слил. - Нет, нет, ничего не замыслил. Я только подумал: а если попробовать вернуть им детство? Разве не детство творит человека? - И ты хочешь внушить им, что они родились и выросли в джунглях? - Я хочу только попробовать... попробовать убедить их, что они обыкновенные хорошие парни... Или вы перестали верить в силу убеждения? Командир положил на плечо Старика тяжелую руку. - Вот оно, простое и мудрое решение. Ты прав, Старик, надо попробовать. Иного выхода нет. Болота - наша крепость, но "акулы" могут превратить крепость в мышеловку, и тогда... - Только придется тебя побрить, - добавил Начальник штаба. - И одеть поприличнее. Не то они сразу растерзают тебя как "повстанца", и слова сказать не успеешь. ...Наутро Старик, совсем непохожий на старика, а похожий скорее на торговца из большого города или на сборщика налогов, готов был двинуться в обратный путь. - Ну с богом, - сказал Командир, стиснув руку Старика. - Надеемся на тебя. Будь осторожен, Старик, ты нужен нам живой. Все, иди. Почему-то все молча встали. По старинному обычаю Старик поклонился на четыре стороны и вышел в рассвет. 4 Их разместили на окраине столицы, в старинной казарме, бывшей когда-то резиденцией лоринганских императоров. Резиденцию усиленно охраняют солдаты, так что мышь не проскочит; но в этом благословенном городе, в этом просторном здании Айз, Найс, Хэт, Кэт, Дэй, Грей, Дэк, Стек, Дог и Биг чувствуют себя вольготно. После трехъярусных коек и бетонной серости Городка обычная солдатская жизнь кажется им сущим раем, чуть ли не полной свободой. Наконец-то настало их время! Прохладный предвечерний час. Они только что вернулись из довольно утомительного похода. Час на вертолете, три часа ползком, пять минут - работа, опять три часа ползком и опять час на вертолете. Потом душ, поздний обед из настоящих ароматных бифштексов, душистых плодов и первосортного виски. И вот они лежат на своих койках, немного усталые, разомлевшие, и заняты каждый своим делом; одно только объединяет их в этот час - сигареты; на воле все пристрастились к курению. Айз тоже курит и смотрит на своих товарищей. Туповатый Биг считает жетоны; здесь им хорошо отваливают, за набег - десять раз по десять жетонов; у каждого полные мешочки желтеньких жетонов; но тратить их некуда, здесь все удовольствия даром; жетоны, вероятно, пригодятся, когда закончится кампания, во всяком случае, так говорят капралы. Биг, старательно шевеля толстыми оттопыренными губами, отсчитывает десять жетонов и ставит палочку на пачке от сигарет; когда набирается десять палочек, он рисует кружок; интересно, что сделает Биг, когда наберется десять кружков? Длинный Стек задумчиво слюнит пальцы и листает журнал. Он все свободное время листает журналы, старательно рассматривает картинки. С помощью журналов он открыл для себя, что мир велик и, кроме "стриженых", есть в нем великое множество разных людей. Особенно нравятся ему картинки о детях. Несколько раз в течение вечера Стек выходит с журналом во двор казармы, подзывает свистом своего девятилетнего приятеля Педро и просит прочитать объяснение. Кудрявый, чумазый, весь в коростах и синяках Чертенок Педро - любимец и баловень казармы; во всем мире у него нет ничего, кроме казармы; здесь он кормится и ночует, здесь его знает каждый часовой; но если надо, Чертенок Педро проникает в казарму и помимо часовых. Он берет у Стека журнал, читает по складам и пыхтит, словно выполняет тяжелую работу. Для него и впрямь прочесть страницу много сложнее, чем вдруг исчезнуть из казармы через какую-то щель и вмиг приволочь бог весть откуда кипу свежих разноцветных журналов. Но ради Стека ой старается вовсю; наивный двадцатилетний Стек стал для Педро чем-то вроде младшего брата. Стек шелестит страницами и все чаще задумывается. Иногда его можно звать десять раз подряд - он ничего не слышит. Грей тоже смотрит журналы, но интересуется только смешными картинками, понятными без слов. Он подолгу хохочет над этими картинками, и тогда остальные глядят на него со страхом: смех - состояние непривычное, а потому пугающее. Найс подобрал в одной деревеньке, где им пришлось поработать, маленькую поющую коробочку и теперь каждую свободную минуту крутит ее колесико, ищет музыку. Больше всего нравятся ему грустные мелодии, низкие женские голоса. Он слушает музыку, и лицо его становится блаженным, а когда песня особенно жалостная, по щекам Найса сами собой катятся слезы. Они узнали - это называется хобби; хобби всячески поощряются капралами и лейтенантами; только у Айза нет хобби; Айз понимает: те проклятые вопросы, что засели в его голове и не дают покоя, - это не хобби, это вся его жизнь. Но здесь не у кого спрашивать, кто они, откуда они. К тому же здесь им приходится иметь дело не с брезентовыми чучелами, а с живыми людьми. Повстанцы - враги, уничтожить врага во много раз важнее, чем чучело, говорят капралы; поэтому за врага и платят больше. Но Айз должен знать, имеет ли он право убивать повстанцев. Кто он такой, чтобы иметь это право? Айз не знает, кто он такой, кто его товарищи. Вечер. Затеялась игра, недавно придуманная Кэтом, очень азартная: двое кидают по очереди жетон; если он упадет вверх картинкой - достается хозяину, вверх надписью - противнику; если жетон достался твоему противнику, ты должен снова кидать свой жетон. У одних мешочки пустеют, у других толстеют, а назавтра наоборот, зато длинные вечера проходят быстрее. Лишь Биг не принимает участия в игре, хотя смотрит на играющих с завистью; Биг - парень прижимистый, к тому же вбил себе в голову, что должен жениться и купить домик и сад. Бедняга Биг не понимает, что эти жетоны - липа; в городе ходят другие жетоны. Их называют деньгами. Только на них можно купить домик и сад, но пусть Биг остается в счастливом неведении. Айз не собирается просвещать его. Айзу безразлично, выиграет он или проиграет, но следить за азартным Кэтом - одно удовольствие, все переживания Кэта написаны на его лице. Когда Кэт выиграл у Айза три десятка жетонов и весь порозовел от удовольствия, окно, выходящее на карниз, приоткрылось, показалась взъерошенная голова Чертенка Педро. - Стек, - позвал он шепотом. - Я привел к вам в гости одного человека. Он хочет поговорить с вами. Мы пробрались через водосток... Вслед за мальчишкой в проеме окна показался благообразный приветливый старик. - Здравствуйте, - сказал он очень вежливо. - Простите, что помешал вашим занятиям. Дело в том, что я ищу... сына. Жетон выпал из рук Кэта и закатился под койку. Биг разинул рот. Найс выключил свою музыку. - Сына? - переспросил Стек. - Ты ищешь сына - здесь? Здесь нет сыновей. Старик недоверчиво улыбнулся - он принял слова Стека за шутку. - Я понимаю тебя, парень. Ты хочешь сказать, что вы уже взрослые. Но когда-то и вы были чьими-то сыновьями. Иначе не бывает. Все люди рождаются от отца и матери, вот ведь оно как. - Почему ты пришел именно сюда искать своего сына? - холодно спросил Айз, хотя внутри у него все запрыгало от нетерпения. Старик оглядел комнату и присел на краешек свободной койки. - Я издалека, устал... Помогите мне, ребята, если можете. Мой сын жил в специальном городке... - В Городке? - Да. Я послал ему письмо, и мне ответили, что мой сын и его товарищи как раз направлены сюда, в столицу. Здесь вас не так уж много, не правда ли? - Два раза по кружочку, - сказал Биг. Старик не понял. Биг начал сбивчиво и торопливо объяснять: - Десять - палочка, десять палочек - кружочек. Нас здесь как раз два кружочка. Два кружочка, два раза по десять палочек... - Ага, две сотни, - догадался старик. - И среди них мой сын. Его зовут Диэго. - Диэго? - повторил Стек. - Никогда не слышал такого странного имени. - Скажи, старик, - Айз пересел на ту же койку. - А как твой сын Диэго попал в Городок? - Это обыкновенная история, мальчики. Наверное, все вы попали в свой Городок точно так же... Старик положил руку на стриженую голову Айза, и Айзу вдруг представилось, что сейчас произойдет невероятное: этот старик окажется его отцом; Айзу больше всего на свете хотелось, чтобы старик оказался его отцом. - Эх, безотцовщина, безотцовщина, сироты вы мои! - Старик обвел всех десятерых ласковым взглядом, и все десятеро невольно подались вперед; Айз почувствовал, что каждый из его товарищей мечтает о том же. - Моему Диэго было пять лет, когда я стал безработным и нищим. А моя жена, его мать, умерла еще раньше от болезни. Мы с ним голодали много-много дней, и он стал таким худеньким, таким бледным, что я боялся взглянуть на него. Я ходил по свалкам, искал сухие корки, обглоданные кости, огрызки фруктов - этим мы и жили. Диэго таял на глазах как свечка, и я думаю, очень скоро совсем растаял бы. Но тут появился человек в военной форме, он набирал мальчиков, чтобы отвезти их в Городок и выучить на механиков; он обещал, что с мальчишками будут хорошо обращаться, что они будут сыты, одеты, обуты и научены ремеслу. И я отдал своего Диэго - не помирать же мальчишке с голоду. Мне сказали: когда курс обучения в Городке закончится, я снова смогу взять его к себе. И вот теперь он где-то здесь, правда, не механик, а солдат... Старик умолк и пристально оглядел всех по очереди. Его проницательный взгляд подолгу изучал каждого; остановился он и на Айзе, но меньше, чем на других; горькая ревность захлестнула Айза. - Ты лжешь, старик! Он все лжет, ребята, его подослали повстанцы. Если бы нас взяли в Городок пятилетними, мы помнили бы детство, а никто из нас ничего не помнит. Так что поищи своего воображаемого сына где-нибудь в другом месте, не то мы кликнем капрала. Старик нисколько не испугался, только резче обозначились морщины на его лице, и Айз сам ужаснулся тому, что сказал. Не он ли всю жизнь ждал этого случая? - Эх, парень, парень, сколько обиды накопилось в тебе! А ведь я тебя не осуждаю. Что такое ребенок без матери, без отца? Почти звереныш. Да, ты не мой сын, разве ты не видишь, что совсем не похож на меня? Но и у тебя есть отец, может, он еще найдется. Ты умный парень и умеешь самостоятельно мыслить. Подумай, кто же осмелится прийти к вам без крайней нужды - после всего, что вы натворили в джунглях? Да ведь вас считают здесь дикими зверями, хуже зверей. Но я-то понимаю, вы обыкновенные ребята, не хорошие и не плохие, только выросшие без отцов. Кто мог научить вас добру? Ваши капралы, такие же сироты, как вы? - Но почему мы не помним детства? - упрямо повторял Айз, глядя в пол. - У вас отняли детство, - прошептал Старик. - У вас отняли самое дорогое, что есть у человека, чтобы вы не знали жалости и сострадания к людям. - Как?! - разом выдохнули десять ртов. - Не знаю. Откуда мне знать, как это делается, я человек неученый, даже грамоту не одолел. Может, сделали операцию на мозге. Может, вытравили память газом. Не знаю. Но я не верю, что из человека можно вытравить все человеческое. Что-то непременно должно остаться. Какие-то пусть едва заметные следы. Постарайтесь вспомнить. - Старик, - попросил Найс, - расскажи нам, какой был твой сын. Может, мы и вспомним. Старик подошел к Найсу, приложил ладони к его щекам и долго всматривался в лицо Найса. - Он был похож на тебя, мальчик. Очень похож на тебя, - сказал Старик, и глаза его закрылись. Он продолжал с закрытыми глазами, как бы глядя в прошлое. - Не могу похвастать, что он рос мужественным. Он часто плакал - но не от боли. Это был чувствительный мальчишка, чертовски чувствительный и застенчивый. Моя жена неплохо пела, и он любил песни, особенно грустные. Когда она умерла, Диэго пристрастился слушать музыку по радио. Он слушал музыку целыми часами - и слезы текли по его лицу... Они вскочили на ноги и окружили старика, только Найс остался сидеть. - И ты можешь доказать? - Есть какие-нибудь приметы? - Родинки, шрамы, что-нибудь? - Постойте, ребята, - сказал Найс. - Постойте, не мешайте. Скажи, старик, твоя жена была черноволосая? И у нее были большие карие глаза? - Да, мальчик. - Я помню ее. - Ты... помнишь? - изумился Айз. - Ты же ничего не помнил раньше, я тебя спрашивал! - Теперь я вспомнил. А ты... ты учил меня стрелять из лука? - Конечно, сынок! Я сделал тебе лук из дикой лозы, и ты ловко управлялся с ним, хотя он был чуть не с тебя ростом. - Я помню, - прошептал Найс и закрыл лицо руками. - Я помню это, отец... - А я стрелял только из автомата, - с грустью вставил Чертенок Педро. - Погоди, не торопись называть меня отцом. У кого в этой стране мать не была черноволосой и кареглазой, кого отец не учил стрелять из лука! Не разочароваться бы нам с тобой. Закатай брюки. Вот здесь, где-то здесь у тебя должен быть небольшой шрам. Ты напоролся ногой на ржавый гвоздь. - Вот он! - закричал Стек, отыскав на ноге Найса едва заметный шрамик. Такие шрамы были у всех - много довелось ползать под колючей проволокой. - И еще на руке, - сказал старик. - Только не помню точно, на какой, ведь столько лет прошло. Помню, чуть ниже локтя. - Вот он! - закричал теперь уже сам Найс. - Вот он, отец! Теперь я вспоминаю, я сорвался с дерева и напоролся рукой на сучок. - Диэго! - сказал старик. - Отец! - Найс прижался головой к груди старика. Все остальные молча стояли вокруг, потрясенные и обескураженные. Наконец старик поднял голову и глазами, полными слез, оглядел ребят. - Я нашел сына. Диэго нашел отца. Но все вы дороги мне, как родные дети. Этот человек в военной форме скупил тогда много мальчишек, может, вас так и держали вместе. И пока вы не найдете своих отцов и матерей, считайте отцом меня. Все вы братья Диэго. Ведь так, Диэго, они твои братья? А раз твои братья, значит, мои сыновья. Мальчишки мои, сироты, дорогие мои!. Я должен вернуть вам страну вашего детства. Хотите, я отведу вас в эту удивительную страну? 5 Он тоже стреляет из лука!.. Лук большой, тяжелый, тугой; Айз упирает его в землю, натягивает тетиву, и заостренный конец стрелы тянется к плоду, висящему высоко на дереве; Айз отпускает тетиву. "Вжик!" - поет стрела, и плод грузно падает к ногам. Он бросается к плоду, разрезает его пополам, и вместе с маленькой сестренкой они пьют сочную, ароматную кашицу, пачкая в липком лица и руки. "Вжик!" - поет стрела, и новый плод падает в траву. Но что это за огоньки в ветвях - два зеленых злых огонька? И что за урчание, похожее на кошачье, только страшное? Айз весь леденеет; он никогда не видел ягуара, но он знает - это ягуар. Он загораживает собой сестренку, и она доверчиво прячется за его спину; Айз - будущий охотник, будущий мужчина, Айз должен защищать. Из последних силенок натягивает он лук, так что тетива звенит. "Вжик!" - поет стрела, и зверь в один прыжок опускается рядом. Из пятнистой шеи торчит стрела, брызжет тоненькая струйка крови. Зверь заносит могучую когтистую лапу... "Все. Конец. Уже конец, - думает Айз сквозь сон. - Как жаль, едва попал в страну своего детства - и уже конец!" Но пусть это будет только его конец. "Беги!" - кричит он сестренке, и она убегает, продираясь сквозь лианы. Он стиснул в руке игрушечный нож. Конечно, это не оружие против ягуара, но Айз не отдаст жизнь даром. Зверь напружинивается, скалится, слюна кипит на желтых клыках - и прыгает. Две сильные руки хватают ягуара за шею. Айз изумленно стоит в стороне; он жив, он теперь только зритель. Зверь и какой-то смуглый бородатый человек сплелись в клубок. Человек все сильнее стискивает мускулистую шею зверя, а зверь молотит человека когтистыми лапами по плечам, по спине, по лицу, сдирает кожу, хрипит, извивается. Но поздно. Бородатый наступает ногой на грудь поверженного ягуара, достает белоснежный платок и вытирает окровавленное лицо. - Кто ты? - спрашивает Айз, стараясь не выдать своих чувств. Он будущий охотник, будущий мужчина, он должен быть сдержанным. - Разве ты не знаешь меня? - удивляется бородатый. - Я Момо, твой отец. ...Царапины на лице и на плечах Момо вздулись, почернели, рука Момо, опирающаяся на плечо маленького Айза, жжет как уголь. В траве у родника они ложатся отдохнуть, и Момо не то засыпает, не то теряет сознание. Он стонет сквозь стиснутые зубы, что-то шепчет, и Айз, вслушавшись, едва разбирает хриплые слова: "Сынок, сынок, как же ты дойдешь без меня?" Вот что значит отец: умирает, а в мыслях одно - как его сын, его несмышленый Айз доберется до дому, как пройдет через враждебные джунгли, не зная дороги. Айз ложится рядом с отцом, прижимается к нему и плачет от бессильной обиды. Если бы он мог что-нибудь сделать для отца! Он с восторгом отдал бы жизнь, десять жизней, всю кровь, капля за каплей, чтобы хоть немного облегчить его страдания. И вдруг Айз вспоминает старое поверье, его рассказывали старики у костра: молодая здоровая кровь помогает заживлять гноящиеся раны. Айз вскакивает - теперь он знает, что делать. Острый ножик - рука - кровь, здоровая, густая, красная кровь. Кровь - платок - раны на лице отца. Раны на плече... на другом плече... на лице... на плече... Кружится голова, во рту сухо и знойно. На лице... на плече... Один мальчишка, который ходил в школу, как-то сказал Айзу, что Земля вертится. Тогда Айз только посмеялся над этими враками. Но теперь она и вправду вертится, выскальзывает, вырывается из-под ног. Только бы не упасть, только бы успеть еще раз обмыть раны. Кажется, отцу лучше, рука уже не такая горячая, дыхание не такое хриплое. Айз падает в траву - все-таки Земля сбросила его с себя. "Неужели тот мальчишка был прав и она в самом деле вертится?.. - Что с тобой, сынок? - спрашивает Момо. Там, где были воспаленные раны, остались лишь сухие коросты. Айз старается улыбнуться отцу: - Ты уже здоров? Вот и хорошо. Ты просто устал, а теперь отдохнул - и все в порядке. - Что с тобой? - строго повторяет отец. - Почему ты такой бледный? - Я лежал на солнышке и перегрелся, - говорит Айз, старательно пряча руки за спину. Но отец уже все понял. - Мальчишка мой, мальчишка, - говорит он укоризненно и кладет тяжелую руку на стриженую голову Айза. - Что ты наделал? Ведь это все глупости, стариковские сказки - кровь не вылечивает гнойных ран. Но ты прав: сильнее лекарств забота, сильнее доктора любовь. Пойдем, нас ждут в деревне. - Он легко подхватывает Айза, сажает на плечо и несет по джунглям. ...У них в хижине тоска и уныние; сестренка не смеется и не играет; несколько дней они ничего не ели. Айз лежит и равнодушно смотрит в стену. Единственное, о чем он может думать, - это большая маисовая лепешка. Лепешка величиной с дом, даже больше. Входит Момо. Одежда висит на нем, как на жерди, лицо - глаза да борода. Вздыхая, он делит пополам маленькую маисовую лепешку и кладет по половинке перед Айзом и сестренкой. Сестренка набрасывается на лепешку и моментально проглатывает. Айзу хочется отщипнуть от своей половинки хоть кусочек, хоть крошку, все его мысли, все желания, все мечты сосредоточены на этой крошке, кроме нее, не существует ничего на свете. Но он незаметно передвигает свою долю ближе к сестре. - Ты почему не ешь? - спрашивает он, глотая слюнки. - Как, разве я не съела? А мне показалось, съела, - радостно удивляется сестренка. - Глупая, ты забыла, - говорит Айз и отворачивается к стене. Он будущий охотник, будущий мужчина, но смотреть, как она ест, он не в силах. Пока он просто мальчишка, ему семь лет. ...По их деревне ходит богато одетый мужчина с нафабренными усами, помахивает хлыстиком, разглядывает женщин маслеными глазками, то в одну, то в другую тычет пальцем: эту, эту, эту. И женщины, на которых указал его палец, бросаются на землю, молча бьются об нее головой, рвут на себе волосы. Он смотрит и на Роситу, старшую сестру соседского мальчишки, друга Айза. Росита красива и добра; она всегда терпеливо вытаскивает занозы из ног своего брата и Айза, а потом угощает ребят ягодами. Росита удивительно звонко поет и так смеется, что ее белые зубы переливаются на солнышке. Айз совсем мальчишка, ему всего десять лет, а Росита взрослая девушка, но Айз тайно влюблен в нее. Опускает глаза в землю молодой охотник, нареченный женихом Роситы; опускает глаза в землю отец Роситы; значит, они согласны отдать ее этому человеку, отдать не на смерть, хуже - на вечный позор. Но Айз не отдаст Роситу! Он прячется за выступом скалы, тяжелый камень под рукой, только шевельни - рухнет вниз, на тропу. Идут. Впереди несколько женщин и девушек с опущенными головами, среди них - Росита. Поодаль - он, с хлыстом. Толчок рукой - камень - голова с нафабренными усами - хлыстик валяется в грязи. И скорей бежать, не дай бог, узнает Росита, кто это сделал. Полицейские с коптящими факелами. - Последний раз спрашиваю: кто толкнул камень? Нет виновного? Поджигайте деревню! "Пусть жгут, - думает Айз. - Деревню можно заново отстроить. А где взять вторую такую Роситу?" Факелы угрожающе вздымаются вверх - вот-вот вспыхнет деревня. И тогда из толпы выходит Момо. - Я, - говорит Момо. Полицейские хватают его за руки. Как же так? Зачем Момо берет на себя чужую вину? Неизвестно чью вину. Не мог же он узнать, что это сделал Айз, ведь Момо только что вернулся с дальней охоты, вся его одежда в пыли. Айз выскакивает вперед, толкает полицейских, кричит что есть мочи: - Нет, это не он, это я толкнул камень. Это я! Я! Я! Полицейские застыли в нерешительности. Еще мгновение, и Момо освободят. Но Момо говорит строго и презрительно: - Что ты там болтаешь, скверный мальчишка! Маленький лгун! Разрешите напоследок проучить его, господа полицейские. Чтобы впредь умел держать себя в руках! И Момо пребольно дерет вспыхнувшие уши Айза. - Зачем ты это сделал, отец? - шепчет Айз. - Это несправедливо... - Что ты знаешь о справедливости, мальчик? - говорит Момо. Его уводят. Уводят в темноту. И долго еще звенят в темноте тяжелые наручники Момо. ...Молодой охотник, нареченный женихом Роситы, нежно протягивает ей свои сильные руки. А Росита наотмашь бьет его по щекам. - Трус! Трус! Трус! Он улыбается кривой виноватой улыбкой и снова тянет к ней руки. И Росита сдается, Росита кладет голову ему на плечо, тонкие пальцы Роситы перебирают его кудри. Айз забивается в заросли за деревней и плачет; слезы сотрясают все его маленькое тело; но здесь никто не увидит, как он плачет. Здесь он может до вечера думать о мужестве и предательстве, о справедливости и благодарности. И он думает об этом, думает о Момо. Чья-то рука касается его руки. Это Росита. Росита, чья улыбка сверкает двумя десятками маленьких солнц, чей смех звенит, как прозрачный родник. Красавица Росита. - Не плачь, Айз. Не плачь, мой маленький спаситель. Я буду любить тебя всю жизнь. - Уйди, - угрюмо говорит Айз. - Уйди, я не хочу видеть тебя. Что может теперь вернуть Момо? Уйди! Она обижается, Росита, она пришла к нему с добрым сердцем, пожалеть, утешить - и такая несправедливость. Но что знает она о справедливости?! ...Сирена. Они вскакивают с коек: Айз, Найс, Хэт, Кэт, Дэй, Грей, Стек, Дог, Биг. - А теперь - вперед! - кричит капрал. - Вперед! Они ползут по болоту, ползут час, ползут два. Наконец показывается деревня, чужие хижины, чужие люди - враги. Повстанцы. Тишина - все отдыхают после обеда. Айз ступает неслышно, как ягуар на охоте. Он первым входит в деревню. У очага сидит старик, почему-то не спит. Айз набрасывается на него сзади, трещат под ножом мускулы, сухожилия, ребра, ага, вот он, красный мешочек; за него капрал даст десять желтеньких жетонов. Голова старика бессильно падает на землю, белая борода в крови. Что-то знакомое. Очень знакомое. Родное. Незабываемое. - Момо! - кричит Айз страшным, не своим голосом. - Момо! Отец! Холодный пот застилает глаза... - Проснись, Айз, - откуда-то издалека донесся голос Стека. - Что с тобой, чего ты орешь? Бледный, рассвет висел над землей. Давно угас очаг. Вокруг спали его товарищи, и рядом с Найсом, который вовсе не Найс, а Диэго, - старик, отец Найса. - Что с тобой? - повторил Стек. - Ты кричал во сне как раненый ягуар. Да, вчера ночью вот здесь, у очага, старик долго рассказывал им о своей жизни, о жизни своего народа. Они уснули только под утро. - Я... убил... Момо... - тупо выговорил Айз и сдавил горло руками. - Я вспомнил: я убил Момо. На этом самом месте. У очага. Я убил отца. Все отшатнулись от него, как от помешанного. Да он и сам не узнавал себя. В груди, где всегда ощущалась одна лишь ледяная пустота, щемило и обливалось кровью теплое человечье сердце. Вчера вечером он пришел в эту деревню ничьим сыном. А проснулся сыном Момо, наследником духа Момо. Только теперь, побывав в стране своего детства, он узнал, что такое справедливость. Он узнал, что такое честь и долг, что такое свобода и счастье, что такое отец и отечество. Но как поздно узнал он это! И какой удар ждал его в первое же утро новой жизни! Он еще сильнее сдавил себе горло, все окружающее померкло, колючий туман затянул деревню. На его голову опустилась чья-то рука. - Момо не мог быть твоим отцом. Когда я ходил под стол пешком, Момо был таким же стариком, как неделю назад. - Я убил отца... своего отца... своего отца... - упрямо твердил Айз. И вдруг вспомнил: - Где же справедливость, старик?! Есть она на свете, нет? - Есть, - ответил старик. - Где?! Покажи мне ее! Покажи! Старик промолчал. Да и что он мог сказать? Каждый приходит к справедливости своим собственным трудным путем. - Я могу показать только дорогу к ней. Эта дорога ведет через болота, в партизанский центр. Она там, справедливость. Идти до нее нужно один день. И всю жизнь. 6 Ромуальдос Матео Кольпес Андриано дос Габарильдос любил жить тихо - тише воды, ниже травы; жизнь изрядно потрепала его; уже имея на руках диплом врача, он вкалывал на плантациях, мыл посуду в ночном баре, переправлял контрабанду через границу; попался с наркотиками, бежал и был схвачен конкурирующей бандой; с ним обошлись милостиво - лишь пометили ножевым шрамом через все лицо, от уха к подбородку; потом наступила эра полной безработицы, страха и отчаяния, и он сполна прошел курс великой науки, которая целиком укладывается в афоризм "голод не тетка". Повезло ему прямо-таки невероятно. Несложная работа в Городке доктора Климмера, вполне приличные деньги и домик у реки - о таком он и мечтать не смел. Правда, Р.М.К.А.Д.Г. очень скоро сообразил, что дело тут нечисто, что все эти "виварии", где людей, выращивают как поросят, все эти "полосы", где готовят патентованных убийц, - штучка еще та, почище торговли наркотиками; недаром острым душком секретности пропахла вся округа; недаром поговаривали коллеги, что живым отсюда еще никто не ушел. Но Р.М.К.А.Д.Г. и не собирался никуда уходить; что ждало его на севере, он уже звал; к тому же там, в этом благословенном мире, бушевали всевозможные страсти: восстания, карательные экспедиции, налеты партизан. Здесь же, на пустынной южной окраине Лорингании, вдали от городов и железных дорог, жилось спокойно. Перевязывать царапины роботам - занятие терпимое; деньги тратить некуда - пусть соберется кучка на черный день; правда, никаких развлечений, даже с коллегами не поговоришь ни о чем, кроме как о погоде, - зато к твоим услугам круглосуточные телепрограммы: регби, футбол, красотки. Единственное, чего опасался Р.М.К.А.Д.Г., - как бы не нашли его здесь бывшие дружки по банде, которых он оптом продал конкурентам, получив взамен жизнь и шрам. Так он и жил - не очень-то интересовался всем тем, что оставалось за рамками его прямых обязанностей в Городке, ни с кем не откровенничал, ни во что не ввязывался. Тише воды, ниже травы. Только по воскресеньям он позволял себе посидеть в баре. Но сколько бы ни пил, язык держал за зубами. Да и не засиживался за стойкой, как другие, уже в полночь гнал себя домой. Изрядно нагрузившись, отяжелевший и размякший, он неторопливо подходил к своему уютному домику; было темно, лишь на угловом столбе горел фонарь; от калитки отклеилась чья-то тень. - Ромуальдос Матео Кольпес Андриано дос Габарильдос? - без запинки прошептала тень. - А в простонародье - Собачье Ухо? Он не смог произнести ни слова - это были они, "дружки". Это был конец. - Садись в машину, соколик, прокатимся вместе и потолкуем. Если бы он закричал, наверняка получил бы нож в спину. Он плюхнулся на заднее сиденье, рядом сели двое. Авто рвануло с места; фары были погашены; люди рядом, как будто бы незнакомые, молчали, ни о чем не спрашивали; хуже всего, что они ни о чем не спрашивали. - Я... все... скажу... - кое-как выдавил из себя Р.М.К.А.Д.Г. - Разумеется, дружок. Мы не намерены портить тебе вторую щечку. Расскажи нам все, что ты знаешь о Городке и о докторе Климмере. Впервые он пожалел, что знает так мало; они могут не поверить, и тогда не отделаешься "щечкой". Он постарался вспомнить все; он выложил не только факты, но и догадки; но сути, сути он не знал, в "кухню" Климмера не имел доступа; неужели придется расплачиваться за отсутствие научного, профессионального интереса к делу, элементарной любознательности? Где-то далеко-далеко от Городка машина резко остановилась. - Ну, дружок, выходи. Спасибо за информацию. - За что? - простонал Р.М.К.А.Д.Г. - Я же все рассказал! - Выходи, выходи, ты дома. Он вылез из авто, ожидая удара в спину; перед ним распахнулась калитка; машина фыркнула, умчалась. Неужели он дома? Жив и невредим? Он запер дверь, на полную громкость включил телевизор, прямо из бутылки глотнул виски, и только тогда до него дошло: бог миловал. "Это не они. Не "дружки", - решил Р.М.К.А.Д.Г. - Но кто же это? А впрочем, плевать. Не все ли равно, если обошлось..." Лишь наутро он вспомнил, что у этих людей не было, кажется, ни ножей, ни пистолетов. Начальник военного архива имел одну маленькую слабость; он знал, что если когда-нибудь погорит по службе, так только из-за этой слабости; больше того, подозревал, что его грозные боссы из военного министерства уже пронюхали об этом пунктике и воспользуются им при первом же удобном случае; и все-таки был не в силах этой очаровательной слабости противостоять. Только что позвонила директриса балетной школы и сообщила в выражениях весьма дипломатичных, что в номере отеля "Лебединая песня" дожидается своего часа очередная "крошка" из кордебалета. Начальник архива расправил седеющие усы, торопливо оглядел себя в зеркало, распрямил спину, которая начала уже предательски сутулиться, и, почувствовав новый прилив молодости, четким военным шагом направился к двери. Остановить его сейчас не смогла бы никакая сила. Но зуммер связи с министерством все-таки остановил его. Нетерпеливым жестом поднял он трубку. - Салют, старина! - раздался до тошноты знакомый голос Тхора. - Здравия желаю! - приветливо гаркнул генерал и даже прищелкнул каблуком, подумав при этом: черт тебя возьми! Позвонил не вовремя! - Готов поставить тысячу монет против одной, - игриво продолжал Тхор, и это было так похоже на него, интригана и комедианта, что рука, держащая трубку, разом повлажнела. - Внизу тебя уже ждет автомобиль. - Н-не совсем вас понял. - Автомобиль, элементарный автомобиль, чтобы ехать в отель "Лебединая песня". - Зачем я должен ехать в отель, шеф? - запинаясь, сам не веря своей находчивости, подыграл начальник архива. - Господи, он еще спрашивает! Разумеется, чтобы станцевать дуэт па-де-де из второго акта... Трубка замолкла. Бравый седеющий генерал почувствовал приступ удушья; усы его обвисли; вот так и начинаются крупные неприятности: без распекании, без криков, без ругани. Шуточки и намеки. Но старый служака был "не лыком шит, хоть и с опозданием, но сообразил: Тхору что-то нужно от него, иначе сообщил бы о номере в отеле не ему, а министру. - Слушаю вас, шеф. - Дельце пустяковое, старина: Возле входа в "Лебединую песню" будет стоять мой человек. Инвалид, без левой ноги, в темных очках. Передай ему, пожалуйста, пленочку, которую ты сейчас сделаешь с досье некоего Климмера. Тебе же все равно по пути. А потом танцуй себе... хе-хе-хе... свой па-де-де. - Но инструкция строжайше запрещает, шеф... - Он понял: может быть, это провокация, проверка. Может, собаке Тхору только и требуется застукать его с поличным. За девочек из балетной школы грозит всего лишь отставка, а пленочка в кармане... это попахивает трибуналом. Трубка хранила ледяное молчание. - Я, конечно, готов нарушить... ради вас, разумеется, но... где гарантия, что?.. - Хе-хе-хе, старина! А где гарантия, что сведения о твоих увлечениях балеринками не просочатся выше? Считай это одолжением мне, мне лично. Только сделай все своими руками. - Слушаюсь, шеф! Начальник архива торопливо сбежал в подвал: руки его все еще дрожали, но фотоаппарат птичкой порхал над листами досье; кажется, на сей раз пронесло; правда, он в руках Тхора, но и Тхор у него в руках; а главное, теперь он обязан, просто обязан поехать в "Лебединую песню". И никакие силы его не остановят - пусть хоть все военное министерство встанет стеной. В машине он глянул на себя в зеркало - усы торчали молодцевато и задорно, как и полагается усам мужчины, привыкшего одерживать славные победы над очаровательными представительницами прекрасного пола... Все обошлась наилучшим образом. И свидание прошло хорошо, и пленочку инвалиду удалось передать незаметно, и настроение было отменное. Только вот к концу дня опять позвонил Тхор. - Салют, старина! - Слушаю вас, шеф. Все в порядке? - В каком смысле? - В голосе Тхора прозвучало неподдельное изумление. Вопрос и в самом деле был задан некстати. - Приготовь-ка мне досье N_В-140-462, я сейчас заеду. - Опять?! - вырвалось у начальника архива. - А как же пленочка? - Что вы там мелете? Какая еще пленочка?! Сердце старого служаки ушло в пятки. Вот так влип! Это же был не Тхор! Тхор не мог по телефону назвать имя Климмера. Никогда! Тхор назвал бы шифр, как сейчас! А он-то, он, старый армейский башмак, настолько потерял разум из-за этого свидания, что поверил! Но голос... голос был похож. Да, только похож. Надо выкрутиться. Надо взять себя в руки и выкрутиться... - Я, м-м-м... имею в виду... может быть, переснять досье на пленочку? Для удобства... - Что?!! Вы рехнулись?! - Когда Тхор переходил на "вы", ничего доброго ждать не следовало. - Сидеть у себя в кабинете! Никуда не выходить. Сейчас разберемся. Все. Мышеловка захлопнулась. Начальник архива достал пистолет, проверил, заряжен ли, и сунул в брючный карман. Кажется, это был его последний... как это выразился Тхор?.. то есть не Тхор, а тот, кто выдал себя за Тхора... Па-де-де... Человек, носивший шифрованное имя РД-1, с самого начала, когда принял этот сверхсекретный институт, провидел свой последний день. Знал, что никакая сверхбдительная охрана, никакая автоматика не помогут; рано или поздно из-за портьеры в его кабинете выйдет черный человек, тускло блеснет дульный срез пистолета и булькнет выстрел, которого он уже не услышит. Вопрос был, в сущности, только в том, "рано или поздно?". После вечернего кофе он сидел в кабинете, склонившись над таблицами и подперев сухощавой рукой клевавшуюся набок непропорционально тяжелую, зеркально выбритую голову. Эти вечерние часы он сумел отвоевать у институтской суеты, передряг и экспериментов - для чистой науки. Это были его лучшие часы. И когда, уже втянувшись в работу, РД-1 обернулся и увидел того самого человека, он нисколько не удивился. Как и следовало ожидать, человек был одет во все черное. Правда, он не вышел из-за портьеры, а сидел в кресле у окна, да и пистолета не было видно, но едва ли это что-либо меняло. РД-1 не удивился и не испугался, лишь пожалел, что произошло это все-таки слишком рано. Как раз в тот момент, когда он стоял на пороге важного открытия. Впрочем, осадил он себя, он всю жизнь стоял на пороге нового важного открытия, то одного, то другого, и террористам или как их там... повстанцам пришлось бы долго ждать, чтобы не оборвать своим выстрелом никакого открытия. Человек в черном встал, подошел поближе и чинно поклонился. РД-1 еще никогда не видел такого вежливого террориста и поэтому так же молча поклонился в ответ. - Я безоружен, - сказал черный, для наглядности похлопав себя по карманам. - Если вам не хочется узнать, зачем я пришел, можете вызвать охрану. РД-1 машинально пригласил его сесть, опустился в кресло рядом, придвинул "гостю" сигареты; оба неторопливо закурили, будто бы заранее условились об этой столь приятной встрече. - Как вы сюда попали? - Видите ли, я в своей стране. Здесь все двери для меня, можно сказать, распахнуты настежь. - И форточки, - добавил РД-1. "Гость" пропустил это замечание мимо ушей. - Простите, профессор. У меня к вам деловой разговор. Но как я должен вас называть? РД-1, сами понимаете, не годится для дружеской беседы. - Видите ли, приобретя имя в науке, я в некотором роде потерял собственное. - Понимаю. И все же... как звали вас мальчишки во дворе? Надеюсь, это не секрет. Меня, например, звали Джо. - А меня Рико. - Отлично. Позвольте, Рико, сразу перейти к делу. - Прежде вопрос, Джо. Вы пришли убить меня? - Упаси бог! Если бы это зависело от меня, я сделал бы все, чтобы ни один волос с вашей головы не упал. - Благодарю вас, особенно учитывая состояние моей шевелюры. Так, значит, вы не тер... не партизан? - Не террорист, но партизан. Однако у партизан нет никаких резонов убивать вас, Рико. И даже если бы резоны были... мы ведь понимаем, что значит для Лорингании РД-1. Когда мы установим в стране народную власть, мы сможем гордиться таким ученым. - Любопытно. Тогда зачем же вы здесь? - Гм... Нам нужна консультация. - У партизан затруднения психологического характера? - Скажем точнее: проблемы. Но позвольте, почему вы решили, что партизаны должны вас убить? Что-то неуловимо располагающее было в этом человеке, в этом партизане, которых газеты изображали злодеями, извергами, чудовищами. Скромность? Простота? Острый и быстрый ум? Проникновенный, но добрый взгляд? уверенность в себе? А может, все это вместе взятое? РД-1 уже не покидало ощущение, что давным-давно, еще мальчишками, они были знакомы, даже дружны. Возможно, именно это ощущение подсказало ему единственно верную в сложившейся ситуации тактику: будь откровенен, будь по возможности откровенен. - Честно говоря, Джо, я не очень-то вникал в политику. Времени не хватало. Но как-никак я работаю над военной проблемой по заданию правительства и, стало быть, с вашей точки зрения, продался "акулам". - А с вашей точки зрения? - С моей? Пожалуй, да. Пожалуй, я и впрямь продался "акулам". Но взамен получил возможность заниматься наукой, которая в конечном итоге принесет благо людям. - Значит, Рико, становясь на вашу точку зрения, надо рассуждать так: террористы должны меня убить, если вред, который я приношу народу, работая на "акул", перевешивает то благо, которое моя наука принесет народу в будущем. Стало быть, вред таки перевешивает? - Когда Уатт изобрел паровой двигатель, едва ли эта неуклюжая машина перевешивала в глазах обывателя упряжку битюгов. - Но, помнится, открытие радиоактивности, которое сулило народам исключительно благо, обернулось не только Хиросимой, но и гонкой вооружений, затормозившей развитие человечества, по крайней мере, на четверть века. - Вы считаете, моя работа здесь идет во вред народу? - Разумеется. Но мы понимаем и другое. РД-1 не спешит поставить свою науку на службу "акулам". Естественно, в той мере, чтобы это промедление не вызвало подозрений и не помешало чисто научной работе. РД-1 вынул платок и долго тер им свою крупную голову. "Гость" дождался, когда большой клетчатый платок исчез в кармане, и продолжил: - Но мы отвлеклись, Ри