вычайно увлекательная работа. В эти дни Павлик не отходил от Сидлера, восхищаясь всем, что появилось в мощном луче прожектора, а также быстротой и искусством, с которым все это запечатлевалось немедленно на кинопленке или на листах альбома карандашом или красками художника. Вообще настроение у Павлика последние дни было исключительно радостное: капитан сообщил ему, что, по сведениям Главного морского штаба, отец Павлика уже совершенно оправился от ран, полученных им при крушении "Диогена", и скоро будет выписан из больницы. Хотя отец и не знает подробностей спасения Павлика, но все радиограммы Павлика переданы ему, и он теперь вполне спокоен за жизнь сына. Павлик ходил все эти дни окрыленный счастьем. Это состояние счастья и непрерывного восхищения окружающим в конце концов привело к неожиданному результату. Запершись на целый день в каюте Плетнева, где он жил с момента своего появления в подлодке, Павлик в один присест, не отрываясь от стола, разразился длиннейшей поэмой, в которой торжественно воспел все величие океана, его красоты, его богатства, его таинственную жизнь и покорение его советскими людьми... Радист входил в этот день в свою каюту на цыпочках, едва дыша, и под величайшим секретом рассказал Марату, Скворешне, интенданту Орехову и коку Белоголовому, что "мальчик сочиняет какие-то стихи" и что "он прямо не в себе и горит от вдохновения..." К концу дня уже весь экипаж подлодки знал о поэме и ждал ее появления с возрастающим нетерпением. Поздно ночью, когда, вернувшись с вахты, Плетнев тихонько, как мышь, раздевался и готовился лечь, Павлик наконец поставил точку, бросил перо, откинулся на спинку стула и с наслаждением, закрыв глаза, потянулся. По всему было видно, что великий труд окончен, и опустошенная, обессилевшая душа творца жаждет лишь покоя и отдохновения... Однако уже через несколько минут, предварительно взяв у радиста страшную клятву, что он "никому-никому не расскажет", Павлик, стоя посреди каюты, все больше и больше разгораясь и потрясая поднятой рукой, читал ему свое творение. Изборожденное глубокими морщинами, словно вспаханное трактором поле, лицо Плетнева было в непрерывном движении. Он не мог прийти в себя от восторга, ежеминутно прерывая чтеца восхищенными возгласами: -- Как, как?.. И мощь великая твоя Низвергнута советским человеком. -- Замечательно! Я тебе говорю, что это замечательно, Павлик! Ты должен напечатать это в нашей стенгазете! Да-да... Непременно! Немедленно. -- Правда, Виктор Абрамович? -- немного смущенный, но с сияющими от счастья глазами, спросил Павлик. -- Вы действительно так думаете? -- Обязательно, Павлик! Обязательно! Сейчас же иди к Орехову и попроси его перепечатать на машинке. А потом передадим в редакцию стенгазеты. Павлик постоял в нерешительности, потом заявил: -- Знаете, Виктор Абрамович... а вдруг не примут? А через Орехова все узнают... -- Что значит -- не примут? Примут. Я тебе говорю, что примут! Такую вещь? Обязательно напечатают! Я сам скажу редакции! Вот! Но Павлик отрицательно качал головой: поэт заупрямился. Плетнев пошел на уступку: -- Ну, тогда знаешь что? На подлодке есть еще одна пишущая машинка -- у Горелова. Пойди к нему и попроси. Он тебе не откажет. Павлик просиял: -- Вот это идея! Федор Михайлович мне не откажет. Я сам буду печатать! Я умею писать на машинке. И Федор Михайлович уж никому не расскажет. На том и порешили. Павлик провел ночь очень неспокойно и задолго до побудки уже был на ногах. После завтрака, из деликатности подождав четверть часа -- мучительно долгих пятнадцать минут! -- он с замирающим сердцем постучал в дверь каюты Горелова. Никто не ответил, и Павлик постучал второй раз. Горелов появился в дверях хмурый, как будто встревоженный, но, увидев Павлика, улыбнулся: -- Входи, Павлик, входи. Садись. Что скажешь? Он запер дверь и усадил Павлика против себя. -- Федор Михайлович,-- краснея и запинаясь, начал Павлик,-- я тут написал одну вещь -- стихотворение... для стенгазеты. Но его нужно перепечатать на машинке. Позвольте мне воспользоваться вашей машинкой. Я сам буду печатать. Я умею. Вы разрешите, Федор Михайлович? Улыбка исчезла с лица Горелова. Он вскочил со стула и два раза быстро прошелся по каюте, но уже в следующее мгновение, улыбаясь, повернулся к Павлику: -- Ну что ж, валяй, Павлик! Нельзя отказать в такой безделице поэту. Я сам хотел было сейчас поработать, но ради такого дела... -- Спасибо, Федор Михайлович! -- расцвел Павлик. -- Большое спасибо! Только, пожалуйста, никому-никому не говорите. -- Уж будь спокоен. Через минуту мягкое стрекотание пишущей машинки наполнило каюту. -- Такой старый "ундервуд", а как легко работает! -- восхищался Павлик в интервалах. -- Я думал, у вас маленькая, портативная, а она вон какая огромная! -- Да... -- ответил Горелов, не отрываясь от книги, в которую, казалось, целиком погрузился. -- Она у меня давно. Я к ней очень привык. Машинка снова застрекотала. Но Павлик был вежливый мальчик. Ему показалось, что Горелову скучно в молчании, и он деликатно сказал: -- И я в Америке привык к "ундервудам". И писал на них и даже разбирал, чистил. Только там они теперь все маленькие, компактные. А старых моделей я почти не встречал. У них, вероятно, много лишних деталей? -- М-гм,-- пробурчал, не отрываясь от книги, Горелов. -- Вот, например, тут ящичек какой-то под рычагами,-- любезно продолжал Павлик. -- Интересно, зачем он здесь? А? Горелов резко бросил книгу на стол, помолчал и процедил сквозь зубы: -- Там... запасные части. Ты, Павлик, лучше не отвлекайся от работы. Я спешу, и мне нужно самому поработать на машинке. Павлик смутился. -- Хорошо, хорошо, Федор Михайлович,-- заторопился он. -- Простите, мне уже недолго, я быстро... Мягкий говорок машинки лился уже не переставая, прерываемый лишь коротким жужжанием и постукиванием на интервалах и переносах. Горелову не сиделось на месте: он ежеминутно вскакивал и, сделав несколько шагов по каюте, опять садился на стул. Он то принимался за книгу, то вновь отбрасывал ее от себя. Желваки непрерывно играли на его щеках. x x x В это же утро, когда Павлик с замирающим сердцем стучал в дверь каюты Горелова, в другом конце коридора в каюту капитана вошел профессор Лордкипанидзе. Смущение, которое в последние дни овладевало им при встречах и беседах с капитаном, и сегодня не покидало его. -- Здравствуйте, Лорд! -- радушно встретил его капитан, поднимаясь к нему навстречу в белоснежном, расстегнутом по-домашнему кителе. -- Садитесь, прошу вас... Нет, нет, вот сюда. Здесь вам будет удобнее. Он подвинул к стулу мягкое кресло, единственное, стоявшее в углу каюты, а сам уселся на легкий плетеный стул. -- Я хотел потолковать с вами, Лорд, о ближайших ваших работах и о том, как мы будем их проводить. -- Пожалуйста, Николай Борисович, я слушаю вас. -- По принятому нами плану, следующая длительная глубоководная станция предстоит у Огненной Земли. Мне хотелось бы теперь уточнить, где именно будут происходить работы, пространство, какое вы намерены охватить ими, сколько людей будет там работать. -- Простите, Николай Борисович... Вы не забыли о кратковременной станции, которую мы наметили у банки Бердвууд, на полдороге между Фолклендскими островами и Огненной Землей? Мне очень хотелось бы обследовать этот район и сопоставить данные с результатами обследования "Вальдивией" Агуласской банки, что к югу от мыса Игольного. -- Разумеется, Лорд! Но эта суточная остановка не требует такой подготовки и таких предосторожностей, как станция у Огненной Земли. Именно там нам надо принять самые серьезные меры, чтобы обезопасить экспедицию от каких-либо неожиданностей. Как мы ни сильны, как ни защищены от покушений, но мы не знаем, что может еще придумать враг. Последняя торпедная атака достаточно показательна в этом отношении. Итак, дорогой Лорд, первый вопрос: где именно и какое пространство вы намерены подвергнуть изучению в районе Огненной Земли? -- Хотелось бы обследовать южную полосу побережья этого архипелага,-- сказал зоолог, вставая и подходя к карте. -- Во-первых, она очень мало изучена; во-вторых, ее очень редко посещают корабли, и поэтому она безопаснее для нас, чем Магелланов пролив... -- Это соображение особенно важно,-- подтвердил капитан. -- Моя задача, таким образом, сильно облегчается. Какой же участок вы намерены здесь охватить? -- Я предполагаю начать с бухты Нассау,-- ответил зоолог, водя карандашом по карте,-- затем, захватив северное побережье островов Уэллестон, пройти вдоль южной береговой линии полуострова Гарди, подняться до бухты Кука на западном берегу острова Гести и, наконец, если время позволит, обследовать здесь лабиринт островов Лондондерри. Я думаю, двух недель, которые мы наметили для этой станции, нам вполне хватит. -- Ну что ж! -- охотно согласился капитан. -- Вам виднее. Теперь позвольте рассмотреть намеченную вами полосу с точки зрения навигации. Вся эта полоса усыпана подводными скалами, камнями, рифами, богата отмелями, подвержена действию неожиданных и капризных ветров, штормов, бурь и сильных течений. Она чрезвычайно трудна и опасна для кораблевождения -- как надводного, так особенно для подводного. Нам все это, правда, не страшно: мы не слепы, как обычные подлодки, и наши двигатели достаточно сильны. Но все же плавание здесь потребует большого напряжения и внимания. Много ли вам, Лорд, потребуется людей? -- Весь состав научной части экспедиции и все, что можно от щедрот ваших, Николай Борисович,-- улыбаясь одними губами, ответил зоолог и направился к своему креслу. -- Много не дам, дорогой Лорд, но кое-кого выделю вам на помощь, особенно из тех, кого вы и Иван Степанович успели уже совратить. Можно будет дать Скворешню и Марата, Матвеева, ну, конечно, Павлика. Кого же еще?.. Вот Горелова -- вряд ли. Мне, конечно, очень жаль вас огорчать, но... плавание предстоит трудное, и ему нужно быть на своем посту. -- Да нет же, Николай Борисович, пожалуйста! -- оживился вдруг зоолог. -- Я совершенно не настаиваю на Горелове, пожалуйста... Мы отлично управимся и без него. Право же! -- Ну-ну... Какое необыкновенное самопожертвование! -- рассмеялся капитан. -- Все же, Лорд, время от времени, при малейшей возможности, я буду отдавать вам его. Это будет и для него маленькой премией за отличную работу. А теперь послушайте порядок работ, который я хочу предложить вам. Подлодка высадит в бухте Нассау весь состав научной части экспедиции, со всем ее снаряжением, В этом районе вы будете работать по заранее разработанному для всей этой станции графику -- два, три или сколько понадобится дней. Высадив вас, подлодка уходит в открытый океан и там будет крейсировать, не приближаясь к берегу. Каждый день вы завтракаете перед выходом из подлодки, для обеда возвращаетесь, находя ее по пеленгам, после отдыха опять уходите на работу и к ужину, на ночь, вновь возвращаетесь домой. По окончании всех работ в бухте Нассау подлодка переправляет вас в следующий пункт, указанный по плану, высаживает вас там, и работы проходят в том же порядке. Признаю, что такой порядок будет довольно утомительным для вас, но этого требует безопасность подлодки. Устраивает это вас? -- Ничего не могу возразить, Николай Борисович. Ваше предложение вполне благоразумно. Лучшего не придумаешь! -- горячо одобрил зоолог. Он на минуту замолк и, опустив глаза, тихо проговорил: -- Знаете, Николай Борисович... У меня просто душа не на месте всякий раз, как только подумаю о предстоящих длительных станциях. Сам не знаю почему. Страшно становится, и я... боюсь, чего-то... Лицо капитана сделалось серьезным, он неожиданно вскинул свои всегда полуопущенные веки, и словно два горячих синих луча проникли в поднятые, полные грусти и недоумения глаза зоолога. -- Я вполне понимаю вас, дорогой Лорд,-- сказал капитан. -- Слишком много жестокого опыта мы получили на двух таких станциях. Не так страшна встреча с врагом, как необъяснимость самой этой встречи. Как становится ему известным с такой изумительной точностью местонахождение нашей подлодки? И не только эта ничтожнейшая точка на всем огромном, безбрежном пространстве, но и время, когда подлодка находится в ней? Мало того: враг узнает об этом достаточно заблаговременно, чтобы успеть подготовиться и прибыть на место! Ума не приложу... -- Очевидно, весь маршрут стал каким-то образом известен врагу,-- заметил зоолог. -- Весь или частично -- нельзя сказать,-- задумчиво ответил капитан. -- Частично? -- медленно переспросил зоолог. -- Вы думаете, что враг мог узнать маршрут по частям? -- Почему же нет? -- пожал плечами капитан. -- Тогда... тогда... -- растерянно посмотрел на капитана зоолог. -- Как же это?.. Неужели? Неужели это может быть? -- У него перехватило дыхание, и с лица стала медленно сходить краска. -- Что вы хотите сказать, Лорд? -- не поднимая век, равнодушно спросил капитан. Зоолог передохнул и мгновение помолчал. Потом, словно набравшись сил и решимости, промолвил: -- Я... я не знаю, Николай Борисович, может это иметь значение или нет, но считаю своим долгом сообщить вам, что как-то... я сказал Горелову о месте нашей последней длительной станции... -- Неужели? -- быстро посмотрел на ученого капитан. -- Как же это случилось? -- Он тогда еще не вполне оправился после истории с Шелавиным. После обвала. Как-то он зашел ко мне и просил выписать, чтобы скорее выйти из подлодки и принять участие в наших научных работах. Я ему отказал, но, видя его большое огорчение, чтобы утешить, обещал на первой же длительной станции взять его с собой. На естественный вопрос, далеко ли еще до нее, я сказал ему место станции. Неужели это могло иметь значение, Николай Борисович? -- спросил с беспокойством ученый. Капитан долго молчал, выстукивая пальцами размеренную дробь по столу. Наконец он вздохнул и поднял на зоолога глаза. Мельком взглянув в эти глаза, ученый почувствовал в них суровое осуждение и холодную отчужденность. -- Вне зависимости от последствий, Арсен Давидович, вы совершили абсолютно недопустимый поступок. Особенно в условиях боевого похода. Я доверил вам военную тайну, а вы разгласили ее. Это была большая, если не сказать сильнее, неосторожность с вашей стороны. Я не сомневаюсь, что этот поступок явился следствием простого легкомыслия в вопросах военной тайны, которое довольно часто еще встречается среди штатских людей. Может быть, в данном случае оно и не привело к каким-либо опасным последствиям, не связано с событиями последних дней. Не знаю. Но ведь это ваше легкомыслие, если бы его использовал враг, могло повлечь за собой самые ужасные результаты. Могло привести к гибели экспедиции, к гибели нашего судна, на которое правительство возлагает столько надежд в деле обороны нашей Родины. Слова капитана звучали с подчеркнутой суровостью и были полны необычайной силы. Он встал и взволнованно прошелся несколько раз по каюте. -- Я вполне... понимаю... -- опустив голову, тихо, прерывающимся голосом сказал зоолог. Я не ищу себе оправданий. И я готов понести... -- Не будем пока об этом говорить,-- перебил его капитан. -- Я, конечно, сообщу обо всем Главному штабу, но сейчас не в этом дело. Нам предстоит еще далекий путь, на котором нас, может быть, поджидает много опасностей и немало ловушек. Мы должны выполнить программу наших работ и привести подлодку в полной сохранности к назначенному сроку во Владивосток. Важно, чтобы вы в будущем не забывали, что вы находитесь на военном корабле, что вы обязаны следить за каждым вашим словом. И особенно хранить тайну нашего маршрута. Капитан сел на стул и, помолчав, продолжал: -- А теперь о Горелове. Я не думаю, Арсен Давидович, что Горелов способен на предательство. Но это мое личное мнение было бы недостаточным для твердого, уверенного решения. Большее значение в данном случае имеют соображения чисто объективные. Как может вообще кто-нибудь из экипажа подлодки сообщаться с кем бы то ни было, находящимся на поверхности? Наш путь не прямолинеен, мы идем не с одинаковой скоростью, делаем часто неожиданные остановки. И вы, и даже я не смогли бы утром сказать, где в какой точке океана, будет подлодка в полдень. Как же может произойти встреча кого-либо из наших людей со своим внешним сообщником, если невозможно заранее условиться о месте встречи? Зоолог жадно следил за ходом рассуждений капитана. -- Можно было бы предположить,-- продолжал капитан,-- что преступник использует для связи радио. Но радиоаппараты нашей подлодки немедленно реагировали бы на такое близкое соседство и раскрыли бы присутствие постороннего аппарата на подлодке. -- А радиоаппараты в наших скафандрах? -- спросил зоолог. -- Но ведь вы же знаете, что они работают только на двадцати восьми различных, но точно определенных волнах -- с подлодкой и с каждым членом нашей команды, Если бы велись разговоры на одной из этих волн с кем-либо посторонним, то их услышал бы соответствующий скафандр или, автоматически, подлодка, если в скафандре нет никого. Кроме того, дальность действия этих радиоаппаратов не превышает двухсот километров. -- Да... -- задумчиво произнес зоолог. -- Значит, связь с врагом поддерживается не из подлодки. Что же остается предположить? Кто еще знает наш маршрут? Помолчав с минуту, с видимой неуверенностью и неохотой капитан сказал: -- Главный штаб, конечно. Зоолог широко раскрыл глаза: -- Как?! Неужели туда смог проникнуть шпион? Капитан нервно простучал короткую дробь по столу, потом глухо ответил: -- Будем лучше смотреть за тем, что делается у нас тут, под носом. Во всяком случае, я держу Главный штаб в курсе всего, что касается подлодки. -- И, помолчав, медленно, словно с огромной тяжестью на плечах, поднялся. -- Значит, мы договорились о порядке предстоящих работ. Не забудьте, Арсен Давидович, мои предостережения. И внимательно следите за всем, что делается вокруг вас. На всех нас, и партийных и непартийных большевиках, лежит огромная ответственность. Зоолог встал и, молча поклонившись, направился к выходу. Капитан стоял, опершись рукой о стол, и проводил ученого долгим, внимательным взглядом. Так в неподвижности простоял он несколько минут, глядя куда-то вдаль. Потом, заложив, по домашней своей привычке, руки за спину, под расстегнутый китель, он начал медленно, с опущенной головой ходить по каюте. Легкая, едва ощутимая, почти незаметная дрожь исходила от корпуса корабля, передавалась телу капитана, и мозг привычно и машинально фиксировал: два десятых хода. Судно изредка чуть колыхалось в поклоне, и мозг бессознательно отмечал: что-то большое пронеслось впереди. Наконец, остановившись и проведя рукой по голове, он вздохнул и опустился в кресло перед столом. Из потайного ящика стола капитан вынул небольшую картотеку, поставил перед собой, перебрал находившиеся в ней высокие, из плотной, толстой бумаги карточки и вытащил одну из них. На карточке вверху крупными черными буквами было напечатано: ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ЭКИПАЖА ПОДЛОДКИ "ПИОНЕР" И под этим написано: ГОРЕЛОВ ФЕДОР МИХАИЛОВИЧ Дальше, сверху вниз, шли короткие отпечатанные строчки, и рядом с ними, от руки, чернилами -- ответы. Капитан погрузился в чтение, не пропуская ни одной строчки, ни одного ответа. 1. Фамилия, имя, отчество -- Горелов Федор Михайлович. 2. Должность -- главный механик. 3. Возраст -- 32 года. 4. Партийность -- кандидат в члены ВКП(б) с 19... года. Капитан остановился, подумал, взял остро очиненный карандаш и написал на полях карточки против этой строчки: "5 лет". Потом продолжал чтение: 5. Национальность -- русский. 6. Звание -- военинженер 2-го ранга. 7. Образование -- окончил Авиастроительный институт по классу моторостроения, затем Военно-инженерную академию, секция ракетных двигателей. 8. Предыдущая работа -- инженер завода в"-- 189, начальник проектного бюро; одновременно -- доцент Института стратосферных полетов. 9. Находился ли под судом или следствием, имел ли взыскания? -- Нет. 10. Имел ли награды, какие, за что? -- Орден "Знак Почета" за отличное выполнение заданий в первой командировке за границу. Красным карандашом капитан поставил сбоку восклицательный знак. 11. Владеет ли языками? -- Свободно английским, французским и немецким, немного -- японским. 12. Бывал ли за границей? Где, когда, по какому поводу? -- В Японии, по командировкам ведомства, первый раз -- с 19... г. по 19... г., второй раз -- в 19... г. и третий раз -- в 19... г. Капитан опять остановился и долго думал с карандашом в руке. Потом отметил на полях: "I) 5 лет назад, 2) 2 года назад, 3) год назад". 13. Имеет ли родственников за границей? Где? кто, степень родства? -- Да. В Японии. Троюродный дядя и его дочь. Николай Петрович Абросимов, Анна Николаевна Абросимова. Капитан поставил сбоку красным карандашом два восклицательных знака. 14. Имеет ли научные труды ? Какие именно? -- Да. См. прилагаемый список. 15. Подпись. Широким, размашистым росчерком стояла подпись: "Ф. Горелов". Дойдя до конца, капитан откинулся на спинку кресла и надолго, с полузакрытыми глазами, задумался. Потом потянул к себе большой блокнот с отпечатанным наверху бланком: "Командир подлодки "Пионер". Твердым, четким почерком он начал писать: "Радиограмма. Строго секретно. Москва, Политуправление Военно-Морских Сил СССР. Прошу в срочном порядке выяснить и сообщить мне подробности пребывания главного механика подлодки "Пионер" Горелова в Японии во время его служебных командировок. Также его поведение там, отношения с родственниками, находящимися в Японии,-- Николаем Петровичем Абросимовым, дочерью последнего -- Анной Николаевной -- и другими, какие окажутся там. Командир подлодки "Пионер" капитан 1-го ранга Воронцов". Написав эту радиограмму, капитан достал из того же ящика книгу шифров и через несколько минут радиограмма превратилась в несколько однообразных цифровых строчек. По телефонному вызову в каюту вошел старший радист Плетнев и остановился у дверей, плотно задвинув их за собой. Картотека и книга уже были спрятаны и заперты в ящике стола. -- Строго секретно, Виктор Абрамович,-- сказал капитан, подавая ему сложенный вчетверо листок. -- Немедленно! -- Есть строго секретно, немедленно! -- прозвучал ответ. В глубокой задумчивости капитан остался один перед своим письменным столом. Глава Х1. У ОГНЕННОЙ ЗЕМЛИ Вода, пронизанная ярким желтым светом, спадала быстро, словно всасываемая стенами и полом камеры. Шелавин, Скворешня и Матвеев, навьюченные гидрофизическими приборами и аппаратами, осторожно сгружали их с себя в углу на пол. Зоолог, Горелов, Цой, Марат и Павлик снимали с плеч экскурсионные мешки и снаряжение. Здесь же был и комиссар, решивший сегодня принять участие в прогулке, чтобы поразмяться. Голоса молодежи звучали возбужденно и весело. -- Замечательно интересная банка! -- громко говорил Цой. -- Не правда ли, Арсен Давидович? Какое огромное количество новых видов, родов и даже семейств! Какая масса антарктических животных! -- Очень интересно, Цой,-- с удовлетворением подтвердил зоолог. -- Очень интересно! Когда мы только справимся с материалом, которым нас так щедро одарила банка Бердвууд? -- Цой положительно был похож на сумасшедшего! -- смеялся Марат. -- Как будто его только что выпустили из сумасшедшего дома. Он бросался во все стороны, хватал все, что попадалось под руки... -- А ты? А ты сам? -- наскакивал на Марата петушком Павлик, снимая свой мешок и кладя его у стены возле других. -- Кто у меня вырвал из рук чудесного морского ежа? Наскочил, как разбойник, и выхватил. Арсен Давидович, честное слово, это моя добыча! Я вам покажу потом этого ежа -- круглый, фиолетовый, с красными кончиками на иглах. -- Неправда! -- запальчиво кричал Марат, размахивая перед собой своим мешком. -- Ты даже не притрагивался к нему! -- Ну да, не притрагивался! Я подсовывал под него руку, чтобы не повредить, а ты всей пятерней -- цоп! Мешок в руках Марата пришел в бешеное движение и чуть раскрылся. В отверстии мелькнуло на мгновение что-то красно-синее, и в тот же миг с быстротой молнии рука Павлика выхватила из мешка великолепного морского ежа с розовыми кончиками игл. Под общий смех с торжествующим криком Павлик бросился к Горелову, который ждал уже его с распростертыми объятиями, чтобы укрыть от настигавшего Марата. Но Марат оказался проворней в водной стихии, и, прежде чем Павлик успел сделать два шага, отделявшие его от спасительных объятий Горелова, еж опять очутился у Марата. Павлик остановился с пустыми руками. Это было так неожиданно, что походило на фокус. Все смеялись, а Павлик с растерянным видом твердил: -- Вот разбойник! Вы видите, какой разбойник! Потом вдруг схватил, не глядя, один из лежавших позади мешков за его нижний край и с хохотом обрушил на шлем Марата. Мешок от удара раскрылся, и живой радужный поток разноцветных рыб, морских звезд, кораллов, раков, офиур, водорослей, морских лилий, морских ежей, голотурий полился вокруг ошеломленного Марата, образуя около него нечто вроде искрящейся, извивающейся, прыгающей завесы. Общий хохот теперь гремел не переставая. Павлик с визгом плясал перед Маратом, как краснокожий у жертвы, привязанной к столбу пыток. Возмущенный голос зоолога привел всех в себя. -- Что вы делаете, сумасшедшие? -- гремел ученый. -- Вы мне погубите весь сбор! Чей это мешок? В наступившей тишине прозвучал глухой, клокочущий яростью голос Горелова: -- Мой! Я считаю это полнейшим безобразием со стороны Павлика! Из дальнего угла комиссар с изумлением смотрел на искаженное лицо и злобные глаза Горелова. Совершенно растерявшись, Павлик невнятно пролепетал: -- Простите, простите, Федор Михайлович... Я ведь думал, что это мой мешок, я не знал... -- Потом будешь извиняться! -- продолжал греметь зоолог. -- А теперь -- скорее собирать добычу! Все, все, за дело! Вода опустилась тем временем до колен. Она кишела, словно в огромном аквариуме, морскими обитателями -- увертливыми рыбами, ползающими иглокожими, колышущимися лилиями. Все принялись ловить их, но вне водной стихии движения людей .в тяжелых скафандрах сделались медлительными, утратив свою легкость и гибкость. -- Осторожнее! Осторожнее, товарищи! -- умолял зоолог, ползая по полу на четвереньках. -- Не раздавите кого-нибудь! Через минуту работа превратилась в забавный, увлекательный спорт. Камера наполнилась шутками, смехом, восклицаниями. Лишь Павлик и Горелов работали молча и сосредоточенно. Павлик все не мог отделаться от воспоминания о злобном взгляде Горелова. Горелов, еще до того как приняться за сбор, быстро осмотрел внутренность своего опустошенного мешка и теперь, с досадой отбросив его, лихорадочно работал, не столько охотясь за животными, сколько разбрасывая их в разные стороны. Он быстро приближался к углу, где Павлик осторожно распутывал клубок из великолепных морских лилий, горгоний, голотурий и ярких морских звезд. Неожиданно в середине клубка пальцы Павлика наткнулись на что-то твердое, угловатое. Бережно раздвинув сплетение отростков, лучей и присосков, Павлик с трудом вытащил что-то металлическое, необычайно тяжелое -- и ахнул от удивления: перед ним был знакомый ящичек для запасных частей "ундервуда" Горелова! Напряженно держа ящичек в обеих руках, Павлик с недоумением разглядывал его. В этот момент Горелов подошел почти вплотную к мальчику и поднял голову. В согнутом положении, с опущенными к полу руками и поднятой головой, он был похож в своем скафандре на сказочное чудовище, приготовившееся к прыжку. Дрожь страха пронизала все существо Павлика, когда, обернувшись, он увидел перед собой эту пугающую фигуру и глаза, полные ярости и угрозы, мрачные, глубоко запавшие глаза... Павлик едва нашел в себе силы пролепетать: -- Федор Михайлович, зачем это здесь? Ведь части могут заржаветь, испортиться... Не разгибаясь, с опущенными глазами, Горелов резко вырвал из рук Павлика тяжелый ящичек и придушенным, прерывающимся голосом сказал: -- Да нет же! Там нет запасных частей. Я туда переложил кое-какие лабораторные инструменты для сбора... Он быстро спрятал ящичек во внутренний карман мешка и молча, не взглянув на Павлика, продолжал укладывать животных в мешок. Комиссар смотрел из своего угла... Сбор был окончен. Все прошло благополучно, ничего из добычи не было потеряно, ничего не испорчено. Участники экскурсии, довольные и усталые, выложили из мешков свою добычу в лабораторные ванны и ящики и разошлись по каютам. Горелов вместе со всеми прошел по коридору, открыл дверь своей каюты и скрылся за ней. Дверь резко, с отрывистым стуком, задвинулась, и Горелов с перекосившимся сразу от ярости лицом на мгновение застыл на месте возле нее. Он тяжело дышал; большие оттопыренные уши горели, словно с них сорвали кожу; огромные кулаки то сжимались, то разжимались. Подойдя к разобранной пишущей машинке, он вынул из кармана брюк ящичек, подержал его в дрожащей руке и вставил на место. В необычайном возбуждении, словно зверь в клетке, он заметался по каюте, меряя ее из конца в конец огромными шагами. С его посеревших губ время от времени срывалось хриплое бормотание: -- Надо кончить... Этот мальчишка... Надо кончить... Яростно ударив кулаком по круглому столу, он упал на стул подле него и застыл, опустив голову в полной неподвижности. "Пионер", набирая скорость, уходил от банки Бердвууд, держа курс на Огненную Землю. x x x Идти было довольно тяжело. На каждом шагу попадались огромные обломки скал, утесы, доходившие до самой поверхности или выступавшие над нею, песчаные отмели и банки, иногда круто и высоко поднимавшиеся над дном. При обходе этих препятствий навстречу, словно вырываясь из труб, ударяли сильные струи течения. Хотя море здесь, в прибрежной полосе, у Огненной Земли, неглубоко -- тридцать -- сорок метров, редко глубже,-- но свет сверху едва доходил до дна. Густые зеленовато-синие сумерки заставляли все время держать фонари зажженными, и все же видимость была очень слабой. На поверхности океана свирепствовала жестокая буря. Она довольно заметно давала себя чувствовать даже здесь, на дне. Порой приходилось останавливаться, чтобы устоять на ногах; приходилось бороться с напором подводных волн, чтобы продвигаться вперед. После долгой ходьбы Павлик наконец устал и пустил в ход винт, но, чтобы не отдаляться от своих спутников, он держал его на самом малом числе оборотов. Зоолог и Скворешня упорно шли пешком. Зоолог считал, что на таком хорошем, плотном песчаном грунте при медленной ходьбе лучше всего собирать придонных животных. Скворешня не возражал. Он был опытный и выносливый подводный ходок. Дно постепенно повышалось, и наконец впереди показались темные массы густых водорослевых чащ. -- Скоро будет легко, бичо,-- сказал зоолог Павлику. -- Проберемся только сквозь стену этих "Макроцистис перифера", а там, под их защитой, и бури не почувствуем, да и течение ослабеет. -- А знаете, Арсен Давидович,-- ответил Павлик,-- выходит, что Марат был прав, когда предлагал посеять эти водоросли в Охотском море... Он хотел отвести холодное течение от наших берегов! -- Ну, с течением вряд ли справятся даже эти гиганты,-- выразил сомнение зоолог. -- Самое большее, чего можно от них ожидать,-- это то, что они в состоянии сыграть роль великолепных молов для защиты гаваней от бурь. Вот здесь, например, океан постоянным действием своих волн разрушает скалы, утесы, а гигантские макроцисты стелются пеленой по его поверхности, принимают на себя первые удары этих волн, приглушают их силу, и за ними корабли часто спасаются от яростных бурь... Это отметил еще Дарвин во время своего путешествия на корабле "Бигль". -- Ну, слезай с коня, хлопчик,-- сказал Скворешня,-- приехали! Начинались заросли. Зоолог неправильно выразился, назвав их стеной. Водоросли поднимались со дна под острым углом и крутым подъемом далеко уходили вперед, теряясь в сумраке глубин. Павлик знал, что сейчас предстоит самая трудная часть пути. Он остановил винт и стал на дно рядом с товарищами. В чащу они вошли гуськом. Само собой вышло так, что Скворешня очутился впереди, за ним -- зоолог, а Павлик замыкал шествие. Через два-три десятка шагов, погружая ноги в стелющуюся под ними плотную массу, они ушли в нее с головой. Скворешня, словно таран, пробивал дорогу среди сплетения толстых стеблей и широких мясистых листьев. Своим появлением люди внесли в эту молчаливую чащу полное смятение. Отовсюду взлетали тучи маленьких рыб и каракатиц, гнездившихся в зарослях водорослей. Полчища крабов, морских ежей, морских звезд, красивых голотурий, планарий, нереид самого разнообразного вида быстро расползались по дну или гибли под тяжелыми подошвами людей. Со стволов и листьев осыпались на шлемы тысячи ракообразных. Листья были до того густо усажены кораллообразными, что казались совсем белыми. На них часто встречались удивительно тонкие, изящные постройки, в которых обитали гидроидные полипы, прекрасные асцидии. Разнообразные моллюски вроде пателл, голых моллюсков, двустворчатых во множестве также покрывали листья. Заросли были полны жизни. Они давали приют, пищу, кров и защиту огромному количеству организмов. -- Видишь, бичо,-- говорил зоолог, с трудом пробиваясь сквозь чащу,-- какую богатую, разнообразную жизнь таят в себе эти водоросли. Ни один, даже тропический, лес не может в этом отношении поспорить с ними. Еще Дарвин сказал, что если бы в какой-нибудь стране свести все леса, то погибло бы меньше видов животных, чем с истреблением этих макроцистовых подводных лесов. Вдруг шедший впереди Скворешня остановился. Два стебля, толщиной около двух сантиметров каждый, случайно обвились вокруг его груди и рук и задержали его. Скворешня поднатужился. Стебли не поддались -- их держали не только корни, но и другие, соседние стебли, с которыми они сплелись у дна. Самолюбие Скворешни было задето. -- А, бисова лозина! -- разозлился он. -- А ну-ка! Он отодвинулся на шаг назад и с силой рванулся вперед. Даже хорошая веревка вряд ли выдержала бы этот могучий напор гиганта. Но стебли макроциста словно смеялись над усилиями Скворешни и ни на йоту не ослабили своих объятий. Скворешня в первый момент казался ошеломленным такой неудачей, потом пришел в бешенство. -- Да что они, железные, что ли? -- вскричал он. -- Не иначе! -- засмеялся зоолог, подмигивая Павлику. -- Наверно, с какого-нибудь проходящего корабля уронили ломы, и вот выросли стальные тросы... Вот тебе, Павлик, предметный урок, что такое "Макроцистис перифера"... -- Ага! Значит, это, вы говорите, урок Павлику? -- со сдержанным гневом сказал Скворешня. -- А я хочу дать урок этому проклятому макроцисту! Он отошел на два шага назад, постоял с минуту, наконец, глубоко вздохнув, с силой пушечного снаряда ринулся вперед. Дальше произошло что-то невообразимое. Огромные, толстые, как колонны, ноги Скворешни взметнулись кверху, его шлем исчез внизу, под чащей; Павлика что-то сокрушительно хлестнуло по груди и свалило с ног; падая, он ударил ногами по шлему зоолога, и тот, ошеломленный, сел на дно, ничего не понимая. В один момент три человека внезапно исчезли, словно их тут и не было. Среде густой чащи, на небольшом примятом пространстве, колыхались лишь два высоких отростка стеблей; потом чаща сомкнулась, поглотив и этих свидетелей необычайного сражения, разыгравшегося в молчаливых подводных джунглях океана... Первым пришел в себя зоолог. Кряхтя и охая, он поднялся на ноги, воззвал в пространство: -- Что случилось? Где вы тут, ребята? Он раздвинул чащу и увидел перед собой растерянное лицо Павлика. -- Я здесь, Арсен Давидович... А где Скворешня? Павлик оглянулся, сделал шаг вперед и развел руками пелену водорослей. Скворешня стоял среди чащи, молча и угрюмо снимая с себя оборванные петли злополучного макроциста. Скворешня поднял голову и посмотрел на мальчика. -- Ко всем сегодняшним урокам, Павлик,-- сказал он с непередаваемым юмором,-- прибавь еще один: нельзя, как бык, бросаться очертя голову, забыв о сохранении равновесия... Зоолог разразился хохотом, к которому сейчас же присоединился Павлик, а немного погодя и сам Скворешня. -- Какое изящное сальто-мортале вы проделали сейчас, дорогой Скворешня! -- проговорил, захлебываясь от смеха, зоолог. -- Ваши ножки... О-хо-хо!.. Вашим неподражаемым ножкам позавидует любая балетная танцовщица... Ой, не могу!.. О-хо-хо!.. Он схватился за свои металлические бока, продолжая хохотать и не имея сил успокоиться. Вообще со дня знаменательной беседы с капитаном, словно омытый и освеженный ею, зоолог находился в прекрасном настроении и в продолжение всего десятидневного пребывания у Огненной Земли, начиная от бухты Нассау, работал с прежним увлечением. Через двадцать минут в том же строю, со Скворешней впереди, все трое вышли из чащи гигантских макроцистов и вступили в спокойную полосу прибрежья. И здесь дно было неровное, усыпанное подводными скалами, утесами; масса крохотных гранитных, базальтовых, сланцевых островков поднималась над поверхностью океана. Все они были увиты и оплетены теми же водорослями, но значительно меньших размеров, чем встреченные раньше, со стороны открытого океана. Казалось, что эти водоросли процветают и особенно пышно разрастаются именно в местах наибольшего волнения, среди непрерывно грохочущих бурунов. Едва выйдя из чащи, зоолог вдруг остановился и сказал: -- А о Горелове мы и забыли! Ведь он нас должен был догнать... Одну минутку, я с ним соединюсь... На вызов зоолога Горелов ответил, что он сейчас пробирается сквозь чащу макроцистов и держит курс к условленному месту встречи -- безыменной скале, которой они дали название "Львиная голова", у крайнего островка из цепи, окаймляющей большой остров Гести. Горелов просил подождать его там, чтобы дальше пойти вместе: он еще здесь не был ни разу, да и за все десять дней работы у Огненной Земли выходит лишь второй раз и не хотел бы оставаться один. Островов, отдельных скал и утесов, поднимавшихся над уровнем океана, была здесь такая масса, что многие мореплаватели называют это западное прибрежье Огненной Земли "Млечным Путем". Под водой же, если присоединить и множество усыпавших дно подводных камней и скал, был полный хаос, настоящий лабиринт. С частыми остановками для сбора организмов прошло не менее двух часов, прежде чем подводные исследователи приблизились к "Львиной голове". Горелов уже ждал их. Он сидел на небольшом обломке, разбираясь в содержимом своего экскурсионного мешка, и захлопнул его, как только различил фигуры приближающихся к нему товарищей. -- Давайте, друзья мои, разойдемся здесь в разные стороны, чтобы обследовать возможно большее пространство,-- предложил зоолог. -- Я пойду по направлению к островам Лондондерри, Федор Михайлович -- южнее, к бухте Кука, а Скворешня с Павликом -- на юг, в лабиринт островков вдоль острова Гести. С таким моряком, как Андрей Васильевич, Павлик не заблудится в этом лабиринте. Сбор здесь же, у этой скалы. В пути не разъединять телефонную связь. -