилось? Да ведь вот и жид воротился. Я его сейчас видел у мельницы, с этим самым узлом. - А почему же бы ему и не воротиться? - Да ведь его в том году чорт уволок - Хапун. Ну, одним словом сказать, было тут много дива, как стал мельник рассказывать все, что с ним случилось. А между тем против хаты, на улице, уже и народ начал набираться, да заглядывать в окна, да судачить: - Вот,-говорят,-это штука, так уж штука: мельник простоволосый да расхристанный, без сапогов и без шапки через поле прямо к вдове придрал и сидит теперь в хате. - Эй, скажи ты нам, добрый человек, а к кому ты это такой нарядный бегаешь: к старой Присе или, может, к молоденькой Гале?.. Ну, тут, я думаю, сами вы уж догадались, что такую славу на бедную девушку навести напрасно нельзя. Пришлось мельнику жениться. Да и сам Филипп признавался мне не один раз, что Галю вдовину всегда любил, а после той ночи, как побывал в когтях у нечистой силы, да Галя его вызволила,- такая она ему стала приятная, что уж его бы никто и палкой от нее не мог отогнать. Живут теперь на мельнице и уж детвору навели. А о шинке мельник больше не думал и процентов не брал. И когда, бывало, при нем станет кто толковать, чтобы спровадить жида Янкеля к чертовой матери из села, он только рукой махнет. - А шинок,- спрашивает у такого человека,- как вы думаете, останется? - А шинок останется,- куда ж его девать. - А кто ж в нем сидеть будет?.. Может, часом, вы не сядете ли? - А что ж, пожалуй, и я бы сел... Так он, бывало, только свистнет. XIII Да, так вот какая история случилась с мельником,- такая история, что и до сих пор никак не разберешь: было это все или этого вовсе-таки не было. Если сказать - брехня, так не такой мельник человек, чтобы брехать. Да и подсыпка Гаврило тоже еще живет на мельнице, и хоть сам признается, что здорово был пьян в эту ночь, а все-таки помнит хорошо, как мельник ему сам двери отворил, и еще Гаврило заметил, что у хозяина лицо белее муки. И Янкель пришел на заре, и Опанас приехал домой босой и пьяный... Значит, и присниться все это мельнику - не приснилось. Ну, а опять же и то взять: как же оно могло быть, когда для всего этого нужно целый год, а мельник на другое утро уже к Гале прибежал босиком... Э, лучше уж, я думаю, и не разбирать этого дела. Было оно там или не было, а только вот что я вам от себя уже скажу: может, есть у вас где-нибудь знакомый мельник или хоть не мельник, да такой человек, у которого два шинка... Да еще, может, жидов ругает, а сам обдирает людей, как липку,- так прочитайте вы тому своему знакомому вот этот рассказ. Уж я вам поручусь, дело пробованное, бросить он, может, своего дела не бросит,- ну, а вам чарку водки поднесет и хоть на этот раз водой ее не разбавит. Ну, а есть и такие люди (это тоже дело виданное), что как выслушают эту историю, так и начнут лаяться на тебя, как собаки. Так я таким скажу вот что: лайтесь себе, сколько охота, а только я вам посоветую по правде,- берегитесь, как бы не случилось чего с вами, как с мельником. Потому что, видите ли, ново-каменские люди не раз после того видели того самого чертяку: с тех пор как попробовал мельника, уже не хочет вернуться к себе без хорошей добычи... Летает, как отставшая птица, и все высматривает... Так вот, добрые люди, берегитесь вы немного, как бы не случилось с вами чего недоброго... А пока что прощайте! Если рассказалось что не так, как бы вам хотелось,не взыщите с меня, простого человека. 1890 ПРИМЕЧАНИЯ Рассказ написан в 1890 году. На черновой рукописи имеются пометки Короленко о начале работы - "17 декабря 1890 г. с вечера" и об окончании ее - "31 декабря - 1 января. Канун нового года". Первоначальное заглавие рассказа "Жид, чорт и мельник" с подзаголовком "Может быль, а может и небывальщина" зачеркнуто и надписано: "Иом-Кипур или Судный день". Впервые напечатан рассказ в 1891 году в "Русских ведомостях" NN 43, 47, 48, 58, 61, 69, 77 По своему содержанию печатный текст значительно отличается от черновика: введены новые сцены, многие диалоги написаны по-иному, украинские слова и обороты заменены русскими Короленко писал впоследствии А. Я. Конисскому, просившему у него разрешения перевести "Судный день" на украинский язык: "Я сам не владею настолько малорусским языком, чтобы с полной уверенностью взяться за такую работу, но, странное дело,- когда я писал "Лес шумит" и "Иом-Кипур", то по большей части сам как бы переводил, и черновые оказались до такой степени испещренными малорусскими оборотами и словами, что мне приходилось сильно выправлять их при переписке". Одно время Короленко хотел сам перевести "Судный день" на украинский язык. Так в письме к И В. Лучицкому 25 января 1893 года Короленко писал: "Насчет "Иом-Кипура" у меня уже раз спрашивали из Киева, и я не могу и теперь ответить ничего другого: У меня насчет этого рассказа есть свой план. Хочу попытаться изложить его по-малорусски сам, потом попрошу добрых земляков исправить и издам с картинками, которые у меня вот так и стоят перед глазами... Поэтому пока что должен отклонить предложение о переводе. Разве уж у меня ничего не выйдет". Однако это намерение Короленко осталось неосуществленным. Никаких следов этой работы в архиве писателя не обнаружено. К писателю неоднократно обращались с просьбой разрешить переделать "Судный день" для сцены. Короленко отвечал на эти предложения решительным отказом. В письме к С. Ф. Соколову от 19 января 1909 года Короленко писал; "...мне самому приходил в голову план такой переделки "Иом-Кипура" для сцены; говорил мне также Карпенко-Карый, что он серьезно думал об этом (а он был человек опытный в сценическом деле), но что тут встречаются огромные затруднения. Главное из них - чрезвычайная трудность избежать балаганщины. Этого можно было бы избегнуть лишь при серьезной художественной переработке самой фабулы, а это возможно только автору". В основу рассказа положена легенда, слышанная писателем еще в детстве. В очерке "Ночью" Короленко передает эту легенду - о полупомешанном еврее Юдке, которого унес Хапун.