Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Змий". М., "Интербрук", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
   -----------------------------------------------------------------------





   Тусклый желтоватый свет бил в глаза, у самого лица  прыгали  зеленые  и
красные  квадраты,  рот  был  полон  кислой  томительной  слюны,  в   ушах
оглушительно гудело. Что-то холодное и твердое больно ударило по запястью,
он застонал, вскинул голову, увидел наклонившегося над ним  человека,  его
светлые волосы, голубые глаза.  Глаза  глядели  напряженно  и  озабоченно.
Человек что-то говорил. Быстро, успокоительно, непонятно. И он напряг  все
силы, чтобы понять, и не  понял.  И  выстонал  в  ответ  всю  эту  давящую
тяжесть, головокружение и бессилие.
   -  Ничего,  ничего,  -  бормотал  человек.  -  Сейчас,  сейчас.  Сейчас
полегчает. Обхвати меня за шею. Погоди, вот так.
   Его крепко обняли, стало еще тяжелее,  голова  бессильно  откинулась  и
легла на что-то живое и твердое, зеленые и красные  квадраты  стремительно
наискось   провалились,   распахнулся   огромный   черный   прямоугольник,
надвинулся, поглотил. И стал светлым.  Позади.  Его  на  что-то  положили.
Навзничь. Коробка. Они были в коробке. Вдвоем. Он и тот человек. Стенки  и
крышка коробки то стремглав кидались на него, то отпрыгивали в бесконечную
даль. В одну из стенок ломился свет. Свет бушевал  за  стенкой,  давил  на
нее. Стенка прогибалась, не выдерживала, и свет  обильно  сочился  внутрь.
Солнечный свет, Сол-неч-ный. Он это понял, и стало чуть-чуть легче.
   Быстрые острые уколы  в  бедра,  в  бок,  в  ключицы.  Акупунктура.  Он
вспомнил это слово - "а-ку-пунк-ту-ра". Плотная глухая перепонка в  голове
туго натянулась - бумм! - лопнула, и посыпались, сминая друг друга, слова,
картины, запахи. Пришла память. Темная густая вода шумно вытекла из  тела,
освободила  одеревеневшие  мускулы.  Он  моргнул  -  и  моргнулось.  Он  с
удовольствием  медленно  закрыл  глаза,  потом  открыл.  Вокруг  теснилось
множество непонятных предметов. Он выбрал взглядом один из  них,  длинный,
блестящий, полупрозрачный. Рука поднялась удивительно легко, палец  указал
на предмет.
   - Что это?
   - Лежи. Тихо лежи. Спи.
   Спать? Да, спать. Спать - это хорошо.  Он  согласился  спать.  Весь.  С
восторгом. Только повернуться бы на правый бок.
   И он повернулся на правый  бок.  Не  разом,  а  по  частям.  Мускул  за
мускулом. Подтянул колени.  Что-то  теплое  и  легкое  укрыло  его,  и  он
заскользил в сон послушной легкой лодочкой...
   Он проснулся от долгой душной тишины. Близко-близко над ним висел белый
шершавый потолок. Стены тоже были близко-близко. Они сжимали его  со  всех
сторон. И  между  ним  и  стенами  толпились  непонятные  неуклюжие  вещи,
вдавливаясь в тело ненужными острыми углами. Особенно  больно  и  неудобно
давило сзади, чуть выше поясницы. Он с трудом повернулся и  увидел  низкую
четвероногую подставку с плоским верхом. Она  подавала  ему  ломкий  белый
прямоугольник с надписью: "Ухожу. Успеха. Шлем".
   Да. Шлем. Где шлем? Вещи, отдайте шлем.
   Вон там угнездилось  громадное  плосковерхое  четырехногое  сооружение.
Слева и справа между ног висят гондолы. Как  корова  без  головы  с  двумя
выменами. Смешное. Сооружение робко подставляло  правый  бок.  В  гондолах
полно мелких колючих вещей. В нижней правой гондоле - шлем.
   Подай!
   Сооружение дернулось, скрипнуло, но не сошло с места. Ах, да! Ты же  не
прирученное. Здесь все не прирученное. Все надо делать самому.
   Он, пригибаясь, сел, чуть  привстал  и  начал  осторожно  выпрямляться,
чтобы не удариться о потолок. Но потолок  медленно  отодвинулся.  И  он  с
удовольствием вытянулся во весь рост.  Сделал  шаг  -  и  увидел  в  стене
огромное прямоугольное отверстие. За ним было еще  одно  такое  же  тесное
помещение, набитое теми же точно вещами, только левыми. Странно. Кому  это
нужно? Он сделал еще шаг, оказался перед отверстием. И в  тот  же  миг  из
того помещения, из-за  стены,  шагнул  в  отверстие  человек.  Обнаженный,
голубоглазый, светловолосый. Как же так? Он же ушел. Он должен был уйти!
   - Здравствуй!
   Человек в отверстии шевельнул губами, тоже протянул  руку.  И  руки  их
столкнулись, не касаясь друг друга. Уперлись в холодную твердую  преграду.
Он недоуменно пощупал преграду. Человек с той стороны сделал то же самое.
   Дупло! Это же... Как его?.. Да! Зер-ка-ло.  Огромное  стенное  зеркало.
Вот они, значит, какие были!
   А человек в зеркале - это он сам. Только левый.
   Так вот он теперь какой!
   Он с интересом осмотрел в зеркале свое новое тело. Хорошее тело, только
очень бледное. Немного здоровой смуглости было лишь  на  лице  и  на  шее.
Руки, грудь и ноги сильные,  а  вот  живот  слабоват.  Какой-то  мягкий  и
нездоровый. Дурная пища и мало упражнений. Подтянуть тебя надо,  голубчик.
Неровен час - подведешь. Но, в общем-то, десять дней в таком облике  можно
и потерпеть...
   Сооружение с гондолами - он вспомнил: стол! Это  называется  письменный
стол! - стояло перед окном. Окно было большое, но не до полу. В  отверстие
в стене была вставлена тяжелая металлическая  рама,  тайно  вцепившаяся  в
противные трещины безобразно кривыми крючьями. В эту раму были вделаны три
рамки поменьше. Они поворачивались на петлях. А уже  в  этих  рамках  были
укреплены стекла. Как  сложно!  Стекла  были  очень  неприятные,  какие-то
ослизлые.  Над  окном,   отчаянно   подрагивая,   нависало   металлическое
нагромождение, с которого свешивалась грубая  плотная  ткань.  Зачем  это?
Ткань была пыльная и чем-то опасно и скверно пахла. Вот!  Вот!  Когда  его
внесли сюда, она закрывала окно и солнечный свет пробивался именно  сквозь
нее.
   Шлем! Скорее шлем. Как можно скорее приручиться к этому миру. Учили  же
его! Учили.
   Он вынул шлем из гондолы. Расталкивая толпу вещей,  вернулся  к  своему
ложу, надел  шлем,  лег  и  закрыл  глаза.  Надо  было  сосредоточиться  и
вспомнить. Попытаться вспомнить. И  вдруг  он  вспомнил.  Огромное  ровное
белое пространство. Озеро,  покрытое  заснеженным  льдом.  Высокие  ели  в
снеговых шубах. Он добрался сюда на лыжах. Один. Ему было десять лет.  Его
звали Йерг. Йерг Слассе. Когда он шел сюда, ветер дул ему в спину  и  было
тепло. А вот на обратном пути ветер будет  дуть  в  лицо.  И  будет  очень
неприятно и холодно. Что поделаешь, пора возвращаться. А то бабушка  будет
волноваться. У нее больное сердце. Если бы не это, можно было бы идти  все
дальше и дальше по ветру. Папа говорил, что ветер всегда  дует  по  кругу.
Только он очень большой, этот круг. Но круг. Идти по ветру и по ветру -  и
придешь домой с другой стороны. За день-то не дойдешь, а  вот  за  неделю?
Дойдешь? Идти и идти, идти и идти, идти и идти...
   Когда  он  очнулся   через   три   часа,   он   был   уже   не   только
кандидат-лейтенант Степан Левочкин, исполняющий особое  поручение  в  этих
давних временах, отстоящих от его собственного времени на триста девяносто
четыре года с лишком. Он был еще и студент  третьего  года  обучения  Йерг
Слассе,  приехавший  из  далекой  страны.  Студент-физик.  Был   июль,   в
университете начались каникулы, и до осени Йерг был волен делать все,  что
заблагорассудится. Зимой и весной ему удалось сорвать приличную  деньгу  -
он устроился на ночную разноску молока в университетском городке  -  да  и
родители  кое-что  прислали.  Как  иностранцу,  ему  полагался   на   лето
двухмесячный билет  на  предъявителя  для  проезда  по  автобусным  линиям
страны. Но у него была своя машина.  Не  ахти  что,  "фиатик"  семилетнего
возраста, самое дешевое из прилично сохранившегося на  складе  подержанных
автомобилей. И он продал билет и купил талоны на бензин. И мог гонять, где
и сколько вздумается. Конечно, неплохо было бы прокатиться  по  стране.  А
еще лучше собрать для этого компанию по объявлению в  студенческом  клубе;
кого-нибудь из парней  и  двух  девчонок.  Но  осенью  предстоял  решающий
коллоквиум по ядерным силам, у Йерга  наклевывались  кое-какие  идейки  по
этому поводу. И в связи  с  этим  надежда  на  аспирантскую  стипендию  от
агентства ООН по атомной энергии. И поэтому Йерг никуда не  поехал.  Время
от времени он отирался в университетской библиотеке, партизанским порядком
майстрячил разные штучки в студии физики  да  частенько  ранним  утречком,
когда посвободней, названивал по телефону на другой конец континента одной
милой семейке ЭВМ.
   Само собой разумеется, специальные заботы кандидат-лейтенанта Левочкина
требовали от Йерга уступок, но, честно говоря, Йергу за  глаза  и  за  уши
хватало тех крох, которые Степан и его предшественники всегда готовы  были
подарить ему из своего автономного запаса. Тот, кто квартировал у Йерга  в
точение предыдущих десяти дней и принял нынче Левочкина в приемном пункте,
оборудованном в ванной комнате, сам немедленно покинув эти давние  времена
- в соответствии с инструкцией, - оставил в шлеме  обильную  информацию  о
Йерговом житье-бытье. А заодно и приказ на сегодня.  Прежде  всего  Степан
должен был представиться командиру и установить с  ним  постоянную  связь.
Затем в три часа  пополудни  он  должен  был  заступить  на  восьмичасовое
дежурство, а  вернувшись  с  него,  обеспечить  работу  приемного  пункта.
Приемный пункт работал через день, так что Йергу Слассе предстояло принять
и вернуть четырех товарищей Степана Левочкина.  А  приняв  пятого,  Степан
должен был передать ему Йерга и свои обязанности.  И  вернуться  домой  на
заслуженный двадцатидневный отдых...
   Который час?
   Полдень.
   Его передали в полночь по-тамошнему, а здесь  должно  было  быть  шесть
утра. Шесть часов он приходил в себя! Не в себя, а в Йерга. Впрочем,  и  в
себя тоже. Черт-те куда он разбросал вчера  одежонку.  Свежее-то  белье  в
шкафу, а вот свитер где? Ночи-то холодные - и закоченеть недолго. Тоже мне
климат! Ах, да! Свитер он оставил в машине. Быстренько, быстренько!  Через
полчаса закроется самообслуга напротив, и Йерг останется с пустым  брюхом.
Не приведи господь, кто-нибудь из компаньерос, продравши очи, накрутит ему
сейчас телефончик! И прости-прощай сосиски и кофе! Было такое  на  прошлой
неделе. А после вчерашнего есть о чем поговорить...
   Он выскочил в пустой коридор, запер дверь, перевернул табличку с "ПРОШУ
НЕ БЕСПОКОИТЬ" на "УБРАНО" и лихим галопом понесся к лифту.





   Генерал-ректор Пьер Жан Франсуа Вероника Цецилия де  ль'Ойр  не  терпел
неожиданностей. Неожиданность - оборотная сторона  непредусмотрительности.
Непредусмотрительность означает непрофессионализм. Составляй  генерал  две
тысячи лет тому назад церковный катехизис, он непременно увеличил бы число
смертных грехов до восьми. И восьмым объявил бы именно  непрофессионализм.
Были времена - наспех сколоченные полчища с  натужным  скрежетом  наседали
друг на друга, дробили, перемалывали, кое-как наскоро  пополнялись.  Тогда
этот восьмой грех был общепринят, понятен, во всяком случае неизбежен.  Но
теперь-то трехсотый год Эры Освобожденного Труда. Больше трехсот лет никто
ни  с  кем  не  воюет.  Армия  превращена  в   международную   великолепно
организованную силу специального назначения.  И  теперь  непрофессионализм
офицера попросту постыден. В практике офицера не может быть ничего такого,
чего  нельзя  было  бы  предвидеть.   Смысл   его   жизни   -   воспитание
организованности, размеренности и предусмотрительности у  молодежи.  Всему
должен быть назначен свой распорядок  и  свой  срок  -  иерархия  задач  и
решений. Это и есть воинская дисциплина - самая большая святыня  армии.  И
никаких неожиданностей!
   Каждую  пятую  декаду  квартала  генерал  де  ль'Ойр  лично  производит
инспекцию патрульных кораблей Солнечной системы.  Ежедневно  с  девяти  до
одиннадцати ноль-ноль по среднеевропейскому  времени  инспекторский  смотр
проходят тридцать шесть единиц. В эти дни и на это время, в соответствии с
решением верховной процедурной комиссии, генерал-ректор располагает помимо
положенных по штату двадцати четырех ипостасей еще двенадцатью.  Поскольку
тридцать шесть ипостасей одновременно - это все-таки  многовато,  генерала
на  каждых  двенадцати  кораблях  сопровождает   офицер   безотлагательных
решений. В ранге дуодецим-майора, во всей монументальной  симметрии  своих
двенадцати персон.
   В эти дни генерал прибывает в  штаб-квартиру  в  восемь  ноль-ноль.  До
восьми тридцати он принимает доклады старших начальников  и  дает  дневную
диспозицию. С восьми тридцати до восьми сорока пяти генерал  находится  на
докладе в президентуре. С восьми сорока пяти до восьми пятидесяти  пяти  -
резервное время и краткий отдых. Как-никак генералу уже за  семьдесят.  Но
ровно в девять ноль-ноль на палубах очередных  тридцати  шести  патрульных
кораблей перед безукоризненными шеренгами команд генерал принимает доклады
командиров.
   Засим следует великолепное ритуальное действо, высший смысл которого  в
точном, выверенном по секундам повторении прежнего такого же. Незыблемость
- это едва ли не самое  важное  в  каждом  ритуале.  Незыблемость  ритуала
должна раз за разом, глубже и глубже впечатывать в  души  разумение  того,
что только безграничный  порядок  делает  силу  безграничной.  Чем  больше
организуется  и  самосдерживается  сила,  тем  больше  она  становится.  И
подлинное  наслаждение  -  это  не  расхристанное   применение   силы,   а
сознательное ограничение собственной  мощи,  способной  разнести  мир.  Но
употребляемой на осторожное устранение муравьев с дороги человечества. Да.
   И когда на второй день августовского смотра, прибыв к восьми  ноль-ноль
в штаб-квартиру, генерал  де  ль'Ойр  неожиданно  получил  предписание  на
тридцать семь ипостасей вместо  тридцати  шести  с  тем,  что  его  первая
ипостась должна немедленно отправиться в президентуру,  он  воспринял  это
экстраординарное нарушение ритуала с хорошо скрытой яростью.
   Из докладов старших начальников следовало, что все спокойно. Не было ни
малейших оснований для тревоги. В  его  ведомстве  не  произошло  никакого
отклонения от нормы. Пусть где-то и что-то случилось. Допустим  даже,  что
это серьезно, хотя это и маловероятно. О серьезных  событиях  он  знал  бы
раньше, чем президентура. Как  бы  то  ни  было,  нарушение  традиционного
порядка означает слабость, растерянность, возбуждает нездоровый интерес. И
отдает ароматцем скандала. Вот уж этого генерал и вовсе не выносил.
   В этом триместре президентом была мадам  Изабелла  Трантакавитас  -  от
Филиппин. Экспансивная женская южная натура. Ей многое простительно. Но  и
ей не следовало бы переходить определенных границ. Нехорошо.
   Ровным  спокойным  голосом  генерал   де   ль'Ойр   отдал   необходимые
распоряжения по неравновесному делению  собственной  личности.  На  первую
ипостась он выделил десять процентов мощности. В сумме со  срочной  связью
на отделы информации и безотлагательных решений это составляло  эквивалент
двадцати пяти процентов. Вполне достаточно не то что для разговора с мадам
Трантакавитас - для разгрома нашествия гуннов. Пять  процентов  -  резерв.
Восемьдесят пять - равномерно распределены на тридцать шесть инспекторских
ипостасей. Там, на кораблях, военные. Опытные военные. Никаких казусов там
не будет. И двух целых, тридцати шести сотых  процента  на  корабль  будет
вполне достаточно.
   В  восемь  двадцать  семь   генерал   проследовал   в   личную   кабину
деления-соединения. В  восемь  двадцать  восемь  он  отделил  свою  первую
ипостась.  Для  неспешного  образцового  шествия  по  парадному  коридору,
церемониальных приветствий в секретариате и прохода в  кабинет  президента
необходимо две минуты. Ни более, ни менее. И ровно в восемь тридцать  -  в
свое обычное время - генерал де  ль'Ойр  в  сопровождении  статс-секретаря
Эриха  фон  Вишневски  проследовал  через  завесу  портала  президентского
кабинета.
   Мадам Трантакавитас была не одна. Вместе с  ней  в  кабинете  находился
председатель  Совета  научных  исследований  лорд  Хафэнаур.  И  еще   два
человека, которых генерал не знал. Ему их представили. Какой-то историк из
Бейрута с громкими титулами - у штатских все это  очень  неопределенно,  -
какой-то академик-президент-профессор-доктор из  Восточной  Европы.  Ждали
столь же титулованных особ из Москвы и Принстона.
   Трое гостей мадам Трантакавитас держались, как перепуганные  мальчишки.
Вот к чему приводит отсутствие армейской школы в юности. Она  была  бы  им
весьма на пользу. Весьма.
   Беседовать  с  президентом  вслух  об  армейских  делах  в  присутствии
посторонних лиц - только этого еще не хватало! Поскольку не  было  срочных
дел, генерал ограничился тем,  что  передал  мадам  ежедневный  письменный
рапорт.
   В ожидании приглашенных мадам Трантакавитас задала  генералу  вопрос  о
моноперсоналистах.
   - Что известно вооруженным силам о моноперсоналистах?
   Моноперсоналисты -  движение  идеологического  толка.  Они  проповедуют
добровольный отказ  руководящих  лиц  от  пользования  делением  личности.
Утверждается, что такое сужение личных возможностей позволит  приложить  к
управлению  обществом  творческий  потенциал  значительно  большего  числа
людей. И тем самым ускорить прогресс. Более подробные сведения мог бы дать
господин Маунг  Тан  -  председатель  Социального  совета.  Поскольку  это
находится в его ведении. Видимо, его следует пригласить сюда.
   Мадам Трамтакавктас согласилась с этим предложением.
   В  обязанности  международной   армии   входит   лишь   наблюдение   за
деятельностью моноперсоналистов.  По  этим  вопросам  генерал  может  дать
исчерпывающую информацию. Суммарный индекс социальной  опасности  движения
за последние десять лет ни разу не превышал допустимой нормы. Но локальные
индексы имеют  существенный  разброс.  В  целом  для  движения  характерна
затянувшаяся начальная фаза. И  связанные  с  нею  явления:  полицентризм,
слабость  дисциплинарных  норм,   безответственность   отдельных   лиц   и
объединений.  Социальная  база  -  молодая  интеллигенция,  как   правило,
переоценивающая свои возможности. Есть широчайшее поле для краснобайства и
практически  полная  гарантия,  что   не   придется   трудиться,   пытаясь
осуществить свои экстравагантные  концепции.  Поскольку  суммарный  индекс
популярности   ниже    двух    тысячных,    соответственно,    никто    из
моноперсоналистов не может участвовать в выборах в качестве представителей
своего движения.
   Решением  Социального  совета  движение  квалифицировано  как  "горячий
предохранительный  клапан".  И  задачи  армии  сведены  к  наблюдению   за
индексами и охране порядка во время публичных выступлений. Дано право и на
вмешательство, но до сей поры в этом не возникало необходимости.
   - Что известно  вооруженным  силам  о  деятельности  группы  профессора
Шавиля?
   Профессор Шавиль преподает в Мадрасе организацию общества. Он  один  из
активных   моноперсоналистов.   Недавно   совершил    лекционное    турне,
демонстративно не пользуясь делением личности. Вокруг  него,  естественно,
группируются сторонники, но навряд ли это объединение может  быть  названо
группой. Во время последней верификации мадрасской лиге  моноперсоналистов
не удалось даже собрать положенного числа подписей под своей  декларацией,
чтобы самостоятельно зарегистрироваться в Социальном совете. Они не сумели
согласовать текста декларации. Это достаточно показательно.
   Прибывший господин Маунг Тан подтвердил слова генерала.
   Вместе с  ним  в  кабинет  прошли  Чеботарев  из  Москвы  и  Хауэлл  из
Принстона.
   Мадам Трантакавитас  заявила,  что  создает  временную  консультативную
группу и включает в нее Маунг Тана, Чеботарева и  Хауэлла.  Группа  должна
рассмотреть  заявление  верховного  секретаря  исторического  института  в
Бейруте профессора Мохаммеда эль-Шамуни, представленные лордом Хафэнауром.
Генерал-ректору  предложено  принять  участие  а  совещании   по   особому
распоряжению президента. Все  это  соответствовало  протоколу,  и  генерал
выразил согласие.
   Тем временем инспекция на  кораблях  шла  своим  порядком.  Закончилась
проверка ходовых систем, двадцать девять кораблей сдали боевые стрельбы на
"отлично", состоялась проба пищи, заседают персональные комиссии...
   На  имя  профессора  эль-Шамуни  поступило  заявление  от   одного   из
аспирантов. Месяц  назад  этот  аспирант  присутствовал  на  вечеринке,  в
которой участвовал бывший  ассистент  профессора  Шавиля,  некто  Джузеппе
Мора,  стажер  Восточно-европейского  института  пространства  -  времени.
Очевидно, под  воздействием  возбуждающих  средств  Джузеппе  Мора  сделал
несколько громких заявлений. Он объявил себя членом  боевой  группы  "День
гнева". Он сказал, что целью группы является насильственное  осуществление
моноперсоналистских идеалов. Его слова были встречены смехом. Мора  пришел
в неистовство и начал кричать: "Мы пройдем в прошлое! Да! Проткнуть глотку
одному человечку - и всему  этому  кошмару  хана!"  Кто-то  попытался  его
урезонить, указав, что это верный путь погубить все  человечество.  "Ну  и
черт с ним! - крикнул Мора. - Грош цена этому стаду баранов! Одним  ударом
порешить сорокалицых мудрецов с рыбьей кровью! Сдохнет еще миллиард - ну и
пусть! Кто выживет, те нам памятник поставят!" Обстоятельства были таковы,
что заявитель не придал серьезного значения словам Мора. Он счел их жалкой
истерической попыткой привлечь к себе внимание женской части общества.  Но
когда на днях произошла внезапная и непонятная утечка энергии  из  батарей
одной из специальных установок  бейрутского  института,  он  связал  между
собой эти два случая и сделал вывод, что  кто-то,  возможно  и  сам  Мора,
сделал попытку проникнуть в прошлое. Возможно,  для  совершения  гибельных
действий. Некоторые показатели последующей  работы  установки  могут  быть
истолкованы так, что попытка удалась. Заявитель счел своим долгом сообщить
о своих подозрениях руководству института. Профессор эль-Шамуни немедленно
доложил об этом лорду Хафэнауру. Лорд обратился  к  присутствующему  здесь
профессору Зелиньски за консультацией. Профессор  Зелиньски  не  исключает
вероятности злонамеренных действий, но и не видит прямых им доказательств.
Была предпринята попытка найти Мора. Выяснилось, что, не располагая правом
на деление личности, Мора декаду тому назад испросил длительный отпуск для
занятий в Ленинской библиотеке в Москве. Однако в списке  лиц,  посещавших
библиотеку в последние дни, фамилии Мора нет. Это обстоятельство  в  числе
прочих и побудило  лорда  Хафэнаура  лично  обратиться  в  президентуру  с
заявлением о случившемся.





   - Хелло, Йерг!
   Степан оглянулся.
   Мэри осталась стоять на дорожке, а Кузнечик-Билли шел к нему  прямо  по
мокрому газону.
   - Здоров, старик! Что тебя не видно?
   - Здоров. Мэри, привет! Это кому как.
   - Вкалываешь?
   - Бывает.
   - Ну, ты гигант! Потрясу ха! Мэми, слышь, помяни  мое  слово,  Ержик  в
люди захотел! Ты еще в полезнички не записался?
   - Курить есть?
   - В элементе. Держи. С тебя молекула.
   - Извольте, сэр. А как у вас?
   - Во! Мэми, глянь! Ержик держит в кармане банк! А у нас не того. У Мэми
батя свернул в гербарий. Весь Багдад пошел налево, металлы  иссякли.  Мэми
высвечивало завязать со  своей  чихологией,  да  пофартило.  Слезные  девы
выхлопотали ей стипуху на три года. Зато теперь во все суют нос и  квохчут
над каждой парой. Так что Мэми вкалывает, как богиня. А я  скучаю.  Слышь,
Мэми! Махни меня на Ержика. Выйдет мрачная антанта - чемпионы по зубрежке.
Не, я серьезно!
   Мэри стояла, подняв лицо к солнцу.  Глаза  ее  были  закрыты  огромными
старомодными темными очками. На тоненьких  бессильно  натянутых  ручонках,
как на веревочках, висела тяжеленная сумка. Из сумки торчали головки  двух
молочных патронов и развеселый зеленый чуб сельдерея. Длинные  распущенные
волосы Мэри откинуты назад, носик  востренький,  свитерочек  обвисший,  об
отсутствии грудей буквально орет огромный  железный  ключ  на  цепочке  из
канцелярских скрепок - тоже мне ожерелье! Шейка бледная, тоненькая.
   Хорошая девочка. Только не везет ей.
   Два года назад, когда Йерг только приехал сюда и всего  боялся,  именно
Мэри на первой вечеринке повела его танцевать, потом  потянула  за  собой,
посадила  на  диванчик,  пригнулась  и  как-то   снизу   спросила   теплым
хрипловатым голосом:
   - Датчанин?
   - Швед.
   - Говори, что датчанин - я выиграю. Не ежься, как котенок, ты  девочкам
нравишься.
   И чмокнула его в щеку.
   И тут же перед ними закачался на длинных тонких ножках  Кузнечик-Билли,
которого Йерг тогда еще не знал. И, гнусавя, заявил:
   - Ты, парень! Много о себе не думай. Мэми  целует  кого  хочет,  но  из
этого ничего не следует. Понял?
   - Понял, - сказал Йерг, протянул Билли руку и назвал  себя.  Так  учила
его бабушка: "Прежде всего будь вежлив. Швед всегда вежлив. Если  с  тобой
заговаривают, надо подать руку и назвать себя. А потом уже отвечать".
   - Ну и дурак, - сказала Мэри, встала и ушла.
   Потом полгода на Йерга показывали пальцами, а он сгорал со стыда.  Надо
было, не сходя с места, пригласить Билли в туалет и  там  поговорить.  Ну,
вышла бы драка, так Кузнечику в ней  явно  не  светило.  Надо  было,  надо
было... С тех пор,  встречая  Мэри  с  Кузнечиком,  Йерг  угрюмо  терзался
угрызениями совести, Мэри всегда отворачивалась, смотрела  на  солнце,  на
лампу - на самый яркий свет, только не на Йерга. А Билли болтал с ним, как
с лучшим другом. Бестолковый он какой-то, Кузнечик.
   - Ну, бывай. Мы с Мэми к доктору.
   - Бывайте, ребята.
   Билли прошествовал обратно по газону. Мокрые, серые от грязи клеша  его
деревянно стучали друг о друга. Он обхватил Мэри за  плечи,  воткнул  себе
под мышку. Вся ее фигурка перекосилась. Она молча  освободила  одну  руку,
обняла Билли чуть выше пояса под курткой и, волоча сумку  у  самой  земли,
широко зашагала рядом с ним. Они шли, не оглядываясь, словно его, Йерга, и
не было на свете, словно они с ним и не разговаривали. И  не  стрельнул  у
него  Билли  монету  без  отдачи   по   всем   правилам   университетского
джентльменства.
   Сирота, значит, теперь Мэри.  На  попечении  у  Женского  фонда.  Жалко
девочку. Эх, кто бы сыскался, дал бы Кузнечику от нее отлуп. Ведь  допилит
он ее, паразит. А он, Йерг, тоже хорош. У него, может, помощи  просили,  а
он... Да и она сама тоже мямля! Послала бы его ко всем чертям!..
   Йерг отвернулся и  заспешил  к  кафетерию.  Стеклянная  коробка  скучно
обламывала  о  себя  солнечные  лучи,   размалеванная   изнутри   пестрыми
картинками - украшениями карнавала в честь конца учебного  года.  Месячной
давности.
   Грубая механика дверей - Степан очень хорошо ее  видел,  она  работала,
что твой паровой молот - распахнула перед ним створки, и на  него  дохнуло
прохладным воздухом, пахнущим кофе  и  поджаренным  хлебом.  Внутри  царил
пустой полумрак, только в одном углу  сбилась  компания,  человек  десять.
Тускло отблескивал желтым металлический  пластинчатый  пояс  на  одной  из
девиц.
   Было уже двадцать минут третьего.
   Пройдя между низкими темными блестящими  столиками,  Степан  подошел  к
стойке, взял бумажный стаканчик, подставил его под кран и сунул жетончик в
щель. Громоздкий  автомат  захрипел  и  выплюнул  порцию  темно-коричневой
жижицы. Степан набрал в пакет хрустящих теплых гренков - взять с собой  на
всякий случай - и окинул глазами кафетерий, как бы выбирая место. Девица в
металлическом пластинчатом поясе неспешно оглянулась и посмотрела на  него
долгим отсутствующим взглядом.
   И внезапно взгляд ее вспыхнул никому  не  видимым  опаловым  плазменным
облаком. Облако завилось на одном конце, выпустило длинный тонкий щупалец.
Щупалец упал на пол и заскользил  по  нему,  вытягиваясь  в  никому  кроме
Степана не ощутимую тонкую змеящуюся ниточку. Выскользнул в  проход  между
столиками и завибрировал кончиком посреди ковровой дорожки.
   Степан сел за столик и, деланно  рассматривая  огромную  карту  страны,
изображенную на стеклянном листе, отделил встречный взгляд.  Взгляд  легко
скатился  на  пол  и  -  завяз  в  линолеуме.  Сосредоточенно  похрустывая
гренками, Степан осторожно подталкивал его туда, в проход. Взгляд слушался
плохо. Он то стремительно прыгал вперед, то  застревал,  как  приклеенный.
Правей, прямо, левей. Взгляд полез было вперед по  ножке  столика.  Степан
сдернул его обратно и, напрягшись, выкатил  в  проход.  Теперь  змейка  за
взглядом командира казалась ему изящной плавной линией.  Не  то  что  его,
перепутанная, какая-то уродливая. Н-да, не очень здорово.
   Еще одним усилием Степан ткнул взгляд в командирский. Явно  переборщил!
Взгляды стукнулись друг о друга, он даже ощутил это упругое соударение.  И
вдруг сопротивление пропало, взгляды соединились,  заколебались  на  полу,
как бледный солнечный зайчик от  воды  в  дрожащем  стакане.  Успокоились,
замерли.
   Компания  за  столом  внезапно  захохотала.  Девица   так   же   нехотя
отвернулась и потянулась за чем-то в середину стола.
   -  Г-о-т-о-в  п-р-и-с-т-у-п-и-т-ь  р-а-б-о-т-е,  -  торопливо  затолкал
Степан в ниточку.
   - В-о-п-р-о-с п-е-р-е-х-о-д п-р-о-ш-е-л н-о-р-м-а-л-ь-н-о, - отозвалась
та.
   - Н-о-р-м-а-л-ь-н-о, - ответил Степан.
   -  О-б-с-т-а-н-о-в-к-а  с-п-о-к-о-й-н-а-я,  -   понял   он   ответ.   -
С-л-е-д-у-й-т-е  "Р-у-з-в-е-л-ь-т  с-е-н-т-е-р"  к-в-а-р-т-и-р-а   2-7-5-2
с-м-е-н-у с-и-н-е-м-у "п-е-ж-о"  в-а-р-4-3-2-2-9  л-е-в-о-й  с-т-о-я-н-к-е
д-е-р-ж-и-т-е с-в-я-з-ь с-м-е-н-а 2-3-0-0.
   Теперь  Йерг  разобрался.  Шестеро  из  компании  резались  в  "кинга",
остальные болели. Очередной кон завершился. Под общий хохот смуглая пышная
девица подставила нос, а щуплый бритоголовый  юнец  в  куртке  коробом  из
потертого ковра стал звучно шлепать ее колодой по правой ноздре.
   - Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать! - хором считала компания.
   Степан методично спрямлял ниточку связи.
   - Эй, ты! - крикнул ему торжествующий победитель в ковровой  куртке.  -
Иди на кон! Хочешь?
   Йерг отрицательно помотал головой.
   - Ну так катись отсюда, чтоб я тебя не видал!
   Парень схватил со стола стакан с кофе и длинно выплеснул его содержимое
через весь кафетерий по направлению к Йергу. Йерг сидел далеко, до него не
долетели  даже  брызги.  Расплеснувшаяся  жидкость  попала  на  плазменную
ниточку, и Степан ощутил теплую сырость.  Вся  компания,  кроме  девицы  в
металлическом поясе, обернулась  и  уставилась  на  Йерга  девятью  парами
враждебных глаз.
   - У-х-о-д-и-т-е, - понял Степан.
   Взгляды буравили Йерга. Оскорбление  было  нанесено.  Ему  предлагалось
либо принять неравный бой, либо ретироваться. Он молча встал, взял пакет с
гренками и пошел к выходу. Мимо него пролетел кусок кремового пирожного  и
ляпнулся о стеклянную стенку.
   - Утрись мамочкиной юбкой! - крикнул ему вслед бритоголовый победитель,
наслаждаясь своим безраздельным господством. - Кощей!
   "Дал бы я тебе "кощея"!" - угрюмо пообещал про себя Йерг. Вообще-то  не
рекомендовалось посещать такие заведения в одиночку об  эту  пору  дня.  И
недаром.
   Степан торопливо шел к автостоянке. Ниточка связи -  он  это  физически
ощущал - тянулась и  тянулась  за  ним  под  дверьми,  по  ступенькам,  по
дорожке. Невидимая, напряженная и звучная, как струна. И  в  то  же  время
мягко послушная.
   Без двадцати пяти три.
   До конца рабочего дня еще полтора часа, и движение на улицах не густое.
Так что можно без натуги поспеть вовремя.
   К ветровому стеклу "фиатика" был прикреплен жевательной резинкой  кусок
газеты с надписью: "Йерг, нынче к полуночи мы у Дэди. Заваливайся". Вместо
подписи красовалась круглая рожица с трубкой в зубах. Это Пепе по прозвищу
Бог-внук. Он все носится с идеей основать  "религию  просвещенных"  и  уже
придумал для нее три постулата: "Дьявол торгует анализом - бог  синтезом",
"Из бесконечного числа прямых, проходящих через точку, только одна ведет к
Богу" и еще какую-то мальчишески выспреннюю чушь  в  том  же  роде.  Нынче
стараниями Бога-внука снова будут устроены словопрения по этому поводу. Но
Дэди, Дэди матерински опекает Бога-внука. И  когда  она  ласково  говорит:
"Пепе, заткнись-ка" - и ерошит ему волосы, у Йерга  сладостно  и  смятенно
обрывается сердце. Вот бы погладила она по голове его, Йерга.  Он  схватил
бы эту руку и не отпустил бы.  И  повел  Дэди  к  фиатику  и  увез  бы  ее
далеко-далеко. А она смеялась бы, и грудь у нее подрагивала  бы  от  этого
смеха...  Не  повидать  Дэди  -  это  была  бы  наглость  по  отношению  к
гостеприимному хозяину Степана Левочкина. Ну что ж, в половине,  а  может,
даже в двадцать минут двенадцатого они будут там. Раньше прочих.
   Ближе всего до "Рузвельт-сентер", конечно, по  Грант-авеню.  Но  оттуда
мигом попадаешь на правую стоянку.  И  нелепо  будет  выглядеть,  если  он
начнет крутить, стараясь попасть на  левую.  Кому  какое  дело,  это  само
собой, но все-таки. Лучше, когда почище.
   Значит, придется проскочить задами на Риверсайд-драйв, оттуда прямо  по
сорок шестой дороге до первой бабочки,  там  дать  вправо  и  подъехать  к
"Рузвельт-сентер" со стороны реки, и естественным образом въехать на левую
стоянку.
   Фиатик выбрался на Риверсайд-драйв благополучно, но без приключений  не
обошлось. На перекрестке за бойнями Йерг пропустил по поперечной  огромный
размалеванный автофургон с надписью "БУХАРА" во весь борт и собрался  было
дать газ, как вдруг вслед за фургоном через перекресток рыженькой  молнией
пронеслась "тойота".
   - Псих ненормальный! - прошипел Йерг. И  простоял  на  перекрестке  еще
полминуты, прежде чем пришел в себя настолько, что смог нажать на  педаль.
Благо, что за ним никого не было.
   Машина шла ровно, и невидимая нить связи безостановочно ложилась  вслед
за ней на пышущие июльским жаром бетонные плиты дороги.





   Академик  Чеботарев  предложил  профессору  Зелиньски  высказать   свои
соображения.
   - Вот уже пятьдесят лет, как  известно,  что  пространственно-временной
континуум  -  сокращенно  ПВК  -   анизотропен   к   мощным   направленным
энергетическим ударам. С помощью мыслимых в настоящее  время  концентраций
проникновение  в   будущее   со   скоростями,   превышающими   нормальную,
практически невозможно. Возможно лишь проникновение в прошлое  в  пределах
четырех-пяти лет. Или  мгновенное  перемещение  ограниченных  масс  внутри
геометрической сферы радиусом четыре-пять световых лет. Даже десятикратное
увеличение  концентрации  в  продольном  направлении  ПВК  не  приводит  к
существенному расширению доступной области.  Но  приложение  десятикратной
концентрации  в  поперечном  направлении  неожиданно  позволяет  совершить
скачок в прошлое, в совершенно определенную дату, отстоящую  от  исходного
момента скачка на сто сорок четыре тысячи дней. Ни  более,  ни  менее.  То
есть  на  триста  девяносто  четыре  года   пятьдесят   восемь   дней   по
грегорианскому календарю. Любопытно, что эта величина соответствует одному
из делений календаря древних  майя.  А  именно  -  бактуну.  Были  попытки
интерпретировать этот интервал, как некий шаг мировой  спирали.  Или,  как
чаще говорят, "шаг мира". Но  в  последнее  время  появились  обоснованные
предположения, что ближе к истине понятие полупериода некой стоячей волны,
понимание которой в категориях ПВК невозможно. Это явление более  высокого
порядка. Впрочем, это уводит нас несколько в сторону.
   Примерно  два  десятилетия  тому  назад  были  преодолены  трудности  с
ориентацией так  называемой  "попятной  матрицы"  и  показана  возможность
однозначного  геометрического  сопряжения  конечных  точек  "шага   мира".
Предложен  и   экспериментально   подтвержден   постулат   о   возможности
симметричного переноса, то есть переноса тела из настоящего  в  прошлое  и
обратно. В пылу достигнутых успехов был даже  осуществлен  так  называемый
"бейрутский эксперимент" - отправка человека в прошлое.
   Однако   некоторые   обстоятельства,   сопутствовавшие    эксперименту,
позволили  более  осторожно  настроенной  части   научной   общественности
практически приостановить расширение работ в этом направлении.
   "Что  произойдет,  -  спрашивали  они,  -   если   материальное   тело,
перемещенное на один бактун в прошлое, начнет  оказывать  там  исторически
ощутимое воздействие?"
   Существующий  математический  аппарат   дает   на   этот   вопрос   три
равновероятных ответа. В приложении к попытке Мора - если только она  была
в действительности совершена - эти ответы означают следующее: при  попытке
действовать Мора будет упруго отброшен в настоящее,  это  первое  решение;
действия Мора вызовут лавинообразно нарастающий процесс изменений, который
будет воспринят настоящим как апокалиптическая  катастрофа  -  это  второе
решение; мы уже сейчас живем в мире, каким он стал  после  совершения  его
действий, - это третье решение.
   Каков подлинный ответ и однозначен  ли  он,  мы  не  знаем.  Необходима
экспериментальная проверка. Но не в пределах Солнечной системы,  поскольку
вторая возможность достаточно опасна. А поскольку мы пока не  в  состоянии
финансировать  подобный  эксперимент  за  пределами   Солнечной   системы,
пришлось практически прекратить работы в этом направлении.
   - Охарактеризуйте более подробно бейрутский эксперимент.
   - Пятнадцать лет тому назад институт истории в Бейруте получил  в  свое
распоряжение установку, способную осуществить переброску двух  человек  на
"шаг  мира"  в  прошлое,  обеспечить  их  жизнедеятельность  в  прошлом  и
поддерживать с ними связь.
   Участникам    эксперимента    было    дано    задание    вести    чисто
историографические наблюдения в условиях полной исторической  пассивности.
Попытка  удалась.  Но  при  возврате  одного  из  участников  в  настоящее
произошла  авария.  Нет,  нет,  никаких  взрывов,  никаких   отказов,   но
вернувшийся оказался нежизнеспособен  вследствие  происшедшей  деформации.
Расследование    выявило    недостаточную     обоснованность     некоторых
конструктивных   решений.   Но   предложенные   контрварианты   не   менее
проблематичны и должны быть проверены  опытным  путем.  Как  уже  сказано,
такой возможности у нас пока нет.
   Обстоятельства дела  расследовались  специальной  секретной  комиссией.
Комиссия решила временно прекратить публикацию сведений о работе установки
и санировать память всех имевших отношение к эксперименту. За  исключением
узкой группы людей, непосредственно обслуживающих установку.
   С согласия  второго  участника  эксперимента  решено  поддерживать  его
существование в прошлом до тех пор, пока он сам не рискнет  вернуться.  Он
до сего времени находится там.  Передаваемые  им  материалы  бесценны  для
науки. Его высокие  моральные  качества  являются  для  нас  гарантией.  К
сожалению, единственной.
   - Это же безумие!
   - Да. Безумие. Но оно было совершено  пятнадцать  лет  тому  назад.  Мы
получили его в наследство. И  единственное,  что  мы  могли  сделать,  это
максимально ограничить его последствия. До сих пор нам это удавалось.
   - Вы говорите - тайна. А каким же образом она стала известна  какому-то
аспиранту?
   - Этот аспирант - младший брат погибшего участника эксперимента. Он  не
дал  согласия  на  санирование   памяти   и   подписал   обязательство   о
неразглашении. С недавнего времени зачислен в штат при установке.
   - А Мора?
   - Мора не мог получить сведений о работе установки законным путем.
   - Почему армия не была поставлена в известность об  утечке  энергии  из
батарей бейрутской установки?
   -  Заявитель  не  совсем  в  курсе  дела.  Интерпретация   происшедшего
неоднозначна. Такие утечки происходят периодически, и причины  их  до  сих
пор не установлены. Первая такая утечка произошла три  года  спустя  после
начала эксперимента. В дальнейшем  это  явление  наблюдалось  неоднократно
через неправильные промежутки  времени.  Всего  их  было  восемь,  включая
последнее. Связать их  с  известными  факторами  пока  не  удавалось.  Все
упирается в ту же проблему расширения масштабов, о которой я уже говорил.
   -  Учитывалась  ли  при   расследовании   причин   утечек   возможность
злонамеренных действий?
   - Эта версия выдвигалась после первого случая. В числе  прочих.  Второй
случай  произошел  во  время  расследования  первого.   И   обстоятельства
однозначно исключили  вероятность  криминальных  деяний.  И  в  дальнейшем
версия о злонамеренности во внимание не принималась.
   - Насколько объективны показатели, по которым заявитель судит об  удаче
Мора?
   - Со всей уверенностью об этом судить невозможно.
   - Предположительно, на что мог рассчитывать Мора?
   - Трудно сказать. Анализ исторических материалов, очень беглый  анализ,
показал,  что  примерно  четыреста  лет  назад  жил  Вольф  Ван-Даан,  дед
Фредерика  Ван-Даана,  осуществившего  первые   опыты   по   инициированию
флюктуации  континуума.  Впоследствии  работы  Фредерика  легли  в  основу
практики деления личности. Попытка уничтожить Вольфа  Ван-Даана  до  того,
как он станет отцом, ближе всего соответствует  словам  Мора.  Если  Вольф
Ван-Даан будет убит, появление Фредерика Ван-Даана станет невозможным. Его
работы не будут осуществлены. Неизвестно, удастся ли таким путем исключить
из нашей жизни деление личности, но вероятность этого  достаточно  велика.
Разумеется, не исключены и  другие  варианты.  Но  этот  предпочтительнее.
Генеалогия семьи  Ван-Даанов  сравнительно  широко  известна,  возможности
террористов  ограничены,  они  явно  предпочтут   действовать   наверняка.
Покушение на жизнь Вольфа Ван-Даана - самый  короткий  путь  к  цели.  Но,
повторяю, другие варианты не исключены.
   - Что известно о жизни Вольфа Ван-Даана?
   -  Очень  мало.  Его  имя  упоминается  в  одном  из  писем  Фредерика,
включенном в собрание сочинений. Он писал: "Это нечто в духе деда  Вольфа.
Будучи студентом в Датчфорде, он обожал такие штуки  и,  говорят,  отметил
начало века гомерическим подвигом на сем поприще". Речь  шла  о  китайской
кухне. Начало века - двухтысячный год. Интервал в один  бактун,  в  триста
девяносто  четыре  года,  отделяет  нас  от  две  тысячи   второго   года.
Вероятность того, что в две тысячи втором  году  Вольф  Ван-Даан  все  еще
находился в Датчфорде, достаточно высока. Разумеется, если поднять архивы,
можно узнать больше. Я просто не успел это сделать.
   - Из ваших слов следует, что  нет  прямых  доказательств  злонамеренной
попытки проникнуть в прошлое.
   - Но нет и доказательств обратному. Я хотел бы это подчеркнуть.
   Вид у мадам Трантакавитас был  перепуганный.  О  чувствах  всех  прочих
судить было трудней. И генерал де ль'Ойр  надеялся,  что  сотрясающее  его
негодование ничем не проявилось на его лице.
   Как? Как так может быть? Пятнадцать лет  человечество  стоит  на  грани
катастрофы,  и  никому  ничего  об   этом   неизвестно!   Милый   волейбол
любознательных умников и добропорядочных чиновников с бомбой вместо  мяча.
Доигрались!  Любая  шайка  неврастеников  способна  сунуть  нас  в   пасть
неведомого. И тут же  другая  крайность  -  паника!  Доморощенные  шерлоки
Холмсы! Метания, вопли на высшем уровне в обход всех  нормальных  каналов.
Именно что в обход. Это-то и сомнительно. Уж так умело  разыгран  цейтнот,
так умело! Уж нет ли тут вдобавок  ко  всему  и  попытки  не  мытьем,  так
катаньем выманить у человечества средства, огромные средства  на  то,  чем
оно, скорее всего, практически не сможет воспользоваться? Так  или  иначе,
но не исключено, что  этот  Мора  отсыпается  в  какой-нибудь  дыре  после
немыслимых кутежей и дурацкой болтовни. И ведать не  ведает,  какой  из-за
него шум поднят. Такой успех ему и не снился. Поди теперь найди его!
   Объявить закрытый розыск Джузеппе Мора.
   Выяснить обстоятельства жизни Вольфа Ван-Даана и всех предков Фредерика
Ван-Даана периода двухтысячного года.
   Учредить военно-следственные группы при представительствах  вооруженных
сил в Бейруте, Калькутте, Варшаве и Принстоне.
   Военно-следственной группе в  Бейруте  выяснить  личность  заявителя  и
пригласить его на  собеседование.  Затребовать  у  института  истории  все
материалы о работе установки и о случаях внезапных утечек  энергии  из  ее
батарей.
   Военно-следственной группе в Калькутте провести расследование вопроса о
группе  "День  гнева".  Тщательно  проанализировать  ближайшее   окружение
профессора Шавиля.
   Военно-следственной группе в Варшаве  и  военно-следственной  группе  в
Принстоне  совместно  подготовить  для  командующего  доклад  о   проблеме
перемещений  во  времени  -  пространстве.  Старшим  консультантом  группы
назначить по представлению профессора Хауэлла доктора Джорджа Ю.
   Объявить   боевую   готовность   в   международных   военных    лагерях
"Перистерона" на Кипре и "Лидзбарк-Варминьски" в Польше.
   Подготовить предложение о немедленной передаче бейрутской установки под
контроль сил порядка. Исходная: контроль осуществляется силами одной  роты
из   лагеря   "Перистерона".   Рота   усиливается   взводом   из    лагеря
"Лидзбарк-Варминьски"  после  того,  как  взвод  пройдет   стажировку   по
эксплуатации  и  уходу  за  установкой  в  Восточно-европейском  институте
пространства - времени.
   Все  поступающие  по  делу   материалы   направлять   шестой   ипостаси
генерала-ректора. По мере поступления. Впредь до особого распоряжения.
   - Синьор Чеботарев, ваше мнение по этому поводу?





   "От всех скорбей".
   Это был сравнительно новый фильм, Йерг его еще не видел. Вот и хорошо.
   Степан медленно вел машину по центральной дорожке стоянки.  В  огромном
подземном зале в это время дня было  пустовато,  заняты  были  места  лишь
поближе к выходу, где он приметил и синий "пежо" с номером ВАР-43229.  Кто
был  в  машине,  Степан  не  разглядывал.  Неподалеку  от   "пежо"   стоял
экстравагантный кремовый "фольксваген", разрисованный розовыми  и  желтыми
цветочками. Развернувшись в глубине зала, Степан  подал  "фиатик"  немного
назад и остановился в первом ряду  перед  колоннами.  Выключая  двигатель,
уголком глаза еще раз поглядел на синий "пежо". "Пежо" все  еще  стоял  на
месте.
   Левочкин проверил ниточку связи. Та послушно и  тепло  отозвалась.  Как
живая. Как котенок.
   Пока он докладывал, что прибыл на место вовремя - было без пяти три - и
приступает к дежурству, в светящемся кубе разыгрались вступительные  кадры
незатейливого, немножко ехидного и грустного кинодейства. Бывшие  чемпионы
по гимнастике подхватили под руки какого-то невзрачного человечка, идущего
домой.  Суетливый  речистый  телекомментатор  объявил  его  кандидатом   в
образцовые жители огромного жилого дома - автоматизированного  и  кишащего
людьми муравейника делопроизводителей, техников  и  продавщиц.  Жмурясь  и
теряясь, облитый жарким светом прожекторов, человечек добродушно и  наивно
отвечал на вопросы, рассказывал любимый анекдот, мыл посуду на скорость  и
давал советы воображаемым  соседям.  Наконец  телекомментатор  вручил  ему
тисненый лжесафьяновый диплом и призвал всех-всех и во всем следовать  его
примеру. Рекордсмен по тяжелой атлетике пожал ему честную руку, а  человек
двадцать модных девиц и молодых людей, волею телестудии  изображавших  его
соседей и сослуживцев, устроили ему бурную овацию...
   Автостоянка была задумана лет двадцать  назад  как  сияющее  средоточие
моды и современной культуры якобы для изысканной публики. Разумелось,  что
доход будет идти от публики не столь изысканной, которую хлебом не  корми,
только дай  побывать  там,  где  бывает  изысканная.  Но  расчет  оказался
неверен, и затея провалилась. И постепенно роскошный  дворец  суперсервиса
превратился в грязноватый постоялый двор для случайных людей,  которым  по
самым разным обстоятельствам некуда  больше  деться  в  огромном  бурлящем
городе. Выставочный зал был сдан под склады,  половину  зала  обслуживания
заняла какая-то японская мастерская на все руки, а круглосуточно  открытое
заведение под названием "Ночной Париж" из шикарных универсальных магазинов
перекочевало в разряд невзыскательных лавок стандартных цен с  кафетерием.
Удержалась лишь сама  автостоянка,  да  и  то  опустившаяся  до  положения
кинотеатра  для  владельцев  автомобилей  и  гостиницы  не  самой   лучшей
репутации. Арендаторы экономили на всем и прежде всего  на  освещении.  Их
заботами полиция сюда  почти  не  заглядывала.  Это  способствовало  росту
дохода. А воровства и шума не было - постоянная клиентура свято  оберегала
гнездышко, так уютно свитое в самом центре города.
   Лучшего места в качестве опорного пункта для своих малозаметных занятий
кандидат-лейтенанту искать не приходилось...
   А человечек в светящемся кубе так-таки  и  поверил,  что  он  для  всех
пример, что жизненный путь,  на  который  оттеснили  его  могучими  боками
окружающие  обстоятельства,  был  избран  им  самостоятельно.  И  что  его
неспособность сделать хоть  что-то  помимо  кургузого  перечня  ежедневных
телодвижений  является  его  прекрасным  даром  человечеству.  За  который
человечество его и вознесло, вручив ему диплом...
   Парочка в соседней машине замерла в тесных  объятиях,  глядя  на  экран
отсутствующим остановившимся взглядом.
   Степан медленно ушел  в  сиденье,  сложился,  вытянул  руки  вперед  и,
ощупывая в темноте дорогу, пополз по днищу "фиатика"  к  левому  переднему
колесу. Корпус мотора был еще горяч, Степан обжег о него руку,  вздрогнул,
прижался к внутренней стороне крыла и,  ощущая  боком  пышущий  жар,  стал
сползать по пружинам подвески  на  колесо,  а  с  него  на  бетонный  пол,
растекаясь по нему невидимым овальным пятном. Проползая по теплой шине, он
увидел, что в нее глубоко вонзился осколок стекла, перерубив десяток нитей
корда. С минуты на минуту эта история должна была кончиться дурно. Ну  что
ж, значит, тем его пяти процентам, которые остались с  Йергом,  будет  чем
заняться кроме  дремы,  отрицательного  покачивания  головой  в  ответ  на
деликатные предложения, созерцания фильмов и похрустывания гренками.  Ишь,
сидит, застыл, уставился! Не хуже соседней парочки...
   Человечек принялся подавать пример. Ему  не  хватает  слов,  он  решает
обратиться к тому телекомментатору. Вот кто мудрец! Жена поддерживает его.
Ей просто  хочется  познакомиться  с  этим  модным  человеком.  Наконец-то
настоящий  мужчина!  А  взаправдашняя  соседка  человечка,  тридцатилетняя
продавщица не слишком возвышенного образа мыслей, в ответ  на  его  нудные
проповеди надевает ему на голову половинку сгнившей дыни, которую несла  в
мусоропровод...
   Инструкция строго-настрого приказывала передвигаться,  сохраняя  полный
круговой обзор. И Степан не пошел напрямик под землей, а направился  вдоль
стены к выездному пандусу, нырнул под  въезжающую  машину,  ощутив  спиной
горячий удар ее колес, и вдоль поребрика  заскользил  к  подъезду  здания.
Тщательно избегая касаться ног входящих и выходящих людей, он просочился к
шахте лифта, по ее стене взлетел на двадцать седьмой этаж и  поплыл  вдоль
стены коридора,  отыскивая  пятьдесят  вторую  квартиру.  Вот  что  значит
привычка! Ведь ничего не стоило махнуть сюда прямо по наружной стене. И не
надо было бы  жаться  в  сторонку,  боясь  ошеломить  встречных  случайным
прикосновением или, не дай бог, внедрением в стопу...
   Рекордсмен  по  тяжелой  атлетике  бесцеремонно  выставил   назойливого
человечка,  набивавшегося  в  друзья  и  совершенно  ему  не   известного.
Телекомментатору, напротив,  очень  польстило  появление  героя.  Конечно,
после того, как он припомнил, с кем имеет честь. Он ужасно пыжился,  чтобы
казаться таким, каким его почел  герой.  До  добра  это  не  довело.  Жена
человечка сбежала к телекомментатору. И только тут выяснилось, по  крайней
мере для нее, что телекомментатор, в сущности, такой же человечек,  как  и
ее незадачливый супруг...
   Степан осторожно втягивался на стены пятьдесят второй квартиры. Окна  в
квартире были пригашены, и дневной свет еле брезжил в комнате и на  кухне.
В коридорчике было темно, лишь из дверей ванной  пробивался  лучик  света.
Было тихо. В комнате на широком диване, сжавшись калачиком  под  узорчатым
халатом и по-детски  подложив  ладонь  под  щеку,  спала  девушка.  Из-под
халатика розовым цветком торчала ее пятка.
   А  где  же  он,  тот,  ради  кого  кандидат-лейтенант  совершил   столь
основательное путешествие через времена, тела и страны?
   Воздух в комнате был довольно свеж, об этом позаботился кондиционер. Но
стены и мебель источали глубоко засевший в  них  запах  табака.  Противный
запах. К чему, к чему, а к этому запаху Степан так  и  не  приручился.  На
низком столике среди пятен томатного соуса  громоздились  пустые  бутылки,
неубранные полуразмокшие тарелки и рюмки, скорлупа  синтетического  омара,
набитая окурками, банановые и апельсиновые  шкурки.  В  кухне  тоже  царил
полный разгром. Дверца холодильника была приоткрыта, он работал,  работал,
но заморозить ничего уже не мог. Кто-то сунул в него коробку с  мороженым,
мороженое растаяло, вытекло и разлилось по полу липкой сероватой лужицей.
   В  ванной  комнате,  прямо  в  ванне,  на  пухлом  розовом   матрасике,
совершенно обнаженный, мирно спал его подопечный,  прикрывшись  локтем  от
оголтелого  желтого  света.  Видно,  стало  парню  худо  после  всенощного
возлияния, он с трудом дотащился стада  да  так  и  рухнул  на  первое  же
мало-мальски подходящее место.
   Стены ванной были выложены плитками с изображениями пикантных  сцен  из
античной литературы. Степан медленно проплыл по ним, перешел на потолок  и
еще раз внимательно осмотрел спящего. Он был молод,  лет  на  пять  моложе
Степана, рослый, сильный. Спина и  плечи  веснушчатые,  светлые  рыжеватые
волосы, характерный шрам на правом  ухе.  Лица,  спрятанного  под  локтем,
Степан не видел,  но  спящего  узнал  безо  всякого,  труда.  Слава  богу,
зазубрил. И его облик, и его биографию. И до сего момента,  и  после  него
еще в течение двадцати двух  лет,  когда  этот  юноша,  буйно  предающийся
сейчас радостям после форменного побега из  родительского  дома,  приличий
ради  замаскированного  родственниками  под   выезд   на   учебу,   станет
заместителем министра иностранных дел и погибнет в  аэропорту  Палам,  при
авиационной катастрофе во время поездки в Джакарту.
   За урной с его прахом приедет в Дели вдова с четырнадцатилетним  сыном,
диковатым пареньком, который ничем не отличится в жизни, употребленной  на
процветание аргентинского филиала концерна "Филипс".  Ничем,  кроме  того,
что во втором браке станет отцом двух сыновей,  одному  из  которых  будет
суждена великолепная научная карьера. Все это будет так, если...
   За дверьми квартиры  раздался  шорох.  Степан  метнулся  по  потолку  в
прихожую, сгруппировался на косяке, поглядел. Ложная тревога. Это вернулся
с работы сосед, по дороге от лифта  уронил  полученную  почту  и  собирает
теперь разлетевшиеся яркие листы  какого-то  еженедельника.  Дверцы  лифта
снова с шорохом раздвинулись, в коридор вышли еще двое, он и она, обогнули
человека, собирающего журнал, и, не сказав ему ни слова, прошли  дальше  к
своей квартире.
   Время такое. Сейчас народ валом повалит.
   Степан   вытянулся   вдоль   притолоки,   пристроился   поудобней.    В
пенопластовой переборке было не очень-то - вязнешь. То ли дело  в  бетоне:
не движешься - летишь. Можно было перейти на бетонное перекрытие,  но  при
этом вход в квартиру оставался как бы не заслоненным. В сущности, это  без
разницы, он все равно успеет, но все-таки... Короче, чистая психология, но
Степан предпочел группироваться у притолоки, захватив часть двери, косяк и
стену прихожей. Площадь два квадратных метра, как положено...
   Тем временем соседку-продавщицу выгнал с работы ее бывший возлюбленный,
порядочная свинья. В отчаянии она готова поверить в своего нудного соседа,
она идет к нему. Но где же он? Он арестован по обвинению в пьяной драке  с
телекомментатором. Он  растоптал  свой  роскошный  диплом.  Пять  ночей  в
полицейской кутузке, и  он  готов  до  конца  своих  дней  кроваво  мстить
человечеству, посмеявшемуся над ним. Предстоит еще пять ночей,  но  кто-то
платит за него штраф, и его с гоготом вышвыривают прочь из кутузки.  Куда?
В объятия плачущей жены и соседки. Умиротворенный, он возвращается  домой.
Как хочется ему снова повесить на стенку свой диплом! Но тот  безвозвратно
испорчен. Не беда. Его сосед работает там, где их делают. Он принесет  ему
новый. Бесплатно. Еще бы! Он вел себя, как настоящий мужчина, когда дал  в
зубы этому паршивому комментаторишке...
   Все было тихо, лишь время от  времени  мурлыкали  лифты,  проносясь  по
шахтам. Делать было абсолютно нечего. По крайней мере, пока эта пара  спит
столь оригинальным образом. Черти! К вечеру оживут,  зашевелятся  -  сутки
навыворот.
   -  Д-о-л-о-ж-и-т-е  о-б-с-т-а-н-о-в-к-у,  -  тоненько  и  требовательно
отозвалась ниточка связи.
   Дупло, как же он это упустил из виду!
   Степан поспешно  доложился,  стараясь  выбирать  полированные  уставные
формулировки, - хоть этим загладить провинность!
   - В-а-с п-о-н-я-л, - сухо ответила ниточка и умолкла.
   Надо же, ляп какой!





   Академик  Чеботарев  считает,  что  показания  профессора  Зелиньски  и
эль-Шамуни  правильно  освещают  научную  сторону  дела.  Он  не  является
специалистом в  области  криминологии.  Но  даже  если  предположить,  что
подозрения против Мора - плод фантазии, нельзя отрицать  саму  возможность
подобного преступления. Рано или поздно к этой мысли  придет  какой-нибудь
фанатик или неуравновешенный человек. Следует разработать  систему  охраны
прошлого от подобных покушений. И ввести  ее  в  действие  сколь  возможно
быстрее. Чеботареву было известно ранее  о  бейрутском  эксперименте.  Его
этика  для  Чеботарева  всегда  была  сомнительна.  Чеботарев  располагает
материалами, позволяющими  считать,  что  надежность  ориентации  обратной
ветви переноса может быть достигнута с помощью фазовых методов. Не время и
не место вдаваться  в  подробности,  но  безопасный  возврат  человека  из
прошлого может быть  обеспечен.  Очевидно,  следует  выделить  бейрутскому
институту  средства  для  реконструкции  установки.  И  тем  самым   снять
трагические   акценты   эксперимента    и    закончить    его.    Героизм,
самопожертвование - это очень похвально, но гораздо похвальнее, когда дело
поставлено так, что в них нет нужды.
   Прекрасная, здравая  мысль!  Генерал  не  раз  твердил  об  этом  своим
подчиненным.
   Профессор Хауэлл считает, что в обществе существуют люди,  испытывающую
внутреннюю потребность в героизме. И  вне  зависимости  от  морали  личной
мораль общественная должна допускать для этих людей возможность  действия.
Это, так сказать, общее соображение. А теперь более конкретно.  Его  очень
заинтересовало   предложение   Чеботарева   о   реконструкции   бейрутской
установки. Как известно, эта установка состоит из двух одинаковых  частей.
Каждая из них работала на своего участника  эксперимента.  После  трагедии
вторая часть установки долгое время бездействовала. Эксперимент затянулся,
надежность работающей части резко снизилась. Теперь  обе  части  установки
работают на одного участника. Такой режим сам по себе достаточно опасен  и
в принципе недопустим. Единственный гуманный выход - сооружение еще одного
блока в безопасном варианте, если  он  действительно  так  безопасен,  как
утверждает  Чеботарев,  и  перенесение  тяжести  эксперимента   на   него.
Стоимость такого варианта достаточно высока, но другого выхода у нас  нет.
Совершил  или  не  совершил  Мора  свою   безумную   попытку,   установить
невозможно.  И  следует  принять  меры,  исходя  из  убеждения,  что   она
совершена. Это наш долг перед человечеством...
   Инспекция кораблей закончилась. Тридцать шесть  ипостасей  генерала  де
ль'Ойра преобразились в нормальные двадцать четыре.  Генерал  распорядился
отправить двенадцать ипостасей в резерв.  Мощность  первой  ипостаси  была
увеличена до тридцати пяти процентов, мощность шестой ипостаси - до десяти
процентов.  Остальные  десять  действующих  ипостасей  занялись   текущими
делами...
   Господин Маунг Тан считает, что  нельзя  возлагать  ответственность  за
происшедшее  -   точнее,   за   возможно   происшедшее   -   на   движение
моноперсоналистов в целом. Это действия одиночки. О  группе  "День  гнева"
господину Маунг Тану ничего не известно. И скорее всего это означает,  что
такой  группы  не  существует.  Казус  Мора  весьма   прискорбен.   Но   и
показателен. И в связи с этим господин Маунг Тан хочет высказать некоторые
соображения общего плана.  Было  бы  огромной  ошибкой  пытаться  оградить
прошлое от вмешательства, когда физически  существует  возможность  связи.
Как показывает опыт истории, административные меры в этом случае  обречены
на неудачу. Чем  больший  заповедник  для  настоящего  будет  представлять
прошлое, тем большую опасность будут представлять  собой  удачные  попытки
вторжения в это прошлое. Есть только  один  выход  -  максимально  связать
прошлое и настоящее десятками, сотнями тысяч нитей, превратить настоящее и
прошлое в  единый  организм.  Это  единственный  путь  снижения  опасности
единичного вмешательства. Без союза с  прошлым  нам  не  обойтись.  И  чем
смелее мы встанем на этот путь, тем менее ощутимы  окажутся  отрицательные
последствия этого переворота в истории человечества, о которых  здесь  шла
речь. Назревает самый большой социальный сдвиг  в  истории.  И  если  наше
поколение способно его осуществить, пусть ценою жертв, больших жертв,  наш
долг перед будущими поколениями принять всю их тяжесть на себя. Необходимо
рассекретить бейрутский эксперимент. Необходимо создать несколько десятков
установок, подобных бейрутской. Конечно, с учетом тех  усовершенствований,
о  которых  говорил  Чеботарев.  Необходимо  доверить  эксплуатацию   этих
установок научным центрам. И вступить в контакт с прошлым широким фронтом.
Да, это преобразит настоящее. Возможно, трагичным  образом,  как  об  этом
говорил профессор Зелиньски. Но  трагедия  будет  не  столь  велика,  если
впереди пойдут лучшие представители человечества, а не одиночки типа Мора.
В этом смысле отсутствие отрицательных  последствий  исторического  плана,
достигнутое в ходе бейрутского эксперимента, говорит само за себя.
   - Простите, мадам, я хотел бы задать присутствующим здесь  ученым  один
вопрос. Что  произойдет,  если  мы  попросту  выключим  сейчас  бейрутскую
установку?
   - Мора погибнет. Но погибнет и участник эксперимента.
   По воцарившемуся тяжелому молчанию генерал  де  ль'Ойр  понял,  что  он
проиграл бой. Странные люди! Вопят о катастрофе, об ужасной опасности  для
человечества, предсказывают жертвы, жертвы, жертвы! И  тут  же  превращают
ими же самими созванное совещание  в  жаркие  теоретические  дискуссии.  И
оказываются неспособны пожертвовать жизнью одного человека, которого  сами
загнали в смертельно опасную ловушку! Мадам Трантакавитас тоже не  возьмет
на себя ответственности за такой шаг. Перед  лицом  трагедии  определенной
она предпочтет трагедию неопределенную.
   - И тем не менее я подчеркиваю, что выключение  установки  дает  нам  в
данный момент твердые гарантии...
   Пришел первый доклад. У профессора Шавиля никогда не было ассистента по
имени Джузеппе Мора...
   - Генерал, мне ясна ваша точка зрения.
   Де ль'Ойр еще раз обвел взглядом  присутствующих.  Нет.  Никто  его  не
поддержит. Никто. Болтуны. Или он прав в  своих  подозрениях,  и  все  это
спектакль, разыгранный с совершенно определенной целью. На  почве  первого
же мало-мальски  подходящего  инцидента,  умно  раздутого  до  невероятных
размеров. Умно. Крик, крик, крик - и тут же настойчивые напоминания о том,
что никаких доказательств нет.
   - У меня вопрос к вам, генерал. Какие иные меры могут  быть  предложены
силами порядка для предотвращения возможного покушения Мора?
   И все-таки это очень похоже на  спектакль.  Неужели  они  действительно
способны остановиться перед необходимостью пожертвовать  одним  человеком,
когда опасность грозит всему человечеству!
   - Во все времена для предотвращения покушения существовала только  одна
мера - задержание злоумышленника. Задержать его в подобных обстоятельствах
значит отправить в прошлое силы, достаточные для таких  действий.  Другого
пути нет.
   - Что значит "силы"?
   - Для круглосуточной охраны  одного  человека  при  наших  возможностях
должна действовать группа встречи, состоящая из четырех человек:  командир
и трое подчиненных.
   - Дает ли это гарантию?
   - На протяжении  короткого  промежутка  времени.  Люди  устают.  Группа
должна сменяться каждую декаду.
   - Это предельный срок?
   - Да. К концу декады мощность группы понизится до семидесяти процентов.
   - Это все, что необходимо?
   - Если считать, что объект покушения  известен.  Но  он  известен  лишь
предположительно. Следовательно, необходимо направить в  прошлое  еще  три
группы поиска и преследования. В том же  численном  составе.  Плюс  общего
командира.
   - Всего семнадцать человек. Вы считаете, что этого достаточно?
   - Учитывая особые условия, я называю цифры, в полтора раза  превышающие
нормативы.
   - Хорошо. Вопрос к вам, сеньоры. Осуществима ли переброска в прошлое  в
таких масштабах?
   - Принципиально ничего невозможного в этом нет.
   - Каковы минимальные сроки подготовки?
   - Но это зависит...
   - Простите, профессор Хауэлл,  я  прошу  назвать  минимально  возможные
сроки. И только...
   Поступил второй доклад. Получив отпуск из института, Мора передал  себя
в Афины. В тот день и за последующие дни  до  утечки  энергии  из  батарей
бейрутской установки четыре тысячи триста шестнадцать мужчин  проследовали
из Афин в Бейрут. В списках фамилии Мора  нет.  Есть  четыре  сравнительно
близких по облику человека.  Один  находится  близ  Бейрута  в  санатории.
Розыск остальных трех ведется...
   - Шестьдесят дней при неограниченных средствах.
   - Ваше мнение, сеньор Чеботарев?
   У академика  Чеботарева  нет  оснований  оспаривать  мнение  профессора
Хауэлла. Но подбор и подготовка  кадров  -  вот  в  чем  вопрос.  С  одной
стороны, требуется полная историческая  пассивность,  с  другой  -  высшая
активность. Возможно ли это сочетать?
   Эффективность армейских учебных центров хорошо известна, и  генерал  де
ль'Ойр не видит необходимости обсуждать здесь этот вопрос.
   - Место?
   - Предпочтительно Датчфорд или его ближайшие окрестности. Я имею в виду
Датчфорд две тысячи второго  года.  В  современном  Датчфорде  потребуется
определить сопряженную точку с  точностью  до  десятков  метров  -  задача
вполне разрешимая.
   Вот и все. Сейчас последует раскрытие  фонда  президентуры,  приказ  на
развертывание военно-строительных  батальонов.  И  через  шестьдесят  дней
господа ученые увидят в действии  игрушку,  которой  так  долго  и  тщетно
добивались. Не исключено, что тут  же  найдется  Мора.  Не  в  прошлом.  В
настоящем. Его пожурят.
   - Благодарю вас, сеньоры. Генерал, сеньор Маунг Там, я  не  сомневаюсь,
что, высказывая свое мнение, вы действовали в силу данных вам полномочий и
обычаев своих ведомств. Я прошу вас извинить меня  за  то,  что,  принимая
решение, я не воспользуюсь вашими советами.
   Генерал сдержанно кивнул.
   Кварт-майор Година - это  подходящая  кандидатура.  Энергичен,  опытен.
Необходима консультативная группа ученых.  Главный  консультант  -  доктор
Джордж Ю. Присвоить Джорджу Ю временно звание квинт-майора.  Иначе  Година
его сомнет. А старшим по чину, пусть и временным, пусть  и  далеко  не  во
всем - что и хорошо - он подчинится.  В  необходимых  пределах.  Временно.
Образцовый офицер...
   Поступил доклад. Рота особого назначения закончила переброску из лагеря
"Перистерона" в Бейрут и приступила к  перехвату  контроля-над  бейрутской
установкой...
   Вот так, господа ученые! Как бы вам  не  лишиться  и  той  единственной
игрушки, которая у вас до сих пор была!  Не  умеете  вы  играть  с  такими
вещами.
   - Позвольте, но шестьдесят дней! А ведь Мора, если...
   Если, если, если! Не довольно ли на сегодня этих "если"!
   - Мора тоже нужно время. Вряд ли он так хорошо знает тогдашние  обычаи,
чтобы действовать быстро и решительно, не вызывая  подозрений.  Тем  более
что погони он не ждет и будет тщательно рассчитывать каждый свой шаг.
   Поступил  доклад.  Заявитель  подтверждает  свои  показания.  Он  готов
сотрудничать с военно-следственной группой и готовит для нее доказательные
материалы...
   - Эрих, подготовьте документы на подпись. Немедленно известите об  этом
всех членов президентуры.





   Было уже около шести вечера, когда в прихожей заурчал телефон. Ни он  в
ванной, ни она в комнате даже не шелохнулись, но тот, кто звонил,  видимо,
знал, куда звонит, и трубки не вешал. Наконец из ванной комнаты  донеслось
недовольное ворчанье, забренчали какие-то пластмассовые мелочушки, задетые
нетвердой   рукой,   дверь   распахнулась,   и    полусонный    подопечный
кандидат-лейтенанта, как был, в  чем  мать  родила,  вышел  в  коридорчик,
подождал - а  вдруг  умолкнет?  -  и,  не  дождавшись,  тяжко  двинулся  к
телефону.
   Тем временем Степан совершил быстрый маневр вдоль  соединения.  Звонили
из телефона-автомата на  Грант-авеню.  Двое,  парень  и  девушка,  опасных
примет нет.
   - Н-ну? - мрачно буркнул подопечный в трубку.
   - Волли, привет! - сказал парень из автомата. - Как оно?
   - Напополам.
   - Дрыхнешь, что ли?
   - Само собой.
   - Дрыхнет, - радостно сообщил  парень  девушке  и  снова  приложился  к
трубке. - А как настроение?
   - Чего-то хочется, - мрачно ответил  подопечный,  почесывая  затылок  и
опираясь локтем на дрогнувшую стенку.
   - Ну, это дело поправимое, - с готовностью отозвался  собеседник.  -  Я
тут с Пегги, она достала на  вечерок  "Троецарствие".  Потрясная  музычка!
Высший класс!
   - Я ее целую. В родинку.
   - Но-но! - хохотнул собеседник. - Охальник! Пегги, он тебя целует.  Так
нынче мой черед, мы сейчас забросим невод и  часикам  к  восьми  нагрянем.
Лады?
   - Вали, вали, - с тем же мрачным одобрением  отозвался  Волли,  повесил
трубку, обернулся к зеркалу, неопределенно  поглядел  на  свое  отражение,
сладко и широко  зевнул,  с  хрустом  потянулся,  хлопнул  себя  по  боку,
глубоким басом пропел:

   - Как у нас в Амстердаме
   Девы ходят стадами, -

   и направился на кухню.
   Пение  прервалось,  донесся  довольный  боевой  рык,  хлопнула   дверца
холодильника, завыл вентилятор мусоропровода, коридор  квартиры  осветился
из кухни солнечным светом.
   Доложив по связи о звонивших, Степан получил на них "добро" на  допуск.
Авансом. Видимо, намечавшееся и на сегодня веселье не было для  начальства
такой уж неожиданностью.
   Между тем Волли учинил на кухне основательное  побоище.  Он  подошел  к
делу с подкупающей простотой: все, что оскорбляло его  взгляд,  немедленно
отправлялось в мусоропровод. Размокшая коробка с мороженым, пустые  банки,
бутылки, мятые тарелки. Он дрогнул только перед холодильником. Похоже,  он
в принципе готов был и его отправить туда  же,  но  тот  не  пролез  бы  в
отверстие. Поколебавшись, Волли помиловал холодильник. Но выгреб из него и
вверг в бездну все, что там было, кроме двух  огромных  лимонов  и  черной
пузатой бутылки, смыл ледяные наросты горячей водой и собрал с  пола  лужи
вакуум-отсосом.  Совершив  подвиг  чистоты,  он  уселся   перед   открытым
холодильником, с удовлетворением осмотрел его и пропел:

   - Оранский встал на стремена
   И поднял лезвие стальное:
   "Не мы - король сказал: "Война!"
   Кто в бога верует, за мною!".

   Он  приложился  к  черной  бутылке,  пополоскал  рот,  встал,  выплюнул
коричневую жидкость в мусоропровод, один лимон и черную бутылку спрятал  в
холодильник поглубже, захлопнул дверцу, подошел  к  окну  и  стал  чистить
второй лимон.
   Это был не лимон. Это было что-то вроде, но Степан  не  знал,  как  это
называется. В его времена таких  не  было,  а  Йерг  их  не  употреблял  и
названия не знал. Могучие ручищи Волли, казалось,  должны  были  раздавить
неведомый Степану фрукт, но он как-то на удивление  деликатно  обошелся  с
ним, разделил на целенькие дольки и, вкусно причмокивая,  съел.  По  кухне
пошел приятный эфирный запах.
   Покончив с уборкой, Волли отправился в ванную  и  устроил  там  буйство
стихий с песнями, фырканьем и плеском. Нет, парень  был,  судя  по  всему,
молоток! Вот только слуха нет. А дева-то! Спит, как рояль на складе.
   Вымытый и посвежевший, все в том же мундире, Волли двинулся  в  комнату
и, как видно, был приятно поражен, обнаружив, что он в квартире  не  один.
Он бесцеремонно сдернул  с  девицы  прикрывавший  ее  халатик,  благодушно
шлепнул ее, проревел ей в ухо "Как у  нас  в  Амстердаме"  и,  пренебрегая
невнятным жалобным мычаньем, взвалил девицу на плечо  и  понес  в  ванную.
Держа свою жертву на плече, напустил в ванну  воду  и  обрушил  туда  свою
ношу, к тому времени не так уж решительно против этого возражавшую.
   С часок после этого они провели на диване в добром согласии,  а  Степан
скромности ради убрался в прихожую на свою притолоку. Все понятно,  служба
она есть служба, это с одной стороны, а с другой - Волли  здесь  хозяин  и
волен вести себя, как ему угодно, но в  целом...  Во  всяком  случае,  при
очередном докладе Степан обошелся без подробностей, но  не  в  этом  дело.
Волли вел себя так по-великански  добродушно,  откровенно  и  могуче,  что
тайное  Степанове  соглядатайство  начинало  выглядеть  как-то  уж   очень
противно. Н-да!
   Короче, когда  явились  первые  гости,  дама  Волли  -  ее  звали,  как
выяснилось, Плэзанс, сокращенно Плэзи, - была к этому почти готова, только
брови подвести.  А  сам  Волли,  учинив  и  в  комнате  сражение  гезов  с
испанцами,  завершившееся  победой  чистоты  и   порядка,   успел,   тайно
сопровождаемый Степаном, совершить лихую вылазку в бюро  заказов  этажа  и
вернулся с полным набором припасов  для  нынешнего  пиршества.  Начиная  с
тарелок, рюмок и синтетического омара - по-видимому, это была его слабость
- и кончая сложным пластиковым сооружением, в которое было упрятано  почти
готовое к употреблению чуть ли не все меню китайского ресторана на девятом
этаже. Сооружение было торжественно водворено в термошкаф. Включить на три
минуты - и можно подавать на стол.
   От хлопот по хозяйству Волли стало жарко, и он стащил  с  себя  надетую
было рубашку. На его  груди,  покрытой  золотистыми  курчавыми  волосками,
блестели капельки пота. Все он делал только сам, мощно, складно.  Он  весь
светился счастьем самостоятельной жизни, именно такой, о  какой  мечтал  в
лощеном леднике родительского дома. Который, слава тебе, господи,  остался
далеко, по ту сторону океана. Шиш достанешь!
   Девы только попискивали, увертываясь у него из-под ног, а он носился  и
пел. В его концертную программу нынче входила только одна песня, все та же
"Как у нас в Амстердаме". Слух у Волли был и вправду не очень, но  он  пел
на сотню ладов и настроений, и песня не  надоедала  Степану.  Он  старался
запомнить ее. Не для отчета -  для  себя.  Чтобы  петь  ее  четыреста  лет
спустя.

   Вы меня не корите,
   Я на этом корыте
   Поплыву в Амстердам.

   А вот музычка, доставленная Пегги, Степану не понравилась. Какой-то хор
кошачий. Но на всякий случай он записал кое-что. Не для себя - для отчета.
   Компания собралась небольшая - всего три пары. Была она дружная, хорошо
спевшаяся.   Побалаганили,   потрепались,   поплясали   под   это    самое
"Троецарствие". Так что вечеринка ничем не отличалась от  тех,  в  которых
сам Степан участвовал  в  своем  времени.  На  них  всегда  хорошо,  когда
немножко стукнет в голову. А трезвому так хуже нет. Как-то глупо все.
   Но   была   в   этих   ребятах   какая-то   полнокровная    глубочайшая
жизнерадостность. Они не навязывали себе веселья, они веселились от  души.
И с полным знанием дела извлекали все возможное удовольствие из пищи, вина
и приятного общества.
   Внизу у Йерга все было в порядке. "Фиатик" был вымыт, заправлен, колесо
заменено. Даже какой-то клапан был с сомнением потроган, но пока  оставлен
на месте.
   Машин в зале набралось больше полусотни. В  светящемся  кубе  суетилась
какая-то  комедийна  с  поцелуями,  стрельбой  и  межпланетными   гонками.
Поколебавшись, Степан решил, что ничего плохого  не  случится,  если  Йерг
сходит  в  кафетерий.  Ненадолго.  На  полчасика.  И  ничего  плохого   не
случилось. Заведение оказалось не кафетерием, а итальянским ресторанчиком.
На коричневых, под мореный дуб,  стенных  панелях  красовалась  поддельная
старинная утварь и доподлинные связки лука, чеснока  и  каких-то  душистых
трав. Гости побогаче пили  вино  из  бутылок,  оплетенных  соломой,  гости
победнее обходились без такой упаковки. Но пиццу подавали всем одну  и  ту
же, пухлую, затейливую, жгучую. Степан давно так вкусно не ел. Да и  Йерг,
никогда не бывавший здесь, запомнил это заведение - побывать там снова  на
радость самому себе. А заодно и Степановым сменщикам.
   Наверху веселье шло своим чередом. Не  выдержав  "Троецарствия",  Волли
выкатил  на  середину  комнаты  игрушечную  мортиру.  Ее  крохотное  жерло
смотрело Степану  прямо  в  глаз.  Он  посторонился,  и  вовремя.  Мортира
грохнула,  ядро  трахнуло  в  потолок,  лопнуло  и  облило  всех   дешевым
одеколоном. Это был салют в честь синтетического  омара.  Дамы  решительно
отказались от него, а мужчин Волли и не  спрашивал.  Он  в  единый  момент
управился с омаром, не упустив и своей  доли  китайского  меню.  Следующий
залп мортиры погасил в квартире свет. Поднялся писк. Был зажжен  крохотный
ночник в углу, и  Волли  возжаждал  песен.  Пегги  и  ее  кавалер  куда-то
незаметно исчезли, а четверо  оставшихся  исполнили  смешанную  программу,
завершив ее любимой песней хозяина. Расчувствовавшийся  Волли  пел  против
обыкновения негромко, соблюдая красоту пения. Ведь пели не просто  так,  а
на четыре голоса.  И  получилось  действительно  неплохо,  у  "Амстердама"
оказалась очень милая простенькая мелодия.
   В половине одиннадцатого  Волли,  пошатываясь,  встал  и  объявил,  что
желает прокатиться по свежему воздуху и приглашает всех присутствующих.
   - Волли, уймись, - сказала ему Плэзи.
   - А где Пегги? Я обещал поцеловать ее в родинку! - взревел великан.
   - Уймись, тебе говорят!
   - Пегги! - воззвал артиллерист, заряжая мортиру, и направился к ванной,
не дождавшись оттуда отклика.
   Плэзи пришлось спасать положение. Утихомирить Волли удалось лишь на том
условии, что они все четверо сейчас же отправятся кататься.  Ненадолго.  И
не в центр города, а куда-нибудь в сторону, где меньше  шансов  угодить  в
лапы дорожной инспекции. Удовлетворенный Волли выпалил очередной  заряд  в
какую-то красотку на экране телевизора.
   Вот незадача! А  как  же  Йергу  к  Дэди?  Разошелся  дурошлеп,  и  так
некстати. Степан торопливо затряс ниточку связи. Может, напустить на  них,
пускай проспятся!
   - Н-е в-м-е-ш-и-в-а-т-ь-с-я! - приказала ниточка. - С-л-е-д-у-й-т-е з-а
н-и-м-и, д-е-ж-у-р-с-т-в-о с-д-а-д-и-т-е н-а х-о-д-у...
   Уже несясь на своем "фиатике"  вслед  за  "фольксвагеном"  в  желтые  и
розовые цветочки, Степан понял, какого он  дал  маху.  Надо  было  держать
"фиатик" сзади на пяти процентах присутствия, а девяносто  пятью  прикрыть
Волли в его машине. А он второпях - да и командир как-то неясно  сказал  -
весь  собрался  в  "фиатике".  И  теперь  ему  ничего  не  поделать.   Его
самостоятельная скорость движения в бетоне около сотни в час,  а  "фолькс"
рвет на ста восьмидесяти. Так что Волли фактически открыт. Эх, ляп,  какой
ляп! Может, он притормозит, так чтобы успеть перегруппироваться? И как тут
передавать дежурство?
   - П-р-о-д-о-л-ж-а-й-т-е д-е-ж-у-р-с-т-в-о! - внезапно ожила ниточка.  -
П-р-о-д-о-л-ж-а-й-т-е д-е-ж-у-р-с-т-в-о. К-а-к п-о-н-я-л-и?
   Это что за новости!
   - В-а-с п-о-н-я-л, - ответил Степан, вцепившись глазами в  ускользающие
во тьму задние светлячки "фолькса". И выложил все, как на духу. Что  Вольф
Ван-Даан  ведет  машину  зело  навеселе.  И  пока,  пока  -  безо  всякого
прикрытия.





   Приказ есть приказ. Без нужды приказов не отдают. Зачем приказ,  почему
приказ -  пусть  выводят  писаря.  Те,  кто  получил  приказ,  должны  его
выполнять. И выполнять красиво. Красиво выполнить красивый приказ - это  и
есть жизнь. А красивый приказ - это приказ, в котором четко  сказано,  что
делать, и дана свобода, как делать. С тех пор как бакалавр-лейтенант Форан
Година положил в основание своей жизни эти  весомые,  надежные  кубические
заповеди, прошло тридцать лет. Правильно он поступил, этот юнец. Умница он
был. И тридцать лет потом он тоже был умницей. Чему доказательство  вот  -
кварт-майорские нашивки.
   Могучий мужик - кварт-майор. И ходит по кратчайшим расстояниям.  Быстро
ходит. А где пройдет, там второй раз ходить не  приходится.  И  это  знают
все. И начальники, и подчиненные.
   Смирно! Стоять - вольно.
   Шесть декад тому назад  кварт-майор  Година  получил  приказ:  очистить
квартал от имеющихся сооружении и развернуть на этом месте  спецсооружения
согласно особому титульному списку. Через час он  уже  связался  с  мэром.
Тот, конечно, кивал на муниципалитет, на то, на се. Философ! Муниципалитет
он собрал не через неделю, а через три часа, хотя поначалу впал в истерику
и заявил, что это невозможно и, главное, против правил.  И  пока  вся  эта
шарманка тянула, кто в лес, кто по дрова, кварт-майорская малышня собирала
колонну первого броска. Философы все еще решали вопрос, а третья  ипостась
кварт-майора уже  встречала  колонну  на  подходе  к  району.  К  двадцати
ноль-ноль были поставлены сборные бараки для первой  команды,  в  двадцать
тридцать его вторая  ипостась  пробовала  ужин  для  людей.  Муниципалитет
капитулировал перед его первой ипостасью в двадцать сорок пять.
   В три дня был готов временный корпус, и все конторы-шманторы в квартале
получили  тридцать  шесть  часов  сроку  на   эвакуацию   и   переселение.
Кварт-майор при своих четырех ипостасях управился бы и за восемнадцать, но
не лезть же самому в эти насиженные столетиями дебри! Что там? Водопровод,
канализация, связь, энергопитание, транспорт на  двух  уровнях.  Еще  что?
Выход метрополитена. Перенести. В семьдесят  два  часа.  Малышня  облепила
квартал, как пчелки! И на сорок первом часу после объявления об  эвакуации
на  квартал  двинулись  саперы.  Сон,  отдых  посменно.  По  пустякам   не
беспокоить. Что пустяк, что не пустяк, вы должны понимать сами. Через пять
суток здесь должно быть ровное пустое место. Хлам вывезти на  переработку.
Не справляется? Согласуйте с философами места для  свалки  -  пусть  потом
хоть сто лет перерабатывают. Ишь,  вздумали  урвать  куш  за  чужой  счет!
Дозаседались.
   Через пять суток все четыре полевые  ипостаси  кварт-майора  сошлись  в
одно, чтобы  с  удовлетворением  обозреть  расчищенный  полигон.  Было  не
по-сентябрьски пасмурно, почти  темно,  порывистый  ветер  швырял  в  лицо
путаные дождевые струи. Сержант  распахнул  дверцы,  кварт-майор,  един  в
четырех  лицах,  вышел  из  кабины  временного  пункта  деления-соединения
личности, принял рапорт у заместителя, спиной усек, что вслед за ним вышел
из кабины доктор Ю, про себя похвалил его -  да  и  себя  заодно:  хорошую
драйку задал  он  этому  философу  за  полторы  декады!  -  оглядел  строй
офицеров, поздоровался и двинулся мерным шагом по диагонали  полигона,  не
сворачивая перед лужами. За ним - заместитель и доктор Ю, следом - офицеры
в колонну по одному.
   Прелесть! Не полигон, а плац в раю. Вот теперь будем строить. Смир-рна!
Объявить по командам - людям двадцать четыре часа  отдыха  с  увольнением.
Бакалавр-лейтенант    Монтейру,    кандидат-лейтенант    Дюбуа,    старший
кандидат-лейтенант Стаффорд, два шага вперед! За отличную работу от  имени
командования  два  года  дополнительного   стажа.   Прим-майор   Гонзалес,
секунд-майор  Йогмундссон,  три  шага  вперед!  За  отличную  работу   год
дополнительного   стажа.   Всему   офицерскому   составу   шесть   месяцев
дополнительного стажа. Всему рядовому составу -  месяц.  Встать  в  строй.
Равняйсь! Смирно! Нале-е-ву! Шагом марш!
   Льется дождик, ветер лих. А солдату что до них! Не  сахарные.  Строевым
шагом по такому плацу в дождь - в этом есть своя прелесть.  Прелесть,  да.
Кто ее понимает, тот кварт-майору брат родной. А все прочие от него рысью,
в галоп, с приседаниями, щель в небесах!..
   Льется дождик, ветер лих!  Доктор  Ю,  мне  спрашивать  у  вас,  как  с
документацией? Вы же слышали - людям дано  двадцать  четыре  часа  отдыха.
Через двадцать четыре часа документация первой очереди должна быть введена
в машины. Вам недаром дано на это время пять  ипостасей.  Да  и  философам
вашим исхлопотано кому по три, кому по четыре.  Вот  и  управляйтесь.  Вам
приказывать я не могу. А жаль.
   Сроки.  Слаженность.  Темп.  Разве  можно  останавливать  таких  ребят!
Строительные батальоны! Они же бога разнесут по кубикам и  построят  вдвое
больше. Так что пошевеливайтесь, доктор Ю. Эта история с перекрытиями была
достаточно показательна, и я рад, что вы сделали из нее выводы. И  кстати,
раз вам на это время  присвоены  права  квинт-майора,  потрудились  бы  вы
надеть форму и носить ее как подобает. И хотя право у вас на это есть,  но
со мной, кварт-майором, беседовать на уровне ниже второй ипостаси - это не
принято. Я уж как занят, а третьей к вам еще ни разу  не  оборачивался.  А
тоже формально могу. Уж вы простите меня за совет,  но  не  объясняйте  вы
никому ничего, когда у  вас  просят  указаний.  Мне  можете  объяснять,  я
стерплю - закаленный, не то видал. А  малышня  расстраивается,  недолго  и
захандрить. Это не дело.
   Ветер лих!
   Первая  очередь  -  курсантская  школа,  энергоблок.  Тераджоуль   раз,
тераджоуль два. Переключатели. Что? Нет на такую мощность? Сержант, связь!
Предприятие трех-четырехлетнего возраста, быстрорастущее! Нет таких?  Нет,
все  эти  бронтозавры  нас  придушат.  Студия  физики  военно-строительной
академии плюс спецмастерские третьего  управления  плюс  зеленый  угол  на
поставки. Да!  Личное  распоряжение  генерал-ректора.  За  счет  спецфонда
президентуры. Сержант, передайте меня в приемную генерала.
   Ветер лих, ветер лих!
   Вот видите, доктор Ю, как  у  нас!  Испытания  переключателей  двадцать
второго. Лично. Топорная работа - да, шесть душ обслуги - да,  но  они  не
откажут. Не то что ваши  формирователи  пучностей.  Кстати,  как  с  ними?
Осталось пять дней. Что? Грипп? Медслужба сил порядка. Завеса - не завеса,
хоть на сорок восемь часов, мне какое дело! Я знаю одно - гриппа у меня  в
командах не должно быть. А как этого добиться - это ваше дело. Доктор Ю, а
можно без трех вариантов, без преимуществ,  без  недостатков.  Скажите  вы
наконец, что вам нужно, и, если ваши философы с  этим  не  управляются,  я
готов связать вас, с кем следует.
   Лье-о-о-отся! Дождик!
   Три недели дождя! Увеличить калорийность пайка на одну группу для  всех
полевых команд. Сократить  рабочую  смену  до  четырех  часов.  Затребуйте
резервную часть, подготовьте размещение, питание. Вот и запасные "Гефесты"
пошли в дело. Не вы ли, доктор Ю, делали плечиком, когда я их заказывал  и
отвлекал людей на складирование? Ах, это была ваша четвертая  ипостась.  Я
же вам говорил, не ниже второй. Экзамены будете принимать без меня. Это не
по моей части. Да, первую группу в моем присутствии, я должен это  видеть.
А дальше - без меня. До  автоматизма.  Есть  рефлекс-аппараты  для  этого.
Отчислять с убавлением стажа. Это их подхлестнет. Двоих. По вашему выбору.
Коридор без  окон,  лифт  без  окон,  переход  без  окон.  Рассредоточение
внимания при этой гамме не свыше десяти процентов в первые полчаса,  затем
спадает. Так записано в инструкции. Значит, так оно и есть. Мы  с  вами  -
нетипичный случай. Наши личные вкусы остаются  при  нас.  Вы  же  все-таки
философ, квинт-майор Ю, а они офицеры. Понимаете - офицеры.
   Ветер лих!
   Виновных я не ищу, они ко мне приходят сами. Так лучше для дела  и  для
них. Благодарю вас за сообщение, но я хотел бы знать, во что это выльется.
Ах, вы не готовы. Вы хорошо запомнили, что информация должна быть  скорой,
хвалю, но вы забыли, что она должна  быть  полной.  Напоминаю.  Через  две
недели я сдаю объект, и я его сдам. Полностью работоспособным. Вот  почему
я даю вам два часа на расчеты. Генерал-ректору докладываю я, а  не  вы.  И
он, и я, мы оба знаем, о чем я ему должен доложить. А если  я  докладываю,
что все готово - иного доклада не будет,  -  так  это  означает,  что  все
готово, щель в небесах! Секунд-майор, данной мне властью возлагаю  на  вас
обязанности терц-майора. Уж вам-то мне не объяснять,  на  что  вам  третья
ипостась. Вы обеспечиваете дополнительный титульный  список,  который  вам
доложит доктор... квинт-майор Джордж Ю через два часа. И помните -  больше
самостоятельности. Если им нужна эта замшелая история, дайте им ее всю.  Я
сказал - всю! Я строю объект, а не руковожу его работой. Прикажут  -  буду
руководить. И во всем разбираться. Пока пусть разбираются они.
   А солдату что до них!
   Да, генерал. Есть, генерал. Так точно. Поузловая проверка  завершена  к
восемнадцати ноль-ноль. Семьдесят восемь процентов  по  высшему  баллу.  В
двадцать четыре ноль-ноль - пробная засылка агентуры.
   Дети мои, вы понимаете, первая засылка  связана  с  большим  риском,  с
большой опасностью. Я готов взять на себя  ответственность  за  назначение
любого из вас первым, но у вас есть свои права, и я их уважаю. Так кто  из
вас готов отправиться в прошлое для выполнения  спецзадания  президентуры?
Благодарю, иного я и не ожидал. Так я и доложу командованию.
   Служу человечеству!
   Первая ипостась  кварт-майора  Форана  Годины  стояла  навытяжку  перед
дверьми кабины деления-соединения личности, ожидая появления  генерала  де
ль'Ойра.  Вторая  ипостась  подписывала  в  штабе   ежедневную   ведомость
расходов,  третья  лично  присутствовала  при  приеме-передаче  агентов  в
"вороньем гнезде" на верхушке семидесяти  метровой  башни  ПМВС  -  пункта
межвременной связи,  развернутого  и  запущенного  в  положенный  срок.  А
четвертая где-то  в  тысяче  километров  отсюда  участвовала  в  заседании
отдела-IV штаб-квартиры сил порядка.
   Двери кабины  налились  красным  светом,  погасли,  вспыхнули  зеленым.
Кварт-майор подтянулся еще звонче, двери раздвинулись, и генерал де ль'Ойр
шагнул на красную ковровую дорожку.
   "Вторая ипостась! Ого!" - отметил про себя  кварт-майор,  встречавшийся
до сих пор не выше, чем с шестой. Он сделал  шаг  вперед,  четко  приложил
руку к головному убору и доложил генералу о выполнении приказа.





   Все произошло где-то около полуночи километрах в ста от  города.  Когда
после длинного пологого подъема глазам Степана открылась выемка, в которую
полминуты назад провалились  задние  светлячки  машины  Вольфа  Ван-Даана,
Левочкин похолодел. Там, внизу, лоб  в  лоб  "фольксвагену",  ослепительно
сияя фарами, неслась встречная машина.
   Капут!
   Внезапно какая-то тень накрыла слепящий свет, и Степан снова ослеп,  на
этот раз от темноты. Донесся гулкий удар, звон, скрежет.
   Капу-ут!
   Он  включил  фары.  И  увидел  белую-белую  стремительно  надвигающуюся
шевелящуюся безобразную груду.
   Дупло! Капут!
   Он резко затормозил, и тут из-за его спины молнией вынеслась  еще  одна
машина и рванулась по левой стороне в обход груды. Сменщик. Куда?
   За грудой, на подъеме, Степан различил  стремительно  убегающие  задние
светлячки и два светлых  пятна  на  дороге.  Машина,  обогнавшая  Степана,
включила фары  и  облила  резким  светом  розовые  и  желтые  цветочки  на
уносящемся "фольксвагене". Фольксвагене? Что же?..
   -  Вам  стоп!  -  приказала  ниточка.  -  Вам  стоп.  Осмотрите   место
происшествия. Доложите обстановку.
   Йерг, слава богу, спал. Пусть спит.
   Выехав на обочину метрах в ста за грудой, Степан дал задний ход и почти
вплотную подъехал к месту аварии. Обернувшись вслед уходящим  машинам,  он
не увидел их огней. Они уже скрылись за гребнем очередного холма. Ушли.
   Стояла тишина. Мертвая тишина. Только что-то булькало. Между  подошвами
и бетоном противно скрежетал гравий. Знобило.  Сыро.  И  подташнивало.  От
происшедшего.
   Перед Степаном в темноте, покосившись набок и вперед, высился  огромный
длинный автофургон. На боку автофургона светящейся краской  было  написано
"БУХАРА". Тот  тряпковоз?  Быть  не  может!  Степан  прошел  вперед  вдоль
"БУХАРЫ" и не сразу понял, почему шоферская кабина фургона так бесформенна
и велика. Как так могло?.. Что-то сложное и громоздкое прянуло  сверху  на
кабину, раздавило ее, словно спичечный коробок,  и  так  и  осталось  там,
наверху, распластанное,  как  хищная  птица,  пригвоздившая  к  земле  еще
трепещущую добычу.  Передние  баллоны  автофургона  лопнули,  он  ткнулся,
исковерканной мордой в развороченную бетонную плиту дороги.
   Степан бессознательно протянул руку, чтобы потрогать, и  больно  ударил
пальцы о невидимый во тьме торчащий кусок металла.
   Только тут он вспомнил, что у него есть в багажнике дорожный фонарь.  И
надувная кукла. Она ему теперь будет телом. Йерга на  всякий  случай  надо
оставить в машине.
   Он побежал было за фонарем. И пришлось заставлять себя бежать - ноги не
слушались, ему казалось, что он вот-вот упадет.
   -  Доложите  обстановку.  Немедленно  доложите  обстановку,  -  властно
потребовала ниточка.
   - Сейчас, сейчас, - торопливо  ответил  Степан,  переходя  в  куклу.  -
Сейчас.
   - Кандидат-лейтенант, возьмите себя в  руки,  -  приказала  ниточка  и,
помолчав, повторила: - Доложите обстановку.
   Степан осветил фонарем груду над кабиной и увидел, что это были  смятые
останки легкового автомобиля. "Тойота".  Рыженькая  "тойота".  Она  самая!
Значит... Как же это могло получиться? Как это могло получиться?  Как  это
могло...
   И вдруг он понял.  Понял!  "Тойота"  шла  за  "БУХАРОЙ".  До  последней
секунды. А когда тому парню в ней стало ясно, что сейчас... И  что  он  не
успеет обогнать... и что есть шанс, что встречный  прикрывающий,  то  есть
он, Степан Левочкин, может не сработать... А он не сработал. Не  сработал,
дупло!.. Водитель ушел в "тойоту"... Перегруппировал свой внутренний запас
в кинетическую... Метнул машину-себя вверх, вперед, обрушил ее  на  кабину
"БУХАРЫ" и прихлопнул!.. А сам... А сам еще успел оттолкнуть "фольксваген"
влево. Мамочка мамочка, сколько ж он успел! Сколько ж он успел!.. И вот он
лежит на кабине... Неживой... Потому что всю  энергию,  всю  энергию...  И
виноват в этом он, Степан, оставивший Вольфа без прикрытия.
   А тот, в кабине "БУХАРЫ"?
   - Энергию мне, - потребовал Степан. У  него-то  было  время  запросить,
распределить. Эх! - Пятьсот килоджоулей. Еще пятьсот.
   Чудовищная сила влилась в него, что-то  сверкнуло  в  глазах.  Он  стал
твердым. Напряженным. Всемогущим.
   Повинуясь его приказу,  останки  "тойоты"  со  скрежетом  приподнялись,
отплыли немного вперед и  плавно  опустились  на  шоссе.  Одним  движением
пальца Степан вспорол мятый верх кабины "БУХАРЫ" и отогнул его на сторону,
как крышку консервной банки. Да, так и есть.  Все  сиденье  залито  желтой
воскообразной массой. Это все, что  осталось,  что  должно  было  остаться
после того, как "БУХАРА" потерял способность сознательно управлять собой в
мире, отстоящем от покинутого им на триста девяносто четыре года.
   - Докладываю, - сказал кандидат-лейтенант. - Докладываю...
   Может, все-таки жив?.. Тот, из "тойоты"...
   Степан подошел к обломкам, выбрал взглядом.  Смятую  крышку  багажника.
Нарочито медленно прикоснулся к ней, всем своим видом показал,  что  хочет
взять ее с собой. Выждал. Сколько он мог выждать?  Секунд  пять.  Переполз
или нет?.. Отделил крышку от обломков.
   А вдруг "тот" не успел? Если ранен...
   Он положил крышку на дорогу. Еще подождал.
   Да пусть она лежит. Пусть лежит. У него еще есть время. Много  времени.
Минуты две.
   - У вас не больше трех минут. К вам свернули. К вам свернули, - кричала
ниточка.
   - Вас понял. Мне пятьсот. И еще пятьсот. И еще...
   Он шагнул к автофургону, напрягся и начал работать. Не должно  остаться
никаких следов. Никаких.
   Темная  гудящая  сила  бешеным  потоком  проносилась  сквозь   него   и
обрушивалась на дрожащую, оседающую тушу "БУХАРЫ". Где этот подонок достал
такой ящик? Воздух наполнился удушающим запахом горелого металла,  резины,
масла. Полыхнул было разлитый бензин, но Степан прихлопнул пламя воздушным
комком. Туша таяла на глазах. Все в азот, в неон! "Фиатик" в  сторону,  за
обочину. В  кусты.  Йергу  спать,  спать.  Крышку.  Где  крышка?  Тоже  за
обочину... Дорогу расправить.
   Последним усилием Степан закрутил смерч и послал с ним ко всем чертям в
небеса этот гудящий напряженный воздух, вобравший  в  себя  то,  что  было
"БУХАРОЙ" и рыженькой "тойотой". На шоссе было чисто. Там, за  спиной,  за
гребнем  подъема,   уже   отсверкивала   колеблющаяся   зарница   от   фар
приближающейся машины.
   Ну и пусть едет. У него чисто. Как на паркете.
   Он отпрыгнул в сторону и присел за кустом. И в тот же миг  сияющий  меч
света, описав дугу, упал  с  неба  на  дорогу.  С  натужным  воем  прополз
какой-то  автолилипутик  на  электрическом  ходу,   заскрипел,   застонал,
взобрался на подъем, исчез.
   Степан поднял крышку багажника, расправил ее и аккуратно сложил. Вдвое,
еще раз вдвое, еще раз вдвое. Перенес фиатик с Йергом на дорогу, осторожно
положил  сложенный  стальной  лист  на  заднее  сиденье.  А  вдруг   "тот"
действительно живой и успел туда перебраться.  Эх,  парень!  Ну,  потерпи,
потерпи. Часика три-четыре. Придется. Сейчас нам ехать к Дэди, а потом...
   А потом все. Будь здоров, Ержик. Ты забудешь все это. Даже в  бреду  не
увидишь. Живи, как жил. Ухаживай за своей Дэди, дай тебе  бог  счастья.  А
нас извини. Работа такая, Ержик.  Ничего  не  попишешь.  Друга  вот  моего
видишь как... Сообрази я там, в городе, прикрой я  "фолькс",  отпихнул  бы
сам этот дурацкий ящик, а там бы его ребята приняли... Да  какое  тебе  до
этого дело) Потерпи еще недельку, пока будем сворачиваться.
   Вернув остаток энергии, Степан почувствовал себя обессиленным и  вялым.
На педаль было не нажать. Было двадцать минут первого. Только к часу  ночи
он поспеет с Йергом к  Дэди.  Нехорошо,  очень  нехорошо.  Нарушение.  Ну,
Ержик, извини. Всякое бывает.
   А этот Волли, тоже  хорош  гусь!  Удрал  ведь.  Струсил.  Видел.  И  не
остановился. Принц Оранский! И хорошо, что струсил. Что бы я там  делал  с
ним на дороге? И со всей его компашкой? Даже не представляю.
   - Как себя чувствуете? - спросила ниточка.
   - Нормально.
   Во рту было сухо. Тело ныло. Заноешь...
   Заехали на левую автостоянку возле "Рузвельт-сентер". "Фолькс" в желтые
и розовые цветочки, как ни в  чем  не  бывало,  притулился  в  уголке.  На
прежнем месте. Йерг проснулся. Забеспокоился. И поехали они к Дэди. Только
лист с заднего сиденья убрали в багажник. На всякий случай. Вряд ли у Дэди
сыщется  любитель  ночных  катаний.  Но  подвезти  кого-нибудь   наверняка
придется. Лучше убрать. Чтобы не было вопросов.
   У Дэди они были к часу ночи. Парламент был в полном. Разгаре.  Бог-внук
нес несусветную. Чушь. Зубы болели.
   - Ержик, ты что-то  плохо  выглядишь,  -  сказала  ему  Дэди  и  вдруг.
Запустила руку в волосы. И взъерошила. У Йерга благодарно  и  расслабленно
замерло. Сердце. Он схватил эту руку. Тонкую. Теплую. Желанную.  И  никуда
ее не повел. Дэди. Но не потому, что Степан. Что Степану худо.  Нет.  Надо
было что-то сказать. Но что? Он не знал, что сказать... Эх, Ержик, Ержик.
   Худо. Горит все внутри. Башка кружится.
   Всю дорогу до дома тошнило.
   Поставив в ванную сложенный стальной лист, Степан отер мокрый лоб.  Душ
принять? Ну его к черту. Вот дупло!
   И, уже  теряя  сознание,  соскальзывая  спиной  по  зеленым  и  красным
плиточкам на стене в черную шевелящуюся бездну, кандидат-лейтенант  Степан
Левочкин передал по линии связи:
   - Чувствую себя плохо. Очень плохо. Нуждаюсь в помощи...





   - Генерал, я протестую.  Я  категорически  протестую.  Я  обжалую  ваши
действия в президентуре!
   Лорд Хафэнаур был вне себя. Подумать  только!  Столько  мысли,  столько
труда, такие великолепные установки! Прекрасно работающие установки! Какие
возможности. И все это обращено в пыль! В ничто! В  пустое  место!..  Нет,
это невероятно, это неслыханно!
   - Эти установки были  осуществлены  исключительно  Силами  порядка  для
проведения одной  особой  операции,  исключительно  за  счет  специального
фонда. Они принадлежали силам  порядка.  Право  решать  их  судьбу  -  это
исключительное право вооруженных сил.  Я  не  понимаю  вашего  протеста  и
категорически его отклоняю.
   Нет, генерал де ль'Ойр прекрасно понимал  лорда  Хафэнаура.  Они  ждали
этих установок. Они мечтали о них и знали,  что  нет  никакой  надежды  их
осуществить. Во всяком случае при их жизни. И вдруг такая  возможность!  В
обход всей громоздкой бюрократии, всех этих советов, комитетов,  комиссий!
Огромные   мощности,   бешеная   надежность,   все   по   последнему,   по
сверхпоследнему слову. И не без их участия. Тандем Година - Ю оказался  на
редкость эффективным.  И  вдруг  все  это  рушится,  потому  что  какой-то
тупоголовый солдафон вздумал соблюдать  букву  инструкции,  ни  с  кем  не
советуясь,  никого  не  спросясь,  не  пожелав   даже   просто   подождать
месяц-другой, пока будет согласована процедура передачи... И как)  Доктора
Джорджа Ю услали, специально услали и в его отсутствие за несколько  часов
буквально разнесли все и теперь,  не  торопясь,  восстанавливают  какие-то
жалкие лавчонки, стоявшие на этом месте.
   - Ваше  лордство!  Завтра  в  десять  ноль-ноль  по  среднеевропейскому
времени в мемориальном центре вооруженных сил состоится церемония прощания
с телами двух офицеров, погибших при исполнении служебных обязанностей.  Я
надеюсь, что Совет научных исследований будет там достойно представлен.
   - Да, конечно, - сломавшимся голосом ответил лорд Хафэнаур.
   Капитан Йозеф Дальманн был тяжело ранен, когда  своим  телом  преградил
дорогу Мора. Кандидат-лейтенант Степан Левочкин сделал все  возможное  для
его спасения, но Дальманн не выдержал процедуры  возврата.  Сам  Левочкин,
уничтожая следы  покушения,  использовал  себя  в  качестве  концентратора
энергии.  Из-за  недостатка  времени  ему  пришлось  превысить  допустимые
плотности, он получил тяжелейшие внутренние ожоги. Процедуру  возврата  он
выдержал, но травмы оказались слишком серьезны.  Оба  перенесены  в  новые
тела  и  скоро  выйдут  из  госпиталя.  Их  прежние  тела   завтра   будут
торжественно преданы земле.
   Нет, господа ученые!  Ваша  любознательность  не  знает  предела,  ваши
возможности слишком велики. Ваши успехи раз за разом ставят на карту  само
существование человечества. Большей части которого  не  только  непонятен,
просто неизвестен ваш труд. И генерал де ль'Ойр не даст,  вы  слышите,  не
даст вам в руки эту отмычку в прошлое. Не даст! Извольте делать  все,  как
положено. Наберитесь терпения. Спроситесь у человечества. А не у  генерала
де ль'Ойра, мадам Трантакавитас  и  еще  двух  десятков  более  или  менее
случайных персон. В обход не выйдет.
   Кварт-майор Година заслуживает всяческой похвалы. И построил прекрасно,
и уничтожил безукоризненно. Перескок через звание - дело экстраординарное.
Но Година заслужил погоны секст-майора, и он их получит.
   Все, чего вы добьетесь сейчас, лорд Хафэнаур, это отставки генерала  де
ль'Ойра. Он стар, он к этому готов и  не  будет  особенно  сопротивляться.
Собственно, он давно уже решил для себя этот вопрос, но в эти  месяцы  его
решение было неосуществимо. Он должен был довести это дело до конца. И  он
его доведет. До конца. И тем облегчит вам задачу.
   Где-то там, четыреста лет назад, на окраине Бейрута в норе,  выкопанной
в  глинистом  откосе,  живет  нищий.  Жалкий  больной   старик,   покрытый
отвратительными язвами. К нему и  подойти-то  противно.  Даже  у  комиссии
общественного призрения не хватает духу к нему подступиться. Он  почти  не
выползает из своей норы. Откуда он взялся, никто не знает. На груди у него
видели крест, так что он христианин. Сердобольные старушки из христианской
общины посылают к его норе мальчишек. Кинуть  туда  кусок  хлеба  и  пачку
старых газет. Он, видно, уже тронулся, он очень любит старые газеты, долго
их перебирает, а потом жжет, греет над пламенем руки и что-то бормочет.
   Не будет больше этого нищего.
   Вы об этом еще не знаете,  лорд  Хафэнаур,  но  прим-майору  Лахтинену,
командиру  роты  особого  назначения,   передан   в   Бейрут   приказ.   О
принудительном   возвращении   из    прошлого    участника    "бейрутского
эксперимента".  И  о  немедленной  ликвидации   установки,   принадлежащей
бейрутскому институту истории и вот уже три  месяца  находящейся  под  его
контролем. Все. Вот вам и превышение полномочий, ваше  лордство.  Это  уже
несомненно превышение.
   Да, прошло три месяца. И опять наступила инспекционная декада. Завтра с
девяти ноль-ноль до одиннадцати  генерал  должен  находиться  на  тридцати
шести патрульных кораблях. Именно поэтому  он  продиктовал  ходатайство  в
президентуру о разрешении на тридцать седьмую  ипостась  с  девяти  сорока
пяти до одиннадцати. Ввиду необходимости лично присутствовать в это  время
на торжественной церемонии в мемориальном центре вооруженных сил.

Last-modified: Mon, 02 Apr 2001 17:47:07 GMT

Оцените этот текст: