Александр Беляев. Властелин мира ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1. КАНДИДАТ В НАПОЛЕОНЫ - Не брызгайте мне на платье, Штирнер! Вы не умеете грести. - Ну конечно! Женщины, отправляясь кататься на лодке, имеют обыкновение надевать платье из такой материи, на которой брызги воды оставляют неизгладимые пятна. - Эту остроту вы позаимствовали у Джерома Джерома, из его повести "Трое в лодке"? - Вы очень начитанны, фрейлейн. Я не виноват в том, что это наблюдение Джером сделал раньше меня. Истина остается истиной, хотя бы в лодке ехало и не четверо, а пятеро. - Нас только четверо! - отозвалась со своей скамьи Эмма Фит. - Прекрасная, златокудрая кукла, - ответил Штирнер, - четвертым пассажиром в лодке Джерома была собака; первым в нашей лодке является мой Фальк... - Почему первым? - Потому что он гениален Фальк! Подай носовой платок фрейлейн Фит, - видишь, она уронила его. Фальк, красивый белый сеттер, ловко прыгнул и подал платок. Все засмеялись. - Вот видите! - самодовольно сказал Штирнер - Фрейлейн Глюк, выходите за меня замуж! Мы откроем с вами бродячий собачий цирк. Я в рыжем парике клоуна стану показывать чудеса дрессировки, а вы будете сидеть у кассы. Только представьте себе эту идиллию: публика валит к нам валом, собаки танцуют, в кассе шелестят деньги... А после сеанса мы пируем за столом в обществе прелестнейших преданнейших четвероногих друзей. Великолепно! Это гораздо веселее, чем работать у Карла Готлиба. - Благодарю вас, но я не люблю бродячей жизни. - Гм... При вашем капитале, для вас я слишком ничтожная партия? - При моем капитале?.. - с недоумением спросила Эльза Глюк. - Почему же вы удивляетесь? Вы притворяетесь, будто не знаете своего капитала. Ваши чудесные волосы тициановской Венеры... Ведь это натуральный цвет? Не делайте возмущенное лицо, я знаю, что натуральный. А тициановские женщины, было бы вам известно, красили волосы особым составом, - где-то даже сохранился рецепт этого состава. Ну вот, видите. Мировые красавицы, вдохновлявшие кисть Тициана, искусственно создавали то, что щедрая природа отпустила вам без предъявления рецепта... А ваши синие, как небесная бездна, глаза! Уж они, конечно, не искусственно окрашены... - Перестаньте... - Ваши зубки - жемчужное ожерелье... - Потом следует описание коралловых губок, не так ли? Можно подумать, что вы не секретарь скучного банкира, а коммивояжер ювелирной фирмы. Так я же вам отплачу, несносный, за эти ювелирные комплименты! А ваше длинное лицо, ваш длинный нос, ваши длинные волосы, ваши длинные руки, они, конечно, настоящие?.. - А вам больше по душе все круглое? Вот этакое круглое лицо, как у Отто Зауера. Круглые глаза и, быть может, круглый капиталец через десяток лет... - Вы договорились до пошлости, - с недовольством в голосе произнесла Эльза Глюк. - Пожалуйста, не считайте капиталы в чужих карманах, - отозвался Зауер, юрисконсульт банкира Готлиба. Зауер был не в духе во время разговора Штирнера с Эльзой и молча рассекал длинными веслами воду, розовевшую в закатных лучах солнца. Штирнер почувствовал, что он действительно зашел далеко в своих остротах, и стал говорить более серьезно. - Простите, я никого не хотел обидеть. Я только хотел сказать, что в любви, как и во всем, существует тот же закон борьбы за существование: побеждает сильнейший. Самцы-олени бьются смертным боем, и рогатая, четвероногая самка достается победителю. А кто сильнейший в нашем обществе? Тот, кто владеет капиталом. - Представьте себе, фрейлейн, - обратился Штирнер к Эльзе, - что я стал бы вдруг богат, как Крез, нет, еще богаче, - как уважаемый патрон Карл Готлиб, - тогда мое лицо в глазах женщины, наверно, показалось бы уж не таким длинным? - Еще длиннее! - смеясь, ответила Эльза. - Э! - недовольно произнес Штирнер. - Это оттого, что с вашим капиталом красоты вы и среди Готлибов вольны выбирать себе по вкусу. А что остается делать нам - мелкой сошке, всяким секретарям и секретаришкам, которые близко стоят у стола пиршества, но принуждены только подбирать падающие крохи, глотать слюну, видя, как другие упиваются всеми благами жизни? - Какие у вас некрасивые слова, Штирнер! - сказала Фит. - Простите, я обращу серьезнейшее внимание на свой лексикон... Честность, - продолжал Штирнер, - вот наш порок, которым пользуются стоящие над нами. Гейне как-то сказал: "Честность - прекрасная вещь, если кругом все честные, а я один среди них жулик". Но так как кругом - о присутствующих, конечно, не говорят - тоже сплошные жулики, то, чтобы овладеть счастьем, - и он многозначительно посмотрел на Эльзу Глюк <По-немецки "глюк." - счастье.>, - надо, очевидно, стать таким сверхжуликом, по сравнению с которым все остальные жулики казались бы добродетельными людьми. - Что-то вы, Штирнер, сегодня неудачно развлекаете дам, - опять вмешался в разговор Отто Зауер. - Теперь ваши шутки приобретают слишком мрачный оттенок... - А? - машинально спросил Штирнер, вдруг понурил голову и замолчал. Лицо его стало старческим. Глубокая складка легла меж бровей. Он казался погруженным в глубокую думу, как будто разрешал какой-то трудный вопрос. Фальк положил одну лапу ему на колено и внимательно смотрел в лицо. Весла неподвижно лежали в руках Штирнера, с них беспрерывно стекали капли воды, красные, как кровь, в лучах заходящего солнца. Эльза Глюк, глядя на сразу постаревшее лицо Штирнера, вдруг вздрогнула и, как бы ища помощи, обратила свой взор на Зауера. Вдруг Штирнер сильно ударил веслами о воду, бросил их и расхохотался. - Послушайте, фрейлейн Эльза, а что, если бы я стал могущественнейшим человеком на земле? Если бы одному моему слову, одному жесту повиновались все, как повинуется Фальк?.. Фальк! Пиль! - крикнул Штирнер, бросая в воду стек. И Фальк стрелой кинулся за борт лодки. - Вот так! Если бы я стал властелином мира? - Знаете, Штирнер, - сказала Эльза, - у вас молодое, но ужасно старомодное лицо. Такие лица встречаются среди фотографий в семейных альбомах. И о них обыкновенно говорят так: "А вот это дедушка в молодости". Нет, в Наполеоны вы решительно не годитесь! Разве биржевой наполеончик из вас выйдет. - Ах, вот как? В таком случае я лишаю вас короны, дворца, золотой кареты, бриллиантового ожерелья и всех ваших придворных пажей и статс-дам. Я лишаю вас моей милости. И знайте, что я вас совсем не люблю. Не подумайте, что я собирался совершать подвиги, как средневековый рыцарь, только для того, чтобы удостоиться получить вашу руку и сердце. Совсем нет! Вы для меня лишь мерило моих достижений. Первая ставка - не больше, вот вам! - Ну что же! А пока не угодно ли вам приналечь на весла? Пора домой. Штирнер втащил в лодку мокрого Фалька, который, встряхнувшись, окатил всех брызгами. Глюк и Фит вскрикнули. - Пропали ваши водобоязненные платья, - сострил Штирнер, сильно налегая на весла. Лодка быстро поплыла вниз по течению. Солнце скрылось за лесом. Вверху река сверкала, как расплавленное золото, вокруг лодки легли уже синие тени. Потянуло сыростью. Эмма накинула на плечи пушистый платок. Все замолчали. Зеркальная поверхность реки была неподвижна. Изредка мелкая рыбка прорывала спокойную гладь, сверкнув по поверхности чешуей. - Я не знал, что вы так честолюбивы, Штирнер, - прервал молчание Зауер. - Скажите, что же тогда заставило вас бросить ученую карьеру и перейти к нам в число скромных служащих Готлиба? Ведь, если не ошибаюсь, вы довольно успешно работали в области изучения мозга, и я даже встречал в газетах несколько заметок о ваших удачных опытах... Как называется эта молодая наука, которой вы тогда увлекались? Рефлексология? - Я очень смутно представляю, что это за наука, - сказала Эльза. - Милостивые государыни и милостивые государи! - начал Штирнер таким тоном, будто он читал лекцию в избранном обществе. - Рефлексология есть наука, изучающая ответные реакции человека и вообще всякого живого существа, возникающие в связи с воздействием внешнего мира и характеризующие собою вообще все отношения живого существа к окружающей среде. Понятно? - Совершенно непонятно, - ответила Эмма. - Постараюсь выразиться проще. Рефлекс есть передача нерву возбуждения с одной точки тела на другую через посредство центра, то есть мозга. Каждое воздействие извне, - через органы чувств, - путем рефлекса через центр, вызывает к деятельности те или иные органы тела, иначе говоря, вызывает реакцию. Ребенок протягивает руку к огню. Огонь жжет. Это воздействие огня на кожу передается нервами в мозг, а от мозга идет к руке ответная реакция: ребенок отдергивает руку. Представление огня связывается у ребенка с представлением боли. И всякий раз, когда ребенок видит огонь, он начинает боязливо отдергивать руку. Получилось то, что мы называем, по-ученому, условным рефлексом... Приведу более сложный пример. Вы даете собаке есть и одновременно, каждый раз, когда она ест, играете на флейте. Обед с музыкой. Во время еды у собаки обильно отделяется слюна. Через некоторое время, когда игра на флейте тесно свяжется в сознании собаки со вкусовыми ощущениями, вам довольно будет заиграть на флейте, как у собаки начнет усиленно выделяться слюна. Условный рефлекс!.. И подумать только, что самые "святые" чувства человека, как долг, верность, обязанность, честность и даже знаменитый кантовский "категорический императив", являются условными рефлексами совершенно такого же порядка, как и выделение собачьей слюны! Процесс создания таких рефлексов сложнее, но существо то же. При таком научном освещении, признаюсь, все эти высокие добродетели не возбуждают во мне особого почтения... Вот поэтому-то мне подчас и кажется, что кому-то выгодно это слюнотечение добродетели, кто-то играет на флейте религии, морали, долга, честности, а мы, глупые, распускаем слюни. Не пора ли бросить весь этот старый хлам и перестать плясать под дудку старой морали?.. Зауер решил изменить разговор и вновь задал Штирнеру вопрос, почему он оставил ученую карьеру. - Вы так много знаете, Штирнер, - сказал он. - Быть может, на ученом поприще вы скорее достигли бы известности и всяческих успехов. - А вот почему оставил я ученую карьеру, уважаемый Зауер, - ответил Штирнер с лукавой искоркой в глазах. - Я анатомировал около тысячи человеческих мозгов и, представьте, нигде не нашел ума. И я решил, что с мозгами гораздо приятнее иметь дело, когда они лежат, хорошо зажаренные, на обеденном столе нашего добрейшего патрона. - Какие гадости вы опять говорите! - услышал Штирнер за собой голос Фит. - Тысячу извинений! Но уверяю вас, что наш Готлиб не питается человечиной. Разве только иносказательно, ха-ха! Я чувствую, например, что завтра утром он скушает банкирский дом Тепфер и Кo... Я же хотел только сказать, что средневековым властителям хорошо было заниматься наукой, когда у них под руками были горы всякой снеди и бочки вина. А теперь.., вот я и Зауер всего только скромные служащие банкира, и даже вы, прекраснейшие фрейлейн, его машинистка и стенографистка, получаете больше, чем молодой доктор великолепнейших наук. Как видите, я откровенен. Не я первый и не я последний предпочел чечевичную похлебку будущим благам первородства. Впрочем, как знать? В школе нас учили, что прямая линия - кратчайшее расстояние между двумя точками. Но ведь вся эта математика - сущая абстракция. В реальном мире нет прямых линий... Стоп! Вот мы и приехали. Ну а теперь, - обратился он к Эмме Фит, - дайте мне вашу руку и позвольте проводить до станции. Штирнер и Фит ушли вперед. Зауер расплатился за прокат лодки и под руку с Эльзой медленно направился к железнодорожной станции. Стемнело. Небо усеяли звезды. Дорога была безлюдна. - Смотрите, как мерцают звезды! Вероятно, наступит ненастье... - сказал Зауер. - Да, но мы успеем добраться, - ответила Эльза. - Вы довольны нашей прогулкой, Эльза? - Не слишком ли фамильярно вы зовете меня? - улыбаясь, спросила Эльза и, не давая Зауеру говорить, продолжала: - Ну не оправдывайтесь. Я была бы довольна, если бы не этот несносный болтун, Штирнер. Бывают же такие пустые люди! Трещит как сорока, никому не дает вымолвить слова. И какие претензии! - Да, болтун... - задумчиво сказал Зауер. - Но я бы вам посоветовал, Эльза, быть осторожнее с этим болтуном. Эльза удивленно посмотрела на Зауера, - Разве я была с ним неосторожна? И, рассмеявшись, она воскликнула: - Нет, Отто, вы просто ревнуете меня! Но не рано ли? Я еще вам не дала слова. Могу и передумать. - Вот вы пошутили, а у меня сердце сжалось... Болтун! Конечно, болтун, но он себе на уме. Вы слышали, что он говорил про честность да про кривые линии? Это опасная философия. И я, право, боюсь его, боюсь за вас и за нашего старика Готлиба... Этот болтун говорит неспроста. В его словах что-то есть. Что он замышляет? Я не удивлюсь, если он совершит что-нибудь ужасное... Эльза вспомнила сосредоточенное, вдруг постаревшее лицо Штирнера, освещенное багровым лучом заходящего солнца, и ей опять стало жутко. Она невольно сжала крепче руку Зауера. - И ведь как вкрался он в доверие Готлиба! Тот его теперь ни на шаг не отпускает, переселил к себе в дом... Вечерами Штирнер забавляет старика своими дрессированными собаками... - Надо отдать ему справедливость, Отто, его собаки изумительны. - Я этого не отрицаю. Его собаки превосходят все известное в области дрессировки животных. В особенности этот Фальк. - А его черный пудель, - вспомнила Эльза, - который умеет считать, узнает любую букву алфавита, угадывает без слов все его приказания. Мне иногда жутко делается... - Да, будто сам черт сидит в этом пуделе. Возможно, что Штирнер умен и талантлив. Но талантливое зло опаснее вдвойне. - И Зауер значительно посмотрел на Эльзу. - Обо мне вы не беспокойтесь, Отто. На меня его чары не действуют. Мне он был просто безразличен. Но после сегодняшнего вечера, когда я увидела его лицо... Я не знаю, как выразить это... Впрочем, может быть, мы несправедливы к нему. Что это?.. Ах!.. Из темноты бесшумно появился Фальк и, взяв зубами за край платья Эльзы, с веселым ворчаньем потянул ее вперед. Зауер рассердился на собаку и стал гнать ее. Но Эльза рассмеялась. - Вы, кажется, становитесь суеверным, Отто. Штирнер, очевидно, прислал Фалька предупредить нас, чтобы мы поторопились. 2. ПОД КОЛЕСАМИ ПОЕЗДА Дверь из кабинета открылась, и на пороге показался банкир Карл Готлиб в сопровождении личного секретаря Людвига Штирнера. Утреннее солнце, заливавшее всю комнату через стены из сплошного стекла, заиграло на золотых очках Карла Готлиба. Банкир сощурил глаза и улыбнулся. Ему было около шестидесяти лет, но никто не дал бы ему столько, видя его белое, свежее лицо с румянцем во всю щеку. Гладко выбритый, пахнущий дорогим мылом, хорошими сигарами и духами, всегда довольный, веселый и живой, он воплощал в себе житейское благополучие. - Ну как прошла ваша загородная прогулка? - спросил он, пожимая по очереди руки Глюк, Фит и Зауера. - Весело? Много наловили рыбы? Погода была прекрасная, не правда ли? Будьте так любезны, Зауер, отправить вот эти телеграммы. Биржевой бюллетень получен? Как сегодня курс доллара? Так.., так... Хлопковые акции? Идут в гору? Великолепно. Опротестуйте вот эти векселя банкирского дома Тепфер и Кo. Я не могу делать дальнейших поблажек. Вы сегодня прекрасно выглядите, фрейлейн Фит... А вы о чем-то мечтаете, фрейлейн Глюк? Хе-хе! И он с лукавым видом погрозил ей пальцем. - Я, кажется, догадываюсь. Весна несет с собой опасные бациллы. Да-а! Поправив букетик фиалок в петличке черного сюртука, он посмотрел на часы и сказал: - Сейчас десять часов. Поезд отходит в десять сорок пять. Я уезжаю и буду обратно в два часа пятнадцать минут. Еду принимать завод. Мы со Штирнером живо покончим с формальностями. Кстати, проветрюсь, засиделся... Машина подана? Идем, Штирнер! И, мягко ступая, банкир Готлиб вышел, крикнув уже за дверью: - Где же вы, Штирнер? - Сию минуту! - Штирнер быстро прошел в смежную комнату и крикнул: - Фальк! Брут! Навстречу ему с веселым лаем выбежали две собаки: сеттер, бывший на прогулке, и Брут - огромный дог тигровой масти. Проходя мимо Глюк, Штирнер склонил голову набок и насмешливо спросил: - Вы еще не решили? - Чего? - Выйти за меня замуж... Громко рассмеявшись, он бросился со своими собаками догонять патрона. Эльза нахмурилась. Зауер что-то проворчал, сидя за своим столом. За окном прошумел отъезжающий автомобиль. В комнате наступило молчание. Фит трещала на пишущей машинке, Зауер нервно перелистывал какие-то бумаги. - Собачник! - вновь тихо проговорил он. - Что вы там ворчите? - окликнула его Глюк. - Везде со своими собаками! - ответил Зауер. - Не могу выносить этого кривляющегося господина! Вчера еще говорил о Готлибе, что он чуть ли не питается человечиной, намекая, очевидно, на строгость Готлиба к должникам, а сегодня, видали? Так и юлит около патрона. В глаза смотрит не хуже Фалька!.. Вы думаете, зачем он собак взял? Будет развлекать ими старика на лоне природы... - Вы, кажется, становитесь придирчивым, Зауер! - сказала Эльза. - А Тепфера и Кo Готлиб скушал - Штирнер "угадал... - Сам же и убедил Готлиба, чтобы тот предъявил векселя ко взысканию, в этом нет сомнения, - хмуро ответил Зауер. - Зауер просто ревнует! - пропела Фит, улыбаясь. - Будьте добры переписать эту ведомость! - сухо сказал Зауер, передавая Фит бумагу. Фит посмотрела, как провинившийся ребенок, и робко ответила: - Пожалуйста! Машинка затрещала. Все погрузились в работу, прерываемую звонками телефона. Около одиннадцати часов раздался новый телефонный звонок. Не отрываясь от делового письма, Зауер привычно слушал телефон. - Алло! Да, да... Кабинет личного секретариата банкира Карла Готлиба. Что такое? Не слышу! Говорите громче! Случилось? Что случилось? Как? Не может быть!.. Самопишущее перо выпало из рук Зауера. Лицо его побледнело. В голосе послышались такие нервные ноты, что Глюк и Фит бросили работу и с тревожным любопытством следили за ним. - Попал под поезд?.. Но как же так?.. Извините, но это вполне понятное любопытство!.. Так.., так.., слушаю.., так... Все будет сделано!.. Зауер положил трубку телефона и, проведя рукой по волосам, встал из-за стола. - Что случилось, Зауер? - с тревогой спросила Фит, поднимаясь. - Кто попал под поезд? Да говорите же скорей! Но Зауер опять уселся в кресло и сидел молча. - Да... Я ожидал чего-нибудь в этом роде, - сказал он после паузы и, нервно поднявшись, быстро заговорил: - Мне только что сообщили по телефону, что Карл Готлиб попал под поезд.. - Но он жив? - спросили одновременно Фит и Глюк. - Подробности неизвестны... - Хорошие подробности! - сказала Фит. - Жив человек или нет? - Я просил объяснить происшедшее, но мне ответили, что теперь не до объяснений... Надо срочно приготовить кровать и вызвать врачей. - Значит, он жив? - сказала Глюк. - Может быть... - Зауер нажимал кнопки электрических звонков, вызывая лакеев, отдавал распоряжения, звонил к врачам... В доме поднялась суматоха. Прибежала встревоженная экономка. Готлиб был одинок, и все его хозяйство вела "домоуправительница", как ее звали, чистенькая старушка фрау Шмитгоф. Она была так потрясена, что Эльзе пришлось ухаживать за ней. Послышался гудок подъехавшего автомобиля. - Доктор! - вскрикнула Фит. - Нет, это рожок нашего автомобиля, - ответил Зауер. - Ганс, идите скорее к подъезду! Лакей Ганс быстро вышел, семеня больными ногами. В комнате сгустилось напряженное ожидание. Фрау Шмитгоф, полумертвая от страха и волнения, сидела в кресле, тяжело дыша. Из отдаленных комнат послышался тяжелый топот ног, сбивающихся с шага. - Несут... - прошептала Фит. - Хоть бы он был жив. Двери широко распахнулись. Четыре человека несли обезображенный, окровавленный труп Карла Готлиба. Шмитгоф истерически вскрикнула и упала в обморок. У Готлиба были отрезаны ноги выше колен. Пятый человек, в форме железнодорожного служащего, нес какой-то тюк. Фит и Глюк узнали плед Готлиба. Из-под распахнувшегося края пледа выглядывал лакированный ботинок банкира. "Ноги. Это его ноги... Какой ужас! - подумала Глюк. - Но зачем их несут? Зачем они теперь нужны ему?" - промелькнула нелепая мысль. Черты Готлиба мало изменились, но лицо было необычайной белизны, как лист бумаги. "От потери крови!" - подумала Эльза. И еще одна подробность поразила ее: в петличке черного сюртука Готлиба сохранился букетик фиалок. Почему-то этот цветок на груди мертвеца необычайно взволновал Эльзу Печальная процессия проследовала через кабинет в спальню Готлиба, оставляя на паркете капли крови. Следом за трупом Готлиба шел Штирнер. Лицо его было бледнее обыкновенного, но спокойно. Он осторожно обходил капли крови на паркете, чтобы не наступить на них, с таким видом, как будто это были дождевые лужи среди дороги. За ним по пятам шел Фальк Нервно-расширенными ноздрями собака обнюхивала капли крови. Глюк с непонятным ей самой ужасом посмотрела на Штирнера. Он встретил ее взгляд и, как ей показалось, улыбнулся одними глазами. Вернувшийся из спальни Зауер подошел к Штирнеру и, глядя ему испытующе в глаза, спросил: - Как это случилось? Штирнер выдержал и этот взгляд - только брови его пошевельнулись - и спокойно ответил: - Я не был очевидцем. Готлиб просил меня отправить срочную телеграмму. Это отняло у меня всего пять минут, не больше. А когда я вернулся, все было кончено Очевидцы говорят, что моя собака, Брут, испугалась паровоза и, метнувшись в сторону, попала под ноги Готлиба. Старик не устоял на ногах и упал с дебаркадера на рельсы вместе с собакой. Брута разрезало пополам, бедная собака!.. А Готлибу отрезало ноги... - Вы жалеете только собаку? - Не говорите глупостей, Зауер И не придавайте слишком большого значения официальным способам выражения "душевного прискорбия". Готлиб был славный старикашка, и мне жалко его. Но отсюда не следует, что я не могу выразить сожаления о гибели четвероногого друга. - Как странно!. - задумчиво проговорил Зауер, как бы придавая особый смысл своим словам. - Готлиб погиб от Брута! - Мой Брут не человек, а собака, и Готлиб не Цезарь, а банкир, - ответил Штирнер, насмешливо улыбаясь, и прошел в спальню Готлиба. 3. ДВА ЗАВЕЩАНИЯ Весть о трагической кончине Карла Готлиба, крупнейшего банкира Германии, взволновала весь коммерческий мир. Кабинет банкира был одним из нервных узлов финансовой и промышленной жизни страны. Готлиб финансировал не только банки, но и крупную промышленность. Не мудрено, что неожиданная смерть Готлиба явилась событием дня. Газеты обсуждали возможные последствия этой кончины для тех или иных кредиторов, гадали об изменявшемся соотношении финансовых сил и о судьбе банка, потерявшего своего главу. Задавался вопрос: станет ли кто-либо на место Готлиба, или банк будет ликвидирован? Газетные корреспонденты осведомляли читателей о наследниках - родственниках Готлиба: младший брат покойного, землевладелец Оскар Готлиб, имеет сына Рудольфа двадцати четырех лет и четырех дочерей. Какая-то газета высчитала даже, какой капитал придется на долю молодого человека и богатых невест, хотя точно никто не знал, как велико было имущество. Коммерсанты волновались, газеты шумели, а в доме Карла Готлиба заканчивался последний акт трагикомедии человеческой жизни. В доме уже распоряжались на правах законных наследников экстренно вызванные Оскар Готлиб, красный, загорелый, неповоротливый человек, и его веснушчатые лопоухие дети. Оскар Готлиб хмурился и поджимал губы. Возможность разбогатеть разжигала искорки в его прищуренных глазах. Но чувство такта и отчасти искреннее сожаление о потере брата делали его сдержанным. Зато его дети ликовали открыто, без удержу предаваясь сладкому предвкушению обладания богатством. Сын Рудольф, Луиза и Гертруда - старшие дочери Оскара - ходили из комнаты в комнату, осматривали картины, трогали дорогие безделушки, присаживались на мягкие кресла, ощупывали руками материю, делили вещи между собой, спорили, смеялись, строили планы... Изуродованное тело Карла Готлиба, вместе с отрезанными ногами, похоронили в дорогом склепе тяжеловесной архитектуры. Следующий за похоронами день назначили для вскрытия завещания. Акт этот был обставлен довольно торжественно. Были приглашены и некоторые служащие Карла Готлиба, в том числе Зауер, Штирнер, Глюк и Фит. Штирнер со скучающим видом сидел за письменным столом и рисовал на листе бумаги собак. - Послушайте, вы секретарь моего покойного дядюшки? - окликнул его Рудольф Готлиб. - Будьте так добры, проводите меня в верхний этаж, я хочу осмотреть... Штирнер молча надавил кнопку звонка на столе. В дверях показался лакей. - Ганс, проводите господина Готлиба-младшего в верхний этаж! - и Штирнер опять углубился в рисование собак. Рудольф промолчал, но краска гнева залила его веснушчатое лицо. Зауер, который наблюдал эту сцену, сидя в углу с Глюк и Фит, усмехнулся. - Смотрите, Эльза, Штирнер держится так, как будто он сам наследник... Признаться, я не понимаю его игры. Он точно сам напрашивается на то, чтобы новые хозяева выбросили его за дверь... - Еще неизвестно, что будет с нами, - озабоченно сказала Эмма. - Ну что же, уволят - придется поступить кассиршей в бродячий цирк, - рассмеялась Эльза. - Перестаньте шутить, Эльза. Я говорю совершенно серьезно. Штирнер явно ведет какую-то большую игру. Понизив голос, Зауер продолжал: - Вам не кажется, что смерть Карла Готлиба произошла при странных обстоятельствах? Эльза посмотрела на Зауера. - Что вы хотите сказать, Отто? Ведь Штирнера даже не было в момент катастрофы... - Ага! Значит, и вам эта мысль приходила в голову - мысль о том, что смерть Готлиба не случайна? Собака! Что, если собака действовала по необъяснимому внушению? Если я не ошибаюсь, Штирнер в своей научной работе как раз занимался вопросами внушения и передачи мыслей на расстояние... Вы знаете, какие чудеса он проделывает со своими собаками? Помните вечером, когда мы возвращались с прогулки, Фальк подбежал к вам... - Какие ужасы! - прошептала Фит. - Вдруг он внушит собакам и они загрызут нас?.. Зауер усмехнулся. - От этого он не получит пользы... Собаки Штирнера, простите мне, охотятся на более крупную дичь. Но какую пользу извлечет он из смерти Готлиба? Этот странный человек окружает себя глубокой тайной. Вы знаете, мы с ним служим более года и каждый день видимся, но ни я, ни кто-либо другой никогда не были в его комнате. Что он там делает? Какие замыслы обдумывает он в тиши?.. - ..И не подумаю. Ты можешь взять себе пейзаж Коро, но Святого Себастьяна я не уступлю! Сестры Готлиб прошли мимо, споря о дележе дядюшкиного наследства. Зауер замолчал. По дому раздались звонки, сзывающие всех в большой кабинет покойного хозяина. Там уже сидел за письменным столом нотариус, сухонький бритый старичок, в очках в черной черепаховой оправе. Он был большой формалист и категорически отказался сообщить наследникам что-либо о содержании завещания до его вскрытия. И теперь Готлибы с невольным волнением смотрели на толстый портфель нотариуса, скрывавший тайну наследства. Нотариус не спеша извлек из портфеля пакет, предъявил его для обозрения целости печатей, вскрыл и начал читать. По завещанию все имущество переходило брату покойного, Оскару Готлибу, с выделением довольно крупной суммы фрау Шмитгоф и более мелких - старым служащим. Готлибы вздохнули с облегчением, выслушав завещание до конца. Но их лица вдруг вытянулись, когда нотариус среди наступившей тишины сказал: - Это первое завещание... - Значит, есть и второе? - с тревогой спросил Оскар Готлиб. - Есть, и я оглашу его, - ответил нотариус. После той же процедуры осмотра печатей он вскрыл и огласил и второе завещание, сделанное всего за месяц до смерти Карла Готлиба. - "В отмену всех ранее составленных завещаний все принадлежащее мне благоприобретенное движимое и недвижимое имущество, в чем бы оно ни заключалось, завещаю в полную собственность служащей у меня стенографисткой Эльзе Глюк. По личным обстоятельствам, я не могу открыть мотивы, по которым я лишаю моих родственников наследства и передаю его Эльзе Глюк, но дабы первые не оспаривали судебным порядком завещанных ей прав у последней, укажу, что к этому побудили меня: 1) одна услуга, оказанная мне Эльзой Глюк, - услуга, о которой я не буду говорить, но ценность которой не покрывается даже оставленным капиталом, и 2) некоторые обстоятельства совершенно личного характера, заставившие меня вычеркнуть брата моего, Оскара Готлиба, из списков близких мне людей..." Переведенное на доллары имущество наследователя, по предварительному подсчету, определяется в два миллиарда, - закончил нотариус. Оскар Готлиб откинулся на спинку кресла. Глаза его стали мутны. Он со свистом дышал широко открытым ртом, нервно перебирая пальцами. Казалось, его поразил удар. Сестры Готлиб, обнявшись, рыдали, склонив головы на плечи друг Друга. Рудольф побледнел так, что все веснушки, как брызги грязи, выступили на его лице. - Не может быть!.. Не может быть!.. - вдруг закричал он истерически. - Ложь! Обман! Преступление!.. Мы этого так не оставим! Здесь все мошенники! Нотариус пожал плечами. - Молодой человек, будьте осторожны в словах. Я выполнил только свой долг. Вы можете оспаривать завещание законным порядком, если находите его неправильным. А пока я принужден передать его наследнику. Встав из-за стола, нотариус подошел к Эльзе Глюк и почтительно передал ей завещание. Эльза подняла брови в полном недоумении и машинально взяла бумагу. Ошеломленный Зауер уставился на Эльзу. Эмма Фит не знала, радоваться ей или плакать. И только нотариус и Штирнер сохраняли спокойствие. Вдруг Оскар Готлиб покачнулся и стал сползать с кресла. К нему бросились на помощь. - Доктора!.. Поднялась суматоха. 4. СЧАСТЛИВАЯ НЕВЕСТА До утверждения завещания Карла Готлиба над его имуществом была учреждена опека, причем Оскар Готлиб добился того, что опекуном был назначен он. Поэтому Готлибы остались жить в доме покойного банкира, и молодой Рудольф Готлиб по-прежнему держался с независимостью будущего владельца, твердо надеясь, что правосудие "восстановит права законных наследников". Выявление огромного имущества покойного требовало присутствия всех служащих. Поэтому на другой день после вскрытия завещания к работе вернулись все, не исключая и Эльзы. - Вы?.. - удивленно встретил ее Зауер. - В качестве кого явились вы сюда? - В качестве стенографистки, - просто отвечала она. - Миллиардерши не служат стенографистками! - ответил он ей. Отведя Эльзу в сторону, Зауер сказал: - Прошу вас, присядьте... Нам с вами нужно серьезно переговорить... Они уселись. Отто, бледный после бессонной ночи, тер лоб рукой, собираясь с мыслями. - Со вчерашнего дня у меня в голове такой кавардак, что я потерял способность связной речи. Или я подозревал Штирнера в преступлении неосновательно, или.., или он опаснее, чем я думал... Но одно для меня ясно, что между мною и вами воздвигается неодолимая преграда... Вы уходите от меня, Эльза! Эльза с недоумением и упреком посмотрела на него. - Скажите мне искренно, Эльза, положа руку на сердце, вы ничего не знали о том.., счастье, которое ожидало вас? - Ничего не знала, - твердо отвечала Эльза. - Но должны же вы знать по крайней мере о той вашей необычайной, - подчеркнул Зауер, - услуге Карлу Готлибу, которая оценена им выше всех его богатств? - Насколько помню, никакой услуги я ему не оказывала. Зауер опять приложил руку к своему разгоряченному лбу. - От этого можно сойти с ума... Допустим, что тут замешан Штирнер, - впрочем, я уже сам не уверен в этом, - допустим, он как-нибудь повлиял на старика Готлиба, ловко убедил его в этой несуществующей услуге, которая будто бы обязывала Готлиба быть вам благодарным... Но почему Штирнер тогда не употребил завещание на свое имя? Или... - Зауер вдруг весь как-то выпрямился, и лицо его исказилось болью. - Простите, Эльза, но я должен задать вам еще один крайне щекотливый вопрос: может быть, между вами и Карлом Готлибом были близкие... Эльза встала возмущенная. - Ну, ну, не буду, успокойтесь! Садитесь, прошу вас... Вы же видите, что я вне себя... Мне приходят в голову совершенно нелепые мысли. Ах, это такая пытка!.. Я должен сразу высказать вам все мои сомнения, они мучили меня всю ночь. Чего я не передумал!.. Я думал, может быть, вы.., дочь Готлиба... - Послушайте, Зауер, я сейчас же уйду, если вы... - Или, может быть... - ха-ха-ха! - вы действуете заодно со Штирнером и являетесь только ширмой для него... Эльза встала вторично, но Зауер взял ее за руку и насильно посадил. - Садитесь! Вы должны это выслушать. Поймите, то, что я говорю вам так резко, открыто, в лицо, будут говорить и уже говорят за вашей спиной. Неужели вы не понимаете, что это завещание бросает тень на ваше доброе имя? - Слушайте, Зауер, я люблю вас, - видите, я говорю вам это открыто, - но всякому терпению есть конец. Если в вас говорит даже безумие, то.., я не переношу таких форм безумия. Кто дал вам право оскорблять меня безнаказанно? - Право, право! Кто дал право подвергать меня пыткам ужасных подозрений... Откуда они? - Зауер замолчал и устало опустил голову. Эльзе стало его жалко. Она ласково коснулась его руки и тихо сказала: - Никто вас не подвергал пыткам, вы сами мучаете себя. И для чего? Ведь поймите, Отто, что в наших отношениях ничего не изменилось, и я не понимаю, о какой стене вы говорите. - Как ничего не изменилось? А миллионы, миллиарды Карла Готлиба! Вы одна из самых богатых женщин в стране, а я... У меня своя, мужская гордость. Я беден и не хочу, чтобы про меня говорили, что я женился на деньгах. Деньги! Разве это не стена? - Да кто вас убедил в том, что эта стена из мешков с золотом будет стоять между нами? Никакой стены нет и не будет! Отто Зауер смотрел на Эльзу, еще не понимая, но уже чувствуя облегчение. - Что вы хотите сказать, Эльза? - Да то, что совсем не надо быть юрисконсультом Отто Зауером, не спать ночей, доводить себя до помешательства, чтобы понять всю неловкость получения этого наследства. Я и не думаю принимать дара Карла Готлиба. Я откажусь от прав на наследство, вот и все. - Эльза! Вы? - Зауер крикнул так громко, что Эмма Фит, работавшая в другом конце комнаты, прекратила свою трескотню на машинке. - Что с вами, Зауер? Вы меня испугали. - Ничего, фрейлейн, это от радости, оттого, что я вдруг стал богат! Богат безмерно!.. - Значит, вы женитесь на Эльзе? - по-своему поняла Эмма и бросилась целовать смеющуюся подругу и поздравлять сияющего Зауера. - Что это за семейная сцена! С чем вас поздравляют? - вдруг услышали они голос вошедшего в комнату Штирнера. - Такое счастье! Эльза выходит замуж за Зауера!.. И они будут безмерно богаты! - воскликнула Эмма, обращаясь к Штирнеру. - Это правда? - спросил Штирнер. Эльза и Зауер переглянулись. Эльза помедлила несколько мгновений и потом твердо сказала: - Да, это правда. Можете нас поздравить. Зауер был так счастлив, что крепко пожал протянутую Штирнером руку. - Ну что ж, поздравляю вас, мои будущие хозяева, если, впрочем, вы пожелаете воспользоваться моими услугами. А если" нет, всего хорошего! Чемодан на плечи, собираю своих собак и отправляюсь с бродячим цирком... Делать нечего, придется искать другую кассиршу... Может быть, куколка согласится? Эмма, вы согласны? Что с вами, деточка? Вы плачете? - Это.., от.., радости! - проговорила Эмма. - Так ли? - смеялся Штирнер. И, погрозив ей пальцем, он сказал: - Куклы также должны уметь скрывать свои чувства. Признайтесь, вам немножечко жалко Людвига, а? Чуточку любили его, а?.. Вошел лакей. - Господин Готлиб-старший просит господина Отто Зауера в кабинет. Зауер кивнул головой Эльзе и неохотно вышел из комнаты. Оставшись наедине с Эльзой, Людвиг Штирнер вдруг стал серьезным. - Это решено, фрейлейн Глюк? - Да, это решено. Штирнер задумался. Потом спросил: - А я? Я не имею у вас ни малейших шансов на успех? - Теперь меньше, чем когда-либо... Послушайте, Штирнер, вы, как мне кажется, единственный человек, который может рассеять туман во всем этом деле. Ответьте мне на несколько вопросов. - Я вас слушаю. - Можете ли вы объяснить мне тайну завещания? - Она умерла вместе с Карлом Готлибом. - Этот ответ не совсем удовлетворяет меня. И еще один, самый тяжелый вопрос: существует ли связь.., между составлением завещания и внезапной смертью Карла Готлиба? - Самая тесная: как только умер Готлиб, стало возможным предъявить завещание к утверждению и вступить в права наследства, - это вам скажет каждый юрист. - Или вы не хотите меня понять... - Или вы из деликатности выражаетесь слишком туманно. Говорите прямо: не являюсь ли я виновником смерти старика? Эльза покраснела. - Вы сами виноваты, Штирнер. Помните, вы называли честность пороком... И мне трудно примириться с мыслью, что среди знакомых, которым пожимаешь руку... - Есть рука, обагренная кровью невинного младенца шестидесяти лет? И с этакими руками я осмеливаюсь просить вашей руки... - Послушайте, Штирнер, где же вы? Так нельзя. Мы давно ждем вас, - проговорил Оскар Готлиб, появляясь в дверях комнаты. Штирнер неохотно поднялся и вышел. - О чем он с тобой так долго говорил? - подбежала к Эльзе любопытная Эмма. - Он мне предлагал руку, сердце и земной шар в виде свадебного подарка. - И что же? Два предложения в один день! Счастливая! - Эмма, ты знаешь, я отказалась от наследства, - сказала Эльза. Эмма широко раскрыла свои глаза. - Ну, и ты не умней Штирнера!.. 5. ЗАПУТАННАЯ ИСТОРИЯ Оскар Готлиб не умер, но неожиданная потеря наследства, которое ушло из его рук, потрясла его старый организм. С осунувшимся, почерневшим, опухшим лицом сидел он в кабинете известного адвоката Людерса и говорил, склонив голову набок и нервно покручивая в руках карандаш. - Это дело о наследстве - какая-то сплошная чертовщина и нелепица. Может быть, мой сын Рудольф прав, утверждая, что тут одна шайка. Шайка преступников или сумасшедших. Судите сами. На другой день после вскрытия завещания я пригласил к себе Отто Зауера, юрисконсульта моего покойного брата, чтобы переговорить с ним о деле. Зауер, как близкое доверенное лицо покойного Карла, мог, как мне казалось, пролить свет на эту невероятную историю завещания. Но Зауер или действительно ничего не знал об изменении завещания, или не хотел мне говорить правды. Зато Зауер неожиданно сообщил мне другую новость, что Эльза Глюк отказывается от наследства. Я вызвал к себе Глюк, и она подтвердила это. У меня как камень свалился с сердца. Не прошло, однако, нескольких дней, как завещание было предъявлено в суд к утверждению тем же Зауером по доверенности Эльзы Глюк. "Что же вы делаете?" - спросил я его. Зауер пожал плечами: "Наследница изменила свое намерение". - А Эльза Глюк? С ней вы говорили еще раз? - спросил адвокат, попыхивая сигарой. - Говорил. Она произвела на меня странное впечатление. Какое-то каменное спокойствие на лице, тусклый взгляд, вялые движения, будто она не выспалась. "Фрейлейн Глюк, - говорю ей, - ведь вы же отказались от завещания?" - "Не знаю, не помню.., может быть", - вяло ответила мне она. "Так зачем же вы подали завещание к утверждению?" Она удивленно смотрит на меня и молчит, молчит как убитая. Так я мучился с ней около часа. А потом она вдруг поднялась и, ни слова не говоря, вышла. - М