вечной триады: добро-красота-истина. А
если все эти урбики, амазонки и просто самоуглубленные одиночки под опекой
Великого Помощника разбредутся в разные стороны? Большинство троп будет
тупиковыми, губительными -- именно потому, что они не приведут к
добру-красоте-истине...
Петр вырос в редко встречающейся семье без родителей. Ее составляли
трое братьев и сестра -- дети одного отца, но разных матерей. Мать двоих
старших, Петра и Даниила, разошлась с отцом, оставив ему обоих сыновей. Мать
младших детей, Климента и Юлии, совсем молоденькая, признала себя
неспособной к воспитанию и, более того, сочла свое влияние на детей вредным,
а потому поселилась отдельно. Отец, очень ее любивший, но не менее
привязанный к потомству, буквально разрывался между их старым домом в
Сицилии и усадьбою второй своей жены на Оби. При очередном обновлении
организма он предпочел ослабить одно из враждовавших чувств -- любовь к
детям... О нет, их совместная жизнь могла бы продолжаться, отец был
человеком порядочным и деликатным,-- но тринадцатилетний Петр предпочел
завести собственный дом и самолично опекать младших...
Безусловно, он навещал и Сибирь, и Сицилию: однако действия Петра, как
главы семьи, были вполне самостоятельны. Многое удавалось, хотя и не всегда
легко. Вынужденные надеяться только на себя, четверо детей шагали к зрелости
куда быстрее, чем их сверстники. Надо было видеть, как до седьмого пота
натаскивает упрямый Дан легкомысленного Клима по эвроматике, а малышка Юля в
это время, закусив губу от усердия, вносит в комнату на подносе
собственноручно приготовленный пирог!.. Может быть, они меньше, чем их
одногодки, резвились и играли, зато прослыли среди своих друзей
исключительно надежными и рассудительными.
Только один раз учинил Петр сногсшибательную глупость -- как-никак,
было ему тогда неполных пятнадцать... Они в очередной раз отправились
повидать мамашу Клима -- слава богу, хоть Юльку с собой не взяли!
После обременительного свидания, на котором бестолковому вихрю слез,
поцелуев, упреков и хохота противостояли сдержанные улыбки детей, Дан
попросил Петра выполнить давнее обещание -- показать заброшенный мегаполис.
Итак, они снова вызвали гравиход и полетели в город Сибирск, некогда
подмявший три областных центра пятидесятимиллионный мегаполис, один из самых
крупных в Федерации Евразии и Северной Америки, иначе -- в Аме-россии,
положившей начало всемирному объединению; ныне -- ветшающий, почти мертвый
Сибирск, не счищенный с лица Земли единственного из-за этого почти, из-за
странной, болезненной жизни, теплившейся в сталебетонных недрах...
Его кольцевые тоннели, горизонтальные уровни и лифтовые стволы, кое-где
слагавшие толщу высотой с Монблан, были полны круглосуточным бесцельным
движением и неумолчным шумом. Дряхлея, прогибались перекрытия; отпадали
люки, лопались трубопроводы, садился усталый металл, коробилась пластмасса,
трещины бежали по стеклу, вспыхивали давно лишенные питания фонари на
уровневых проспектах...
Пробравшись вдоль горизонта "эпсилон" до вертикального ствола
"юго-восток-137", увидели братья свалившийся с эстакады линейный экспресс:
он не заржавел и не потускнел, поскольку был сделан из нестареющих
материалов, он лежал грудой колоссальных бело-голубых игрушек, приводя в
бурный восторг малыша Клима. А дальше открылся пустынный стадион, районная
арена на двести тысяч мест, и они сыграли там в футбол подобранной тут же
облезлой клеенчатой сумкой; а сумка, надо полагать, упала из находившегося
полууровнем выше супермаркета размером со стадион, откуда до сих пор несло
гнилыми овощами.
После того, как Петр блистательно провел очередной "мяч" в ворота,
защищаемые Даном, тот раздраженно заявил, что игра ему надоела. Они покинули
зловеще гулкую чащу высоченных трибун -- один из секторов осел, видимо,
подмытый почвенными водами. Впереди, за просторной набережной с двумя-тремя
скелетами электромобилей, лежал пешеходный мост через Томь -- черную,
маслянистую, слабоумно говорливую Томь в ?келезобетонном корыте, Томь, более
двух веков не видевшую солнца.
Скоро им вовсе расхотелось играть, прятаться друг от друга, разбить
случайно уцелевшие стекла. Тишина все сильнее гнула долу, всеобъемлющая,
лишь подчеркиваемая безумным лепетом реки, далекими грохотами и близкими
противно-одушевленными скрипами и царапаньями. Клим первый это высказал:
наверх, наверх, к небу, пускай даже не синему, а самому злому и дождливому.
"Небо где, небо?"--скулил Клим.
Обратный путь оказался нестерпимо долгим, путаным; к тому же в заречной
темноте словно бы кто-то ждал, пока они обернутся спинами, чтобы броситься
вдогонку, и этот кто-то даже пару раз выдал себя тяжкими, с подвыванием,
вздохами -- или то пленный ветер бродил среди решетчатых опор?..
Воззвать к Великому Помощнику: "Забери нас отсюда!"-- они стыдились, а
стыд был пуще страха... Поколебавшись немного, Осадчий-старший объявил, что
они будут пробиваться по кратчайшей -- вверх, к небу! Точнее, попробуют
запустить один из лифтов вертикального ствола "юго-восток-137".
Но, надо полагать, плохо разбирались самоуверенные юнцы в отжившей
технике. Сумели выжать малую толику энергии из аккумуляторов, сдвинули с
места многотонные громады кабин и противовесов, однако сами, Петром ведомые,
вбежали сдуру не на площадку перед пассажирским входом, а на грузовую
платформу, предназначенную втаскивать ящики и мясные туши в лифт
супермаркета; и платформа двинулась, унося их в широченный дверной проем, но
что-то панически проскрежетало под ногами, и повалил вонючий резиновый дым,
и платформу заклинило между гигантскими сдвигающимися створками. Двери лифта
уже сминали трубчатые борта по обе стороны от ребят; и все же мальчишеский
стыд удерживал их от призыва к Помощнику, позорным считалось в "семье" Петра
обнаруживать слабость. Через несколько секунд великая нянька Кругов Обитания
приняла бы телепатический крик раздавливаемой плоти...
Однако, не доехав до полуметра, замерли сокрушительные двери.
Братья сразу увидели того, кто спас их, раскрыв неприметный шкафчик на
стене колодца и что-то переключив там, внутри. Спаситель был мал ростом --
должно быть, мальчонка не старше Клима... должно быть, потому что голову его
полностью скрывал глухой шлем, оснащенный наушниками, антеннами и сигналами.
Вокруг стояли взрослые, образуя почтительную свиту, словно у принца крови. С
головы до ног каждый был запакован в плотную ткань, металл и кожу; у одного
на лице -- прозрачное забрало, у других безобразные темные очки, маски от
противогазов.
Лязгая подкованными сапогами, спаситель взобрался на платформу и встал
перед тремя братьями. В руке у него был мощный электрический фонарь, из-под
шлема, выглядевшего как орудие пытки, торчал бледный решительный подбородок,
глаза прятались в тени козырька.
-- Чего вы здесь ищете?--спросил ребенок, и как бы в ответ ему меж
пандусов и ферм раздался давешний завывающий вздох, теперь куда более
близкий.-- Чего, могу я узнать? Приключений? Игрушек? Тайны?
-- Н-нет!... -- запинаясь, ответил Петр. Малец был ему чуть выше пояса,
но производил жуткое, гнетущее впечатление.-- Мы просто давно хотели тут
побывать... посмотреть, как жили когда-то люди.
-- Если нельзя, мы уйдем,-- примирительно сказал Дан.-- Не сердитесь на
нас, пожалуйста.
Дан протянул руку Малышу, но тот возмущенно отдернул свою -- в
огромной, из кожаных пластин сшитой перчатке. Тогда Клим, все время
прижимавшийся к Петру, не выдержал и тихонько заплакал.
-- Нельзя? Отчего же? Наоборот!--хрипло, с вызовом сказал спаситель.--
Здесь должен побывать каждый землянин. Ходите. Смотрите. Думайте. Это
истинная родина людей. Ум и талант проявляются в ограничении. Мудрость -- на
грани тьмы и света. Хотите видеть миг истинного счастья? Оно в контрасте,
бедные зверушки...
Ребенок содрал с себя шлем, и Петр увидел, что перед ними девочка лет
шести-семи, стриженная ежиком, с красной вмятиной на лбу и сердитыми
воспаленными глазами.
Девочка вновь надела шлем, и Петр ощутил укол пронзительной жалости.
-- Я обманула вас. Здесь нельзя быть посторонним. На солнце, на солнце!
Быстрее, ну!..
Они возносились в прозрачной кабине, когда-то рассчитанной на сотню
пассажиров, с кожаными сиденьями по периметру, взлетали, глядя, как слоями
множатся внизу панели и эстакады, галереи, обросшие мохнатой пылью пучки
кабелей, решетчатые конструкции, развязки висячих дорог... и сквозь все это
еще долго была видна площадь у лифтового ствола, по которой неторопливо
шествовала девочка со своей свитой. А за свитой, немного отставая, ползло
нечто массивное, темное, помеченное огнями... верный страж -- не то танк, не
то ящер вроде ископаемых, и отголоски его плаксивых вздохов, слабея,
раскатывались под перекрытиями уровней.
Вернувшись домой, к приемопередатчику, Петр первым делом навел справки
об урбиках -- странной, замкнутой секте людей, которые демонстративно
селились в покинутых городских агломерациях. Урбики были против упразднения
городов. Травяному лугу предпочитали они асфальтовое покрытие, ручью --
поток, заключенный в трубы, хлебу с поля -- синтетическую пищу. По мнению
пророков урбизма, город не только воспитал все лучшие человеческие качества,
но и поддерживал единство общества; вне стен мегаполиса, учили они,
расползутся связи между людьми, исчезнут такие понятия, как долг,
товарищество, взаимопомощь; погибнет культура, и раздробленное множество
творцов-одиночек, капризных мизантропов, будет бессмысленно копошиться,
покуда каждый из них не поймет, что его творчество уже никому не нужно. И
ему самому -- тоже...
Господи! Да разве мог он тогда предположить, сколь безгранично важной
станет для него эта тема двадцать лет спустя?! Неужели правы урбики, и
землян всего-навсего следует вернуть в несвободу нумерованных горизонтов,
уровней и вертикальных стволов? И то, какие уж бунты амазонок в
тысячеэтажном общежитии, в толчее общественного транспорта!
Нет. Заманчивая прямолинейность решений -- удел дикаря. Украл -- чего
там думать, руби руки по локоть! Так сказать, внутреннее, личностное
обоснование живучести фашизма... Мир сложен, очень сложен... Одиннадцать
шагов туда, одиннадцать обратно. Не торопится гроза, скручивающая облачный
пласт, точно мокрое белье, над Дунаем. Не спешит видеокуб.
...Чтобы Помощник совершил действие, касающееся другого человека, не
меня,-- необходим совокупный импульс, желание нескольких. Если я один
захочу, скажем, отправить моего друга Нгале на Кристалл-Ривьеру, орбита
Меркурия, или если я захочу сделать его кожу светлой, Помощник и ухом не
поведет. А уж о делах политических, о влиянии на судьбы больших групп, и
заикаться нечего. Спецкомиссия по проблеме амазонок -- для Помощника лишь
трое обычных мужчин, собравшихся поболтать. Мировая машина устроена так, что
подчиняется воле большинства по отношению к меньшинству, и никогда не
наоборот. Любую идею приходится проводить через референдум. И, в общем, это
правильно. Было правильным до сих пор.
Наверное, бывают ситуации, как в древнем Риме, когда власть вынужден
брать диктатор. Вынужден. По возможности, временно. Ненадолго. Чтобы по
прошествии смутных времен вернуть эту власть сенату и народу римскому. В
нашу постгосударственную эпоху диктатором...-- а не сошел ли я с ума?..--
диктатором должен стать самый компетентный. Виртуоз управления, глубочайший
знаток общественных связей. Стать с единственной целью: как можно скорее
навести порядок и устраниться.
Ну, хорошо: допустим, мы... Роже, я, Нгале, другие члены Совета.., мы
сходимся на том, что некая сверхострая общеземная проблема неразрешима
привычным демократическим путем, и надо поручить ее пяти лицам, наделенным
громадной властью и несущим не меньшую ответственность. Или трем лицам. Или
одному лицу. Но ведь управление Кругами осуществляется только через
Помощника. А он приводится в ход только всеобщим голосованием. Значит,
миллиарды людей должны дружно сообщить Помощнику, что отныне вместо
референдума им, Помощником, будут командовать пятеро. Или трое. Или один. А
с какой Стати миллиарды окажут такое доверие пятерым, троим, тем более --
одному? Прошли времена гениальных кормчих, и слава богу, что прошли, и кол
им осиновый!..
Год назад в стране чистого разума, в горах Авалокитешвары, он, Петр
Осадчий, бросил дерзкую мысль: проблема амазонок по силам лишь всемирному
правительству! Теперь, когда уже почти готов к старту их суперзвездолет --
"Орлеанская дева", волей-неволей мысль приходится воплощать. Каким образом?
На этот вопрос они, кажется, сумели ответить вчера вечером. Там же, в
Тибете. Кажется, сумели. Кажется.
Одиннадцать шагов по кремовым шестиугольным плитам веранды. Туда и
обратно, туда и обратно, мимо столика с остатками кофе и винограда. Запах
кофе вдруг показался Петру назойливым: чашка мигом исчезла, перенесенная на
нижний этаж, в умывальник. Да, такие индивидуальные заказы Помощник
выполняет. Но чтобы, например, снести вон ту зазубренную гору, нужен
совокупный импульс жителей целой округи.
Одиннадцать шагов из угла в угол... Счастье в контрастах--временных,
пространственных; счастье -- на тончайшей волосяной линии перехода от света
к тьме, от тьмы к снегу... Права была девочка-урбик. Восторг не может
продолжаться больше мгновения. Вот, Осадчий был восхищен Валаром -- вчера
вечером, когда потомок крестоносцев додумался... А сегодня, точно гласа
ангельского, ждет сигнала информсети, и ничто ему не в радость, и даже если
все случится так, как они хотят,-- выпадет горький осадок. Мучительные
усилия обесценивают результат. Ощущаешь блаженство просто оттого, что
кончилась пытка.
Наверное, в любой, даже самой благородной политической акции есть доля
обмана. Манипулируя людьми, нельзя сохранить руки стерильно чистыми. Первый
референдум, который провела комиссия по поводу амазонок, с откровенно
поставленным вопросом: "Что делать с общиной?"-- первый референдум трескуче
провалился. Вопрос никого в Кругах не заинтересовал, не отвлек от
самопогруженности... Если то же повторится сегодня, Петр сложит с себя
обязанности Координатора и займется чем-нибудь поспокойнее. Скажем,
выращиванием шампиньонов в старинных шахтах. А что? Милое дело, ныне почти
забытое. Контрасты, контрасты...
Никак не разродится брюхо грозовых туч. Одиннадцать шагов туда...
СИГНАЛ. Старинная роговая музыка, дружное звенение пчел.
Петр опрометью бросился в гостиную.
Вчера Роже Вилар предложил одну каверзу, в недобром духе древнего
политиканства, и все согласились. Правда, после изрядных колебаний, но
согласились. Сначала коллеги пф -комиссии, затем остальной Совет. Сегодня --
разыграли маленький спектакль. Передали по информсети, что некий Осадчпй
Петр Максимович хотел бы заняться конструированием этики. Творить наилучшие,
самые добрые и правильные отношения между людьми. У Осадчего есть друзья,
готовые помогать ему. Вопрос ко всем обитателям Кругов: "МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ
СОЗДАНА РАВНОПРАВНАЯ С ИНЫМИ ТВОРЧЕСКИМИ СООБЩЕСТВАМИ КОРПОРАЦИЯ ХУДОЖНИКОВ
ЭТИКИ?"
Кто же из них, бесчисленных стеклоделов и биомоделистов, резчиков по
лаку и эвроматиков, мозаичистов и абсолют-физиков, пивоваров и
космоинженеров,-- кто из них отказал бы согражданину в праве на творчество?
На святое художество?! Конструирование этики -- как здорово, необычно,
революционно! Дерзай, брат Осадчий, основывай корпорацию!..
Расчет был точен. Безупречно красивая (потому что несуществующая)
дикторша голосом дивного благозвучия сообщает, что Помощник не принял ни
одного отрицательного импульса. Более того -- почти не было равнодушных,
тех, кто не обратил бы внимания на призыв. Круги Обитания -- от Солнца до
Плутона -- проголосовали "за".
Значит, может быть создана новая корпорация-- Совет Координаторов
Этики. И звездная силища Помощника будет в любую секунду отдана зодчим
людских отношений -- по первому требованию, как она была бы отдана экологам,
селекционерам или дизайнерам морских курортов. Энергия и материал -- всегда
к услугам мастеров.
Но ведь их материал -- человеческие отношения. Следовательно, судьбы и
жизни.
Стоя перед видеокубом, Петр засунул руку в карманы и покачнулся на
каблуках. Наконец-то дошло до чувств, до кончиков нервов: он получил сейчас
власть, о которой не грезили ни каганы Востока, ни императоры Запада. Власть
бога-громовержца. И захоти он использовать эту власть во зло, разобщенное
человечество не скоро сообразило бы, как сопротивляться. Это вам не
консилиум психиатров, разбирающих какое-нибудь преступление, и не суд чести
корпорации. Всемирный Совет Этики; и он, Осадчий, Первый Координатор! Почти
что первый консул...
...Что за чепуха! Надо как можно быстрее помочь мальчикам и девочкам,
идущим по границе света и тьмы и не знающим, куда свернуть. Помочь -- и
скромно исчезнуть, снова стать рядовым землянином. Еще говорят ветхие книги,
что в рудничных выработках созревает какой-то особенный виноград...
С оглушительным треском разодралась небесная ткань, полыхнуло сквозь
разрыв лиловое пламя, а за ним стеной пошел по излучине Дуная сплошной
ливень.
Переключив видеокуб на прием, Петр объявил селекторное совещание.
8. Сближение с Ханкой произошло неожиданно и быстро, как во сне.
Сай Мои вместе с другими воспитанниками благополучно завершил проект
звездолета. Состоялась проверка на имитационных моделях, удовлетворившая
самых строгих экспертов, старейшин цеха кораблестроителей. Машина
вероятностей проиграла почти миллион нештатных ситуаций, был найден выход из
каждой. И вот -- сползлись в приднепровскую степь мощные усагры, над их
формирующими антеннами встали струистые столбы, распугивая птиц и диких
коней. Сначала туманные и колеблющиеся, затем все более плотные, сложились
формы гиганта, похожего на рыцарский замок. Из приплюснутого купола силовых
установок вырастали три башни в тусклой зеленоватой броне. Амазонки могли
быть спокойны за все узлы своей "Орлеанской девы", в том числе и за
гравизащиту при досветовых скоростях.
Сай участвовал в сдаче изделия заказчицам. Предводительница общины
Кларинда Фергюсоп, рыжая горбоносая особа с королевскими манерами, немного
пугавшая Сая, обняла гуру Меака и повесила ему на шею венок из роз. Гуру
сказал короткую речь, пересыпанную перлами индо-тибетской мудрости; Кларинда
ответила энергичной благодарственной тирадой. Над мошками-людьми
проблескивал, словно портал готического собора, транспортный шлюз корабля.
Ханка стояла в строю амазонок, опустив ресницы, в простеньком своем
комбинезоне. Сай мог бы поклясться, что она то и дело поглядывает в его
сторону.
Он не ошибся. После окончания церемонии женщины весело смешались с
воспитанниками ашрама, повели их показывать местность, близкое скифское
городище. Ханка подошла к нему в сопровождении долговязого, похожего на
фламинго Мельхиора Демла. Сердце у Сая дало перебой: он сразу понял, что
девушка уже давно встречается с его старшим соучеником, грихастхой. Впрочем,
что же тут удивительного, к этому шло с самого начала...
Сай Мои достаточно владел собой, чтобы не портить настроение друзьям,
но все-таки помрачнел и сделался молчалив. Впрочем, быстрые боковые взгляды
Ханки настраивали на иной, тревожно-выжидательный лад, отогревали совсем уже
замерзшую надежду. Сай разрывался на части... и покорно шел за девушкой,
которая вела обоих поклонников куда-то в гору.
Кокетливо улыбаясь на обе стороны и щебеча о необязательных вещах,
Ханка заставила Мельхиора и Сая подняться по выгоревшей за лето траве
откоса. Дальше было поле, а в нем стояла непроходимая чащоба лопухов и
высоченной конопли, чертополоха, сиренево-седой материнки...
Ханка привела их туда, где росла на краю склона корявая груша-дичка, и
усадила под дерево. Отсюда не были видны башни звездолета. Тишина их
окружили особая, отстоявшаяся, целительная, будто заварка из душистых трав.
Сначала Ханка оживленно рассказывала, какой здесь жил удивительный
народ, впервые вспахавший этот обширный плоский холм и другие холмы, что
лежат вокруг. Сай Мои вежливо молчал, поскольку знал о скифах куда больше,
чем эта девочка: ведь они с гуру беседовали и о незапамятно-древних путях
между Днепром и Индом, и о высокой философии, запечатленной в тайных
письменах по золоту, которые до недавних пор принимали за чеканные узоры.
-- Наверное, от них, любивших степь и свободу, наша страсть к далекому
космосу...-- сказала Ханка, и глаза ее стали неподвижно-отрешенными, словно
воочию, не через Восстановитель Событий, увидела она бородатых всадников,
одетых в меха и железо, на приземистых конях, покрытых чепраками из
человеческих кож.
Вдруг девушка повернулась к затаившим дыхание ребятам и сказала, точно
отдавая приказание:
-- Мельхиор, наши встречи с тобой были ошибкой. Я проверила свои
чувства. У нас должен был быть ребенок, теперь его не будет...-- Демл сразу
посерел, осунулся, дрожащей рукой утер лоб.-- Извини, но я хочу остаться с
Саем.
Мельхиор, пошатываясь, встал... оскалил стиснутые зубы, сжал кулаки...
но взяла верх выучка ашрама, и он, приложив пальцы к груди и слегка
поклонившись, пошел обратно вдоль откоса. Сай чувствовал, как горят его уши
и шея.
-- Что ты?-- спросила Ханка. В ее голосе еще вибрировали металлические
ноты.-- Ты не рад?..
Сай, нахохлившись, продолжал смотреть себе под ноги. Тогда девушка
расстегнула рукав комбинезона и одним движением задрала его до плеча,
обнажив тонкую загорелую руку.
-- Видишь? Это из-за тебя. Специально не заживила полностью...
Выше запястья багровел недавний рубец.
Сай Мои даже не предполагал, что такое возможно в современном мире.
Неужели столь живучи в нас и рабовладелец, и раб? А ведь и то сказать: всего
десять поколений минуло с тех пор, как предки наши гнули спину на заводчика,
на помещика или, хуже того, пол дулами пулеметов строили какой-нибудь
автобан или канал в пустыне...
Кларинда ввела в общине жесткую дисциплину, и большинство женщин охотно
подчинялось ей. В беспрекословном повиновении всегда есть нечто заманчивое
-- добровольный идиотизм, блаженство ни за что не отвечать... Слово
руководительницы было для амазонок законом, а на случай неповиновения
имелась при Кларинде целая свита помощниц, вихрем скакавших на могучих
конях,-- великолепная игра, ожившая сказка о скифских всадницах... Те же
"приближенные" амазонки выполняли и роль соглядатаев. Кларинда сразу узнала
и о встречах Ханки с Мельхиором, и о том, что настоящий избранник девушки --
Сай Мои. Призвав к себе Хапку, глава общины распорядилась как можно скорее
навлечь Сая, сблизиться с ним и уговорить остаться у амазонок. Нужны мужчины
с собой на корабль, для создания нового человечества в прекрасном мире возле
другой звезды... Ханка, не привыкшая лгать или утаивать, отказалась без
размышлений, наотрез. Уж лучше она оставит общину и будет ждать Сая из
ашрама.
Тут, повествуя о случившемся, возлюбленная Сая замялась: йоговским
чутьем постиг он, что Ханка не договаривает нечто крайне важное. Что-то еще
произошло между ней и Клариндой, тяжко гнетущее теперь душу Ханки... Из
деликатности, особенно сильной у влюбленных на первой поре чувства, Сай
ничего не спросил. Она же, признательно вздохнув, поторопилась окончить
рассказ.
Поединок двух женщин кончился бешенством Кларинды. Верховная амазонка
закатила ослушнице пощечину, та ответила, и вышло неловко: рука-то крепкая,
с детства Ханка на коне... Кларинда упала, рассекла себе весок, вскрикнула;
ворвавшаяся телохранительница наотмашь хлестнула Ханку кожаной плетью...
Конечно, Кларинда сделала выговор непрошеной защитнице, обе они извинились
перед девушкой, регенератор моментально заживил раны.
По поводу происшедшего Ханка могла созвать референдум, и не исключено,
что общину распустили бы, а Кларинду с "придворными" направили на
восстановление морали. Но девушка была многим обязана амазонкам, в общине
жила ее мать, даже после этой истории оставшаяся верной предводительнице.
Поэтому Ханка решила просто уйти. Никого ни в чем не виня, ни у кого не
спрашивая разрешения. Сай оканчивает ступень брахмачарии, скоро он получит
права жить общественной и семейной жизнью -- права грихастхи... Если Сай не
против, они поселятся вместе.
-- Тогда у меня есть к тебе предложение,-- сказала Ханка, отодвинувшись
и поправив волосы после того, как Сай наглядно, и убедительно показал ей,
насколько он не против.-- Ты всегда собираешься заниматься грави-защитой,
или это была только выпускная работа в учебном городе?..
-- Да как тебе сказать... ("В такую минуту она говорит о гравизащите!")
Боюсь, что мое призвание еще не определилось. Иногда мне кажется, что люди
интересуют меня намного больше, чем...
-- Вот и хорошо! Значит, у нас это получится!
-- Что получится?
-- Профессиональная семья.
Сай Мои по только не высказал возражений, но, более того, снова пылко
расцеловал подругу. Предложение было вдохновляющим и, чего греха таить,
лестным для семнадцатилетнего юноши. Профсемья -- разновидность обычной
парной, с той только разницей, что отец и мать не занимаются ничем, кроме
воспитания детей, но уж в этом достигают величайшего мастерства. Детей в
таких семьях бывает до десяти и больше. Иногда (правда, очень редко) один из
партнеров уходит: тогда детей продолжает опекать оставшийся, профотец или
профмать...
Напустив на себя солидность, которая, как ему казалось, приличествует
будущему многочадному родителю, Сай Мои сказал:
-- Что ж, неплохо! Я думаю, ты можешь оставить ребенка от Мельхиора. А
ему говорить об этом вовсе не обязательно...
Когда Сай стал грихастхой и получил от гуру разрешение жить вне ашрама,
они заказали себе дом в Северной Карелии, в красивой и малолюдной местности.
Дом напоминал розовую шипастую раковину, выброшенную штормом далеко на
берег, прямо в сосновый лес. Жилище было великовато для двоих, но так хотела
Ханка: ведь они собирались обзавестись множеством детей. Ханка выбрала для
поселения прохладную северную широту. Пусть дети растут закаленными.
Рядом проходила ничем не обозначенная граница владений рода Осмо. Род,
насчитывавший более тысячи лет, был одной из наиболее дружных и тесных
человеческих групп на Земле. Никакая "сверхиндивидуализация", никакие
распады его не коснулись. Как только это стало возможным, члены рода,
съехавшись со всего света, поселились на старых корнях, там, где, согласно
легенде, построил шалаш во время охоты их богоподобный предок. Осмо могли
работать в разных концах Солнечной Системы, по дома их стояли здесь,
рубленные из вековых сосен. На праздники Осмо надевали льняные рубахи и
суконные кафтаны, подпоясывались расшитыми бисером поясами, вплетали в
волосы цветные ленты... Они даже устроили для Ханки и Сая нечто вроде
свадьбы по старинному обряду. Невысокого "жениха" вконец засмущали песнями,
превозносящими богатырский рост молодого:
Всех на голову длиннее,
На длину ушей он выше.
Перекладины подняли,
Чтобы шапкой не цеплялся...
Зато Ханка мигом усвоила правила обряда и вовсю ревела с новоявленными
подружками, оплакивая "девичью жизнь".
Послушный зову "колдуна"-- зоопсихолога, выбежал из чащи медведь,
толстобокий и мохнатый, будто бескрылый шмель: с ним плясали, взяв за лапы,
а потом угощали зверя с берестяных блюд пирогами и ягодами... Ханка была на
последних неделях беременности, хотя и вдвое сокращенной генетиками, но все
же требовавшей некоторых предосторожностей. С медведем она не плясала и
старалась не объедаться.
Наливался холодной зеленью рассвет в стороне Соловецких островов,
будоражила кровь полная луна. Сородичи разбрелись по постелям; медведь,
перебравший хмельного , колодой лежал под столом на дворе, и только
неугомонные подростки еще гонялись друг за другом вокруг дымного кострища,
да в орешнике слышался смех спрятавшихся парочек. Отказавшись от ночлега,
Сай бережно вел Ханку через лес. На их пути не раз вставали бесшумные сизые
тени, но, сверкнув глазами, отступали. Звери в этом краю дружили с
человеком.
Уже неподалеку от их раковины, светоносно-розовой, странным образом
сочетавшейся с медными соснами и мшистыми валунами, Сай увидел, что
сердечная подруга более подавлена, чем устала. И подавленность, как ни
удивительно, нарастала по мере приближения к родному дому. Ханка едва
переставляла ноги, стараясь не глядеть на Сая...
Навстречу им, как бы невзначай держа руки на прикладах подвешенных у
седла парализаторов, прогулочным шагом выезжали из-за молодого ельника три
одинаково одетые всадницы.
9. На вторую неделю я взвыл от бездействия.
В нейтринике и абсолют-двигателях я смыслил мало, но руки у меня были
умелые, а кроме того, я сразу понял, чего не хватает их "Орлеанской деве".
Корабельный зал для собраний, высокий, на стрельчатых опорах, казался
незавершенным без органа. Я представил себе, как играю Баха или Генделя
где-нибудь над провалом межзвездья, в сиянии галактического рукава: ей-богу,
сами того не зная, для такого концерта и писали великие маэстро... Мне
казалось, что амазонки, среди которых немало было чутких к музыке, просто
расцелуют меня за такую идею. Однако Гита только плечами пожала: "Орган, так
орган",-- а Кларинда, рассеянно похвалив, сказала, что орган они
действительно соорудят, но собственными силами, поскольку девушки должны все
уметь.
Итак, оставалось мне ходить в лес за опятами, объезжать коней, сытно
есть и спать с Бригитой: от всего остального я был избавлен. Но скоро я
понял, что таков не только мой удел.
С каждым днем в общине оставалось все больше мужчин. Амазонки приводили
их с собой, как сердечных друзей или наставляемых. Мы, конечно, сразу же
знакомились, выяснили, кто чем дышит. Скоро я сблизился с Уго Кастеллани.
Этот обаятельный смешливый брюнетик, на вид совсем мальчишка, "подобранный"
главной тело-хранительницей Кларинды, Аннемари, вызывал во мне чувства
старшего брата. Ему, так же как и мне, практически некуда было девать свое
время. Бродя по лугам и речным долинам, спорили мы на разные отвлеченные
темы; соревновались в кулинарных тонкостях, скакали наперегонки, жгли
костры, разыгрывали спектакли с видеофантомами -- в общем, проводили время,
как десятилетние ребята на каникулах.
Уго подкатило под горло еще быстрее, чем мне. Он и вообще-то был
непоседа: почти не появлялся в региональном учебном городе, и выпуск его уже
вторично откладывали, зато успел обшарить все Круги Обитания и чуть не
погибнуть в марсианской пустыне. Аннемари приручила его тайнами зрелой
женственности, однако ненадолго: скоро Уго начал тосковать о свободе. Не
будучи дурой, наставница отпустила его помотаться по свету. Вернувшись, Уго
заблажил снова, но уже по другой причине.
-- Ты не думай, что мне правится только шляться! -- заявил он мне за
нашей очередной трапезой у костра, в один из последних ясных октябрьских
вечеров, над гуашево-синей водой устья Десны.-- У меня как раз очень
основательное, неподвижное призвание. Я архитектор жилых комплексов.
Удивлен? То-то и оно, что даже в учгороде об этом не знают, до недавних пор
сам не был уверен, а компьютер внушал совсем иное...
Оказывается, злосчастный Уго, прознав, что амазонки намерены основать
первую звездную колонию, загорелся идеей спроектировать для них пионерский
поселок. Раздобыл карты той, достаточно хорошо исследованной планеты, нашел
чудесное место в субтропиках, в дельте большой реки вроде Нила, и принялся
увлеченно рисовать, чертить, лепить с помощью фантоматора... Хотелось
создать нечто действительно неземное, с печатью нового мира, но вместе с тем
напоминающее о родных краях. Получилось не то гнездо ячеистых грибов, не то
селение подводных пауков-серебрянок, запускающих пузыри воздуха под
паутинную сеть,-- в общем, облагороженный вариант кроманьонских свайных
построек. Сотворив сие, Уго пригласил Кларинду со свитой, уверенный не
только в успехе, но и в общем восхищении. И что же? Не пытаясь смягчить
резкость отказа, рыжая предводительница заявила, что они пока не нуждаются
ни в каких проектах; что, дескать, вовсе не так уж подробно изучена планета,
может преподнести сюрпризы, и потому надо там сначала осмотреться, а потом,
погодя, думать об архитектуре... И остался Уго при своих фантомных макетах,
точно побитый, а через пару дней случайно узнал: у Кларинды было обсуждение
проектов колонии, представленных архитекторами-женщинами...
Тогда он и высказал, нарезая луковицы для кострового шашлыка, то, что
мучило меня неимоверно, о чем я молчал лишь из любви к Бригите.
-- Откармливают нас на племя, а больше ничем не хотят быть обязаны. Мы
-- бугаи в стойле!
...В одну из начальных, счастливейших наших ночей, устав обучать такого
облома, как я, любовной гимнастике и отдыхая на ворсистом ковре (постели нам
было мало), Бригита поведала мне один из важнейших догматов, на коих
зиждется сообщество амазонок.
Историю, которой нас учили с помощью книг и Восстановителя Событий --
объемного телевизора времени,-- они понимали весьма своеобразно. По меньшей
мере, сто тысячелетий длился на Земле матриархат -- эпоха, когда в племенах
судили и властвовали женщины. Материальное производство развивалось тогда
медленно, прогресс техники почти стоял на месте,-- разве что от грубых
каменных сколов -- нуклеусов, заменявших все орудия труда, перешли к более
изящным инструментам. Однако за это невообразимо долгое время были
сформированы главные нравственные качества человека: любовь к ближнему,
милосердие, чувство справедливости. Затем, когда народы умножились, когда
понадобилось торговать, путешествовать, защищать свои владения, роль вожаков
постепенно прибрали к рукам мужчины. Мир вещей стал преображаться с
утысячеренной скоростью: поднимались и падали волны цивилизаций, все более
развитых, изощренных и грозных. В бесконечных войнах, в тисках общественного
неравенства люди (Бригита сказала "мужчины") ожесточились друг против друга.
Насколько высоко вознеслось техническое могущество человека, настолько же
упала его добродетель... Но вот после очистительной кровавой рвоты,
продолжавшейся двести лет и чуть не погубившей род человеческий, Земля
сделалась, наконец, единой и мирной, как никогда. А еще через несколько
поколений окончилась индустриальная эра, породив сплошь компьютеризованные и
автоматизированные Круги Обитания... Тем самым мужчины, ущербные морально,
но при этом великолепные инженеры, выполнили свою историческую миссию, Мир
обеспечен вещами. Теперь бразды правления должны снова принять женщины --
чтобы в мире, уже не знающем розни, зависти и злобы, на веки вечные
воцарилась Любовь.
Тогда я поднял Бригиту на смех: уж слишком нелепым показался мне
принцип морального "неравенства полов". Дразнил ее:
-- Кто же вам их отдаст, бразды-то?
-- Ты и отдашь,-- без привкуса шутки ответила она.-- Ведь ты же рыцарь,
правда? Это должно стать последним рыцарским поступком всех мужчин: вернуть
судьбу Земли своим прекрасным дамам!..
И сейчас эти озорные, вполне дружелюбные реплики, которые мы тут, в
общине, частенько слышим: "Наработались, мужички, со времен
плейстоцена[19],-- отдыхайте!"-- "Мы вас будем беречь, вы наше
самое большое сокровище!"-- "Не беспокойся, горе мое, без тебя справимся; и
вообще, отвыкай суетиться!" Буквально сковали руки, и кому же? Мне,
свободному землянину, хозяину своей судьбы! Естественно (для них
естественно): кто бездельничает, тот не посягнет на власть...
Страшно было даже подумать: проснуться однажды ночью -- и не ощутить
рядом Гиты, ее дыхания, ее жаркого послушного тела. Но, пожалуй, еще
страшнее было чувствовать себя точкой приложения чьих-то усилий, тем более
идейно оправданных... надо же, какая мысль -- свести меня, всего меня к
похабной роли быка-оплодотворителя!
На исходе октября в нашей с Уго тесной компании недовольных появился
третий. Вернее, третья -- Николь Кигуа, двадцатипятилетняя мулатка,
сбежавшая из непарной семьи. Выяснилось, что не всем женщинам в общине мед:
более неприкаянной особы, чем Николь, я никогда не видел. Если нас амазонки
не допускали ни к какому делу, то она, наоборот, старалась отвертеться от
любых поручений. Николь охотно играла с нами в видеофантом-ный театр,
проводила время за сбором грибов или в бешеной скачке по лугам... и при этом
глаза ее оставались такими потерянными, что делалось зябко. Ее дочь,
Сусанна, резвилась с другими детьми под умелым присмотром воспитательниц --
а Николь, с опрокинутыми внутрь безотрадными глазищами, вовсю старалась
забыться. Пробовала она пофлиртовать с Уго, но тот панически боялся своей
мужеподобной и, кажется, здорово ревнивой Аннемари. Со мною ей удалось
достигнуть большего, когда мы ночью решили устроить последний в году заплыв:
честно говоря, несмотря на всю мою привязанность к Гите, я давно уже хотел
попробовать с кем-нибудь другим, и Гита не возражала... Только все это было
без толку. Из нас двоих она никого в сердечные друзья не заманила; а другие
мужчины для Николь просто не существовали, поскольку были, по ее словам,
стары и насквозь испорчены...
Однажды, уже в промозглые ноябрьские дни, Николь разговорилась у
камина. Мы тогда выпили изрядное количество горячего вина с пряностями, и
нас всех тянуло на исповедь. Но Николь ничего не желала слушать.
-- Вот, принято считать, что нет людей без творческого призвания! --
монотонно говорила она, расширенными зрачками уставившись в пламя.-- Может
быть, и так. В учгороде у меня определили хорошие данные балерины и
склонность к гидробиологии. А я не захотела заниматься балетом, мне скучны
все эти плие и батманы... И рыб не стала потрошить. Интересно, почему?
Наверное, мало выявить в человеке призвание; надо ему еще внушить, что для
него это призвание -- самое важное, что есть в жизни! Мне вот не захотели
внушить. Или не сумели. А может, я просто динозавр какой-нибудь, вымерший
тип?.. Всегда хотела только одного: любить и быть любимой.
-- Ну, какие у тебя проблемы? -- паясничал Уго.-- Обратись в этот
новосозданный... как его? Совет Этики. И попроси утвердить новую профессию
-- любящего! Создай цех или, лучше, корпорацию. Стали же профессиями
материнство, отцовство...
-- Дурачок,-- снисходительно усмехнулась Николь.-- Как раз те, кому это
больше всех нужно, никогда не смогут удовлетворить свое желание. Люди, для
которых любовь -- между прочим, приятное приложение к делам, всегда найдут,
с кем соединиться. А мы, "профессионалы", однажды убеждаемся, что любить
некого. Некого...
Я слушал Николь -- и вспоминал одну сцену, свидетелем которой довелось
мне быть с месяц назад. Возвращаясь на рассвете после всенощной болтовни с
Уго, увидел сквозь ивовые кусты Кларинду. Не замечая меня, отрешась от всего
кругом, сидела верховная амазонка в одиночестве на сухой коряге, посреди
песчаной отмели, и неподвижно смотрела в сторону восхода. Такая в эту минуту
некрасивая, сгорбленная; и глаза, обычно напористые, жесткие, глядят покорно
и обреченно. Подойти и приласкать, сказать нежное слово... Не отважился.
Бесшумно ступая на носках, ушел прочь...
Договорив, Николь встала со шкуры перед камином и выбежала из комнаты.
Не обернувшись, не попрощавшись. Мы остолбенело сидели, не зная, что теперь
думать или говорить, и вино праздно остывало, налитое в керамические
стаканы. А за окном, ослепленные собственным светом, сшибались в небе л