Александр Степанович Грин. Враги
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 6. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 4 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Я не знаю более уродливого явления, как оценка по "видимости". К числу
главных несовершенств мыслительного аппарата нашего принадлежит бессилие
одолеть пределы внешности. Вопрос этот мог бы коснуться мельчайших
подробностей бытия, но по необходимости мы ограничимся лишь несколькими
примерами. Плохо намалеванный пейзаж, конечно, наглухо закрывает нам ту
картину природы, жертвой которой пал неумелый художник; мы видим
помидор-солнце, метелки-деревья, хлебцы вместо холмов; короче говоря, -
изображенное в истине своей нам незримо, хотя часть истины в то же время
тут налицо: расположение предметов, их ракурс, тона красок. Однако самое
сильное воображение не уподобится здесь Кювье, которому один зуб животного
рассказывал с точностью метронома, из чьей челюсти попал он на
профессорский стол. Египетские и ассирийские фрески, обладая условной
правдой изображений, тем не менее, - разбей мы о них голову, - не заставят
нас увидеть подлинную процессию тех времен, - мы смутно догадываемся,
грезим, но не созерцаем ее абсолютной, бывшей. Читатель вправе, разумеется,
возразить, что требование такой прозорливости, проникающей в подлинность
посредством жалких намеков, или хотя бы скорбь об ее отсутствии - претензия
достаточно фантастическая, и однако есть область, где такая претензия,
такая скорбь достойны всякого уважения. Мы говорим о человеческом лице,
наружности человека, этой осязательной лишь чувствам громаде, заслоняющей
истинную его духовную сущность весьма часто даже для него самого. Добрая
половина поступков наших сообразована бессознательно с представлением о
своей личной внешности: падений, самоубийств, самообольщений, мании величия
и вообще самооценок столь ложных, что их можно сравнить с суждением о себе
по выпуклому и вогнутому зеркалу. Тем более отношение наше к другим, в
лучшем случае, является смешением впечатлений: впечатления, производимого
действиями, словами и мыслями, и впечатления от качеств воображаемых,
навязанных сознанию внешностью. Здесь всегда есть ошибка, и самое
отвратительное лицо самого отвратительного злодея не есть точное отражение
черт душевных. Как бы ни было, разъединенность и одиночество людей идут
также и от этого корня - механического суждения по "видимости". Обладай
природа человека чудесной способностью показать единственное истинно
соответствующее его физическому лицу внутреннее лицо, - мы были бы
свидетелями странных, чудовищных и прекрасных метаморфоз, - истинных
откровений, способных поколебать мир.
Лет десять назад я остановился в гостинице "Монумент", намереваясь
провести ночь в ожидании поезда. Я сидел один у камина за газетой и кофе
после ужина; был снежный, глухой вечер; вьюга, перебивая тягу, ежеминутно
выкидывала в зал клубы дыма.
За окнами послышались скрип саней, топот, щелканье бича, и за
распахнувшейся дверью разверзлась тьма, пестревшая исчезающими снежинками;
в зал вошла засыпанная снегом небольшая группа путешественников. Пока они
отряхивались, распоряжались и усаживались за стол, я пристально
рассматривал единственную женщину этой компании: молодую женщину лет
двадцати трех. Она, казалось, была в глубокой рассеянности. Ничто из ее
движений не было направлено к естественным в данном положении целям:
осмотреться, вытереть мокрое от снега лицо, снять шубу, шапку; не выказывая
даже признаков оживления, присущего человеку, попадающему из снежной бури в
свет и тепло жилья, она села, как неживая, на ближайший стул, то опуская
удивленные, редкой красоты глаза, то устремляя их в пространство, с
выражением детского недоумения и печали. Внезапно блаженная улыбка озарила
ее лицо - улыбка потрясающей радости, и я, как от толчка, оглянулся,
напрасно ища причин столь резкого перехода дамы от задумчивости к восторгу.
Ее спутники, - двое мужчин среднего возраста, - вполголоса беседовали
с хозяином, по-видимому, насчет ужина. Когда хозяин отошел, я, подозвав
его, тихо спросил:
- Вы знаете эту даму?
Хозяин, пожав плечами, приложил палец ко лбу.
- Нет, я знаю только, что ее везут в лечебницу умалишенных Эспризгуса.
Мне сказал это ее брат, вон тот, что снимает с нее калоши. Он просил дать
ей удобную, тихую комнату.
Я еще раз пристально осмотрел незнакомку; ничего безумного не было в
ее лице и глазах; все, что я мог отметить, это - пораженность,
придавленность, некая безропотная, замкнутая грусть, происходившая, быть
может, от сознания своего положения. Временами загадочная, чудесная улыбка
меняла на мгновение ее лицо, уступая место прежнему выражению. Она ела мало
и медленно, изредка роняя неслышные мне слова; все время пребывания внизу
она была окружена самым предупредительным и нежным вниманием со стороны
своих спутников.
Пробило двенадцать, когда ее отвели наверх. Брат скоро вернулся и, сев
у камина, извлек сигару. Я представился, он назвал себя. Помедлив, сколько
того требовало приличие, я осторожно привел разговор к интересующему меня
вопросу - болезни молодой женщины.
- Допустим, - сказал он, - что это сказка, но и тогда она не была бы
более удивительной, чем случившееся. Имя сестры - Ассоль. В путешествии,
два года назад, она познакомилась с капитаном "Астарты" Ивлетом и вышла за
него замуж. Три месяца назад муж вернулся из плавания. Супруги, утомленные
радостью и оживлением встречи, рано легли спать: спали они на одной
постели, - Ивлет у стены.
Ночью его разбудил громкий крик, шум падения тела, и, вскочив, он
увидел жену лежащей на полу в обмороке. Горело электричество. Капитан,
бесполезно употребив домашние средства, вызвал доктора; его содействие
вернуло Ассоль сознание: "Кто вы? - спросила она мужа, смотря на него со
страхом, изумлением и восторгом. - Я не знаю вас; как вы очутились здесь?
Где Ивлет?"
"Ассоль, милая, - сказал встревоженный капитан, - что с тобой? Здесь
нет никого, кроме меня и доктора". Так началось внезапное помешательство
сестры; слишком тяжело рассказывать, как, неузнаваемый ею, он приводил,
словно испуганный ребенок, доказательства того, что он, - он, а не некто,
видимый молодой женщиной. Теперь обратимся к ней.
Проснувшись и включив электричество, она увидела рядом с собой
неизвестного человека, - спящего, как спал всегда капитан, - на спине, с
руками под головой. Лицо этого человека было прекрасно, юно,
гармонично-правильно, лицо Феба, смягченное духовной изысканностью,
изяществом неуловимых оттенков. Крупно вьющиеся золотистые, блестящие
волосы открывали чистый, высокий лоб. Оно показалось ей совершенным лицом
человека, мыслимым лишь в видении. Думая, что спит, Ассоль провела руками
вокруг себя, уронила стакан, стоявший на ночном столике, и звон стекла,
достоверно подчеркнув действительность, лишил ее самообладания. Испуганная,
она вскрикнула и упала.
Ее рассказ об этом, повторенный нескольким врачам в разное время,
привел последних к заключению, что они имеют дело с редким случаем полной
локализации помешательства, ограничением его странной и редкой
галлюцинацией. Во всем остальном Ассоль проявила и твердость и полное
сознание положения. Убежденная посторонними, что видит мужа, она не
сомневалась более в этом, мужественно умалчивая о страданиях, выпавших на
ее долю, благодаря этой тайне умозрения, проектированного в
действительность. Она сама пожелала ехать в лечебницу и выражала лишь
скорбь о том, что, может быть, никогда не узнает, где истина: в прошлом или
теперь.
Рассказ брата Ассоль был более, значительно более подробен, чем мой. Я
сжал его в той мере, в какой он сжался отдаленным воспоминанием. В шесть
часов утра я отправился в Зурбаган, унося жалость к несчастной, -
несчастной потому, что никто не мог видеть ее глазами, обреченными отныне
на безмолвный и покорный вопрос.
Спустя около полугода, я прочел в "Вечернем Курьере" следующее:
"11 октября пароход каботажного Ллойда "Астарта", получив около
Мизогена пробоину кормовой части, пошел ко дну в течение 20 минут. Не более
половины пассажиров спаслось на шлюпках. Погиб также почти весь экипаж и
капитан парохода Ивлет. Трагичны и трогательны подробности его смерти.
Одна женщина, торопясь сесть в шлюпку, уже спускавшуюся на талях,
уронила трехлетнюю девочку. Исступленно крича, женщина повисла на тросах.
Ее пальцы были раздавлены блоком, но отчаяние сильнее боли заставило ее
цепляться, мешая спуску. Она умоляла спасти девочку. Буря и плеск волн
заглушили ее вопли.
Тогда капитан Ивлет, сбросив сюртук, прыгнул в воду и, схватив
захлебнувшегося ребенка, передал его матери. Корма "Астарты", образуя
гибельную воронку, буквально падала вниз с быстротой вертикально брошенного
шеста. Переполненная до отказа шлюпка задержалась у борта, - матросы хотели
спасти капитана. "Ну, не разговаривать! - крикнул он. - Отчаливайте!
Берегитесь! Вас втянет в водоворот!" Сказав это, он оттолкнулся от шлюпки и
скрылся. Матросы заработали веслами как раз вовремя, - кипучая водяная яма
разверзлась за кормой лодки, едва не затянув ее в свою грозную пропасть".
На этом месте я отложил газету и пристально рассмотрел помещенный в
тексте, с фотографии, портрет Ивлета. Портрет весьма согласовывался с
описанием наружности капитана, сделанным мне братом Ассоль. Это был
коренастый человек лет сорока, с квадратным простодушным лицом, короткой
верхней губой и маленькими, упрямыми глазами.
Но я думал, что может быть, - в момент, когда он отталкивался от
шлюпки, - лицо это было совершенно таким, каким увидела его Ассоль ночью и
какое несомненно вызывало прекрасную улыбку в ее печальном лице и глазах,
таивших неведомое.
Враги. Впервые - журнал "Огонек", 1917, Э 14.
Кювье, Жорж (1769-1832) - французский естествоиспытатель.
Ю.Киркин
Last-modified: Wed, 14 May 2003 08:39:19 GMT